Страница:
Нужно отличать пропагандистские ходы, порожденные конъюнктурой момента, от долгосрочных планов и стратегических расчетов (если они имеются). Как в России, так и в Китае к середине 1999 года эти три фактора до конца не определились. И намерения Москвы касательно каждого из них, разумеется, отличались от намерений Пекина. И тем не менее не подлежит сомнению, что война НАТО с Югославией серьезно сказалась на сближении подходов к ситуации обеих стран. «Мы предупреждаем наших коллег из Североатлантического блока, что одним из глобальных последствий расширения НАТО и операции в Югославии станет быстрое возвращение к биполярному мировому устройству» (Известия. 1999. 9 июня). Эти резкие слова генерал-полковника Леонида Ивашова сказаны не впустую, они свидетельствуют о том, что в российских военных верхах расширение НАТО на восток и война в Югославии рассматриваются как две стадии единого процесса. Процесса, который будет иметь продолжение. А что значит возвращение к биполярной системе? Снова Вашингтон против Москвы, а Москва против Вашингтона? Вряд ли Ивашов и его российские коллеги питают подобные иллюзии. Они понимают, что Россия больше не в состоянии выдерживать такую конфронтацию, даже при желании. Значит, они имеют в виду ось Пекин — Москва, которую можно противопоставить Вашингтону, если тот продолжит идти тем же путем. Это явно не кремлевский план, более того, это план, который Кремлю, где правят квислинги, Кремлю «демократов» и олигархов, решительно не по нутру, но который может быть быстро принят к исполнению, если в Москве произойдет смена режима.
В Пекине настроение умов меняется более медленно. Китай еще придерживается той осторожности, к которой приучил его Дэн Сяопин. Вступление Китая на мировую сцену в качестве сверхдержавы специально откладывается. Оно планируется как результат мощной экономической экспансии, без стратегических претензий, в виде утверждения национальных китайских интересов (возвращение Гонконга и Макао, в перспективе — присоединение Тайваня) и возрастания китайского влияния во всем регионе. Никаких поспешных шагов, никакого рискованного продвижения вперед. Китайцы, как великие шахматисты, хорошо представляют себе чего стоит терпение, как оно ценно. Они знают, что (как сказано в «Шахматном короле» Аченга) «не надо торопиться в дебюте, ибо спешка ведет к поражению», знают, что «мягкость не означает слабость, мягкость — это умение сдерживать себя, ждать, терпеть», знают, что такое принцип «недействия». Но разумеется, если другие торопятся, то этого игнорировать нельзя. И если Китай не хочет задохнуться в объятиях Америки, он должен искать союзников, поскольку в одиночку ей противостоять невозможно. Правда, с точки зрения Китая, всемогущество Соединенных Штатов не столь несомненно, как иногда представляется. Тем более, что Китай мог в наше время оценить не только силу, но и слабость Вашингтона.
Китай сегодня — это меха американского преуспевания. Он как бы уравновешивает мировую экономику и поэтому необходим Америке, что она и продемонстрировала в 1998 году, когда Клинтон прибыл в Пекин во главе экономической делегации и уговаривал китайских вождей не девальвировать юань. Он в этом преуспел, хотя и не без некоторых уступок со своей стороны. Для всех это стало глотком свежего воздуха: если бы Китай пошел на девальвацию, то. по всей вероятности, мировой финансовый кризис превратился бы в шквал, с которым не мог бы справиться никто, в том числе сами Соединенные Штаты. Таким образом, наследники Дэна прекрасно знают, какими обязательствами обставлена их дорога к «рыночному социализму», но при этом видят, что и Соединенные Штаты не обходятся без обязательств. Поэтому их не особенно тревожат угрозы, которые иногда раздаются в их адрес, и совершенно не смущают кампании по защите прав человека, которые проводит время от времени Запад. В 1989 году, перед событиями на площади Тяньаньмэнь, американские инвестиции в Китае немного превышали 300 млн. долларов. Спустя менее чем десятилетие, в 1997 году, накануне финансового кризиса, который усмирил всех азиатских тигров, они достигли 25 млрд. долларов, увеличившись в 500 раз! И что там права человека! Производство в Китае обходится американским корпорациям в 20 раз дешевле, чем и Европе или США, и их годовой экспорт в Америку превышает 70 млрд. долларов. Отсюда следуют два существенных вывода: низкооплачиваемая китайская рабочая сила сбивает стоимость рабочей силы в Америке и во всем мире, а американский торговый баланс находится все в большем дефиците по сравнению с китайским.
