Страница:
С разряженным ружьем в руках Туанетта встала рядом с Джимсом, готовая принять участие в схватке. Джимс был так близко, что его рука касалась ее руки, и, когда он сделал резкое движение, Туанетта упала в кусты. Тем же движением Джимс запустил томагавк в медленно приближающегося охотника за скальпами. Пока тот увертывался от летящего в него оружия, Джимс поднял одну из разбросанных по земле стрел и подбежал к луку. Туанетта видела, что произошло потом. Она видела, как красивая худощавая фигура вытянулась в струну. Видела, как раскрашенное чудовище наступает на него. Слышала мелодичный звук натянутой тетивы. Видела серебристую вспышку — вспышку, которая влетела в грудь и вышла из спины голубоглазого «индейца» окровавленной сломанной стрелой, свершившей свое правое дело.
Глава 14
Глава 15
Глава 14
Пока Джимс успокаивал потрясенную спутницу, его ни на секунду не оставляла мысль, что могавки услышали выстрел. Туанетта не сразу поверила, что битва закончена и негодяй, который, как огромный паук, лежал на спине, уже не представляет опасности. Ее вера в Джимса еще больше окрепла, и к чувству облегчения и гордости прибавилась искренняя радость, когда она увидела, что Вояка жив. Пес, шатаясь, поднялся и злобно смотрел на убитого.
Джимс поднял несколько уцелевших в схватке стрел и с сомнением посмотрел на валявшееся на земле ружье.
— Лук надежней, — ответил он на вопрошающий взгляд Туанетты. — Стрела не делает шума, и я ей больше доверяю.
Они прошли мимо убитого, и тот проводил их невидящим взглядом открытых глаз. Туанетта не сдержала подступившего к горлу истерического рыдания и тут же с такой любовью и благоговением взглянула на Джимса, что бешеное биение сердца и стук крови в висках заглушили для него все прочие звуки. Он сражался за нее и победил! И сражался на той самой земле, где шесть лет назад ему не удалось проучить Поля Таша!
— Индейцы слышали выстрел и обязательно вернутся, — сказал молодой человек. — Этот белый наверняка как-то догадался о нашем присутствии в заброшенном доме и пришел, чтобы прикончить нас в одиночку и ни с кем не делиться добычей. Боже мой, стоит подумать…
Джимс посмотрел на волосы Туанетты, рассыпавшиеся по плечам.
— Надо бежать отсюда, — сказал он.
Они уже миновали хлев и шли через запущенное поле.
— Меньше чем в миле отсюда есть каменистый кряж, — подбадривал Джимс Туанетту. — Если нам удастся добраться до него, я знаю десятка два мест, где голые камни помогут сбить их со следа.
— Мы обязательно доберемся туда, — проговорила запыхавшаяся Туанетта.
Джимс показал рукой направление, пропустил Туанетту вперед, а сам пошел за ней, оглядываясь через каждые двенадцать шагов.
Как грациозная нимфа, спешила Туанетта через лес, в котором Люссаны когда-то собирали топливо, и ее длинные волосы струились, сверкая на солнце. Порой их красота заслоняла от Джимса все остальное, и, предаваясь созерцанию этой красоты, он чувствовал на спине холодок страха. Однажды, работая с Хепсибой в поле, он услышал от него о том, какое применение нашли женским волосам и англичане, и французы и что многие дворяне и светские львы носят блестящие локоны вместе с кожей, срезанные убийцей в девственных лесах Америки.
Вскоре усталость Туанетты вынудила их сбавить шаг. Когда они добрались до скалистого подъема к вершине горного кряжа, девушка едва дышала и в течение нескольких минут не могла продолжать путь. Но слабость тела не означала слабости духа. Щеки Туанетты пылали, глаза горели, стройная фигура, казалось, бросала вызов своей хрупкости. Она без страха смотрела туда, откуда они пришли, ее грудь взволнованно вздымалась, руки тянулись к Джимсу.
Прошло несколько минут, и каждая из них казалась Джимсу часом.
Затем они поднялись по гребню кряжа, точнее, плоской горной вершины, ощетинившейся скалами и кое-где поросшей кустарником и карликовыми деревцами. Каждый шаг здесь требовал предельной осторожности и внимания. Теперь Джимс прокладывал путь, стараясь не задевать россыпи камней, траву и землю. Когда от того места, где молодые люди вышли из долины, их отделяло полчаса утомительного пути, кряж сделался шире и с одной стороны перешел в скалистое плато, которому, казалось, не было конца. Идти стало легче: каждый шаг уже не требовал таких усилий. Но вот к югу от плато, словно длинный узкий сосок материнской груди, отделился другой кряж, уже первого, еще более неровный и неприступный на вид. Джимс предпочел этот, наименее привлекательный, путь.
— Если они доберутся сюда, то решат, что мы выбрали более широкую и удобную дорогу, — объяснил он Туанетте. — Ты можешь продержаться еще немного?
— Мы все время бежали, и я совсем выбилась из сил, — сказала Туанетта. — Но сейчас я такая же сильная, как ты, Джимс. Можно мне остановиться и поправить волосы? Я хочу, чтобы ты мне их обрезал, — с ними слишком много хлопот.
— Лучше я отрежу себе руку, — заявил Джимс. — Потерпи. Скоро мы будем в безопасности, переберемся за эти скалы…
Джимс не закончил. С той стороны, откуда они пришли, послышался крик. Он был негромок и летел издалека, но неподвижный воздух донес его так четко, словно кричавший находился на расстоянии ружейного выстрела. В этом крике не было ни жестокости, ни угрозы, напротив, в нем звучала странная, почти музыкальная, нежность. Джимс слышал, как точно так же кричали во время охоты Большой Кот и Белые Глаза: они сперва раскатывали звук, поднеся ладони ко рту, а потом посылали его на расстояние полумили. Джимс понял, что значит этот крик. На кряже были могавки, и один из них извещал своих рассеявшихся по склону спутников, что обнаружил беглецов.
Джимс объяснил Туанетте, что надо спешить.
— Они напали на наш след, — сказал он. — Может быть, заметили камень с отметинами от когтей Вояки или поцарапанный гвоздями твоих туфель. Как бы то ни было, они знают наш путь. И решат, что мы спустились на равнину.
