Страница:
Глава 4
Высокое Средневековье, 1200–1340 годы
Климат
Глобальные климатические циклы обычно занимают несколько столетий, но около 1200 г. Европа вступила в период, который продолжался всего полвека. Средняя температура упала настолько заметно, что эти годы не без преувеличения иногда называют «малым ледниковым периодом». Мы знаем, что в то время альпийские и скандинавские ледники медленно сползали по долинам, а арктический ледниковый щит двигался на юг между Исландией и Гренландией, заставляя корабли прокладывать курс южнее, чем раньше. Весьма вероятно, что к началу XIV в. доселе успешно осваиваемые горные земли пришлось оставить, так как урожай не успевал созревать. Но средние значения температуры, по которым метеорологи оценивают климат, конечно же, совсем иная вещь, нежели погода: именно погодные условия определяли урожайность на большей части Европы, а они, несомненно, ухудшались на протяжении XIII и в начале XIV в. Нам известно, например, что по крайней мере в Англии и некоторых других областях Европы стало выпадать больше дождей. Нет сомнения, что ухудшение погоды отрицательно сказалось на урожаях, хотя, за исключением нескольких районов в отдельные годы, не знаем, в какой степени.
Население
В рассматриваемый период население Европы продолжало увеличиваться (как и в XI–XII вв.). Об этом у нас достаточно сведений, поскольку для того времени мы впервые располагаем более или менее достоверными статистическими данными, во всяком случае для некоторых городов. По современным меркам многие из них были совсем мелкими, насчитывая всего несколько тысяч жителей. В Англии начала XIV в. лишь в Лондоне население достигло 30–40 тыс. Во Франции Париж со своими 80 тыс. жителей выделялся еще сильнее. Зато в Германии было несколько городов с более чем 10 тыс. жителей, а в Кёльне их число достигало, вероятно, 30 тыс. Особенно много крупных городов было во Фландрии и Италии: Брюгге имел 35 тыс., Гент – свыше 50 тыс.; с ними вполне могли соперничать такие итальянские города, как Палермо и Пиза. По сообщению хрониста Джованни Виллани, относящемуся к 1336–1338 гг., во Флоренции проживало 90 тыс. человек, и достоверность этих сведений сейчас не подвергается сомнению. В описании Милана (1288) говорится, что в нем было 12 тыс. «жилищ с дверями, выходящими на общественные улицы… и среди них очень много таких, где живут несколько семей с толпами домочадцев. Если теперь кто-нибудь возьмется подсчитать, сколько людей живет в городе, то он получит около 200 тысяч человек».
Возможно, эту цифру нужно уменьшить вдвое, и тогда Милан сравняется с Венецией и Генуей. Ясно во всяком случае, что в этих городах число жителей было весьма значительным, а это позволяет предположить соответствующий рост сельского населения, поскольку в городах с их нездоровой жизнью и высокой смертностью прирост населения зависел от притока людей из сельской местности.
Возможно, эту цифру нужно уменьшить вдвое, и тогда Милан сравняется с Венецией и Генуей. Ясно во всяком случае, что в этих городах число жителей было весьма значительным, а это позволяет предположить соответствующий рост сельского населения, поскольку в городах с их нездоровой жизнью и высокой смертностью прирост населения зависел от притока людей из сельской местности.