Вот что такое американское объятие. Вместе с тем отчасти с его помощью Китаю за последние 20 лет удалось достичь среднего годового роста внутреннего валового продукта (ВВП) на 10 %. И все же, хотя неполная конвертируемость юаня уберегла Китай от самых тяжелых последствий мирового финансового кризиса, начавшего свой путь 2 июля 1997 года из Таиланда, осколки этого взрыва ударили и по китайской экономике. На экспорте Китая, четвертую часть которого поглощала Япония, негативно сказалось падение йены. Крушение других азиатских экономик довершило дело, поскольку 60 % китайского экспорта шло на азиатский рынок. Ничего удивительного, что только в одном 1998 году он сократился на 9,2 %. В результате рост ВВП в этом году составил «только» 8 % (прирост все равно высокий), а иностранные инвестиции упали до 25 % (Le Monde Diplomatique. 1999. Март).
Отталкиваясь от новых явлений, обозначившихся в 1997–1999 годах, можно подойти к пониманию тех изменений, которые произошли во внешней политике Китая. На Америку, которая плохо справляется с ролью контролера мировой финансовой системы, которая осуществляет насилие в Югославии, которая ведет подрывную двойную игру с Россией, которая играет мускулами даже по отношению к Европе, своему главному союзнику, — на такую Америку Китай не может рассчитывать как на надежную опору. К тому же политика США по отношению к Китаю не отличается полной определенностью. С одной стороны, есть план Бжезинского: сделать Китай одним из тех жерновов, которые будут перемалывать Россию, и для этого заручиться его дружбой на полвека, превратив его, в обход Японии, в лидера всей Азии. Его гегемонию в регионе, однако, будет ограничивать бдительный американский надзор. С другой стороны, имеются признаки, которые свидетельствуют о возможности нового использования знаменитой политики «сдерживания», положившей начало холодной войне с Россией, но на этот раз направленной против Пекина. В Вашингтоне, кроме Клинтона, усердно выполняющего заказ могучих американских транснациональных корпораций и крупных инвестиционных банков (которые, наплевав на идеологию, рвутся на китайский бездонный рынок), имеются и другие весьма влиятельные круги, для которых Китай представляется возможным антагонистом в новой биполярной мировой системе. Именно в этих кругах — связанных с республиканской партией, но не только с ней, склоняющихся к изоляционизму, но проникнутых не меньше, чем «клинтонисты», имперскими идеями и наравне с последними готовых любой ценой утверждать повсюду американские ценности, — вызревают мысли, подобные высказанным генералом Леонидом Ивашовым. Только, разумеется, с обратным знаком, поскольку представляют другую сторону баррикады. Для них, даже если с Россией будет окончательно покончено, Китай всегда останется угрозой и никогда не будет партнером. Здесь не верят, что Китай идет к капитализму; напротив. уверены, что экономические успехи последнего двадцатилетия только укрепляют власть коммунистической партии. Противоречия, порожденные экономическим развитием Китая. очевидны для всех, но в Соединенных Штатах находятся люди, которые, в отличие от Клинтона и его единомышленников, полагают, что эти противоречия успешно нейтрализуются общественным согласием, базирующимся на процветании сотен миллионов человек. Во всяком случае многие сомневаются в возможности удержать такого колосса, как Китай, в сфере притяжения Соединенных Штатов и западных ценностей. Если даже в отношении России, куда более малочисленной, разбитой наголову и без каких-либо точек опоры, подобную операцию постигла неудача, то что тогда говорить о Китае, который никем не разбит, представляет собой гигантский демографический резервуар и имеет за плечами тысячелетнюю историю. Он — не только иная страна и иная культура, он — как иная планета. И если, в ближайшие годы обнаружится какой-нибудь внутренний политический кризис (источником которого может служить новый средний класс, порожденный экономическим развитием по капиталистической модели, и его стремление к свободе и западному плюрализму), то этот кризис легко может быть ликвидирован посредством активизации национальной идеи, что продемонстрировала, например, недавняя реакция на бомбардировку китайского посольства в Белграде. И как бы народный гнев тогда ни направлялся, ни контролировался, ни организовывался сверху, большинство иностранных наблюдателей сошлись на том, что антиамериканские настроения были вполне искренними. А первые признаки экономического спада, рост безработицы — все; это относительно легко можно списать на счет неоколониальной политики Соединенных Штатов.
