Страница:
20 июля 1755 года объявляется короткий приказ: «Мануцци должен напрячься, заполучить и доставить эту поэму!»
Мануцци не смог это сделать. В сообщении от 21 июля 1755 года он пишет: «У него множество дурных книг, а внутри стенной ниши редкие предметы, и среди прочих разновидность кожаного фартука, который носят люди в так называемых ложах, зовущие себя каменщиками.»
Казанова в мемуарах не упоминает об этих атрибутах масонства.
Все сошлось в этом злосчастном месяце, чтобы уничтожить его. Мать братьев Андреа, Бернандо и Лоренцо Меммо обратились к старому рыцарю Мочениго, дяде Брагадино, что не могут больше выносить Казанову-совратителя и его племянника. Госпожа Меммо обвинила Казанову, что он совращает ее сыновей атеизмом. Если вмешаются святейшие власти, то Казанова тотчас может кончить аутодафе.
Андреа Меммо, сенатор, падуанский провведиторе (правовед), посол в Риме, потом в Константинополе, вольнодумец, бонвиван, был всю жизнь другом Казановы. Во времена его молодости Казанова был его ментором. Даже как прокуратор республики он придерживался весьма вольного тона в своих письмах, доказывающих большую симпатию к Казанове; некоторое количество их сохранилось и было опубликованно. Казанова вовлек его и его братьев в масонство. Андреа Меммо был другом Гольдони, Бернандо Меммо — протектором Лоренцо да Понте.
От секретаря посольства, с которым Казанова познакомился позднее, он узнал, что три шпиона инквизиции обвиняли его в вере в Сатану. А именно, Казанова не проклинал черта, когда проигрывал. Кроме того, ел мясо в пост и общался с иностранными посланниками, которым за большие суммы, маскируемые под выигрыши, продавал тайны патрициев, у которых он жил. Короче, из Казановы делали заговорщика первого ранга и предателя родины.
Уже много недель знатные друзья советовали ему ускользнуть за границу, так как им занимается инквизиция. Казанова отвечал как глупец, что ненавидит всякие беспокойства, что у него нет ни угрызений совести, ни раскаяния, потому что он невиновен. Он рассуждал как человек, живущий в свободной стране.
Ежедневные неудачи отвлекали его от собственных проблем. Он ежедневно проигрывал, был кругом в долгах и заложил все украшения. Его сторонились.
24 июля 1755 года (эту точную дату Казанова, однако, никогда не узнал) трибунал инквизиции отдал приказ схватить Казанову живым или мертвым.
За три-четыре дня до именин Казановы, Мария Маддалена подарила ему несколько локтей серебряных кружев, чтобы обшить костюм из тафты, который он хотел надеть в первый раз накануне именин. Он пришел к ней в красивом новом наряде и сказал, что вернется на следующий день, чтобы одолжить у нее денег; он не знал этого наверняка. У нее был только их неприкосновенный запас: пятьсот цехинов.
Ночью он играл под честное слово и проиграл пятьсот цехинов. Чтобы успокоится, он пошел в Эрберно на Большом канале — фруктовый и цветочный рынок.
Он был в это время среди молодых господ и дам, которые, проведя ночь в сладострастии и в игре имели моду ходить в Эрберно, чтобы успокоить нервы видом многих сотен лодок с фруктами и овощами и рыночной толчеей. Когда-то венецианцы любили таинственность в любви и в политике. Новые венецианцы любили все демонстративное. Молодые господа показывали свое счастье с молодыми девушками и молодыми дамами, которые этого ничуть не стеснялись. Было хорошим тоном выглядеть совершенно утонченными и по-возможности появляться одетым небрежно.
Когда Казанова через полчаса пришел домой и хотел достать ключ, он нашел входную дверь сломанной, всех жителей разбуженными, а домашнюю хозяйку в плаче. Мессир Гранде с бандой сбиров силой ворвались в дом и перевернули все вверх дном, чтобы найти сундук контрабандной соли. В самом деле, за день до этого гондола доставила сундук, но с бельем и одеждой графа Секуро. Осмотрев сундук, мессир Гранде удалился. Он обыскал и комнату Казановы. Хозяйка хотела потребовать безусловного удовлетворения. Казанова признал ее правоту и обещал в ту же ночь поговорить с господином де Брагадино. Он улегся в постель, но не мог заснуть и через три-четыре часа пошел к Брагадино, рассказал ему все и попросил об удовлетворении для женщины. Три друга были весьма подавлены. Брагадино пообещал ответить после обеда. Де ла Айе обедал с ними, но не сказал ничего. Это должно было показаться ему подозрительным, считает Казанова, даже не получи он дополнительного предупреждения; но если боги хотят покарать кого-нибудь, они карают его слепотой. По этому поводу Казанова признается: «После обеда Брагадино с двумя друзьями провел его в кабинет и хладнокровно заявил, что вместо мести за обиду своей квартирной хозяйке он должен думать о собственной безопасности и бежать.»
«Сундук полный соли или золота был только предлогом. Без сомнения, ищут тебя и думали найти. Ты спасен своим добрым гением, поэтому беги! Завтра, вероятно, будет поздно. Восемь месяцев я был государственным инквизитором и знаю применяемый ими стиль задержания. Из-за ящика с солью не ломают входные двери. Может быть, они знали, что тебя нет в доме и пришли, чтобы дать тебе возможность побега. Доверься мне, любимый сын, тотчас скачи в Фузине и как можно быстрее отправляйся во Флоренцию. Оставайся там, пока я не напишу, что ты можешь вернуться безопасно. Если у тебя нет денег, я дам тебе для этого сотню цехинов. Мудрость велит тебе уехать».
Побледневший Казанова возразил, что чувствует себя невиновным и не боится суда; поэтому он не может последовать этому, конечно мудрому, совету.
«Суровый трибунал может найти тебя виновным в настоящем или придуманном преступлении и не даст тебе возможности оправдаться. Спроси оракула, должен ли ты последовать моему совету».
Все это Казанова нашел слишком смешным. Он ответил, что спрашивает оракула лишь в спорных случаях. Побегом он лишь признает свою вину… Как он узнает, когда можно будет вернуться, если этого не скажет суд? Должен ли он из-за этого распрощаться с ним навсегда?
