Страница:
-- Маленькая госпожа, поведай нам свою повесть. И не спеши, за нами
никто не гонится.
Аравита немедленно села, красиво скрестив ноги, и важно начала свой
рассказ. Надо сказать вам, что в этой стране и правду, и неправду
рассказывают особым слогом; этому учат с детства, как учат у нас писать
сочинения. Только рассказы эти слушать можно, а сочинений, если я не
ошибаюсь, не читает никто и никогда.
-- Меня зовут Аравитой, -- начала рассказчица. -- Я прихожусь
единственной дочерью могучему Кидраш-тархану, сыну Ришти-тархана, сына
Кидраш-тархана, сына Ильсомбрэз-тисрока, сына Ардиб-тисрока, потомка богини
Таш. Отец мой, владетель Калавара, наделен правом стоять в туфлях перед
Тисроком (да живет он вечно). Мать моя ушла к богам, и отец женился снова.
Один из моих братьев пал в бою с мятежниками, другой еще мал. Случилось так,
что мачеха меня невзлюбила, и солнце казалось ей черным, пока я жила в отчем
доме. Потому она и подговорила своего супруга, а моего отца, выдать меня за
Ахошту-тархана. Человек этот низок родом, но вошел в милость к Тисроку (да
живет он вечно), ибо льстив и весьма коварен, и стал тарханом, и получил во
владение города, а вскоре станет великим визирем, Годами он стар, видом
гнусен, кособок и повадкою схож с обезьяной. Но мой отец, повинуясь жене и
прельстившись его богатством, послал к нему гонцов, которых он милостиво
принял и прислал с ними послание о том, что женится на мне нынешним летом.
Когда я это узнала, солнце померкло для меня и я легла на ложе и
плакала целые сутки, Наутро я встала, умылась, велела оседлать кобылу по
имени Уинни, взяла кинжал моего брата, погибшего в западных битвах, и
поскакала в зеленый дол. Там я спешилась, разорвала мои одежды, чтобы сразу
найти сердце, и взмолилась к богам, чтобы поскорее оказаться там же, где
брат. Потом я закрыла глаза, сжала зубы, но тут кобыла моя промолвила как
дочь человеческая: "О, госпожа, не губи себя! Если ты останешься жить, ты
еще будешь счастлива, а мертвые -- мертвы".
-- Я выразилась не так красиво, -- заметила Уинни.
-- Ничего, госпожа, так надо! -- сказал ей Игого, наслаждавшийся
рассказом. -- Это высокий тархистанский стиль. Хозяйка твоя прекрасно им
владеет. Продолжай, тархина!
-- Услышав такие слова, -- продолжала Аравита, -- я подумала, что разум
мой помутился с горя, и устыдилась, ибо предки мои боялись смерти не больше,
чем комариного жала. Снова занесла я нож, но кобыла моя Уинни просунула
морду между ним и мною и обратилась ко мне с разумнейшей речью, ласково
укоряя меня, как мать укоряла бы дочь. Удивление мое было так сильно, что я
забыла и о себе, и об Ахоште. "Как ты научилась говорить, о кобыла?" --
обратилась я к ней, и она поведала то, что вы уже знаете: там, в Нарнии,
живут говорящие звери, и ее украли оттуда, когда она была жеребенком.
Рассказы ее о темных лесах и светлых реках, и кораблях, и замках были столь
прекрасны, что я воскликнула: "Молю тебя богиней Таш, и Азаротом, и
Зардинах, владычицей мрака, отвези меня в эту дивную землю!" -- "О, госпожа!
-- отвечала мне кобыла моя Уинни, -- в Нарнии ты обрела бы счастье, ибо там
ни одну девицу не выдают замуж насильно". Надежда вернулась ко мне и я
благодарила богов, что не успела себя убить. Мы решили вернуться домой и
украсть друг друга. Выполняя задуманное нами, я надела в доме отца лучшие
мои одежды и пела, и плясала, и притворялась веселой, а через несколько дней
обратилась к Кидраш-тархану с такими словами: "О, услада моих очей, могучий
Кидраш, разреши мне удалиться в лес на три дня с одной из моих прислужниц,
дабы принести тайные жертвы Зардинах, владычице мрака и девства, как и
подобает девице, выходящей замуж, ибо я вскоре уйду от нее к другим богам".
И он отвечал мне: "Услада моих очей, да будет так".
Покинув отца, я немедля отправилась к старейшему из его рабов, мудрому
советнику, который был мне нянькой в раннем детстве и любил меня больше, чем
воздух или ясный солнечный свет. Я велела ему написать за меня письмо. Он
рыдал и молил меня остаться дома, но потом смирился и сказал: "Слушаю, о
госпожа, и повинуюсь!". И я запечатала это письмо и спрятала его на груди.
-- А что там было написано? -- спросил Шаста.
-- Подожди, мой маленький друг, -- сказал Игого. -- Ты портишь рассказ.
Мы все узнаем в свое время. Продолжай, тархина.
-- Потом я кликнула рабыню и велела ей разбудить меня до зари, и
угостила ее вином, и подмешала к нему сонного зелья. Когда весь дом уснул, я
надела кольчугу погибшего брата, которая хранилась в моих покоях, взяла все
деньги, какие у меня были, и драгоценные камни, и еду. Я оседлала сама
кобылу мою Уинни, и еще до второй стражи мы с нею ушли -- не в лес, как
думал отец, а на север и на восток, к Ташбаану.
Я знала, что трое суток, не меньше, отец не будет искать меня,
обманутый моими словами. На четвертый же день мы были в городе Азым Балдах,
откуда идут дороги во все стороны нашего царства, и особо знатные тарханы
могут послать письмо с гонцами Тисрока (да живет он вечно). Потому я пошла к
начальнику этих гонцов и сказала; "О, несущий весть, вот письмо от
Ахошты-тархана к Кидрашу, владетелю Калавара! Возьми эти пять полумесяцев и
пошли гонца". А начальник сказал мне: "Слушаюсь и повинуюсь".
В этом письме было написано: "От Ахошты к Кидраш-тархану, привет и мир.
Во имя великой Таш, непобедимой, непостижимой, знай, что на пути к тебе я
милостью судеб встретил твою дочь, тархину Аравиту, которая приносила жертвы
великой Зардинах, как и подобает девице. Узнав, кто передо мною, я был
поражен ее красой и добродетелью. Сердце мое воспылало и солнце показалось
бы мне черным, если бы я не заключил с ней немедля брачный союз. Я принес
должные жертвы, в тот же час женился, и увез прекрасную в мой дом. Оба мы
молим и просим тебя поспешить к нам, дабы порадовать нас и ликом своим, и
речью, и захватить с собой приданое моей жены, которое нужно мне
незамедлительно, ибо я потратил немало на свадебный пир. Надеюсь и уповаю,
что тебя, моего истинного брата, не разгневает поспешность, вызванная лишь
тем, что я полюбил твою дочь великой любовью. Да хранят тебя боги".
Отдавши это письмо, я поспешила покинуть Азым Балдах, дабы миновать
Ташбаан к тому дню, когда отец мой прибудет туда или пришлет гонцов. На этом
пути за нами погнались львы и мы повстречались с вами.
