К.С. Льюис "Боль"
Перевод: Алексей Цветков
Изд: "SGP", Chicago, Russian Edition, 1987
OCR: Ростислав Машковский, cu@bk.ru
Spellcheck: Ростислав и Дмитрий Машковские, Jan 8, 2003
Note: разбивка страниц приближена к оригиналу.
Клайв Стейплз Льюис
БОЛЬ
[Eng: "Problem Of Pain"]
ОГЛАВЛЕНИЕ
Вступительная заметка к русскому изданию
Предисловие автора
Введение
Божье всемогущество
Божественная благость
Человеческое зло
Грехопадение человека
Человеческая боль
Человеческая боль (продолж.)
Ад
Боль животных
Рай
Добавление
Вступительная заметка литератора к русскому изданию
Мое истинное благо - в ином мире, мое единственное сокровище - Христос.
К. С. Льюис
Клайв Стейплз Льюис (1898-1963) за 65 лет своей жизни выпустил 45
книг: исторических, детских, литературоведческих, богословских,
поэтических... Его имя известно всему просвещенному миру. Русскоязычный
читатель, в разного уровня переводах, знает его книги . "Просто
христианство" (Mere Christianity), "Письма Баламута" (The Screwtape
Letters), "Лев, колдунья и платяной шкаф" (The Lion the Witch and the
Wardrobe). Сейчас перед вами новая книга "Боль" (The Problem of Pain), и не
за горами выпуск двух книг из детской серии: "Племянник чародея" (The
Magician's Nephew) и "Серебряное кресло" (The Silver Chair). Кроме этого, в
СССР книги Льюиса переводятся и в порядке личной инициативы любителями
ненавязанного чтения, вне издательского плана, так сказать. Это говорит о
большой и все растущей популярности английского писателя. Думается, что
немаловажную роль в этом интересе играет то, что Льюис - верующий,
христианин.
Эту книгу, "Боль", Льюис заканчивает словами: "Боль дает повод для
проявления героизма, и люди пользуются этим поводом на удивление часто".
Думал ли он, написав эти строки в 1940 году, что через 16 лет увидит
проявление такого героизма со стороны страдающей любимой женщины, жены? И
что еще через три года, после ее смерти, он сам будет вести себя подобным
образом? "Боль" - книга вещая. Задолго до своих испытаний Льюис описал их и
объяснил их природу.
О Клайве Льюисе написаны сотни книг, исследований, научных работ, о его
жизни снят художественный телефильм. Ремарк описывал, как умирают любимые на
руках любящих, но сам этого не испытал. Льюис это испытал. По его книгам
многие люди нашли Христа. Кстати, еще до встречи с Льюисом, женщина, которую
он впоследствии полюбил, нашла Христа с помощью его книг.
Блестяще написанные, мудрые, грустные, веселые, спорные книги Льюиса -
это высокое прославление Христа. Я знаю, были и есть христиане, не
замечающие этого в книгах Льюиса. Думаю, это в первую очередь от
непонимания. Ведь и люди, сжигавшие Джордано Бруно, искренне верили, что
делают это во славу Богу. Есть и в наше время христиане, которым желание
других глубже вникнуть в Божественную Сущность, во взаимоотношения Бога и
человека - кажется нарушением христианской этики, если даже не большего. Для
них все, что не укладывается во вполне заржавевший набор церковных понятий,
- кажется "не истинно христианским". Эти христианские потомки фарисеев сами
не в состоянии заглянуть в глубину трудов Льюиса, но еще и других туда не
пускают, все отрицая и укоряя автора. То, что Льюис им непонятен, наполняет
их страхом и раздражением, при этом они забывают, что Христу служили и
рыбаки, и мытари, - и цари. Книги Льюиса не просты, но их духовная суть
неподдельно искренна, глубока и ясна. Потому они привлекали и привлекают к
себе интеллектуальный цвет человечества. Ведь сын Абсолюта, сам Абсолют,
говорил не только с Закхеем, но и с Никодимом.
Я вижу Льюиса самым великим после Достоевского писателем, который
коснулся Бога,.. а потом человека, с его ранами и грехами. И обо всем этом -
рассказал. Достоевский писал для России, а написал для всего мира. Льюис
писал для всего мира, а написал во многом для России.
О чем книга "Боль"? Все книги Льюиса, после его уверования, в разной
степени описывают смысл, боль и радость христианства. Он рассказывал, что
"Боль" начал писать, пытаясь ответить на один из самых типичных в мире
вопросов: Если Бог добр, почему Он допускает боль и страдания?! Как и
всегда, предполагая, что его книга может оказаться единственной христианской
книгой, которая попадет в руки неведомому ему читателю, Льюис снабдил ее
большим справочным материалом и не смущается отвлекаться в ней на другие, не
менее важные вопросы бытия, физического и духовного. И все же, как это ни
странно, в "Боли" Льюис описывает моральные истоки и происхождение
христианства. Достоевский в своих книгах улыбался редко. Он видимо считал,
что нехорошо, говоря о страданиях, улыбаться. У Льюиса огромное чувство
юмора. Он часто, говоря о серьезном, смеется. Он боится, чтобы читатель не
заподозрил его в сентиментально-банальной серьезности. Шутка - это его
маска. Проходит много времени, и лишь тогда мы начинаем замечать, что это
смех не самоуверенного счастливого человека, а шутки солдата перед последней
атакой.
Естественно быть благодарным Богу за встречу с Христом, за все наши
"дороги, ведущие в Дамаск", но также естественно быть благодарным Богу за
тех редких представителей человечества, которые преломляют в себе и отражают
свет Христа. По этому свету нашла дорогу к Христу Джой Дэвидман, жена
Льюиса. Этот же свет помогает найти дорогу и другим.
"Разные дороги ведут к Христу. Но не забыть бы, что все они проходят
через Голгофу."
