- А вы все - неблагодарные скоты! Все до одного! - крикнул он. Бердены без вас проживут, не бойтесь! Им и так от вас одно беспокойство!
Обратно мы ехали разъяренные, воскресное утро было испорчено. У меня слова не шли с языка, а бедный Джейк был белый как бумага, его прямо-таки колотило. Он делался совсем больным, когда вот так выходил из себя.
- Они не как мы, Джим, - оскорбление твердил он. - Одно слово иностранцы. На них нельзя полагаться. Лягать в живот - это уж последняя подлость! А как женщины на тебя набросились? После того, что мы для них делали, всю ведь зиму о них заботились! Нет, им доверять нельзя. И мне тошно смотреть на твою дружбу с ними, Джим!
- Теперь, Джейк, дружба врозь, - горячо заверил я его, - видно, на самом деле они все как Крайек и Амброш.
Дедушка выслушал наш рассказ, лукаво блестя глазами. Он дал Джейку совет завтра же поехать в город к мировому судье, рассказать, что в драке сбил с ног младшего Шимерду, и уплатить штраф. Тогда, если миссис Шимерда вздумает подавать в суд - ведь сын ее несовершеннолетний, - обнаружится, что ее опередили. Джейк сказал, что в таком случае он поедет в повозке и отвезет на рынок поросенка, которого откармливал зимой. В понедельник, спустя час после того, как Джейк уехал, мимо нашего дома, не глядя по сторонам, торжественно проследовали миссис Шимерда с Амброшем. Когда повозка, тарахтя по дороге, ведущей к Черному Ястребу, скрылась из виду, дедушка усмехнулся и сказал, что был уверен: миссис Шимерда так дела не оставит.
Джейк отдал судье десять долларов, которые получил для этого от деда. Но едва Шимерды услышали о проданном поросенке, Амброш все прикинул и решил, что Джейк расстался со своим питомцем ради уплаты штрафа. Эта мысль явно доставила Шимердам большое удовольствие. Где бы мы с Джейком потом ни встречали Антонию - ехала ли она на почту или возвращалась на лошадях с поля, она начинала хлопать в ладоши и ядовито дразнить нас:
- Джей-ки! Джей-ки! Поросенка про-дал, на штраф на-брал!
Отто делал вид, что поведение Антонии его нисколько не удивляет. Он только поднимал брови и говорил:
- О чехах вы мне ничего нового не скажете, ведь я австриец!
Дедушка не принимал участия в нашей "войне с Шимердами", как называл эту ссору Джейк. Амброш и Антония всегда почтительно с ним здоровались, а он по-прежнему расспрашивал их, как идут дела, давал советы. Дед считал, что виды на будущее у них хорошие. Амброш оказался сметливым, он скоро сообразил, что его быки годятся только на такую тяжелую работу, как вспашка целины, и сумел продать их недавно приехавшему немцу. На вырученные деньги дедушка помог ему купить еще одну упряжку лошадей. Амброш не давал передышки Мареку, ведь тот был сильный, только, помнится, никак не мог научиться обращаться с культиватором. Бедняга твердо усвоил своей глупой головой одно: не приналяжешь - не похвалят. Вот он и нажимал на рукоятки и загонял лапы культиватора глубоко в землю, так что лошади быстро выбивались из сил.
В июне Амброш на неделю нанялся к мистеру Буши и взял Марека с собой тому тоже платили, как взрослому работнику. Пришлось миссис Шимерде встать за второй культиватор; день-деньской они с Антонией трудились в поле, а по вечерам возились со скотиной. И вот, пока женщины управлялись с хозяйством без Амброша, у одной из новых лошадей начались колики - натерпелись они тогда страху!
Однажды вечером, перед тем как лечь спать, Антония заглянула в конюшню проверить, все ли в порядке, и вдруг увидела, что их чалая стоит повесив голову, а брюхо у нее раздулось. Антония тут же вскочила на другую лошадь прямо без седла, чтоб не терять времени, и забарабанила в нашу дверь, как раз когда мы укладывались спать. На ее стук открыл дедушка. Он не стал подымать работников, а поехал с Антонией сам, прихватив шприц и кусок старого ковра, служившего для припарок, когда болели наши лошади. Возле чалой они нашли миссис Шимерду: сидя у фонаря, она ломала руки и громко причитала. Дедушке понадобилось всего несколько минут, чтобы помочь бедной лошади избавиться от распиравших ее газов; женщины услышали, как воздух с шумом вышел из нее, и бока сразу опали.
- Ох, мистер Берден, - воскликнула Антония, - если б я потеряла эту лошадь, я бы не стала дожидаться Амброша. Я бы сразу утопилась в пруду!
Нам рассказали, что Амброш, кончив работать у мистера Буши, отдал полученные Мареком деньги священнику в Черном Ястребе, чтобы тот служил мессы за упокой души его отца. Бабушка полагала, что не так нужны эти молитвы, как туфли для Антонии, но дед сказал снисходительно:
- Ну, раз он при своей-то нужде может обойтись без этих шести долларов, значит, свято верит в то, что исповедует.
Именно дедушка помирил нас с Шимердами. Однажды утром он объявил, что хлеб созревает дружно, и, пожалуй, первого июля можно начинать уборку пшеницы. Ему понадобятся помощники, и, если никто не возражает, он хотел бы нанять Амброша и на жатву, и на молотьбу, ведь Шимерды хлеб не сеяли.
- А в помощь тебе, Эммелайн, - заключил он, - я думаю пригласить Антонию. Она будет рада немного заработать, и вообще пора покончить со всеми этими раздорами. Съезжу-ка я к ним прямо сегодня и обо всем договорюсь. Поедешь со мной, Джим?
По голосу его чувствовалось, что он уже решил за меня.
После завтрака мы тронулись в путь. Когда миссис Шимерда увидела нас, она выбежала из дома и скрылась в лощине за конюшней, будто не желала иметь с нами дела. Дед, улыбаясь в усы, привязал лошадь, а потом и мы направились в лощину.
За конюшней мы застали странную сцену. Видно, здесь всегда паслась корова. Миссис Шимерда подбежала к ней, выдернула из земли колышек, к которому та была привязана, и, когда мы подошли, пыталась спрятать корову в старой землянке. Вход туда был узкий, темный, корова упиралась, а миссис Шимерда била ее по бокам и подталкивала, стараясь загнать внутрь.
Дедушка сделал вид, что не замечает, чем она занята, и вежливо поздоровался:
- Доброе утро, миссис Шимерда! Не скажете ли, где Амброш? На каком поле?
- Где дерн. - Она махнула рукой на север, все еще стоя перед коровой, будто надеялась заслонить ее своим телом.
- Его кукуруза с дернины хорошо пойдет зимой на корм скоту, одобрительно сказал дедушка. - А где Антония?
- Где он. - Миссис Шимерда беспокойно переступала босыми ногами в пыли.
