Керр Филипп. Бледный преступник

   Вернувшись назад в "Дойчер хоф", мы заглянули в ресторан отеля, чтобы выпить бренди, и увидели там странную картину. За угловым столиком сидела компания из трех человек, вдрызг пьяных, - две блондинки, по виду совершенно безмозглые, и политический лидер НСРПГ, одетый в однобортный мундир светло-коричневого цвета, - не кто иной, как гауляйтер Франконии Юлиус Штрейхер, собственной персоной.
   Официант, принесший нам выпивку, нервно улыбнулся, когда мы спросили его, действительно ли сам Юлиус Штрейхер сидит за угловым столиком. Он сказал: да, это он, и тут же ушел, так как Штрейхер начал громко требовать, чтобы ему принесли еще одну бутылку шампанского.
   Нетрудно было догадаться, почему все боялись Штрейхера. Помимо положения, которое он занимал в партии, что само по себе давало ему огромную власть, этот человек и выглядел как кулачный боец. Почти без шеи, с лысой головой, безбровый, с маленькими ушами и массивным подбородком, Штрейхер был бледной копией Бенито Муссолини. Впечатление воинственности, которое он производил, усиливалось огромным хлыстом из кожи гиппопотама, который лежал перед ним на столе, словно длинная черная змея.
   Он с такой силой стукнул кулаком по столу, что все рюмки и ножи громко звякнули.
   - Что, черт побери, нужно сделать, чтобы тебя обслужили в этом вшивом ресторане? - заорал он на официанта. - Мы умираем от жажды. - Он показал пальцем на другого официанта. - Ты! Я велел тебе не сводить с нас твоих мерзких глаз, чтобы в ту минуту, когда ты увидишь, что наши бутылки пусты, немедленно нес другую! Ты что, придурок или что-нибудь похуже? - И он снова грохнул кулаком по столу, к вящей радости своих подружек, пришедших в такой восторг, что лаже сам Штрейхер рассмеялся над вспышкой собственного гнева.
   - Кого он вам напоминает? - спросил Корш.
   - Аль Капоне, - сказал я, не задумываясь, а затем добавил: - Хотя на самом деле они все напоминают мне Аль Капоне.
   Корш рассмеялся.
   Мы потягивали свое бренди и наблюдали этот спектакль. У нас и в мыслях не было, что мы сможем увидеть такое в самом начале своего визита. К полуночи в ресторане остались только мы и компания Штрейхера, все остальные не выдержали непрерывной ругани гауляйтера и ушли. Официант подошел, чтобы вытереть наш стол и вытряхнуть окурки из пепельницы.
   - Он что, всегда такой? - спросил я его.
   Официант горько усмехнулся.
   - Какой? Да сегодня он еще тихий, - сказал он. - Вы бы посмотрели на него десять дней назад, когда наконец закончился партийный съезд. Он устроил здесь настоящий разгром.
   - Тогда почему вы его пускаете? - спросил Корш.
   Официант жалобно взглянул на него.
   - Вы что, издеваетесь? Попробуйте только не пустить его. "Дойчер" - это его любимое место водопоя. Если мы его вышвырнем, он тут же отыщет предлог, чтобы закрыть нас. А может быть, придумает что-нибудь похуже, кто знает? Говорят, он часто появляется во Дворце правосудия на Фуртерштрассе и избивает своим хлыстом молоденьких мальчиков в камерах.
   - Да, не хотел бы я быть евреем в этом городе, - сказал Корш.
   - Истинная правда, - сказал официант. - В прошлом месяце он науськал толпу, и она сожгла синагогу.
   В этот момент Штрейхер запел, сопровождая свое пение стуком ножа и вилки по крышке стола, с которого он предусмотрительно снял скатерть. Однако из-за такого аккомпанемента и акцента Штрейхера, а также из-за того, что певец был совершенно пьян и не мог правильно взять ни одной ноты, не говоря уже о том, что две его гостьи непрерывно взвизгивали и хихикали, мы с Коршем так и не смогли понять, что за песню он пел. Но можно было поклясться, что не песню Курта Вайля, и этот его хор заставил нас наконец подняться и уйти.