Михаил Моргте
ПРЕДИСЛОВИЕ
Когда г-н Сэмпсон предложил мне написать эту книгу, я просил
разрешения написать ее анонимно, поскольку для того, чтобы высказать
истинные мои мысли о боли, я был бы вынужден выдвигать столь твердые
суждения, что они воспринимались бы как смехотворные, будь их автор
известен. Анонимность была отвергнута как неподобающая настоящему циклу
книг, но г-н Сэмпсон заметил, что я могу написать предисловие и объяснить в
нем, что я не вполне придерживаюсь своих же собственных принципов! Вот
эту-то волнующую программу я и претворяю теперь в жизнь. Позвольте мне сразу
же признаться, словами доброго Уолтера Хилтона, что на всем протяжении этой
книги "я чувствую себя в толиком отдалении от истинного чувства излагаемого
мной, что не могу не возопить о милосердии и не возжелать сего чувства
посильно". Но именно по этой причине существует упрек, который нельзя против
меня выдвинуть. Никто не может сказать: "Над шрамом тешится тот, кто не
ведал раны", ибо в моей жизни не было мгновения, когда бы даже мысль о
серьезной боли не была для меня невыносима. Если есть человек,
застрахованный против недооценки такой враждебной стихии, то это я. Считаю
также необходимым добавить, что единственная цель этой книги - рассмотреть
страдание как интеллектуальную проблему; учить стойкости и терпению - задача
гораздо более высокая, и у меня хватает ума не считать, что я ее достоин. Я
могу только передать свое убеждение, что коли уж выпала боль, то немного
мужества поможет лучше, чем много знания, немного людской симпатии поможет
лучше, чем много мужества, а малейшая капля любви к Богу - лучше всего
остального.
Если эти страницы прочтет настоящий богослов, он легко поймет, что это
труд непосвященного и любителя. Кроме как в последних двух главах, которые
отчасти представляют собой просто догадки, я, как мне думается, пересказываю
древние и правоверные учения. Если какие-то места в этой книге и являются
"оригинальными", в том смысле, что они новы или неортодоксальны, то они
таковы вопреки моей воле и в результате моего невежества. Пишу я. конечно,
как мирянин англиканской церкви, но я стараюсь не выдвигать никаких
принципов, которые не исповедовали бы все крещеные и признающие причастие
христиане.
Поскольку это не ученый труд, я не слишком старался проследить
происхождение и источник идей и цитат, в тех случаях, когда это представляло
некоторую трудность. Любой богослов легко увидит, что именно я читал - и как
немного.
Клайв Стейплз Льюис, Магдален Колледж, Оксфорд 1940
"Сын Божий принял смертное страда ние не затем, чтобы люди пострадали,
но чтобы их страдания могли уподобиться Его страданиям",
Джордж Макдоналд
Непрочитанные проповеди. Цикл первый.
"Я дивлюсь дерзости, с какой подобные люди берутся говорить о Боге. В
трактате, адресованном неверным, они начинают с главы, доказывающей
существование Бога на основе природных фактов,.. что лишь дает их читателям
основание полагать, что доказательства нашей религии весьма слабы...
Замечательно, что ни один канонический автор никогда не ссылался на природу
в доказательство существованию Бога".
Паскаль, "Мысли", 7V, 242, 243
Не так уж давно, несколько лет назад, когда я был атеистом, на вопрос
"Почему вы не верите в Бога?" я ответил бы примерно таким образом:
"Взгляните на вселенную, в которой мы живем. В подавляющей своей массе
она состоит из пустого пространства, совершенно темного и невообразимо
холодного. Тела, двигающиеся в этом пространстве, настолько немногочисленны
и малы в сравнении с самим пространством, что даже будь каждое из них до
полной тесноты населено совершенно счастливыми существами, все же было бы
трудно поверить, что жизнь и счастье не являются всего лишь побочным
результатом силы, создавшей вселенную. На самом же деле, ученые склонны
полагать, что очень немногие солнца во вселенной - возможно, что ни одно,
кроме нашего - имеют планеты, а в нашей собственной системе невероятно,
чтобы какая-либо планета, за исключением Земли, могла поддерживать жизнь. Да
и сама Земля миллионы лет существовала без жизни и, возможно, просуществует
еще миллионы лет, когда жизнь на ней исчезнет. А на что она похожа, пока она
еще существует? Она устроена таким образом, что все ее формы могут жить лишь
взаимным хищничеством. В низших формах этот процесс чреват лишь смертью, но
в более высоких появляется новое качество, именуемое сознанием, в результате
чего процесс может сопровождаться болью. Живые создания причиняют боль своим
рождением, они живут, вызывая боль, и умирают чаще всего тоже с болью. В
самом сложном из всех созданий, Человеке, появляется еще одно качество,
которое мы именуем разумом, и благодаря которому он может предвидеть свою
собственную боль, которой с этих пор предшествует острое душевное страдание,
а также предвидеть свою собственную смерть, тогда как он страстно желает
непрерывности существования. Это также позволяет людям, с помощью сотни
ухищрений, наносить друг другу и неразумным существам куда больше боли, чем
им было бы иначе под силу. Этой своей властью они пользуются сполна. Их
история - это по большей части летопись преступлений, войн, болезней и
ужасов, перемежающихся минимальными дозами счастья, достаточными лишь для
того, чтобы, пока это счастье длится, вселять в людей мучительный страх
потерять его, а когда оно потеряно - жгучее сожаление воспоминаний. Время от
времени они немного улучшают условия своей жизни, и возникает то, что мы
именуем цивилизацией. Но всем цивилизациям приходит конец, и даже существуя,
они причиняют свои особые страдания, достаточ-и"дс, найсрнос, для юю, чтобы
с лихвой компенсировать все облегчения, которые они несут обычным болям
человека. Никто не будет спорить, что именно такова наша собственная
цивилизация, и можно не сомневаться, что ей, как и ее предшественницам,
наступит конец. А если и нет, что с того? Род человеческий обречен. Каждый
род, возникающий в любом уголке вселенной, обречен - ибо, как нам говорят,
завод вселенной кончается, и в конечном счете она превратится в монотонную
бесконечность однородной материи с низкой температурой. Все сюжеты
закончатся ничем - в конце концов окажется, что вся жизнь была лишь
мимолетной и бессмысленной гримасой на идиотском лице бесконечной материи.
Если вы призываете меня верить, что все это - дело рук великодушного и
всемогущего духа, я отвечу, что все доказательства указывают на
противоположное. Либо никакого духа за вселенной нет, либо этот дух
безразличен к добру и злу, либо же это злой дух". Примечание переводчика
Цитаты из Библии в некоторых случаях переведены с древнегреческого
подлинника Нового Заве-га. В тгих случаях рядом приводятся те же цитаты из
Синодального издания русской Библии.
