Страница:
Интеллектуальное возрождение XI и XII вв
Творческий импульс Каролингского возрождения, влияние которого было ограниченным и краткосрочным, не пережил хаоса, вызванного вторжениями викингов, венгров и сарацин в IX–X вв. Тем не менее достижения Каролингской эпохи не были утрачены безвозвратно. Люди продолжали учиться и изучать латынь, хранить и копировать, украшать и переплетать рукописи. Нужны были только благоприятные условия, чтобы творческие возможности общества проявились вновь и на самом высоком уровне.
Такие условия сложились с наступлением относительно мирного времени и были обусловлены ростом благосостояния Европы, который позволил многим людям не заниматься изнурительным физическим трудом, и более оптимистическим взглядом на мир, характерным для XI в. Хотя монастыри продолжали играть роль центров культуры и образования, настоящее интеллектуальное и литературное возрождение оказалось связанным с дворами королей, князей и епископов. При кафедральных соборах создавались школы, самой знаменитой из которых в первой половине XII в. стала школа в Шартре, небольшом городе, в 80 км к юго-западу от Парижа. Однако больше всего новых школ открывалось в крупных городах. Города, подобно монастырям и дворам владетельных особ, объединяли людей и уже тем поощряли обмен мнениями и творческую мысль, однако в отличие от монахов и придворных горожане обладали более разнообразными интересами и подготовкой. На первых порах ученики собирались вокруг одного или нескольких известных учителей, с течением времени из таких союзов «учеников» и «магистров» формировались постоянные учреждения, предлагавшие систематическое образование по целому ряду предметов.
В этих учреждениях – университетах – обычно изучали все «свободные искусства»: грамматику, риторику и логику («тривиум»), а также геометрию, арифметику, музыку и астрономию («квадривиум»). Различные университеты специализировались в одном из трех общих направлений знания – медицине, юриспруденции или теологии. В Салерно (Южная Италия) центр медицинской подготовки существовал, вероятно, уже с римских времен; период его расцвета приходится на XI в., когда проявилось благотворное воздействие культурных связей с византийским и арабским мирами. Впоследствии он уступил первенство университетам с более широкой образовательной программой, в частности университету Монпелье в Южной Франции.
Наиболее долговечной оказалась слава Болоньи как центра юриспруденции: именно здесь в начале XI в. возродилось систематическое изучение римского права, как оно было зафиксировано в Кодексе Юстиниана. Разумеется, никогда не прекращалось изучение римского права и в Константинополе. Так называемые глоссаторы снабжали текст Кодекса разъяснениями и комментариями, демонстрируя его внутреннюю логичность и применимость к конкретным ситуациям. Тысячи студентов, в течение многих лет приезжавших в Болонью со всей Европы для изучения права, в большинстве своем были мирянами, а не духовными лицами и, как правило, старше, чем студенты других факультетов: эти люди нередко уже занимали должности в светской администрации или в церковных учреждениях. Наряду со школой римского права в Болонье сформировалась школа канонического права, где комментирование и обучение носили столь же систематический характер. Студенты, в большинстве своем приезжавшие издалека, объединялись в «сообщества» (от латинского universitas – совокупность) и освобождались от действия местной юрисдикции и местного налогообложения. Они сами платили за свое жилье и книги, могли даже определять круг желательных предметов изучения, а также размер платы профессорам. Эти права студентов особо подтверждались императором. Профессора, в свою очередь, объединялись в корпорации и, будучи в основном женатыми жителями Болоньи, подчинялись городскому законодательству. Поначалу оплата профессорам складывалась из денежных взносов студентов, но со временем профессора стали получать постоянную плату от города, не заинтересованного в притоке преподавателей со стороны.
За пределами Италии центры образования находились под влиянием духовенства. Чем Болонья была для изучения права, тем Париж стал для изучения теологии. Кафедральные школы Шартра и Реймса он превзошел только в XII в., главным образом благодаря вдохновенной преподавательской деятельности Абеляра. На протяжении всего XII в. «магистрам» свободных искусств приходилось бороться с ректором университета, назначавшимся епископом Парижа, за автономию своей школы. В начале XIII в. они одержали победу, и университет получил от папы привилегию принять собственный устав. Как и в Болонье, студенты объединялись в «сообщества»; многие из них жили в зданиях при университете, на месте которых впоследствии возникли колледжи, имевшие право получать пожертвования, подобно монастырям и религиозным учреждениям. Самый знаменитый из парижских колледжей, Сорбонна, был основан Робером де Сорбоном, капелланом Людовика IX. Система колледжей распространилась на большинство других европейских университетов, но ныне сохранилась фактически лишь в Англии.