Туанетта заметила отчаянные усилия Джимса скрыть от нее истинную близость опасности.
— Я видела, как индейцы лазают по скалам. Не хуже кошек. А я такая неуклюжая… — сказала она. — Ты ходишь быстрее любого индейца, Джимс. Спрячь меня где-нибудь здесь, в скалах, и дальше иди один. Они не тронут меня, я уверена, даже если случайно найдут.
Джимс не ответил. Они подошли к скале, которую он заметил несколько мгновений назад. Она напоминала играючи сложенную великанами неолита надгробную пирамиду, выветренную и источенную бесконечной чередой веков, отчего в ее стенах образовалось множество трещин, запутанных лазов и ниш, а вокруг беспорядочно валялись обломки — следы распада и уничтожения, начавшихся в незапамятные времена. Если где и можно было спрятаться, то именно здесь. Внутри пирамиды имелась масса темных и глубоких тайников, и на стыках отдельных валунов образовались карманы, в которых беглецы могли найти надежное укрытие. Туанетта оценила достоинства этого места; у нее отлегло от сердца; страх отступил, проснулась надежда. Она взглянула на Джимса, который задержался, чтобы как следует осмотреться.
В нескольких шагах от места, где остановились молодые люди, в стороне от других лежали три валуна. Они были не очень большими и казались изгоями, съежившимися под сердитыми взглядами могучих соседей. Один из них раскололся, и половина уцелевшей части выдавалась вперед, образуя крышу над широкой щелью между двумя другими валунами. Животное не стало бы искать там убежища. Инстинкт направил бы его к большой пирамиде.
Джимс показал Туанетте на валуны, и глаза его заблестели.
— Вот где мы спрячемся! — воскликнул он. — Быстрее, Туанетта! Камень гладкий, и мы не оставим никаких следов. Спрячься и возьми с собой Вояку!
Джимс принялся разбрасывать камни вокруг валунов, несколько камней перекинул через них и, наконец, три или четыре метнул в долину так, чтобы каждый следующий камень падал дальше предыдущего. Напоследок он выпустил из лука стрелу, и та упала на поляне у подошвы кряжа.
Изумленная Туанетта с тревогой наблюдала за Джимсом, пока тот твердым голосом не велел ей быстрее заползти под камни. Туанетта не стала дожидаться повторения приказа и, подтягиваясь на руках, в три или четыре приема пролезла под валуны. Джимс протолкнул за ней Вояку и с несколько большим трудом сам проделал ту же операцию. Они ерзали и извивались по земле, пока не нашли темную нишу, где могли не только поместиться все вместе, но даже сесть, разогнув спину. Джимс не ожидал такой удачи и с ликованием объяснил Туанетте причину своего загадочного поведения.
— Сперва они найдут раскиданные камни и знаки, которые я оставил, и примутся искать нас в каждой дыре и щели большой скалы, — сказал он. — Обнаружив стрелу, они решат, что мы убежали в лес. По крайней мере, я очень на это надеюсь. Но даже если они доберутся сюда, то вряд ли станут заглядывать под эти камни; а заглянут — все равно ничего не увидят, разве что кому-нибудь из них придет в голову заползти внутрь.
Они ждали молча, и биение их сердец, как дробь крошечных барабанов, звучало во мраке каменного убежища. Через узкую щель между валунами пробивался слабый свет, но он не доходил до их закутка. Вояка глубоко вздохнул: он лежал неподвижно, как мертвый, не сводя глаз с луча света.
Туанетту слегка познабливало, но она прошептала:
— Я не боюсь.
Она услышала, как Джимс, нащупав томагавк, осторожно положил его рядом с собой.
Вдруг камень издал слабый звук, как если бы кто-то осторожно постучал по нему палкой. Звук нарастал и рассыпался на множество других — легких, дробных. Джимс понял, что их тайник со всех сторон окружили люди, обутые в мокасины. Мягкий топот шагов сливался с низкими голосами. Затем раздался более громкий голос, и все кругом разом наполнилось шумом движения и глухими гортанными выкриками. Очевидно, что-то сильно взволновало индейцев. Туанетта догадалась, что они нашли знаки, оставленные Джимсом, и рыскали среди беспорядочного нагромождения скал. Девушка не сводила глаз с полоски света, которую время от времени заслоняли проходившие мимо индейцы. Шаги то приближались, то удалялись; изредка слышался грохот осыпающихся камней. Но вот голоса смолкли, и наступившая тишина показалась Туанетте еще более страшной, почти невыносимой. Крики и гам говорят о близости людей, а люди подвластны земным законам, тогда как бесшумное движение снаружи пробуждало в воображении видения потустороннего мира. Туанетте мерещились бессловесные существа, которые, как голодные волки, принюхиваются к их следу. Ее охватило ощущение невидимой, неотвратимой опасности, и каждое мгновение она ожидала увидеть, как в их убежище крадется страшный призрак с пылающими глазами. На смену страху пришел ужас, а с ним безумное желание закричать и хоть немного снять мучительное напряжение. Джимс что-то шептал ей на ухо, но Туанетта не разбирала слов и изо всех сил старалась побороть то, что искренно считала трусостью.
Джимс и сам едва не оказался во власти неведомых сил, с которыми не мог совладать. В страшном, томительном ожидании прошло не более получаса, но и Туанетте, и Джимсу они показались вечностью. Наконец снова послышались голоса. Теперь их было больше, и звучали они более взволнованно. Но вот, заглушая все прочие звуки, снизу донесся вопль — один из следопытов нашел стрелу Джимса.
Когда Туанетта подняла голову, она не услышала ни единого звука, свидетельствующего о присутствии на вершине холма живых существ, кроме них самих. Вояка глубоко дышал, словно его легкие вот-вот лопнут.
— Слава Богу, они решили, что мы спустились в долину, — сказал Джимс.