- Прекрасно, я к ним съезжу. Хочу пригласить их в будущем месяце помочь мне убрать овес и пшеницу. За плату. До свидания, миссис Шимерда! Да, между прочим, - сказал он, уже шагнув на тропинку, - давайте-ка договоримся, что за корову мы с вами в расчете.
Миссис Шимерда вздрогнула и еще крепче сжала веревку. Видя, что она не поняла его, дедушка обернулся:
- Больше мне ничего не платите, денег больше не нужно. Корова ваша.
- Платить не надо? Корова моя? - озадаченно переспросила миссис Шимерда, и ее узкие, сощуренные от солнца глазки так и впились в нас.
- Вот-вот, платить не надо, а корова ваша. - Дедушка кивнул.
Миссис Шимерда выпустила из рук веревку, бросилась к нам и, склонившись перед дедушкой, прижала его руку к губам. Не знаю, бывал ли он когда-нибудь еще так смущен. Я тоже немного испугался. Мне показалось, будто мы вдруг перенеслись в Старый Свет.
На обратном пути мы все смеялись, и дедушка говорил:
- Она, видно, решила, что мы пришли забирать корову. А знаешь, она бы нас с тобой исцарапала, вздумай мы дотронуться до коровьей привязи.
Наши соседи были явно не прочь помириться. В следующее воскресенье миссис Шимерда приехала к нам и привезла носки для Джейка, которые сама связала. Она вручила их ему с таким видом, словно великодушно отпускала грехи, и сказала:
- Ну что, больше не будешь бить моего Амброша?
Джейк смущенно усмехнулся.
- Я и не думаю ссориться с Амброшем. Он меня не будет задевать, и я его не трону.
- Ну а если он тебя побьет, чем платить штраф? Свиней у нас нет, сказала миссис Шимерда с намеком.
Джейк ничуть не обиделся.
- Пусть последнее слово будет за вами, мэм, - весело ответил он. - Ведь вы дама.
19
В июле ослепительно сияло солнце, установилась та безветренная, жаркая погода, благодаря которой Канзас и Небраска считаются лучшими в мире местами для кукурузы. Казалось, по ночам слышно было, как она растет; в свете звезд на увлажненных росой полях, где стеной стояли пахучие и сочные зеленые стебли с пушистыми метелками наверху, раздавалось легкое потрескивание. Если бы даже всю эту великую равнину, протянувшуюся от Миссури до Скалистых гор, заключили под стеклянную крышу и температуру регулировали по термометру, то и тогда желтым початкам, которые зрели и наливались здесь с каждым днем, вряд ли было бы лучше. В те дни кукурузные поля далеко отстояли друг от друга, между ними простирались невозделанные пастбища. Только мудрый и ясный взор моего дедушки мог предвидеть, что полям этим суждено шириться и множиться, пока в один прекрасный день они перестанут быть участком мистера Буши или участком Шимердов и превратятся во всемирный питомник кукурузы, а урожаи, выращенные здесь, станут так же влиять на экономику, как урожаи хлеба в России, от которых и в пору мира, и в пору войны зависит жизнь и деятельность ее населения.
Несколько недель подряд пылало солнце, а по ночам время от времени выпадали дожди, и судьба урожая была решена. Как только образовались молочные початки, нам и засуха стала не страшна. Мужчины усердно убирали пшеницу и даже не замечали зноя - правда, я без устали возил им воду, - а бабушке и Антонии так доставалось на кухне, что они перестали понимать, какой день жарче, какой - прохладней. По утрам, пока траву еще покрывала роса, мы с Антонией ходили за ранними овощами для обеда. Бабушка заставляла Антонию носить шляпу от солнца, но, как только мы попадали на огород. Тони сбрасывала ее на траву и подставляла голову ветру. Помню, что, когда мы склонялись над плетями гороха, над верхней губой у нее, словно усики, поблескивали капельки пота.
- Люблю работать на воле! Здесь куда лучше, чем дома! - весело напевала она. - Твоя бабушка говорит, я стану похожа на мужчину, пускай! Я хочу быть как мужчина.
Она встряхивала головой и предлагала мне пощупать мускулы на ее загорелых руках.
Все в доме ей радовались. Она была такая веселая, такая участливая, что мы и не замечали, как порывисто она двигается, как неуклюже гремит кастрюлями. Все то время, что Антония работала у нас, бабушка была в прекрасном настроении.
Ночи в пору уборки хлеба стояли жаркие и душные. Жнецы спали на сеновале, там было прохладнее, чем в доме. Я подолгу лежал в постели у открытого окна, любуясь бледными зарницами на горизонте или глядя на угловатые очертания ветряной мельницы, упиравшейся в синее ночное небо. Однажды вечером разразилась буйная гроза, но дождь был несильный и не попортил сжатый хлеб. Мужчины сразу после ужина ушли в конюшню, а мы с Антонией, вымыв посуду, залезли на покатую крышу курятника полюбоваться тучами. Оглушительно гремел гром, точно грохотали листы железа на крыше, молнии длинными зигзагами прорезали небо, на мгновение выхватывая из темноты и приближая к нам окружающие предметы. С одной стороны на небе чернели грозовые тучи, но на западе оно оставалось ясным и чистым: при вспышках молний эта спокойная половина неба казалась глубоким синим морем, залитым лунным светом, а часть, покрытая тучами, напоминала мраморную набережную в некоем прекрасном приморском городе, обреченном на гибель. На наши поднятые к небу лица упали крупные теплые капли дождя. Черная туча, не больше лодки, выплыла в светлое пространство и одиноко устремилась на запад. Вокруг уже слышался мягкий стук капель, падающих в густую пыль, устилавшую двор. Бабушка подошла к дверям и крикнула, что мы вымокнем, да и поздно уже.
- Сейчас, - отозвалась Антония. - Я люблю твою бабушку и все здесь люблю. - Она вздохнула. - Как бы я хотела, чтобы папа жил и видел это лето! Вот бы никогда не наступала зима!
- Ничего, лето еще не скоро кончится, - утешил я ее. - Тони, почему ты не всегда такая?
- Какая?
- Ну как сейчас, такая, как ты есть. Почему ты все время стараешься быть вроде Амброша?
Она легла, заложив руки за голову и глядя в небо.
- Если бы я всегда жила здесь, как ты, - другое дело. Тебе все будет легко. А нам трудно.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ДЕВУШКИ-СЛУЖАНКИ
1
Уже почти три года я прожил у дедушки, когда он решил перебраться в Черный Ястреб. Тяжелая работа на ферме становилась им с бабушкой не под силу, а мне исполнилось тринадцать, и они считали, что я должен ходить в приличную школу. И вот мы сдали нашу ферму в аренду той самой "доброй женщине вдове Стивенс" и ее брату холостяку, а себе купили дом священника Уайта на северной окраине Черного Ястреба. Дом этот стоял первым при въезде в город, и сельские жители, завидя его, радовались, что их долгое путешествие подошло к концу.