   На следующее утром мы отправились на Якобсплац, расположенную совсем близко к северу от нашего отеля. Здесь напротив прекрасной церкви стоит старинная крепость, построенная рыцарями Тевтонского ордена. На ее юго-восточном углу возвышалось здание Элизабет-кирхе с куполом, а на юго-западе, на углу Шлотфегергассе, располагались старые казармы, в которых сейчас находилась штаб-квартира местной полиции. Насколько я знаю, во всей Германии не было другого такого полицейского управления, которое имело бы в своем распоряжении собственную католическую церковь.
   - Уж здесь-то из тебя так или иначе вытянут признание, будь уверен, пошутил Корш.
   Обергруппенфюрер СС доктор Бенно Мартин, среди предшественников которого на посту полицей-президента Нюрнберга был сам Генрих Гиммлер, встретил нас в своем кабинете, расположенном на последнем этаже здания. Кабинет его напоминал жилище средневекового барона, я не удивился бы, окажись в руках у Мартина сабля. Когда он повернулся, я заметил у него на щеке шрам, полученный на дуэли.
   - Как там Берлин? - вежливо поинтересовался он, предлагая нам сигареты из своей коробки. Сигарету для себя он вставил в мундштук розового дерева, больше похожий на трубку, сигарета торчала в нем вертикально, под прямым углом к лицу.
   - В Берлине все спокойно, - ответил я. - Но только потому, что все затаили дыхание.
   - Совершенно верно, - согласился он и махнул рукой в сторону газеты, лежавшей на его столе. - Чемберлен прилетел в Бад-Годесберг для новых переговоров с Гитлером.
   Корш потянул газету к себе, посмотрел на заголовок и вернул ее на место.
   - По-моему, слишком много болтовни, - сказал Мартин.
   Я промычал что-то нечленораздельное.
   Мартин усмехнулся и положил свой квадратный подбородок на руку.
   - Артур Небе сообщает мне, что по улицам Берлина разгуливает психопат, срывающий лучшие цветы германского девичества. Он также предупреждает меня, что вы хотели бы посмотреть на самого мерзопакостного психопата Германии и решить, не замешан ли он в этом деле. Я имею в виду, конечно, этого поросячьего сфинктера Штрейхера. Я прав?
   Он уперся в меня своим холодным, пронизывающим взглядом, но я выдержал его. Готов поклясться, что генерал сам отнюдь не ангел. Небе описал мне Бенно Мартина как выдающегося руководителя. Для шефа полиции в нацистской Германии это могло означать все что угодно - этот человек вполне мог оказаться вторым Торквемадой.
   - Это правда, генерал, - сказал я и протянул ему первую страницу еженедельника "Штюрмер". - Здесь показано, каким способом были убиты пять девушек. За исключением еврея, который собирает кровь в сосуд, разумеется.
   - Разумеется, - сказал Мартин. - Но вы же не исключили евреев из возможных подозреваемых?
   - Нет, но...
   - Но именно театральность самого способа убийства заставляет вас сомневаться, что это сделали они. Я прав?
   - Да, и тот факт, что среди жертв не было евреек.
   - Может быть, он просто предпочитает более привлекательных девушек, усмехнулся Мартин. - Ему милее светловолосые, голубоглазые девушки, чем развращенные еврейские дворняжки. А возможно, это просто совпадение. - Он заметил, как я удивленно поднял брови. - Но вы ведь не очень верите в совпадения, комиссар, не так ли?
   - Нет, генерал, в делах, связанных с убийством, я в совпадения не верю. Там, где другие видят совпадения, я усматриваю образ действий. Или, по крайней мере, я пытаюсь его нащупать. - Я откинулся на стуле и скрестил ноги. - Вы читали работу Карла Юнга, посвященную этому вопросу, генерал?