-- А что было дальше с той девочкой? -- спросил Шаста.
-- Ее высекли, конечно, за то, что она проспала, -- ответила Аравита.
-- И очень хорошо, она ведь наушничала мачехе.
-- А по-моему, плохо, -- сказал Шаста.
-- Прости, о тебе не подумала, -- сказала Аравита.
-- И еще одного я не понял, -- продолжал он, -- ты не взрослая, ты не
старше меня, а то и моложе. Разве тебя можно выдать замуж?
Аравита не отвечала, но Игого сказал:
-- Шаста, не срамись! У тархистанских вельмож так заведено.
Шаста покраснел (хотя в темноте никто не заметил), смутился и долго
молчал. Игого тем временем поведал Аравите их историю, и Шасте показалось,
что он слишком часто упоминал всякие падения и неудачи. Видимо, конь считал,
что это забавно, хотя Аравита и не смеялась. Потом все легли спать.
Наутро все четверо продолжили свой путь, и Шаста думал, что вдвоем было
лучше. Теперь Игого беседовал не с ним, а с Аравитой. Благородный конь долго
жил в Тархистане, среди тарханов и тархин, и знал почти всех знакомых своей
неожиданной попутчицы. "Если ты был под Зулиндрехом, ты должен был видеть
Алимаша, моего родича", -- говорила Аравита, а он отвечал: "Ну, как же!
Колесница -- не то, что мы, кони, но все же он храбрый воин и добрый
человек. После битвы, когда мы взяли Тебеф, он дал мне много сахару". А то
начинал Игого: "Помню, у озера Мезраэль..." и Аравита вставляла: "Ах, там
жила моя подруга, Лазорилина. Дол Тысячи Запахов... Какие сады, какие цветы,
ах и ах!" Конь никак не думал оттеснить своего маленького приятеля, но тому
иногда так казалось. Когда встречаются существа одного круга, это выходит
само собой.
Уинни сильно робела перед таким конем и говорила немного. А хозяйка ее
-- или подруга -- ни разу не обратилась к Шасте.
Вскоре, однако, им пришлось подумать о другом. Они подходили к
Ташбаану. Селенья стали больше, дороги -- не так пустынны. Теперь они ехали
ночью, днем -- где-нибудь прятались, и часто спорили о том, что же им делать
в столице. Каждый предлагал свое и Аравита, быть может, обращалась чуть-чуть
приветливей к Шасте; человек становится лучше, когда обсуждает важные вещи,
а не просто болтает.
Игого считал, что самое главное -- условиться поточнее, где они
встретятся по ту сторону столицы, если их почему-либо разлучат. Он предлагал
старое кладбище -- там стояли усыпальницы древних королей, а за ними
начиналась пустыня. "Эти усыпальницы нельзя не заметить, они как огромные
ульи, -- говорил конь. -- И никто к ним не подойдет, здесь очень боятся
привидений". Аравита испугалась немного, но Игого ее заверил, что это --
пустые тархистанские толки. Шаста поспешил сказать, что он -- не тархистанец
и никаких привидений не боится. Так это было или не так, но Аравита сразу же
откликнулась (хотя и немного обиделась) и, конечно, сообщила, что не боится
и она. Итак, решили встретиться среди усыпальниц, когда минуют город и
успокоились, но тут Уинни тихо заметила, что надо еще его миновать.
-- Об этом, госпожа, мы потолкуем завтра, -- сказал Игого. -- Спать
пора.
Однако назавтра, уже перед самой столицей, они столковаться не могли.
Аравита предлагала переплыть ночью огибающую город реку, и вообще в Ташбаан
не заходить. Игого возразил ей, что для Уинни река эта широка, особенно --
со всадником (умолчав, что она широка и для него), да и вообще на ней и
днем, и ночью много лодок и судов. Как не заметить, что плывут две лошади, и
не проявить излишнего любопытства?
Шаста сказал, что лучше переплыть реку в другом, более узком месте, но
Игого объяснил, что там, по обе стороны, дворцы и сады, а в садах ночи
напролет веселятся тарханы и тархины. Именно в этих местах кто-нибудь
непременно узнает Аравиту, а может быть -- и мальчика.
-- Надо нам как-нибудь переодеться, -- сказал Шаста.
Уинни предложила идти прямо через город, от ворот до ворот, стараясь
держаться в густой толпе. Людям, сказала она, и впрямь хорошо бы
переодеться, чтобы походить на крестьян или на рабов, а седла и красивую
кольчугу завязать в тюки, которые они, лошади, понесут на спине. Тогда народ
подумает, что дети ведут вьючных лошадей.
-- Ну, знаешь ли! -- фыркнула Аравита. -- Кого-кого, а этого коня за
крестьянскую лошадь не примешь.
-- Надеюсь, -- вставил Игого, чуть-чуть прижимая уши.
-- Конечно, мой план не очень хорош, -- сказала Уинни, -- но иначе нам
не пройти. Нас с Игого давно не чистили, мы хуже выглядим -- ну, хотя бы
я... Если мы хорошенько выкатаемся в глине, и будем еле волочить ноги и
глядеть в землю, нас могут не заметить. Да, подстригите нам хвосты покороче,
и неровно, клочками.
-- Дорогая моя госпожа, -- сказал Игого, -- подумала ли ты, каково
предстать в таком виде? Это же столица!
-- Что поделаешь!.. -- сказала смиренная лошадь (она была еще и
разумной). -- Главное -- через столицу пройти.
Пришлось на все это согласиться. Шаста украл в деревне мешок-другой и
веревку (Игого назвал это "позаимствовал") и честно купил старую мальчишечью
рубаху для Аравиты.
Вернулся он, торжествуя, когда уже смеркалось. Все ждали его в роще, у
подножья холма, радуясь, что холм этот -- последний. С его вершины они уже
могли увидеть Ташбаан. "Только бы город пройти..." -- тихо сказал Шаста, а
Уинни ответила: "Ах, правда, правда!" Ночью они взобрались по тропке на холм
и, выйдя из под деревьев, увидели огромный город, сияющий тысячью огней.
Шаста, видевший это в первый раз, немного испугался, но все же поужинал и
поспал. Лошади разбудили его затемно.
Звезды еще сверкали, трава была влажной и очень холодной; далеко внизу,
справа, над морем, едва занималась заря. Аравита отошла за дерево и вскоре
вышла в мешковатой одежде, с узелком в руке. Узелок этот и кольчугу, и
ятаган, и седла сложили в мешки. Лошади уже перепачкались, как только могли;
чтобы подрезать им хвосты, пришлось снова вынуть ятаган. Хвосты подрезали
долго и не очень умело.
-- Ну, что это! -- сказал Игого. -- Ох, как бы я лягался, не будь я
говорящим конем! Мне казалось, вы подстрижете хвосты, а не повыдергиваете...
Было почти темно, пальцы коченели от холода, но в конце концов с делом
справились, поклажу нагрузили, взяли веревки (ими заменили уздечки и
поводья) и двинулись вниз. Занялся день.
-- Будем держаться вместе, сколько сможем, -- напомнил Игого. -- Если
же нас разлучат, встретимся на старом кладбище. Тот, кто придет туда первым,
будет ждать остальных.