Туанетта дотронулась до его руки, давая понять, чтобы он замолчал, и в то же мгновение Джимс уловил звук, который девушка расслышала раньше него. Кто-то находился около их убежища! И не один, а двое! Их голоса звучали глухо, но достаточно громко. Индейцы стояли так близко, что заслоняли свет. Джимс с удивлением услышал язык, которому обучил его Хепсиба Адамс, а вовсе не язык могавков. Он ни минуты не сомневался, что именно могавки — не считая белых пленников и убитого им охотника за скальпами — оставили следы на вырубке Люссана; но сейчас возле их тайника стояли сенеки. Это открытие неприятно поразило Джимса. Он ненавидел могавков, чьи томагавки держали в страхе жителей южной границы, но сенеков, тоже входивших в состав шести союзных племен, он опасался вдвойне: ведь если убийцы-могавки считались волками лесных просторов, то сенеки были помесью лисы и пантеры. Одни подкрадывались к жертве под покровом тьмы и тайны; другие с быстротой молнии наносили смертельный удар и мгновенно исчезали. Он мог провести могавка, но сенеку — никогда.
Джимс слушал разговор двух индейцев, и кровь стыла у него в жилах. Один настаивал на том, что стрела — всего-навсего военная хитрость и беглецы где-то поблизости, другой упорно говорил об огромной каменной пирамиде, — он был уверен, что ее осмотрели недостаточно внимательно. Наконец один из них отправился проверить справедливость своих подозрений. Второй остался на прежнем месте, и ни Джимс, ни Туанетта не слышали, чтобы он шевельнулся. Туанеттой ненадолго овладела мысль, что дикарь приложил ухо к камню и прислушивается к биению их сердец или смотрит в узкую щель, сверля глазами мрак каменного укрытия. Время, казалось, остановилось. Но вот снаружи раздался слабый звук. Металл царапнул о камень — сенека прислонил к валуну ружье; послышались шаги… отдалились, вновь вернулись и замерли около узкой щели, через которую Джимс и Туанетта протиснулись под камни. Джимс затаил дыхание, чтобы в мертвой тишине не пропустить ни одного звука.
Дикарь разглядывал вход в убежище! Джимс отчетливо представил себе индейского воина, его сомнения, колебания; он был уверен в малейших деталях этой картины, словно между ним и индейцем не было никакой преграды. Джимс услышал тихое бормотание. Сенека лежал на животе и, заглядывая в лаз, ворчал на собственную глупость, которая заставила его принять столь неподобающую позу. Секунда, другая — он поднимется и уйдет. Но секунда прошла. Две… три… четыре… двенадцать. Туанетта замерла, боясь дышать. Учуяв приближение грозной опасности, Вояка, как сфинкс, припал к земле. Тишина сгустилась, обрела почти физическую плотность, тяжестью смерти давила на тело.
Наконец тишину нарушил едва слышный звук — прядь волос, упав с плеч Туанетты на руку Джимса, произвела бы не больше шума. Индеец просунул голову в лаз, прислушался, втянул ноздрями воздух и пополз — проворно и вместе с тем осторожно, как хорек, унюхавший добычу. Сомнения рассеялись: теперь он твердо знал, что под камнями кто-то скрывается, и с мужеством истинного сенеки устремился вперед, не желая упустить возможность стяжать славу, пусть даже ценой жизни. Кроме того, индеец не без основания рассудил, что если он унюхал всего-навсего лису, медвежонка или жирного барсука, то посмеяться над его неудавшейся затеей все равно будет некому.
Очевидно, сенека был крупнее Джимса, поскольку начало пути далось ему с трудом. Он терся о стенки узкого лаза, и всякий раз, когда выбрасывал руку вперед, томагавк с легким звоном ударялся о камни. Дыхание индейца участилось. Видимо, трудности продвижения убеждали сенеку, что если впереди его и ждет опасность, то исходит она от существа, покрытого шерстью и вооруженного когтями.
Напряжение Джимса достигло предела. Опасность приближалась, и через несколько секунд она будет на расстоянии вытянутой руки. Он снял с плеча руки Туанетты и приготовился встретить врага. Их глаза привыкли к полумраку, и Туанетта видела, как Джимс подался вперед и, припав к земле, собрался в комок перед битвой не на жизнь, а на смерть. И вдруг она поняла, что это будет вовсе не битва. Когда покажется голова сенеки, томагавк Джимса просто-напросто размозжит ее. Туанетта видела этот занесенный для удара томагавк. Не раздастся ни крика, ни стона — только страшный глухой звук. Она прислушивалась к малейшему шороху, а обреченный на смерть человек медленно приближался.
Теперь индеец полз с меньшим трудом. Лаз расширился, и сенека с удовлетворением крякнул. В гортанном клекоте, с которым он продолжал свое вторжение, слышалась ирония по собственному адресу. Собака и барсук пахнут одинаково. Раскрашенный воин с тремя перьями в волосах ползет за барсуком! Должно быть, именно эта мысль пришла ему в голову.
Сперва показались перья, затем длинный клок черных волос, бритая голова, плечи. Джимс сосредоточил всю свою силу в руках. Он знал, что в его распоряжении всего один удар — меткий удар в середину черепа. Этот удар все решит. Джимс зажмурился, томагавк пошел вниз, но остановился: беспредельный ужас перед задуманным охватил юношу, и его руки застыли в воздухе. Он понял, что замышляет обыкновенное убийство. Сенека повернул голову и взглянул наверх. Его глаза были приучены к ночному освещению, и в темноте он видел лучше Джимса. Увидев белое лицо и смертоносный томагавк, он окаменел от неожиданности. Индеец не мог не сознавать, что все его лесные божества бессильны помочь ему, но даже в минуту потрясения с его уст не сорвалось ни звука и стиснутое в каменном мешке тело не шелохнулось. Зрачки сенеки светились мрачным блеском. Он не дышал, но, даже понимая, что конец близок, чувствовал скорее изумление, чем испуг. В прекрасном лице индейца не дрогнул ни один мускул.
Прошла еще секунда, а томагавк так и не опустился. Джимс и дикарь пожирали друг друга глазами. Наконец Джимс бросил томагавк и, охваченный отвращением к едва не содеянному, схватил сенеку за горло. Напрягая мощное тело, индеец пытался освободиться от железной хватки, но положение его было абсолютно безнадежным, и вскоре обмякшей, бесчувственной массой он лежал на камнях.
Для беглецов эскапада сенеки и поединок — если случившееся заслуживает такое название — длились гораздо дольше, чем это было в действительности. Тем временем следопыты убедились, что стрелу пустили в долину с целью задержать отряд, и толпой возвращались на вершину холма. Полдюжины воинов, о чем-то оживленно споря, собралось около убежища Джимса и Туанетты.
