Думаю, сегодня последний раз в жизни участвовал в антивоенной демонстрации. Очередной большой и тупой отстой. Всяческие недо-Джорджи-Маршаллы доебываются до тебя, что, типа, надо обязательно идти стройными рядами и все в таком духе, объясняют, против чего мы в первую очередь протестуем. Кому нужны вожди? Вождям следует надрать задницу, а потом переправить их авиапочтой на сельскохозяйственные угодья куда-нибудь в Канзас... нам они без пользы. Если я не могу заниматься чем-либо так, как считаю нужным, предпочитаю сделать ручкой. Лучше стебаться над этими выступлениями, лапать жопы, кататься на роликах и ссать на углы универмага «Мэйси». Их гон с серьезным видом, непроницаемые физиономии и прочее говно — все это лишь показуха. Большей части народа, приперевшейся на подобную демонстрацию, просто нечем заняться, Пентагон срать хотел на их мекание, и, мне кажется, пора переходить к киданию кирпичей вместо произнесения занудных спичей. Нам нужно больше боевого народа, умеющего драться и кусаться, а не толпа любителей прогуляться на свежем воздухе. Пора менять способ донесения своего мнения, а то выходит сплошная лажа.
Зима 66-го
Скоро я это
сделаю.Только бы заполучить эту штуку, и я знаю, меня хватит на то, чтобы выдернуть ее из сумки и устроить бойню. Я имею в виду английский в нашей школе, первый с утра урок... раньше я заводил разговор о фантазиях, незаметно рождающихся, пока я сижу там каждое утро... о желании выхватить автомат и выпустить обойму (меньшее меня не устроит, пистолет не то, нужна именно штука с тра-та-та-та, ну, вы понимаете?). Так вот, по-моему, это перерастает просто фантазии, и я не соображу, в чем тут фишка? Мне кажется, это первый урок, а прикол в том... что перед тем, как переться в школу, мы заглядываем к чувихе по имени Джуди, живущей в доме на Сентрал-парк-уэст, и у нее раскумариваемся, ширяемся и так далее, по желанию. И когда я заваливаю в класс, я очень утомлен, хочется подремать. А обезьяна у доски распинается, как прекрасны стихи Уитмена, будь он хоть трижды пидором или имей прочие пикантные склонности. А я медленно закатываю глаза и вижу лишь пейзаж из растрескавшейся желтой глины, колючей проволоки, траншеи, классная доска кажется бесконечным ослепительным сиянием сражения, и я начинаю уничтожать врагов, как вдруг снова возвращаюсь в класс, марионетка продолжает читать лекцию, и, как обычно, все кругом тоскливо. В смысле, мне хочется хоть раз... оставить от этого места рожки да ножки... ну хоть раз...
Сегодня вечером, съездив за фасовкой в бильярдную на 53-й, выхожу спокойно из метро на Дикмэн-стрит, как вдруг вижу Жирного Эдди, стоящего на злоебучем перекрестке шести улиц. Весь задерганный, глаза сощурены в две красные щелочки, в руках пластмассовый свисток, на кумполе идиотская шапочка, наподобие капитанской, руководит уличным движением. Еще чуть-чуть и его со всех сторон разорвут на кусочки, не одна машина, так другая! Ваше, блядь, мнение по этому поводу? Мне было несподручно ему помогать из-за имевшейся при мне наркоты, но я дошел до «Штабов» и велел Г. Бургеру сходить за Эдди. Но пока Г. надевал пальто, прибежал Мучи, объявив нам, что видел, как этого жирного разъебая с пластмассовым свистком и прочими прибамбасами минуту назад увели куда-то. Полный урод. С этим увальнем даже самые пробитые наркоты города не станут ширяться.
Ябольше не боюсь бомбардировок так, как пару лет назад, но паранойя все еще сильна во мне... несомненно. Просто я постепенно сделал ее утонченнее... она приняла форму считания дней... я выигрываю передышки между очередными вспышками холодной войны. Кредит оплачиваю страхом. Думал об этом сегодня.
Думал, как могу разделить свое прошлое на сгустки времени, когда у меня были мириады «существенных» причин желать (а еще раньше, лет в девять, молиться), чтобы конец света и нажатие роковой кнопки произошли чуть позже, а потом я тщательно и по отдельности пересматривал каждую «причину протянуть еще немного». «Мне бы только один план исполнить, прежде чем придет конец, — помню, размышлял я, — мне нужно всего лишь около четырех месяцев... а потом пусть безумный мир гибнет к чертям собачьим!» План всегда был не особо грандиозным, сроки варьировались. Мне восемь лет: я надеюсь, что большие шишки немного охладят свой пыл, со сбросом бомбы можно потерпеть одно лето, и я смогу перед смертью хоть один сезон поиграть в детской баскетбольной лиге, куда меня недавно приняли. Прикольно вспоминать, мне даже казалось, что наша страна вполне может отсрочить принятие мер насчет кубинского кризиса, чтобы я успел в пятницу вечером сыграть очень важный матч. Девять лет: мы поедем в замечательный лагерь Бойз-клуба, если еще один месяц, еще одно лето не будет войны... ведь я исхожу не из абсолютной херни... вот так я измерял, сколько мне еще нужно в будущем... ведь одно увязывается с другим... всякий раз либо намечалось путешествие, либо предстоял сезон в каком-нибудь спорте... что-то, стоящее надежд, а потом, ну ладно, пускай сирены затягивают песнь смерти.
Но это не есть нечто оставшееся в прошлом и навсегда решенное. Ни фига подобного. Это порождено, как я сейчас начинаю понимать, страхом... и отлично работает... этим успешно пользуются. И до сих пор я именно так смотрю в будущее, только меня больше ни хера не волнуют поездки в летний лагерь или грядущие через две недели матчи. Сейчас меня заботит нечто большее... успею ли я закончить стихи, наметившиеся у меня в голове? Успею ли научиться писать так, как знаю, что могу? А мои дневники? Или Вьетнам уничтожит меня, нажав кнопку? Ведь сейчас главное— стихи... а кнопка все еще существует, ждет...