Тогда Брагадино попросил провести в палаццо по крайней мере этот день и следующую ночь; дворец патриция неприкосновенен; требуется специальный приказ, который выдается очень редко. Господин де Брагадино плакал. Казанова просил избавить его от душераздирающего зрелища. Брагадино тотчас взял себя в руки и обнял его со смехом, полным доброты. Может быть, мой друг, мне предопределено никогда больше не увидеть тебя. Потом он прочитал любимую цитату Казановы из «Энеиды» Вергилия: «Fata viam invenint» (Судьба шествует изобретательно).
Брагадино и в самом деле никогда больше не видел его. Он умер одиннадцать лет спустя. Казанова покинул его безбоязненно, но удрученный долгом чести. Он не решался забрать у Марии Маддалены последние пятьсот цехинов, чтобы ими сразу рассчитаться с игорным долгом. (В шестой книге мемуаров он говорит, что видел ее в последний раз 24 июня 1755 года.)
Он попросил у кредитора восемь дней отсрочки, после этого болезненного шага пошел домой, утешил хозяйку, поцеловал ее дочь и пошел спать. На рассвете 25 июля 1755 года ужасный мессир Гранде вошел в комнату Казановы. Казанова проснулся и услышал вопрос:
«Вы Джакомо Казанова?»
«Да, я Казанова.»
Мессир Гранде приказал одеться, выдать все написанное его или чужой рукой и следовать за ним.
«От имени кого вы приказываете?»
«От имени суда.»
Рапорт мессира Гранде от 25 июля 1755 светлейшим господам инквизиторам гласит: «Следуя почтенному приказу Вашего превосходительства, я выполнил мой долг и арестовал Джакомо Казанову. После очень тщательного обыска его квартиры я нашел все бумаги, которые передаю Вашему превосходительству с глубоким почтением. Матио Варути, капитан Гранде».
В тридцать лет Казанова попал в тюрьму. Он не знал ни обвинения, ни обвинителя. Судья не задавал ему вопросов. Он был приговорен к пяти годам темницы. Казанова никогда не узнал этого.
Когда мессир Гранде разбудил его, бумаги Казановы открыто лежали на столе. Мессир Гранде затолкал все в мешок и потребовал «колдовские книги». Лишь тут Казанова понял, что Мануцци был шпионом инквизиции. Мессир Гранде упаковал все: «Ключ Соломона», «Захер-бен», «Пиккатрикс» (мистический манускрипт об искусстве заклинания дьявола, который изучал Панург в университете Толедо, где дьявол Пиккатрикс был ректором дьяволического факультета; граф Ламберг в своих «Воспоминаниях космополита», 1774, тоже цитирует эту книгу), обстоятельный «Календарь планет» и соответствующие заклятия для демонов всех классов.
Этим колдовским книгам Казанова обязан славой великого мага. Мессир Гранде собрал в мешок книги с ночного столика Казановы, среди них Петрарку, Аристотеля, Горация, рукопись «Военной философии» (или чаще «Военный-философ — „ее дала мне Матильда“), „Ночной портье“, Аретино, то есть книгу, которую, должно быть, выдал Мануцци; мессир Гранде спросил о ней отдельно.
Казанова побрился, надел вышитую рубашку и новый костюм, как будто шел на свадьбу. В прихожей находилось почти сорок сбиров.
Казанова цитирует платоновского «Федона»: «Nе Heracules quidem contra duos» — никто не Геркулес против двоих, и констатирует, что в Лондоне посылают одного человека, чтобы кого-то арестовать.
Мессир Гранде доставил его в гондоле в свой дом и запер в комнате, где Казанова проспал четыре часа, пробуждаясь, однако, каждые четверть часа, чтобы помочиться. Позднее в Праге он очень смеялся, когда многие дамы были шокированы этим интересным замечанием, которое он сделал в сообщении о своем «побеге», единственной части мемуаров, опубликованных при жизни, почти всю историю побега он вставил в мемуары. Вначале книга была напечатана анонимно в Праге. Но еще при жизни Казановы ее перевели на немецкий, после его смерти — на итальянский, она появилась на французском в «Colleсtion des chefsd,………», изданным Шарлем Самараном. В самом деле, это мастерская работа.
Около трех часов дня шеф сбиров вошел в комнату Казановы. У него приказ, отвести его под Свинцовые Крыши. Казанова безмолвно последовал за ним в гондолу. Проплыв по множеству окольных каналов, они где-то пристали, поднялись по многим лестницам, прошли по закрытому Мосту вздохов, который вел из дворца Дожей через канал Рио-ди-Палаццо в темницу. Они прошли через галерею и еще через два зала к человеку в одежде патриция, который пренебрежительно посмотрел на него и сказал: «E quello, mettetelo in deрosito — это он, устройте его в камеру».
Это был добропорядочный Доменико Кавалли, секретарь инквизиции. Мессир Гранде передал Казанову начальнику тюрьмы Свинцовые Крыши Лоренцо Басадоне, который с двумя сбирами и огромной связкой ключей провел его по двум маленьким лестницам через две галереи и сквозь дверь в другую галерею, в конце которой он отпер еще одну дверь, которая вела в грязный чердак шесть саженей в длину и два в ширину, освещенный очень слабым светом через очень высокий люк в крыше.
Там Басадона открыл чудовищным ключом толстую, обитую железом дверь в три с половиной фута высотой, имевшую в центре круглое зарешеченное отверстие восьми дюймов диаметров, и приказал Казанове входить.
Казанова увидел железную подковообразную машину, приделанную к стене. Тюремщик объяснил со смехом: «Если его превосходительства приказывают задушить заключенного, его сажают на табуреточку спиной к железному ошейнику, чтобы железо охватывало половину шеи. Шелковый шнур охватывает другую половину шеи и проходит в отверстие, оба конца связываются на стержне поворотного колесика, которое палач вертит так долго, пока осужденный не отдаст свою душу любимому богу; поэтому исповедник не покидает его до последнего вздоха».
Чтобы войти в камеру Казанове пришлось согнуться; камера была ниже, чем он. Его заперли, через зарешеченное отверстие в двери тюремщик спросил, что он хочет есть. Казанова ответил, что об этом еще не думал, тогда тюремщик ушел, заботливо запирая за собой одну дверь за другой.