Профессора университетов – духовные лица или миряне – в большинстве своем были профессиональными преподавателями: европейское общество становилось достаточно богатым, чтобы позволить себе содержать таких людей. Но культура в целом все еще оставалась роскошью. Монастырь Рейхенау, находившийся в одной из самых богатых областей Германии, имел библиотеку приблизительно в 1000 томов, монастырь Крайстчерч в Кентербери – всего около 600, а знаменитый Клюни – и того меньше. Жизнь ученых была нелегкой. «Философы живут не так, как богатые люди, – писала Абеляру его возлюбленная Элоиза, когда он хотел жениться на ней, – и те, кто хочет нажить большое богатство или посвятить свою жизнь вещам мира сего, вряд ли будут преданы изучению Писания или философии».
Из переписки и из автобиографии Абеляра мы знаем о личности и частной жизни этих двух людей гораздо больше, чем о любом другом человеке той эпохи. Абеляр (1080–1142), выдающийся мыслитель своего времени, благодаря глубокой учености и систематическому применению логики к церковным доктринам фактически создал современную теологию. Но в личной жизни – с его любовью к ученице Элоизе, высокомерным и недалеким эгоизмом в отношениях с другими учеными – был характерным представителем того сложного и во многом утонченного общества, которое начинало ощущать разрыв между церковью и государством, между ученым человеком церкви и образованным мирянином. Примечательно, что это общество могло безжалостно наказать того, кто был уличен в противоречивых устремлениях. Абеляра оскопили разъяренные родственники Элоизы, а затем надменный и педантичный Бернар Клервосский подверг его осуждению за недостаточную ортодоксальность.
Вероятно, именно выдвижение на первый план рациональных методов было самым замечательным достижением «Возрождения XII в.». «Мы – всего лишь карлики, сидящие на плечах гигантов, – писал один из крупных представителей Шартрской школы начала XII в. Бернар Шартрский. – Мы можем видеть больше и дальше, чем они, но не потому, что наше зрение острее, а телосложение лучше, а потому, что они поднимают и несут нас на своей гигантской высоте».[75] При декларированном уважении к античности здесь вместе с тем отчетливо прослеживается дух интеллектуального оптимизма: ибо современные карлики все же видят дальше древних гигантов. Со времен «Оттоновского возрождения» существовала концепция «переноса империи» (translatio imperii), обосновавшая идею преемственности власти (светского могущества) от греков к римлянам и далее к германцам. В XII в. по аналогии сформировались понятие «передача знания» (translatio studii) и связанное с ним утверждение о преемственности в передаче знания с Востока на Запад, от греков к римлянам, после которых оно попадает не в Германию, а во Францию.
Франция стала центром европейской интеллектуальной жизни, однако в этом смысле само понятие «Франция» следует трактовать довольно широко. Оно включало в себя, помимо собственно Франции, и нормандскую Англию, и земли прежнего «срединного» королевства Каролингов, простиравшиеся от Нидерландов через Лотарингию и Бургундию до Средиземного моря. Позже французское влияние достигло Германии, а через нормандцев – Южной Италии. В свою очередь Франция была открыта воздействию извне, прежде всего из Испании и Северной Италии. В каждой из этих стран интеллектуальная деятельность ограничивалась узким кругом людей, которые время от времени путешествовали и нередко знали друг друга. В их среде живым языком общения и интеллектуальной деятельности оставалась латынь: ее они использовали во всех жанрах – в проповедях и трактатах, в юридических сочинениях, в биографиях и исторических хрониках, в поэзии и даже в популярных любовных и застольных песнях.
В то же время господство латыни ставило пределы знакомству с античным миром: лишь единицы владели греческим языком, а поэтому греческие авторы, и в первую очередь Аристотель, были доступны главным образом в латинских переводах. Основная часть греческих текстов попадала на Латинский Запад через нормандское королевство Сицилию, а некоторые – более сложным путем, через Испанию и посредничество арабских ученых. В первые десятилетия XII в. англичанин Аделяр Батский предпринял путешествие по всему Средиземноморью, от Испании до Сицилии и далее в Малую Азию и Сирию, чтобы собрать древние рукописи. Самое славное из его деяний – перевод «Начал» Евклида с арабского на латынь, который приобрел широкую известность и оставался самым популярным учебником начальной математики и начальной геометрии вплоть до XIX в. Как показывает пример Аделяра Батского, греческие тексты нередко подвергались двойному переводу – сначала на арабский, а затем – с арабского на латынь. Не удивительно, что знакомство с античными авторами было фрагментарным и его пришлось дополнять, а во многом и возобновлять в XV–XVI вв.
В любом случае процесс открытия и усвоения сочинений античных авторов (равно как и любого другого неизвестного знания) не происходил напрямую. Даже там, где подобные сочинения оставались легкодоступными, они начинали цениться или использоваться лишь тогда, когда в них возникала ощутимая потребность. Это особенно ясно на примере длительной замены функционально неудобных римских цифр арабскими. Заимствованные арабами из Индии и принесенные в Средиземноморье, эти цифры впервые встречаются в латинской рукописи 976 г. Но европейцы наглядно представляли принцип соотносительной значимости чисел по положению камешков или костяшек на абаке (счетах), для пользования которым не было нужды в арабских цифрах. Английское казначейство, одним из первых применившее абак, пользовалось римскими цифрами вплоть до XVI в. Люди в большинстве своем не знали ни счета, ни даже цифр, особенно тех, что больше сотни. Самый популярный литературный жанр того времени, «Жития святых», почти не сообщал дат рождения и смерти своих героев. Даже из автобиографии Абеляра ясно, что он терялся, встречаясь с точными цифрами. Современной аналогией этого явления может служить та медлительность, с которой в Англии и Америке во второй половине XX в. вводилась метрическая система, уже более 200 лет используемая в большинстве стран Европы.