-- Что бы ни случилось, -- сказал лошадям Шаста, -- не говорите ни
слова.
Сперва Шаста видел внизу только море мглы, над которым вставали купола
и шпили; но когда рассвело и туман рассеялся, он увидел больше. Широкая река
обнимала двумя рукавами великую столицу, одно из чудес света. По краю
острова стояла стена, укрепленная башенками -- их было так много, что Шаста
скоро перестал считать. Остров был, как круглый пирог -- посередине выше, и
склоны его густо покрывали дома; наверху же гордо высились дворец Тисрока и
храм богини Таш. Между домами причудливо вились улочки, обсаженные лимонными
и апельсиновыми деревьями, на крышах зеленели сады, повсюду пестрели и
переливались арки, колоннады, шпили, минареты, балконы, плоские крыши. Когда
серебряный купол засверкал на солнце, у Шасты сердце забилось от восторга.
-- Идем! -- не в первый раз сказал ему конь. Берега с обеих сторон были
покрыты густыми, как лес, садами, а когда спустились ниже и Шаста ощутил
сладостный запах фруктов и цветов, стало видно, что из-под деревьев
выглядывают белые домики. Еще через четверть часа путники шли меж беленых
стен, из-за которых свешивались густые ветви.
-- Ах, какая красота! -- восхищался Шаста.
-- Скорей бы она осталась позади, -- сказал Игого. -- К Северу, в
Нарнию!
И тут послышался какой-то звук, сперва -- тихий, потом -- громче.
Наконец, он заполнил все, он был красив, но так торжественен, что мог и
немножко испугать.
-- Это сигнал, -- объяснил конь. -- Сейчас откроют ворота.
Ну, госпожа моя Аравита, опусти плечи, ступай тяжелее. Забудь, что ты
-- тархина. Постарайся вообразить, что тобой всю жизнь помыкали.
-- Если на то пошло, -- ответила Аравита, -- почему бы и тебе не
согнуть немного шею? Забудь, что ты -- боевой конь.
-- Тише, -- сказал Игого. -- Мы пришли.
Так оно и было. Река перед ними разделялась на два рукава, и вода на
утреннем солнце ярко сверкала. Справа, немного подальше, белели паруса;
прямо впереди был высокий многоарочный мост. По мосту неспешно брели
крестьяне. Одни несли корзины на голове, другие вели осликов и мулов.
Путники наши как можно незаметней присоединились к ним.
-- В чем дело? -- шепнул Шаста Аравите, очень уж она надулась.
-- Тебе-то что! -- почти прошипела она. -- Что тебе Ташбаан! А меня
должны нести в паланкине, впереди -- солдаты, позади -- слуги... И прямо во
дворец, к Тисроку (да живет он вечно). Да, тебе что...
Шаста подумал, что все это очень глупо.
За мостом гордо высилась городская стена. Медные ворота были открыты;
по обе стороны, опираясь на копья, стояло человек пять солдат. Аравита
невольно подумала: "Они бы мигом встали прямо, если бы узнали, кто мой
отец!..", но друзья ее думали только о том, чтобы солдаты не обратили на них
внимания. К счастью, так и вышло, только один из них схватил морковку из
чьей-то корзины, бросил ее в Шасту, и крикнул, грубо хохоча:
-- Эй, парень! Худо тебе придется, если хозяин узнает, что ты возишь
поклажу на его коне!
Шаста испугался -- он понял, что ни один воин или вельможа не примет
Игого за вьючную лошадь, -- но все же смог ответить:
-- Он сам так велел!
Лучше бы ему промолчать -- солдат тут же ударил его по уху, и сказал:
-- Ты у меня научишься говорить со свободными! -- но больше их никто не
остановил. Шаста почти и не плакал, к битью он привык.
За стеной столица показалась ему не такой красивой. Улицы были узкие и
грязные, стены -- сплошные, без окон, народу -- гораздо больше, чем он
думал.
Крестьяне шли на рынок, но были тут и водоносы, и торговцы сластями, и
носильщики, и нищие, и босоногие рабы, и бродячие собаки, и куры. Если бы вы
оказались там, вы бы прежде всего ощутили запах немытого тела, грязной
шерсти, лука, чеснока, мусора и помоев.
Шаста делал вид, что ведет всех, но вел Игого, указывая носом, куда
свернуть. Они поднимались вверх, сильно петляя, и вышли наконец на
обсаженную деревьями улицу. Воздух тут был получше. С одной стороны стояли
дома, а с другой, за зеленью, виднелись крыши на уступе пониже, и даже река
далеко внизу. Чем выше подымались наши путники, тем становилось чище и
красивей. Все чаще попадались статуи богов и героев (скорее величественные,
чем красивые), пальмы и аркады бросали тень на раскаленные плиты мостовой.
За арками ворот зеленели деревья, пестрели цветы, сверкали фонтаны, и Шаста
подумал, что там совсем неплохо.
Толпа, однако, была по-прежнему густой. Идти приходилось медленно,
нередко -- останавливаться; то и дело раздавался крик: "Дорогу, дорогу,
дорогу тархану" -- или: "... тархине" -- или: "... пятнадцатому визирю" --
или "... посланнику" -- и все, кто шел по улице, прижимались к стене, а над
головами Шаста видел носилки, которые несли на обнаженных плечах шесть
великанов-рабов. В Тархистане только один закон уличного движения; уступи
дорогу тому, кто важнее, если не хочешь, чтобы тебя хлестнули бичом или
укололи копьем.
На очень красивой улице, почти у вершины (где стоял дворец Тисрока)
случилась самая неприятная из этих встреч.
-- Дорогу светлоликому королю, гостю Тисрока (да живет он вечно!), --
закричал зычный голос. -- Дорогу владыкам Нарнии!
Шаста посторонился и потянул за собой Игого; но ни один конь, даже
говорящий, не любит пятиться задом. Тут их толкнула женщина с корзинкой,
приговаривая: "Лезут, сами не знают...", кто-то выскочил сбоку -- и бедный
Шаста, неведомо как, выпустил поводья. Толпа тем временем стала такой
плотной, что отодвинуться дальше к стене он не мог; и волей-неволей оказался
в первом ряду.
То, что он увидел, ему понравилось. Такого он здесь еще не встречал.
Тархистанец был один -- тот, что кричал: "Дорогу!.." Носилок не было, все
шли пешком, человек шесть, и Шаста очень удивился. Во-первых, они были
светлые, белокожие, как он, а двое из них -- и белокурые. Одеты они были
тоже не так, как одеваются в Тархистане -- без шаровар и без халатов, в
чем-то вроде рубах до колена (одна -- зеленая, как лес, две ярко-желтые, две
голубые). Вместо тюрбанов -- не у всех, у некоторых, были стальные или
серебряные шапочки, усыпанные драгоценными камнями, а у одного -- еще и с
крылышками. Мечи у них были длинные, прямые, а не изогнутые, как ятаган. А
главное -- в них самих он не заметил и следа присущей здешним вельможам
важности. Они улыбались, смеялись, один -- насвистывал и сразу было видно,
что они рады подружиться с любым, кто с ними хорош, и просто не замечают
тех, кто с ними неприветлив. Глядя на них, Шаста подумал, что в жизни не
видел таких приятных людей.