Развитие сельского хозяйства
Условия, способные обеспечить постоянный рост населения, практически не изменились по сравнению с двумя предшествовавшими веками, а уровень рождаемости и смертности остался почти таким же. Стало быть, рост населения зависел от увеличения производства продуктов питания, достаточного, чтобы прокормить больше людей. Такого результата можно было достичь путем повышения эффективности сельского хозяйства, что отчасти и происходило. Трехпольная система получила более широкое распространение, что, по крайней мере в первое время, вело к повышению продуктивности сельского хозяйства. Однако она истощала землю быстрее, чем прежняя двухпольная. Поэтому не удивительно, что резкого прироста урожаев не произошло. Историки сельского хозяйства утверждают, что рост начался приблизительно с середины XIII в., но средние урожаи все равно не превышали сам-четыре вплоть до XVI–XV вв. Правда, в некоторых областях с очень плодородными почвами положение было гораздо лучше. Не случайно большинство крупных городов возникло в долинах рек По, Рейна, Сены и Темзы. В свою очередь города стимулировали развитие сельского хозяйства в своей округе. Горожане нуждались не только в хлебе и мясе, но и в разнообразных овощах и фруктах, в масле и сыре. Согласно описанию Милана 1288 г., в городе было 300 пекарен, что не удивительно, и 440 скотобоен – цифра весьма примечательная: даже если мы из осторожности уменьшим ее вдвое, она свидетельствует, что не только состоятельные, но и простые горожане регулярно ели мясо.
Не меньшее значение имел рост региональной специализации. Бургундия и Рейнская область славились винами, которые вывозились как для повседневного личного употребления, так и для церковных надобностей. Юго-Западная Франция нашла выгодного партнера в лице Англии, где уже в то время проявилась любовь к кларету – высококачественному легкому красному вину, произведенному в Бордо. Столь же распространенной была специализация в промышленном производстве. Лен и растительные красители для всевозможных тканей, конопля для веревок производились везде, где позволяли почва и климат. Но в первую очередь это касалось разведения овец на шерсть, которая была самым распространенным сырьем для ткацкого производства. Овец держали почти везде, и очень многие занимались выделкой грубой шерсти, которую пряли и ткали на местах. Однако богатым людям нужна была одежда более высокого качества: ее производили квалифицированные фландрские и североитальянские суконщики, использовавшие только самую лучшую шерсть, преимущественно из Англии.
Несмотря на все усилия, в XIII в. земли, во всяком случае доступной для обработки без сверхусилий, уже не хватало. Крестьянские наделы становились все мельче и уже едва могли прокормить семью. Арендная плата постоянно росла, что указывает на ограниченные земельные ресурсы. В этом заключается одна из основных причин миграции из сельских районов в города, а также в менее населенные местности.
Подобные процессы шли повсеместно. Англо-нормандцы начали оседать в Шотландии и Ирландии, но пока еще их число было невелико. Значительно активнее переселялись за Пиренеи французы, помогавшие испанским христианам осваивать отвоеванные у мавров земли. На противоположном конце континента немецкие рудокопы «осваивали» Центральную Швецию и добывали там медь и железо в шахтах Даларны. Но гораздо большее значение имело переселение немцев и нидерландцев в центральные районы Восточной Европы – в Пруссию, Польшу и Венгрию. Порой они приходили как захватчики с армиями немецких князей, но гораздо чаще их приглашали местные правители – немецкие, польские или венгерские. В этих областях все еще ощущался недостаток населения: на квадратный километр в Польше, по некоторым подсчетам, приходился один человек, в Англии – около двух, тогда как в Италии – около пяти, а во Франции – около шести. Землевладельцы, то есть знать, нуждались в рабочих руках для своих поместий. Переселенцев, в свою очередь, устраивали привлекательные условия и, кроме того, право жить по своим, немецким или фламандским, законам, более подходящим для арендаторов, чем местные обычаи.
Основание Любека в 1143 г. – типичный пример этого процесса, характерный для более сотни больших и малых городов. Хронист Гельмольд из Босау писал:
Некоторые из известных нам фактов указывают на то, что в первые десятилетия XIV в. развитие европейской экономики приостановилось, рост арендной платы и цен замедлился или прекратился, а численность населения перестала увеличиваться. Одной из причин этого стали неурожаи в Северо-Западной Европе в 1415–1417 гг., вызвавшие большой голод и высокую смертность. Это бедствие, вероятно, было связано с ухудшением климата в «малый ледниковый период»; последствия, очевидно, особенно тяжело сказались в районах освоения периферийных земель, которые теперь мстили самонадеянным колонистам.
