Чудно, что с нашими сумасшедшими гулянками, пением и прочими проделками нас не выгнали из «Штабов» еще год назад. До прошлого вечера на шум никто из соседей не жаловался. Но вчера на вечеринке в честь «уходящего в армию» Шлинка стоял шум под 110 децибелов, а это явный перебор, и до нас доперло, что может вломиться управляющий. Тогда мы мудро постановили раскуриваться исключительно в дальней комнате. Все, мать их, нарки верхнего Манхэттена затусовались к нам. Ни разу нами доселе не виданные челы дружно блевали в туалете от передоза герой или транками; на кухне здоровенная коробка для мусора, забитая всевозможными емкостями с пивом или коктейлями и в придачу неимоверным количеством кислоты. Негры, белые, пуэрториканцы, джанки, старые алкаши, раньше в «Штабах» не встречавшиеся, трескают заныканные в карманах обшарпанного пальто сэндвичи с котлетой, поглощают содержимое непрестанно пополняющейся коробки. Из дальней комнаты вываливаются убитые хэшем в хлам типы с тупыми улыбками... Нам с Мэнкоулом пришлось бежать на крышу, чтобы вмазаться Эйчем, так как толпища уродов насела на нас, выпрашивая «ну, хоть дешку, попробовать». В общем-то, обычная пятничная гулянка, но сегодня наша удача кончилась, буквально лопнула. Примерно в полночь соседи пожаловались на шум, приехали двое легавых и застыли в проходе. Изучили весь наличествующий ассортимент отбросов общества, но, правда, срач поднимать не стали, ограничившись обычным: «Если нам по вашей милости опять придется сюда тащиться, мы из вас все дерьмо вышибем», потом оглядели телок, спросили возраст и документы, вытолкали вон нескольких малолеток (потом они вернулись, когда легавые свалили) и удалились. Повезло, что у некоторых чуваков они не потребовали документы, и вдвойне повезло, что они не проверили дальнюю комнату (где несколько севших на измену обдолбаных челов вылезли через окно на крышу). Остальные там мерзли или надели пальто, поскольку пытались проветрить помещение от запаха... Повезло еще, что ни одному козлу не стукнуло в башку выбрасывать допинг, как нередко случалось раньше, когда шепоток паранойи втолковывал свою логику поведения. Короче, к этому моменту толпа незнакомцев насытилась и испарилась, больше на нас жалоб не поступало. Я прикорнул в уголку, невзирая на веселье в полном разгаре, на следующее утро проснулся на кушетке вместе с четырьмя челами, а по всему полу валялись люди в разных позах. На кухне один экземпляр лежал мордой в луже желчи (к счастью, мы успели его оттащить, прежде чем его затошнило в третий раз!). Даже в сортире два пацана, и плюс в ванной один неизвестный тип. Но круче всех отмочил днем Мэнкоул. К тому времени большинство народу более-менее оклемалось и мирно смотрело телек, сидючи в море мусора. Он узнал, что новая соседка (несомненно, именно она вызвала минувшей ночью легавых) устроила праздничек в честь дня рождения дочурки примерно трех или четырех лет. Через глазок в коридоре мы видели, как детишки в нарядных платьицах с оборками, сжимая в ручках подарки, нажимают кнопку звонка. В конце концов, дверь закрывать не стали, и мы смогли разглядеть и пирог, и мороженое, и игру в «прицепи с завязанными глазами ослику хвост». Короче, псих Мэнкоул сделал это. Ну да, позвонил и пожаловался на невыносимый шум: «Наверно, офицер, хулиганы-подростки там пьют или, может, даже курят марихуану». Жестоко со стороны Мэнкоула. Но мы чуть яйца себе не отхохотали, когда наблюдали, как примчались те двое легавых, позвонили в дверь и узрели крохотных девчушек с пирогом. Их улыбки сменились выражением панического ужаса при виде мудаков в форме. Вышла мамочка и развопилась на представителей власти, покрасневших и порозовевших во всевозможные оттенки. «Вам следует стыдиться», — заключила мамаша. «Пусть, блядь, знают. И она, и они», — хихикнул Мэнкоул, стараясь попасть в вену.