Однако насладиться зрелищем он не успел, ибо тот, кто шел впереди,
воскликнул:
-- Вот он, смотрите!
И схватил его за плечо.
-- Как не стыдно, ваше высочество! -- продолжал он. -- Королева Сьюзен
глаза выплакала. Где же это видано, пропасть на всю ночь?! Куда вы
подевались? -- Шаста спрятался бы под брюхом у коня, или в толпе, но не мог
-- светлые люди окружили его, а один держал.
Конечно, он хотел сказать, что он -- бедный сын рыбака, и непонятный
вельможа ошибся, но тогда пришлось бы объяснить, где он взял коня, и кто
такая Аравита. Он оглянулся, чтобы Игого помог ему, но тот не собирался
оповещать толпу о своем особом даре. Что до Аравиты, на нее Шаста и
взглянуть не смел, чтобы ее не выдать. Да и времени не было -- глава
белокожих сказал:
-- Будь любезен, Перидан, возьми его высочество за руку, я возьму за
другую. Ну, идем. Обрадуем поскорей сестру нашу королеву.
Потом человек этот (наверное, король, потому что все говорили ему "ваше
величество") принялся расспрашивать Шасту, где он был, как выбрался из дому,
куда дел одежду, не стыдно ли ему, и так далее. Правда, он сказал не
"стыдно", а "совестно".
Шаста молчал, ибо не мог придумать, что бы такое ответить -- и не
попасть в беду.
-- Молчишь? -- сказал король. -- Знаешь, принц, тебе это не пристало!
Сбежать может всякий мальчик. Но наследник Орландии не станет трусить, как
тархистанский раб.
Тут Шаста совсем расстроился, ибо молодой король понравился ему больше
всех взрослых, которых он видел, и он захотел тоже ему понравиться.
Держа за обе руки, незнакомцы провели его узкой улочкой, спустились по
ветхим ступенькам, и поднялись по красивой лестнице к широким воротам в
беленой стене, по обе стороны которых росли кипарисы. За воротами и дальше,
за аркой, оказался двор или, скорее, сад. В самой середине журчал прозрачный
фонтан. Вокруг него, на мягкой траве, росли апельсиновые деревья; белые
стены были увиты розами.
Пыль и грохот исчезли. Белокожие люди вошли в какую-то дверь,
тархистанец -- остался. Миновав коридор, где мраморный пол приятно холодил
ноги, они прошли несколько ступенек -- и Шасту ослепила светлая большая
комната, окнами на север, так что солнце здесь не пекло. По стенам стояли
низкие диваны, на них лежали расшитые подушки, народу было много, и очень
странного. Но Шаста не успел толком об этом подумать, ибо самая красивая
девушка, какую он только видел, кинулась к ним и стала его целовать.
-- О, Корин, Корин! -- плача восклицала она. -- Как ты мог!? Что я
сказала бы королю Луму? Мы же с тобой такие друзья! Орландия с Нарнией --
всегда в мире, а тут они бы поссорились... Как ты мог? Как тебе не совестно?
"Меня принимают за принца какой-то Орландии, -- думал Шаста. -- А они,
должно быть, из Нарнии. Где же этот Корин, хотел бы я знать?" Но мысли эти
не подсказали ему, как ответить.
-- Где ты был? -- спрашивала прекрасная девушка, обнимая его; и он
ответил, наконец:
-- Я... я н-не знаю...
-- Вот видишь, Сьюзен, -- сказал король. -- Ничего не говорит, даже
солгать не хочет.
-- Ваши величества! Королева Сьюзен! Король Эдмунд! -- послышался голос
и, обернувшись, Шаста чуть не подпрыгнул от удивленья. Говоривший (из тех
странных людей, которых он заметил, войдя в комнату) был не выше его, и от
пояса вверх вполне походил на человека, а ноги у него были лохматые и с
копытцами, сзади же торчал хвост. Кожа у него была красноватая, волосы
вились, а из них торчали маленькие рожки. То был фавн -- Шаста в жизни их не
видел, но мы с вами знаем из повести о Льве и Колдунье, кто они такие.
Надеюсь, вам приятно узнать, что фавн был тот самый, которого Люси, сестра
королевы Сьюзен, встретила в Нарнии, как только туда попала. Теперь он
постарел, ибо Питер, Сьюзен, Эдмунд и Люси уже несколько лет правили
Нарнией.
-- У его высочества, -- продолжал фавн, -- легкий солнечный удар.
Взгляните на него! Он ничего не помнит. Он даже не понимает, где он!
Тогда все перестали расспрашивать Шасту и ругать его, и положили на
мягкий диван, и дали ему ледяного шербета в золотой чаше и сказали, чтоб он
не волновался. Такого с ним в жизни не бывало, он даже не думал, что есть
такие мягкие ложа и такие вкусные напитки. Конечно, он беспокоился, что с
друзьями, и прикидывал, как бы сбежать, и гадал, что с этим Корином, но все
эти заботы как-то меркли. Думая о том, что вскоре его и покормят, он
рассматривал занятнейшие существа, которых тут было немало.
За фавном стояли два гнома (их он тоже никогда не видел) и очень
большой ворон. Прочие были люди, взрослые, но молодые, с приветливыми лицами
и веселыми, добрыми голосами. Шаста стал прислушиваться к их разговору.
-- Ну, Сьюзен, -- говорил король той девушке, которая целовала Шасту.
-- Мы торчим тут три недели с лишним. Что же ты решила? Хочешь ты выйти за
своего темнолицего царевича?
Королева покачала головой.
-- Нет, дорогой брат, -- сказала она. -- Ни за какие сокровища
Ташбаана. (А Шаста подумал: "Ах, вон что! Они король и королева, но не муж и
жена, а брат и сестра".) -- Признаюсь, -- сказал король, -- я меньше любил
бы тебя, скажи ты иначе. Когда он гостил в Кэр-Паравеле, я удивлялся, что ты
в нем нашла.
-- Прости меня, Эдмунд, -- сказала королева, -- я такая глупая! Но
вспомни, там, у нас, он был иной. Какие он давал пиры, как дрался на
турнирах, как любезно и милостиво говорил целую неделю! А здесь, у себя, он
совершенно другой.
-- Стар-ро, как мир-р! -- прокаркал ворон. -- Недаром говорится: "В
берлоге не побываешь -- медведя не узнаешь".
-- Вот именно, -- сказал один из гномов. -- И еще: "Вместе не поживешь,
друг друга не поймешь".
-- Да, -- сказал король, -- теперь мы увидели его дома, а не в гостях.
Здесь, у себя, он гордый, жестокий, распутный бездельник.
-- Асланом тебя прошу, -- сказала королева, -- уедем сегодня!
-- Не так все просто, сестра, -- отвечал король. -- Сейчас я открою, о
чем думал последние дни. Перидан, будь добр, затвори дверь, да погляди, нет
ли кого за дверью. Так. Теперь мы поговорим о важных и тайных делах.
Все стали серьезны, а королева Сьюзен подбежала к брату.
-- Эдмунд! -- воскликнула она. -- Что случилось? У тебя такие страшные
глаза!..
-- Дорогая сестра и королева, -- сказал король Эдмунд, -- пришло тебе
время доказать свою отвагу. Не стану скрывать, нам грозит большая опасность.