Означали ли эти явления нечто большее, чем просто замедление темпов развития, характерных для трех предшествовавших столетий? Мы не знаем этого, поскольку экономика и в последующем не смогла развиваться естественными темпами: в 1346–1349 гг. Европу потрясла эпидемия бубонной чумы, повлекшая за собой гибель, по разным оценкам, от четверти до половины всего населения. Тяжесть потерь, возможно, усугублялась обстоятельствами «мальтузианского» толка, однако сама болезнь, Черная смерть, зародилась за пределами Европы, и об этом речь пойдет в следующей главе.
В Восточной Европе города все еще оставались очень мелкими, а производство для широкого рынка только зарождалось. В то же время местные землевладельцы предлагали арендаторам сравнительно выгодные условия; в противном случае им просто не удалось бы уговорить крестьян переселиться со старого места или воспрепятствовать их переходу в другое поместье. Таковы причины, по которым классическая сеньория так и не укоренились в Восточной Европе.
Не меньшее значение имел рост региональной специализации. Бургундия и Рейнская область славились винами, которые вывозились как для повседневного личного употребления, так и для церковных надобностей. Юго-Западная Франция нашла выгодного партнера в лице Англии, где уже в то время проявилась любовь к кларету – высококачественному легкому красному вину, произведенному в Бордо. Столь же распространенной была специализация в промышленном производстве. Лен и растительные красители для всевозможных тканей, конопля для веревок производились везде, где позволяли почва и климат. Но в первую очередь это касалось разведения овец на шерсть, которая была самым распространенным сырьем для ткацкого производства. Овец держали почти везде, и очень многие занимались выделкой грубой шерсти, которую пряли и ткали на местах. Однако богатым людям нужна была одежда более высокого качества: ее производили квалифицированные фландрские и североитальянские суконщики, использовавшие только самую лучшую шерсть, преимущественно из Англии.
Внутренняя и внешняя колонизация
В силу перечисленных выше причин усиливавшаяся специализация обогащала отдельных людей, группы населения или даже целые области. Но возраставшее число едоков нужно было кормить, а при отсутствии заметного роста урожайности пахотных земель эту задачу можно было решить только расширением обрабатываемых площадей. Такое расширение действительно началось с XI в., а в XIII в. проводилось в больших масштабах и более умело: леса и кустарники сводились, пустоши и торфяники шли под плуг. В долинах крупных рек, таких, например, как По, начали осушать болота и строить дамбы против разливов. В Нидерландах на приморских землях возводили дамбы, высвобождая ценные пахотные и пастбищные угодья. В Голландии и Фрисландии все деревни объединились для защиты дамб от постоянно грозивших наводнений, и традиционное свободолюбие голландцев и фрисландцев не без основания объясняют этой привычкой взаимопомощи ради выживания.Несмотря на все усилия, в XIII в. земли, во всяком случае доступной для обработки без сверхусилий, уже не хватало. Крестьянские наделы становились все мельче и уже едва могли прокормить семью. Арендная плата постоянно росла, что указывает на ограниченные земельные ресурсы. В этом заключается одна из основных причин миграции из сельских районов в города, а также в менее населенные местности.
Подобные процессы шли повсеместно. Англо-нормандцы начали оседать в Шотландии и Ирландии, но пока еще их число было невелико. Значительно активнее переселялись за Пиренеи французы, помогавшие испанским христианам осваивать отвоеванные у мавров земли. На противоположном конце континента немецкие рудокопы «осваивали» Центральную Швецию и добывали там медь и железо в шахтах Даларны. Но гораздо большее значение имело переселение немцев и нидерландцев в центральные районы Восточной Европы – в Пруссию, Польшу и Венгрию. Порой они приходили как захватчики с армиями немецких князей, но гораздо чаще их приглашали местные правители – немецкие, польские или венгерские. В этих областях все еще ощущался недостаток населения: на квадратный километр в Польше, по некоторым подсчетам, приходился один человек, в Англии – около двух, тогда как в Италии – около пяти, а во Франции – около шести. Землевладельцы, то есть знать, нуждались в рабочих руках для своих поместий. Переселенцев, в свою очередь, устраивали привлекательные условия и, кроме того, право жить по своим, немецким или фламандским, законам, более подходящим для арендаторов, чем местные обычаи.
