Стоял мягкий пасмурный день, по небу ползли тяжелые тучи, время от времени поднимался ветер и сыпал снег. В конюшне дел всегда хватало даже по праздникам, и мужчины были заняты до самого обеда. Потом мы с Джейком играли в домино, а Отто долго корпел над письмом к матери. Он говорил, что, куда бы его ни занесло, на рождество он всегда отправляет ей письмо, пусть перед этим писал совсем недавно. Несколько часов он просидел в столовой. Попишет немного, а потом сидит неподвижно - перо зажато в кулаке, глаза прикованы к узору на клеенке. Ему так редко приходилось говорить и писать на родном языке, что теперь он с трудом подбирал немецкие слова.
Около четырех часов к нам пришел гость - мистер Шимерда в кроличьей шапке, с кроличьим воротником и в новых рукавицах, которые связала ему жена. Он хотел поблагодарить нас за подарки и за то, что бабушка делала для его семьи. Джейк и Отто тоже поднялись в гостиную из кухни, и, сидя у печки, мы все любовались быстро наступающими зимними сумерками, наслаждались теплом и уютом дедушкиного дома. Мистер Шимерда, казалось, целиком отдался этому чувству. Наверно, в своей тесной, неприбранной лачуге бедняга стал понемногу привыкать к мысли, что нигде на земле нет больше порядка и покоя, разве только на его далекой родине. Он сидел тихо, не шевелясь, прислонившись головой к спинке деревянного кресла-качалки, руки покоились на подлокотниках. Лицо его было усталым и довольным, как у больных, когда им полегчает. Бабушка настояла, чтоб он выпил стаканчик виргинского яблочного бренди, ведь он проделал такой путь по морозу; и когда на щеках мистера Шимерды выступил слабый румянец, они засветились, как прозрачная раковина. Он больше молчал и изредка улыбался, но мы чувствовали, что он упивается отдыхом.
Стемнело, и я спросил, можно ли зажечь свечи на елке, пока не внесли лампу. Острые желтые язычки пламени взвились над свечками, и на фоне зелени выступили присланные из Австрии цветные украшения, каждое исполненное особого смысла. Мистер Шимерда поднялся с кресла, перекрестился и, склонив голову, тихо встал перед деревом на колени. В этом положении его длинная фигура сделалась похожа на букву "S". Я заметил, как бабушка с опаской покосилась на деда. Он был довольно суров, когда дело касалось религии, и иногда своими высказываниями обижал других. Только что наш кедр был обыкновенной рождественской елкой, но сейчас, с теплящимися на нем свечами, с картинками из Писания, да еще когда перед ним застыла коленопреклоненная фигура... Однако дедушка только поднял пальцы ко лбу и склонил седую голову, сразу придав происходящему протестантскую умеренность.
Мы пригласили нашего гостя поужинать с нами. Впрочем, долго уговаривать его не пришлось. За столом я заметил, с каким удовольствием он смотрит на нас, и подумал, что наши лица для него - словно открытая книга. Когда его проницательные глаза остановились на мне, у меня возникло такое чувство, будто он ясно видит все мое будущее, весь путь, который мне предстоит пройти.
В девять часов мистер Шимерда взял один из наших фонарей, надел пальто и пристегнул кроличий воротник. Стоя в нашей маленькой прихожей с меховой шапкой под мышкой и с фонарем, он попрощался со всеми за руку. Когда дошла очередь до бабушки, он, как всегда, склонился над ее рукой и медленно выговорил: "Добрый жен-щи-на!" Потом перекрестил меня, надел шапку и шагнул в темноту. Мы вернулись в гостиную, и дед, испытующе посмотрев на меня, тихо сказал:
- Все молитвы хороши, если люди хорошие.
13
На следующей после рождества неделе началась оттепель, и к Новому году все вокруг нашего дома расползлось в серую кашу, а по изрытому водой склону между мельницей и конюшней побежали грязные ручьи. Вдоль дороги проглянули полоски мягкой черной земли. Я снова взялся за свои обязанности - носил в дом воду, дрова и растопку, а то часами пропадал в амбаре, где Джейк лущил кукурузу на ручной машине.
Как-то утром, воспользовавшись потеплением, к нам в гости на одной из своих жалких кляч приехали Антония с матерью. Миссис Шимерда попала к нам впервые, она обежала весь дом, рассматривая ковры, занавеси, мебель, и при этом все время говорила что-то дочери с завистливым и обиженным видом. В кухне она схватила с плиты котелок и объявила:
- У вас много, у Шимердов нет.
По-моему, бабушка поступила малодушно, отдав ей этот котелок.
После обеда, помогая мыть посуду, миссис Шимерда тряхнула головой и сказала:
- Сколько у вас для варки, у меня бы столько, я бы еще лучше варила!
Самодовольная, хвастливая старуха! Даже беды, выпавшие на ее долю, не смогли ее утихомирить. Я до того разозлился, что мне и Антония сразу стала неприятна, поэтому я без всякого сочувствия выслушал ее рассказ о том, что старому мистеру Шимерде не по себе.
- Папа грустный по родине. Вид плохой. На скрипке не играет. Дома все играл - на танцах играл, на свадьбах. Здесь - нет. Я прошу играть, трясет головой: нет. Другой раз вынет скрипку из коробки, гладит струны вот так, но не играет никогда. Ему не нравится ваша страна.
- Раз не нравится, нечего было сюда ехать, - сурово отрезал я, - мы никого не заставляли.
- Папа не хотел ехать, нет! - вспыхнула Антония. - Маменька заставила. Все дни она говорила: "Америка большая, денег много, земли много - хватит нашим сыновьям, много женихов нашим дочкам". А папа - он плакал, не хотел ехать от своих друзей, с кем играл на скрипке. Одного друга больше всех любил, тот играл на такой длинной трубе, - она изобразила руками тромбон, - они в школе вместе учились, совсем маленькие дружили. Но мама хотела, чтоб Амброш был богатый, имел много-много скота.
- Твоя мама, - сердито огрызнулся я, - хочет все, что видит у других!
- Но твой дедушка богатый, - набросилась Тони на меня. - Почему не поможет папе? Амброш скоро тоже будет богатый, тогда отдаст. Он очень умный. Мама из-за Амброша сюда приехала.
Амброш считался в их семье важной персоной. Миссис Шимерда и Антония постоянно на него ссылались, хотя с ними он держался грубо, а отца презирал. Амброш с матерью все поворачивали по-своему. И хотя Антония никого так не любила, как отца, старшему брату она не противоречила.
Проводив взглядом Антонию и миссис Шимерду, скрывшихся за холмом и увозивших на своей убогой лошаденке наш котелок, я повернулся к бабушке, которая опять взялась за штопку, и сказал, что надеюсь, эта противная старуха, всюду сующая свой нос, к нам больше не приедет.
Бабушка хмыкнула, поддев блестящей иглой края большой дыры на носке Отто.