Сидя в своем углу, Вояка мучительно старался понять причину строгих приказов хозяина и необходимость подчиняться им. Давняя дружба с Джимсом и годы тренировки приучили пса ценить молчание, и, как ни рвался Вояка сперва напасть на дикаря-захватчика, а потом пособить Джимсу в схватке с ним, он все же не шелохнулся и не покинул свой наблюдательный пункт. И если после возвращения индейцев нервы Туанетты могли в любую минуту не выдержать, то и нервы пса были отнюдь не в лучшем состоянии. В нем громко заявляла о себе кровь сотни поколений плотоядных воителей. В его глазах зажглись зеленые и красные искры; их свет разгорался, и скоро они пылали ярким пламенем. Зубы Вояки обнажились, челюсти время от времени щелкали, как кастаньеты, сердце разрывалось от необходимости соблюдать тишину и от вынужденного бездействия. Он стал свидетелем славной победы. В то самое время, когда индейцы снова столпились около их тайника, его хозяин переживал триумф победителя. В душе Вояки поднялась волна протеста. Он ненавидел запах, льющийся снаружи, ненавидел существа, от которых он исходил. И его ненависть неожиданно излилась в яростном вое обезумевшего зверя. Напрасно Туанетта прижимала голову пса к груди, напрасно Джимс сжимал ему челюсти.
Распростертый на камнях сенека слегка пошевелился.
Снаружи наступила зловещая тишина.
Наконец Вояка понял, что натворил, и замолк. Все трое скорее почувствовали, чем услышали, мягкие бархатные шаги безмолвной цепи, которая медленно окружала их смертельным кольцом.
Воин-индеец открыл глаза. Ухом он почти касался стены и расслышал шаги, едва ли более громкие, чем шорох листьев, падающих с засохшего дерева. Индеец увидел женщину с длинными волосами и душившего его мужчину — белолицых, обнимающих друг друга; они были так близко, что он мог бы дотянуться до них рукой. Он снова закрыл глаза, притворяясь, будто теряет сознание. Но его пальцы с проворством змеи незаметно скользнули по каменному полу и нащупали томагавк, брошенный белым человеком.
Джимс поднял несколько уцелевших в схватке стрел и с сомнением посмотрел на валявшееся на земле ружье.
— Лук надежней, — ответил он на вопрошающий взгляд Туанетты. — Стрела не делает шума, и я ей больше доверяю.
Они прошли мимо убитого, и тот проводил их невидящим взглядом открытых глаз. Туанетта не сдержала подступившего к горлу истерического рыдания и тут же с такой любовью и благоговением взглянула на Джимса, что бешеное биение сердца и стук крови в висках заглушили для него все прочие звуки. Он сражался за нее и победил! И сражался на той самой земле, где шесть лет назад ему не удалось проучить Поля Таша!
— Индейцы слышали выстрел и обязательно вернутся, — сказал молодой человек. — Этот белый наверняка как-то догадался о нашем присутствии в заброшенном доме и пришел, чтобы прикончить нас в одиночку и ни с кем не делиться добычей. Боже мой, стоит подумать…
Джимс посмотрел на волосы Туанетты, рассыпавшиеся по плечам.
— Надо бежать отсюда, — сказал он.
Они уже миновали хлев и шли через запущенное поле.
— Меньше чем в миле отсюда есть каменистый кряж, — подбадривал Джимс Туанетту. — Если нам удастся добраться до него, я знаю десятка два мест, где голые камни помогут сбить их со следа.
— Мы обязательно доберемся туда, — проговорила запыхавшаяся Туанетта.
Джимс показал рукой направление, пропустил Туанетту вперед, а сам пошел за ней, оглядываясь через каждые двенадцать шагов.
Как грациозная нимфа, спешила Туанетта через лес, в котором Люссаны когда-то собирали топливо, и ее длинные волосы струились, сверкая на солнце. Порой их красота заслоняла от Джимса все остальное, и, предаваясь созерцанию этой красоты, он чувствовал на спине холодок страха. Однажды, работая с Хепсибой в поле, он услышал от него о том, какое применение нашли женским волосам и англичане, и французы и что многие дворяне и светские львы носят блестящие локоны вместе с кожей, срезанные убийцей в девственных лесах Америки.
Вскоре усталость Туанетты вынудила их сбавить шаг. Когда они добрались до скалистого подъема к вершине горного кряжа, девушка едва дышала и в течение нескольких минут не могла продолжать путь. Но слабость тела не означала слабости духа. Щеки Туанетты пылали, глаза горели, стройная фигура, казалось, бросала вызов своей хрупкости. Она без страха смотрела туда, откуда они пришли, ее грудь взволнованно вздымалась, руки тянулись к Джимсу.
Прошло несколько минут, и каждая из них казалась Джимсу часом.
Затем они поднялись по гребню кряжа, точнее, плоской горной вершины, ощетинившейся скалами и кое-где поросшей кустарником и карликовыми деревцами. Каждый шаг здесь требовал предельной осторожности и внимания. Теперь Джимс прокладывал путь, стараясь не задевать россыпи камней, траву и землю. Когда от того места, где молодые люди вышли из долины, их отделяло полчаса утомительного пути, кряж сделался шире и с одной стороны перешел в скалистое плато, которому, казалось, не было конца. Идти стало легче: каждый шаг уже не требовал таких усилий. Но вот к югу от плато, словно длинный узкий сосок материнской груди, отделился другой кряж, уже первого, еще более неровный и неприступный на вид. Джимс предпочел этот, наименее привлекательный, путь.
— Если они доберутся сюда, то решат, что мы выбрали более широкую и удобную дорогу, — объяснил он Туанетте. — Ты можешь продержаться еще немного?
— Мы все время бежали, и я совсем выбилась из сил, — сказала Туанетта. — Но сейчас я такая же сильная, как ты, Джимс. Можно мне остановиться и поправить волосы? Я хочу, чтобы ты мне их обрезал, — с ними слишком много хлопот.