Вечером отправился отрываться на гулянке в здешнем баре, где отвисают старшие братья всех моих городских корешей. Нас там, разумеется, не ждали, ведь мы несовершеннолетние, но один чел торгует неотличимыми от настоящих фальшивыми военниками, и мы дружно набухались в сиську. Вечерину устроили в честь старшего брата Блюбоя по кличке Челюсть, который утром попал в зубы армейской машины. Блюбой и Челюсть — самые упертые в этом жлобском квартале, и они вечно на меня выебываются за то, что я против войны, но я все равно пришел, поскольку в округе больше ничего интересного не намечалось. Короче, после того, как все вмазали по полдозы, папаша Челюсти осторожно выключает музыкальный автомат, прокрадывается на середину и предлагает всем хором грянуть «Денни-боя» (настоящее имя Челюсти). И вот мы затянули эту хуйню, и на середине всеобщего пения Челюсть в слезах бросается к папаше, стискивая его в объятиях, потом повторяет тот же душещипательный спектакль со своим братцем. Трогательнее сцен я не видал, остальной бар тоже. Потом толпа перешла к «Моя страна, это о тебе», «Америке» и так далее и тому подобное... Оди Мёрфи никогда подобного не видел, а я застыл на месте, пытаясь убедиться, что это мне не снится. Но тут Жирный Эдди меня просветил, сообщив, что Челюсть забирают всего на шесть месяцев, служить он будет на Стейтен-Айленде, и ближе его к Вьетнаму не подпустят. Нас разобрал такой ржач, что некоторые даже перестали петь и заинтересовались, в чем дело. Пример семьи, умеющей сделать слона из навозной мухи, — таков смысл сцены. Во дают, а ведь, судя по происходящему, вы бы предположили, что несчастному парню по кличке Челюсть придется убивать председателя Мао из водяного пистолета. Но, с другой стороны, я рад, ведь лопухи вроде него вечно проигрывают бой.
Только что приехали в один городок для участия в весьма зрелищном Национальном Баскетбольном Матче Всех Звезд среди страшеклассников. Городок, кстати, называется Вашингтон. Я, так вышло, ехал вместе с Бенни Гринбаумом (печально известным голубым скаутом из знаменитого Университета Мидуэст), и этот педрила играл моими волосами всю дорогу. По пути мы три раза останавливались в «Говард Джонсон» [24], но я так и не наелся. Наша команда в довольно унылом состоянии; нас обещал встретить Ларри Ньюхолд на углу 116-й и Ленкса, но так и не появился. Я не особо расстроился, поскольку теперь я буду защитником в стартовой пятерке. Бенни предложил мне жить с ним в одной комнате по 25 баксов за ночь, я почти согласился, но тренер Джо Слэпстик велел ему уебывать в другой мотель. Взамен меня поселили с гондоном Бобби Беллумом. Этот жалкий урод пришел загружаться в фургон вместе со всем семейством. Меня он терпеть не может, но стал делить со мной комнату, потому что папочка запретил ему спать с черными, а кроме меня белых нет.
На вечер запланировали просмотр увлекательных фильмов с прошлогодними матчами, но я решил на него забить. Мы вместе со светлокожим негром Бэксом Портером вылезли через окно его комнаты и смотались в черный район города. Портер играет классно. Однажды я видел, как он достал серебряный доллар со щита, несмотря на свои всего-навсего 6 футов 5 дюймов росту. И сам он отличный парень, познакомил меня со своей очень красивой чернокожей подружкой. Она сказала, что ей очень нравится мой длинный хаер, а я сообщил, что я утонченный человек искусства и пишу изысканные белые стихи. Она спросила, знаю ли я, кто такой Аллен Гинзберг. Я отвечал, что все в Нью-Йорке знают, кто такой Аллен Гинзберг. Не очень образованный Бэкс счел Гинзберга очередным голубым баскетбольным скаутом еврейской национальности, типа Бенни Гринбаума. Офигительно погуляли. Вернулись к себе только около двенадцати и нас ждал разъяренный Джо Слэпстик. Заявил нам, что не выпустит нас на игру, до которой оставалось два вечера, даже запасными. Херня. Мы оба знаем, что будем в составе. В команде просто некого выставлять вместо нас. А впрочем, на хуй вообще игра. У меня с собой куча наркоты после знакомства с тем милым черножопым районом. Слэпстик приказал нам принимать душ и на боковую. Мы раздули по два косых в душевой и вернулись в мою комнату. Бэкс вломил пиздюлей Беллуму за стукачество тренеру о нашем опоздании, я прочел «Музыку» Фрэнка О'Хары и стал размышлять об отеле «Плаза». Это стихотворение всегда напоминает мне отель «Плаза».
После весьма скудного завтрака Джо Слэпстик отозвал нас с Бэксом в сторону и поставил в известность, что дает нам второй шанс и все-таки выпустит нас на игру. Подвалил Бенни Гринбаум и, почесывая меня за ушком, поведал мне, против кого я буду играть в защите завтра вечером. Им оказался Арт Бэйлор, двоюродный брат моего любимого игрока Элджина Бэйлора. Бенни сказал, что этот чувак очень энергичный, и мне следует наставить одну ногу на его пах, прежде чем тот пойдет в наступление. Что Бенни мне и продемонстрировал, потершись коленкой о мои яйца.
После того как Бенни познакомил с этим приемом всю команду, кто-то обнаружил, что у центрового из Клинтона Сэмми Фалтона имеется сумасшедший запас сильнейших стимуляторов. На тренировку мы дружно явились под кайфом. Я забросил невероятное количество мячей и твердо застолбил свое место в стартовой пятерке. Я отработал передачу и подборы, поскольку, как мне кажется, от меня будет зависеть вся встреча, если все сложится нормально. Бен Дэвис ушиб ногу и выбыл до конца турнира. В вашингтонских газетах я читал статьи, посвященные мне и озаглавленные «Баскетболист-битник». Они описывали мои длинные по плечи волосы и странные увлечения за пределами спортивной площадки. А какой, на хуй, смысл? Меня сильно поклонило в сон, несмотря на колеса. Едва собрался уйти в свою комнату, как меня тормознул Джо Слэпстик и сообщил, что я буду играть в нападении, поскольку Портер слишком туп. Когда я зашел в комнату, там сидели Беллум с папочкой. Наверно, обсуждали тот рассказ из сегодняшней газеты. Уверен, он бесится при мысли, что такой урод, как я, будет в стартовой пятерке. Мудила. Я чуть яйца себе не порвал, чтобы сюда попасть, так что пойдет он далеко и надолго.
Возвращаясь сегодня из Вашингтона, остановились заправить машину Бенни, а Йоги пошел искать сортир. Мы с Корки заглянули в магазин взять колы, потом вмазались его припасенным на подобный случай продуктом. Через несколько минут из сортира вернулся взвинченный и широко улыбающийся Йоги. «Наверно, этот козел только что подрочил», — невежливо заметил кто-то, но Йоги подлетел к машине, захлебываясь от возбуждения: «Эй! В туалете есть автомат с презиками!» «Что за херню ты мелешь?» — спросил Вилли. «Клянусь, там автомат с презиками, — он вытащил и предъявил нам большую упаковку настоящих гондонов. — Клево, да?» «Прикольно», — решил я, и мы дружно помчались на разведку, в том числе и Бенни. Так оно и оказалось, по 25 центов за упаковку. Раньше я ни разу не встречал автоматов с презервативами в Нью-Йорке, но кто-то объяснил, что такие штуки имеются на Юге в каждом туалете. Корки опустил четвертак и приготовился получить приз, но ничего не произошло. «Тресни по нему», — посоветовали ему, и он изо всей мочи вдарил по верхней части аппарата. И мы обалдели. Низ этой фигни отвалился, и тысячи пачек гондонов посыпались на пол. Мы ползали на четвереньках, подбирая их, набивая ими карманы. Ведь их можно будет здорово толкнуть лохам из нашей школы, которые конфузятся пойти в аптеку и попросить упаковку. Кстати, туповатый Корки прохрипел: «А ведь не очень удобно, когда заходишь в аптеку и говоришь: «Мне, пожалуйста, три гондона». Мы посвятили чуток времени на разъяснение Корки некоторых жизненных реалий.