никто не гонится.
Аравита немедленно села, красиво скрестив ноги, и важно начала свой
рассказ. Надо сказать вам, что в этой стране и правду, и неправду
рассказывают особым слогом; этому учат с детства, как учат у нас писать
сочинения. Только рассказы эти слушать можно, а сочинений, если я не
ошибаюсь, не читает никто и никогда.
-- Меня зовут Аравитой, -- начала рассказчица. -- Я прихожусь
единственной дочерью могучему Кидраш-тархану, сыну Ришти-тархана, сына
Кидраш-тархана, сына Ильсомбрэз-тисрока, сына Ардиб-тисрока, потомка богини
Таш. Отец мой, владетель Калавара, наделен правом стоять в туфлях перед
Тисроком (да живет он вечно). Мать моя ушла к богам, и отец женился снова.
Один из моих братьев пал в бою с мятежниками, другой еще мал. Случилось так,
что мачеха меня невзлюбила, и солнце казалось ей черным, пока я жила в отчем
доме. Потому она и подговорила своего супруга, а моего отца, выдать меня за
Ахошту-тархана. Человек этот низок родом, но вошел в милость к Тисроку (да
живет он вечно), ибо льстив и весьма коварен, и стал тарханом, и получил во
владение города, а вскоре станет великим визирем, Годами он стар, видом
гнусен, кособок и повадкою схож с обезьяной. Но мой отец, повинуясь жене и
прельстившись его богатством, послал к нему гонцов, которых он милостиво
принял и прислал с ними послание о том, что женится на мне нынешним летом.
Когда я это узнала, солнце померкло для меня и я легла на ложе и
плакала целые сутки, Наутро я встала, умылась, велела оседлать кобылу по
имени Уинни, взяла кинжал моего брата, погибшего в западных битвах, и
поскакала в зеленый дол. Там я спешилась, разорвала мои одежды, чтобы сразу
найти сердце, и взмолилась к богам, чтобы поскорее оказаться там же, где
брат. Потом я закрыла глаза, сжала зубы, но тут кобыла моя промолвила как
дочь человеческая: "О, госпожа, не губи себя! Если ты останешься жить, ты
еще будешь счастлива, а мертвые -- мертвы".
-- Я выразилась не так красиво, -- заметила Уинни.
-- Ничего, госпожа, так надо! -- сказал ей Игого, наслаждавшийся
рассказом. -- Это высокий тархистанский стиль. Хозяйка твоя прекрасно им
владеет. Продолжай, тархина!
-- Услышав такие слова, -- продолжала Аравита, -- я подумала, что разум
мой помутился с горя, и устыдилась, ибо предки мои боялись смерти не больше,
чем комариного жала. Снова занесла я нож, но кобыла моя Уинни просунула
морду между ним и мною и обратилась ко мне с разумнейшей речью, ласково
укоряя меня, как мать укоряла бы дочь. Удивление мое было так сильно, что я
забыла и о себе, и об Ахоште. "Как ты научилась говорить, о кобыла?" --
обратилась я к ней, и она поведала то, что вы уже знаете: там, в Нарнии,
живут говорящие звери, и ее украли оттуда, когда она была жеребенком.
Рассказы ее о темных лесах и светлых реках, и кораблях, и замках были столь
прекрасны, что я воскликнула: "Молю тебя богиней Таш, и Азаротом, и
Зардинах, владычицей мрака, отвези меня в эту дивную землю!" -- "О, госпожа!
-- отвечала мне кобыла моя Уинни, -- в Нарнии ты обрела бы счастье, ибо там
ни одну девицу не выдают замуж насильно". Надежда вернулась ко мне и я
благодарила богов, что не успела себя убить. Мы решили вернуться домой и
украсть друг друга. Выполняя задуманное нами, я надела в доме отца лучшие
мои одежды и пела, и плясала, и притворялась веселой, а через несколько дней
обратилась к Кидраш-тархану с такими словами: "О, услада моих очей, могучий
Кидраш, разреши мне удалиться в лес на три дня с одной из моих прислужниц,
дабы принести тайные жертвы Зардинах, владычице мрака и девства, как и
подобает девице, выходящей замуж, ибо я вскоре уйду от нее к другим богам".
И он отвечал мне: "Услада моих очей, да будет так".
Покинув отца, я немедля отправилась к старейшему из его рабов, мудрому
советнику, который был мне нянькой в раннем детстве и любил меня больше, чем
воздух или ясный солнечный свет. Я велела ему написать за меня письмо. Он
рыдал и молил меня остаться дома, но потом смирился и сказал: "Слушаю, о
госпожа, и повинуюсь!". И я запечатала это письмо и спрятала его на груди.
-- А что там было написано? -- спросил Шаста.
-- Подожди, мой маленький друг, -- сказал Игого. -- Ты портишь рассказ.
Мы все узнаем в свое время. Продолжай, тархина.
-- Потом я кликнула рабыню и велела ей разбудить меня до зари, и
угостила ее вином, и подмешала к нему сонного зелья. Когда весь дом уснул, я
надела кольчугу погибшего брата, которая хранилась в моих покоях, взяла все
деньги, какие у меня были, и драгоценные камни, и еду. Я оседлала сама
кобылу мою Уинни, и еще до второй стражи мы с нею ушли -- не в лес, как
думал отец, а на север и на восток, к Ташбаану.
Я знала, что трое суток, не меньше, отец не будет искать меня,
обманутый моими словами. На четвертый же день мы были в городе Азым Балдах,
откуда идут дороги во все стороны нашего царства, и особо знатные тарханы
могут послать письмо с гонцами Тисрока (да живет он вечно). Потому я пошла к
начальнику этих гонцов и сказала; "О, несущий весть, вот письмо от
Ахошты-тархана к Кидрашу, владетелю Калавара! Возьми эти пять полумесяцев и
пошли гонца". А начальник сказал мне: "Слушаюсь и повинуюсь".
В этом письме было написано: "От Ахошты к Кидраш-тархану, привет и мир.
Во имя великой Таш, непобедимой, непостижимой, знай, что на пути к тебе я
милостью судеб встретил твою дочь, тархину Аравиту, которая приносила жертвы
великой Зардинах, как и подобает девице. Узнав, кто передо мною, я был
поражен ее красой и добродетелью. Сердце мое воспылало и солнце показалось
бы мне черным, если бы я не заключил с ней немедля брачный союз. Я принес
должные жертвы, в тот же час женился, и увез прекрасную в мой дом. Оба мы
молим и просим тебя поспешить к нам, дабы порадовать нас и ликом своим, и
речью, и захватить с собой приданое моей жены, которое нужно мне
незамедлительно, ибо я потратил немало на свадебный пир. Надеюсь и уповаю,
что тебя, моего истинного брата, не разгневает поспешность, вызванная лишь
тем, что я полюбил твою дочь великой любовью. Да хранят тебя боги".
Отдавши это письмо, я поспешила покинуть Азым Балдах, дабы миновать
Ташбаан к тому дню, когда отец мой прибудет туда или пришлет гонцов. На этом
пути за нами погнались львы и мы повстречались с вами.
-- А что было дальше с той девочкой? -- спросил Шаста.