Мне никогда не приходило в голову задать себе один вопрос. Я никогда не
замечал, что сама сила и легкость аргумента пессимистов тотчас же ставит
перед нами проблему. Если вселенная так плоха, или даже наполовину так
плоха, то каким же образом люди приписали ее создание мудрому и доброму
Творцу? Люди, возможно, глупы, - но вряд ли настолько. Прямое умозаключение
от черного к белому, от дурного цвета к доброму корню, от бессмысленного
создания к бесконечно мудрому Творцу поражает воображение. Образ вселенной,
преподносимый опытом, никогда не может послужить основой для религии -
обретенная из иного источника, она всегда держалась вопреки ему.
Было бы ошибкой ответить, что наши предки были люди невежественные, и
потому питали приятные иллюзии по отношению к природе, развеянные в наше
время прогрессом науки. На протяжении столетий, когда все люди верили, им
уже были хорошо известны жуткие размеры и пустота вселенной. В некоторых
книгах вы прочитаете, что в средние века люди думали, что Земля плоская, а
звезды расположены близко, но это ложь. Птолемей объяснил им, что Земля -
это не имеющая размеров математическая точка по отношению к расстоянию до
неподвижных звезд - расстоянию, которое один известный средневековый текст
оценивает в сто семнадцать миллионов миль. Да и в более ранние времена,
испокон века, у человека наверняка было то же чувство враждебной огромности,
исходящее из более очевидного источника. Для доисторического человека
соседний лес был вполне бесконечен, и то неизъяснимо чуждое и жуткое, что
приводят нам на мысль космические лучи и остывающие солнца, еженощно,
принюхиваясь и завывая, подходило к самым его дверям. Беспорно, что боль и
тщета человеческой жизни были очевидны во все времена. Наша собственная
религия берет начало среди евреев - народа, зажатого между великими
воинственными империями, постоянно терпящего поражения и уводимого в плен,
знакомого не хуже Польши и Армении с трагической судьбой побежденного.
Просто нелепо относить боль к числу открытий науки. Отложите эту книгу и
поразмыслите минут пять над тем, что все великие религии впервые
проповедовались и долгое время существовали в мире, в котором не было
хлороформа.
Таким образом, во все времена умозаключение от хода мировых событий к
доброте и мудрости Творца было одинаково нелепым и никогда не
предпринималось, (т.е. никогда не предпринималось при зарождении религии.
После принятия веры в Бога, "теодицеи", объясняющие или отметающие жизненные
невзгоды, появляются естественно). Религия имеет иное происхождение. Читая
нижесказанное, следует иметь в виду, что я не стараюсь в первую очередь
доказать истинность христианства, но описываю его происхождение - задача, на
мой взгляд, необходимая для рассмотрения проблемы боли в ее правильной
постановке.
Во всех развитых религиях находим три элемента, - а в христианстве еще
один. Первый из них профессор Отто именует чувством запредельного
(Numionous). Мы можем пояснить этот термин следующим образом. Предположим,
вам говорят, что в соседней комнате находится тигр - вы будете сознавать,
что вам грозит опасность и, вероятно, почувствуете страх. Но если вам
скажут: "В соседней комнате - привидение", и вы этому поверите, вы, конечно,
тоже почувствуете страх, но уже иного рода. Он не будет порождаться
сознанием опасности, ибо никто впрямую не боится того, что может ему сделать
привидение, - он будет вызван самим фактом, что это привидение. Оно скорее
сверхъестественно, чем опасно, и вызывает особый страх перед
сверхъестественным. И тут мы уж подходим к порогу запредельного. Допустим,
вам просто скажут: "В этой комнате находится могучий дух", и вы поверите.
Ваши чувства в этом случае будут еще менее похожи на элементарный страх в
присутствии опасности, но потрясение будет глубоким. Вас охватит
восторженное изумление и в некоторой степени чувство собственной
незначительности перед лицом такого посещения, равно как и чувство
преклонения перед ним - одним словом, целый спектр чувств, который можно
выразить словами Шекспира "Пред ним мой гений укорен". Такое чувство можно
описать как благоговение, и предмет, вызывающий его, и есть запредельное.
Нет ничего достовернее того факта, что человек с древнейших времен стал
верить в духов, обитающих во вселенной. Профессор Отто, вероятно, слишком
легко полагает, что самые первые из этих духов были предметом "запредельного
благоговения". Это невозможно доказать по той простой причине, что в
выражениях запредельного благоговения и в выражениях элементарного страха
перед опасностью употребляются одни и те же слова - мы в равной степени
можем сказать, что мы боимся привидений и что мы боимся роста цен. Поэтому
теоретически допустимо, что было время, когда человеку эти духи казались
просто опасными, и он относился к ним точно так же, как и к тиграм.
Бесспорно то, что сейчас, по крайней мере, чувство запредельного существует,
и мы можем проследить его далеко в прошлом.
Современный пример можно найти (если только гордость не помешает нам
там его искать) в детской книжке Кеннета Грэма "Ветер в ивах", где Крыса и
Крот приближаются к Пану на острове.
- Крыса, - прошептал он, едва обретая дыхание и весь дрожа, - ты
боишься?
- Боюсь? - пробормотала Крыса, глаза которой сияли невыразимой любовью.
- Боюсь? Его? О нет, ничего подобного. Но все-таки - все-таки, о Крот, я
боюсь".
Уйдя на столетие в прошлое, мы находим обильные примеры у Вордсворда -
пожалуй, превосходнее всех место в первой книге "Прелюда", где он описывает
свои чувства во время гребли на озере, в украденной лодке. Углубившись еще
дальше в прошлое, мы находим весьма ясный и яркий пример в "Рыцарях короля
Артура", когда Гэлэхад "задрожал великою дрожью, я ко смерти обетованная
плоть узрела предметы духа". В начале нашей эры это чувство находит себе
выражение в "Апокалипсисе", где автор падает в ноги воскресшему Христу,
"словно мертвый". В языческой литературе мы находим у Овидия изображение
тенистой рощи на Авентине, о которой можно безошибочно сказать numen inest -
здесь обитают духи, или здесь ощутимо Присутствие, а Виргилий дает нам
дворец Латина, который "ужасен (horrendum) лесами и святостью (religione)
былых дней". Греческий фрагмент, без особых оснований приписываемый Эсхилу,
повествует о земле, море и горе, содрогающихся под "ужасным оком
Властелина". А в еще более отдаленные времена Иезекииль, рассказывая о
Богоявлении, говорит нам об ободьях, что они были "высоки и страшны" (Иез.