Мы собирались переехать в Черный Ястреб в марте, и дедушка, наметив этот срок, сразу сообщил о своем решении Отто и Джейку. Отто ответил, что ему вряд ли удастся сыскать для себя другое такое место, да и надоело копаться в земле - пора, наверно, как он сказал, "обратно на Дикий Запад". Джейк, соблазненный рассказами Отто о тамошней полной приключений жизни, решил ехать с ним. Чего мы только не делали, чтобы отговорить Джейка! Ему так мешала его неграмотность, он был так доверчив - лучшей добычи для жуликов не найти. Бабушка убеждала Джейка остаться здесь, где все его знают, среди порядочных людей, добрых христиан, но он слышать ничего не хотел. Он мечтал сделаться старателем. Джейк верил, что в Колорадо его ждут серебряные залежи.
Джейк и Отто помогали нам до последнего дня. Они перевезли нас в город, застелили коврами полы в новом доме, смастерили полки и шкафы в бабушкиной кухне - видно было, что им не хотелось разлучаться с нами. Но в конце концов они уехали, даже не сказав нам заранее о дне отъезда. Эти два парня служили нам верой и правдой и в зной, и в стужу, они дарили нам то, чего не купишь ни за какие деньги. Для меня они были как старшие братья: при мне вели себя сдержанно, смиряли языки, никогда не отказывали в дружбе. Но вот однажды утром, подхватив свои клеенчатые чемоданы, принарядившись, они сели в поезд, идущий на запад, - и больше я их никогда не видел; Много месяцев спустя мы получили от Фукса открытку; он писал, что Джейк слег было с воспалением легких, но теперь они уже работают вместе на шахте "Невеста янки" - и дела у них идут хорошо. Я написал на эту шахту, но письмо мое со штампом "невостребованное" вернулось обратно. Больше мы о них не слыхали.
Черный Ястреб, этот новый мирок, куда мы переселились, был чистым, зеленым городком с просторными дворами вокруг домов, с белыми заборами, с широкими пыльными улицами, на которых вдоль деревянных тротуаров росли стройные молодые деревца. В центре в два ряда стояли новые кирпичные магазины, кирпичная школа, здание суда и четыре побеленные церкви. Наш дом был расположен в верхней части города, и из окон второго этажа виднелись извилистые крутые берега речки, протекавшей двумя милями южнее. Этой речке предстояло стать мне утешением в те дни, когда я тосковал по вольной жизни в прерии.
Переехав в Черный Ястреб в марте, к концу апреля мы уже чувствовали себя завзятыми горожанами. Дедушка был теперь старостой в новой баптистской церкви, бабушка устраивала ужины для церковной общины и хлопотала по миссионерским делам, а я стал совсем другим, хотя, может быть, мне это только казалось. Очутившись неожиданно в обществе сверстников, я выяснил, что много чего не знаю. Но в конце весны, перед роспуском на каникулы, я уже умел драться, ругаться, играть в шарики и дразнить девчонок не хуже других в нашем классе. Совсем отбиться от рук мне мешало лишь то, что за мной присматривала миссис Харлинг, наша ближайшая соседка, и если мое поведение ее не устраивало, она не позволяла мне приходить к ним во двор и играть с ее детьми, с которыми мне было очень весело.
Живя в городе, мы чаще, чем прежде, виделись с нашими бывшими соседями - фермерами. Им было удобно заезжать к нам. Они могли оставить лошадей в нашей просторной конюшне, да и жены их охотней пускались в город, зная, что всегда найдут где передохнуть, пообедать и привести себя в порядок, прежде чем отправиться за покупками. Чем больше наш дом напоминал постоялый двор, тем больше мне это нравилось. Я сразу веселел, если, идя в полдень из школы, замечал на нашем заднем дворе фермерскую повозку, и всегда охотно бежал в лавку за мясом или в пекарню за свежим хлебом для неожиданных гостей. Всю ту первую весну и лето я надеялся, что Амброш привезет Антонию с Юлькой посмотреть наш новый дом. Мне не терпелось показать им мебель, обитую красным плюшем, и трубящих херувимов, которыми немец-обойщик разукрасил потолок в нашей гостиной.
Но Амброш всегда приезжал один и, хоть ставил лошадей в нашу конюшню, обедать никогда не оставался и ничего не рассказывал о матери и сестрах. Если же мы выбегали ему навстречу и пытались разузнать что-нибудь, он спешил прочь со двора и только пожимал плечами, говоря:
- Живут, что с ними сделается!
Зато миссис Стивенс, поселившаяся на нашей ферме, полюбила Антонию не меньше нашего, и от нее мы узнавали все новости. Пока шла уборка хлеба, рассказывала миссис Стивенс, Амброш посылал Антонию наниматься то на одну ферму, то на другую, будто мужчину-поденщика, там она вязала снопы или помогала молотить. На фермах все ее любили, относились к ней по-доброму и говорили, что лучше иметь в помощниках ее, чем Амброша. Когда наступила осень, Антония, как и год назад, подрядилась до самого рождества лущить кукурузу на соседней ферме; но тут ее выручила бабушка - она нашла ей место у наших соседей Харлингов.
2
Бабушка часто говорила, что, раз уж ей пришлось жить в городе, надо благодарить небо за таких соседей, как Харлинги. Подобно нам, Харлинги прежде были фермерами, они и здесь устроились, как на маленькой ферме, рядом с домом большая конюшня, фруктовый сад, огород, лужайка для скота и даже ветряк. Харлинги были норвежцы, и миссис Харлинг прожила в Христианин до десяти лет. Муж ее родился в Миннесоте. Харлинг торговал зерном, скупал скот и считался в наших краях одним из самых оборотистых дельцов. Он владел всеми элеваторами в городках, расположенных вдоль железной дороги к западу от нас, и часто бывал в отъезде. А без него домом заправляла жена.
Миссис Харлинг была невысокая, приземистая, основательная - совсем как ее дом. Энергия била в ней ключом - вы сразу чувствовали это, стоило ей войти в комнату. Лицо у нее было розовое, с тугими щеками, блестящими живыми глазами и маленьким упрямым подбородком. Она легко сердилась, легко радовалась, и характер у нее был превеселый. Хорошо помню ее заразительный звонкий смех: сверкнет вдруг глазами в знак одобрения и тут же расхохочется. От ее быстрых шагов половицы в их доме дрожали, и, где бы она ни появилась, мигом исчезали усталость и безразличие. Она ни к чему не относилась равнодушно или спустя рукава. Ее пыл, ее страстные привязанности и неприязни сказывались даже в самых будничных занятиях. Стирка у Харлингов становилась делом увлекательным, а вовсе не скучным. Консервирование продуктов превращалось в затяжной праздник, а уборка дома - прямо-таки в революцию. Когда той весной миссис Харлинг сажала огород, мы через плетень, отделявший нас от них, чувствовали, в каком азарте наши соседи.