Неумение оперировать цифрами не означало отсутствия рациональности или незнания логики. Напротив, XII в. показал, что в первую очередь западной мыслью были усвоены сочинения Аристотеля по логике; они стали краеугольным камнем университетского образования в целом и основой развития схоластического метода философских и теологических исследований в частности. Но полноценное знакомство с ними произошло уже после 1200 г.
Философские и научные работы Аристотеля оказали сильнейшее влияние на исламский и еврейский миры. Персидский мыслитель Авиценна (980-1037) развил аристотелевскую концепцию мироздания, которое существует в силу неизменных законов: его теория нелегко совмещалась с верой в Аллаха по Корану. «Медицинский канон» Авиценны, обширная энциклопедия медицинских знаний, стал самым распространенным руководством как в исламских, так и в христианских медицинских школах. Столетием позже на другом конце исламского мира, в Кордове, Аверроэс (1126–1198), бывший, подобно Авиценне, юристом и врачом, составил первый систематический комментарий почти ко всему сохранившемуся корпусу сочинений Аристотеля.
Младшим современником Аверроэса был его соотечественник, кордовский еврей Моисей бен Маймон, известный под именем Маймонид (1135–1204). Наследник традиций греческой и арабской учености, Маймонид, также выдающийся юрист и врач, столкнулся с теми же коренными противоречиями между рациональной философией и религией откровения. В написанном на арабском языке труде «Учитель колеблющихся» Маймонид утверждает подчиненность философии истине Откровения, но стремится, насколько возможно, рационализировать иудаизм. Сочинение Маймонида стало основополагающим для позднейшей иудейской философской мысли, хотя и подвергалось критике со стороны некоторых ортодоксальных иудеев; подобно трудам Аверроэса, оно было переведено на латынь и усвоено одним из течений европейской мысли XIII в.
Контакты с греческим и арабским мирами, ограниченные и нередко прерывавшиеся, в целом оказались невероятно продуктивными; за этот интеллектуальный взрыв пришлось заплатить дорогую цену: он положил конец прежней свободе от сомнений. Католическая Европа становилась континентом рациональных людей, способных к блестящим интеллектуальным достижениям, но вместе с тем и, вероятно, в силу этих достижений, склонных искать разумного объяснения самих основ, на которых, как полагали, покоилось христианское общество. Неслучайно во второй половине XII в. широкое распространение получили ереси, причем в первую очередь в тех регионах Европы – в Италии и Южной Франции, – которые вступали в прямой контакт с другими цивилизациями.
Эти «поэмы» оставались по преимуществу народной литературой; но существовали и более изысканные версии «рыцарских» поэм, воспевавших куртуазную любовь рыцаря к прекрасной даме, обычно замужней: в ее честь рыцарь совершал выдающиеся подвиги и почитал ее со всей страстью, несомненно, имитировавшей, сознательно или бессознательно, культ Девы Марии, который в те времена начинал приобретать популярность. Подобная литературная мораль была перевернутым отражением социальных норм, санкционировавших фактическое подчинение женщины мужчине. Не удивительно, что литературные условности «куртуазной любви» способствовали появлению пародий, а на рубеже XII в. – сочинений, описывавших со всей двусмысленной ироничностью социальные отношения и нравственные устои современного им общества.
Строительство общественных зданий требовало высокой квалификации и стало международным занятием, поскольку ни одна страна не могла обеспечить работой квалифицированных мастеров на протяжении всей их карьеры. Эти по сути дела международные архитекторы-профессионалы создали в XI–XII вв. единый стиль европейской архитектуры, а каменщики, которых они нанимали на местах, вносили в постройки местный колорит. Новый стиль, получивший название романского (в Англии он часто назывался нормандским), с характерными круглыми арками, массивными колоннами и стенами, в наше время не пользуется большой популярностью, поскольку в XIX в. романтики воспели готику. Тем не менее он способен произвести впечатление и на современного зрителя, обладающего достаточной подготовкой. К романским постройкам относится эффектный Даремский собор, сооруженный в конце XI в. на высокой скале в крутой излучине реки Вир (открытый для обзора издалека и со всех сторон, он высится как символ мощи новой нормандской монархии и ее Церкви), величественные соборы Майнца и Вормса (Германия), разнообразные и элегантные французские (возведенные на пути паломников в Сантьяго де Компостела) и испанские соборы. Во внутренних аркадах монастырей, обычно окружавших сад с цветами и фонтанами, современный посетитель погружается в атмосферу покоя и безопасности, которые привлекали столь многих мужчин и женщин в те неспокойные времена.