Прошлым вечером вместе с Марком Клатчем и Энтоном Ньютроном слопали марку ЛСД. Похоже, употребление этой штуки по выходным превращается в систему: ну, как другие напиваются по пятницам. А мы едим марку. Классно и без неприятных ощущений. Шатались по площади Св. Марка, играли на губных гармошках, пялились на прикольно-красивые лица прохожих. Плюхнулись у магазина пластинок и послушали, как искрится музыка на неизвестном джазовом альбоме... в прямом смыслезвуки сыпались искрами. И, как бы то ни было, мы знали, где мы.Где? Как обычно, всякий раз, съев марку, я запариваюсь на архитектуру... твердые края, отделяющие город от неба, вы только взгляните на карнизы и смешные горгульи, которых раньше не замечали, хотя тысячу раз ходили мимо.
Потом похолодало, но домой никто не пошел. Я не мог позволить ветру задуть нашу прогулку. Вспомнил, что в бурокаменном доме на 12-й улице обитает приятель начинающей модели Деборы Дакстер... они вместе учатся в Детской школе профессионального обучения. Он — человек искусства. Я тоже человек искусства! Короче, мы поспешили к его дому и затрезвонили в звенелку над почтовым ящиком. Он впустил нас, но по его лицу я догадался, что он знает меня не так хорошо, как я предполагал. Честно говоря, я вообще сомневаюсь, что он меня знает, и потому представился сам и познакомил его с моими друзьями... «Мы тут немножно закинулись... клевый приход, все вокруг светится, ну ты понимаешь?.. на улице похолодало... мы хотим погреться». Он, ошарашенный, запустил нас в свою крохотную комнатушку. Но мы подружились благодаря имевшейся хорошей травушке, и все стало ништяк. Сидели, слушали его замечательную коллекцию пластинок, любовались на рыб, плавающих в огромном аквариуме — увлекательнейшая запарка. Я видел, как одна очень долго погружалась, а потом вдруг стала делаться прозрачной: в конечном итоге остались видны только движущиеся в воде кости.
В полночь хозяин дома сказал, что через несколько минут начнется полное лунное затмение и нам надо вылезти на крышу посмотреть. Какой подарок небес, у меня башка кружилась от радости, пока я пробирался на крышу. И тут, дойдя до последнего этажа, я облажался. Не заметив ведущей на крышу лестницы, я распахнул первую попавшуюся дверь и обнаружил молодую немецкую пару, смотревшую телевизор, сидя на полу гостиной. Я полностью растерялся. «Это не крыша», — подумал я, пытаясь убедить себя в очевидной ошибке. Наконец, до меня дошло, что что-то не так, я посмотрел на них и выдал, что сейчас будет полное лунное затмение и им нельзя пропустить такое зрелище. Потом кинулся к лестнице. Наверху ночь была чиста, словно тихая музыка. Я раньше всегда считал небо плоским, но сегодня убедился, что оно имеет форму прекраснейшего купола, когда смотрел на рассекающие горизонт невидимые летающие тарелки. А лунное затмение оказалось фантастическим, я наблюдал его, стараясь ничего не упустить, и проникся его прелестью.