Основание Любека в 1143 г. – типичный пример этого процесса, характерный для более сотни больших и малых городов. Хронист Гельмольд из Босау писал:
Приведя так все в порядок, Адольф начал отстраивать замок Зигеберг и окружил его каменной стеной. Поскольку земля была пустынна, он отправил послов во все страны, а именно во Фландрию и Голландию, Траскозм, Вестфалию, и Фризию, возвещая, чтобы все те, кто испытывает недостаток в полях, шли с семьями своими и получали землю наилучшую, землю обширную, богатую плодами, изобилующую рыбой и мясом и удобными пастбищами. И сказал он гользатам и штурмарам: «Разве это не вы завоевали землю славянскую и не вы купили ее ценой смерти ваших братьев и родителей? Почему же вы последними придете, чтобы владеть ею? Будьте же первыми, переходите в землю обетованную, населяйте ее, станьте участниками благ ее, что вам должно принадлежать все лучшее, что имеется в ней, вам, которые отняли ее у неприятеля». На этот призыв поднялось бесчисленное множество разных народов, которые, взяв с собой семьи и имущество, пришли в вагрскую землю к графу Адольфу, чтобы владеть землей, которую он им обещал[78].Не все поселения возникали так мирно, и весьма часто новые жители изгоняли или убивали прежних владельцев земли, славян. Сам город Любек получил от императоров Фридриха Барбароссы (1188) и Фридриха II (1226) права самоуправления. Строительство кирпичного двухбашенного собора было начато в 1173 г. и закончено только в середине следующего века.
Социальная и экономическая стагнация
В малонаселенных землях Европы иммиграция обогащала и правителей, и землевладельцев, которые приглашали новых жителей и организовывали само переселение соглашавшихся на это крестьян. Но для западных регионов даже такие значительные перемещения людей были недостаточны, чтобы решить проблему перенаселения. Ряд данных свидетельствует, что уже к концу XIII в. на большей части Европы рост населения достиг критического предела, за которым ему уже переставали соответствовать ограниченные земельные площади и отсталая, медленно развивавшаяся технология их обработки. Такое мальтузианское толкование нелегко подкрепить или опровергнуть. Следует отметить, что британский экономист Томас Мальтус (1766–1834) утверждал, что естественный прирост населения всегда будет опережать производство продуктов питания, – теория, которая не утратила актуальности и в наше время.Некоторые из известных нам фактов указывают на то, что в первые десятилетия XIV в. развитие европейской экономики приостановилось, рост арендной платы и цен замедлился или прекратился, а численность населения перестала увеличиваться. Одной из причин этого стали неурожаи в Северо-Западной Европе в 1415–1417 гг., вызвавшие большой голод и высокую смертность. Это бедствие, вероятно, было связано с ухудшением климата в «малый ледниковый период»; последствия, очевидно, особенно тяжело сказались в районах освоения периферийных земель, которые теперь мстили самонадеянным колонистам.
Означали ли эти явления нечто большее, чем просто замедление темпов развития, характерных для трех предшествовавших столетий? Мы не знаем этого, поскольку экономика и в последующем не смогла развиваться естественными темпами: в 1346–1349 гг. Европу потрясла эпидемия бубонной чумы, повлекшая за собой гибель, по разным оценкам, от четверти до половины всего населения. Тяжесть потерь, возможно, усугублялась обстоятельствами «мальтузианского» толка, однако сама болезнь, Черная смерть, зародилась за пределами Европы, и об этом речь пойдет в следующей главе.