Родиной романского стиля была Ломбардия, и в Италии он развивался иначе, чем в большинстве других стран Европы. Обилие мрамора для внешней облицовки, сохранившиеся во многих местах памятники римской архитектуры и почти не прерывавшаяся со времен поздней Римской империи строительная традиция – все это сближало итальянский вариант романского стиля с классической римской архитектурой. Экономический рост Италии XI–XII вв. привел к резкому увеличению числа новых зданий и их размеров. Самым знаменитым памятником того периода является комплекс в Пизе – собор, кладбище, баптистерий и колокольня. Подобно многим башням той эпохи, колокольню возвели на непрочном фундаменте, и сейчас она известна как Пизанская падающая башня.
Любовь к башням сделала силуэты итальянских городов похожими на Манхэттен – хотя, конечно, гораздо более скромного масштаба. Высокими башнями гордились не только церкви, ратуши и замки, как это было в Северной Европе. Могущественные городские семьи Италии также строили башни, которые служили укреплениями родовых владений в городе и свидетельствовали о высоком социальном положении владельцев. Тринадцать сохранившихся башен (в XII в. их было сорок восемь) в небольшом тосканском городе Сан-Джиминьяно до сих пор представляют собой живописное зрелище.
Самый оригинальный стиль той эпохи сложился на Сицилии, где из сочетания нормандско-романской, византийской и арабской традиций родились и пышное великолепие собора в Монреале с его богатыми мозаиками, и очарование небольших купольных церквей, таких, как Сан-Джованни дельи Эремити, утопающая в вечнозеленых садах и апельсиновых рощах.
Эта скульптура, как и сами соборы, почти всегда создавалась профессиональными мастерами. Некоторых мы знаем по имени, например скульптора Отенского собора в Бургундии, который вырезал поверх порталов смелую надпись «Gislebertus hoc fecit» («Это работа Жильбера»). Если большинство других скульпторов остались в безвестности, это в такой же мере объясняется нашим незнанием, как и их собственным нежеланием оставить свое имя потомкам.
Такие условия сложились с наступлением относительно мирного времени и были обусловлены ростом благосостояния Европы, который позволил многим людям не заниматься изнурительным физическим трудом, и более оптимистическим взглядом на мир, характерным для XI в. Хотя монастыри продолжали играть роль центров культуры и образования, настоящее интеллектуальное и литературное возрождение оказалось связанным с дворами королей, князей и епископов. При кафедральных соборах создавались школы, самой знаменитой из которых в первой половине XII в. стала школа в Шартре, небольшом городе, в 80 км к юго-западу от Парижа. Однако больше всего новых школ открывалось в крупных городах. Города, подобно монастырям и дворам владетельных особ, объединяли людей и уже тем поощряли обмен мнениями и творческую мысль, однако в отличие от монахов и придворных горожане обладали более разнообразными интересами и подготовкой. На первых порах ученики собирались вокруг одного или нескольких известных учителей, с течением времени из таких союзов «учеников» и «магистров» формировались постоянные учреждения, предлагавшие систематическое образование по целому ряду предметов.
В этих учреждениях – университетах – обычно изучали все «свободные искусства»: грамматику, риторику и логику («тривиум»), а также геометрию, арифметику, музыку и астрономию («квадривиум»). Различные университеты специализировались в одном из трех общих направлений знания – медицине, юриспруденции или теологии. В Салерно (Южная Италия) центр медицинской подготовки существовал, вероятно, уже с римских времен; период его расцвета приходится на XI в., когда проявилось благотворное воздействие культурных связей с византийским и арабским мирами. Впоследствии он уступил первенство университетам с более широкой образовательной программой, в частности университету Монпелье в Южной Франции.
Наиболее долговечной оказалась слава Болоньи как центра юриспруденции: именно здесь в начале XI в. возродилось систематическое изучение римского права, как оно было зафиксировано в Кодексе Юстиниана. Разумеется, никогда не прекращалось изучение римского права и в Константинополе. Так называемые глоссаторы снабжали текст Кодекса разъяснениями и комментариями, демонстрируя его внутреннюю логичность и применимость к конкретным ситуациям. Тысячи студентов, в течение многих лет приезжавших в Болонью со всей Европы для изучения права, в большинстве своем были мирянами, а не духовными лицами и, как правило, старше, чем студенты других факультетов: эти люди нередко уже занимали должности в светской администрации или в церковных учреждениях. Наряду со школой римского права в Болонье сформировалась школа канонического права, где комментирование и обучение носили столь же систематический характер. Студенты, в большинстве своем приезжавшие издалека, объединялись в «сообщества» (от латинского universitas – совокупность) и освобождались от действия местной юрисдикции и местного налогообложения. Они сами платили за свое жилье и книги, могли даже определять круг желательных предметов изучения, а также размер платы профессорам. Эти права студентов особо подтверждались императором. Профессора, в свою очередь, объединялись в корпорации и, будучи в основном женатыми жителями Болоньи, подчинялись городскому законодательству. Поначалу оплата профессорам складывалась из денежных взносов студентов, но со временем профессора стали получать постоянную плату от города, не заинтересованного в притоке преподавателей со стороны.