Трое из детей Харлингов были в общем-то моими ровесниками. Их единственному сыну Чарли - старшего они потеряли - исполнилось шестнадцать. Джулии, считавшейся музыкантшей, - четырнадцать, как мне, а сорванец Салли с коротко подстриженными волосами была на год моложе. Почти такая же сильная, как я, она необыкновенно ловко играла во все мальчишеские игры. Озорная Салли никогда не носила шляп, поэтому лицо у нее загорало, а белокурые, вьющиеся на висках волосы выцветали от солнца. Она гоняла по всему городу на одном роликовом коньке и часто жульничала, когда играли в шарики, да так ловко, что никто не мог ее уличить.
Взрослая дочь Харлингов - Френсис - занимала важное место в нашей жизни. Она была главной помощницей отца и управляла конторой, когда он уезжал. Зная ее недюжинные способности, мистер Харлинг и взыскивал с; нее строго. Он платил дочери хорошее жалованье, но свободные дни ей выпадали редко, и отвлечься от дел Френсис никогда не удавалось. Даже по воскресеньям она, заглядывала в контору, чтобы просмотреть почту и, ознакомиться с курсом цен. К сыну, который ничуть не интересовался делами, а готовился поступать в военно-морскую академию в Анаполисе, мистер Харлинг относился крайне снисходительно: покупал ему ружья, инструменты, батарейки и никогда не спрашивал, что тот с ними делает.
Френсис была в отца - темноволосая и такого же роста. Зимой она носила котиковую шубу и котиковую шапку, и по вечерам они с мистером Харлингом часто вместе возвращались из конторы, рассуждая, как равные, о скоте и перевозках зерна. Иногда после ужина Френсис забегала к дедушке, и эти посещения очень ему льстили. Не раз они вместе ломали голову, как вызволить из беды еще одного невезучего фермера, попавшего в лапы к Уику Каттеру, ростовщику из Черного Ястреба. Дедушка говорил, что Френсис Харлинг разбирается в кредитах не хуже банковского служащего. Двое или трое наглецов, решивших надуть ее при заключении какой-то сделки, сели в лужу и только ославили себя. Она знала всех фермеров в округе - кто сколько земли возделывает, у кого сколько голов скота, у кого какие долги. Эти люди интересовали Френсис не только из-за деловых связей. Они занимали ее, словно герои книги или пьесы.
Во время своих поездок по округе Френсис не раз делала крюк, чтобы проведать стариков или побеседовать с женщинами, которые редко попадали в город. Она с полуслова понимала древних старушек, не знающих английского, и даже самые скрытные и недоверчивые из них незаметно для себя рассказывали ей о своих заботах. В любую погоду она ездила на все похороны и свадьбы. Если дочь какого-нибудь фермера выходила замуж, она знала, что получит свадебный подарок от Френсис Харлинг.
В августе от Харлингов собралась уходить кухарка-датчанка. Бабушка уговаривала их нанять Антонию. Дождавшись, когда Амброш снова приехал в город, она изловила его и стала втолковывать, как выгодны для него любые связи с Кристианом Харлингом, как это укрепит его кредит. В одно из воскресений миссис Харлинг и Френсис отправились в долгий путь - к Шимердам. Миссис Харлинг сказала, что хочет посмотреть, "из какой семьи эта девушка", и обо всем договориться с ее матерью. Я был во дворе, когда вечером на закате они возвратились домой. Проезжая мимо, они засмеялись и помахали мне, и я понял, что они в прекрасном настроении. После ужина дедушка ушел в церковь, а мы с бабушкой, не теряя времени, через дыру в живой изгороди перебрались к соседям, чтобы узнать, как они съездили к Шимердам.
Миссис Харлинг сидела на веранде с Чарли и Салли, отдыхая после утомительной поездки. Джулия покачивалась в гамаке - она любила понежиться, а Френсис, не зажигая огня, играла в соседней комнате на пианино и через открытое окно переговаривалась с матерью.
Увидев нас, миссис Харлинг рассмеялась.
- Так и знала, миссис Берден, что сегодня вы бросите посуду грязной! воскликнула она.
Френсис закрыла крышку пианино и вышла к нам.
Антония понравилась им с первого взгляда, они сразу поняли, какая это прекрасная девушка. Что же до миссис Шимерды, то она показалась им очень забавной. Миссис Харлинг не могла говорить о ней без смеха.
- Я, наверно, лучше вас знаю эту породу, миссис Берден. Вот уж два сапога пара, этот Амброш и его матушка!
Они долго торговались с Амброшем из-за того, сколько денег выдавать Антонии на одежду и карманные расходы. Он считал, что весь месячный заработок Антонии до последнего цента должен выплачиваться ему, а уж он будет покупать ей ту одежду, какую сочтет нужной. Когда миссис Харлинг твердо заявила, что намерена удерживать пятьдесят долларов в год и отдавать их самой Антонии, Амброш возразил, что они просто хотят забрать его сестру в город, разодеть в пух и прах и потешаться над ней. Миссис Харлинг живо изображала, как вел себя Амброш во время переговоров, как он то вскакивал, то снова садился, как нахлобучивал шапку, давая понять, что покончил с этим делом, как дергала его за полу мать и уговаривала по-чешски. В конце концов миссис Харлинг согласилась платить Антонии три доллара в неделю - хорошее жалованье по тем временам - и покупать обувь. Насчет обуви снова вспыхнул горячий спор, пока миссис Шимерда не решила, что будет каждый год посылать миссис Харлинг трех откормленных гусей, "чтобы быть квиты". В следующую субботу Амброш обещал привезти сестру в город.
- На первых порах она, наверно, покажется неловкой и неотесанной, озабоченно заметила бабушка, - но, если тяжелая жизнь ее вконец не испортила, лучшей помощницы вам не найти, уж такая она по натуре.
Миссис Харлинг рассмеялась быстрым, решительным Смехом.
- Да я нисколько не беспокоюсь, миссис Берден! Я сумею сделать из этой девушки то, что надо. Ей всего семнадцать, еще не поздно учиться новому. А ведь она прехорошенькая! - горячо добавила она.
Френсис обернулась к бабушке:
- Да-да, миссис Берден, об этом вы нам не сказали. Когда мы туда приехали, она работала в огороде - босая и оборванная. Но какие у нее красивые руки и ноги! И такие загорелые! А щеки будто темно-красные персики!
Нам было приятно это услышать. Бабушка сказала с чувством:
- Когда она только приехала сюда, Френсис, и ее воспитывал отец, человек добрый и благородный, она была прелесть какая хорошенькая. Но что за тяжкая доля ей досталась - вечно под открытым небом с этими грубиянами жнецами! Бедная Антония! Она выросла бы совсем другой, будь ее отец жив!