— Лучше я отрежу себе руку, — заявил Джимс. — Потерпи. Скоро мы будем в безопасности, переберемся за эти скалы…
Джимс не закончил. С той стороны, откуда они пришли, послышался крик. Он был негромок и летел издалека, но неподвижный воздух донес его так четко, словно кричавший находился на расстоянии ружейного выстрела. В этом крике не было ни жестокости, ни угрозы, напротив, в нем звучала странная, почти музыкальная, нежность. Джимс слышал, как точно так же кричали во время охоты Большой Кот и Белые Глаза: они сперва раскатывали звук, поднеся ладони ко рту, а потом посылали его на расстояние полумили. Джимс понял, что значит этот крик. На кряже были могавки, и один из них извещал своих рассеявшихся по склону спутников, что обнаружил беглецов.
Джимс объяснил Туанетте, что надо спешить.
— Они напали на наш след, — сказал он. — Может быть, заметили камень с отметинами от когтей Вояки или поцарапанный гвоздями твоих туфель. Как бы то ни было, они знают наш путь. И решат, что мы спустились на равнину.
Туанетта заметила отчаянные усилия Джимса скрыть от нее истинную близость опасности.
— Я видела, как индейцы лазают по скалам. Не хуже кошек. А я такая неуклюжая… — сказала она. — Ты ходишь быстрее любого индейца, Джимс. Спрячь меня где-нибудь здесь, в скалах, и дальше иди один. Они не тронут меня, я уверена, даже если случайно найдут.
Джимс не ответил. Они подошли к скале, которую он заметил несколько мгновений назад. Она напоминала играючи сложенную великанами неолита надгробную пирамиду, выветренную и источенную бесконечной чередой веков, отчего в ее стенах образовалось множество трещин, запутанных лазов и ниш, а вокруг беспорядочно валялись обломки — следы распада и уничтожения, начавшихся в незапамятные времена. Если где и можно было спрятаться, то именно здесь. Внутри пирамиды имелась масса темных и глубоких тайников, и на стыках отдельных валунов образовались карманы, в которых беглецы могли найти надежное укрытие. Туанетта оценила достоинства этого места; у нее отлегло от сердца; страх отступил, проснулась надежда. Она взглянула на Джимса, который задержался, чтобы как следует осмотреться.
В нескольких шагах от места, где остановились молодые люди, в стороне от других лежали три валуна. Они были не очень большими и казались изгоями, съежившимися под сердитыми взглядами могучих соседей. Один из них раскололся, и половина уцелевшей части выдавалась вперед, образуя крышу над широкой щелью между двумя другими валунами. Животное не стало бы искать там убежища. Инстинкт направил бы его к большой пирамиде.
Джимс показал Туанетте на валуны, и глаза его заблестели.
— Вот где мы спрячемся! — воскликнул он. — Быстрее, Туанетта! Камень гладкий, и мы не оставим никаких следов. Спрячься и возьми с собой Вояку!
Джимс принялся разбрасывать камни вокруг валунов, несколько камней перекинул через них и, наконец, три или четыре метнул в долину так, чтобы каждый следующий камень падал дальше предыдущего. Напоследок он выпустил из лука стрелу, и та упала на поляне у подошвы кряжа.
Изумленная Туанетта с тревогой наблюдала за Джимсом, пока тот твердым голосом не велел ей быстрее заползти под камни. Туанетта не стала дожидаться повторения приказа и, подтягиваясь на руках, в три или четыре приема пролезла под валуны. Джимс протолкнул за ней Вояку и с несколько большим трудом сам проделал ту же операцию. Они ерзали и извивались по земле, пока не нашли темную нишу, где могли не только поместиться все вместе, но даже сесть, разогнув спину. Джимс не ожидал такой удачи и с ликованием объяснил Туанетте причину своего загадочного поведения.
— Сперва они найдут раскиданные камни и знаки, которые я оставил, и примутся искать нас в каждой дыре и щели большой скалы, — сказал он. — Обнаружив стрелу, они решат, что мы убежали в лес. По крайней мере, я очень на это надеюсь. Но даже если они доберутся сюда, то вряд ли станут заглядывать под эти камни; а заглянут — все равно ничего не увидят, разве что кому-нибудь из них придет в голову заползти внутрь.
Они ждали молча, и биение их сердец, как дробь крошечных барабанов, звучало во мраке каменного убежища. Через узкую щель между валунами пробивался слабый свет, но он не доходил до их закутка. Вояка глубоко вздохнул: он лежал неподвижно, как мертвый, не сводя глаз с луча света.
Туанетту слегка познабливало, но она прошептала:
— Я не боюсь.
Она услышала, как Джимс, нащупав томагавк, осторожно положил его рядом с собой.
Вдруг камень издал слабый звук, как если бы кто-то осторожно постучал по нему палкой. Звук нарастал и рассыпался на множество других — легких, дробных. Джимс понял, что их тайник со всех сторон окружили люди, обутые в мокасины. Мягкий топот шагов сливался с низкими голосами. Затем раздался более громкий голос, и все кругом разом наполнилось шумом движения и глухими гортанными выкриками. Очевидно, что-то сильно взволновало индейцев. Туанетта догадалась, что они нашли знаки, оставленные Джимсом, и рыскали среди беспорядочного нагромождения скал. Девушка не сводила глаз с полоски света, которую время от времени заслоняли проходившие мимо индейцы. Шаги то приближались, то удалялись; изредка слышался грохот осыпающихся камней. Но вот голоса смолкли, и наступившая тишина показалась Туанетте еще более страшной, почти невыносимой. Крики и гам говорят о близости людей, а люди подвластны земным законам, тогда как бесшумное движение снаружи пробуждало в воображении видения потустороннего мира. Туанетте мерещились бессловесные существа, которые, как голодные волки, принюхиваются к их следу. Ее охватило ощущение невидимой, неотвратимой опасности, и каждое мгновение она ожидала увидеть, как в их убежище крадется страшный призрак с пылающими глазами. На смену страху пришел ужас, а с ним безумное желание закричать и хоть немного снять мучительное напряжение. Джимс что-то шептал ей на ухо, но Туанетта не разбирала слов и изо всех сил старалась побороть то, что искренно считала трусостью.
Джимс и сам едва не оказался во власти неведомых сил, с которыми не мог совладать. В страшном, томительном ожидании прошло не более получаса, но и Туанетте, и Джимсу они показались вечностью. Наконец снова послышались голоса. Теперь их было больше, и звучали они более взволнованно. Но вот, заглушая все прочие звуки, снизу донесся вопль — один из следопытов нашел стрелу Джимса.