Наполовину ошеломленный Казанова облокотился на подоконник зарешеченного окна камеры, два фута в высоту и в ширину. Чердачная балка, полтора фута шириной закрывала половину слухового окна и перехватывала свет. Скрюченный, он измерил шагами свою тюремную нору, которая была только пять с половиной фута в высоту — в Казанове было шесть футов — и площадью в полторы квадратных сажени. В одну из стен была встроена ниша, где могла быть постель, но он не увидел ни постели, ни стола, ни стула, только кадку и полку шириной в фут, четыре фута над полом. Он положил на нее свой плащ матового щелка, свой новый костюм, свою шляпу с испанскими кружевами и красивым белым пером. Жара была страшной. Слуховое окно он не мог открыть из-за крыс ненормального размера, начавших прыгать в камеру сквозь оконную решетку. Он быстро закрыл окно. С подогнутыми конечностями следующие восемь часов он провел в тихом размышлении. Когда пробило девять вечера, он очнулся. Ему стало не по себе, потому что никто не нес ему ни еды, ни питья, ни постели, ни даже воды, хлеба и стула. Во рту все пересохло. Он чувствовал горький привкус.
Когда пробило полночь и никто не пришел, он забарабанил руками и ногами в дверь, кричал и проклинал целый час. Была полная тьма. Он растянулся на полу во весь рост. Теперь он думал, что инквизиторы приговорили его к смерти. Он не видел причин для такого приговора. «Я был развратник, игрок, я вел дерзкие разговоры, я привык лишь наслаждаться прекрасными мгновениями. Но был ли я преступником?»
В темнице он анализировал себя. Это было довольно просто, он был недоволен собой. В ярости он начал ругать деспотов.
Его упрекали, что позже в своем сочинении в защиту Венеции («Confutazione… «, Амстердам, 1769 — в действительности отпечатано в Лугано), которое должно было помочь ему вернуться домой из все сильнее давящего изгнания, он оправдывает этот деспотизм. Но не является для деспотов нужда в хвалебной халтуре самой острейшей их критикой?
Действительно в «Confutazione» более спокойно, но с не меньшей силой, чем в мемуарах, Казанова изображает деспотизм венецианской государственной инквизиции.
«Государственная тюрьма, которую называют „I Piombi“, это маленькие запертые комнатки с зарешеченными окнами под крышей Дворца Дожей. Про заключенных там людей говорят, что они под свинцовыми крышами, потому что крыша этого дворца покрыта свинцовыми плитами на балках из лиственницы. Свинцовые плиты сохраняют в камерах холод зимы и жару лета. Там дышат хорошим воздухом, получают достаточно еды, все для естественных потребностей, чтобы уютно спать, одеваться, менять белье по желанию; дож следит, чтобы служители постоянно присутствовали там; врач, хирург, исповедник и аптекарь всегда наготове.
Заключенный получает там тройное наказание: во-первых, ему обычно не дают никакого отчета, за что его заперли, ни даже о сроке его заключения, что заставляет его думать, если он сам не очень отчетливо знает свой проступок, что тюремщики, посадившие его в эту маленькую камеру, знают еще меньше чем он.
Второе наказание состоит в том, что заключенному не дают свиданий, не позволяют ни получать, ни писать письма. Горячую пищу можно есть лишь на рассвете, когда тюремщик приносит еду.
Самым худшим является третье наказание, а именно скука изоляции, отсутствие занятия и необходимость терпения, с которым он должен ждать конца своего наказания, причем он не знает надо ли надеяться или страшиться. Он живет в постоянном страхе худшего; этот страх есть настоящее мучение, пытка сознания, причина кошмарных снов, творящих действенное устрашение.»
21 августа 1755 года, четыре недели спустя после заключения Казановы, следующая запись появляется в журнале секретаря инквизиции: «Трибунал узнал тяжелые проступки, совершенные Джакомо Казановой, главным образом публичное поношение святой религии, потому Его превосходительство приказал его арестовать и посадить под Свинцовые Крыши».
Заметка на полях от 12 сентября гласит: «Вышеназванный Казанова приговорен к пяти годам под Свинцовыми Крышами». Приговор был подписан тремя инквизиторами: Андре Диедо, Антонио Кондулмер, Антонио да Мула.
Несмотря на гнев, голод, жажду и твердый пол, Казанова заснул, чтобы проснуться через два часа. Он лежал на левом боку и не переворачиваясь протянул правую руку за платком, который по его разумению должен был там находиться. Он нащупал во тьме и схватил ледяную руку. Его волосы встали дыбом. Наконец он убедил себя, что стал жертвой обмана чувств. Однако, правой рукой он снова схватил ледяную кисть. От ужаса у него вырвался пронзительный крик.
Когда он немного успокоился и снова смог думать, ему почудилось, что в камеру подложили труп задушенного, чтобы подготовить его к судьбе. Ярость и отчаянье охватили его. Он в третий раз схватил ледяную руку и хотел встать, причем облокотился на левый локоть и наконец заметил, что правой рукой держит собственную левую руку, которая онемела от тяжести тела и твердости пола и до локтя потеряла тепло, подвижность и ощущение.
Так комично было это приключение и так мало его развеселило. Он был в таком месте, где ложь казалось правдой, а правда должна казаться ложью, где разум теряет половину своих привилегий и с помощью фантазии делается жертвой химерических надежд или чудовищного отчаянья. Он принял решение вооружиться от этого; впервые в жизни в тридцать лет он призвал на помощь философию.
«Я думаю», пишет Казанова, «что множество людей умирают без того, чтобы когда-либо размышлять, не из-за недостатка духа или разума, но потому что они никогда не получали необходимый шок от чрезвычайных обстоятельств.»
Он сидел, пока не рассвело. Точное предчувствие говорило ему, что в этот день его отпустят домой. Он горел жаждой мести, видел себя во главе народа, истребляющего правительство и безжалостно убивающего всех аристократов. Он бредил. Он знал виновников своего несчастья и не щадил никого. В гневе он строил кровавые воздушные замки. Пол-девятого скрип замка и шум откинутой задвижки прервал страшную тишину. Тюремщик грубым голосом крикнул в окошечко камеры: «Нашли время подумать, чего хотите есть?»