Тем временем Бенни, кажется, вполне освоился в толчке и решил воспользоваться шансом, предложив у нас отсосать. Никто не счел его дерьмовую идею привлекательной, и, убедившись, что все резинки подобраны с пола, мы вернулись в машину. Удрученный Бенни плюхнулся на сиденье, и только мы тронулись, как этот пидор чуть не врезался в грузовик. «Забудь о моем члене и следи за дорогой», — произнес Вилли. Я опух, когда мы взглянули на переднее сиденье и увидели, что Вилли, спустив штаны до лодыжек, втирает себе в яйца детскую присыпку «Johnson & Johnson». «Чтобы лучше бегалось», — пояснил он. «Понятно», — кивнул я. Потом мы на заднем сиденье занюхнули чуток джанка и потому оставшаяся часть пути прошла так, что в дневнике особо не опишешь, однако для старого торчка очень мило. В Балтиморе в продуктовом магазинчике мы умудрились встретить двоюродную сестрицу Корки. По-моему, она жуткая блядь. Они децл потрепались, и мы двинули дальше. Очень трогательная встреча. Когда до города оставался час езды, все стали надувать гондоны и пускать их из окон. Заехав за едой, мы подарили несколько шариков одной маленькой девочке и ее маме. «Смотри, какие мальчики дарят тебе воздушные шарики. Бери», — сказала пустоголовая домохозяйка из Нью-Джерси.
Уже целый день, как мы вернулись из той безумной поездки в Вашингтон. Мне позвонил Бенни и сказал, что хочет, чтобы я играл в его команде «Флайерс», и мне надо прийти в его роскошные апартаменты, чтобы там примерить их знаменитую форму и взять бесплатную пару дорогих кроссовок. Я спрашиваю, можно ли нам встретиться там, где поспокойнее, но он божится, что все ништяк, тогда я одеваюсь и стартую. Оказалось, он обитает в шикарном квартале, в доме есть швейцар. После допроса с пристрастием со стороны старой дамы, сидящей у коммутатора в коридоре, я поднялся на шестнадцать пролетов (дело в том, что я боюсь ездить в лифте), отыскал нужную дверь и позвонил. Бенни встретил меня с улыбкой, типа вот-пришла-моя-лапочка, мы прошли и присели в гостиной, с минуту пили кока-колу, потом он поднялся и посигналил мне пройти в соседнюю комнату мерить форму. Едва мы зашли в его комнатку в дальнем конце квартиры, как Бенни попросил меня присесть на кровать. Я подождал, пока он вынет из шкафа весьма понтовую спортивную куртку, и примерил ее. Благодаря моей худобе, сидела она лучше некуда, он погладил мне грудь обеими ладонями, забрал куртку и потом, глядя на меня, сказал: «Сними брюки и попробуй эти шорты». Я расстегнул ботинки и стянул джинсы, небрежно повесил их на спинку стоящего рядом стула, он протянул мне шорты, настаивая, чтобы я мерил их без трусов, а то они могут не подойти. На мгновение я засомневался. «Вот дерьмище, — мелькнула мысль, — во что я влип?» Я нервно решал, дать ли этому козлу в рыло, или, сохраняя спокойствие, снять трусы и надеть те штанишки. Но Бенни остановил меня со словами, что сперва хочет произвести измерения. И, подтащив меня к стенке, прижал к ней. Начал измерять мой объем бедер и икр (между прочим, 13 дюймов), а потом началось. Пиздец. Он нежно прижал пальцы к моим яйцам и елде с заявлением, что сейчас приступим к замерению и их. Ну уж хватит, подумал я. Сграбастал ублюдка и, как мне кажется, по большей части инстинктивно, достаточно мощно въебал ему по шее. Тогда от удара он уткнулся мордой в колени, а я схватил его за волосы и толкнул так, что он треснулся башкой о латунный столбик кровати. Потом собрал свою одежку (форму тоже прихватил) и направился к двери. Он догнал меня, умоляя не сердиться, ныл, что это все фигня, я ему нравлюсь и он не мог удержаться и не испытать, что он не врет, может даже влюблен в меня, и летом мы сможем встречаться и ездить в кино или куда еще. Черт, что этому типу надо? Зато он всучил мне 20 баксов, чтобы я никому не рассказывал, мы остались друзьями и прочее. В итоге (клянусь моей чудесной жопой) я забрал лаве и свалил, весь трясущийся, словно стариковский член. А вниз ехал в лифте, потому что настолько пересрал, что даже совсем позабыл о своем страхе перед этой штуковиной,
Чем больше я читаю, тем отчетливее, с каждым днем все глубже осознаю необходимость писать. Думаю о красоте, о том, что она представляется мне просто глыбой необработанного камня, из которой можно вырезать вещь, о том, что в словах для меня никогда не было некоего жуткого предела, они лишь инструменты для ваяния. Образы просто приходят ко мне откуда-то сверху (я все воспринимаю образами), мне остается только сложить их, словно кирпичики. Они то ясные и чистые, а потом вдруг неряшливые, и после придумаешь, как привести их в порядок. Словно эдакий дом, откуда я могу «вырвать» комнату, изменить ее размер или планировку, чтобы все остальное приобрело смысл... или потеряло его окончательно. А когда все готово, я разбит, будто бы что-то у меня в кармане такое есть и я это принял. Вот так.
А теперь для моих дневников нашелся самый что ни на есть глобальный герой, так необходимый каждому автору, — именно этот ебучий сумасшедший Нью-Йорк. Скоро я заставлю всех мудозвонов проснуться, оторвать от кровати свои задницы и покажу им, что на самом деле творится в тупиковых аллеях, там где кончаются чистенькие улицы с гаражами на две машины. Я знаю, о чем вы думаете. Я мудрое зловредное дитя, и становлюсь все мудрее, и я хочу любым способом отомстить вам за вашу тупую ненависть, за сны ребенка войны, ведь вы виноваты в том, что они так долго мучили меня, лежащего в кроватке, равно как и в воображаемых бомбах, падающих на утес, где я пытаюсь устоять. Может, однажды. Книжка всего в восемь страниц — не больше. И всякий раз, как страницу переворачивают, облако дыма окутывает очередной взрывающийся отдел Пентагона. Плотное облако.