Прошлым вечером, где-то в 5:15, примерно у двух миллионов людей мозги полностью слетели, на хрен, с катушек. За пять минут обрубились к чертям собачьим электростанции всего Восточного побережья! Вот послушайте: я ушел с баскетбольной тренировки в пять часов и мы с Лэнгом помчались к метро. Едва успели вбежать в последний вагон на 7-й авеню. Все ништяк, пока не выехали из туннеля на 125-й улице. Сучий поезд заглох. И когда шли по туннелю к 137-й, остановился, и все, пиздец, не едем, свет потух, только тускло мерцали фонарики на батарейках. Народ забухтел насчет ебаного транспорта, а поскольку был час пик, пиздеж поднялся невероятный оттого, что в несчастном поезде людей набилось как селедок в бочку. И вот жду я в туннелях, пока дело сдвинется с мертвой точки, но проходит полчаса, вонь стоит, как в загоне для скота. По-моему, все до единого затеяли снять пальто и пиджаки, и из-за смрада я чуть сознание не потерял. И тут вспомнил, что заныкал герыч в подкладке куртки, и решил, что, раз я плотно увяз в дерьме, надо как-то развлечься. Мы с Лэнгом стали отпускать шуточки типа: «Кислороду осталось только на десять минут». Но минул почти час, и, откровенно говоря, меня одолели грустные мысли ребенка войны. Типа, без всякой видимой причины застрял на час. И решил, если эта жестянка сломалась, нас можно было бы, на худой конец, оттранспортировать на прицепе по рельсам... вдобавок тот факт, что во всем туннеле не горело ни единой лампочки, подпитывал параноидальные соображения насчет атомных бомб.
Тут я заметил, что люди из вагонов перед нами идут к началу поезда, посигналил отключившемуся от трех понюшек Лэнгу, растолкал его, и мы пошли вместе с другим народом. Некоторые продолжали ждать, некоторые шли за нами. Мне пришло в голову, что кто-то, наверное, знает, как выбраться, в противном же случае в первом вагоне, боже упаси, получится фарш из человечины. Короче, мы туда отправились и обнаружили, что по чистой, счастливой, блин, случайности, первая дверь головного вагона, вот мамой клянусь, успела выехать прямо к станции, прежде чем мы застряли. Выйти на свободу было офигительно, но мы начали исходить говном насчет того, какого хрена мы так дол-го ждали? Тупорылые мамаши, лохи-рабочие — они ведь будут ждать, пока не утонут в собственном поту. Одна женщина, я видел, буквально падала в обморок, я же умирал от навязчивого страха перед готовящейся войной. Если бы не тот запасец джанка, я бы, пожалуй, пересрал окончательно, бля буду. Я до смерти боюсь мертвых туннелей метро. Сильнее я боюсь только бомбардировки.
Итак, вверх по лестнице и на улицу. Огляделись. Пожарная машина мчится мимо нас к дымящемуся мусорному баку. Делов-то. Я решил узнать у первого попавшегося старого тупорылого ирландца: «Что стряслось? Вырубилось электричество на линии?» «Весь блядский городок сокрыт в полной темноте, парниша», — ответствовал он на своем ужасающем диалекте. «Все Восточное побережье до самой Канады! Я слышал по радио», — встрял какой-то чел в чистеньком дорогом костюмчике. Мы с Лэнгом огляделись, не веря своим глазам... ни уличных фонарей, ни рекламных щитов, ни единого огонька во всех зданиях, выстроившихся вдоль улицы. Пиздец космического масштаба! Я лично слышал, затесавшись в толпу, окружившего чувака с транзистором: вырубило весь Нью-Йоркплюс большую часть побережья. Я глянул с берега — за черными водами Гудзона виднелись высотки Джерси, и свет там был... что меня несколько успокоило, поскольку все сильнее одолевали соображения, типа: «Ну вот, коммунистический заговор, мы скоро умрем и так далее». Я поинтересовался мнением