   Он насмешливо фыркнул.
   - Боже милосердный, неужели криминальная полиция Берлина занялась изучением психологии?
   - Я думаю, из него получился бы хороший полицейский, генерал, - сказал я, любезно улыбаясь. - Если, конечно, вы не возражаете, что я высказываю свое мнение.
   - Избавьте меня от лекции по психологии, комиссар, - вздохнул Мартин. Скажите просто, что это за образ действий, к которому имеет отношение наш обожаемый гауляйтер здесь, в Нюрнберге?
   - Ну что ж, генерал, дело вот в чем. Мне пришло на ум, что кто-то, по-видимому, пытается заманить евреев в хитроумную ловушку.
   Теперь уже генерал удивленно поднял брови.
   - А вам не все равно, что случится с евреями?
   - Генерал, мне не все равно, что случится с пятнадцатилетними девушками, когда они будут сегодня возвращаться домой.
   Я протянул генералу листок бумаги с напечатанными на нем числами.
   - Здесь указаны даты, когда исчезли пять девушек. Я надеюсь, вы сможете мне сказать, не был ли Штрейхер или кто-нибудь из его товарищей в Берлине в какой-нибудь из этих дней.
   Мартин посмотрел на список.
   - Думаю, я смогу это выяснить, - сказал он. - И хочу вас сразу предупредить, здесь он фактически persona non grata. Гитлер держит его тут от греха подальше, и единственное, кому он может досаждать, это всякой мелкой сошке вроде меня. Конечно, нельзя сказать, что Штрейхер никогда тайно не посещает Берлин. Он туда ездит. Гитлер обожает поболтать со Штрейхером после обеда, хотя мне трудно понять почему, поскольку он, по-видимому, любит поболтать и со мной.
   Мартин повернулся к батарее телефонов, стоявшей у него на столе, и позвонил своему адъютанту, приказав ему выяснить, где находился Штрейхер в указанные мною дни.
   - Мне также дали понять, что у вас есть определенная информация о преступном поведении Штрейхера, - сказал я.
   Мартин встал и подошел к шкафу. Тихонько посмеиваясь, он достал оттуда папку толщиной с обувную коробку и положил ее на стол.
   - Нет ничего, что бы я не знал об этом ублюдке, - проворчал он. Охраняющие его эсэсовцы - мои люди. Его телефон прослушивается, и я приказал установить подслушивающие устройства во всех местах, где он бывает. Даже в магазине, расположенном напротив дома проститутки, которую он время от времени посещает, у меня круглосуточно дежурят фотографы.
   Корш со смешанным чувством восхищения и удивления пробормотал ругательство.
   - Итак, с чего начнем? Здесь хватит работы на целый отдел, который бы только тем и занимался, что расследовал все художества этого ублюдка. Обвинения в изнасиловании, иски об установлении отцовства, заявления об избиении молодых мальчиков хлыстом, который у него всегда при себе, дача взяток официальным лицам, разбазаривание партийных денег, мошенничество, воровство, подлог, поджог, вымогательство - мы имеем дело с гангстером, господа. Монстр, терроризирующий жителей нашего города, никогда не оплачивает свои счета, доводит предпринимателей до банкротства, ломает карьеры честных граждан, которые осмелились противоречить ему.
   - У нас была возможность увидеть его своими собственными глазами, сказал я. - Вчера вечером в "Дойчер хоф". Он устроил там попойку в обществе двух дам.
   Во взгляде генерала появился сарказм.
   - Дам... Вы шутите, конечно. Обычные проститутки, не более того. Он представляет их как актрис, но проститутки - они и есть проститутки. Штрейхер стоит за спиной большинства содержателей борделей в нашем городе.
   Мартин открыл папку-коробку и начал листать заявления.
   - Непристойные оскорбления, нанесение ущерба, сотни обвинений в коррупции - Штрейхер управляет этим городом, как своим собственным княжеством, и ему все сходит с рук.