-- Ее высекли, конечно, за то, что она проспала, -- ответила Аравита.
-- И очень хорошо, она ведь наушничала мачехе.
-- А по-моему, плохо, -- сказал Шаста.
-- Прости, о тебе не подумала, -- сказала Аравита.
-- И еще одного я не понял, -- продолжал он, -- ты не взрослая, ты не
старше меня, а то и моложе. Разве тебя можно выдать замуж?
Аравита не отвечала, но Игого сказал:
-- Шаста, не срамись! У тархистанских вельмож так заведено.
Шаста покраснел (хотя в темноте никто не заметил), смутился и долго
молчал. Игого тем временем поведал Аравите их историю, и Шасте показалось,
что он слишком часто упоминал всякие падения и неудачи. Видимо, конь считал,
что это забавно, хотя Аравита и не смеялась. Потом все легли спать.
Наутро все четверо продолжили свой путь, и Шаста думал, что вдвоем было
лучше. Теперь Игого беседовал не с ним, а с Аравитой. Благородный конь долго
жил в Тархистане, среди тарханов и тархин, и знал почти всех знакомых своей
неожиданной попутчицы. "Если ты был под Зулиндрехом, ты должен был видеть
Алимаша, моего родича", -- говорила Аравита, а он отвечал: "Ну, как же!
Колесница -- не то, что мы, кони, но все же он храбрый воин и добрый
человек. После битвы, когда мы взяли Тебеф, он дал мне много сахару". А то
начинал Игого: "Помню, у озера Мезраэль..." и Аравита вставляла: "Ах, там
жила моя подруга, Лазорилина. Дол Тысячи Запахов... Какие сады, какие цветы,
ах и ах!" Конь никак не думал оттеснить своего маленького приятеля, но тому
иногда так казалось. Когда встречаются существа одного круга, это выходит
само собой.
Уинни сильно робела перед таким конем и говорила немного. А хозяйка ее
-- или подруга -- ни разу не обратилась к Шасте.
Вскоре, однако, им пришлось подумать о другом. Они подходили к
Ташбаану. Селенья стали больше, дороги -- не так пустынны. Теперь они ехали
ночью, днем -- где-нибудь прятались, и часто спорили о том, что же им делать
в столице. Каждый предлагал свое и Аравита, быть может, обращалась чуть-чуть
приветливей к Шасте; человек становится лучше, когда обсуждает важные вещи,
а не просто болтает.
Игого считал, что самое главное -- условиться поточнее, где они
встретятся по ту сторону столицы, если их почему-либо разлучат. Он предлагал
старое кладбище -- там стояли усыпальницы древних королей, а за ними
начиналась пустыня. "Эти усыпальницы нельзя не заметить, они как огромные
ульи, -- говорил конь. -- И никто к ним не подойдет, здесь очень боятся
привидений". Аравита испугалась немного, но Игого ее заверил, что это --
пустые тархистанские толки. Шаста поспешил сказать, что он -- не тархистанец
и никаких привидений не боится. Так это было или не так, но Аравита сразу же
откликнулась (хотя и немного обиделась) и, конечно, сообщила, что не боится
и она. Итак, решили встретиться среди усыпальниц, когда минуют город и
успокоились, но тут Уинни тихо заметила, что надо еще его миновать.
-- Об этом, госпожа, мы потолкуем завтра, -- сказал Игого. -- Спать
пора.
Однако назавтра, уже перед самой столицей, они столковаться не могли.
Аравита предлагала переплыть ночью огибающую город реку, и вообще в Ташбаан
не заходить. Игого возразил ей, что для Уинни река эта широка, особенно --
со всадником (умолчав, что она широка и для него), да и вообще на ней и
днем, и ночью много лодок и судов. Как не заметить, что плывут две лошади, и
не проявить излишнего любопытства?
Шаста сказал, что лучше переплыть реку в другом, более узком месте, но
Игого объяснил, что там, по обе стороны, дворцы и сады, а в садах ночи
напролет веселятся тарханы и тархины. Именно в этих местах кто-нибудь
непременно узнает Аравиту, а может быть -- и мальчика.
-- Надо нам как-нибудь переодеться, -- сказал Шаста.
Уинни предложила идти прямо через город, от ворот до ворот, стараясь
держаться в густой толпе. Людям, сказала она, и впрямь хорошо бы
переодеться, чтобы походить на крестьян или на рабов, а седла и красивую
кольчугу завязать в тюки, которые они, лошади, понесут на спине. Тогда народ
подумает, что дети ведут вьючных лошадей.
-- Ну, знаешь ли! -- фыркнула Аравита. -- Кого-кого, а этого коня за
крестьянскую лошадь не примешь.
-- Надеюсь, -- вставил Игого, чуть-чуть прижимая уши.
-- Конечно, мой план не очень хорош, -- сказала Уинни, -- но иначе нам
не пройти. Нас с Игого давно не чистили, мы хуже выглядим -- ну, хотя бы
я... Если мы хорошенько выкатаемся в глине, и будем еле волочить ноги и
глядеть в землю, нас могут не заметить. Да, подстригите нам хвосты покороче,
и неровно, клочками.
-- Дорогая моя госпожа, -- сказал Игого, -- подумала ли ты, каково
предстать в таком виде? Это же столица!
-- Что поделаешь!.. -- сказала смиренная лошадь (она была еще и
разумной). -- Главное -- через столицу пройти.
Пришлось на все это согласиться. Шаста украл в деревне мешок-другой и
веревку (Игого назвал это "позаимствовал") и честно купил старую мальчишечью
рубаху для Аравиты.
Вернулся он, торжествуя, когда уже смеркалось. Все ждали его в роще, у
подножья холма, радуясь, что холм этот -- последний. С его вершины они уже
могли увидеть Ташбаан. "Только бы город пройти..." -- тихо сказал Шаста, а
Уинни ответила: "Ах, правда, правда!" Ночью они взобрались по тропке на холм
и, выйдя из под деревьев, увидели огромный город, сияющий тысячью огней.
Шаста, видевший это в первый раз, немного испугался, но все же поужинал и
поспал. Лошади разбудили его затемно.
Звезды еще сверкали, трава была влажной и очень холодной; далеко внизу,
справа, над морем, едва занималась заря. Аравита отошла за дерево и вскоре
вышла в мешковатой одежде, с узелком в руке. Узелок этот и кольчугу, и
ятаган, и седла сложили в мешки. Лошади уже перепачкались, как только могли;
чтобы подрезать им хвосты, пришлось снова вынуть ятаган. Хвосты подрезали
долго и не очень умело.
-- Ну, что это! -- сказал Игого. -- Ох, как бы я лягался, не будь я
говорящим конем! Мне казалось, вы подстрижете хвосты, а не повыдергиваете...
Было почти темно, пальцы коченели от холода, но в конце концов с делом
справились, поклажу нагрузили, взяли веревки (ими заменили уздечки и
поводья) и двинулись вниз. Занялся день.
-- Будем держаться вместе, сколько сможем, -- напомнил Игого. -- Если
же нас разлучат, встретимся на старом кладбище. Тот, кто придет туда первым,
будет ждать остальных.
-- Что бы ни случилось, -- сказал лошадям Шаста, -- не говорите ни
слова.