Сегодня вечером позвал в гости несколько чуваков из верхней части города и мы сыграли с моими чернокожими корешами в смехотворно тесном спортзальчике на 127-й улице. Счет особо не вели, однако вышла классная тренировка, потом мы переоделись и двинули в сторону метро. Ронни Джэксон вызвался угостить нас алкоголем в забегаловке на 8-й авеню. Сначала мы смотались к Риверсайд-драйву, раздули несколько косых на холодном речном ветру и отправились отвисать уже хорошие. На нас кисло взглянули пару раз один-два типа, но Ронни с ними немного знаком и убедил их и нас, что все нормально. Всего примерно неделю назад в Гарлеме вспыхнули очередные беспорядки, и сейчас, шагая по улицам, не можешь отделаться от ощущения, что откуда-то сверху на тебя ежесекундно наводят невидимые стволы, но поскольку с нами один из основных здешних чуваков, то вроде угрожать нам ничего особо не должно. Если бы страсти кипели так, как неделю назад, я мог бы идти вместе с призраком Малкольма Икса, и по мне, без всяких там, открыли бы огонь. Мне радостно видеть раскуроченные витрины мудацких магазинов, принадлежащих всякой белой сволочи, откуда подчистую вынесены телевизоры и радиоприемники людьми, которые достойны, в конце концов, владеть этими вещами. Мне отвратительно смотреть на разбитые головы, но уверен, что продолжение следует, и, хотя мне нравится помогать моим чернокожим дружкам, я могу лишь оставаться в стороне, поскольку только так у них что-то выйдет, и к тому же меня не прикалывают свистящие вокруг меня пули, неважно, выпущены ли они легавым или негритосом.
Короче, сидим мы в баре, заказали отвертку, трепемся о своем, как вдруг, вот мамой клянусь, влетают два парня, вытаскивают по ярко блестящему револьверу и ставят нас в известность, что помещение захвачено. На этой ноте мы, конечно, крупно пересрали, но их интересовала исключительно касса, и бармен невозмутимо выложил все ее содержимое перед ними на стойку. Затем они обошли всех посетителей и конфисковали у каждого все, что было. С нас у них много взять не удалось, всего-навсего имевшиеся у меня пятьдесят центов. Они оставили мне мой жетон на метро, что, надо признать, с их стороны было довольно мило. Один из этих чуваков, по виду более дерганный, чем его напарник, попытался отобрать у Ронни траву, но его приятель строго посмотрел на него и сказал: «Совсем спятил, балда? Нас ведь арестуют за это дерьмо». Вот они почти закончили сбор и в дальнем конце бара приблизились к немолодому уже здоровяку, который, похоже, работает в соседнем гараже, из тех типов, кто забегает каждый час пропустить стаканчик. Один из наших красавчиков, который повыше, собрался было забрать лежащие 60 центов, но тут этот крепкий мужик схватил их и завопил: «Хрен вам, уроды! Я хожу сюда каждый вечер в это самое время и пью на деньги, за которые рву себе жопу, не достанутся они вам! Ни за что!!!» «Мы не желаем устраивать тут базар, — отвечает, сдерживаясь, высокий, — положи свои шестьдесят центов мне в руку». Видимо, туго живется этим уродам, раз они так разволновались из-за несчастных 60 центов. Но мужик и слушать не хотел, продолжая сжимать деньги в ладони.
— Черт возьми, гони сюда!
— Хуй тебе!
На этом месте мы помирали со смеху, глядя, как два чувака с пушками брешутся с одним-единственным упрямым хреном. Потом картина следующая: он снова требует деньги на бочку, мужик не сдается, и тогда невезучий грабитель обходит бар, тяжело вздыхает, смотрит на того в упор и спрашивает: «Ты, твою мать, что пьешь?» Тот расцветает и отвечает: «Исключительно «Канадский клуб». Грабитель сердито хватает бутылку, наливает мужику, забирает 60 центов, разворачивается, и они с напарником удаляются, а старый хорек, улыбаясь, потягивает из стакана. Вы, наверное, решите, что я все выдумал, но клянусь, каждое слово — истинная правда.
Такое удовольствие перетянуть руку женским шелковым чулком, вонзить иглу в сделанную отметку и наблюдать, как кровь поднимается в баян, словно пустынная лилия, рисунок которой я, помнится, встречал в детской энциклопедии. Такая красная... да, я вкалываю в руку пустынные лилии.
Последнее время мне это тяжело давалось. В смысле, писательство. Являлись красивые фрагменты, словно приход... такой кайф... наверное, я хотел бы навечно погрузиться в сон и забыть... про эти гнусы, жужжащие у меня в ушах, и стрем, и фантазмы...
Негр Эрл валяется на кушетке. Целыми днями он занят только тем, что надраивает ногти... мы похороним его вместе с пилочкой. Забавно?
По радио гоняют Боба Дилана. Он сияет во мраке, и пальцы мои, превращаясь в легкие перья, падают и гаснут...
Всей школе известно, что Марк Клатчер, Энтон Ньютрон и я подсираем нашей баскетбольной команде малину тем, что перед играми убиваемся всевозможными наркотиками, какие только можем достать. Также это известно остальным командам лиги, прежде всего потому, что хаер у нас в десять раз длинее общепринятого и мы проигрываем встречи с самыми отстойными соперниками из-за того, что глупо широебимся по площадке и ни хера не делаем. Сейчас наш тренер поумнел, и сегодня, после того как мы продули «Ривердейлу» в два очка вчера вечером, директор вызвал меня к себе в кабинет и сказал, что ему сообщили о принятии мною допинга перед матчами. Самое смешное, вчера я в кои веки был вменяемый и все дело в том, что вовсю пасли три злоебучих бычары, и я никак не мог от них отмотаться. Он пытался выяснить, употреблял ли я наркотики в школе, а я отвечал, что, во-первых, это не его дело, во-вторых, не употреблял, и, в-третьих, кто, черт побери, ему сказал такое. Он пока мне поверил, но, разумеется, скрыл, кто все-таки на меня настучал. Да и не надо. У меня есть версия, чьих это рук дело. На уроке английского послал коротенькую записку менеджеру команды Маггси Вудзу с советом захлопнуть, мать его, варежку, иначе он огребет от нас троих. Я немедленно предупредил Марка с Энтоном, мы убрали из своих шкафчиков все палево, перепрятали его в незанятом шкафчике раздевалки для посетителей и закрыли на замок. Потом начался пиздец. Всех учеников вызвали на собрание, и мистер Бластер, наш классный, объявил, что местная полиция прослышала, дескать, наша школа — это рассадник наркомании, и директор санкционировал ордер на обыск всех имеющихся в здании шкафов. У всех собравшихся пот ручьями потек со лба, и сразу после произнесенной речи народ, в том числе и мы, метнулся к шкафчикам. Мы все убрали, проверили заднюю дверь и, завернув палево в бумажный пакет, заныкали его в мусорном баке на улице, оставив всего один косой для раскурки перед запланированным на сегодня матчем в Нью-Джерси. Представьте, на что отважился этот сукин сын, позволив легавым заглянуть в такую школу, как наша. В каждом классе полная паника, особенно среди новичков и нас, ведь мы возглавляем компанию «Кэррол, Клатчер и Ньютрон.Inc», являющуюся главным в школе поставщиком наркоты. Мы решили на время прикрыть лавочку, а то подставит нас какой-нибудь не в меру болтливый новенький. Поскольку мы и сами в школе только второй год, то пришлось утрясать этот вопрос с чуваками из старших классов, но они заверили нас, что все ништяк. Игра тоже получилась полный пиздец. Травка цепляла так, что мало не покажется. Мне вставило настолько, что один раз я обошел чувака из другой команды, легко приблизился к корзине, вскинул голову и перекинул мяч через щит. Потом еще получил право на штрафной, встал на линии и стал про себя стебаться над тем, что такой отстой творится в этот чудесный день. Пялился так долго, что в итоге судья подошел ко мне и спросил, в порядке ли я. Тут я разразился хохотом и кинул мяч, не доставший фута четыре до корзины. Tpeнер утащил меня с площадки, но игра уже близилась к концу, и мы, по-любому, победили. Я был такой невменяемый, что даже наш мягкий и добрый Дулитл учинил мне разнос за торчание. Надеюсь, он не побежит опять жалобиться директору. Со всех сторон день сегодня дерьмовый для нашего наркобизнеса, на игре я залажал свои доселе ведущие показатели по среднему количеству набранных очков. Плюс для полного счастья наш тупорылый и мудозвонский водитель автобуса Чарли взял не тот поворот на шоссе, и мы чуть не укатили аж в Пенсильванию, прежде чем кто-нибудь заподозрил неладное. Домой я вернулся ближе к полуночи. Ебать-копать.