Счета Басадоны сохранились и были опубликованя в итальянском издании «Побега». Однако первый от 1 августа 1755 года отсутствует, но Р.Фуллен нашел, что последний счет выставлен от 1 октября 1756 года. Общий расход составляет 768 венецианских лир. Ежедневная еда обходилась вначале в две лиры, позднее лишь в тридцать су.
Казанова заказал рисовый суп, жареную говядину, жаркое, хлеб, вино, воду. Басадона был удивлен тем, что Казанова ни на что не жаловался и не потребовал ни постель, ни других необходимых принадлежностей. Если он думает, что будет находиться здесь лишь один день, то жестоко заблуждается.
«Так принесите мне все необходимое!»
«Где мне это потребовать? Напишите мне все!»
Казанова указал, где он должен получить рубашки, брюки, постель, стол и стул, напоследок потребовал книги, которые забрал мессир Гранде, а также бумагу, перья, зеркало, бритву и т.п.
Ему пришлось прочесть все это тюремщику, потому что тот не мог читать. «Вычеркните, вычеркните, господин, вычеркните книги, перья, зеркало, бритву и так далее; все это запрещено. Теперь давайте мне деньги, чтобы купить вам обед!»
У Казановы было при себе три цехина, он дал один. В полдень тюремщик пришел с пятью сбирами, обслуживающими государственную тюрьму. Они принесли белье, мебель и обед, оставили постель в нише и еду на маленьком столике. В качестве столового прибора он получил ложку величиной в локоть, которую купил Лоренцо. Любые острые инструменты, нож или вилка, были запрещены. Тюремный служитель спросил, что он хочет есть утром. Секретарь принесет подходящие книги: те, которые просит Казанова, запрещены.
«Поблагодарите их за милость запереть меня в одиночку.»
«Зря острите.»
«Разве не лучше быть одному, чем вместе с преступниками?»
«Преступники? Здесь лишь порядочные люди, которые должны быть изолированы от общества по основаниям, известным только их превосходительствам. Смахивает на наказание, что вы посажены в одиночку».
Он скоро это заметил. Когда в камере сидишь скрючившись, раз в день видишь только тюремщика, не можешь ничем заняться в темноте, то пожелаешь общества самого дьявола. Скоро он захотел разделить свое одиночество с убийцей, с заразным больным, с медведем. Если литератор получит бумагу и чернила, его мучения уменьшаются на девяносто процентов; но палачи отказали ему.
Он едва мог съесть пару ложек супа. Он чувствовал себя больным. День он просидел в кресле. Ночью он не смог сомкнуть глаз от ужасного шума крыс и часов Сан Марко, которые слышал в камере. Тысячи блох пили его кровь и доводили его до спазматических подергиваний.
В начале каждого нового дня приходил начальник тюрьмы. «Заметка» от 10 июня 1757 года свидетельствует: «Лоренцо Басадона, бывший начальник тюрьмы „Piombi“, которой сидит в Камеротти (тюрьме мягкого режима), за пренебрежение долгом, выразившимся в возможности побега монаха отца Бальби и Джакомо Казановы 1 ноября прошлого года, из-за незначительного разногласия совершил убийство Джузеппе Оттавиани, который тоже был приговорен к заключению в Камеротти. После судебного разбирательства и признания виновного случай оказался очень тяжелым. Хотя он заслуживает более тяжелого наказания, мудрость трибунала сотворила милость: Лоренцо Басадона приговорен к десяти годам в „Pozzi“ (тюрьма строгого режима)».
Лоренцо устроил постель Казановы, перевернул все в камере, почистил, сбир принес воду для мытья. Казанова тем временем хотел походить по чердаку, это было запрещено. Лоренцо принес две толстые книги, которые Казанова из боязни выдать возбуждение открыл, только когда Лоренцо оставил его. Он быстро съел суп, прежде чем тот остыл, и жадно открыл книги, подойдя к окошку, где было достаточно света для чтения. Название одной книги гласило: «Мистический Град Божий сестры Марии, называемый Агреда», впервые напечатанный в Виго в 1690 году, в четырех томах. (Французский перевод попал в Индекс.). В ней автор доказывал, что святая дева обладала способностью мышления уже в чреве своей матери.
Другую книгу написал иезуит Винсент Каравита (1681—1734), который доказывал, что сердце Иисуса было ценнейшей частью его тела и поэтому должна почитаться наибольшим образом, для этого он предлагал совершенно новую манеру обожания. Книга была чудовищно скучной.
Через десять дней у Казановы не осталось денег; когда Басадона спросил, где ему брать деньги, Казанова ответил: нигде. Лаконизм Казановы рассердил болтливого, жадного до денег и любопытного начальника тюрьмы; но на следующий день он сообщил, что трибунал предоставил ему пятьдесят сольди (по акту лишь тридцать) ежедневно, для чего Басадона в конце каждого месяца будет давать ему счет; сэкономленные деньги Казанова может тратить по своему усмотрению.
Казанова хотел дважды в неделю получать «Лейденскую газету», которая выходила с 1680 года и пользовалась авторитетом в Европе; это было запрещено.
Казанове не надо было семьдесят пять (или сорок пять) венецианских лир в месяц, так как из-за страшной жары, недостатка движения и воздуха, плохого питания и изнурения у него не было аппетита. Это были собачьи дни. Он сидел, как в парилке, голым на стуле, пот ручьями тек с него справа и слева.
После четырнадцати дней в этом аду он не мог больше сидеть на стуле. Природа требовала свое. Он чувствовал, что наступает его последний час. Геморроидальные вены так распухли, что причиняли непереносимую колющую боль. Начиная с этого времени он страдал геморроем.
На пятнадцатый день у него началась сильная лихорадка. На следующий день он не прикоснулся к еде. Лоренцо привел врача.
«Если Вы хотите остаться здоровым», сказал врач, «то отгоните печаль!» Врач обещал оздоровительные книги, приготовил легкий лимонад, прописал бульон и лекарства, дал клистирный шприц, и послал хирурга, сделавшего кровопускание. Кавалли прислал Боэция, римского философа, который в темнице перед казнью написал «Утешение философа». Казанова говорит благодарно, что Боэций более ценен, чем Сенека, воспитатель Нерона, которого Нерон принудил к самоубийству.
Мануцци не смог это сделать. В сообщении от 21 июля 1755 года он пишет: «У него множество дурных книг, а внутри стенной ниши редкие предметы, и среди прочих разновидность кожаного фартука, который носят люди в так называемых ложах, зовущие себя каменщиками.»