- Вовсе она не старуха, Джимми, хоть тебе-то, конечно, кажется старой. Я тоже не стану печалиться, если она к нам больше не заедет. Только, видишь ли, никто не знает, что с ним сделает нищета. У любой женщины глаза станут завидущие, если бедствуют ее дети. А теперь прочти-ка мне главу из Евангелия. Забудем этих чехов.
Мягкая сырая погода продержалась три недели. Мужчины едва успевали лущить кукурузу для скота, животные разом пожирали все, что им давали, и мы надеялись, что сможем продать их уже ранней весной. Однажды утром два больших быка - Гладстон и Брайхам Янг - решили, что наступила весна, и начали дразнить и задирать один другого поверх колючей проволоки, которая их разделяла. Скоро они пришли в ярость. Ревели, рыли копытами рыхлую землю, закатывали глаза и трясли башками. Пятились к дальним углам своих загородок, а потом галопом бросались друг на друга. Трах, трах! доносилось до нас, когда они сшибались могучими лбами; от их рева дрожали кастрюли на кухонной полке. Не будь рога у них обрезаны, они разорвали бы друг дружку в клочья. Вскоре и жирные волы тоже принялись наскакивать один на другого и бодаться. Пора было их утихомирить. Мы столпились вокруг загона и с восхищением наблюдали, как Отто въехал к быкам на коне и начал работать вилами, пока в конце концов не оттеснил драчунов в разные стороны.
Самый сильный снегопад пришелся в эту зиму на двадцатое января - мой одиннадцатый день рождения. Утром, когда я спустился к завтраку, Джейк и Отто, топая ногами и отряхиваясь, ввалились в дом все белые, словно снеговики. Увидев меня, они громко захохотали.
- Ну и подарочек тебе, Джим, на день рождения! Вот уж метель так метель, словно для тебя заказана!
Вьюга бушевала весь день. Снег не просто падал, а валил стеной, будто там, наверху, вспороли тысячи пуховых перин. Вечером кухня превратилась в столярную мастерскую, мужчины принесли сюда инструменты и сделали два огромных скребка на длинных ручках. Ни бабушка, ни я в такую метель не могли выйти из дому, пришлось Джейку кормить кур, он же принес из курятника жалкую кучку яиц.
На следующий день Отто и Джейк до полудня расчищали проход к хлеву, а снег все сыпал! За десять лет, которые дедушка прожил в Небраске, такого снегопада еще не было. Когда сели обедать, он сказал, что нечего и пытаться пройти сегодня в загон, скот и так хорошо отъелся, обойдется денек без кукурузы, но завтра нужно все же покормить быков и лошадей и разморозить кран, чтобы дать им напиться. Загонов даже видно не было, но мы знали, что в них, под северным склоном, сгрудились волы. А наши задиры быки сейчас поди совсем угомонились и греют друг другу бока.
- Да уж теперь небось поостынут! - злорадно заметил Фукс.
Кур в тот день не было слышно. После обеда Джейк и Отто, одежда которых едва успела просохнуть, расправили занемевшие плечи и снова нырнули в сугробы. Они прорыли в снегу коридор до самого курятника с такими крепкими стенками, что мы с бабушкой могли спокойно ходить по нему туда и обратно. Оказалось, куры спали - видно, вообразили, что ночь затянулась. Бодрствовал только один старый петух, он долбил клювом толстый лед в поилке. Когда свет нашего фонаря ударил курам в глаза, поднялось оглушительное кудахтанье, и они, неуклюже хлопая крыльями, закружили по курятнику, роняя перья. Крапчатые безмозглые цесарки, которые вечно рвались на волю, квохча, высыпали в коридор, пытаясь пробить снежные стены пестрыми уродливыми лбами. Мы управились с делами только к пяти часам, когда впору было все начинать сначала. Удивительный выдался день, ни на что не похожий!
14
Двадцать второго января я проснулся будто от толчка. Я еще не раскрыл глаза, но почувствовал: что-то стряслось. Из кухни доносились возбужденные голоса, бабушкин звучал необычно громко, и я сразу понял, что она в крайнем волнении. Я с восторгом встречал любые события. Интересно, что могло случиться, гадал я, поспешно натягивая одежду. Вдруг конюшня сгорела? А может, весь скот замерз до смерти? Или кто-то из соседей заблудился в метель?
В кухне у плиты, заложив руки за спину, стоял дедушка. Джейк и Отто сидели, скинув сапоги, и растирали ноги в шерстяных носках. От их обуви и одежды валил пар, оба выглядели измученными. На скамье за плитой кто-то лежал, укрывшись одеялом. Бабушка выпроводила меня в столовую. Я неохотно повиновался. Пока она с посудой сновала из кухни ко мне, я не сводил глаз с ее лица. Губы бабушки были плотно сжаты, но время от времени она шептала:
- Боже правый! Боже милостивый!
Потом в столовую вошел дед и сказал:
- Джимми, сегодня мы не будем молиться, нам некогда. Мистер Шимерда умер, и семья его в большом горе. Среди ночи пришел Амброш, и Джейк с Отто ездили туда с ним. Они очень устали за ночь, так что не приставай с расспросами. Это Амброш спит в кухне. Джейк, Отто, идите завтракать!
После первой чашки кофе Отто и Джейк начали возбужденно рассказывать, хоть бабушка и глядела на них предостерегающе. Я помалкивал, но навострил уши.
- Нет, сэр, - сказал Фукс в ответ на вопрос дедушки, - выстрела никто не слыхал. Амброш, взяв быков, ушел расчищать дорогу, а женщины сидели взаперти в своей норе. Когда Амброш вернулся, было уже темно, и он ничего не заметил, только быки вели себя странно. Амброш хотел их привязать, так один даже вырвался и бросился прочь из хлева. У Амброша руки в пузырях от веревки. Ну, он сходил за фонарем, а когда вернулся обратно, тут отца и увидел. Мы его тоже потом видели на том же месте.
- Бедный, бедный! - вздохнула бабушка. - Я даже представить не могу, что он это сделал. Ведь такой он был совестливый, все боялся кого-нибудь побеспокоить. Видно, совсем потерял голову, что решился всем столько горя причинить.
- Не похоже, миссис Берден, что он потерял голову, - возразил Фукс, он все честь честью подготовил. Вы же знаете, какой он был аккуратный, таким и остался до последнего часа. После обеда побрился, а когда девочки убрали посуду, он сам вымылся с ног до головы. Антония грела ему воду. Потом надел чистую рубаху и чистые носки, а когда оделся, поцеловал Антонию и младшую, взял ружье и сказал, что идет охотиться на кроликов, а сам пошел, видно, прямиком в хлев и сотворил задуманное. Он лежит на койке, где всегда спал по ночам, возле стойла с быками. И все в полном порядке, кроме... - Фукс запнулся и наморщил лоб, - кроме того, с чем он уж ничего не мог поделать. Пиджак висит на гвозде, сапоги под кроватью. Шелковый шарф, что всегда был у него на шее, он снял, сложил аккуратно и воткнул в него булавку. Ворот рубашки отогнул и рукава закатал.