Сегодня вечером, съездив за фасовкой в бильярдную на 53-й, выхожу спокойно из метро на Дикмэн-стрит, как вдруг вижу Жирного Эдди, стоящего на злоебучем перекрестке шести улиц. Весь задерганный, глаза сощурены в две красные щелочки, в руках пластмассовый свисток, на кумполе идиотская шапочка, наподобие капитанской, руководит уличным движением. Еще чуть-чуть и его со всех сторон разорвут на кусочки, не одна машина, так другая! Ваше, блядь, мнение по этому поводу? Мне было несподручно ему помогать из-за имевшейся при мне наркоты, но я дошел до «Штабов» и велел Г. Бургеру сходить за Эдди. Но пока Г. надевал пальто, прибежал Мучи, объявив нам, что видел, как этого жирного разъебая с пластмассовым свистком и прочими прибамбасами минуту назад увели куда-то. Полный урод. С этим увальнем даже самые пробитые наркоты города не станут ширяться.
Ябольше не боюсь бомбардировок так, как пару лет назад, но паранойя все еще сильна во мне... несомненно. Просто я постепенно сделал ее утонченнее... она приняла форму считания дней... я выигрываю передышки между очередными вспышками холодной войны. Кредит оплачиваю страхом. Думал об этом сегодня.
Думал, как могу разделить свое прошлое на сгустки времени, когда у меня были мириады «существенных» причин желать (а еще раньше, лет в девять, молиться), чтобы конец света и нажатие роковой кнопки произошли чуть позже, а потом я тщательно и по отдельности пересматривал каждую «причину протянуть еще немного». «Мне бы только один план исполнить, прежде чем придет конец, — помню, размышлял я, — мне нужно всего лишь около четырех месяцев... а потом пусть безумный мир гибнет к чертям собачьим!» План всегда был не особо грандиозным, сроки варьировались. Мне восемь лет: я надеюсь, что большие шишки немного охладят свой пыл, со сбросом бомбы можно потерпеть одно лето, и я смогу перед смертью хоть один сезон поиграть в детской баскетбольной лиге, куда меня недавно приняли. Прикольно вспоминать, мне даже казалось, что наша страна вполне может отсрочить принятие мер насчет кубинского кризиса, чтобы я успел в пятницу вечером сыграть очень важный матч. Девять лет: мы поедем в замечательный лагерь Бойз-клуба, если еще один месяц, еще одно лето не будет войны... ведь я исхожу не из абсолютной херни... вот так я измерял, сколько мне еще нужно в будущем... ведь одно увязывается с другим... всякий раз либо намечалось путешествие, либо предстоял сезон в каком-нибудь спорте... что-то, стоящее надежд, а потом, ну ладно, пускай сирены затягивают песнь смерти.
Но это не есть нечто оставшееся в прошлом и навсегда решенное. Ни фига подобного. Это порождено, как я сейчас начинаю понимать, страхом... и отлично работает... этим успешно пользуются. И до сих пор я именно так смотрю в будущее, только меня больше ни хера не волнуют поездки в летний лагерь или грядущие через две недели матчи. Сейчас меня заботит нечто большее... успею ли я закончить стихи, наметившиеся у меня в голове? Успею ли научиться писать так, как знаю, что могу? А мои дневники? Или Вьетнам уничтожит меня, нажав кнопку? Ведь сейчас главное— стихи... а кнопка все еще существует, ждет...
Вечером отправился отрываться на гулянке в здешнем баре, где отвисают старшие братья всех моих городских корешей. Нас там, разумеется, не ждали, ведь мы несовершеннолетние, но один чел торгует неотличимыми от настоящих фальшивыми военниками, и мы дружно набухались в сиську. Вечерину устроили в честь старшего брата Блюбоя по кличке Челюсть, который утром попал в зубы армейской машины. Блюбой и Челюсть — самые упертые в этом жлобском квартале, и они вечно на меня выебываются за то, что я против войны, но я все равно пришел, поскольку в округе больше ничего интересного не намечалось. Короче, после того, как все вмазали по полдозы, папаша Челюсти осторожно выключает музыкальный автомат, прокрадывается на середину и предлагает всем хором грянуть «Денни-боя» (настоящее имя Челюсти). И вот мы затянули эту хуйню, и на середине всеобщего пения Челюсть в слезах бросается к папаше, стискивая его в объятиях, потом повторяет тот же душещипательный спектакль со своим братцем. Трогательнее сцен я не видал, остальной бар тоже. Потом толпа перешла к «Моя страна, это о тебе», «Америке» и так далее и тому подобное... Оди Мёрфи никогда подобного не видел, а я застыл на месте, пытаясь убедиться, что это мне не снится. Но тут Жирный Эдди меня просветил, сообщив, что Челюсть забирают всего на шесть месяцев, служить он будет на Стейтен-Айленде, и ближе его к Вьетнаму не подпустят. Нас разобрал такой ржач, что некоторые даже перестали петь и заинтересовались, в чем дело. Пример семьи, умеющей сделать слона из навозной мухи, — таков смысл сцены. Во дают, а ведь, судя по происходящему, вы бы предположили, что несчастному парню по кличке Челюсть придется убивать председателя Мао из водяного пистолета. Но, с другой стороны, я рад, ведь лопухи вроде него вечно проигрывают бой.