Казанова в мемуарах не упоминает об этих атрибутах масонства.
Все сошлось в этом злосчастном месяце, чтобы уничтожить его. Мать братьев Андреа, Бернандо и Лоренцо Меммо обратились к старому рыцарю Мочениго, дяде Брагадино, что не могут больше выносить Казанову-совратителя и его племянника. Госпожа Меммо обвинила Казанову, что он совращает ее сыновей атеизмом. Если вмешаются святейшие власти, то Казанова тотчас может кончить аутодафе.
Андреа Меммо, сенатор, падуанский провведиторе (правовед), посол в Риме, потом в Константинополе, вольнодумец, бонвиван, был всю жизнь другом Казановы. Во времена его молодости Казанова был его ментором. Даже как прокуратор республики он придерживался весьма вольного тона в своих письмах, доказывающих большую симпатию к Казанове; некоторое количество их сохранилось и было опубликованно. Казанова вовлек его и его братьев в масонство. Андреа Меммо был другом Гольдони, Бернандо Меммо — протектором Лоренцо да Понте.
От секретаря посольства, с которым Казанова познакомился позднее, он узнал, что три шпиона инквизиции обвиняли его в вере в Сатану. А именно, Казанова не проклинал черта, когда проигрывал. Кроме того, ел мясо в пост и общался с иностранными посланниками, которым за большие суммы, маскируемые под выигрыши, продавал тайны патрициев, у которых он жил. Короче, из Казановы делали заговорщика первого ранга и предателя родины.
Уже много недель знатные друзья советовали ему ускользнуть за границу, так как им занимается инквизиция. Казанова отвечал как глупец, что ненавидит всякие беспокойства, что у него нет ни угрызений совести, ни раскаяния, потому что он невиновен. Он рассуждал как человек, живущий в свободной стране.
Ежедневные неудачи отвлекали его от собственных проблем. Он ежедневно проигрывал, был кругом в долгах и заложил все украшения. Его сторонились.
24 июля 1755 года (эту точную дату Казанова, однако, никогда не узнал) трибунал инквизиции отдал приказ схватить Казанову живым или мертвым.
За три-четыре дня до именин Казановы, Мария Маддалена подарила ему несколько локтей серебряных кружев, чтобы обшить костюм из тафты, который он хотел надеть в первый раз накануне именин. Он пришел к ней в красивом новом наряде и сказал, что вернется на следующий день, чтобы одолжить у нее денег; он не знал этого наверняка. У нее был только их неприкосновенный запас: пятьсот цехинов.
Ночью он играл под честное слово и проиграл пятьсот цехинов. Чтобы успокоится, он пошел в Эрберно на Большом канале — фруктовый и цветочный рынок.
Он был в это время среди молодых господ и дам, которые, проведя ночь в сладострастии и в игре имели моду ходить в Эрберно, чтобы успокоить нервы видом многих сотен лодок с фруктами и овощами и рыночной толчеей. Когда-то венецианцы любили таинственность в любви и в политике. Новые венецианцы любили все демонстративное. Молодые господа показывали свое счастье с молодыми девушками и молодыми дамами, которые этого ничуть не стеснялись. Было хорошим тоном выглядеть совершенно утонченными и по-возможности появляться одетым небрежно.
Когда Казанова через полчаса пришел домой и хотел достать ключ, он нашел входную дверь сломанной, всех жителей разбуженными, а домашнюю хозяйку в плаче. Мессир Гранде с бандой сбиров силой ворвались в дом и перевернули все вверх дном, чтобы найти сундук контрабандной соли. В самом деле, за день до этого гондола доставила сундук, но с бельем и одеждой графа Секуро. Осмотрев сундук, мессир Гранде удалился. Он обыскал и комнату Казановы. Хозяйка хотела потребовать безусловного удовлетворения. Казанова признал ее правоту и обещал в ту же ночь поговорить с господином де Брагадино. Он улегся в постель, но не мог заснуть и через три-четыре часа пошел к Брагадино, рассказал ему все и попросил об удовлетворении для женщины. Три друга были весьма подавлены. Брагадино пообещал ответить после обеда. Де ла Айе обедал с ними, но не сказал ничего. Это должно было показаться ему подозрительным, считает Казанова, даже не получи он дополнительного предупреждения; но если боги хотят покарать кого-нибудь, они карают его слепотой. По этому поводу Казанова признается: «После обеда Брагадино с двумя друзьями провел его в кабинет и хладнокровно заявил, что вместо мести за обиду своей квартирной хозяйке он должен думать о собственной безопасности и бежать.»
«Сундук полный соли или золота был только предлогом. Без сомнения, ищут тебя и думали найти. Ты спасен своим добрым гением, поэтому беги! Завтра, вероятно, будет поздно. Восемь месяцев я был государственным инквизитором и знаю применяемый ими стиль задержания. Из-за ящика с солью не ломают входные двери. Может быть, они знали, что тебя нет в доме и пришли, чтобы дать тебе возможность побега. Доверься мне, любимый сын, тотчас скачи в Фузине и как можно быстрее отправляйся во Флоренцию. Оставайся там, пока я не напишу, что ты можешь вернуться безопасно. Если у тебя нет денег, я дам тебе для этого сотню цехинов. Мудрость велит тебе уехать».
Побледневший Казанова возразил, что чувствует себя невиновным и не боится суда; поэтому он не может последовать этому, конечно мудрому, совету.
«Суровый трибунал может найти тебя виновным в настоящем или придуманном преступлении и не даст тебе возможности оправдаться. Спроси оракула, должен ли ты последовать моему совету».
Все это Казанова нашел слишком смешным. Он ответил, что спрашивает оракула лишь в спорных случаях. Побегом он лишь признает свою вину… Как он узнает, когда можно будет вернуться, если этого не скажет суд? Должен ли он из-за этого распрощаться с ним навсегда?
Тогда Брагадино попросил провести в палаццо по крайней мере этот день и следующую ночь; дворец патриция неприкосновенен; требуется специальный приказ, который выдается очень редко. Господин де Брагадино плакал. Казанова просил избавить его от душераздирающего зрелища. Брагадино тотчас взял себя в руки и обнял его со смехом, полным доброты. Может быть, мой друг, мне предопределено никогда больше не увидеть тебя. Потом он прочитал любимую цитату Казановы из «Энеиды» Вергилия: «Fata viam invenint» (Судьба шествует изобретательно).