Когда Туанетта подняла голову, она не услышала ни единого звука, свидетельствующего о присутствии на вершине холма живых существ, кроме них самих. Вояка глубоко дышал, словно его легкие вот-вот лопнут.
— Слава Богу, они решили, что мы спустились в долину, — сказал Джимс.
Туанетта дотронулась до его руки, давая понять, чтобы он замолчал, и в то же мгновение Джимс уловил звук, который девушка расслышала раньше него. Кто-то находился около их убежища! И не один, а двое! Их голоса звучали глухо, но достаточно громко. Индейцы стояли так близко, что заслоняли свет. Джимс с удивлением услышал язык, которому обучил его Хепсиба Адамс, а вовсе не язык могавков. Он ни минуты не сомневался, что именно могавки — не считая белых пленников и убитого им охотника за скальпами — оставили следы на вырубке Люссана; но сейчас возле их тайника стояли сенеки. Это открытие неприятно поразило Джимса. Он ненавидел могавков, чьи томагавки держали в страхе жителей южной границы, но сенеков, тоже входивших в состав шести союзных племен, он опасался вдвойне: ведь если убийцы-могавки считались волками лесных просторов, то сенеки были помесью лисы и пантеры. Одни подкрадывались к жертве под покровом тьмы и тайны; другие с быстротой молнии наносили смертельный удар и мгновенно исчезали. Он мог провести могавка, но сенеку — никогда.
Джимс слушал разговор двух индейцев, и кровь стыла у него в жилах. Один настаивал на том, что стрела — всего-навсего военная хитрость и беглецы где-то поблизости, другой упорно говорил об огромной каменной пирамиде, — он был уверен, что ее осмотрели недостаточно внимательно. Наконец один из них отправился проверить справедливость своих подозрений. Второй остался на прежнем месте, и ни Джимс, ни Туанетта не слышали, чтобы он шевельнулся. Туанеттой ненадолго овладела мысль, что дикарь приложил ухо к камню и прислушивается к биению их сердец или смотрит в узкую щель, сверля глазами мрак каменного укрытия. Время, казалось, остановилось. Но вот снаружи раздался слабый звук. Металл царапнул о камень — сенека прислонил к валуну ружье; послышались шаги… отдалились, вновь вернулись и замерли около узкой щели, через которую Джимс и Туанетта протиснулись под камни. Джимс затаил дыхание, чтобы в мертвой тишине не пропустить ни одного звука.
Дикарь разглядывал вход в убежище! Джимс отчетливо представил себе индейского воина, его сомнения, колебания; он был уверен в малейших деталях этой картины, словно между ним и индейцем не было никакой преграды. Джимс услышал тихое бормотание. Сенека лежал на животе и, заглядывая в лаз, ворчал на собственную глупость, которая заставила его принять столь неподобающую позу. Секунда, другая — он поднимется и уйдет. Но секунда прошла. Две… три… четыре… двенадцать. Туанетта замерла, боясь дышать. Учуяв приближение грозной опасности, Вояка, как сфинкс, припал к земле. Тишина сгустилась, обрела почти физическую плотность, тяжестью смерти давила на тело.
Наконец тишину нарушил едва слышный звук — прядь волос, упав с плеч Туанетты на руку Джимса, произвела бы не больше шума. Индеец просунул голову в лаз, прислушался, втянул ноздрями воздух и пополз — проворно и вместе с тем осторожно, как хорек, унюхавший добычу. Сомнения рассеялись: теперь он твердо знал, что под камнями кто-то скрывается, и с мужеством истинного сенеки устремился вперед, не желая упустить возможность стяжать славу, пусть даже ценой жизни. Кроме того, индеец не без основания рассудил, что если он унюхал всего-навсего лису, медвежонка или жирного барсука, то посмеяться над его неудавшейся затеей все равно будет некому.
Очевидно, сенека был крупнее Джимса, поскольку начало пути далось ему с трудом. Он терся о стенки узкого лаза, и всякий раз, когда выбрасывал руку вперед, томагавк с легким звоном ударялся о камни. Дыхание индейца участилось. Видимо, трудности продвижения убеждали сенеку, что если впереди его и ждет опасность, то исходит она от существа, покрытого шерстью и вооруженного когтями.
Напряжение Джимса достигло предела. Опасность приближалась, и через несколько секунд она будет на расстоянии вытянутой руки. Он снял с плеча руки Туанетты и приготовился встретить врага. Их глаза привыкли к полумраку, и Туанетта видела, как Джимс подался вперед и, припав к земле, собрался в комок перед битвой не на жизнь, а на смерть. И вдруг она поняла, что это будет вовсе не битва. Когда покажется голова сенеки, томагавк Джимса просто-напросто размозжит ее. Туанетта видела этот занесенный для удара томагавк. Не раздастся ни крика, ни стона — только страшный глухой звук. Она прислушивалась к малейшему шороху, а обреченный на смерть человек медленно приближался.
Теперь индеец полз с меньшим трудом. Лаз расширился, и сенека с удовлетворением крякнул. В гортанном клекоте, с которым он продолжал свое вторжение, слышалась ирония по собственному адресу. Собака и барсук пахнут одинаково. Раскрашенный воин с тремя перьями в волосах ползет за барсуком! Должно быть, именно эта мысль пришла ему в голову.
Сперва показались перья, затем длинный клок черных волос, бритая голова, плечи. Джимс сосредоточил всю свою силу в руках. Он знал, что в его распоряжении всего один удар — меткий удар в середину черепа. Этот удар все решит. Джимс зажмурился, томагавк пошел вниз, но остановился: беспредельный ужас перед задуманным охватил юношу, и его руки застыли в воздухе. Он понял, что замышляет обыкновенное убийство. Сенека повернул голову и взглянул наверх. Его глаза были приучены к ночному освещению, и в темноте он видел лучше Джимса. Увидев белое лицо и смертоносный томагавк, он окаменел от неожиданности. Индеец не мог не сознавать, что все его лесные божества бессильны помочь ему, но даже в минуту потрясения с его уст не сорвалось ни звука и стиснутое в каменном мешке тело не шелохнулось. Зрачки сенеки светились мрачным блеском. Он не дышал, но, даже понимая, что конец близок, чувствовал скорее изумление, чем испуг. В прекрасном лице индейца не дрогнул ни один мускул.