Только что приехали в один городок для участия в весьма зрелищном Национальном Баскетбольном Матче Всех Звезд среди страшеклассников. Городок, кстати, называется Вашингтон. Я, так вышло, ехал вместе с Бенни Гринбаумом (печально известным голубым скаутом из знаменитого Университета Мидуэст), и этот педрила играл моими волосами всю дорогу. По пути мы три раза останавливались в «Говард Джонсон» [24], но я так и не наелся. Наша команда в довольно унылом состоянии; нас обещал встретить Ларри Ньюхолд на углу 116-й и Ленкса, но так и не появился. Я не особо расстроился, поскольку теперь я буду защитником в стартовой пятерке. Бенни предложил мне жить с ним в одной комнате по 25 баксов за ночь, я почти согласился, но тренер Джо Слэпстик велел ему уебывать в другой мотель. Взамен меня поселили с гондоном Бобби Беллумом. Этот жалкий урод пришел загружаться в фургон вместе со всем семейством. Меня он терпеть не может, но стал делить со мной комнату, потому что папочка запретил ему спать с черными, а кроме меня белых нет.
На вечер запланировали просмотр увлекательных фильмов с прошлогодними матчами, но я решил на него забить. Мы вместе со светлокожим негром Бэксом Портером вылезли через окно его комнаты и смотались в черный район города. Портер играет классно. Однажды я видел, как он достал серебряный доллар со щита, несмотря на свои всего-навсего 6 футов 5 дюймов росту. И сам он отличный парень, познакомил меня со своей очень красивой чернокожей подружкой. Она сказала, что ей очень нравится мой длинный хаер, а я сообщил, что я утонченный человек искусства и пишу изысканные белые стихи. Она спросила, знаю ли я, кто такой Аллен Гинзберг. Я отвечал, что все в Нью-Йорке знают, кто такой Аллен Гинзберг. Не очень образованный Бэкс счел Гинзберга очередным голубым баскетбольным скаутом еврейской национальности, типа Бенни Гринбаума. Офигительно погуляли. Вернулись к себе только около двенадцати и нас ждал разъяренный Джо Слэпстик. Заявил нам, что не выпустит нас на игру, до которой оставалось два вечера, даже запасными. Херня. Мы оба знаем, что будем в составе. В команде просто некого выставлять вместо нас. А впрочем, на хуй вообще игра. У меня с собой куча наркоты после знакомства с тем милым черножопым районом. Слэпстик приказал нам принимать душ и на боковую. Мы раздули по два косых в душевой и вернулись в мою комнату. Бэкс вломил пиздюлей Беллуму за стукачество тренеру о нашем опоздании, я прочел «Музыку» Фрэнка О'Хары и стал размышлять об отеле «Плаза». Это стихотворение всегда напоминает мне отель «Плаза».
После весьма скудного завтрака Джо Слэпстик отозвал нас с Бэксом в сторону и поставил в известность, что дает нам второй шанс и все-таки выпустит нас на игру. Подвалил Бенни Гринбаум и, почесывая меня за ушком, поведал мне, против кого я буду играть в защите завтра вечером. Им оказался Арт Бэйлор, двоюродный брат моего любимого игрока Элджина Бэйлора. Бенни сказал, что этот чувак очень энергичный, и мне следует наставить одну ногу на его пах, прежде чем тот пойдет в наступление. Что Бенни мне и продемонстрировал, потершись коленкой о мои яйца.
После того как Бенни познакомил с этим приемом всю команду, кто-то обнаружил, что у центрового из Клинтона Сэмми Фалтона имеется сумасшедший запас сильнейших стимуляторов. На тренировку мы дружно явились под кайфом. Я забросил невероятное количество мячей и твердо застолбил свое место в стартовой пятерке. Я отработал передачу и подборы, поскольку, как мне кажется, от меня будет зависеть вся встреча, если все сложится нормально. Бен Дэвис ушиб ногу и выбыл до конца турнира. В вашингтонских газетах я читал статьи, посвященные мне и озаглавленные «Баскетболист-битник». Они описывали мои длинные по плечи волосы и странные увлечения за пределами спортивной площадки. А какой, на хуй, смысл? Меня сильно поклонило в сон, несмотря на колеса. Едва собрался уйти в свою комнату, как меня тормознул Джо Слэпстик и сообщил, что я буду играть в нападении, поскольку Портер слишком туп. Когда я зашел в комнату, там сидели Беллум с папочкой. Наверно, обсуждали тот рассказ из сегодняшней газеты. Уверен, он бесится при мысли, что такой урод, как я, будет в стартовой пятерке. Мудила. Я чуть яйца себе не порвал, чтобы сюда попасть, так что пойдет он далеко и надолго.
Возвращаясь сегодня из Вашингтона, остановились заправить машину Бенни, а Йоги пошел искать сортир. Мы с Корки заглянули в магазин взять колы, потом вмазались его припасенным на подобный случай продуктом. Через несколько минут из сортира вернулся взвинченный и широко улыбающийся Йоги. «Наверно, этот козел только что подрочил», — невежливо заметил кто-то, но Йоги подлетел к машине, захлебываясь от возбуждения: «Эй! В туалете есть автомат с презиками!» «Что за херню ты мелешь?» — спросил Вилли. «Клянусь, там автомат с презиками, — он вытащил и предъявил нам большую упаковку настоящих гондонов. — Клево, да?» «Прикольно», — решил я, и мы дружно помчались на разведку, в том числе и Бенни. Так оно и оказалось, по 25 центов за упаковку. Раньше я ни разу не встречал автоматов с презервативами в Нью-Йорке, но кто-то объяснил, что такие штуки имеются на Юге в каждом туалете. Корки опустил четвертак и приготовился получить приз, но ничего не произошло. «Тресни по нему», — посоветовали ему, и он изо всей мочи вдарил по верхней части аппарата. И мы обалдели. Низ этой фигни отвалился, и тысячи пачек гондонов посыпались на пол. Мы ползали на четвереньках, подбирая их, набивая ими карманы. Ведь их можно будет здорово толкнуть лохам из нашей школы, которые конфузятся пойти в аптеку и попросить упаковку. Кстати, туповатый Корки прохрипел: «А ведь не очень удобно, когда заходишь в аптеку и говоришь: «Мне, пожалуйста, три гондона». Мы посвятили чуток времени на разъяснение Корки некоторых жизненных реалий.
Тем временем Бенни, кажется, вполне освоился в толчке и решил воспользоваться шансом, предложив у нас отсосать. Никто не счел его дерьмовую идею привлекательной, и, убедившись, что все резинки подобраны с пола, мы вернулись в машину. Удрученный Бенни плюхнулся на сиденье, и только мы тронулись, как этот пидор чуть не врезался в грузовик. «Забудь о моем члене и следи за дорогой», — произнес Вилли. Я опух, когда мы взглянули на переднее сиденье и увидели, что Вилли, спустив штаны до лодыжек, втирает себе в яйца детскую присыпку «Johnson & Johnson». «Чтобы лучше бегалось», — пояснил он. «Понятно», — кивнул я. Потом мы на заднем сиденье занюхнули чуток джанка и потому оставшаяся часть пути прошла так, что в дневнике особо не опишешь, однако для старого торчка очень мило. В Балтиморе в продуктовом магазинчике мы умудрились встретить двоюродную сестрицу Корки. По-моему, она жуткая блядь. Они децл потрепались, и мы двинули дальше. Очень трогательная встреча. Когда до города оставался час езды, все стали надувать гондоны и пускать их из окон. Заехав за едой, мы подарили несколько шариков одной маленькой девочке и ее маме. «Смотри, какие мальчики дарят тебе воздушные шарики. Бери», — сказала пустоголовая домохозяйка из Нью-Джерси.