За пределами Италии центры образования находились под влиянием духовенства. Чем Болонья была для изучения права, тем Париж стал для изучения теологии. Кафедральные школы Шартра и Реймса он превзошел только в XII в., главным образом благодаря вдохновенной преподавательской деятельности Абеляра. На протяжении всего XII в. «магистрам» свободных искусств приходилось бороться с ректором университета, назначавшимся епископом Парижа, за автономию своей школы. В начале XIII в. они одержали победу, и университет получил от папы привилегию принять собственный устав. Как и в Болонье, студенты объединялись в «сообщества»; многие из них жили в зданиях при университете, на месте которых впоследствии возникли колледжи, имевшие право получать пожертвования, подобно монастырям и религиозным учреждениям. Самый знаменитый из парижских колледжей, Сорбонна, был основан Робером де Сорбоном, капелланом Людовика IX. Система колледжей распространилась на большинство других европейских университетов, но ныне сохранилась фактически лишь в Англии.
Профессора университетов – духовные лица или миряне – в большинстве своем были профессиональными преподавателями: европейское общество становилось достаточно богатым, чтобы позволить себе содержать таких людей. Но культура в целом все еще оставалась роскошью. Монастырь Рейхенау, находившийся в одной из самых богатых областей Германии, имел библиотеку приблизительно в 1000 томов, монастырь Крайстчерч в Кентербери – всего около 600, а знаменитый Клюни – и того меньше. Жизнь ученых была нелегкой. «Философы живут не так, как богатые люди, – писала Абеляру его возлюбленная Элоиза, когда он хотел жениться на ней, – и те, кто хочет нажить большое богатство или посвятить свою жизнь вещам мира сего, вряд ли будут преданы изучению Писания или философии».
Из переписки и из автобиографии Абеляра мы знаем о личности и частной жизни этих двух людей гораздо больше, чем о любом другом человеке той эпохи. Абеляр (1080–1142), выдающийся мыслитель своего времени, благодаря глубокой учености и систематическому применению логики к церковным доктринам фактически создал современную теологию. Но в личной жизни – с его любовью к ученице Элоизе, высокомерным и недалеким эгоизмом в отношениях с другими учеными – был характерным представителем того сложного и во многом утонченного общества, которое начинало ощущать разрыв между церковью и государством, между ученым человеком церкви и образованным мирянином. Примечательно, что это общество могло безжалостно наказать того, кто был уличен в противоречивых устремлениях. Абеляра оскопили разъяренные родственники Элоизы, а затем надменный и педантичный Бернар Клервосский подверг его осуждению за недостаточную ортодоксальность.
Вероятно, именно выдвижение на первый план рациональных методов было самым замечательным достижением «Возрождения XII в.». «Мы – всего лишь карлики, сидящие на плечах гигантов, – писал один из крупных представителей Шартрской школы начала XII в. Бернар Шартрский. – Мы можем видеть больше и дальше, чем они, но не потому, что наше зрение острее, а телосложение лучше, а потому, что они поднимают и несут нас на своей гигантской высоте».[75] При декларированном уважении к античности здесь вместе с тем отчетливо прослеживается дух интеллектуального оптимизма: ибо современные карлики все же видят дальше древних гигантов. Со времен «Оттоновского возрождения» существовала концепция «переноса империи» (translatio imperii), обосновавшая идею преемственности власти (светского могущества) от греков к римлянам и далее к германцам. В XII в. по аналогии сформировались понятие «передача знания» (translatio studii) и связанное с ним утверждение о преемственности в передаче знания с Востока на Запад, от греков к римлянам, после которых оно попадает не в Германию, а во Францию.
Франция стала центром европейской интеллектуальной жизни, однако в этом смысле само понятие «Франция» следует трактовать довольно широко. Оно включало в себя, помимо собственно Франции, и нормандскую Англию, и земли прежнего «срединного» королевства Каролингов, простиравшиеся от Нидерландов через Лотарингию и Бургундию до Средиземного моря. Позже французское влияние достигло Германии, а через нормандцев – Южной Италии. В свою очередь Франция была открыта воздействию извне, прежде всего из Испании и Северной Италии. В каждой из этих стран интеллектуальная деятельность ограничивалась узким кругом людей, которые время от времени путешествовали и нередко знали друг друга. В их среде живым языком общения и интеллектуальной деятельности оставалась латынь: ее они использовали во всех жанрах – в проповедях и трактатах, в юридических сочинениях, в биографиях и исторических хрониках, в поэзии и даже в популярных любовных и застольных песнях.