Прошла еще секунда, а томагавк так и не опустился. Джимс и дикарь пожирали друг друга глазами. Наконец Джимс бросил томагавк и, охваченный отвращением к едва не содеянному, схватил сенеку за горло. Напрягая мощное тело, индеец пытался освободиться от железной хватки, но положение его было абсолютно безнадежным, и вскоре обмякшей, бесчувственной массой он лежал на камнях.
Для беглецов эскапада сенеки и поединок — если случившееся заслуживает такое название — длились гораздо дольше, чем это было в действительности. Тем временем следопыты убедились, что стрелу пустили в долину с целью задержать отряд, и толпой возвращались на вершину холма. Полдюжины воинов, о чем-то оживленно споря, собралось около убежища Джимса и Туанетты.
Сидя в своем углу, Вояка мучительно старался понять причину строгих приказов хозяина и необходимость подчиняться им. Давняя дружба с Джимсом и годы тренировки приучили пса ценить молчание, и, как ни рвался Вояка сперва напасть на дикаря-захватчика, а потом пособить Джимсу в схватке с ним, он все же не шелохнулся и не покинул свой наблюдательный пункт. И если после возвращения индейцев нервы Туанетты могли в любую минуту не выдержать, то и нервы пса были отнюдь не в лучшем состоянии. В нем громко заявляла о себе кровь сотни поколений плотоядных воителей. В его глазах зажглись зеленые и красные искры; их свет разгорался, и скоро они пылали ярким пламенем. Зубы Вояки обнажились, челюсти время от времени щелкали, как кастаньеты, сердце разрывалось от необходимости соблюдать тишину и от вынужденного бездействия. Он стал свидетелем славной победы. В то самое время, когда индейцы снова столпились около их тайника, его хозяин переживал триумф победителя. В душе Вояки поднялась волна протеста. Он ненавидел запах, льющийся снаружи, ненавидел существа, от которых он исходил. И его ненависть неожиданно излилась в яростном вое обезумевшего зверя. Напрасно Туанетта прижимала голову пса к груди, напрасно Джимс сжимал ему челюсти.
Распростертый на камнях сенека слегка пошевелился.
Снаружи наступила зловещая тишина.
Наконец Вояка понял, что натворил, и замолк. Все трое скорее почувствовали, чем услышали, мягкие бархатные шаги безмолвной цепи, которая медленно окружала их смертельным кольцом.
Воин-индеец открыл глаза. Ухом он почти касался стены и расслышал шаги, едва ли более громкие, чем шорох листьев, падающих с засохшего дерева. Индеец увидел женщину с длинными волосами и душившего его мужчину — белолицых, обнимающих друг друга; они были так близко, что он мог бы дотянуться до них рукой. Он снова закрыл глаза, притворяясь, будто теряет сознание. Но его пальцы с проворством змеи незаметно скользнули по каменному полу и нащупали томагавк, брошенный белым человеком.
Глава 15
Минут через двадцать после того, как Вояка выдал их убежище, Джимс и Туанетта стояли на солнце. Много загадочного случилось за это время. Невидимые руки вытащили индейского воина из каменного мешка, после чего наступила пауза: возбуждение индейцев несколько улеглось, и они не спеша принялись вполголоса обсуждать положение. Затем кто-то на корявом французском окликнул беглецов и приказал им выйти из укрытия. Те повиновались; первым выполз Джимс, за ним Туанетта и, наконец, Вояка — с понурым видом зверя, который знает, что впал в немилость.
Удивительный и неожиданный прием оказали пленникам их увешанные скальпами враги. На кряже собралось около тридцати сенеков — в основном люди молодые, прекрасного телосложения, с живыми глазами и тонкими чеканными лицами. Туанетта рассматривала их с испугом, смешанным с восхищением. Они напоминали бегунов, готовых сорваться с места. Их тела были менее обнажены и не так раскрашены, как у могавков. Во все глаза глядя на юношу с луком за плечами и девушку со спутанными блестящими волосами, индейцы, как и их пленники, не скрывали изумления и даже одобрения. Казалось, они не могли поверить, что эти двое так ловко провели их и в придачу захватили их товарища. Однако им пришлось признать этот факт — что они и сделали, стараясь не выдать свои противоречивые чувства. Причина подобного отношения заключалась прежде всего в стоящем перед ними молодом дикаре. На его шее рдели багровые полосы, как будто его только что вынули из петли, два орлиных пера были сломаны, ободранное о камни плечо кровоточило, глаза были такими же пронзительными, как глаза птицы, чьи перья украшали его прическу. Очевидно, он пользовался большим влиянием в отряде. Рядом с ним стоял индеец гораздо старше его, еще более мощного телосложения и с лицом, покрытым таким количеством шрамов, что с него не сходило свирепое и жестокое выражение.
Старик обращался к молодому человеку на языке сенеков.
— Итак, это и есть мальчик, захвативший моего храброго племянника в плен, из которого его спас вой собаки!
Услыхав насмешливые слова старика, молодой сенека нахмурился.
— Он мог бы убить меня! Он сохранил мне жизнь!
— Этому молодому оленю ты должен отдать одно из своих перьев!
— Я должен отдать ему два пера — одно для него, второе для девушки, чье присутствие, скорее всего, и остановило его руку.
Старший индеец что-то проворчал.
— Он силен на вид и может отправиться с нами. Но девушка похожа на сломанный цветок — вот-вот упадет. С такой обузой наш путь станет намного труднее. А нам надо спешить. Выбора нет — пусть один из них достанется твоему томагавку, а второго мы заберем с собой.