Лэнга на сей счет, но он не разделял моих опасений, заявив, что все ништяк, единственная проблема — это как сейчас добраться домой. Ему легче, ведь он живет на перекрестке 150-й и Риверсайда в здоровом буржуазном доме прямо рядом с «Shirelles». Я предложил лезть в битком набитый автобус, который я собрался во что бы то ни стало застопить, он защемился в заднюю дверь и отчалил. Я нес большую сумку с книгами, которые сегодня решил отнести домой (вовремя пришло в голову), и грязным спортивным костюмом в стирку. До дома семьдесят пять кварталов. Но тут тормозит почтовый фургон, водила кричит: «Еду аж до 181-й, запрыгивай назад». Я влетаю, как ошпаренный, нет времени на изъявление благодарности, а топать пешком семьдесят пять кварталов ломает. И вот мы едем. Несколько офисных девочек, беловоротничковые лошки, черномазый бомж-алкоголик, решивший просто прокатиться... и я. Задницы наши подпрыгивают на пачках «NY Post». Водила рулил классно, держаться пришлось крепко, а одна клевая офисная телка цеплялась за меня на каждом повороте. «С ууууума сойти, ничего более идиотского В ЖИЗНИ не видела», — повторяла она каждому, пока мы наощупь ползли вниз по улице, и хлопала как ненормальная огромными накладными ресницами. Поднимаемся на гору, за ней начинается 181-я, потом вниз, ехать еще порядочно, но отсюда весь спуск... переполненные автобусы, добрая сотня машин, выстроившихся в ряд, с обезумевшими водителями... полный пиздец. Я огляделся и заставил мозги не ныть. Прямо через дорогу «Food Carnival». Вроде бы заперт, но зато перед магазином стояли велосипеды разносчиков и спереть их проще пареной репы. Я, словно спятивший окончательно, запрыгнул на один из великов, выбрав трехколесный, впереди которого крепилась большая коробка, и, зашвырнув туда книги и грязный костюм, метнулся в сторону Бродвея, успев заметить, как жирный менеджер засеменил в мою сторону в отчаянной и бесполезной попытке меня поймать. Как я понесся! Взлетел на крутой холм перед 200-й улицей и погнал напрямик. Холодало, но я торопился и жал со всей мочи на педали. Через несколько кварталов я бросил велик перед пиццерией, двинул к дому, по пути заскочив в церковь прихватить халявных свечек, поднялся по лестнице, освещая ими путь, и унес груду бараньих отбивных, внеся свою лепту в семейные байки. Только не у своих, так, ради приключения. Должен признать, это был один из моих самых удачных налетов. Свечи отлично освещали дом.
Потом мы с братом вышли разузнать, что творится на улицах. Дома никому не сиделось. Некоторые чуваки разводили теорию насчет того, что «в этом виноваты русские», сейчас не помню подробности. Однако все разделяли мнение, что сегодня ночью есть маза снова взломать парковый склад, набрать баскетбольных и футбольных мячей и прочей хреновни. Да, дело верное: готов поспорить, мы могли бы провернуть дельце и покрупнее... все легавые заняты исключительно дорожным движением и срочными вызовами, в парке ни души. Мы взломали ломом дверь, обнаружили здоровенный мешок, присвоили себе всяческие чудесные вещички (даже несчастный комплект сменных щитов), а для полного счастья отыскали полгаллона Рафуса в ящике паркового сторожа и отполировали удачное мероприятие (в последнем я не участвовал, потому что обнаружил еще один пакетик с герычем, достал драгоценную находку и вмазался — единственный раз в парке без малейшей копофобии). Мы покинули место преступления, я спрятал добычу в лесу. Некоторые пацаны поперлись пить пиво в кабаке «У Форестера» (старый хрен работал, осветив бар свечками); а я пошел домой и лег спать. Интересный день: и свет, и тьма.