В то же время господство латыни ставило пределы знакомству с античным миром: лишь единицы владели греческим языком, а поэтому греческие авторы, и в первую очередь Аристотель, были доступны главным образом в латинских переводах. Основная часть греческих текстов попадала на Латинский Запад через нормандское королевство Сицилию, а некоторые – более сложным путем, через Испанию и посредничество арабских ученых. В первые десятилетия XII в. англичанин Аделяр Батский предпринял путешествие по всему Средиземноморью, от Испании до Сицилии и далее в Малую Азию и Сирию, чтобы собрать древние рукописи. Самое славное из его деяний – перевод «Начал» Евклида с арабского на латынь, который приобрел широкую известность и оставался самым популярным учебником начальной математики и начальной геометрии вплоть до XIX в. Как показывает пример Аделяра Батского, греческие тексты нередко подвергались двойному переводу – сначала на арабский, а затем – с арабского на латынь. Не удивительно, что знакомство с античными авторами было фрагментарным и его пришлось дополнять, а во многом и возобновлять в XV–XVI вв.
В любом случае процесс открытия и усвоения сочинений античных авторов (равно как и любого другого неизвестного знания) не происходил напрямую. Даже там, где подобные сочинения оставались легкодоступными, они начинали цениться или использоваться лишь тогда, когда в них возникала ощутимая потребность. Это особенно ясно на примере длительной замены функционально неудобных римских цифр арабскими. Заимствованные арабами из Индии и принесенные в Средиземноморье, эти цифры впервые встречаются в латинской рукописи 976 г. Но европейцы наглядно представляли принцип соотносительной значимости чисел по положению камешков или костяшек на абаке (счетах), для пользования которым не было нужды в арабских цифрах. Английское казначейство, одним из первых применившее абак, пользовалось римскими цифрами вплоть до XVI в. Люди в большинстве своем не знали ни счета, ни даже цифр, особенно тех, что больше сотни. Самый популярный литературный жанр того времени, «Жития святых», почти не сообщал дат рождения и смерти своих героев. Даже из автобиографии Абеляра ясно, что он терялся, встречаясь с точными цифрами. Современной аналогией этого явления может служить та медлительность, с которой в Англии и Америке во второй половине XX в. вводилась метрическая система, уже более 200 лет используемая в большинстве стран Европы.
Неумение оперировать цифрами не означало отсутствия рациональности или незнания логики. Напротив, XII в. показал, что в первую очередь западной мыслью были усвоены сочинения Аристотеля по логике; они стали краеугольным камнем университетского образования в целом и основой развития схоластического метода философских и теологических исследований в частности. Но полноценное знакомство с ними произошло уже после 1200 г.
Философские и научные работы Аристотеля оказали сильнейшее влияние на исламский и еврейский миры. Персидский мыслитель Авиценна (980-1037) развил аристотелевскую концепцию мироздания, которое существует в силу неизменных законов: его теория нелегко совмещалась с верой в Аллаха по Корану. «Медицинский канон» Авиценны, обширная энциклопедия медицинских знаний, стал самым распространенным руководством как в исламских, так и в христианских медицинских школах. Столетием позже на другом конце исламского мира, в Кордове, Аверроэс (1126–1198), бывший, подобно Авиценне, юристом и врачом, составил первый систематический комментарий почти ко всему сохранившемуся корпусу сочинений Аристотеля.
Я, – писал Аверроэс, – считаю, что этот человек был каноном и образом, который природа создала, чтобы показать пределы человеческого совершенства… Учение Аристотеля – это высшая истина, ибо его ум является вершиной человеческого ума. Поэтому правильно сказано, что божественное провидение сотворило и дало нам Аристотеля для того, чтобы мы могли узнать все, что доступно познанию. Восхвалим же Бога, который наделил этого человека выдающимся совершенством по сравнению со всеми прочими и дал ему способность вплотную приблизиться к тому высшему величию, которое вообще доступно для людей[76].Как и Авиценна, Аверроэс прекрасно отдавал себе отчет в противоречии между рациональной философией и постулатами религии. Такое же напряжение испытала и христианская мысль, не в последнюю очередь благодаря прямому влиянию Аверроэса, известного, как правило, в латинских переводах, на интеллектуальную жизнь Парижа и Оксфорда в XIII в.
Младшим современником Аверроэса был его соотечественник, кордовский еврей Моисей бен Маймон, известный под именем Маймонид (1135–1204). Наследник традиций греческой и арабской учености, Маймонид, также выдающийся юрист и врач, столкнулся с теми же коренными противоречиями между рациональной философией и религией откровения. В написанном на арабском языке труде «Учитель колеблющихся» Маймонид утверждает подчиненность философии истине Откровения, но стремится, насколько возможно, рационализировать иудаизм. Сочинение Маймонида стало основополагающим для позднейшей иудейской философской мысли, хотя и подвергалось критике со стороны некоторых ортодоксальных иудеев; подобно трудам Аверроэса, оно было переведено на латынь и усвоено одним из течений европейской мысли XIII в.