- В толк не возьму, как он смог, - опять повторила бабушка.
Отто не понял ее:
- Да что вы, мэм! Это же проще простого - он спустил курок большим пальцем ноги. Лег на бок, взял дуло в рот, потом подогнул ногу и стал нащупывать курок. Ну и нащупал!
- Может, оно и так, - мрачно вставил Джейк, - только дело это темное.
- Что ты хочешь сказать, Джейк? - резко спросила бабушка.
- Видите ли, мэм, я заметил под яслями топор Крайека, ну я взял его, поднес к покойнику, и, хотите верьте, хотите нет, он в точности подошел к ране, что у мистера Шимерды через все лицо. Крайек этот все шнырял по хлеву, бледный такой, тихий, а как увидел, что я разглядываю топор, начал скулить. "Что ты там делаешь?" А я говорю: "Хочу разобраться хорошенько". Так он принялся пищать, ровно крыса, и руки ломать. "Меня, - кричит, повесят! Меня повесят!"
Фукс нетерпеливо прервал его:
- Крайек просто спятил, да и ты, видать, тоже! Что ж, по-твоему, старый Шимерда все приготовил, чтобы Крайек его зарубил? Ерунда это! Ружье лежало рядом с ним, когда Амброш его увидел.
- Ну, ружье-то и Крайек мог подложить, разве нет? - не сдавался Джейк.
Тут решительно вмешалась бабушка:
- Слушай, Джейк Марпол, уж не хочешь ли ты к самоубийству еще и убийство приплести? Хватит того, что есть! Слишком много тебе Отто всяких книжек про убийства читает!
- Разобраться в этом нетрудно, Эммелайн, - тихо сказал дед, - если он сам в себя выстрелил, как они говорят, края у раны должны быть вывернуты наружу.
- Так оно и есть, мистер Берден, - подтвердил Отто. - А к стропилам и к соломе на потолке пристали пучки волос и кусочки мозга, их туда метнуло выстрелом, это ж ясно!
Бабушка сказала деду, что поедет к Шимердам вместе с ним.
- Тебе там нечего делать, - с сомнением ответил он, - тело все равно нельзя трогать, пока не приедет следователь из города, а по такой погоде его раньше чем через несколько дней ждать нечего.
- Я им свезу кое-что из провизии да хоть как-нибудь постараюсь утешить бедных девочек. Старшая ведь была его любимица, он в ней души не чаял. О ней бы подумал! Оставил ее мыкаться одну-одинешеньку!
Бабушка покосилась в сторону Амброша, который как раз завтракал на кухне.
Фукс, хоть и пробыл на морозе почти всю ночь, собирался теперь в город за священником и следователем. На сером мерине - нашей лучшей лошади - он хотел проехать напрямик через прерию, так как дороги замело.
- Обо мне не беспокойтесь, миссис Берден, - весело говорил Отто, натягивая вторую пару носков. - У меня такой нюх - выведет куда надо. А спать я никогда много не сплю. Вот Серый меня тревожит. Постараюсь поберечь его, как смогу, но перетрудится он, это уж точно!
- Не время сейчас думать о лошади, Отто, заботься лучше о себе. Пообедай у вдовы Стивенс, она женщина добрая и тебе поможет.
После того как Фукс уехал, мы остались в доме вдвоем с Амброшем. Я впервые увидел его совсем с другой стороны. Он оказался очень набожным, чуть ли не фанатичным. Все утро не промолвил ни слова, сидел, перебирая четки, и молился то про себя, то вслух. Он не поднимал глаз и отрывал руку от четок, только чтобы перекреститься. Несколько раз бедняга засыпал, потом, вздрогнув, просыпался и снова принимался за молитвы.
Добраться к Шимердам в повозке нечего было и думать, на расчистку дороги ушел бы целый день. Поэтому дедушка выехал из конюшни верхом на одном из наших могучих вороных, а Джейк поднял бабушку на руки и подсадил ее в седло сзади. Бабушка укуталась в несколько шалей и надела на голову черный капор. Дед заправил пышную белую бороду за воротник. Они напомнили мне каких-то библейских персонажей, когда верхом тронулись в путь. Джейк и Амброш на второй нашей вороной лошади и на моем пони ехали следом - они везли одежду, которую мы собрали для миссис Шимерды. Я видел, как они обогнули пруд, поднялись на холм, а потом скрылись за покрытым сугробами кукурузным полем. Только тут я понял, что остался дома совсем один.
Я сразу почувствовал себя облеченным властью и ответственностью, и мне захотелось как можно лучше выполнить свой долг. Я наносил дров и растопки из нашего длинного подвала и забил ими обе печки. Вспомнил, что среди утренних треволнений все позабыли о курах и не собрали яйца. Пройдя по снежному коридору, я насыпал птицам корм, выкинул лед из поилок, налил туда свежей воды. Потом дал молока коту и, не в силах придумать, что бы еще сделать, присел погреться. В доме стояла благостная тишина, а лучшего собеседника, чем тикающие часы, трудно придумать. Я попробовал читать "Робинзона Крузо", но его жизнь на острове показалась мне куда более скучной, чем наша. И вдруг, когда я с удовольствием оглядывал нашу уютную гостиную, меня поразила мысль, что если душа мистера Шимерды еще витает над землей, то она наверняка залетела сюда, в наш дом, который ему так нравился. Я вспомнил, какое счастливое было у него лицо, когда он сидел здесь с нами на рождество. Если б он мог тогда остаться и жить у нас, он не сотворил бы такое страшное дело!
Я был уверен, что мистера Шимерду погубила тоска по родине, и задумался, сможет ли его душа, вырвавшись на свободу, отыскать дорогу в любимый край. Я представил, как далеко от нас Чикаго, а там еще Виргиния, потом Балтимор, а дальше - огромный холодный океан. Нет, сразу в такой длинный путь пускаться нельзя. Конечно, измученная душа мистера Шимерды, настрадавшегося от холода, тесноты и постоянной борьбы со снегом, отдыхает сейчас здесь, в нашем мирном доме.
Мне не было страшно, но я старался не шуметь. Я боялся потревожить душу мистера Шимерды. Я тихонько спустился в кухню - надежно укрытая под землей, она всегда казалась мне сердцем нашего дома. Сел на скамью за плитой и стал думать о мистере Шимерде. За окном над необозримыми снежными просторами пел ветер. У меня было такое чувство, будто я впустил мистера Шимерду в дом, укрыв, его от мучительного холода, и теперь мы сидим вместе. Я припомнил все, что мне рассказывала Антония о его жизни до приезда сюда, о том, как он играл на скрипке на всех праздниках и свадьбах. Вспомнил о его друзьях, с которыми ему так не хотелось расставаться, о его старом друге тромбонисте, вспомнил о густом лесе, где полным-полно зверей, да только принадлежит он, как говорила Антония, "благородным". Они с матерью в лунные ночи воровали там дрова. В этом лесу жил белый олень, и тому, кто посмел бы его застрелить, грозила виселица. Я видел все эти картины так ярко, будто воспоминания, преследовавшие мистера Шимерду, все еще витали здесь.