Обратно мы ехали разъяренные, воскресное утро было испорчено. У меня слова не шли с языка, а бедный Джейк был белый как бумага, его прямо-таки колотило. Он делался совсем больным, когда вот так выходил из себя.
- Они не как мы, Джим, - оскорбление твердил он. - Одно слово иностранцы. На них нельзя полагаться. Лягать в живот - это уж последняя подлость! А как женщины на тебя набросились? После того, что мы для них делали, всю ведь зиму о них заботились! Нет, им доверять нельзя. И мне тошно смотреть на твою дружбу с ними, Джим!
- Теперь, Джейк, дружба врозь, - горячо заверил я его, - видно, на самом деле они все как Крайек и Амброш.
Дедушка выслушал наш рассказ, лукаво блестя глазами. Он дал Джейку совет завтра же поехать в город к мировому судье, рассказать, что в драке сбил с ног младшего Шимерду, и уплатить штраф. Тогда, если миссис Шимерда вздумает подавать в суд - ведь сын ее несовершеннолетний, - обнаружится, что ее опередили. Джейк сказал, что в таком случае он поедет в повозке и отвезет на рынок поросенка, которого откармливал зимой. В понедельник, спустя час после того, как Джейк уехал, мимо нашего дома, не глядя по сторонам, торжественно проследовали миссис Шимерда с Амброшем. Когда повозка, тарахтя по дороге, ведущей к Черному Ястребу, скрылась из виду, дедушка усмехнулся и сказал, что был уверен: миссис Шимерда так дела не оставит.
Джейк отдал судье десять долларов, которые получил для этого от деда. Но едва Шимерды услышали о проданном поросенке, Амброш все прикинул и решил, что Джейк расстался со своим питомцем ради уплаты штрафа. Эта мысль явно доставила Шимердам большое удовольствие. Где бы мы с Джейком потом ни встречали Антонию - ехала ли она на почту или возвращалась на лошадях с поля, она начинала хлопать в ладоши и ядовито дразнить нас:
- Джей-ки! Джей-ки! Поросенка про-дал, на штраф на-брал!
Отто делал вид, что поведение Антонии его нисколько не удивляет. Он только поднимал брови и говорил:
- О чехах вы мне ничего нового не скажете, ведь я австриец!
Дедушка не принимал участия в нашей "войне с Шимердами", как называл эту ссору Джейк. Амброш и Антония всегда почтительно с ним здоровались, а он по-прежнему расспрашивал их, как идут дела, давал советы. Дед считал, что виды на будущее у них хорошие. Амброш оказался сметливым, он скоро сообразил, что его быки годятся только на такую тяжелую работу, как вспашка целины, и сумел продать их недавно приехавшему немцу. На вырученные деньги дедушка помог ему купить еще одну упряжку лошадей. Амброш не давал передышки Мареку, ведь тот был сильный, только, помнится, никак не мог научиться обращаться с культиватором. Бедняга твердо усвоил своей глупой головой одно: не приналяжешь - не похвалят. Вот он и нажимал на рукоятки и загонял лапы культиватора глубоко в землю, так что лошади быстро выбивались из сил.
В июне Амброш на неделю нанялся к мистеру Буши и взял Марека с собой тому тоже платили, как взрослому работнику. Пришлось миссис Шимерде встать за второй культиватор; день-деньской они с Антонией трудились в поле, а по вечерам возились со скотиной. И вот, пока женщины управлялись с хозяйством без Амброша, у одной из новых лошадей начались колики - натерпелись они тогда страху!
Однажды вечером, перед тем как лечь спать, Антония заглянула в конюшню проверить, все ли в порядке, и вдруг увидела, что их чалая стоит повесив голову, а брюхо у нее раздулось. Антония тут же вскочила на другую лошадь прямо без седла, чтоб не терять времени, и забарабанила в нашу дверь, как раз когда мы укладывались спать. На ее стук открыл дедушка. Он не стал подымать работников, а поехал с Антонией сам, прихватив шприц и кусок старого ковра, служившего для припарок, когда болели наши лошади. Возле чалой они нашли миссис Шимерду: сидя у фонаря, она ломала руки и громко причитала. Дедушке понадобилось всего несколько минут, чтобы помочь бедной лошади избавиться от распиравших ее газов; женщины услышали, как воздух с шумом вышел из нее, и бока сразу опали.
- Ох, мистер Берден, - воскликнула Антония, - если б я потеряла эту лошадь, я бы не стала дожидаться Амброша. Я бы сразу утопилась в пруду!
Нам рассказали, что Амброш, кончив работать у мистера Буши, отдал полученные Мареком деньги священнику в Черном Ястребе, чтобы тот служил мессы за упокой души его отца. Бабушка полагала, что не так нужны эти молитвы, как туфли для Антонии, но дед сказал снисходительно:
- Ну, раз он при своей-то нужде может обойтись без этих шести долларов, значит, свято верит в то, что исповедует.
Именно дедушка помирил нас с Шимердами. Однажды утром он объявил, что хлеб созревает дружно, и, пожалуй, первого июля можно начинать уборку пшеницы. Ему понадобятся помощники, и, если никто не возражает, он хотел бы нанять Амброша и на жатву, и на молотьбу, ведь Шимерды хлеб не сеяли.
- А в помощь тебе, Эммелайн, - заключил он, - я думаю пригласить Антонию. Она будет рада немного заработать, и вообще пора покончить со всеми этими раздорами. Съезжу-ка я к ним прямо сегодня и обо всем договорюсь. Поедешь со мной, Джим?
По голосу его чувствовалось, что он уже решил за меня.
После завтрака мы тронулись в путь. Когда миссис Шимерда увидела нас, она выбежала из дома и скрылась в лощине за конюшней, будто не желала иметь с нами дела. Дед, улыбаясь в усы, привязал лошадь, а потом и мы направились в лощину.
За конюшней мы застали странную сцену. Видно, здесь всегда паслась корова. Миссис Шимерда подбежала к ней, выдернула из земли колышек, к которому та была привязана, и, когда мы подошли, пыталась спрятать корову в старой землянке. Вход туда был узкий, темный, корова упиралась, а миссис Шимерда била ее по бокам и подталкивала, стараясь загнать внутрь.
Дедушка сделал вид, что не замечает, чем она занята, и вежливо поздоровался:
- Доброе утро, миссис Шимерда! Не скажете ли, где Амброш? На каком поле?
- Где дерн. - Она махнула рукой на север, все еще стоя перед коровой, будто надеялась заслонить ее своим телом.
- Его кукуруза с дернины хорошо пойдет зимой на корм скоту, одобрительно сказал дедушка. - А где Антония?
- Где он. - Миссис Шимерда беспокойно переступала босыми ногами в пыли.