   - Меня интересуют обвинения в изнасиловании, - сказал я. - Насколько они серьезны?
   - Нет никаких доказательств. Жертв либо запугивают, либо подкупают. Вы знаете, Штрейхер ведь очень богатый человек. Помимо того что он получает как губернатор округа и от продажи привилегий, а иногда даже должностей, он обогащается за счет издания своей гнусной газетенки. Ее тираж - полмиллиона экземпляров, каждый стоимостью 30 пфеннигов, что в сумме дает 150 тысяч рейхсмарок в неделю.
   Корш присвистнул.
   - И это, не учитывая доходов от рекламы. Штрейхер может купить себе еще очень много привилегий.
   - А у вас есть против него какие-нибудь более серьезные обвинения, чем обвинения в изнасиловании?
   - Вы хотите узнать, не убивал ли он кого?
   - Да.
   - Ну что ж, не будем принимать в расчет линчевание какого-нибудь старого еврея, что время от времени случается. Может он организовать для своего удовольствия и небольшой погромчик. Кроме всего прочего, это дает ему возможность поживиться какой-нибудь добычей. Не будем также принимать во внимание девушку, которая умерла в его доме от рук коновала, сделавшего ей аборт. Штрейхер - не первый высокопоставленный член партии, который устроил своей даме нелегальный аборт. Остаются два нераскрытых случая смерти, в которых следы ведут к нему.
   В первом случае это был официант, обслуживающий вечер, на котором присутствовал Штрейхер. Официант решил именно в этот вечер свести счеты с жизнью. Один свидетель видел, как Штрейхер шел с ним по парку минут за двадцать до того, как тело несчастного было найдено в пруду. Во втором молодая актриса, знакомая Штрейхера, чье обнаженное тело было найдено в Луитполдхайн-парке. Ее забили до смерти кожаным хлыстом. Я видел ее тело, на нем живого места не было.
   Он снова сел, без сомнения испытывая удовлетворение от того эффекта, который его сообщения произвели на Корша и меня. Все же он не смог удержаться, чтобы не выложить еще несколько непристойных подробностей, пришедших ему на память.
   - И наконец, нельзя не упомянуть о коллекции порнографической литературы Штрейхера, самой большой, по его словам, в Нюрнберге. Хвастовство - вот конек Штрейхера: количество незаконных детей, которых он усыновил, число поллюций за неделю, сколько мальчиков он сегодня высек. Он даже не гнушается включать эти подробности в свои речи.
   Я, вздохнув, покачал головой. Как же мы докатились до такого? Как такое чудовище с садистскими наклонностями достигло положения, которое дает ему фактически неограниченную власть? А сколько еще таких, как он? Но больше всего меня поразило то, что я сохранил способность удивляться тому, что происходило в Германии.
   - А что вы скажете о коллегах Штрейхера? - спросил я. - Тех, что печатаются в "Штюрмере", его личном персонале. Если Штрейхер хочет навешать собак на евреев, он может использовать кого-нибудь другого, чтобы тот делал за него всю грязную работу.
   Генерал Мартин нахмурился.
   - Да, но зачем ему понадобилось делать это в Берлине? Почему не здесь?
   - Могу привести вам парочку вполне убедительных причин, - предложил я. - Кто главные враги Штрейхера в Берлине?
   - За исключением Гитлера и, возможно, Геббельса, можете назвать любого, не ошибетесь. - Он пожал плечами. - Самый большой его враг - Геринг. Затем Гиммлер и Гейдрих.
   - Так я и думал. Вот вам и первая причина. Пять нераскрытых преступлений в Берлине создают максимум неприятностей по крайней мере двум его злейшим врагам.
   Мартин кивнул.
   - А вторая причина?