Уже начало смеркаться, когда вернулись мои домашние; бабушка так устала, что сразу легла. Мы с Джейком поужинали, и, пока убирали посуду, он громким шепотом рассказывал мне, что делается у Шимердов. До покойника не ведено дотрагиваться, пока не приедет следователь. Если кто ослушается, тому плохо будет, не иначе! А труп совсем замерз, "застыл, как заколотая индейка, когда ее на мороз вывесят", сказал Джейк. До этого, пока не улетучился запах крови, лошадей и быков не удавалось загнать в хлев. Сейчас они стоят там рядом с умершим, больше их девать некуда. Над головой мистера Шимерды висит зажженный фонарь. Антония, Амброш и их мать по очереди читают над покойником молитвы. Дурачок тоже с ними, ему ведь холод нипочем. Но я-то, слушая Джейка, подумал, что Марек страдает от холода не меньше других, просто ему хочется казаться храбрецом. Бедняга из кожи вон лезет, чтобы как-нибудь отличиться!
Амброш, продолжал Джейк, оказался куда добрее, чем он, Джейк, ожидал; только печется он больше о том, как бы раздобыть священника, да о душе мистера Шимерды, которая, по его мнению, пребывает сейчас в муках и не получит избавления, пока родные и священник хорошенько за него не помолятся.
- Я так понял, - заключил Джейк, - что отмаливать его душу надо много лет, а сейчас она покоя себе не находит в чистилище.
- Я в это не верю, - твердо сказал я, - ручаюсь, что это неправда.
Конечно, я не стал говорить Джейку, что, по моему убеждению, душа мистера Шимерды весь день пробыла в этой самой кухне, завернув сюда по пути на родину. И все же, когда я улегся спать, меня одолели мысли о чистилище и вечных муках. Я вспоминал о терзаниях богача из притчи о Лазаре и содрогался. Но ведь мистер Шимерда не был ни богачом, ни себялюбцем, он просто был так несчастен, что не мог больше жить.
15
Отто Фукс вернулся из Черного Ястреба на другой день к обеду. Он сказал, что следователь доберется до Шимердов к вечеру, а священник сейчас в другом конце прихода, за сто миль отсюда, и поезда не ходят. Сам Фукс поспал несколько часов в городе в платной конюшне, но беспокоился за серого мерина, ему кажется, лошадь надорвалась. И правда, мерина с той поры стало не узнать. Дальняя дорога по глубокому снегу совсем его изнурила.
Вместе с Фуксом приехал незнакомец - молодой чех, который жил недалеко от Черного Ястреба, - и поспешил на своей единственной лошади к соотечественникам, чтобы помочь им в беде. Так я в первый раз увидел Антона Елинека. Это был рослый молодой человек лет двадцати с небольшим, красивый, сердечный и жизнерадостный; его появление у нас, среди всех наших печальных хлопот, казалось просто чудом. Хорошо помню, как он вошел в нашу кухню - в войлочных сапогах, в шубе из волчьего меха, глаза блестят, щеки разгорелись от мороза. Увидав бабушку, он снял с головы меховую шапку и глубоким раскатистым басом, который больше подходил бы человеку постарше, произнес:
- Разрешите выразить вам, миссис Берден, большую благодарность за вашу доброту к моим бедным землякам.
Он не мялся, как парень с фермы, а открыто смотрел в глаза собеседникам. Чувствовалось, что он человек искренний и добрый. Елинек объяснил, что давно бы приехал к Шимердам познакомиться, да нанялся на всю осень лущить кукурузу, а когда пришла зима, стал вместе с детьми ходить в школу, что возле мельницы, и учиться английскому. Он сказал мне, что у него хорошая "леди учительница" и в школе ему очень нравится.
За обедом дед долго разговаривал с Елинеком, хотя обычно неохотно вступал в беседу с незнакомыми людьми.
- Шимерды, наверно, очень расстроятся, что не удалось привезти священника? - спросил дед.
Елинек сразу стал серьезным.
- Да, сэр, для них это очень плохо. Их отец сделал большой грех. - Он прямо посмотрел на дедушку. - Так считает наш господь.
Видно было, что деду его откровенность понравилась.
- Мы тоже так считаем, Елинек. Но мы думаем, что душа мистера Шимерды вернется к создателю и без помощи священника. Мы верим, что единственный наш заступник - Христос.
Молодой человек покачал головой:
- Я знаю, ваша вера так учит. Учительница в школе объясняла. Но я много чего повидал. И верю, что за мертвых надо молиться. Я видел всякое.
Мы спросили, что он хочет сказать.
Он оглядел сидящих за столом.
- Вам интересно? Слушайте: когда я был маленький, как он, я стал помогать священнику в службе. К первому причастию пошел, можно сказать, еще мальчишкой; чему учит церковь, мне было вроде бы понятно. Началась война, на нас напали австрияки. В военном лагере возле нашей деревни было много солдат, и там началась холера, люди мерли как мухи. Наш священник проводил там все дни - причащал умирающих, а я помогал ему, носил святые дары. Все, кто подходил к лагерю, сразу заражались, только я да священник не заболели. Мы с ним ничего не боялись, потому что с нами были тело и кровь Христовы, они нас хранили. - Он помолчал, глядя на дедушку. - Я это знаю, мистер Берден, ведь это со мной случилось, не с кем другим. И все солдаты это понимали. Когда мы входили в лагерь - старый священник и я, по пути встречали и солдат, и офицеров на лошадях. И как увидят эти офицеры, что у меня под покрывалом, остановят лошадей, встанут на колени прямо на дороге и стоят так, пока мы не пройдем. Вот почему я жалею, что мой земляк умер без святого причастия, да еще нехорошей смертью, и семью его мне жалко.
Мы внимательно слушали Елинека. Его мужественная, искренняя вера невольно вызывала уважение.
- Мне всегда приятно встречать молодых людей, которые серьезно относятся к таким делам, - сказал дед, - и я не сомневаюсь, что, когда вы были среди солдат, вас охраняла господня воля.
После обеда решили, что Елинек впряжет двух сильных лошадей в скребок и проложит дорогу к Шимердам, чтобы по ней, когда понадобится, могла проехать повозка. Фукс, единственный столяр в нашей округе, остался дома делать гроб.