Из-за того что я — звезда баскетбола и охуительный модный чувак из частной школы, на мне виснут сногсшибательные телки из других частных учебных заведений, и все они чем-то таким заняты, и бабла у них слишком до фига, чтобы так просто их послать. Пошел в гости к моей нынешней подруге Геди Хантер, так как сегодня пятница, а по пятницам ее предки отправляются на большую всенощную гулянку в город, оставляя апартаменты нам с ней и еще пятидесяти горничным и дворецким. Она живет у площади Саттон-Плейс в восемнадцатикомнатном пентхаусе с видом на Ист-ривер... Ее папаша — важная птица в, по-моему, «MGM» [21], а мамочке ее принадлежит фирма, сдающая напрокат лошадей для скачек, кажется, так. Кстати, я был бы не прочь разок на нее лечь. Несмотря на свои за сорок, она классно сохранилась. Ну да ладно. Я заваливаю, киваю швейцару, он меня уже знает и пускает, не приматываясь со всякими цэрэушного характера записями, от которых спасу нет в других домах. Лифтером работает высокий негр, раньше игравший в полупрофессиональной баскетбольной команде. Пока я не доехал до верхнего этажа, мы с ним здорово потрепались. Потом я выхожу, звоню, швыряю берет дворецкому Генри, меня встречает весьма сексуальная, в охренительно нарядном платье Геди. В гостиной мы перекусили итальянской едой, потом переместились в её комнату, почти нависающую над рекой, откуда видны медленно плывущие баржи и уродливые здания пригорода. Я достал немного хэша, она принесла свою замечательную трубку, и спустя минут десять вид из окна стал чертовски приятнее. На Лонг-Айленд Сити идет какая-то масштабная стройка, и огромные балки рассекают древнее небо на манер ножей. Но вот мы достаточно налюбовались зрелищем, захотелось трахаться, и мы уделили этому занятию час или два. Мне никогда не надоедает Геди, хотя я хожу к ней уже целых два месяца. Остаток вечера мы просидели голышом на ее необъятной кровати, смотря на большом цветном телеке прикольные фильмы Питера Селлерса. Я показал ей фотку, где я на площадке, напечатанную вчера в «The Times», в честь набранных мной в мачте с «Макберни» сорока очков. Геди прямо расцвела и мы еще потрахались. Все это забавно, но глупо. Как-нибудь притащу сюда всю толпу раздолбаев из нашего старого Бойз-клуба на Мэдисон-сквер, и они охренеют в два счета. Тут я вспомнил, что мне надо встретится с ребятами в городе, и примерно в полночь распрощался, предварительно изучив состав аптечки папочки Геди. Прихватил восемь штук стимуляторов и кучу транков. Крепко поцеловал Геди, слопал грушу и свалил.
Японял, что в наших с батей бесконечных дрязгах не виноваты ни он, ни я. Мне думается, виноваты, несомненно, всякие болтливые мудаки, торчащие в баре, за стойкой которого папаша дни напролет надрывает задницу... «Клиенты, — утверждает он, — это наш хлеб с маслом!» А все эти легавые, строители со своими прическами ежиком, значками «Пора бомбить Ханой!», истинно американскими шуточками разносят сплетни хуже самых злостных педиков с Гринвич-авеню, даже странно. Очень любят перегнуться через стойку и, захлебываясь от хихиканья, зашептать: «Слышь, а че, блин, твой сын отрастил такие патлы и напялил такие шмотки? А я, блин, думал, он у тебя звезда баскетбола... А он, случаем, не якшается со всякими сраными па-ци-фис-тами, а? А че ему в школе говорят, когда он приходит в таких шмотках? Не, я серьезно?.. В смысле, я советую тебе с ним как следует побеседовать, ну, ты понимаешь? Ага? В смысле, господи...» Мне представляется, что каждый их этих любознательных вручает своей жене бабки, чтоб сплавить ее куда подальше в воскресенье, сам же наряжается в ее трусы с лифчиком, возбуждается от собственной затеи, а потом любуется на свое отражение в этих одеяниях, глядя в зеркало в человеческий рост, пока более серьезные мужчины набирают по телевизору очки с правом погладить друг друга по заднице. Уверен, что мои соображения, все до единого, абсолютно правильны.
3апись, найденная в блокнотике, цена которому у Гасси десять центов... Это о моем опыте под ЛСД, написано давным-давно:
Обнаружил утром на скомканном листике в старых штанах во время урока истории.
Дети играют в шарики
Там, где из-под ветвей сияет солнце
Искрятся волшебные блики света,
Я хотел бы стать чистым.