- Прекрасно, я к ним съезжу. Хочу пригласить их в будущем месяце помочь мне убрать овес и пшеницу. За плату. До свидания, миссис Шимерда! Да, между прочим, - сказал он, уже шагнув на тропинку, - давайте-ка договоримся, что за корову мы с вами в расчете.
Миссис Шимерда вздрогнула и еще крепче сжала веревку. Видя, что она не поняла его, дедушка обернулся:
- Больше мне ничего не платите, денег больше не нужно. Корова ваша.
- Платить не надо? Корова моя? - озадаченно переспросила миссис Шимерда, и ее узкие, сощуренные от солнца глазки так и впились в нас.
- Вот-вот, платить не надо, а корова ваша. - Дедушка кивнул.
Миссис Шимерда выпустила из рук веревку, бросилась к нам и, склонившись перед дедушкой, прижала его руку к губам. Не знаю, бывал ли он когда-нибудь еще так смущен. Я тоже немного испугался. Мне показалось, будто мы вдруг перенеслись в Старый Свет.
На обратном пути мы все смеялись, и дедушка говорил:
- Она, видно, решила, что мы пришли забирать корову. А знаешь, она бы нас с тобой исцарапала, вздумай мы дотронуться до коровьей привязи.
Наши соседи были явно не прочь помириться. В следующее воскресенье миссис Шимерда приехала к нам и привезла носки для Джейка, которые сама связала. Она вручила их ему с таким видом, словно великодушно отпускала грехи, и сказала:
- Ну что, больше не будешь бить моего Амброша?
Джейк смущенно усмехнулся.
- Я и не думаю ссориться с Амброшем. Он меня не будет задевать, и я его не трону.
- Ну а если он тебя побьет, чем платить штраф? Свиней у нас нет, сказала миссис Шимерда с намеком.
Джейк ничуть не обиделся.
- Пусть последнее слово будет за вами, мэм, - весело ответил он. - Ведь вы дама.
19
В июле ослепительно сияло солнце, установилась та безветренная, жаркая погода, благодаря которой Канзас и Небраска считаются лучшими в мире местами для кукурузы. Казалось, по ночам слышно было, как она растет; в свете звезд на увлажненных росой полях, где стеной стояли пахучие и сочные зеленые стебли с пушистыми метелками наверху, раздавалось легкое потрескивание. Если бы даже всю эту великую равнину, протянувшуюся от Миссури до Скалистых гор, заключили под стеклянную крышу и температуру регулировали по термометру, то и тогда желтым початкам, которые зрели и наливались здесь с каждым днем, вряд ли было бы лучше. В те дни кукурузные поля далеко отстояли друг от друга, между ними простирались невозделанные пастбища. Только мудрый и ясный взор моего дедушки мог предвидеть, что полям этим суждено шириться и множиться, пока в один прекрасный день они перестанут быть участком мистера Буши или участком Шимердов и превратятся во всемирный питомник кукурузы, а урожаи, выращенные здесь, станут так же влиять на экономику, как урожаи хлеба в России, от которых и в пору мира, и в пору войны зависит жизнь и деятельность ее населения.
Несколько недель подряд пылало солнце, а по ночам время от времени выпадали дожди, и судьба урожая была решена. Как только образовались молочные початки, нам и засуха стала не страшна. Мужчины усердно убирали пшеницу и даже не замечали зноя - правда, я без устали возил им воду, - а бабушке и Антонии так доставалось на кухне, что они перестали понимать, какой день жарче, какой - прохладней. По утрам, пока траву еще покрывала роса, мы с Антонией ходили за ранними овощами для обеда. Бабушка заставляла Антонию носить шляпу от солнца, но, как только мы попадали на огород. Тони сбрасывала ее на траву и подставляла голову ветру. Помню, что, когда мы склонялись над плетями гороха, над верхней губой у нее, словно усики, поблескивали капельки пота.
- Люблю работать на воле! Здесь куда лучше, чем дома! - весело напевала она. - Твоя бабушка говорит, я стану похожа на мужчину, пускай! Я хочу быть как мужчина.
Она встряхивала головой и предлагала мне пощупать мускулы на ее загорелых руках.
Все в доме ей радовались. Она была такая веселая, такая участливая, что мы и не замечали, как порывисто она двигается, как неуклюже гремит кастрюлями. Все то время, что Антония работала у нас, бабушка была в прекрасном настроении.
Ночи в пору уборки хлеба стояли жаркие и душные. Жнецы спали на сеновале, там было прохладнее, чем в доме. Я подолгу лежал в постели у открытого окна, любуясь бледными зарницами на горизонте или глядя на угловатые очертания ветряной мельницы, упиравшейся в синее ночное небо. Однажды вечером разразилась буйная гроза, но дождь был несильный и не попортил сжатый хлеб. Мужчины сразу после ужина ушли в конюшню, а мы с Антонией, вымыв посуду, залезли на покатую крышу курятника полюбоваться тучами. Оглушительно гремел гром, точно грохотали листы железа на крыше, молнии длинными зигзагами прорезали небо, на мгновение выхватывая из темноты и приближая к нам окружающие предметы. С одной стороны на небе чернели грозовые тучи, но на западе оно оставалось ясным и чистым: при вспышках молний эта спокойная половина неба казалась глубоким синим морем, залитым лунным светом, а часть, покрытая тучами, напоминала мраморную набережную в некоем прекрасном приморском городе, обреченном на гибель. На наши поднятые к небу лица упали крупные теплые капли дождя. Черная туча, не больше лодки, выплыла в светлое пространство и одиноко устремилась на запад. Вокруг уже слышался мягкий стук капель, падающих в густую пыль, устилавшую двор. Бабушка подошла к дверям и крикнула, что мы вымокнем, да и поздно уже.
- Сейчас, - отозвалась Антония. - Я люблю твою бабушку и все здесь люблю. - Она вздохнула. - Как бы я хотела, чтобы папа жил и видел это лето! Вот бы никогда не наступала зима!
- Ничего, лето еще не скоро кончится, - утешил я ее. - Тони, почему ты не всегда такая?
- Какая?
- Ну как сейчас, такая, как ты есть. Почему ты все время стараешься быть вроде Амброша?
Она легла, заложив руки за голову и глядя в небо.
- Если бы я всегда жила здесь, как ты, - другое дело. Тебе все будет легко. А нам трудно.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ДЕВУШКИ-СЛУЖАНКИ
1
Уже почти три года я прожил у дедушки, когда он решил перебраться в Черный Ястреб. Тяжелая работа на ферме становилась им с бабушкой не под силу, а мне исполнилось тринадцать, и они считали, что я должен ходить в приличную школу. И вот мы сдали нашу ферму в аренду той самой "доброй женщине вдове Стивенс" и ее брату холостяку, а себе купили дом священника Уайта на северной окраине Черного Ястреба. Дом этот стоял первым при въезде в город, и сельские жители, завидя его, радовались, что их долгое путешествие подошло к концу.