1:18), а Иаков, пробудившись ото сна, говорит: "как страшно сие место!"
(Быт. (28:17).
Мы не знаем, в каких глубинах истории зародилось это чувство.
Первобытный человек почти наверняка верил в вещи, которых привели бы нас в
волнение, если бы мы верили в них, и поэтому вполне вероятно, что трепет
перед запредельным столь же стар, что и само человечество. Но нас в первую
очередь волнует не то, когда он возник. Важно, что тем или иным образом он
обрел существование, что он имеет широкое распространение и не покидает
нашего сознания с развитием знаний и цивилизации.
Притом же, этот трепет не порожден видимой вселенной. Нет никакой
возможности провести логическую связь между простой опасностью и страхом
сверхъестественного, а тем более запредельного. Вы можете сказать: вполне
понятно, что первобытный человек, будучи окружен реальными опасностями, а
потому испуган, придумал сверхъестественное и запредельное. В каком-то
смысле так оно и есть, но давайте выясним, что мы имеем в виду. Вы считаете
это понятным и естественным, поскольку, имея ту же человеческую природу, что
и ваши отдаленные предки, вы можете вообразить аналогичную реакцию со своей
стороны на чреватое опасностью одиночество, и эта реакция будет естественной
в том смысле, что она будет отвечать человеческой природе. Но она ничуть не
"естественна", если. полагать, что идея потустороннего или запредельного уже
заключена в идее опасности, или что любое ощущение опасности и отвращение к
ранам и смерти, заключенное в нем, может дать хоть намек на понятие
потустороннего трепета или запредельного благоговения для разума, в котором
оно еще не заключено. Когда человек переходит от физического страха к
трепету и благоговению, он совершает резкий скачок и постигает нечто, что не
было "дано" физическими реальностями и логическими выводами из них, как
бывает дана опасность. Все попытки объяснения запредельного предполагают
объясняемый предмет - так антропологи производят его от страха перед
мертвыми, не объясняя, однако, почему мертвые (люди, бесспорно, из числа
наименее опасных) должны пробуждать к себе столь необычное чувство. Вопреки
всем подобным попыткам мы настаиваем, что трепет и благоговение - чувства
совершенно иного порядка, чем страх. Они заключены в природе интерпретации,
которую человек дает вселенной, и подобно тому, как простое перечисление
физических качеств красивого предмета никогда не включает в себя его
красоты, и не дает существу, лишенному эстетического опыта, ни малейшего
понятия о том, что мы считаем красотой, никакое фактическое описание среды
обитания человека не будет включать в себя потустороннего и запредельного
или даже намека на них. Похоже, что существует лишь два возможных взгляда на
этот предмет. Либо это простой трюк человеческого сознания, не
соответствующий ничему объективному и не служащий никакой биологической
функции, но не проявляющий ни малейшей тенденции к исчезновению из этого
сознания, достигшего полноты своего развития в поэте, философе или святом;
либо же это непосредственное восприятие сверхъестественной реальности,
которое следовало бы по справедливости именовать Откровением.
Запредельное не тождественно положительному в нравственном смысле, и
человек, охваченный благоговением, если предоставить его собственным
чувствам, будет склонен считать запредельный объект этих чувств лежащим "по
ту сторону добра и зла". Это приводит нас ко второму элементу религии. Все
известные нам из истории люди признавали существование какой-то
нравственности - то есть, их чувства по отношению к неким предлагаемым
поступкам выражаются словами "я должен" и "я не должен". Эти чувства в
каком-то отношении напоминают трепет - а именно, их нельзя логически вывести
из окружающей среды и материального опыта. Можно как угодно перетасовывать
"я хочу" и "я вынужден", и "мне бы следовало", и "я не дерзну", не получив в
результате ни малейшего намека на "должен" и "не должен". И, как и прежде,
попытки свести нравственный опыт к чему-то иному всегда содержат в виде
предпосылки именно то, что они пытаются объяснить, подобно тому как
знаменитый психоаналитик выводит его из доисторического отцеубийства. Если
отцеубийство вызвало чувство вины, то значит, люди понимали, что они не
должны были этого делать - не понимай они этого, не было бы и никакого
чувства вины. Нравственность, подобно запредельному трепету, есть скачок, в
результате которого человек выходит за грань всего, что дано ему в
фактическом опыте. И у нее есть одна характеристика, которая слишком
замечательна, чтобы ускользнуть от внимания. Нравственные уложения, принятые
у людей, могут быть различными - хотя, в конечном счете, не так сильно, как
часто утверждают, - но все они сходятся в том, что предписывают поведение,
которого их приверженцы не придерживаются. Люди, все как один, подлежат
осуждению, и не в соответствии с этическими кодексами, которые им чужды, а
со своими же собственными, и поэтому все люди чувствуют вину. Вторым
элементом религии является чувство не просто нравственного закона, но такого
нравственного закона, который одновременно и принят, и нарушен. Такое
чувство не является логическим - равно как и алогичным - умозаключением из
фактов опыта. Не принеси мы его в опыт, мы не могли бы его там обнаружить.
Либо это необъяснимая иллюзия, либо - откровение.
Моральный опыт и запредельный опыт настолько далеки от идентичности,
что в течение долгого времени они могут сосуществовать без взаимного
контакта. Во многих формах язычества почитание богов и этические диспуты
философов имеют очень мало общего друг с другом. Третья стадия (элемент)
религиозного развития возникает тогда, когда человек их отождествляет -
когда Запредельная Сила, вселяющая в него трепет, становится стражем
нравственности, перед которой у него есть обязательства. Это тоже может
показаться вам вполне "естественным". Что может быть естественнее для
дикаря, некогда одолеваемого трепетом и угрызениями, чем прийти к мысли, что
сила, повергающая его в трепет, есть также и власть, осуждающая его вину? И
действительно, это для человечества вполне естественно. Но - никоим образом
не очевидно. Истинное поведение вселенной, в которой обитает запредельное,
ни в какой мере не похоже на поведение, требуемое от нас нравственностью.