Организация сельскохозяйственного производства
С X по XII в. развитие манора и сеньории в достатке обеспечивало рабочей силой землевладельцев в условиях сравнительно небольшого и устойчивого рынка сельскохозяйственной продукции. Эти условия изменились в связи с ростом населения, увеличением числа городов и городских рынков, с подъемом цен и под влиянием массовых миграций крестьян. Теперь землевладельцам оказалось выгодно хозяйствовать в расчете на расширяющийся рынок. Для этого существовало несколько способов. Владелец земли мог расширить свое приусадебное хозяйство и затем обрабатывать его руками наемных арендаторов, труд которых был, вероятно, гораздо эффективнее труда сервов. Чаще всего так поступали в Нидерландах и некоторых областях Франции, Англии и Германии, где новая система привела к быстрому исчезновению отношений классической сеньории. Можно было, наоборот, усилить эксплуатацию сервов и требовать от них больше безвозмездного труда, как это нередко происходило даже в самых богатых и экономически развитых районах: например, в Юго-Восточной Англии. И, наконец, воспользоваться выгодами ситуации дефицита земли и роста арендной платы и просто сдать свое приусадебное хозяйство на выгодных условиях; этот способ в свою очередь приводил к ускоренному размыванию сеньориальных отношений, поскольку хозяин земли не нуждался более в труде сервов. Тем не менее прочих сеньориальных прав, например исключительного права держать мельницу или варить пиво в данной местности, а главное – права низшей юрисдикции, его никто не лишал. Важной разновидностью сдачи земли в аренду был раздел урожая, когда землевладелец и арендатор в буквальном смысле делили каждый урожай; особенно часто к этому способу прибегали в Северной Италии и Южной Франции.В Восточной Европе города все еще оставались очень мелкими, а производство для широкого рынка только зарождалось. В то же время местные землевладельцы предлагали арендаторам сравнительно выгодные условия; в противном случае им просто не удалось бы уговорить крестьян переселиться со старого места или воспрепятствовать их переходу в другое поместье. Таковы причины, по которым классическая сеньория так и не укоренились в Восточной Европе.
Социальные конфликты и крестьянские движения
Требовалось время, чтобы все эти процессы заявили о себе в полной мере. Но уже в конце XIII в. на место прежнего относительного единообразия аграрной организации пришло разнообразие отношений землевладения и крестьянских обязанностей. Неизбежным результатом стал рост напряженности, поскольку интересы землевладельцев вступали в противоречие со стремлением крестьян защитить свои древние обычаи, а также социальный и юридический статус. По сообщениям хроник, начиная с последних двух десятилетий XIII в. в ряде мест происходили крестьянские восстания, а между 1323 и 1328 г. они впервые охватили целый регион – приморскую Фландрию. С этого времени и до самого конца «Старого режима»,[79] который был положен революциями во Франции и России, крестьянские движения и восстания оставались неотъемлемой чертой европейской жизни. Хотя восстания происходили нерегулярно и не всегда имели схожие цели, их основные причины оставались теми же: влияние экономических изменений на традиционно консервативную крестьянскую среду. Крестьянство противилось переменам, несмотря на то, что было беззащитно перед санкционированной законом эксплуатацией: со стороны и владельцев земли, и капитала, и сборщиков налогов, и княжеских армейских вербовщиков. Общей чертой всех этих движений, вплоть до 1789 г. во Франции, 1917 г. в России и 1949 г. в Китае, была их принципиальная неэффективность: они добивались лишь частных и кратковременных успехов. Правящие классы – землевладельцы и князья – обладали достаточной силой, чтобы сохранять свои позиции, поскольку в этой борьбе у них оставались все стратегические преимущества – образование, религиозные традиции, уважение к закону, привычка командовать и требовать повиновения и, наконец, главное – возможность организовать и содержать профессиональные войска.