Брагадино и в самом деле никогда больше не видел его. Он умер одиннадцать лет спустя. Казанова покинул его безбоязненно, но удрученный долгом чести. Он не решался забрать у Марии Маддалены последние пятьсот цехинов, чтобы ими сразу рассчитаться с игорным долгом. (В шестой книге мемуаров он говорит, что видел ее в последний раз 24 июня 1755 года.)
Он попросил у кредитора восемь дней отсрочки, после этого болезненного шага пошел домой, утешил хозяйку, поцеловал ее дочь и пошел спать. На рассвете 25 июля 1755 года ужасный мессир Гранде вошел в комнату Казановы. Казанова проснулся и услышал вопрос:
«Вы Джакомо Казанова?»
«Да, я Казанова.»
Мессир Гранде приказал одеться, выдать все написанное его или чужой рукой и следовать за ним.
«От имени кого вы приказываете?»
«От имени суда.»
Рапорт мессира Гранде от 25 июля 1755 светлейшим господам инквизиторам гласит: «Следуя почтенному приказу Вашего превосходительства, я выполнил мой долг и арестовал Джакомо Казанову. После очень тщательного обыска его квартиры я нашел все бумаги, которые передаю Вашему превосходительству с глубоким почтением. Матио Варути, капитан Гранде».
Глава двенадцатая
«История моего побега из тюрьмы республики Венеции, называемой „Свинцовые Крыши“»
Я не виноват, что родина — сумаcшедший дом.
Серен Абби Кьеркегор, «Дневники»
Друзьям, упрекавшим его в медлительности, император Адриан ответил: «Вы думаете, что человек, командующий тридцатью легионами, может быть не прав?»
Фавориус, софист из Арм
Что за глупость — чернить инквизицию!
Монтескье
В тридцать лет Казанова попал в тюрьму. Он не знал ни обвинения, ни обвинителя. Судья не задавал ему вопросов. Он был приговорен к пяти годам темницы. Казанова никогда не узнал этого.
Когда мессир Гранде разбудил его, бумаги Казановы открыто лежали на столе. Мессир Гранде затолкал все в мешок и потребовал «колдовские книги». Лишь тут Казанова понял, что Мануцци был шпионом инквизиции. Мессир Гранде упаковал все: «Ключ Соломона», «Захер-бен», «Пиккатрикс» (мистический манускрипт об искусстве заклинания дьявола, который изучал Панург в университете Толедо, где дьявол Пиккатрикс был ректором дьяволического факультета; граф Ламберг в своих «Воспоминаниях космополита», 1774, тоже цитирует эту книгу), обстоятельный «Календарь планет» и соответствующие заклятия для демонов всех классов.
Этим колдовским книгам Казанова обязан славой великого мага. Мессир Гранде собрал в мешок книги с ночного столика Казановы, среди них Петрарку, Аристотеля, Горация, рукопись «Военной философии» (или чаще «Военный-философ — „ее дала мне Матильда“), „Ночной портье“, Аретино, то есть книгу, которую, должно быть, выдал Мануцци; мессир Гранде спросил о ней отдельно.
Казанова побрился, надел вышитую рубашку и новый костюм, как будто шел на свадьбу. В прихожей находилось почти сорок сбиров.
Казанова цитирует платоновского «Федона»: «Nе Heracules quidem contra duos» — никто не Геркулес против двоих, и констатирует, что в Лондоне посылают одного человека, чтобы кого-то арестовать.
Мессир Гранде доставил его в гондоле в свой дом и запер в комнате, где Казанова проспал четыре часа, пробуждаясь, однако, каждые четверть часа, чтобы помочиться. Позднее в Праге он очень смеялся, когда многие дамы были шокированы этим интересным замечанием, которое он сделал в сообщении о своем «побеге», единственной части мемуаров, опубликованных при жизни, почти всю историю побега он вставил в мемуары. Вначале книга была напечатана анонимно в Праге. Но еще при жизни Казановы ее перевели на немецкий, после его смерти — на итальянский, она появилась на французском в «Colleсtion des chefsd,………», изданным Шарлем Самараном. В самом деле, это мастерская работа.
Около трех часов дня шеф сбиров вошел в комнату Казановы. У него приказ, отвести его под Свинцовые Крыши. Казанова безмолвно последовал за ним в гондолу. Проплыв по множеству окольных каналов, они где-то пристали, поднялись по многим лестницам, прошли по закрытому Мосту вздохов, который вел из дворца Дожей через канал Рио-ди-Палаццо в темницу. Они прошли через галерею и еще через два зала к человеку в одежде патриция, который пренебрежительно посмотрел на него и сказал: «E quello, mettetelo in deрosito — это он, устройте его в камеру».
Это был добропорядочный Доменико Кавалли, секретарь инквизиции. Мессир Гранде передал Казанову начальнику тюрьмы Свинцовые Крыши Лоренцо Басадоне, который с двумя сбирами и огромной связкой ключей провел его по двум маленьким лестницам через две галереи и сквозь дверь в другую галерею, в конце которой он отпер еще одну дверь, которая вела в грязный чердак шесть саженей в длину и два в ширину, освещенный очень слабым светом через очень высокий люк в крыше.
Там Басадона открыл чудовищным ключом толстую, обитую железом дверь в три с половиной фута высотой, имевшую в центре круглое зарешеченное отверстие восьми дюймов диаметров, и приказал Казанове входить.
Казанова увидел железную подковообразную машину, приделанную к стене. Тюремщик объяснил со смехом: «Если его превосходительства приказывают задушить заключенного, его сажают на табуреточку спиной к железному ошейнику, чтобы железо охватывало половину шеи. Шелковый шнур охватывает другую половину шеи и проходит в отверстие, оба конца связываются на стержне поворотного колесика, которое палач вертит так долго, пока осужденный не отдаст свою душу любимому богу; поэтому исповедник не покидает его до последнего вздоха».
Чтобы войти в камеру Казанове пришлось согнуться; камера была ниже, чем он. Его заперли, через зарешеченное отверстие в двери тюремщик спросил, что он хочет есть. Казанова ответил, что об этом еще не думал, тогда тюремщик ушел, заботливо запирая за собой одну дверь за другой.