Елинек надел свою длинную волчью шубу и, когда мы начали восторгаться ею, объяснил, что настрелял койотов, снял с них шкуры, а его приятель - Ян Боушка, меховщик из Вены, с которым они жили вместе по-холостяцки, - сшил из них эту шубу. Стоя у ветряка, я смотрел, как Елинек вывел из конюшни вороных и стал медленно прокладывать дорогу по холму к большому кукурузному полю. Облака снега, вздымавшиеся от скребка, иногда скрывали его с головой, а потом он и лошади появлялись снова, все трое черные и лоснящиеся.
Около четырех часов к нам пришел гость - мистер Шимерда в кроличьей шапке, с кроличьим воротником и в новых рукавицах, которые связала ему жена. Он хотел поблагодарить нас за подарки и за то, что бабушка делала для его семьи. Джейк и Отто тоже поднялись в гостиную из кухни, и, сидя у печки, мы все любовались быстро наступающими зимними сумерками, наслаждались теплом и уютом дедушкиного дома. Мистер Шимерда, казалось, целиком отдался этому чувству. Наверно, в своей тесной, неприбранной лачуге бедняга стал понемногу привыкать к мысли, что нигде на земле нет больше порядка и покоя, разве только на его далекой родине. Он сидел тихо, не шевелясь, прислонившись головой к спинке деревянного кресла-качалки, руки покоились на подлокотниках. Лицо его было усталым и довольным, как у больных, когда им полегчает. Бабушка настояла, чтоб он выпил стаканчик виргинского яблочного бренди, ведь он проделал такой путь по морозу; и когда на щеках мистера Шимерды выступил слабый румянец, они засветились, как прозрачная раковина. Он больше молчал и изредка улыбался, но мы чувствовали, что он упивается отдыхом.
Стемнело, и я спросил, можно ли зажечь свечи на елке, пока не внесли лампу. Острые желтые язычки пламени взвились над свечками, и на фоне зелени выступили присланные из Австрии цветные украшения, каждое исполненное особого смысла. Мистер Шимерда поднялся с кресла, перекрестился и, склонив голову, тихо встал перед деревом на колени. В этом положении его длинная фигура сделалась похожа на букву "S". Я заметил, как бабушка с опаской покосилась на деда. Он был довольно суров, когда дело касалось религии, и иногда своими высказываниями обижал других. Только что наш кедр был обыкновенной рождественской елкой, но сейчас, с теплящимися на нем свечами, с картинками из Писания, да еще когда перед ним застыла коленопреклоненная фигура... Однако дедушка только поднял пальцы ко лбу и склонил седую голову, сразу придав происходящему протестантскую умеренность.
Мы пригласили нашего гостя поужинать с нами. Впрочем, долго уговаривать его не пришлось. За столом я заметил, с каким удовольствием он смотрит на нас, и подумал, что наши лица для него - словно открытая книга. Когда его проницательные глаза остановились на мне, у меня возникло такое чувство, будто он ясно видит все мое будущее, весь путь, который мне предстоит пройти.
В девять часов мистер Шимерда взял один из наших фонарей, надел пальто и пристегнул кроличий воротник. Стоя в нашей маленькой прихожей с меховой шапкой под мышкой и с фонарем, он попрощался со всеми за руку. Когда дошла очередь до бабушки, он, как всегда, склонился над ее рукой и медленно выговорил: "Добрый жен-щи-на!" Потом перекрестил меня, надел шапку и шагнул в темноту. Мы вернулись в гостиную, и дед, испытующе посмотрев на меня, тихо сказал:
- Все молитвы хороши, если люди хорошие.
13
На следующей после рождества неделе началась оттепель, и к Новому году все вокруг нашего дома расползлось в серую кашу, а по изрытому водой склону между мельницей и конюшней побежали грязные ручьи. Вдоль дороги проглянули полоски мягкой черной земли. Я снова взялся за свои обязанности - носил в дом воду, дрова и растопку, а то часами пропадал в амбаре, где Джейк лущил кукурузу на ручной машине.
Как-то утром, воспользовавшись потеплением, к нам в гости на одной из своих жалких кляч приехали Антония с матерью. Миссис Шимерда попала к нам впервые, она обежала весь дом, рассматривая ковры, занавеси, мебель, и при этом все время говорила что-то дочери с завистливым и обиженным видом. В кухне она схватила с плиты котелок и объявила:
- У вас много, у Шимердов нет.
По-моему, бабушка поступила малодушно, отдав ей этот котелок.
После обеда, помогая мыть посуду, миссис Шимерда тряхнула головой и сказала:
- Сколько у вас для варки, у меня бы столько, я бы еще лучше варила!
Самодовольная, хвастливая старуха! Даже беды, выпавшие на ее долю, не смогли ее утихомирить. Я до того разозлился, что мне и Антония сразу стала неприятна, поэтому я без всякого сочувствия выслушал ее рассказ о том, что старому мистеру Шимерде не по себе.
- Папа грустный по родине. Вид плохой. На скрипке не играет. Дома все играл - на танцах играл, на свадьбах. Здесь - нет. Я прошу играть, трясет головой: нет. Другой раз вынет скрипку из коробки, гладит струны вот так, но не играет никогда. Ему не нравится ваша страна.
- Раз не нравится, нечего было сюда ехать, - сурово отрезал я, - мы никого не заставляли.
- Папа не хотел ехать, нет! - вспыхнула Антония. - Маменька заставила. Все дни она говорила: "Америка большая, денег много, земли много - хватит нашим сыновьям, много женихов нашим дочкам". А папа - он плакал, не хотел ехать от своих друзей, с кем играл на скрипке. Одного друга больше всех любил, тот играл на такой длинной трубе, - она изобразила руками тромбон, - они в школе вместе учились, совсем маленькие дружили. Но мама хотела, чтоб Амброш был богатый, имел много-много скота.
- Твоя мама, - сердито огрызнулся я, - хочет все, что видит у других!
- Но твой дедушка богатый, - набросилась Тони на меня. - Почему не поможет папе? Амброш скоро тоже будет богатый, тогда отдаст. Он очень умный. Мама из-за Амброша сюда приехала.
Амброш считался в их семье важной персоной. Миссис Шимерда и Антония постоянно на него ссылались, хотя с ними он держался грубо, а отца презирал. Амброш с матерью все поворачивали по-своему. И хотя Антония никого так не любила, как отца, старшему брату она не противоречила.
Проводив взглядом Антонию и миссис Шимерду, скрывшихся за холмом и увозивших на своей убогой лошаденке наш котелок, я повернулся к бабушке, которая опять взялась за штопку, и сказал, что надеюсь, эта противная старуха, всюду сующая свой нос, к нам больше не приедет.
Бабушка хмыкнула, поддев блестящей иглой края большой дыры на носке Отто.
- Вовсе она не старуха, Джимми, хоть тебе-то, конечно, кажется старой. Я тоже не стану печалиться, если она к нам больше не заедет. Только, видишь ли, никто не знает, что с ним сделает нищета. У любой женщины глаза станут завидущие, если бедствуют ее дети. А теперь прочти-ка мне главу из Евангелия. Забудем этих чехов.