Ремесленное производство и ремесленные цехи
Трудно назвать причины, которые препятствовали бы занятию ремеслами в сельской местности и в деревнях, – как, собственно, это поначалу и было. Но растущие города представляли собой естественные рынки для всех видов ремесленной продукции: тканей, одежды, обуви, всевозможных кожаных и металлических изделий, а в первую очередь – для строительства частных домов, городских стен, башен и церквей. Вполне естественно, что города были привлекательны для ремесленников. За исключением кирпичников, каменщиков и представителей некоторых других профессий, прочие работали на дому, нередко нанимая поденщиков – учеников и квалифицированных подмастерий. С XII в. или даже раньше представители одной профессии стали объединяться в ремесленные цехи. Эти цехи не были похожи на современные профсоюзы, поскольку в них входили и работодатели, и работники, причем тон всегда задавали работодатели – квалифицированные мастера. Цехи принимали свои уставы, составляли письменные отчеты о своей деятельности, не в последнюю очередь именно поэтому историки нередко переоценивали их значение.
В XII и XIII вв. ремесленные цехи были, как правило, лишь религиозными братствами, члены которых имели общие экономические интересы; эти объединения возвращали людям чувства уверенности и защищенности, утраченные с уходом из деревни, а также создавали столь необходимые институты попечения над нетрудоспособными или престарелыми членами цехов, над вдовами и сиротами. В любом случае цех можно было основать только в крупном городе, поскольку в мелком просто не нашлось бы достаточного количества мастеров одной профессии. В больших городах, таких, как Лондон, существовали объединения самых редких ремесел. Постановление цеха шпорных дел мастеров от 1345 г. дает наглядное представление о регулировании его деятельности, о шумном и порой опасном поведении горожан и о постоянной угрозе пожаров в средневековом городе:
В отчетных книгах за 1280-е годы некоего Жеана Бойенброка из фламандского города Дуэ написано, что у него были агенты в Англии, покупавшие необработанную шерсть, которую он затем последовательно раздавал чесальщикам, прядильщикам, ткачам, валяльщикам и красильщикам, выполнявшим свою работу на дому, а в конце цикла продавал готовую ткань иноземным купцам. Нанятые им мастера не имели права брать заказы у других работодателей, даже если у Бойенброка не было для них достаточно работы: дело в том, что ему принадлежали и дома этих мастеров, которые, несомненно, имели перед ним долги. К тому же Бойенброк и его компаньоны-работодатели заседали в городском совете и издавали законы и статуты, публично санкционировавшие такую систему эксплуатации.
Приблизительно так же обстояло дело в Северной Италии. Во Флоренции, например, изготовление высококачественных тканей из английской шерсти контролировала гильдия шерстяников – ассоциация капиталистов, занимавшихся производством тканей: она давала заказы жителям не только самого города, но и окрестных сёл. Подобная система организации производства получила название «раздачи». Работодатели, естественно, беспокоились, как бы работники тоже не создали свою организацию. Статуты флорентийской гильдии шерстяников (arte della lana) от 1317 г. запрещали это вполне определенно:
Таким образом, во Фландрии и Северной Италии получил развитие настоящий капиталистический способ производства, при котором работники фактически стали наемными рабочими за плату, пролетариями, не владеющими ничем, кроме своего труда, хотя в то время еще не было фабрик, а работники трудились на дому и продолжали нанимать подмастерьев и учеников. Занятость работников зависела от колебаний международного рынка, о котором сами работники ничего не знали и который они не могли контролировать. Поэтому не удивительно, что в этих двух областях начались производственные конфликты – забастовки и городские восстания. Когда они совпадали или соединялись с крестьянскими восстаниями, то могли, по крайней мере иногда, быть весьма опасными.
Процессы, развивавшиеся в шерстяном производстве, были характерны и для других отраслей. Там, где для производства требовался значительный основной (как, например, в горном деле) или оборотный (например, в строительстве и кораблестроении) капитал, предприниматели и создаваемая ими капиталистическая организация неумолимо вытесняли мелких самостоятельных ремесленников. Этот процесс шел медленно, не везде одновременно и в этот период затронул лишь некоторые области Европы и сравнительно небольшую часть трудоспособного населения. Но XIII и XIV вв. стали водоразделом между традиционным обществом, медленно рождавшимся из сочетания позднеримского мастерства и варварских обычаев, и динамичным, построенным на конкуренции и глубоко расколотым современным обществом. Именно в эту эпоху зарождаются те стереотипы экономического поведения и организации, со всеми сопутствующими проблемами человеческих отношений, которые характерны и для наших дней.