Услышав приказ старика, Джимс неожиданно вскрикнул и, к немалому удивлению дикарей, заговорил на их языке. Лица индейцев вновь смягчились. Благодаря урокам Хепсибы Адамса и дружбе с Большим Котом и Белыми Глазами Джимс встретил этот час во всеоружии. Язык у него заплетался, слова путались, в речи случались пробелы, восполнить которые помогало воображение, — но он рассказал свою историю. Интерес, с каким индейцы слушали его рассказ, окончательно убедил Джимса, что они непричастны к гибели его родителей и близких Туанетты. Он показал рукой на девушку и подробно описал, как могавки убили его отца и мать и всех, кто жил во владениях отца Туанетты; как они вместе бежали; как прятались в старом доме и как он убил из лука белого человека, который стрелял в него из ружья. Он молил за Туанетту, как когда-то Большой Кот при нем молил своего отца сохранить жизнь сломавшей лапу собаке. Он обнажил грудь, совсем как индейский мальчик в тот далекий день, когда он потребовал от отца лучше отнять у него жизнь, чем любовь его четвероногого друга. Бронзовый от загара, растрепанный, с длинным луком в руке, Джимс являл собой живую картину мужества и красноречия, которая до последнего дня жизни не изгладилась из памяти Туанетты. Понимая, что Джимс сражается за нее, девушка гордо выпрямилась и стояла с высоко поднятой головой, бесстрашно глядя на предводителя индейского военного отряда.
К тому времени в пограничной истории за Тайогой уже утвердилась репутация человека вежливого и обходительного. Он слушал с вниманием; там, где у Джимса иссякал словарный запас, про себя восполнял пропуски, соединяя и логически выстраивая разрозненные фрагменты рассказа. Когда юноша закончил, он произнес несколько слов, и двое его людей бегом бросились вниз по направлению к ферме Люссана. Затем он задал Джимсу несколько вопросов, из которых тот заключил, что сенеки, не дойдя до земель Люссана, услышали выстрел и в поисках стрелявшего напали на их след на лесистом склоне примерно в полумиле от заброшенного дома. Когда юноша говорил о могавках, уродливое лицо Тайоги потемнело, в чем Джимс увидел отражение извечной ненависти и зависти сенеков к могавкам, хотя и те, и другие входили в состав единого мощного союза. То, что Джимс и Туанетта пострадали от руки восточных соперников сенеков, было пусть небольшим, но весомым доводом в их пользу.
Удивительный и неожиданный прием оказали пленникам их увешанные скальпами враги. На кряже собралось около тридцати сенеков — в основном люди молодые, прекрасного телосложения, с живыми глазами и тонкими чеканными лицами. Туанетта рассматривала их с испугом, смешанным с восхищением. Они напоминали бегунов, готовых сорваться с места. Их тела были менее обнажены и не так раскрашены, как у могавков. Во все глаза глядя на юношу с луком за плечами и девушку со спутанными блестящими волосами, индейцы, как и их пленники, не скрывали изумления и даже одобрения. Казалось, они не могли поверить, что эти двое так ловко провели их и в придачу захватили их товарища. Однако им пришлось признать этот факт — что они и сделали, стараясь не выдать свои противоречивые чувства. Причина подобного отношения заключалась прежде всего в стоящем перед ними молодом дикаре. На его шее рдели багровые полосы, как будто его только что вынули из петли, два орлиных пера были сломаны, ободранное о камни плечо кровоточило, глаза были такими же пронзительными, как глаза птицы, чьи перья украшали его прическу. Очевидно, он пользовался большим влиянием в отряде. Рядом с ним стоял индеец гораздо старше его, еще более мощного телосложения и с лицом, покрытым таким количеством шрамов, что с него не сходило свирепое и жестокое выражение.
Старик обращался к молодому человеку на языке сенеков.
— Итак, это и есть мальчик, захвативший моего храброго племянника в плен, из которого его спас вой собаки!
Услыхав насмешливые слова старика, молодой сенека нахмурился.
— Он мог бы убить меня! Он сохранил мне жизнь!
— Этому молодому оленю ты должен отдать одно из своих перьев!
— Я должен отдать ему два пера — одно для него, второе для девушки, чье присутствие, скорее всего, и остановило его руку.
Старший индеец что-то проворчал.
— Он силен на вид и может отправиться с нами. Но девушка похожа на сломанный цветок — вот-вот упадет. С такой обузой наш путь станет намного труднее. А нам надо спешить. Выбора нет — пусть один из них достанется твоему томагавку, а второго мы заберем с собой.
Услышав приказ старика, Джимс неожиданно вскрикнул и, к немалому удивлению дикарей, заговорил на их языке. Лица индейцев вновь смягчились. Благодаря урокам Хепсибы Адамса и дружбе с Большим Котом и Белыми Глазами Джимс встретил этот час во всеоружии. Язык у него заплетался, слова путались, в речи случались пробелы, восполнить которые помогало воображение, — но он рассказал свою историю. Интерес, с каким индейцы слушали его рассказ, окончательно убедил Джимса, что они непричастны к гибели его родителей и близких Туанетты. Он показал рукой на девушку и подробно описал, как могавки убили его отца и мать и всех, кто жил во владениях отца Туанетты; как они вместе бежали; как прятались в старом доме и как он убил из лука белого человека, который стрелял в него из ружья. Он молил за Туанетту, как когда-то Большой Кот при нем молил своего отца сохранить жизнь сломавшей лапу собаке. Он обнажил грудь, совсем как индейский мальчик в тот далекий день, когда он потребовал от отца лучше отнять у него жизнь, чем любовь его четвероногого друга. Бронзовый от загара, растрепанный, с длинным луком в руке, Джимс являл собой живую картину мужества и красноречия, которая до последнего дня жизни не изгладилась из памяти Туанетты. Понимая, что Джимс сражается за нее, девушка гордо выпрямилась и стояла с высоко поднятой головой, бесстрашно глядя на предводителя индейского военного отряда.
К тому времени в пограничной истории за Тайогой уже утвердилась репутация человека вежливого и обходительного. Он слушал с вниманием; там, где у Джимса иссякал словарный запас, про себя восполнял пропуски, соединяя и логически выстраивая разрозненные фрагменты рассказа. Когда юноша закончил, он произнес несколько слов, и двое его людей бегом бросились вниз по направлению к ферме Люссана. Затем он задал Джимсу несколько вопросов, из которых тот заключил, что сенеки, не дойдя до земель Люссана, услышали выстрел и в поисках стрелявшего напали на их след на лесистом склоне примерно в полумиле от заброшенного дома. Когда юноша говорил о могавках, уродливое лицо Тайоги потемнело, в чем Джимс увидел отражение извечной ненависти и зависти сенеков к могавкам, хотя и те, и другие входили в состав единого мощного союза. То, что Джимс и Туанетта пострадали от руки восточных соперников сенеков, было пусть небольшим, но весомым доводом в их пользу.