Наполовину ошеломленный Казанова облокотился на подоконник зарешеченного окна камеры, два фута в высоту и в ширину. Чердачная балка, полтора фута шириной закрывала половину слухового окна и перехватывала свет. Скрюченный, он измерил шагами свою тюремную нору, которая была только пять с половиной фута в высоту — в Казанове было шесть футов — и площадью в полторы квадратных сажени. В одну из стен была встроена ниша, где могла быть постель, но он не увидел ни постели, ни стола, ни стула, только кадку и полку шириной в фут, четыре фута над полом. Он положил на нее свой плащ матового щелка, свой новый костюм, свою шляпу с испанскими кружевами и красивым белым пером. Жара была страшной. Слуховое окно он не мог открыть из-за крыс ненормального размера, начавших прыгать в камеру сквозь оконную решетку. Он быстро закрыл окно. С подогнутыми конечностями следующие восемь часов он провел в тихом размышлении. Когда пробило девять вечера, он очнулся. Ему стало не по себе, потому что никто не нес ему ни еды, ни питья, ни постели, ни даже воды, хлеба и стула. Во рту все пересохло. Он чувствовал горький привкус.
Когда пробило полночь и никто не пришел, он забарабанил руками и ногами в дверь, кричал и проклинал целый час. Была полная тьма. Он растянулся на полу во весь рост. Теперь он думал, что инквизиторы приговорили его к смерти. Он не видел причин для такого приговора. «Я был развратник, игрок, я вел дерзкие разговоры, я привык лишь наслаждаться прекрасными мгновениями. Но был ли я преступником?»
В темнице он анализировал себя. Это было довольно просто, он был недоволен собой. В ярости он начал ругать деспотов.
Его упрекали, что позже в своем сочинении в защиту Венеции («Confutazione… «, Амстердам, 1769 — в действительности отпечатано в Лугано), которое должно было помочь ему вернуться домой из все сильнее давящего изгнания, он оправдывает этот деспотизм. Но не является для деспотов нужда в хвалебной халтуре самой острейшей их критикой?
Действительно в «Confutazione» более спокойно, но с не меньшей силой, чем в мемуарах, Казанова изображает деспотизм венецианской государственной инквизиции.
«Государственная тюрьма, которую называют „I Piombi“, это маленькие запертые комнатки с зарешеченными окнами под крышей Дворца Дожей. Про заключенных там людей говорят, что они под свинцовыми крышами, потому что крыша этого дворца покрыта свинцовыми плитами на балках из лиственницы. Свинцовые плиты сохраняют в камерах холод зимы и жару лета. Там дышат хорошим воздухом, получают достаточно еды, все для естественных потребностей, чтобы уютно спать, одеваться, менять белье по желанию; дож следит, чтобы служители постоянно присутствовали там; врач, хирург, исповедник и аптекарь всегда наготове.
Заключенный получает там тройное наказание: во-первых, ему обычно не дают никакого отчета, за что его заперли, ни даже о сроке его заключения, что заставляет его думать, если он сам не очень отчетливо знает свой проступок, что тюремщики, посадившие его в эту маленькую камеру, знают еще меньше чем он.
Второе наказание состоит в том, что заключенному не дают свиданий, не позволяют ни получать, ни писать письма. Горячую пищу можно есть лишь на рассвете, когда тюремщик приносит еду.
Самым худшим является третье наказание, а именно скука изоляции, отсутствие занятия и необходимость терпения, с которым он должен ждать конца своего наказания, причем он не знает надо ли надеяться или страшиться. Он живет в постоянном страхе худшего; этот страх есть настоящее мучение, пытка сознания, причина кошмарных снов, творящих действенное устрашение.»
21 августа 1755 года, четыре недели спустя после заключения Казановы, следующая запись появляется в журнале секретаря инквизиции: «Трибунал узнал тяжелые проступки, совершенные Джакомо Казановой, главным образом публичное поношение святой религии, потому Его превосходительство приказал его арестовать и посадить под Свинцовые Крыши».
Заметка на полях от 12 сентября гласит: «Вышеназванный Казанова приговорен к пяти годам под Свинцовыми Крышами». Приговор был подписан тремя инквизиторами: Андре Диедо, Антонио Кондулмер, Антонио да Мула.
Несмотря на гнев, голод, жажду и твердый пол, Казанова заснул, чтобы проснуться через два часа. Он лежал на левом боку и не переворачиваясь протянул правую руку за платком, который по его разумению должен был там находиться. Он нащупал во тьме и схватил ледяную руку. Его волосы встали дыбом. Наконец он убедил себя, что стал жертвой обмана чувств. Однако, правой рукой он снова схватил ледяную кисть. От ужаса у него вырвался пронзительный крик.
Когда он немного успокоился и снова смог думать, ему почудилось, что в камеру подложили труп задушенного, чтобы подготовить его к судьбе. Ярость и отчаянье охватили его. Он в третий раз схватил ледяную руку и хотел встать, причем облокотился на левый локоть и наконец заметил, что правой рукой держит собственную левую руку, которая онемела от тяжести тела и твердости пола и до локтя потеряла тепло, подвижность и ощущение.
Так комично было это приключение и так мало его развеселило. Он был в таком месте, где ложь казалось правдой, а правда должна казаться ложью, где разум теряет половину своих привилегий и с помощью фантазии делается жертвой химерических надежд или чудовищного отчаянья. Он принял решение вооружиться от этого; впервые в жизни в тридцать лет он призвал на помощь философию.
«Я думаю», пишет Казанова, «что множество людей умирают без того, чтобы когда-либо размышлять, не из-за недостатка духа или разума, но потому что они никогда не получали необходимый шок от чрезвычайных обстоятельств.»
Он сидел, пока не рассвело. Точное предчувствие говорило ему, что в этот день его отпустят домой. Он горел жаждой мести, видел себя во главе народа, истребляющего правительство и безжалостно убивающего всех аристократов. Он бредил. Он знал виновников своего несчастья и не щадил никого. В гневе он строил кровавые воздушные замки. Пол-девятого скрип замка и шум откинутой задвижки прервал страшную тишину. Тюремщик грубым голосом крикнул в окошечко камеры: «Нашли время подумать, чего хотите есть?»