В XII и XIII вв. ремесленные цехи были, как правило, лишь религиозными братствами, члены которых имели общие экономические интересы; эти объединения возвращали людям чувства уверенности и защищенности, утраченные с уходом из деревни, а также создавали столь необходимые институты попечения над нетрудоспособными или престарелыми членами цехов, над вдовами и сиротами. В любом случае цех можно было основать только в крупном городе, поскольку в мелком просто не нашлось бы достаточного количества мастеров одной профессии. В больших городах, таких, как Лондон, существовали объединения самых редких ремесел. Постановление цеха шпорных дел мастеров от 1345 г. дает наглядное представление о регулировании его деятельности, о шумном и порой опасном поведении горожан и о постоянной угрозе пожаров в средневековом городе:
Да запомнит каждый, что во вторник, назавтра после дня Оков св. Петра, на девятнадцатом году правления короля Эдуарда III, статьи, подписанные здесь, были прочитаны в присутствии Джона Хеммонда, мэра… Прежде всего, никто из шпорных дел мастеров не должен работать дольше, чем с начала дня до сигнала к тушению огней с церкви Святого Гроба, что за Новыми воротами. Потому что ночью никто не может работать так же аккуратно, как днем, а многие мастера, зная, как можно обмануть в своем ремесле, желают работать больше ночью, чем днем: тогда они могут подсунуть железо негодное или с трещинами. Далее, многие шпорных дел мастера гуляют целыми днями и вообще не занимаются своим ремеслом, а когда напиваются и приходят в неистовство, то принимаются за работу, доставляя этим беспокойство больным и всем соседям, а также ссорами, которые случаются между ними… И когда они так сильно раздувают пламя, что их горны разом начинают пылать ярким пламенем, они создают этим большую опасность для себя и для всех соседей… Также никто из названных мастеров не должен держать дом или мастерскую для занятий своим делом (разве что он – не гражданин города)… Также никто из названных мастеров не должен приглашать ученика, помощника или подмастерья другого мастера этого ремесла, пока не кончился срок, оговоренный между ним и его мастером… Также ни один чужестранец не должен обучаться этому ремеслу или заниматься им, разве что он получил городские права от мэра, олдермена и председателя палаты…»[80]Постепенно, но далеко не везде в гильдиях были установлены правила, определявшие условия найма учеников, часы работы, качество изделий и порой даже цены.
Капитализм в ремесленном производстве
Подобная система производства хорошо действовала там, где источники сырья и рынок ремесленных изделий были местными, ограниченными и общеизвестными. Но она переставала работать в тех местах, где для производства высококачественных товаров узкого спроса требовалось привозное сырье или где товары поступали на широкий рынок. Так, в XIII в. и фламандские, и итальянские суконщики вывозили высококачественную шерсть из Англии, а местным прядильщикам и ткачам приходилось покупать ее у посредников. Поскольку это было дорого, они, вероятно, вынужденно брали ее в кредит, оказываясь в долгу и в зависимости от купцов-импортеров. Но гораздо чаще они брали кредит у экспортеров, которые продавали готовую ткань, ибо по самой природе своего ремесла не имели контакта с конечным покупателем. В свою очередь купцы – единственные, кто владел капиталом и технологией купли-продажи, – находили удобным и выгодным организовать производство тканей сообразно сложившимся условиям рынка. К концу XIII в. эта практика эволюционировала в высокоразвитое и хорошо организованное капиталистическое производство в рамках передовой для того времени «вертикальной интеграции».В отчетных книгах за 1280-е годы некоего Жеана Бойенброка из фламандского города Дуэ написано, что у него были агенты в Англии, покупавшие необработанную шерсть, которую он затем последовательно раздавал чесальщикам, прядильщикам, ткачам, валяльщикам и красильщикам, выполнявшим свою работу на дому, а в конце цикла продавал готовую ткань иноземным купцам. Нанятые им мастера не имели права брать заказы у других работодателей, даже если у Бойенброка не было для них достаточно работы: дело в том, что ему принадлежали и дома этих мастеров, которые, несомненно, имели перед ним долги. К тому же Бойенброк и его компаньоны-работодатели заседали в городском совете и издавали законы и статуты, публично санкционировавшие такую систему эксплуатации.