Перевод: Алексей Цветков
Изд: "SGP", Chicago, Russian Edition, 1987
OCR: Ростислав Машковский, cu@bk.ru
Spellcheck: Ростислав и Дмитрий Машковские, Jan 8, 2003
Note: разбивка страниц приближена к оригиналу.
Клайв Стейплз Льюис
БОЛЬ
[Eng: "Problem Of Pain"]
ОГЛАВЛЕНИЕ
Вступительная заметка к русскому изданию
Предисловие автора
Введение
Божье всемогущество
Божественная благость
Человеческое зло
Грехопадение человека
Человеческая боль
Человеческая боль (продолж.)
Ад
Боль животных
Рай
Добавление
Вступительная заметка литератора к русскому изданию
Мое истинное благо - в ином мире, мое единственное сокровище - Христос.
К. С. Льюис
Клайв Стейплз Льюис (1898-1963) за 65 лет своей жизни выпустил 45
книг: исторических, детских, литературоведческих, богословских,
поэтических... Его имя известно всему просвещенному миру. Русскоязычный
читатель, в разного уровня переводах, знает его книги . "Просто
христианство" (Mere Christianity), "Письма Баламута" (The Screwtape
Letters), "Лев, колдунья и платяной шкаф" (The Lion the Witch and the
Wardrobe). Сейчас перед вами новая книга "Боль" (The Problem of Pain), и не
за горами выпуск двух книг из детской серии: "Племянник чародея" (The
Magician's Nephew) и "Серебряное кресло" (The Silver Chair). Кроме этого, в
СССР книги Льюиса переводятся и в порядке личной инициативы любителями
ненавязанного чтения, вне издательского плана, так сказать. Это говорит о
большой и все растущей популярности английского писателя. Думается, что
немаловажную роль в этом интересе играет то, что Льюис - верующий,
христианин.
Эту книгу, "Боль", Льюис заканчивает словами: "Боль дает повод для
проявления героизма, и люди пользуются этим поводом на удивление часто".
Думал ли он, написав эти строки в 1940 году, что через 16 лет увидит
проявление такого героизма со стороны страдающей любимой женщины, жены? И
что еще через три года, после ее смерти, он сам будет вести себя подобным
образом? "Боль" - книга вещая. Задолго до своих испытаний Льюис описал их и
объяснил их природу.
О Клайве Льюисе написаны сотни книг, исследований, научных работ, о его
жизни снят художественный телефильм. Ремарк описывал, как умирают любимые на
руках любящих, но сам этого не испытал. Льюис это испытал. По его книгам
многие люди нашли Христа. Кстати, еще до встречи с Льюисом, женщина, которую
он впоследствии полюбил, нашла Христа с помощью его книг.
Блестяще написанные, мудрые, грустные, веселые, спорные книги Льюиса -
это высокое прославление Христа. Я знаю, были и есть христиане, не
замечающие этого в книгах Льюиса. Думаю, это в первую очередь от
непонимания. Ведь и люди, сжигавшие Джордано Бруно, искренне верили, что
делают это во славу Богу. Есть и в наше время христиане, которым желание
других глубже вникнуть в Божественную Сущность, во взаимоотношения Бога и
человека - кажется нарушением христианской этики, если даже не большего. Для
них все, что не укладывается во вполне заржавевший набор церковных понятий,
- кажется "не истинно христианским". Эти христианские потомки фарисеев сами
не в состоянии заглянуть в глубину трудов Льюиса, но еще и других туда не
пускают, все отрицая и укоряя автора. То, что Льюис им непонятен, наполняет
их страхом и раздражением, при этом они забывают, что Христу служили и
рыбаки, и мытари, - и цари. Книги Льюиса не просты, но их духовная суть
неподдельно искренна, глубока и ясна. Потому они привлекали и привлекают к
себе интеллектуальный цвет человечества. Ведь сын Абсолюта, сам Абсолют,
говорил не только с Закхеем, но и с Никодимом.
Я вижу Льюиса самым великим после Достоевского писателем, который
коснулся Бога,.. а потом человека, с его ранами и грехами. И обо всем этом -
рассказал. Достоевский писал для России, а написал для всего мира. Льюис
писал для всего мира, а написал во многом для России.
О чем книга "Боль"? Все книги Льюиса, после его уверования, в разной
степени описывают смысл, боль и радость христианства. Он рассказывал, что
"Боль" начал писать, пытаясь ответить на один из самых типичных в мире
вопросов: Если Бог добр, почему Он допускает боль и страдания?! Как и
всегда, предполагая, что его книга может оказаться единственной христианской
книгой, которая попадет в руки неведомому ему читателю, Льюис снабдил ее
большим справочным материалом и не смущается отвлекаться в ней на другие, не
менее важные вопросы бытия, физического и духовного. И все же, как это ни
странно, в "Боли" Льюис описывает моральные истоки и происхождение
христианства. Достоевский в своих книгах улыбался редко. Он видимо считал,
что нехорошо, говоря о страданиях, улыбаться. У Льюиса огромное чувство
юмора. Он часто, говоря о серьезном, смеется. Он боится, чтобы читатель не
заподозрил его в сентиментально-банальной серьезности. Шутка - это его
маска. Проходит много времени, и лишь тогда мы начинаем замечать, что это
смех не самоуверенного счастливого человека, а шутки солдата перед последней
атакой.
Естественно быть благодарным Богу за встречу с Христом, за все наши
"дороги, ведущие в Дамаск", но также естественно быть благодарным Богу за
тех редких представителей человечества, которые преломляют в себе и отражают
свет Христа. По этому свету нашла дорогу к Христу Джой Дэвидман, жена
Льюиса. Этот же свет помогает найти дорогу и другим.
"Разные дороги ведут к Христу. Но не забыть бы, что все они проходят
через Голгофу."