Джанки — страшные чудики, со временем начинаешь на них дивиться. В смысле, сегодня вечером в парке собралась толпа народу, бредящая убийственным товаром, припасенным этим типом по имени Фуджи. Нас все дружно предупреждали не брать у Жиртреста Виктора, ошивающегося менее чем в десяти футах напротив нас: «Вот у Фуджи — вещь, пойдемте его разыщем». Нет, черт возьми, только не я. Я не ширялся примерно почти месяц, а Виктору я доверяю. Короче, я взял у него три дозы по пять баксов каждая и залез в кусты употреблять. Вставило, как следует, продукт отличный, а те придурки уперто двинулись искать Фуджи у бильярдной. Сейчас он торгует на самом горячем углу города, просто натуральный вулкан, можно сквозь обувь уловить жар распространяющихся наркотических волн. Сначала надо дождаться, пока Фуджи соизволит выйти (он понимает, что его товар самый лучший, и его всегда будут ждать), потом собирает лаве и бежит к себе домой, стараясь не забыть, сколько ему надо взять. Слишком напряжно в наше тяжелое время. Плюс тот факт, что я не доверю Фуджи продать мне даже аспирин, поскольку если он наберет много лаве, то способен исчезнуть на неделю. Потом всегда найдет отмазку, типа его зажопили и побили, отняли товар, и ему пришлось провести неделю в Райкерс. Он уже кидал меня таким макаром раньше. Короче, чтобы не размазывать рассказ о произошедшем сегодня вечером. Восьмерых чуваков запалили легавые и забрали за праздношатание [22]сразу после того, как они выложили свою последнюю наличность. Им предстоит отвратительнейшая ночь в мусорне. И им очень повезет, если Фаджи вернет деньги. А я тем временем спокойно торчал.
Впрочем, Вилли и Билли, избежав неприятностей, вернулись с дозой. Я лениво качался на качелях, потягивая пепси, когда они прибежали за водой, чтобы потом вмазаться на горе. Я прихватил оставшийся у меня пакетик с дозой и присоединился к ним. Там был заныкан весь набор необходимых инструментов. Баяна в худшем состоянии я до сих пор не встречал, им, видимо, кололись чуваки, которых я даже боюсь себе вообразить, чтобы не расстраивать желудок. Но, вот бля буду, без малейшего сомнения я засадил подготовленный продукт в этот гарпун и выпустил его себе в вену. Когда торчишь, наплевать, каким образом наркотик попадает в тебя. Не отрицаю, что я и сам такой. И тут происходит то, с чем я не могу мириться. Вилли просит у меня лимонаду, я передаю ему бутылку, а этот мудак отмочил второразрядный выебон — вытер верх бутылки, прежде чем отпить. Твою мать, чем бы я заразным не болел, он все равно быстрее подхватит через общий баян. Эти лохи хоть раз, ну всего один раз, дали бы себе труд поразмыслить. Они напоминают мне девчонку, с которой я спал на прошлой неделе. Она заснула, даже не вытащив язык у меня изо рта (впрочем, другие части тела тоже далеко не отодвинулись), а на утро стала чмырить меня за то, что я почистил зубы ее несчастной щеткой. Но, знаете, я тоже могу смотреть на вещи их способом. Когда этот ублюдочный урод Вилли вернул мне напиток, я глянул на его слюнявую рожу и выплеснул остатки.