Мягкая сырая погода продержалась три недели. Мужчины едва успевали лущить кукурузу для скота, животные разом пожирали все, что им давали, и мы надеялись, что сможем продать их уже ранней весной. Однажды утром два больших быка - Гладстон и Брайхам Янг - решили, что наступила весна, и начали дразнить и задирать один другого поверх колючей проволоки, которая их разделяла. Скоро они пришли в ярость. Ревели, рыли копытами рыхлую землю, закатывали глаза и трясли башками. Пятились к дальним углам своих загородок, а потом галопом бросались друг на друга. Трах, трах! доносилось до нас, когда они сшибались могучими лбами; от их рева дрожали кастрюли на кухонной полке. Не будь рога у них обрезаны, они разорвали бы друг дружку в клочья. Вскоре и жирные волы тоже принялись наскакивать один на другого и бодаться. Пора было их утихомирить. Мы столпились вокруг загона и с восхищением наблюдали, как Отто въехал к быкам на коне и начал работать вилами, пока в конце концов не оттеснил драчунов в разные стороны.
Самый сильный снегопад пришелся в эту зиму на двадцатое января - мой одиннадцатый день рождения. Утром, когда я спустился к завтраку, Джейк и Отто, топая ногами и отряхиваясь, ввалились в дом все белые, словно снеговики. Увидев меня, они громко захохотали.
- Ну и подарочек тебе, Джим, на день рождения! Вот уж метель так метель, словно для тебя заказана!
Вьюга бушевала весь день. Снег не просто падал, а валил стеной, будто там, наверху, вспороли тысячи пуховых перин. Вечером кухня превратилась в столярную мастерскую, мужчины принесли сюда инструменты и сделали два огромных скребка на длинных ручках. Ни бабушка, ни я в такую метель не могли выйти из дому, пришлось Джейку кормить кур, он же принес из курятника жалкую кучку яиц.
На следующий день Отто и Джейк до полудня расчищали проход к хлеву, а снег все сыпал! За десять лет, которые дедушка прожил в Небраске, такого снегопада еще не было. Когда сели обедать, он сказал, что нечего и пытаться пройти сегодня в загон, скот и так хорошо отъелся, обойдется денек без кукурузы, но завтра нужно все же покормить быков и лошадей и разморозить кран, чтобы дать им напиться. Загонов даже видно не было, но мы знали, что в них, под северным склоном, сгрудились волы. А наши задиры быки сейчас поди совсем угомонились и греют друг другу бока.
- Да уж теперь небось поостынут! - злорадно заметил Фукс.
Кур в тот день не было слышно. После обеда Джейк и Отто, одежда которых едва успела просохнуть, расправили занемевшие плечи и снова нырнули в сугробы. Они прорыли в снегу коридор до самого курятника с такими крепкими стенками, что мы с бабушкой могли спокойно ходить по нему туда и обратно. Оказалось, куры спали - видно, вообразили, что ночь затянулась. Бодрствовал только один старый петух, он долбил клювом толстый лед в поилке. Когда свет нашего фонаря ударил курам в глаза, поднялось оглушительное кудахтанье, и они, неуклюже хлопая крыльями, закружили по курятнику, роняя перья. Крапчатые безмозглые цесарки, которые вечно рвались на волю, квохча, высыпали в коридор, пытаясь пробить снежные стены пестрыми уродливыми лбами. Мы управились с делами только к пяти часам, когда впору было все начинать сначала. Удивительный выдался день, ни на что не похожий!
14
Двадцать второго января я проснулся будто от толчка. Я еще не раскрыл глаза, но почувствовал: что-то стряслось. Из кухни доносились возбужденные голоса, бабушкин звучал необычно громко, и я сразу понял, что она в крайнем волнении. Я с восторгом встречал любые события. Интересно, что могло случиться, гадал я, поспешно натягивая одежду. Вдруг конюшня сгорела? А может, весь скот замерз до смерти? Или кто-то из соседей заблудился в метель?
В кухне у плиты, заложив руки за спину, стоял дедушка. Джейк и Отто сидели, скинув сапоги, и растирали ноги в шерстяных носках. От их обуви и одежды валил пар, оба выглядели измученными. На скамье за плитой кто-то лежал, укрывшись одеялом. Бабушка выпроводила меня в столовую. Я неохотно повиновался. Пока она с посудой сновала из кухни ко мне, я не сводил глаз с ее лица. Губы бабушки были плотно сжаты, но время от времени она шептала:
- Боже правый! Боже милостивый!
Потом в столовую вошел дед и сказал:
- Джимми, сегодня мы не будем молиться, нам некогда. Мистер Шимерда умер, и семья его в большом горе. Среди ночи пришел Амброш, и Джейк с Отто ездили туда с ним. Они очень устали за ночь, так что не приставай с расспросами. Это Амброш спит в кухне. Джейк, Отто, идите завтракать!
После первой чашки кофе Отто и Джейк начали возбужденно рассказывать, хоть бабушка и глядела на них предостерегающе. Я помалкивал, но навострил уши.
- Нет, сэр, - сказал Фукс в ответ на вопрос дедушки, - выстрела никто не слыхал. Амброш, взяв быков, ушел расчищать дорогу, а женщины сидели взаперти в своей норе. Когда Амброш вернулся, было уже темно, и он ничего не заметил, только быки вели себя странно. Амброш хотел их привязать, так один даже вырвался и бросился прочь из хлева. У Амброша руки в пузырях от веревки. Ну, он сходил за фонарем, а когда вернулся обратно, тут отца и увидел. Мы его тоже потом видели на том же месте.
- Бедный, бедный! - вздохнула бабушка. - Я даже представить не могу, что он это сделал. Ведь такой он был совестливый, все боялся кого-нибудь побеспокоить. Видно, совсем потерял голову, что решился всем столько горя причинить.
- Не похоже, миссис Берден, что он потерял голову, - возразил Фукс, он все честь честью подготовил. Вы же знаете, какой он был аккуратный, таким и остался до последнего часа. После обеда побрился, а когда девочки убрали посуду, он сам вымылся с ног до головы. Антония грела ему воду. Потом надел чистую рубаху и чистые носки, а когда оделся, поцеловал Антонию и младшую, взял ружье и сказал, что идет охотиться на кроликов, а сам пошел, видно, прямиком в хлев и сотворил задуманное. Он лежит на койке, где всегда спал по ночам, возле стойла с быками. И все в полном порядке, кроме... - Фукс запнулся и наморщил лоб, - кроме того, с чем он уж ничего не мог поделать. Пиджак висит на гвозде, сапоги под кроватью. Шелковый шарф, что всегда был у него на шее, он снял, сложил аккуратно и воткнул в него булавку. Ворот рубашки отогнул и рукава закатал.
- В толк не возьму, как он смог, - опять повторила бабушка.