Михаил Моргте
ПРЕДИСЛОВИЕ
Когда г-н Сэмпсон предложил мне написать эту книгу, я просил
разрешения написать ее анонимно, поскольку для того, чтобы высказать
истинные мои мысли о боли, я был бы вынужден выдвигать столь твердые
суждения, что они воспринимались бы как смехотворные, будь их автор
известен. Анонимность была отвергнута как неподобающая настоящему циклу
книг, но г-н Сэмпсон заметил, что я могу написать предисловие и объяснить в
нем, что я не вполне придерживаюсь своих же собственных принципов! Вот
эту-то волнующую программу я и претворяю теперь в жизнь. Позвольте мне сразу
же признаться, словами доброго Уолтера Хилтона, что на всем протяжении этой
книги "я чувствую себя в толиком отдалении от истинного чувства излагаемого
мной, что не могу не возопить о милосердии и не возжелать сего чувства
посильно". Но именно по этой причине существует упрек, который нельзя против
меня выдвинуть. Никто не может сказать: "Над шрамом тешится тот, кто не
ведал раны", ибо в моей жизни не было мгновения, когда бы даже мысль о
серьезной боли не была для меня невыносима. Если есть человек,
застрахованный против недооценки такой враждебной стихии, то это я. Считаю
также необходимым добавить, что единственная цель этой книги - рассмотреть
страдание как интеллектуальную проблему; учить стойкости и терпению - задача
гораздо более высокая, и у меня хватает ума не считать, что я ее достоин. Я
могу только передать свое убеждение, что коли уж выпала боль, то немного
мужества поможет лучше, чем много знания, немного людской симпатии поможет
лучше, чем много мужества, а малейшая капля любви к Богу - лучше всего
остального.
Если эти страницы прочтет настоящий богослов, он легко поймет, что это
труд непосвященного и любителя. Кроме как в последних двух главах, которые
отчасти представляют собой просто догадки, я, как мне думается, пересказываю
древние и правоверные учения. Если какие-то места в этой книге и являются
"оригинальными", в том смысле, что они новы или неортодоксальны, то они
таковы вопреки моей воле и в результате моего невежества. Пишу я. конечно,
как мирянин англиканской церкви, но я стараюсь не выдвигать никаких
принципов, которые не исповедовали бы все крещеные и признающие причастие
христиане.
Поскольку это не ученый труд, я не слишком старался проследить
происхождение и источник идей и цитат, в тех случаях, когда это представляло
некоторую трудность. Любой богослов легко увидит, что именно я читал - и как
немного.
Клайв Стейплз Льюис, Магдален Колледж, Оксфорд 1940
"Сын Божий принял смертное страда ние не затем, чтобы люди пострадали,
но чтобы их страдания могли уподобиться Его страданиям",
Джордж Макдоналд
Непрочитанные проповеди. Цикл первый.
"Я дивлюсь дерзости, с какой подобные люди берутся говорить о Боге. В
трактате, адресованном неверным, они начинают с главы, доказывающей
существование Бога на основе природных фактов,.. что лишь дает их читателям
основание полагать, что доказательства нашей религии весьма слабы...
Замечательно, что ни один канонический автор никогда не ссылался на природу
в доказательство существованию Бога".
Паскаль, "Мысли", 7V, 242, 243
Не так уж давно, несколько лет назад, когда я был атеистом, на вопрос
"Почему вы не верите в Бога?" я ответил бы примерно таким образом:
"Взгляните на вселенную, в которой мы живем. В подавляющей своей массе
она состоит из пустого пространства, совершенно темного и невообразимо
холодного. Тела, двигающиеся в этом пространстве, настолько немногочисленны
и малы в сравнении с самим пространством, что даже будь каждое из них до
полной тесноты населено совершенно счастливыми существами, все же было бы
трудно поверить, что жизнь и счастье не являются всего лишь побочным
результатом силы, создавшей вселенную. На самом же деле, ученые склонны
полагать, что очень немногие солнца во вселенной - возможно, что ни одно,
кроме нашего - имеют планеты, а в нашей собственной системе невероятно,
чтобы какая-либо планета, за исключением Земли, могла поддерживать жизнь. Да
и сама Земля миллионы лет существовала без жизни и, возможно, просуществует
еще миллионы лет, когда жизнь на ней исчезнет. А на что она похожа, пока она
еще существует? Она устроена таким образом, что все ее формы могут жить лишь
взаимным хищничеством. В низших формах этот процесс чреват лишь смертью, но
в более высоких появляется новое качество, именуемое сознанием, в результате
чего процесс может сопровождаться болью. Живые создания причиняют боль своим
рождением, они живут, вызывая боль, и умирают чаще всего тоже с болью. В
самом сложном из всех созданий, Человеке, появляется еще одно качество,
которое мы именуем разумом, и благодаря которому он может предвидеть свою
собственную боль, которой с этих пор предшествует острое душевное страдание,
а также предвидеть свою собственную смерть, тогда как он страстно желает
непрерывности существования. Это также позволяет людям, с помощью сотни
ухищрений, наносить друг другу и неразумным существам куда больше боли, чем
им было бы иначе под силу. Этой своей властью они пользуются сполна. Их
история - это по большей части летопись преступлений, войн, болезней и
ужасов, перемежающихся минимальными дозами счастья, достаточными лишь для
того, чтобы, пока это счастье длится, вселять в людей мучительный страх
потерять его, а когда оно потеряно - жгучее сожаление воспоминаний. Время от
времени они немного улучшают условия своей жизни, и возникает то, что мы
именуем цивилизацией. Но всем цивилизациям приходит конец, и даже существуя,
они причиняют свои особые страдания, достаточ-и"дс, найсрнос, для юю, чтобы
с лихвой компенсировать все облегчения, которые они несут обычным болям
человека. Никто не будет спорить, что именно такова наша собственная
цивилизация, и можно не сомневаться, что ей, как и ее предшественницам,
наступит конец. А если и нет, что с того? Род человеческий обречен. Каждый
род, возникающий в любом уголке вселенной, обречен - ибо, как нам говорят,
завод вселенной кончается, и в конечном счете она превратится в монотонную
бесконечность однородной материи с низкой температурой. Все сюжеты
закончатся ничем - в конце концов окажется, что вся жизнь была лишь
мимолетной и бессмысленной гримасой на идиотском лице бесконечной материи.
Если вы призываете меня верить, что все это - дело рук великодушного и
всемогущего духа, я отвечу, что все доказательства указывают на
противоположное. Либо никакого духа за вселенной нет, либо этот дух
безразличен к добру и злу, либо же это злой дух". Примечание переводчика
Цитаты из Библии в некоторых случаях переведены с древнегреческого
подлинника Нового Заве-га. В тгих случаях рядом приводятся те же цитаты из
Синодального издания русской Библии.