Контакты с греческим и арабским мирами, ограниченные и нередко прерывавшиеся, в целом оказались невероятно продуктивными; за этот интеллектуальный взрыв пришлось заплатить дорогую цену: он положил конец прежней свободе от сомнений. Католическая Европа становилась континентом рациональных людей, способных к блестящим интеллектуальным достижениям, но вместе с тем и, вероятно, в силу этих достижений, склонных искать разумного объяснения самих основ, на которых, как полагали, покоилось христианское общество. Неслучайно во второй половине XII в. широкое распространение получили ереси, причем в первую очередь в тех регионах Европы – в Италии и Южной Франции, – которые вступали в прямой контакт с другими цивилизациями.
Национальная литература
Литература на национальных языках никогда не исчезала совершенно, но по преимуществу носила фольклорный характер: старинные германские, кельтские, славянские саги и былины исполнялись и передавались изустно. В XII в. в придворной и городской среде стала появляться новая категория национальных авторов – образованные миряне, среди которых, что не менее важно, были женщины. Некоторые жанры этой литературы, особенно лирическая поэзия, развивались параллельно на национальном и латинском языках. Иногда специфически национальные сюжеты сначала получали литературное выражение на латыни, как, например, кельтские саги о короле Артуре, записанные валлийцем Готфридом Монмутским, и лишь затем – во французско-нормандском варианте. Но не менее часто никакого латинского посредничества в создании литературного текста не было. Например, многочисленные chansonsdegeste(героические поэмы) о подвигах Карла Великого и его паладинов приобрели литературную форму в конце XI–XII вв.; многие из них были переведены на немецкий язык, ибо они столь же отвечали немецкому вкусу, сколь и французскому.Эти «поэмы» оставались по преимуществу народной литературой; но существовали и более изысканные версии «рыцарских» поэм, воспевавших куртуазную любовь рыцаря к прекрасной даме, обычно замужней: в ее честь рыцарь совершал выдающиеся подвиги и почитал ее со всей страстью, несомненно, имитировавшей, сознательно или бессознательно, культ Девы Марии, который в те времена начинал приобретать популярность. Подобная литературная мораль была перевернутым отражением социальных норм, санкционировавших фактическое подчинение женщины мужчине. Не удивительно, что литературные условности «куртуазной любви» способствовали появлению пародий, а на рубеже XII в. – сочинений, описывавших со всей двусмысленной ироничностью социальные отношения и нравственные устои современного им общества.
Строительство и архитектура
Радульф Глабер, монах и хронист «эпохи весны» XI в., писал, что мир ныне примеряет «белую мантию церквей». По всей христианской Европе возводились приходские церкви, но с конца XI и в XII в. все больше появлялось новых кафедральных соборов, монастырей и церквей на путях паломников. Всплеск строительной активности был настолько удивительным и неожиданным, что историки не без основания говорят об «архитектурной революции». В основе этой «революции» лежали определенная система ценностей и соответствующая иерархия приоритетов. Значительная часть все еще весьма скромного прибавочного продукта общества использовалась на богопочитание и военное дело. С церковным строительством по масштабам могло сравниться лишь строительство замков. С убожеством индивидуальных домов контрастировало великолепие общественных зданий: Европа просто не могла позволить себе использовать материальные ресурсы и квалифицированный труд на что-либо, помимо публичных построек, например для возведения комфортабельных частных жилищ. Элоиза так обобщала ситуацию в своих доводах против брака с Абеляром:Разве можно найти человека, погруженного в размышления о Писании или о философии, который способен выносить крики новорожденного младенца, песни няньки, баюкающей дитя, непрестанное хождение прислуги по всему дому, постоянный дурной запах и нечистоту от детей? Ты скажешь, что богатые позволяют себе это. Это, конечно, так, но ведь у них есть уединенные комнаты в их дворцах и больших домах…[77]Дома большинства людей не имели изолированных комнат, и даже замки были (по современным меркам) крайне неудобны и не спасали от холода зимой.
Строительство общественных зданий требовало высокой квалификации и стало международным занятием, поскольку ни одна страна не могла обеспечить работой квалифицированных мастеров на протяжении всей их карьеры. Эти по сути дела международные архитекторы-профессионалы создали в XI–XII вв. единый стиль европейской архитектуры, а каменщики, которых они нанимали на местах, вносили в постройки местный колорит. Новый стиль, получивший название романского (в Англии он часто назывался нормандским), с характерными круглыми арками, массивными колоннами и стенами, в наше время не пользуется большой популярностью, поскольку в XIX в. романтики воспели готику. Тем не менее он способен произвести впечатление и на современного зрителя, обладающего достаточной подготовкой. К романским постройкам относится эффектный Даремский собор, сооруженный в конце XI в. на высокой скале в крутой излучине реки Вир (открытый для обзора издалека и со всех сторон, он высится как символ мощи новой нормандской монархии и ее Церкви), величественные соборы Майнца и Вормса (Германия), разнообразные и элегантные французские (возведенные на пути паломников в Сантьяго де Компостела) и испанские соборы. Во внутренних аркадах монастырей, обычно окружавших сад с цветами и фонтанами, современный посетитель погружается в атмосферу покоя и безопасности, которые привлекали столь многих мужчин и женщин в те неспокойные времена.