Мы собирались переехать в Черный Ястреб в марте, и дедушка, наметив этот срок, сразу сообщил о своем решении Отто и Джейку. Отто ответил, что ему вряд ли удастся сыскать для себя другое такое место, да и надоело копаться в земле - пора, наверно, как он сказал, "обратно на Дикий Запад". Джейк, соблазненный рассказами Отто о тамошней полной приключений жизни, решил ехать с ним. Чего мы только не делали, чтобы отговорить Джейка! Ему так мешала его неграмотность, он был так доверчив - лучшей добычи для жуликов не найти. Бабушка убеждала Джейка остаться здесь, где все его знают, среди порядочных людей, добрых христиан, но он слышать ничего не хотел. Он мечтал сделаться старателем. Джейк верил, что в Колорадо его ждут серебряные залежи.
Джейк и Отто помогали нам до последнего дня. Они перевезли нас в город, застелили коврами полы в новом доме, смастерили полки и шкафы в бабушкиной кухне - видно было, что им не хотелось разлучаться с нами. Но в конце концов они уехали, даже не сказав нам заранее о дне отъезда. Эти два парня служили нам верой и правдой и в зной, и в стужу, они дарили нам то, чего не купишь ни за какие деньги. Для меня они были как старшие братья: при мне вели себя сдержанно, смиряли языки, никогда не отказывали в дружбе. Но вот однажды утром, подхватив свои клеенчатые чемоданы, принарядившись, они сели в поезд, идущий на запад, - и больше я их никогда не видел; Много месяцев спустя мы получили от Фукса открытку; он писал, что Джейк слег было с воспалением легких, но теперь они уже работают вместе на шахте "Невеста янки" - и дела у них идут хорошо. Я написал на эту шахту, но письмо мое со штампом "невостребованное" вернулось обратно. Больше мы о них не слыхали.
Черный Ястреб, этот новый мирок, куда мы переселились, был чистым, зеленым городком с просторными дворами вокруг домов, с белыми заборами, с широкими пыльными улицами, на которых вдоль деревянных тротуаров росли стройные молодые деревца. В центре в два ряда стояли новые кирпичные магазины, кирпичная школа, здание суда и четыре побеленные церкви. Наш дом был расположен в верхней части города, и из окон второго этажа виднелись извилистые крутые берега речки, протекавшей двумя милями южнее. Этой речке предстояло стать мне утешением в те дни, когда я тосковал по вольной жизни в прерии.
Переехав в Черный Ястреб в марте, к концу апреля мы уже чувствовали себя завзятыми горожанами. Дедушка был теперь старостой в новой баптистской церкви, бабушка устраивала ужины для церковной общины и хлопотала по миссионерским делам, а я стал совсем другим, хотя, может быть, мне это только казалось. Очутившись неожиданно в обществе сверстников, я выяснил, что много чего не знаю. Но в конце весны, перед роспуском на каникулы, я уже умел драться, ругаться, играть в шарики и дразнить девчонок не хуже других в нашем классе. Совсем отбиться от рук мне мешало лишь то, что за мной присматривала миссис Харлинг, наша ближайшая соседка, и если мое поведение ее не устраивало, она не позволяла мне приходить к ним во двор и играть с ее детьми, с которыми мне было очень весело.
Живя в городе, мы чаще, чем прежде, виделись с нашими бывшими соседями - фермерами. Им было удобно заезжать к нам. Они могли оставить лошадей в нашей просторной конюшне, да и жены их охотней пускались в город, зная, что всегда найдут где передохнуть, пообедать и привести себя в порядок, прежде чем отправиться за покупками. Чем больше наш дом напоминал постоялый двор, тем больше мне это нравилось. Я сразу веселел, если, идя в полдень из школы, замечал на нашем заднем дворе фермерскую повозку, и всегда охотно бежал в лавку за мясом или в пекарню за свежим хлебом для неожиданных гостей. Всю ту первую весну и лето я надеялся, что Амброш привезет Антонию с Юлькой посмотреть наш новый дом. Мне не терпелось показать им мебель, обитую красным плюшем, и трубящих херувимов, которыми немец-обойщик разукрасил потолок в нашей гостиной.
Но Амброш всегда приезжал один и, хоть ставил лошадей в нашу конюшню, обедать никогда не оставался и ничего не рассказывал о матери и сестрах. Если же мы выбегали ему навстречу и пытались разузнать что-нибудь, он спешил прочь со двора и только пожимал плечами, говоря:
- Живут, что с ними сделается!
Зато миссис Стивенс, поселившаяся на нашей ферме, полюбила Антонию не меньше нашего, и от нее мы узнавали все новости. Пока шла уборка хлеба, рассказывала миссис Стивенс, Амброш посылал Антонию наниматься то на одну ферму, то на другую, будто мужчину-поденщика, там она вязала снопы или помогала молотить. На фермах все ее любили, относились к ней по-доброму и говорили, что лучше иметь в помощниках ее, чем Амброша. Когда наступила осень, Антония, как и год назад, подрядилась до самого рождества лущить кукурузу на соседней ферме; но тут ее выручила бабушка - она нашла ей место у наших соседей Харлингов.
2
Бабушка часто говорила, что, раз уж ей пришлось жить в городе, надо благодарить небо за таких соседей, как Харлинги. Подобно нам, Харлинги прежде были фермерами, они и здесь устроились, как на маленькой ферме, рядом с домом большая конюшня, фруктовый сад, огород, лужайка для скота и даже ветряк. Харлинги были норвежцы, и миссис Харлинг прожила в Христианин до десяти лет. Муж ее родился в Миннесоте. Харлинг торговал зерном, скупал скот и считался в наших краях одним из самых оборотистых дельцов. Он владел всеми элеваторами в городках, расположенных вдоль железной дороги к западу от нас, и часто бывал в отъезде. А без него домом заправляла жена.
Миссис Харлинг была невысокая, приземистая, основательная - совсем как ее дом. Энергия била в ней ключом - вы сразу чувствовали это, стоило ей войти в комнату. Лицо у нее было розовое, с тугими щеками, блестящими живыми глазами и маленьким упрямым подбородком. Она легко сердилась, легко радовалась, и характер у нее был превеселый. Хорошо помню ее заразительный звонкий смех: сверкнет вдруг глазами в знак одобрения и тут же расхохочется. От ее быстрых шагов половицы в их доме дрожали, и, где бы она ни появилась, мигом исчезали усталость и безразличие. Она ни к чему не относилась равнодушно или спустя рукава. Ее пыл, ее страстные привязанности и неприязни сказывались даже в самых будничных занятиях. Стирка у Харлингов становилась делом увлекательным, а вовсе не скучным. Консервирование продуктов превращалось в затяжной праздник, а уборка дома - прямо-таки в революцию. Когда той весной миссис Харлинг сажала огород, мы через плетень, отделявший нас от них, чувствовали, в каком азарте наши соседи.