Мне никогда не приходило в голову задать себе один вопрос. Я никогда не
замечал, что сама сила и легкость аргумента пессимистов тотчас же ставит
перед нами проблему. Если вселенная так плоха, или даже наполовину так
плоха, то каким же образом люди приписали ее создание мудрому и доброму
Творцу? Люди, возможно, глупы, - но вряд ли настолько. Прямое умозаключение
от черного к белому, от дурного цвета к доброму корню, от бессмысленного
создания к бесконечно мудрому Творцу поражает воображение. Образ вселенной,
преподносимый опытом, никогда не может послужить основой для религии -
обретенная из иного источника, она всегда держалась вопреки ему.
Было бы ошибкой ответить, что наши предки были люди невежественные, и
потому питали приятные иллюзии по отношению к природе, развеянные в наше
время прогрессом науки. На протяжении столетий, когда все люди верили, им
уже были хорошо известны жуткие размеры и пустота вселенной. В некоторых
книгах вы прочитаете, что в средние века люди думали, что Земля плоская, а
звезды расположены близко, но это ложь. Птолемей объяснил им, что Земля -
это не имеющая размеров математическая точка по отношению к расстоянию до
неподвижных звезд - расстоянию, которое один известный средневековый текст
оценивает в сто семнадцать миллионов миль. Да и в более ранние времена,
испокон века, у человека наверняка было то же чувство враждебной огромности,
исходящее из более очевидного источника. Для доисторического человека
соседний лес был вполне бесконечен, и то неизъяснимо чуждое и жуткое, что
приводят нам на мысль космические лучи и остывающие солнца, еженощно,
принюхиваясь и завывая, подходило к самым его дверям. Беспорно, что боль и
тщета человеческой жизни были очевидны во все времена. Наша собственная
религия берет начало среди евреев - народа, зажатого между великими
воинственными империями, постоянно терпящего поражения и уводимого в плен,
знакомого не хуже Польши и Армении с трагической судьбой побежденного.
Просто нелепо относить боль к числу открытий науки. Отложите эту книгу и
поразмыслите минут пять над тем, что все великие религии впервые
проповедовались и долгое время существовали в мире, в котором не было
хлороформа.
Таким образом, во все времена умозаключение от хода мировых событий к
доброте и мудрости Творца было одинаково нелепым и никогда не
предпринималось, (т.е. никогда не предпринималось при зарождении религии.
После принятия веры в Бога, "теодицеи", объясняющие или отметающие жизненные
невзгоды, появляются естественно). Религия имеет иное происхождение. Читая
нижесказанное, следует иметь в виду, что я не стараюсь в первую очередь
доказать истинность христианства, но описываю его происхождение - задача, на
мой взгляд, необходимая для рассмотрения проблемы боли в ее правильной
постановке.
Во всех развитых религиях находим три элемента, - а в христианстве еще
один. Первый из них профессор Отто именует чувством запредельного
(Numionous). Мы можем пояснить этот термин следующим образом. Предположим,
вам говорят, что в соседней комнате находится тигр - вы будете сознавать,
что вам грозит опасность и, вероятно, почувствуете страх. Но если вам
скажут: "В соседней комнате - привидение", и вы этому поверите, вы, конечно,
тоже почувствуете страх, но уже иного рода. Он не будет порождаться
сознанием опасности, ибо никто впрямую не боится того, что может ему сделать
привидение, - он будет вызван самим фактом, что это привидение. Оно скорее
сверхъестественно, чем опасно, и вызывает особый страх перед
сверхъестественным. И тут мы уж подходим к порогу запредельного. Допустим,
вам просто скажут: "В этой комнате находится могучий дух", и вы поверите.
Ваши чувства в этом случае будут еще менее похожи на элементарный страх в
присутствии опасности, но потрясение будет глубоким. Вас охватит
восторженное изумление и в некоторой степени чувство собственной
незначительности перед лицом такого посещения, равно как и чувство
преклонения перед ним - одним словом, целый спектр чувств, который можно
выразить словами Шекспира "Пред ним мой гений укорен". Такое чувство можно
описать как благоговение, и предмет, вызывающий его, и есть запредельное.
Нет ничего достовернее того факта, что человек с древнейших времен стал
верить в духов, обитающих во вселенной. Профессор Отто, вероятно, слишком
легко полагает, что самые первые из этих духов были предметом "запредельного
благоговения". Это невозможно доказать по той простой причине, что в
выражениях запредельного благоговения и в выражениях элементарного страха
перед опасностью употребляются одни и те же слова - мы в равной степени
можем сказать, что мы боимся привидений и что мы боимся роста цен. Поэтому
теоретически допустимо, что было время, когда человеку эти духи казались
просто опасными, и он относился к ним точно так же, как и к тиграм.
Бесспорно то, что сейчас, по крайней мере, чувство запредельного существует,
и мы можем проследить его далеко в прошлом.
Современный пример можно найти (если только гордость не помешает нам
там его искать) в детской книжке Кеннета Грэма "Ветер в ивах", где Крыса и
Крот приближаются к Пану на острове.
- Крыса, - прошептал он, едва обретая дыхание и весь дрожа, - ты
боишься?
- Боюсь? - пробормотала Крыса, глаза которой сияли невыразимой любовью.
- Боюсь? Его? О нет, ничего подобного. Но все-таки - все-таки, о Крот, я
боюсь".
Уйдя на столетие в прошлое, мы находим обильные примеры у Вордсворда -
пожалуй, превосходнее всех место в первой книге "Прелюда", где он описывает
свои чувства во время гребли на озере, в украденной лодке. Углубившись еще
дальше в прошлое, мы находим весьма ясный и яркий пример в "Рыцарях короля
Артура", когда Гэлэхад "задрожал великою дрожью, я ко смерти обетованная
плоть узрела предметы духа". В начале нашей эры это чувство находит себе
выражение в "Апокалипсисе", где автор падает в ноги воскресшему Христу,
"словно мертвый". В языческой литературе мы находим у Овидия изображение
тенистой рощи на Авентине, о которой можно безошибочно сказать numen inest -
здесь обитают духи, или здесь ощутимо Присутствие, а Виргилий дает нам
дворец Латина, который "ужасен (horrendum) лесами и святостью (religione)
былых дней". Греческий фрагмент, без особых оснований приписываемый Эсхилу,
повествует о земле, море и горе, содрогающихся под "ужасным оком
Властелина". А в еще более отдаленные времена Иезекииль, рассказывая о
Богоявлении, говорит нам об ободьях, что они были "высоки и страшны" (Иез.