Родиной романского стиля была Ломбардия, и в Италии он развивался иначе, чем в большинстве других стран Европы. Обилие мрамора для внешней облицовки, сохранившиеся во многих местах памятники римской архитектуры и почти не прерывавшаяся со времен поздней Римской империи строительная традиция – все это сближало итальянский вариант романского стиля с классической римской архитектурой. Экономический рост Италии XI–XII вв. привел к резкому увеличению числа новых зданий и их размеров. Самым знаменитым памятником того периода является комплекс в Пизе – собор, кладбище, баптистерий и колокольня. Подобно многим башням той эпохи, колокольню возвели на непрочном фундаменте, и сейчас она известна как Пизанская падающая башня.
Любовь к башням сделала силуэты итальянских городов похожими на Манхэттен – хотя, конечно, гораздо более скромного масштаба. Высокими башнями гордились не только церкви, ратуши и замки, как это было в Северной Европе. Могущественные городские семьи Италии также строили башни, которые служили укреплениями родовых владений в городе и свидетельствовали о высоком социальном положении владельцев. Тринадцать сохранившихся башен (в XII в. их было сорок восемь) в небольшом тосканском городе Сан-Джиминьяно до сих пор представляют собой живописное зрелище.
Самый оригинальный стиль той эпохи сложился на Сицилии, где из сочетания нормандско-романской, византийской и арабской традиций родились и пышное великолепие собора в Монреале с его богатыми мозаиками, и очарование небольших купольных церквей, таких, как Сан-Джованни дельи Эремити, утопающая в вечнозеленых садах и апельсиновых рощах.
Возрождение скульптуры
Стенные росписи и книжная миниатюра продолжали играть в XI–XII вв. такую же важную роль, как в Каролингскую и Оттоновскую эпохи. Кроме того, в Италии возродилось византийское искусство мозаики, причем оно быстро достигло уровня, сравнимого с Равенной VI в. Но, вероятно, еще более примечательным явлением стало возрождение монументальной каменной скульптуры, – искусства, которое фактически исчезло с гибелью Западной Римской империи. Новая скульптура украшала и общественные, и религиозные постройки: она придавала монументальность капителям колонн, порталам и крышам церквей. Бернар Клервосский, подобно многим позднейшим ревнителям строгих нравов (и католикам, и протестантам), осуждал это искусство, побуждающее, по его словам, «читать скорее по мрамору, чем по книгам». К счастью, большинство духовенства и почти все миряне получали удовольствие от нового образного мира, в котором присутствовали Христос и апостолы, святые и фантастические существа, ангелы и демоны, борющиеся за души людские в Судный день, ученые и скромные труженики, занятые своей работой, окаменевшие сады из листьев и цветов и даже, как на крыше собора в Лане, Северная Франция, волы, помогающие втаскивать камни на строительную площадку.Эта скульптура, как и сами соборы, почти всегда создавалась профессиональными мастерами. Некоторых мы знаем по имени, например скульптора Отенского собора в Бургундии, который вырезал поверх порталов смелую надпись «Gislebertus hoc fecit» («Это работа Жильбера»). Если большинство других скульпторов остались в безвестности, это в такой же мере объясняется нашим незнанием, как и их собственным нежеланием оставить свое имя потомкам.
Заключение
Европа в 1200 г.
Для большинства простых людей Европа 1200 г. мало чем отличалась от Европы 1000 г. Жизнь в сельской местности и служба у местных князей по-прежнему были отчаянно трудными. Войны, насилие и преждевременная смерть оставались повседневной реальностью. Но были и перемены. Большинство мужчин и женщин стали свободными; люди в основном жили теперь малыми семьями и использовали деньги, по крайней мере для определенных сделок. Многие хотя бы раз в жизни отправлялись в паломничество к отдаленным местам, иногда оставляя позади пол-Европы, а некоторые проходили весь путь и до Иерусалима. Многие перебирались в города и овладевали редкими ремеслами, а многие переселялись в другие страны Европы. На юго-западе (в Испании) и на северо-востоке (в Германии, Польше и Пруссии) появились территории, оспариваемые у нехристиан, и началось, по крайней мере на северо-востоке, смешение с местным населением по мере его обращения в христианство. В Испании этот процесс, вероятно, имел меньшие масштабы, хотя точных сведений на сей счет у нас нет.Для социальной элиты перемены оказались еще более заметными. Рост благосостояния Европы сделал возможным появление небольшой, но очень разнообразной прослойки специалистов. Эти специалисты нередко работали в разных странах, поскольку ни одна страна не могла обеспечить их заказами в течение всей карьеры, но все нуждались в их услугах. Равным образом эти специалисты должны были учитывать местные традиции и оставаться открытыми для внеевропейских влияний – Византии и арабского мира, в меньшей мере – Индии и Китая и не в последнюю очередь – античного мира, который не переставали заново открывать и переоценивать. Совокупное воздействие всех этих разнородных явлений создавало в высшей степени творческую атмосферу, побуждавшую пересматривать древние традиции и искать новые решения старых и новых проблем.