Уже целый день, как мы вернулись из той безумной поездки в Вашингтон. Мне позвонил Бенни и сказал, что хочет, чтобы я играл в его команде «Флайерс», и мне надо прийти в его роскошные апартаменты, чтобы там примерить их знаменитую форму и взять бесплатную пару дорогих кроссовок. Я спрашиваю, можно ли нам встретиться там, где поспокойнее, но он божится, что все ништяк, тогда я одеваюсь и стартую. Оказалось, он обитает в шикарном квартале, в доме есть швейцар. После допроса с пристрастием со стороны старой дамы, сидящей у коммутатора в коридоре, я поднялся на шестнадцать пролетов (дело в том, что я боюсь ездить в лифте), отыскал нужную дверь и позвонил. Бенни встретил меня с улыбкой, типа вот-пришла-моя-лапочка, мы прошли и присели в гостиной, с минуту пили кока-колу, потом он поднялся и посигналил мне пройти в соседнюю комнату мерить форму. Едва мы зашли в его комнатку в дальнем конце квартиры, как Бенни попросил меня присесть на кровать. Я подождал, пока он вынет из шкафа весьма понтовую спортивную куртку, и примерил ее. Благодаря моей худобе, сидела она лучше некуда, он погладил мне грудь обеими ладонями, забрал куртку и потом, глядя на меня, сказал: «Сними брюки и попробуй эти шорты». Я расстегнул ботинки и стянул джинсы, небрежно повесил их на спинку стоящего рядом стула, он протянул мне шорты, настаивая, чтобы я мерил их без трусов, а то они могут не подойти. На мгновение я засомневался. «Вот дерьмище, — мелькнула мысль, — во что я влип?» Я нервно решал, дать ли этому козлу в рыло, или, сохраняя спокойствие, снять трусы и надеть те штанишки. Но Бенни остановил меня со словами, что сперва хочет произвести измерения. И, подтащив меня к стенке, прижал к ней. Начал измерять мой объем бедер и икр (между прочим, 13 дюймов), а потом началось. Пиздец. Он нежно прижал пальцы к моим яйцам и елде с заявлением, что сейчас приступим к замерению и их. Ну уж хватит, подумал я. Сграбастал ублюдка и, как мне кажется, по большей части инстинктивно, достаточно мощно въебал ему по шее. Тогда от удара он уткнулся мордой в колени, а я схватил его за волосы и толкнул так, что он треснулся башкой о латунный столбик кровати. Потом собрал свою одежку (форму тоже прихватил) и направился к двери. Он догнал меня, умоляя не сердиться, ныл, что это все фигня, я ему нравлюсь и он не мог удержаться и не испытать, что он не врет, может даже влюблен в меня, и летом мы сможем встречаться и ездить в кино или куда еще. Черт, что этому типу надо? Зато он всучил мне 20 баксов, чтобы я никому не рассказывал, мы остались друзьями и прочее. В итоге (клянусь моей чудесной жопой) я забрал лаве и свалил, весь трясущийся, словно стариковский член. А вниз ехал в лифте, потому что настолько пересрал, что даже совсем позабыл о своем страхе перед этой штуковиной,
Чем больше я читаю, тем отчетливее, с каждым днем все глубже осознаю необходимость писать. Думаю о красоте, о том, что она представляется мне просто глыбой необработанного камня, из которой можно вырезать вещь, о том, что в словах для меня никогда не было некоего жуткого предела, они лишь инструменты для ваяния. Образы просто приходят ко мне откуда-то сверху (я все воспринимаю образами), мне остается только сложить их, словно кирпичики. Они то ясные и чистые, а потом вдруг неряшливые, и после придумаешь, как привести их в порядок. Словно эдакий дом, откуда я могу «вырвать» комнату, изменить ее размер или планировку, чтобы все остальное приобрело смысл... или потеряло его окончательно. А когда все готово, я разбит, будто бы что-то у меня в кармане такое есть и я это принял. Вот так.
А теперь для моих дневников нашелся самый что ни на есть глобальный герой, так необходимый каждому автору, — именно этот ебучий сумасшедший Нью-Йорк. Скоро я заставлю всех мудозвонов проснуться, оторвать от кровати свои задницы и покажу им, что на самом деле творится в тупиковых аллеях, там где кончаются чистенькие улицы с гаражами на две машины. Я знаю, о чем вы думаете. Я мудрое зловредное дитя, и становлюсь все мудрее, и я хочу любым способом отомстить вам за вашу тупую ненависть, за сны ребенка войны, ведь вы виноваты в том, что они так долго мучили меня, лежащего в кроватке, равно как и в воображаемых бомбах, падающих на утес, где я пытаюсь устоять. Может, однажды. Книжка всего в восемь страниц — не больше. И всякий раз, как страницу переворачивают, облако дыма окутывает очередной взрывающийся отдел Пентагона. Плотное облако.
Сегодня вечером позвал в гости несколько чуваков из верхней части города и мы сыграли с моими чернокожими корешами в смехотворно тесном спортзальчике на 127-й улице. Счет особо не вели, однако вышла классная тренировка, потом мы переоделись и двинули в сторону метро. Ронни Джэксон вызвался угостить нас алкоголем в забегаловке на 8-й авеню. Сначала мы смотались к Риверсайд-драйву, раздули несколько косых на холодном речном ветру и отправились отвисать уже хорошие. На нас кисло взглянули пару раз один-два типа, но Ронни с ними немного знаком и убедил их и нас, что все нормально. Всего примерно неделю назад в Гарлеме вспыхнули очередные беспорядки, и сейчас, шагая по улицам, не можешь отделаться от ощущения, что откуда-то сверху на тебя ежесекундно наводят невидимые стволы, но поскольку с нами один из основных здешних чуваков, то вроде угрожать нам ничего особо не должно. Если бы страсти кипели так, как неделю назад, я мог бы идти вместе с призраком Малкольма Икса, и по мне, без всяких там, открыли бы огонь. Мне радостно видеть раскуроченные витрины мудацких магазинов, принадлежащих всякой белой сволочи, откуда подчистую вынесены телевизоры и радиоприемники людьми, которые достойны, в конце концов, владеть этими вещами. Мне отвратительно смотреть на разбитые головы, но уверен, что продолжение следует, и, хотя мне нравится помогать моим чернокожим дружкам, я могу лишь оставаться в стороне, поскольку только так у них что-то выйдет, и к тому же меня не прикалывают свистящие вокруг меня пули, неважно, выпущены ли они легавым или негритосом.