1:18), а Иаков, пробудившись ото сна, говорит: "как страшно сие место!"
(Быт. (28:17).
Мы не знаем, в каких глубинах истории зародилось это чувство.
Первобытный человек почти наверняка верил в вещи, которых привели бы нас в
волнение, если бы мы верили в них, и поэтому вполне вероятно, что трепет
перед запредельным столь же стар, что и само человечество. Но нас в первую
очередь волнует не то, когда он возник. Важно, что тем или иным образом он
обрел существование, что он имеет широкое распространение и не покидает
нашего сознания с развитием знаний и цивилизации.
Притом же, этот трепет не порожден видимой вселенной. Нет никакой
возможности провести логическую связь между простой опасностью и страхом
сверхъестественного, а тем более запредельного. Вы можете сказать: вполне
понятно, что первобытный человек, будучи окружен реальными опасностями, а
потому испуган, придумал сверхъестественное и запредельное. В каком-то
смысле так оно и есть, но давайте выясним, что мы имеем в виду. Вы считаете
это понятным и естественным, поскольку, имея ту же человеческую природу, что
и ваши отдаленные предки, вы можете вообразить аналогичную реакцию со своей
стороны на чреватое опасностью одиночество, и эта реакция будет естественной
в том смысле, что она будет отвечать человеческой природе. Но она ничуть не
"естественна", если. полагать, что идея потустороннего или запредельного уже
заключена в идее опасности, или что любое ощущение опасности и отвращение к
ранам и смерти, заключенное в нем, может дать хоть намек на понятие
потустороннего трепета или запредельного благоговения для разума, в котором
оно еще не заключено. Когда человек переходит от физического страха к
трепету и благоговению, он совершает резкий скачок и постигает нечто, что не
было "дано" физическими реальностями и логическими выводами из них, как
бывает дана опасность. Все попытки объяснения запредельного предполагают
объясняемый предмет - так антропологи производят его от страха перед
мертвыми, не объясняя, однако, почему мертвые (люди, бесспорно, из числа
наименее опасных) должны пробуждать к себе столь необычное чувство. Вопреки
всем подобным попыткам мы настаиваем, что трепет и благоговение - чувства
совершенно иного порядка, чем страх. Они заключены в природе интерпретации,
которую человек дает вселенной, и подобно тому, как простое перечисление
физических качеств красивого предмета никогда не включает в себя его
красоты, и не дает существу, лишенному эстетического опыта, ни малейшего
понятия о том, что мы считаем красотой, никакое фактическое описание среды
обитания человека не будет включать в себя потустороннего и запредельного
или даже намека на них. Похоже, что существует лишь два возможных взгляда на
этот предмет. Либо это простой трюк человеческого сознания, не
соответствующий ничему объективному и не служащий никакой биологической
функции, но не проявляющий ни малейшей тенденции к исчезновению из этого
сознания, достигшего полноты своего развития в поэте, философе или святом;
либо же это непосредственное восприятие сверхъестественной реальности,
которое следовало бы по справедливости именовать Откровением.
Запредельное не тождественно положительному в нравственном смысле, и
человек, охваченный благоговением, если предоставить его собственным
чувствам, будет склонен считать запредельный объект этих чувств лежащим "по
ту сторону добра и зла". Это приводит нас ко второму элементу религии. Все
известные нам из истории люди признавали существование какой-то
нравственности - то есть, их чувства по отношению к неким предлагаемым
поступкам выражаются словами "я должен" и "я не должен". Эти чувства в
каком-то отношении напоминают трепет - а именно, их нельзя логически вывести
из окружающей среды и материального опыта. Можно как угодно перетасовывать
"я хочу" и "я вынужден", и "мне бы следовало", и "я не дерзну", не получив в
результате ни малейшего намека на "должен" и "не должен". И, как и прежде,
попытки свести нравственный опыт к чему-то иному всегда содержат в виде
предпосылки именно то, что они пытаются объяснить, подобно тому как
знаменитый психоаналитик выводит его из доисторического отцеубийства. Если
отцеубийство вызвало чувство вины, то значит, люди понимали, что они не
должны были этого делать - не понимай они этого, не было бы и никакого
чувства вины. Нравственность, подобно запредельному трепету, есть скачок, в
результате которого человек выходит за грань всего, что дано ему в
фактическом опыте. И у нее есть одна характеристика, которая слишком
замечательна, чтобы ускользнуть от внимания. Нравственные уложения, принятые
у людей, могут быть различными - хотя, в конечном счете, не так сильно, как
часто утверждают, - но все они сходятся в том, что предписывают поведение,
которого их приверженцы не придерживаются. Люди, все как один, подлежат
осуждению, и не в соответствии с этическими кодексами, которые им чужды, а
со своими же собственными, и поэтому все люди чувствуют вину. Вторым
элементом религии является чувство не просто нравственного закона, но такого
нравственного закона, который одновременно и принят, и нарушен. Такое
чувство не является логическим - равно как и алогичным - умозаключением из
фактов опыта. Не принеси мы его в опыт, мы не могли бы его там обнаружить.
Либо это необъяснимая иллюзия, либо - откровение.
Моральный опыт и запредельный опыт настолько далеки от идентичности,
что в течение долгого времени они могут сосуществовать без взаимного
контакта. Во многих формах язычества почитание богов и этические диспуты
философов имеют очень мало общего друг с другом. Третья стадия (элемент)
религиозного развития возникает тогда, когда человек их отождествляет -
когда Запредельная Сила, вселяющая в него трепет, становится стражем
нравственности, перед которой у него есть обязательства. Это тоже может
показаться вам вполне "естественным". Что может быть естественнее для
дикаря, некогда одолеваемого трепетом и угрызениями, чем прийти к мысли, что
сила, повергающая его в трепет, есть также и власть, осуждающая его вину? И
действительно, это для человечества вполне естественно. Но - никоим образом
не очевидно. Истинное поведение вселенной, в которой обитает запредельное,
ни в какой мере не похоже на поведение, требуемое от нас нравственностью.