Отто не понял ее:
- Да что вы, мэм! Это же проще простого - он спустил курок большим пальцем ноги. Лег на бок, взял дуло в рот, потом подогнул ногу и стал нащупывать курок. Ну и нащупал!
- Может, оно и так, - мрачно вставил Джейк, - только дело это темное.
- Что ты хочешь сказать, Джейк? - резко спросила бабушка.
- Видите ли, мэм, я заметил под яслями топор Крайека, ну я взял его, поднес к покойнику, и, хотите верьте, хотите нет, он в точности подошел к ране, что у мистера Шимерды через все лицо. Крайек этот все шнырял по хлеву, бледный такой, тихий, а как увидел, что я разглядываю топор, начал скулить. "Что ты там делаешь?" А я говорю: "Хочу разобраться хорошенько". Так он принялся пищать, ровно крыса, и руки ломать. "Меня, - кричит, повесят! Меня повесят!"
Фукс нетерпеливо прервал его:
- Крайек просто спятил, да и ты, видать, тоже! Что ж, по-твоему, старый Шимерда все приготовил, чтобы Крайек его зарубил? Ерунда это! Ружье лежало рядом с ним, когда Амброш его увидел.
- Ну, ружье-то и Крайек мог подложить, разве нет? - не сдавался Джейк.
Тут решительно вмешалась бабушка:
- Слушай, Джейк Марпол, уж не хочешь ли ты к самоубийству еще и убийство приплести? Хватит того, что есть! Слишком много тебе Отто всяких книжек про убийства читает!
- Разобраться в этом нетрудно, Эммелайн, - тихо сказал дед, - если он сам в себя выстрелил, как они говорят, края у раны должны быть вывернуты наружу.
- Так оно и есть, мистер Берден, - подтвердил Отто. - А к стропилам и к соломе на потолке пристали пучки волос и кусочки мозга, их туда метнуло выстрелом, это ж ясно!
Бабушка сказала деду, что поедет к Шимердам вместе с ним.
- Тебе там нечего делать, - с сомнением ответил он, - тело все равно нельзя трогать, пока не приедет следователь из города, а по такой погоде его раньше чем через несколько дней ждать нечего.
- Я им свезу кое-что из провизии да хоть как-нибудь постараюсь утешить бедных девочек. Старшая ведь была его любимица, он в ней души не чаял. О ней бы подумал! Оставил ее мыкаться одну-одинешеньку!
Бабушка покосилась в сторону Амброша, который как раз завтракал на кухне.
Фукс, хоть и пробыл на морозе почти всю ночь, собирался теперь в город за священником и следователем. На сером мерине - нашей лучшей лошади - он хотел проехать напрямик через прерию, так как дороги замело.
- Обо мне не беспокойтесь, миссис Берден, - весело говорил Отто, натягивая вторую пару носков. - У меня такой нюх - выведет куда надо. А спать я никогда много не сплю. Вот Серый меня тревожит. Постараюсь поберечь его, как смогу, но перетрудится он, это уж точно!
- Не время сейчас думать о лошади, Отто, заботься лучше о себе. Пообедай у вдовы Стивенс, она женщина добрая и тебе поможет.
После того как Фукс уехал, мы остались в доме вдвоем с Амброшем. Я впервые увидел его совсем с другой стороны. Он оказался очень набожным, чуть ли не фанатичным. Все утро не промолвил ни слова, сидел, перебирая четки, и молился то про себя, то вслух. Он не поднимал глаз и отрывал руку от четок, только чтобы перекреститься. Несколько раз бедняга засыпал, потом, вздрогнув, просыпался и снова принимался за молитвы.
Добраться к Шимердам в повозке нечего было и думать, на расчистку дороги ушел бы целый день. Поэтому дедушка выехал из конюшни верхом на одном из наших могучих вороных, а Джейк поднял бабушку на руки и подсадил ее в седло сзади. Бабушка укуталась в несколько шалей и надела на голову черный капор. Дед заправил пышную белую бороду за воротник. Они напомнили мне каких-то библейских персонажей, когда верхом тронулись в путь. Джейк и Амброш на второй нашей вороной лошади и на моем пони ехали следом - они везли одежду, которую мы собрали для миссис Шимерды. Я видел, как они обогнули пруд, поднялись на холм, а потом скрылись за покрытым сугробами кукурузным полем. Только тут я понял, что остался дома совсем один.
Я сразу почувствовал себя облеченным властью и ответственностью, и мне захотелось как можно лучше выполнить свой долг. Я наносил дров и растопки из нашего длинного подвала и забил ими обе печки. Вспомнил, что среди утренних треволнений все позабыли о курах и не собрали яйца. Пройдя по снежному коридору, я насыпал птицам корм, выкинул лед из поилок, налил туда свежей воды. Потом дал молока коту и, не в силах придумать, что бы еще сделать, присел погреться. В доме стояла благостная тишина, а лучшего собеседника, чем тикающие часы, трудно придумать. Я попробовал читать "Робинзона Крузо", но его жизнь на острове показалась мне куда более скучной, чем наша. И вдруг, когда я с удовольствием оглядывал нашу уютную гостиную, меня поразила мысль, что если душа мистера Шимерды еще витает над землей, то она наверняка залетела сюда, в наш дом, который ему так нравился. Я вспомнил, какое счастливое было у него лицо, когда он сидел здесь с нами на рождество. Если б он мог тогда остаться и жить у нас, он не сотворил бы такое страшное дело!
Я был уверен, что мистера Шимерду погубила тоска по родине, и задумался, сможет ли его душа, вырвавшись на свободу, отыскать дорогу в любимый край. Я представил, как далеко от нас Чикаго, а там еще Виргиния, потом Балтимор, а дальше - огромный холодный океан. Нет, сразу в такой длинный путь пускаться нельзя. Конечно, измученная душа мистера Шимерды, настрадавшегося от холода, тесноты и постоянной борьбы со снегом, отдыхает сейчас здесь, в нашем мирном доме.
Мне не было страшно, но я старался не шуметь. Я боялся потревожить душу мистера Шимерды. Я тихонько спустился в кухню - надежно укрытая под землей, она всегда казалась мне сердцем нашего дома. Сел на скамью за плитой и стал думать о мистере Шимерде. За окном над необозримыми снежными просторами пел ветер. У меня было такое чувство, будто я впустил мистера Шимерду в дом, укрыв, его от мучительного холода, и теперь мы сидим вместе. Я припомнил все, что мне рассказывала Антония о его жизни до приезда сюда, о том, как он играл на скрипке на всех праздниках и свадьбах. Вспомнил о его друзьях, с которыми ему так не хотелось расставаться, о его старом друге тромбонисте, вспомнил о густом лесе, где полным-полно зверей, да только принадлежит он, как говорила Антония, "благородным". Они с матерью в лунные ночи воровали там дрова. В этом лесу жил белый олень, и тому, кто посмел бы его застрелить, грозила виселица. Я видел все эти картины так ярко, будто воспоминания, преследовавшие мистера Шимерду, все еще витали здесь.