Счета Басадоны сохранились и были опубликованя в итальянском издании «Побега». Однако первый от 1 августа 1755 года отсутствует, но Р.Фуллен нашел, что последний счет выставлен от 1 октября 1756 года. Общий расход составляет 768 венецианских лир. Ежедневная еда обходилась вначале в две лиры, позднее лишь в тридцать су.
Казанова заказал рисовый суп, жареную говядину, жаркое, хлеб, вино, воду. Басадона был удивлен тем, что Казанова ни на что не жаловался и не потребовал ни постель, ни других необходимых принадлежностей. Если он думает, что будет находиться здесь лишь один день, то жестоко заблуждается.
«Так принесите мне все необходимое!»
«Где мне это потребовать? Напишите мне все!»
Казанова указал, где он должен получить рубашки, брюки, постель, стол и стул, напоследок потребовал книги, которые забрал мессир Гранде, а также бумагу, перья, зеркало, бритву и т.п.
Ему пришлось прочесть все это тюремщику, потому что тот не мог читать. «Вычеркните, вычеркните, господин, вычеркните книги, перья, зеркало, бритву и так далее; все это запрещено. Теперь давайте мне деньги, чтобы купить вам обед!»
У Казановы было при себе три цехина, он дал один. В полдень тюремщик пришел с пятью сбирами, обслуживающими государственную тюрьму. Они принесли белье, мебель и обед, оставили постель в нише и еду на маленьком столике. В качестве столового прибора он получил ложку величиной в локоть, которую купил Лоренцо. Любые острые инструменты, нож или вилка, были запрещены. Тюремный служитель спросил, что он хочет есть утром. Секретарь принесет подходящие книги: те, которые просит Казанова, запрещены.
«Поблагодарите их за милость запереть меня в одиночку.»
«Зря острите.»
«Разве не лучше быть одному, чем вместе с преступниками?»
«Преступники? Здесь лишь порядочные люди, которые должны быть изолированы от общества по основаниям, известным только их превосходительствам. Смахивает на наказание, что вы посажены в одиночку».
Он скоро это заметил. Когда в камере сидишь скрючившись, раз в день видишь только тюремщика, не можешь ничем заняться в темноте, то пожелаешь общества самого дьявола. Скоро он захотел разделить свое одиночество с убийцей, с заразным больным, с медведем. Если литератор получит бумагу и чернила, его мучения уменьшаются на девяносто процентов; но палачи отказали ему.
Он едва мог съесть пару ложек супа. Он чувствовал себя больным. День он просидел в кресле. Ночью он не смог сомкнуть глаз от ужасного шума крыс и часов Сан Марко, которые слышал в камере. Тысячи блох пили его кровь и доводили его до спазматических подергиваний.
В начале каждого нового дня приходил начальник тюрьмы. «Заметка» от 10 июня 1757 года свидетельствует: «Лоренцо Басадона, бывший начальник тюрьмы „Piombi“, которой сидит в Камеротти (тюрьме мягкого режима), за пренебрежение долгом, выразившимся в возможности побега монаха отца Бальби и Джакомо Казановы 1 ноября прошлого года, из-за незначительного разногласия совершил убийство Джузеппе Оттавиани, который тоже был приговорен к заключению в Камеротти. После судебного разбирательства и признания виновного случай оказался очень тяжелым. Хотя он заслуживает более тяжелого наказания, мудрость трибунала сотворила милость: Лоренцо Басадона приговорен к десяти годам в „Pozzi“ (тюрьма строгого режима)».
Лоренцо устроил постель Казановы, перевернул все в камере, почистил, сбир принес воду для мытья. Казанова тем временем хотел походить по чердаку, это было запрещено. Лоренцо принес две толстые книги, которые Казанова из боязни выдать возбуждение открыл, только когда Лоренцо оставил его. Он быстро съел суп, прежде чем тот остыл, и жадно открыл книги, подойдя к окошку, где было достаточно света для чтения. Название одной книги гласило: «Мистический Град Божий сестры Марии, называемый Агреда», впервые напечатанный в Виго в 1690 году, в четырех томах. (Французский перевод попал в Индекс.). В ней автор доказывал, что святая дева обладала способностью мышления уже в чреве своей матери.
Другую книгу написал иезуит Винсент Каравита (1681—1734), который доказывал, что сердце Иисуса было ценнейшей частью его тела и поэтому должна почитаться наибольшим образом, для этого он предлагал совершенно новую манеру обожания. Книга была чудовищно скучной.
Через десять дней у Казановы не осталось денег; когда Басадона спросил, где ему брать деньги, Казанова ответил: нигде. Лаконизм Казановы рассердил болтливого, жадного до денег и любопытного начальника тюрьмы; но на следующий день он сообщил, что трибунал предоставил ему пятьдесят сольди (по акту лишь тридцать) ежедневно, для чего Басадона в конце каждого месяца будет давать ему счет; сэкономленные деньги Казанова может тратить по своему усмотрению.
Казанова хотел дважды в неделю получать «Лейденскую газету», которая выходила с 1680 года и пользовалась авторитетом в Европе; это было запрещено.
Казанове не надо было семьдесят пять (или сорок пять) венецианских лир в месяц, так как из-за страшной жары, недостатка движения и воздуха, плохого питания и изнурения у него не было аппетита. Это были собачьи дни. Он сидел, как в парилке, голым на стуле, пот ручьями тек с него справа и слева.
После четырнадцати дней в этом аду он не мог больше сидеть на стуле. Природа требовала свое. Он чувствовал, что наступает его последний час. Геморроидальные вены так распухли, что причиняли непереносимую колющую боль. Начиная с этого времени он страдал геморроем.
На пятнадцатый день у него началась сильная лихорадка. На следующий день он не прикоснулся к еде. Лоренцо привел врача.
«Если Вы хотите остаться здоровым», сказал врач, «то отгоните печаль!» Врач обещал оздоровительные книги, приготовил легкий лимонад, прописал бульон и лекарства, дал клистирный шприц, и послал хирурга, сделавшего кровопускание. Кавалли прислал Боэция, римского философа, который в темнице перед казнью написал «Утешение философа». Казанова говорит благодарно, что Боэций более ценен, чем Сенека, воспитатель Нерона, которого Нерон принудил к самоубийству.