Сегодня вечером мы с Джимми Мэнкоулом едва не угодили в мусорскую. Мы обули несколько знакомых мне тупых чувих из частной школы на десять зеленых, впарив им под видом травы фасовку с семенами укропа, скомунижжёную из маминого ящика со специями. Потом уболтали негра-барыгу скинуть нам два бакса за две шестидолларовые фасовки. У этого чела всегда есть высококачественный товар, и нам повезло выцепить его, поскольку обычно к вечеру он все распродает, а мы успели захватить последние две фасовки уже около девяти часов. Я взял чашку воды в «Дали», Мэнкоул отправился в парк и достал необходимые инструменты, сныканные за кирпичом у дальней стены паркового склада. Мы пришли на наше излюбленное место неподалеку от Клойстерса [23], отыскали старую пивную крышку, приспособили ее под посуду и приготовили продукт. Я вмазался первым и был убит на месте — товар оказался первоклассным. И тут только Джимми сварганил себе дозу и пытается найти вену, как до нас долетел шум несущегося к нам по тропинке одного из тех новеньких мотоциклов, на коих теперь разъезжают копы. А мы отвисаем прямо под фонарем, наше занятие отлично видно. Какого хера мы вздумали торчать в парке? Оставалось только одно. Перемахнуть через десятифутовую стену, прежде чем скутер не подъедет и нас не запалит. Я, не раздумывая, перескочил и чуть не сломал лодыжку, а точно на меня плюхнулся Мэнкоул, причем, прикиньте, с до сих пор торчащим из руки баяном. Мне хотелось наорать на него, но я сдержался, а мусор на своей железяке пропукал мимо нас. Мы огляделись. Выяснилось, что падая Мэнкоул проткнул вену, и в баян хлещет кровища. Черт, глупее укола я в жизни не встречал. Но все-таки я сумел подняться, прихрамывая из-за опухшей лодыжки и потирая руку, на которую он свалился. Призываю, среди прочего, найти место для вмазки побезопасней, но с тех пор, как большой Джой передознулся в «Штабах», постановлено, что там никто не двигается... только раскуриваемся. Другого же помещения у нас нет. А доказывать ущемление прав джанки со стороны каннабиоловых заебешься. Видимо, как мне кажется, или парк, или ничего, если только я не слезу. А, судя по всему, надо этим заняться, поскольку я последнее время торчу чересчур плотно, и лучше такую херню не запускать.
Коп, рыскающий по парку на пердящем мотике в поисках кого бы запалить за курением травы или ширкой, прошлым вечером круто наебнулся. Одни мои знакомые челы натянули металическую проволоку на темной парковой тропинке, надеясь отрезать мерзавцу башку. Только они забыли одну вещь, а именно: на мотике стоит ветровое стекло. Но, по-любому, ему здорово досталось: потерял управление, рухнул с машины и, кажись, сломал ногу. Огребать придется всем. Во всем парке теперь некуда плюнуть от легавых, и, если кого заловят, немедленно тащат в участок допрашивать. Вывод следующий: не делай подлянок копам, на место одного вернется стая, и пиздюлей никому не миновать.
Последнее время у меня дома с предками полный писец. Что тут скажешь? Папаша каждый день возвращается с работы в шесть, ужинает, переобувается, садится в кресло, закатав штаны и взгромоздив ноги с выступающими варикозными венами на табуретку, и предается исхождению говном. Чмырится насчет моего излишне длинного хаера, насчет того, что марши протеста это отстой, а нигеры и латиносы полные засранцы. Короче, один и тот же гон. Я не отвечаю, ведь он все равно не слушает. Ничего особенного, но худшего говна мне терпеть не приходилось слушать. Затем мамаша вечно пытается вовлечь меня в политические дебаты, когда начинаются новости, а если я возражаю и высказываю свое мнение, семейство поднимает сумасшедший ор, или же от беседы уклоняюсь — то же самое, только еще хуже. Я сейчас не заморачиваюсь вступать в разговор. Просто отказываюсь пиздоболить об этой хуйне, и все о кей, мне совсем запудрили мозги: марксисты, нигеры и, по большому счету, все остальные — козлы, а война во Вьетнаме санкционирована Папой, а сей мудрый старик никогда, разумеется, не ошибается. Вот если бы я умел складываться пополам, я бы занимался самоотсосом дни напролет, торчал бы на какой-нибудь офигительной наркоте и жил в шкафу. Но зато можно своим пофигизмом стимулировать у предков развитие рака или сердечных заболеваний, доводить их до седых волос, разорять их на косметические кабинеты. А потом ты плачешь в уборной оттого, что у тебя так сильно болят вены, и ты не можешь отрицать, что любишь их больше всего на свете.