В свете этих возможностей вряд ли реалистично по-прежнему выдавать американскую политику в Китае за оптимистический вариант стратегического партнерства. То, что вырисовывается на горизонте, дает больше аргументов тем, кто видит в Китае грядущего главного антагониста Америки. И никак нельзя сказать, что эти аргументы лишены реальных оснований. [12]В Пекине тем временем приходят как к аналогичным, так и противоположным выводам. И готовятся к различным вариантам развития событий. Поэтому, руководствуясь самым элементарным здравым смыслом, правящие круги на Западе должны остерегаться близких аналогий между Китаем и Россией. Во-первых. потому, что в Пекине заправляют люди, на чьи политические судьбы Вашингтон ни в каком смысле не может повлиять. Во-вторых, потому, что, по всей видимости, теперешние китайские власти не только не склонны отказываться от своих «коммунистических» принципов (пусть даже в редакции Дэн Сяопина), но и твердо намерены блокировать любые попытки воздействовать на них в этом плане. В-третьих, факты свидетельствуют о том, что Пекин держит свое слово (например, его обязательство придерживаться в Гонконге принципа «единая страна — две системы») и что он расположен сотрудничать с Западом на основе обоюдной выгоды. У Китая есть — и сохранится в будущем — достаточно сил и средств, чтобы держать ситуацию в стране под контролем, если кто-то попытается принудить его к невыгодному для него «сотрудничеству».
И наконец, не нужно недооценивать способность китайского руководства «извлекать уроки» из событий за пределами границ государства. В связи с этим обращает на себя внимание организация в Китае в последние годы исследовательских центров по изучению ситуации на постсоветском пространстве и институтов, занимающихся историей распада СССР и горбачевских демократических преобразований. Чем объясняется такое запоздавшее на десятилетие внимание к российскому опыту, особенно к опыту перестройки? Быть может, тем обстоятельством, что китайское экономическое чудо пошло на убыль и, как следствие этого, общественное согласие может быть нарушено конфликтами и кризисом.
Политические аспекты модернизации, не учтенные в модели Дэн Сяопина, начинают приобретать все большее значение. Именно поэтому китайские власти пытаются установить возможный и не представляющий опасности маршрут движения в условиях экономической либерализации и политических реформ, определить, какой риск заложен в складывающейся ситуации и для правящей коммунистической партии, и для общества в целом. В Пекине для многих очевидно, что повторение Китаем московского опыта выхода из советской системы окажется катастрофическим для всего мира. Следовательно, нужно «извлекать уроки», и китайское руководство намерено это делать. Есть основания предполагать, что в Пекине рассматривают возможность некоторых назревших политических преобразований, но не собираются действовать по западным рецептам.
В общем налицо признаки некоего движения, некоторого процесса, который обещает быть чрезвычайно сложным. Во всяком случае, чего никак нельзя, на мой взгляд, ожидать, так это плавного перехода от экономической либерализации к политической. Китайская коммунистическая партия оценивает сейчас политические последствия введения частной собственности, а также отмены государственного контроля за производством и распределением значительной части товаров и услуг. Ясно, что такой процесс не может привести к большей открытости китайского общества в отношении остального мира, что уже вызывает серьезные изменения в психологии среднего класса, насчитывающего к настоящему времени десятки миллионов человек, среди которых городских жителей большинство. А это уже означает конец «тоталитаризма», хотя он и не совпадает с концом политической монополии коммунистической партии и авторитарной модели общества.
И еще есть история: тысячелетняя история Китая и много более короткая история коммунистической партии. Урок обеих историй сводится к тому, что для нас, европейцев, звучит банальностью: продвижение Китая к демократической системе западного образца неосуществимо ни в близкой, ни в отдаленной перспективе. Ускорение этого процесса равносильно попытке сократить беременность до трех месяцев; оно представляет собой революционный подход к истории — подход опасный и непродуктивный. Советский опыт наглядно это показал и Западу, и китайцам, которые вовсе не склонны испытывать на собственной шкуре, к чему приводит та большевистская логика, которая кроется за провозглашенным Биллом Клинтоном принципом «творческого разрушения».