   - В Нюрнберге уже есть опыт травли евреев, - сказал я. - Погромы здесь - обычная вещь. Однако в Берлине отношение к евреям все еще довольно либеральное. Поэтому, если бы Штрейхеру удалось обратить гнев жителей Берлина на евреев за убийства, которые они якобы совершили, положение евреев в столице сильно ухудшилось бы. А может быть, даже и по всей стране.
   - Наверное, в этом что-то есть, - согласился Мартин, доставая другую сигарету и вставляя ее в свой необычный мундштук. - Но для организации такого рода расследования потребуется время. Не сомневаюсь: Гейдрих сможет добиться, чтобы Гестапо оказывало нам всяческую поддержку. Надеюсь, надзор на самом высоком уровне нам гарантирован, правда, комиссар?
   - Я об этом непременно напишу в своем отчете, генерал.
   Зазвонил телефон. Мартин взял трубку, а затем передал ее мне.
   - Берлин, - сказал он. - Спрашивают вас.
   Это был Дойбель.
   - Еще одна девушка пропала, - сообщил он.
   - Когда?
   - Вчера. Около девяти часов вечера. Блондинка с голубыми глазами, примерно того же возраста, что и другие.
   - Никаких свидетелей?
   - Пока нет.
   - Мы возвращаемся завтра дневным поездом.
   Я протянул трубку Мартину.
   - Похоже, наш убийца опять поработал вчера вечером, - объяснил я. Примерно в то самое время, когда мы с Коршем сидели в ресторане гостиницы "Дойчер хоф" вместе со Штрейхером, пропала еще одна девушка, так что у Штрейхера на этот раз железное алиби.
   Мартин покачал головой.
   - Было бы слишком наивно надеяться, что Штрейхер уезжал из Нюрнберга во все те дни, что указаны в вашем списке. Но не будем отказываться от этой идеи. Может быть, нам удастся установить какие-нибудь совпадения в поведении Штрейхера и его коллег, которые удовлетворили бы и вас и меня, не говоря уж о вашем Юнге.
   Глава 12
   Суббота, 24 сентября
   Штеглиц - это юго-западный пригород Берлина, где проживают преуспевающие представители среднего класса. В восточной части его находится ратуша - здание из красного кирпича, а в западной - Ботанический сад. Именно здесь, рядом с Ботаническим музеем и Физиологическим музеем Планцена, жила фрау Хильдегард Штайнингер с двумя своими детьми: Эммелин, четырнадцати лет, и Паулем, десяти лет.
   Господин Штайнингер, погибший в автомобильной катастрофе, служил в процветающем "Приват коммерц банке" и принадлежал к тому типу людей, которые страхуются на все случаи жизни. Поэтому после своей смерти он оставил молодой вдове приличную сумму и шестикомнатную квартиру на Лепсиусштрассе.
   В квартире, расположенной на последнем этаже четырехэтажного дома, был просторный балкон с оградой, сваренной из железных прутьев. На балкон вело небольшое, выкрашенное коричневой краской окно, доходящее до пола. На потолке в гостиной было не одно, а целых три световых отверстия. Большая, полная воздуха квартира, со вкусом обставленная и украшенная, в которой стоял сильный запах свежего кофе - его варила хозяйка.
   - Простите, что вынужден просить вас рассказать обо всем еще раз, извинился я. - Просто хочу быть абсолютно уверенным, что мы не упустили ни одной детали.
   Она вздохнула и присела к столу, открыв сумочку из крокодиловой кожи и доставая такую же коробку для сигарет. Я помог ей прикурить и увидел, как ее красивое лицо приняло более жесткое выражение. Она говорила так, будто много раз репетировала монолог, чтобы лучше сыграть свою роль.
   - По вечерам в четверг Эммелин посещала танцевальный класс господина Вихерта в Потсдаме. Это на Гросс-Вайнмайстерштрассе, если вас интересует его адрес. Занятия начинаются в восемь часов, поэтому она всегда уходит из дому в семь и садится на поезд на станции Штеглиц, откуда до Потсдама тридцать минут. В Ванзее, кажется, она делает пересадку. В тот день ровно в десять минут девятого господин Вихерт позвонил мне и спросил, не заболела ли Эммелин, потому что ее не было на занятии.