Короче, сидим мы в баре, заказали отвертку, трепемся о своем, как вдруг, вот мамой клянусь, влетают два парня, вытаскивают по ярко блестящему револьверу и ставят нас в известность, что помещение захвачено. На этой ноте мы, конечно, крупно пересрали, но их интересовала исключительно касса, и бармен невозмутимо выложил все ее содержимое перед ними на стойку. Затем они обошли всех посетителей и конфисковали у каждого все, что было. С нас у них много взять не удалось, всего-навсего имевшиеся у меня пятьдесят центов. Они оставили мне мой жетон на метро, что, надо признать, с их стороны было довольно мило. Один из этих чуваков, по виду более дерганный, чем его напарник, попытался отобрать у Ронни траву, но его приятель строго посмотрел на него и сказал: «Совсем спятил, балда? Нас ведь арестуют за это дерьмо». Вот они почти закончили сбор и в дальнем конце бара приблизились к немолодому уже здоровяку, который, похоже, работает в соседнем гараже, из тех типов, кто забегает каждый час пропустить стаканчик. Один из наших красавчиков, который повыше, собрался было забрать лежащие 60 центов, но тут этот крепкий мужик схватил их и завопил: «Хрен вам, уроды! Я хожу сюда каждый вечер в это самое время и пью на деньги, за которые рву себе жопу, не достанутся они вам! Ни за что!!!» «Мы не желаем устраивать тут базар, — отвечает, сдерживаясь, высокий, — положи свои шестьдесят центов мне в руку». Видимо, туго живется этим уродам, раз они так разволновались из-за несчастных 60 центов. Но мужик и слушать не хотел, продолжая сжимать деньги в ладони.
— Черт возьми, гони сюда!
— Хуй тебе!
На этом месте мы помирали со смеху, глядя, как два чувака с пушками брешутся с одним-единственным упрямым хреном. Потом картина следующая: он снова требует деньги на бочку, мужик не сдается, и тогда невезучий грабитель обходит бар, тяжело вздыхает, смотрит на того в упор и спрашивает: «Ты, твою мать, что пьешь?» Тот расцветает и отвечает: «Исключительно «Канадский клуб». Грабитель сердито хватает бутылку, наливает мужику, забирает 60 центов, разворачивается, и они с напарником удаляются, а старый хорек, улыбаясь, потягивает из стакана. Вы, наверное, решите, что я все выдумал, но клянусь, каждое слово — истинная правда.
Такое удовольствие перетянуть руку женским шелковым чулком, вонзить иглу в сделанную отметку и наблюдать, как кровь поднимается в баян, словно пустынная лилия, рисунок которой я, помнится, встречал в детской энциклопедии. Такая красная... да, я вкалываю в руку пустынные лилии.
Последнее время мне это тяжело давалось. В смысле, писательство. Являлись красивые фрагменты, словно приход... такой кайф... наверное, я хотел бы навечно погрузиться в сон и забыть... про эти гнусы, жужжащие у меня в ушах, и стрем, и фантазмы...
Негр Эрл валяется на кушетке. Целыми днями он занят только тем, что надраивает ногти... мы похороним его вместе с пилочкой. Забавно?
По радио гоняют Боба Дилана. Он сияет во мраке, и пальцы мои, превращаясь в легкие перья, падают и гаснут...
Всей школе известно, что Марк Клатчер, Энтон Ньютрон и я подсираем нашей баскетбольной команде малину тем, что перед играми убиваемся всевозможными наркотиками, какие только можем достать. Также это известно остальным командам лиги, прежде всего потому, что хаер у нас в десять раз длинее общепринятого и мы проигрываем встречи с самыми отстойными соперниками из-за того, что глупо широебимся по площадке и ни хера не делаем. Сейчас наш тренер поумнел, и сегодня, после того как мы продули «Ривердейлу» в два очка вчера вечером, директор вызвал меня к себе в кабинет и сказал, что ему сообщили о принятии мною допинга перед матчами. Самое смешное, вчера я в кои веки был вменяемый и все дело в том, что вовсю пасли три злоебучих бычары, и я никак не мог от них отмотаться. Он пытался выяснить, употреблял ли я наркотики в школе, а я отвечал, что, во-первых, это не его дело, во-вторых, не употреблял, и, в-третьих, кто, черт побери, ему сказал такое. Он пока мне поверил, но, разумеется, скрыл, кто все-таки на меня настучал. Да и не надо. У меня есть версия, чьих это рук дело. На уроке английского послал коротенькую записку менеджеру команды Маггси Вудзу с советом захлопнуть, мать его, варежку, иначе он огребет от нас троих. Я немедленно предупредил Марка с Энтоном, мы убрали из своих шкафчиков все палево, перепрятали его в незанятом шкафчике раздевалки для посетителей и закрыли на замок. Потом начался пиздец. Всех учеников вызвали на собрание, и мистер Бластер, наш классный, объявил, что местная полиция прослышала, дескать, наша школа — это рассадник наркомании, и директор санкционировал ордер на обыск всех имеющихся в здании шкафов. У всех собравшихся пот ручьями потек со лба, и сразу после произнесенной речи народ, в том числе и мы, метнулся к шкафчикам. Мы все убрали, проверили заднюю дверь и, завернув палево в бумажный пакет, заныкали его в мусорном баке на улице, оставив всего один косой для раскурки перед запланированным на сегодня матчем в Нью-Джерси. Представьте, на что отважился этот сукин сын, позволив легавым заглянуть в такую школу, как наша. В каждом классе полная паника, особенно среди новичков и нас, ведь мы возглавляем компанию «Кэррол, Клатчер и Ньютрон.Inc», являющуюся главным в школе поставщиком наркоты. Мы решили на время прикрыть лавочку, а то подставит нас какой-нибудь не в меру болтливый новенький. Поскольку мы и сами в школе только второй год, то пришлось утрясать этот вопрос с чуваками из старших классов, но они заверили нас, что все ништяк. Игра тоже получилась полный пиздец. Травка цепляла так, что мало не покажется. Мне вставило настолько, что один раз я обошел чувака из другой команды, легко приблизился к корзине, вскинул голову и перекинул мяч через щит. Потом еще получил право на штрафной, встал на линии и стал про себя стебаться над тем, что такой отстой творится в этот чудесный день. Пялился так долго, что в итоге судья подошел ко мне и спросил, в порядке ли я. Тут я разразился хохотом и кинул мяч, не доставший фута четыре до корзины. Tpeнер утащил меня с площадки, но игра уже близилась к концу, и мы, по-любому, победили. Я был такой невменяемый, что даже наш мягкий и добрый Дулитл учинил мне разнос за торчание. Надеюсь, он не побежит опять жалобиться директору. Со всех сторон день сегодня дерьмовый для нашего наркобизнеса, на игре я залажал свои доселе ведущие показатели по среднему количеству набранных очков. Плюс для полного счастья наш тупорылый и мудозвонский водитель автобуса Чарли взял не тот поворот на шоссе, и мы чуть не укатили аж в Пенсильванию, прежде чем кто-нибудь заподозрил неладное. Домой я вернулся ближе к полуночи. Ебать-копать.