Сперва Шаста видел внизу только море мглы, над которым вставали купола
и шпили; но когда рассвело и туман рассеялся, он увидел больше. Широкая река
обнимала двумя рукавами великую столицу, одно из чудес света. По краю
острова стояла стена, укрепленная башенками -- их было так много, что Шаста
скоро перестал считать. Остров был, как круглый пирог -- посередине выше, и
склоны его густо покрывали дома; наверху же гордо высились дворец Тисрока и
храм богини Таш. Между домами причудливо вились улочки, обсаженные лимонными
и апельсиновыми деревьями, на крышах зеленели сады, повсюду пестрели и
переливались арки, колоннады, шпили, минареты, балконы, плоские крыши. Когда
серебряный купол засверкал на солнце, у Шасты сердце забилось от восторга.
-- Идем! -- не в первый раз сказал ему конь. Берега с обеих сторон были
покрыты густыми, как лес, садами, а когда спустились ниже и Шаста ощутил
сладостный запах фруктов и цветов, стало видно, что из-под деревьев
выглядывают белые домики. Еще через четверть часа путники шли меж беленых
стен, из-за которых свешивались густые ветви.
-- Ах, какая красота! -- восхищался Шаста.
-- Скорей бы она осталась позади, -- сказал Игого. -- К Северу, в
Нарнию!
И тут послышался какой-то звук, сперва -- тихий, потом -- громче.
Наконец, он заполнил все, он был красив, но так торжественен, что мог и
немножко испугать.
-- Это сигнал, -- объяснил конь. -- Сейчас откроют ворота.
Ну, госпожа моя Аравита, опусти плечи, ступай тяжелее. Забудь, что ты
-- тархина. Постарайся вообразить, что тобой всю жизнь помыкали.
-- Если на то пошло, -- ответила Аравита, -- почему бы и тебе не
согнуть немного шею? Забудь, что ты -- боевой конь.
-- Тише, -- сказал Игого. -- Мы пришли.
Так оно и было. Река перед ними разделялась на два рукава, и вода на
утреннем солнце ярко сверкала. Справа, немного подальше, белели паруса;
прямо впереди был высокий многоарочный мост. По мосту неспешно брели
крестьяне. Одни несли корзины на голове, другие вели осликов и мулов.
Путники наши как можно незаметней присоединились к ним.
-- В чем дело? -- шепнул Шаста Аравите, очень уж она надулась.
-- Тебе-то что! -- почти прошипела она. -- Что тебе Ташбаан! А меня
должны нести в паланкине, впереди -- солдаты, позади -- слуги... И прямо во
дворец, к Тисроку (да живет он вечно). Да, тебе что...
Шаста подумал, что все это очень глупо.
За мостом гордо высилась городская стена. Медные ворота были открыты;
по обе стороны, опираясь на копья, стояло человек пять солдат. Аравита
невольно подумала: "Они бы мигом встали прямо, если бы узнали, кто мой
отец!..", но друзья ее думали только о том, чтобы солдаты не обратили на них
внимания. К счастью, так и вышло, только один из них схватил морковку из
чьей-то корзины, бросил ее в Шасту, и крикнул, грубо хохоча:
-- Эй, парень! Худо тебе придется, если хозяин узнает, что ты возишь
поклажу на его коне!
Шаста испугался -- он понял, что ни один воин или вельможа не примет
Игого за вьючную лошадь, -- но все же смог ответить:
-- Он сам так велел!
Лучше бы ему промолчать -- солдат тут же ударил его по уху, и сказал:
-- Ты у меня научишься говорить со свободными! -- но больше их никто не
остановил. Шаста почти и не плакал, к битью он привык.
За стеной столица показалась ему не такой красивой. Улицы были узкие и
грязные, стены -- сплошные, без окон, народу -- гораздо больше, чем он
думал.
Крестьяне шли на рынок, но были тут и водоносы, и торговцы сластями, и
носильщики, и нищие, и босоногие рабы, и бродячие собаки, и куры. Если бы вы
оказались там, вы бы прежде всего ощутили запах немытого тела, грязной
шерсти, лука, чеснока, мусора и помоев.
Шаста делал вид, что ведет всех, но вел Игого, указывая носом, куда
свернуть. Они поднимались вверх, сильно петляя, и вышли наконец на
обсаженную деревьями улицу. Воздух тут был получше. С одной стороны стояли
дома, а с другой, за зеленью, виднелись крыши на уступе пониже, и даже река
далеко внизу. Чем выше подымались наши путники, тем становилось чище и
красивей. Все чаще попадались статуи богов и героев (скорее величественные,
чем красивые), пальмы и аркады бросали тень на раскаленные плиты мостовой.
За арками ворот зеленели деревья, пестрели цветы, сверкали фонтаны, и Шаста
подумал, что там совсем неплохо.
Толпа, однако, была по-прежнему густой. Идти приходилось медленно,
нередко -- останавливаться; то и дело раздавался крик: "Дорогу, дорогу,
дорогу тархану" -- или: "... тархине" -- или: "... пятнадцатому визирю" --
или "... посланнику" -- и все, кто шел по улице, прижимались к стене, а над
головами Шаста видел носилки, которые несли на обнаженных плечах шесть
великанов-рабов. В Тархистане только один закон уличного движения; уступи
дорогу тому, кто важнее, если не хочешь, чтобы тебя хлестнули бичом или
укололи копьем.
На очень красивой улице, почти у вершины (где стоял дворец Тисрока)
случилась самая неприятная из этих встреч.
-- Дорогу светлоликому королю, гостю Тисрока (да живет он вечно!), --
закричал зычный голос. -- Дорогу владыкам Нарнии!
Шаста посторонился и потянул за собой Игого; но ни один конь, даже
говорящий, не любит пятиться задом. Тут их толкнула женщина с корзинкой,
приговаривая: "Лезут, сами не знают...", кто-то выскочил сбоку -- и бедный
Шаста, неведомо как, выпустил поводья. Толпа тем временем стала такой
плотной, что отодвинуться дальше к стене он не мог; и волей-неволей оказался
в первом ряду.
То, что он увидел, ему понравилось. Такого он здесь еще не встречал.
Тархистанец был один -- тот, что кричал: "Дорогу!.." Носилок не было, все
шли пешком, человек шесть, и Шаста очень удивился. Во-первых, они были
светлые, белокожие, как он, а двое из них -- и белокурые. Одеты они были
тоже не так, как одеваются в Тархистане -- без шаровар и без халатов, в
чем-то вроде рубах до колена (одна -- зеленая, как лес, две ярко-желтые, две
голубые). Вместо тюрбанов -- не у всех, у некоторых, были стальные или
серебряные шапочки, усыпанные драгоценными камнями, а у одного -- еще и с
крылышками. Мечи у них были длинные, прямые, а не изогнутые, как ятаган. А
главное -- в них самих он не заметил и следа присущей здешним вельможам
важности. Они улыбались, смеялись, один -- насвистывал и сразу было видно,
что они рады подружиться с любым, кто с ними хорош, и просто не замечают
тех, кто с ними неприветлив. Глядя на них, Шаста подумал, что в жизни не
видел таких приятных людей.