   Я налил кофе и поставил две чашки на стол, а затем снова сел напротив нее.
   - Поскольку Эммелин никогда в своей жизни никуда не опаздывала, я попросила господина Вихерта позвонить мне, как только она появится. И он действительно позвонил - и в полдевятого, и в девять, но всякий раз сообщал, что ее все еще нет.
   Она твердо держала чашку с кофе, но нетрудно было заметить, как она расстроена. В голубых глазах стояли слезы, а из-за рукава голубого крепового платья выглядывал промокший от слез кружевной платочек.
   - Расскажите мне о вашей дочери. Она жизнерадостная девочка?
   - В той мере, в какой может быть жизнерадостна девочка, недавно потерявшая отца.
   Она убрала с лица свои белокурые волосы. Пока мы с ней разговаривали, она сделала это раз пятьдесят, должно быть, и тупо уставилась в свою чашку.
   - Глупый вопрос, - сказал я. - Простите меня.
   Я достал сигареты, и в воцарившемся неловком молчании было слышно, как я чиркнул спичкой, а затем выпустил струю дыма. Сигарета помогла мне справиться с неловкостью.
   - Она учится в реальной гимназии Паульсена, не так ли? У нее там все в порядке? Никаких проблем с экзаменами или чем-нибудь в этом роде? К ней не пристают школьные задиры?
   - Она, может быть, и не самая лучшая ученица в классе, - сказала фрау Штайнингер, - но ее все любят. У Эммелин множество друзей.
   - А в БДМ?
   - Где?
   - В Союзе немецких девушек?
   - А, это! Здесь тоже все в порядке. - Она пожала плечами, а затем раздраженно покачала головой. - Она - нормальный ребенок, комиссар. Эммелин никогда не придет в голову удрать из дому, если вы на это намекаете.
   - Еще раз прошу простить, что мне приходится задавать эти вопросы, фрау Штайнингер. Но их нужно задать, я уверен, вы это понимаете. Лучше, если мы будем знать абсолютно все.
   Я допил свой кофе и задумчиво посмотрел на рисунок на дне моей чашки. "Что бы могла означать эта фигура в виде створки раковины?" - подумал я.
   - Она дружит с мальчиками? - спросил я.
   - Побойтесь Бога, ей всего четырнадцать лет. - Она нахмурилась и возмущенно смяла сигарету.
   - Девочки взрослеют раньше мальчишек. Раньше, чем нам хочется, наверное.
   О Боже, что я об этом знаю? Послушать меня, подумал я, так на моих руках целая куча детишек.
   - Она пока не интересуется мальчиками.
   Я пожал плечами.
   - Как только вам надоест отвечать на мои вопросы, мадам, вы сразу скажите, и я тут же избавлю вас от своего присутствия. У вас, несомненно, есть дела и поважнее, чем помогать мне искать вашу дочь.
   Какое-то мгновение она смотрела на меня тяжелым взглядом, а затем извинилась.
   - Могу ли я осмотреть комнату Эммелин?
   Обычная комната четырнадцатилетней девочки, во всяком случае, для той, которая учится в платной школе. Над кроватью в тяжелой черной раме висела большая афиша постановки "Лебединого озера" в парижской "Опера", а на розовом одеяле сидели два потертых плюшевых медвежонка. Я приподнял подушку. Там лежала книга, роман за десять пфеннигов, который можно купить на каждом углу. Разумеется, не "Эмиль и детективы".
   Я протянул книгу фрау Штайнингер.
   - Как я уже говорил, девочки взрослеют раньше.
   * * *
   - Говорили с ребятами из технического отдела? - В двери моего кабинета я столкнулся с Беккером, который как раз выходил из него. - Нашли что-нибудь в чемодане? Или на куске занавески?