Приблизительно так же обстояло дело в Северной Италии. Во Флоренции, например, изготовление высококачественных тканей из английской шерсти контролировала гильдия шерстяников – ассоциация капиталистов, занимавшихся производством тканей: она давала заказы жителям не только самого города, но и окрестных сёл. Подобная система организации производства получила название «раздачи». Работодатели, естественно, беспокоились, как бы работники тоже не создали свою организацию. Статуты флорентийской гильдии шерстяников (arte della lana) от 1317 г. запрещали это вполне определенно:
Чтобы… гильдия могла процветать и пользоваться своей свободой, силой, почетом и правами и чтобы удержать тех, кто по своей воле выступает и восстает против гильдии, мы постановляем и объявляем, что ни один член гильдии и никакие ремесленники – самостоятельные работники или члены какой-нибудь гильдии – никаким способом и никакими средствами или законными уловками, ни действием, ни замыслом не должны создавать, организовывать или учреждать никаких… монополий, соглашений, заговоров, предписаний, правил, обществ, лиг, козней или других подобных вещей против названной гильдии, против мастеров гильдии или против их чести, юрисдикции, опеки, власти или авторитета под угрозой штрафа в 200 фунтов малых флоринов. А для надзора за этими делами назначаются тайные соглядатаи; но при этом всякому позволительно выступать с обвинениями и доносами открыто или тайно, получая вознаграждение в половину штрафа, а имя доносителя сохраняется в тайне[81].Фактически это был своего рода «антипрофсоюзный закон», вводивший систему наказаний за несанкционированные объединения. Хронист Джованни Виллани сообщает, что в 1338 г. во флорентийской шерстяной индустрии было занято 30 тыс. человек, в том числе немало женщин и детей, которые в год производили около 80 тыс. больших отрезов ткани. За тридцать предшествующих лет стоимость продукции выросла вдвое, тогда как число компаний-производителей сократилось с 300 до 200.
Таким образом, во Фландрии и Северной Италии получил развитие настоящий капиталистический способ производства, при котором работники фактически стали наемными рабочими за плату, пролетариями, не владеющими ничем, кроме своего труда, хотя в то время еще не было фабрик, а работники трудились на дому и продолжали нанимать подмастерьев и учеников. Занятость работников зависела от колебаний международного рынка, о котором сами работники ничего не знали и который они не могли контролировать. Поэтому не удивительно, что в этих двух областях начались производственные конфликты – забастовки и городские восстания. Когда они совпадали или соединялись с крестьянскими восстаниями, то могли, по крайней мере иногда, быть весьма опасными.
Процессы, развивавшиеся в шерстяном производстве, были характерны и для других отраслей. Там, где для производства требовался значительный основной (как, например, в горном деле) или оборотный (например, в строительстве и кораблестроении) капитал, предприниматели и создаваемая ими капиталистическая организация неумолимо вытесняли мелких самостоятельных ремесленников. Этот процесс шел медленно, не везде одновременно и в этот период затронул лишь некоторые области Европы и сравнительно небольшую часть трудоспособного населения. Но XIII и XIV вв. стали водоразделом между традиционным обществом, медленно рождавшимся из сочетания позднеримского мастерства и варварских обычаев, и динамичным, построенным на конкуренции и глубоко расколотым современным обществом. Именно в эту эпоху зарождаются те стереотипы экономического поведения и организации, со всеми сопутствующими проблемами человеческих отношений, которые характерны и для наших дней.