Однако насладиться зрелищем он не успел, ибо тот, кто шел впереди,
воскликнул:
-- Вот он, смотрите!
И схватил его за плечо.
-- Как не стыдно, ваше высочество! -- продолжал он. -- Королева Сьюзен
глаза выплакала. Где же это видано, пропасть на всю ночь?! Куда вы
подевались? -- Шаста спрятался бы под брюхом у коня, или в толпе, но не мог
-- светлые люди окружили его, а один держал.
Конечно, он хотел сказать, что он -- бедный сын рыбака, и непонятный
вельможа ошибся, но тогда пришлось бы объяснить, где он взял коня, и кто
такая Аравита. Он оглянулся, чтобы Игого помог ему, но тот не собирался
оповещать толпу о своем особом даре. Что до Аравиты, на нее Шаста и
взглянуть не смел, чтобы ее не выдать. Да и времени не было -- глава
белокожих сказал:
-- Будь любезен, Перидан, возьми его высочество за руку, я возьму за
другую. Ну, идем. Обрадуем поскорей сестру нашу королеву.
Потом человек этот (наверное, король, потому что все говорили ему "ваше
величество") принялся расспрашивать Шасту, где он был, как выбрался из дому,
куда дел одежду, не стыдно ли ему, и так далее. Правда, он сказал не
"стыдно", а "совестно".
Шаста молчал, ибо не мог придумать, что бы такое ответить -- и не
попасть в беду.
-- Молчишь? -- сказал король. -- Знаешь, принц, тебе это не пристало!
Сбежать может всякий мальчик. Но наследник Орландии не станет трусить, как
тархистанский раб.
Тут Шаста совсем расстроился, ибо молодой король понравился ему больше
всех взрослых, которых он видел, и он захотел тоже ему понравиться.
Держа за обе руки, незнакомцы провели его узкой улочкой, спустились по
ветхим ступенькам, и поднялись по красивой лестнице к широким воротам в
беленой стене, по обе стороны которых росли кипарисы. За воротами и дальше,
за аркой, оказался двор или, скорее, сад. В самой середине журчал прозрачный
фонтан. Вокруг него, на мягкой траве, росли апельсиновые деревья; белые
стены были увиты розами.
Пыль и грохот исчезли. Белокожие люди вошли в какую-то дверь,
тархистанец -- остался. Миновав коридор, где мраморный пол приятно холодил
ноги, они прошли несколько ступенек -- и Шасту ослепила светлая большая
комната, окнами на север, так что солнце здесь не пекло. По стенам стояли
низкие диваны, на них лежали расшитые подушки, народу было много, и очень
странного. Но Шаста не успел толком об этом подумать, ибо самая красивая
девушка, какую он только видел, кинулась к ним и стала его целовать.
-- О, Корин, Корин! -- плача восклицала она. -- Как ты мог!? Что я
сказала бы королю Луму? Мы же с тобой такие друзья! Орландия с Нарнией --
всегда в мире, а тут они бы поссорились... Как ты мог? Как тебе не совестно?
"Меня принимают за принца какой-то Орландии, -- думал Шаста. -- А они,
должно быть, из Нарнии. Где же этот Корин, хотел бы я знать?" Но мысли эти
не подсказали ему, как ответить.
-- Где ты был? -- спрашивала прекрасная девушка, обнимая его; и он
ответил, наконец:
-- Я... я н-не знаю...
-- Вот видишь, Сьюзен, -- сказал король. -- Ничего не говорит, даже
солгать не хочет.
-- Ваши величества! Королева Сьюзен! Король Эдмунд! -- послышался голос
и, обернувшись, Шаста чуть не подпрыгнул от удивленья. Говоривший (из тех
странных людей, которых он заметил, войдя в комнату) был не выше его, и от
пояса вверх вполне походил на человека, а ноги у него были лохматые и с
копытцами, сзади же торчал хвост. Кожа у него была красноватая, волосы
вились, а из них торчали маленькие рожки. То был фавн -- Шаста в жизни их не
видел, но мы с вами знаем из повести о Льве и Колдунье, кто они такие.
Надеюсь, вам приятно узнать, что фавн был тот самый, которого Люси, сестра
королевы Сьюзен, встретила в Нарнии, как только туда попала. Теперь он
постарел, ибо Питер, Сьюзен, Эдмунд и Люси уже несколько лет правили
Нарнией.
-- У его высочества, -- продолжал фавн, -- легкий солнечный удар.
Взгляните на него! Он ничего не помнит. Он даже не понимает, где он!
Тогда все перестали расспрашивать Шасту и ругать его, и положили на
мягкий диван, и дали ему ледяного шербета в золотой чаше и сказали, чтоб он
не волновался. Такого с ним в жизни не бывало, он даже не думал, что есть
такие мягкие ложа и такие вкусные напитки. Конечно, он беспокоился, что с
друзьями, и прикидывал, как бы сбежать, и гадал, что с этим Корином, но все
эти заботы как-то меркли. Думая о том, что вскоре его и покормят, он
рассматривал занятнейшие существа, которых тут было немало.
За фавном стояли два гнома (их он тоже никогда не видел) и очень
большой ворон. Прочие были люди, взрослые, но молодые, с приветливыми лицами
и веселыми, добрыми голосами. Шаста стал прислушиваться к их разговору.
-- Ну, Сьюзен, -- говорил король той девушке, которая целовала Шасту.
-- Мы торчим тут три недели с лишним. Что же ты решила? Хочешь ты выйти за
своего темнолицего царевича?
Королева покачала головой.
-- Нет, дорогой брат, -- сказала она. -- Ни за какие сокровища
Ташбаана. (А Шаста подумал: "Ах, вон что! Они король и королева, но не муж и
жена, а брат и сестра".) -- Признаюсь, -- сказал король, -- я меньше любил
бы тебя, скажи ты иначе. Когда он гостил в Кэр-Паравеле, я удивлялся, что ты
в нем нашла.
-- Прости меня, Эдмунд, -- сказала королева, -- я такая глупая! Но
вспомни, там, у нас, он был иной. Какие он давал пиры, как дрался на
турнирах, как любезно и милостиво говорил целую неделю! А здесь, у себя, он
совершенно другой.
-- Стар-ро, как мир-р! -- прокаркал ворон. -- Недаром говорится: "В
берлоге не побываешь -- медведя не узнаешь".
-- Вот именно, -- сказал один из гномов. -- И еще: "Вместе не поживешь,
друг друга не поймешь".
-- Да, -- сказал король, -- теперь мы увидели его дома, а не в гостях.
Здесь, у себя, он гордый, жестокий, распутный бездельник.
-- Асланом тебя прошу, -- сказала королева, -- уедем сегодня!
-- Не так все просто, сестра, -- отвечал король. -- Сейчас я открою, о
чем думал последние дни. Перидан, будь добр, затвори дверь, да погляди, нет
ли кого за дверью. Так. Теперь мы поговорим о важных и тайных делах.
Все стали серьезны, а королева Сьюзен подбежала к брату.
-- Эдмунд! -- воскликнула она. -- Что случилось? У тебя такие страшные
глаза!..
-- Дорогая сестра и королева, -- сказал король Эдмунд, -- пришло тебе
время доказать свою отвагу. Не стану скрывать, нам грозит большая опасность.