   Беккер повернулся на каблуках и последовал за мной.
   - Чемодан сделан в мастерской фирмы "Турнер и Гланц", комиссар. Достав свою записную книжку, он добавил: - Фридрихштрассе, 193-а.
   - Звучит очень солидно. Они регистрируют, кому продают чемоданы?
   - Боюсь, что нет, комиссар. Но, очевидно, это очень популярная фирма, особенно среди евреев, уезжающих из Германии в Америку. Господин Гланц утверждает, что они продают в неделю три-четыре чемодана.
   - Счастливчик.
   - Занавеска из дешевой материи. Ее можно купить повсюду.
   Он начал рыться в бумагах у меня на столе.
   - Продолжайте, я слушаю.
   - Значит, вы еще не читали мой отчет?
   - А что, похоже, что читал?
   - Вчера днем я ездил в школу, где учится Эммелин Штайнингер - в реальную гимназию Паульсена.
   Он наконец отыскал отчет и помахал им у меня перед носом.
   - Ну, вам крупно повезло. Там столько девочек!
   - Может быть, вы прочитаете его сейчас, комиссар?
   - Избавьте меня от этого.
   Беккер сделал недовольное лицо и посмотрел на часы.
   - Понимаете, комиссар, я уже собирался уходить. Мне нужно отвести детей в Луна-парк.
   - Вы начинаете напоминать мне Дойбеля. Кстати, где он, хотелось бы знать? Копается в своем садике? Сопровождает жену по магазинам?
   - Я думаю, он разговаривает с матерью пропавшей девушки, комиссар.
   - Я только что сам был там. Но не важно. Расскажите мне, что вам удалось узнать, и можете выметаться.
   Он сел на краешек моего стола и скрестил руки на груди.
   - Простите, комиссар, я забыл вам рассказать об одной вещи.
   - Да неужели? Мне кажется, полицейские в Алексе стали забывать слишком много. Если вы забыли, чем мы занимаемся, то я напомню:
   мы расследуем дело об убийстве. А теперь слезайте с моего стола и расскажите, черт возьми, что вы узнали?
   Он спрыгнул с моего стола и вытянулся по стойке "смирно".
   - Готфрид Бауц мертв, комиссар. Похоже, что его убили. Домохозяйка сегодня рано утром нашла тело Бауца в его квартире. Корш поехал туда, чтобы узнать, нет ли там каких-либо обстоятельств, которые были бы полезны в нашем деле.
   Я медленно кивнул:
   - Понимаю. - Потом выругался и взглянул на него вновь. Он стоял перед моим столом навытяжку, как солдат, и выглядел ужасно нелепо. - Ради Бога, Беккер, сядьте, а то у вас начнется трупное окоченение, и расскажите, что вы там написали в своем отчете.
   - Спасибо, комиссар. - Беккер пододвинул к себе стул, развернул его и сел, опираясь руками о спинку стула.
   - Я узнал две вещи, - сообщил он. - Во-первых, большинство одноклассниц Эммелин Штайнингер утверждают, что она не один раз говорила, будто хочет убежать из дому. Очевидно, не ладила со своей мачехой...
   - Мачехой? Она даже не упомянула об этом.
   - Ее настоящая мать умерла примерно двенадцать лет назад. А недавно умер и отец.
   - Что еще?
   Беккер нахмурился.
   - Вы же сказали, что узнали две вещи.
   - Да, комиссар. Одна из девушек, еврейка, вспомнила случай, который произошел с ней месяца два назад: какой-то мужчина в форме остановил свою машину около школьных ворот и подозвал ее. Он сказал, что, если она ответит на несколько вопросов, он подбросит ее домой. Ну, она говорит, что подошла и остановилась у машины, мужчина спросил, как ее зовут. Она сказала: Сара Хирш. Тогда мужчина спросил ее, не еврейка ли она, и когда она сказала, что да, он уехал, не сказав больше ни слова.