Уже начало смеркаться, когда вернулись мои домашние; бабушка так устала, что сразу легла. Мы с Джейком поужинали, и, пока убирали посуду, он громким шепотом рассказывал мне, что делается у Шимердов. До покойника не ведено дотрагиваться, пока не приедет следователь. Если кто ослушается, тому плохо будет, не иначе! А труп совсем замерз, "застыл, как заколотая индейка, когда ее на мороз вывесят", сказал Джейк. До этого, пока не улетучился запах крови, лошадей и быков не удавалось загнать в хлев. Сейчас они стоят там рядом с умершим, больше их девать некуда. Над головой мистера Шимерды висит зажженный фонарь. Антония, Амброш и их мать по очереди читают над покойником молитвы. Дурачок тоже с ними, ему ведь холод нипочем. Но я-то, слушая Джейка, подумал, что Марек страдает от холода не меньше других, просто ему хочется казаться храбрецом. Бедняга из кожи вон лезет, чтобы как-нибудь отличиться!
Амброш, продолжал Джейк, оказался куда добрее, чем он, Джейк, ожидал; только печется он больше о том, как бы раздобыть священника, да о душе мистера Шимерды, которая, по его мнению, пребывает сейчас в муках и не получит избавления, пока родные и священник хорошенько за него не помолятся.
- Я так понял, - заключил Джейк, - что отмаливать его душу надо много лет, а сейчас она покоя себе не находит в чистилище.
- Я в это не верю, - твердо сказал я, - ручаюсь, что это неправда.
Конечно, я не стал говорить Джейку, что, по моему убеждению, душа мистера Шимерды весь день пробыла в этой самой кухне, завернув сюда по пути на родину. И все же, когда я улегся спать, меня одолели мысли о чистилище и вечных муках. Я вспоминал о терзаниях богача из притчи о Лазаре и содрогался. Но ведь мистер Шимерда не был ни богачом, ни себялюбцем, он просто был так несчастен, что не мог больше жить.
15
Отто Фукс вернулся из Черного Ястреба на другой день к обеду. Он сказал, что следователь доберется до Шимердов к вечеру, а священник сейчас в другом конце прихода, за сто миль отсюда, и поезда не ходят. Сам Фукс поспал несколько часов в городе в платной конюшне, но беспокоился за серого мерина, ему кажется, лошадь надорвалась. И правда, мерина с той поры стало не узнать. Дальняя дорога по глубокому снегу совсем его изнурила.
Вместе с Фуксом приехал незнакомец - молодой чех, который жил недалеко от Черного Ястреба, - и поспешил на своей единственной лошади к соотечественникам, чтобы помочь им в беде. Так я в первый раз увидел Антона Елинека. Это был рослый молодой человек лет двадцати с небольшим, красивый, сердечный и жизнерадостный; его появление у нас, среди всех наших печальных хлопот, казалось просто чудом. Хорошо помню, как он вошел в нашу кухню - в войлочных сапогах, в шубе из волчьего меха, глаза блестят, щеки разгорелись от мороза. Увидав бабушку, он снял с головы меховую шапку и глубоким раскатистым басом, который больше подходил бы человеку постарше, произнес:
- Разрешите выразить вам, миссис Берден, большую благодарность за вашу доброту к моим бедным землякам.
Он не мялся, как парень с фермы, а открыто смотрел в глаза собеседникам. Чувствовалось, что он человек искренний и добрый. Елинек объяснил, что давно бы приехал к Шимердам познакомиться, да нанялся на всю осень лущить кукурузу, а когда пришла зима, стал вместе с детьми ходить в школу, что возле мельницы, и учиться английскому. Он сказал мне, что у него хорошая "леди учительница" и в школе ему очень нравится.
За обедом дед долго разговаривал с Елинеком, хотя обычно неохотно вступал в беседу с незнакомыми людьми.
- Шимерды, наверно, очень расстроятся, что не удалось привезти священника? - спросил дед.
Елинек сразу стал серьезным.
- Да, сэр, для них это очень плохо. Их отец сделал большой грех. - Он прямо посмотрел на дедушку. - Так считает наш господь.
Видно было, что деду его откровенность понравилась.
- Мы тоже так считаем, Елинек. Но мы думаем, что душа мистера Шимерды вернется к создателю и без помощи священника. Мы верим, что единственный наш заступник - Христос.
Молодой человек покачал головой:
- Я знаю, ваша вера так учит. Учительница в школе объясняла. Но я много чего повидал. И верю, что за мертвых надо молиться. Я видел всякое.
Мы спросили, что он хочет сказать.
Он оглядел сидящих за столом.
- Вам интересно? Слушайте: когда я был маленький, как он, я стал помогать священнику в службе. К первому причастию пошел, можно сказать, еще мальчишкой; чему учит церковь, мне было вроде бы понятно. Началась война, на нас напали австрияки. В военном лагере возле нашей деревни было много солдат, и там началась холера, люди мерли как мухи. Наш священник проводил там все дни - причащал умирающих, а я помогал ему, носил святые дары. Все, кто подходил к лагерю, сразу заражались, только я да священник не заболели. Мы с ним ничего не боялись, потому что с нами были тело и кровь Христовы, они нас хранили. - Он помолчал, глядя на дедушку. - Я это знаю, мистер Берден, ведь это со мной случилось, не с кем другим. И все солдаты это понимали. Когда мы входили в лагерь - старый священник и я, по пути встречали и солдат, и офицеров на лошадях. И как увидят эти офицеры, что у меня под покрывалом, остановят лошадей, встанут на колени прямо на дороге и стоят так, пока мы не пройдем. Вот почему я жалею, что мой земляк умер без святого причастия, да еще нехорошей смертью, и семью его мне жалко.
Мы внимательно слушали Елинека. Его мужественная, искренняя вера невольно вызывала уважение.
- Мне всегда приятно встречать молодых людей, которые серьезно относятся к таким делам, - сказал дед, - и я не сомневаюсь, что, когда вы были среди солдат, вас охраняла господня воля.
После обеда решили, что Елинек впряжет двух сильных лошадей в скребок и проложит дорогу к Шимердам, чтобы по ней, когда понадобится, могла проехать повозка. Фукс, единственный столяр в нашей округе, остался дома делать гроб.
Елинек надел свою длинную волчью шубу и, когда мы начали восторгаться ею, объяснил, что настрелял койотов, снял с них шкуры, а его приятель - Ян Боушка, меховщик из Вены, с которым они жили вместе по-холостяцки, - сшил из них эту шубу. Стоя у ветряка, я смотрел, как Елинек вывел из конюшни вороных и стал медленно прокладывать дорогу по холму к большому кукурузному полю. Облака снега, вздымавшиеся от скребка, иногда скрывали его с головой, а потом он и лошади появлялись снова, все трое черные и лоснящиеся.