Трое из детей Харлингов были в общем-то моими ровесниками. Их единственному сыну Чарли - старшего они потеряли - исполнилось шестнадцать. Джулии, считавшейся музыкантшей, - четырнадцать, как мне, а сорванец Салли с коротко подстриженными волосами была на год моложе. Почти такая же сильная, как я, она необыкновенно ловко играла во все мальчишеские игры. Озорная Салли никогда не носила шляп, поэтому лицо у нее загорало, а белокурые, вьющиеся на висках волосы выцветали от солнца. Она гоняла по всему городу на одном роликовом коньке и часто жульничала, когда играли в шарики, да так ловко, что никто не мог ее уличить.
Взрослая дочь Харлингов - Френсис - занимала важное место в нашей жизни. Она была главной помощницей отца и управляла конторой, когда он уезжал. Зная ее недюжинные способности, мистер Харлинг и взыскивал с; нее строго. Он платил дочери хорошее жалованье, но свободные дни ей выпадали редко, и отвлечься от дел Френсис никогда не удавалось. Даже по воскресеньям она, заглядывала в контору, чтобы просмотреть почту и, ознакомиться с курсом цен. К сыну, который ничуть не интересовался делами, а готовился поступать в военно-морскую академию в Анаполисе, мистер Харлинг относился крайне снисходительно: покупал ему ружья, инструменты, батарейки и никогда не спрашивал, что тот с ними делает.
Френсис была в отца - темноволосая и такого же роста. Зимой она носила котиковую шубу и котиковую шапку, и по вечерам они с мистером Харлингом часто вместе возвращались из конторы, рассуждая, как равные, о скоте и перевозках зерна. Иногда после ужина Френсис забегала к дедушке, и эти посещения очень ему льстили. Не раз они вместе ломали голову, как вызволить из беды еще одного невезучего фермера, попавшего в лапы к Уику Каттеру, ростовщику из Черного Ястреба. Дедушка говорил, что Френсис Харлинг разбирается в кредитах не хуже банковского служащего. Двое или трое наглецов, решивших надуть ее при заключении какой-то сделки, сели в лужу и только ославили себя. Она знала всех фермеров в округе - кто сколько земли возделывает, у кого сколько голов скота, у кого какие долги. Эти люди интересовали Френсис не только из-за деловых связей. Они занимали ее, словно герои книги или пьесы.
Во время своих поездок по округе Френсис не раз делала крюк, чтобы проведать стариков или побеседовать с женщинами, которые редко попадали в город. Она с полуслова понимала древних старушек, не знающих английского, и даже самые скрытные и недоверчивые из них незаметно для себя рассказывали ей о своих заботах. В любую погоду она ездила на все похороны и свадьбы. Если дочь какого-нибудь фермера выходила замуж, она знала, что получит свадебный подарок от Френсис Харлинг.
В августе от Харлингов собралась уходить кухарка-датчанка. Бабушка уговаривала их нанять Антонию. Дождавшись, когда Амброш снова приехал в город, она изловила его и стала втолковывать, как выгодны для него любые связи с Кристианом Харлингом, как это укрепит его кредит. В одно из воскресений миссис Харлинг и Френсис отправились в долгий путь - к Шимердам. Миссис Харлинг сказала, что хочет посмотреть, "из какой семьи эта девушка", и обо всем договориться с ее матерью. Я был во дворе, когда вечером на закате они возвратились домой. Проезжая мимо, они засмеялись и помахали мне, и я понял, что они в прекрасном настроении. После ужина дедушка ушел в церковь, а мы с бабушкой, не теряя времени, через дыру в живой изгороди перебрались к соседям, чтобы узнать, как они съездили к Шимердам.
Миссис Харлинг сидела на веранде с Чарли и Салли, отдыхая после утомительной поездки. Джулия покачивалась в гамаке - она любила понежиться, а Френсис, не зажигая огня, играла в соседней комнате на пианино и через открытое окно переговаривалась с матерью.
Увидев нас, миссис Харлинг рассмеялась.
- Так и знала, миссис Берден, что сегодня вы бросите посуду грязной! воскликнула она.
Френсис закрыла крышку пианино и вышла к нам.
Антония понравилась им с первого взгляда, они сразу поняли, какая это прекрасная девушка. Что же до миссис Шимерды, то она показалась им очень забавной. Миссис Харлинг не могла говорить о ней без смеха.
- Я, наверно, лучше вас знаю эту породу, миссис Берден. Вот уж два сапога пара, этот Амброш и его матушка!
Они долго торговались с Амброшем из-за того, сколько денег выдавать Антонии на одежду и карманные расходы. Он считал, что весь месячный заработок Антонии до последнего цента должен выплачиваться ему, а уж он будет покупать ей ту одежду, какую сочтет нужной. Когда миссис Харлинг твердо заявила, что намерена удерживать пятьдесят долларов в год и отдавать их самой Антонии, Амброш возразил, что они просто хотят забрать его сестру в город, разодеть в пух и прах и потешаться над ней. Миссис Харлинг живо изображала, как вел себя Амброш во время переговоров, как он то вскакивал, то снова садился, как нахлобучивал шапку, давая понять, что покончил с этим делом, как дергала его за полу мать и уговаривала по-чешски. В конце концов миссис Харлинг согласилась платить Антонии три доллара в неделю - хорошее жалованье по тем временам - и покупать обувь. Насчет обуви снова вспыхнул горячий спор, пока миссис Шимерда не решила, что будет каждый год посылать миссис Харлинг трех откормленных гусей, "чтобы быть квиты". В следующую субботу Амброш обещал привезти сестру в город.
- На первых порах она, наверно, покажется неловкой и неотесанной, озабоченно заметила бабушка, - но, если тяжелая жизнь ее вконец не испортила, лучшей помощницы вам не найти, уж такая она по натуре.
Миссис Харлинг рассмеялась быстрым, решительным Смехом.
- Да я нисколько не беспокоюсь, миссис Берден! Я сумею сделать из этой девушки то, что надо. Ей всего семнадцать, еще не поздно учиться новому. А ведь она прехорошенькая! - горячо добавила она.
Френсис обернулась к бабушке:
- Да-да, миссис Берден, об этом вы нам не сказали. Когда мы туда приехали, она работала в огороде - босая и оборванная. Но какие у нее красивые руки и ноги! И такие загорелые! А щеки будто темно-красные персики!
Нам было приятно это услышать. Бабушка сказала с чувством:
- Когда она только приехала сюда, Френсис, и ее воспитывал отец, человек добрый и благородный, она была прелесть какая хорошенькая. Но что за тяжкая доля ей досталась - вечно под открытым небом с этими грубиянами жнецами! Бедная Антония! Она выросла бы совсем другой, будь ее отец жив!