Вот почему «китайская переменная» предстает самой непостоянной из всех, в том числе и в отношении оси Москва — Пекин. Перспективы здесь остаются чрезвычайно туманными: во-первых, в Китае предусмотрительно недолюбливают быстрые решения, а во-вторых, в Пекине прекрасно знают, что ельцинский режим не расположен к этой идее. Но это не значит, что вообще ничего не происходит. Завершая работу, начатую Горбачевым в первые годы перестройки, Борис Ельцин урегулировал с Китаем все спорные пограничные вопросы. Территориального спора больше не существует, утихли также экономические, политические и идеологические распри, унаследованные от прошлых времен. И к тому же в эти посткоммунистические годы многие предприятия российского военно-промышленного комплекса смогли удержаться на плаву исключительно благодаря китайским (и индийским) заказчикам. По данным Росвооружения (российское агентство, отвечающее за экспорт оружия), к которым можно добавить аналитические материалы стокгольмского СИПРИ, в период с 1991 по 1997 год Китай приобрел в России вооружения на 6 млрд. долларов. Среди самых крупных приобретений — 4 дизельные подлодки класса «Варшавянка», ракетный дивизион С-300, 48 истребителей «СУ-27» вместе с лицензией на производство еще двухсот самолетов того же типа, два эсминца класса «Современный», оснащенные сверхзвуковыми противолодочными ракетами «Москит». А летом 1999 года, сразу после югославской войны, было заключено соглашение на общую сумму в 2 млрд. долларов о продаже Китаю шестидесяти суперсовременных истребителей-бомбардировщиков «СУ-30» (Известия. 1999. 9 июня). Весьма крутой вираж, если вспомнить, что в 1996 году Россия продала Индии тридцать «СУ-30», но вежливо отклонила просьбу Пекина продать ему столько же — явно по прямому требованию США.
Визит в Москву китайской военной делегации, с рассказа о котором мы начали наш анализ, имел вполне определенную цель: сделать следующий шаг и объединить российские технологии (которых у Китая еще нет) и китайские капиталы (которых нет у России). Интерес здесь обоюдный и очень живой. Для Китая это единственный путь, кроме самостоятельного (конечно, более короткий и менее дорогой), к созданию полностью конкурентоспособных вооруженных сил. И речь идет не только о сотрудничестве в технической сфере. Почти в одно время с визитом китайских военных в Москву глава российской военной разведки (ГРУ) генерал В. Корабельников прибыл в Пекин для переговоров, проходивших в обстановке максимальной секретности (La Stampa. 1999. 27 августа).
Разумеется, эти факты не следует переоценивать: до «братства» пятидесятых годов, сменившегося громким разрывом между Хрущевым и Мао, еще далеко. В те благополучные времена два коммунистических колосса делились многими секретами, хотя, конечно, не всеми — во всяком случае, не ядерными. Тем не менее не подлежит сомнению, что перед лицом стратегического наступления США воспоминания о тех временах возрождаются в обеих столицах. В Пекине, может быть, с не меньшей охотой, чем в Москве, хотя в последней их извлекают на свет божий с большим шумом. «Стратегическое сотрудничество между Россией, Китаем и Индией будет поднято на качественно новый уровень», — заявил во Владивостоке первый заместитель министра обороны России Николай Михайлов, комментируя статью в «Чайна Дейли», где указывалось, что стратегические взаимоотношения в XXI веке «отвечают интересам народов Китайской Народной Республики и Российской Федерации» (ИТАР-ТАСС. 1999. 14 июня).
Легко заметить разницу в расстановке акцентов и отсутствие у китайцев упоминания об Индии. Отношения Китая и Индии в последнее десятилетие постепенно и неуклонно улучшались, но этот процесс замедлился из-за проведенных Индией в конце 1998 года ядерных испытаний — Китай выступил с их осуждением. В «треугольнике», за который ратует Россия, — о нем говорил и Евгений Примаков, выступая в Дели по случаю продления на 10 лет договора о военном сотрудничестве России и Индии, — есть две «сильные» стороны: те, которые имеют точку схода в Москве. Третья сторона — слабая, если не попросту отсутствующая. По словам же Примакова, «партнерские отношения трех этих крупнейших стран будут способствовать большей стабильности не только в Азии, но и во всем мире» (ИТАР-ТАСС. 1999. 12 июня).
Примерно такие же слова говорил несколькими годами раньше последний Генеральный секретарь КПСС. Но с тех пор, как М. Горбачев впервые выдвинул идею азиатского «треугольника», многое изменилось. Во-первых, видоизменился мировой статус Соединенных Штатов. Во-вторых, не только больше нет СССР, но и Россия не стала в этом треугольнике самой сильной стороной; теперь эта роль отошла к Китаю. Москву поэтому трудно обвинить в том, что она претендует здесь на ведущие роли. Напротив, используя свою теперешнюю относительную слабость, она может более эффективно осуществлять посредничество между Пекином и Дели.
Москва по-прежнему впереди в области военных технологий и выступает основным поставщиком вооружений как для Индии, так и для Китая. Исходя из этого, она могла бы способствовать созданию единой и унифицированной военной и информационной системы. Ясно, что такой путь ведет Индию к превращению в значительную величину на мировой сцене (Москва упорно выступала за ее принятие в члены Совета Безопасности ООН). Многим представителям индийского общества открывающаяся таким образом перспектива должна казаться привлекательной. Так что хотя построение «треугольника» и представляется делом трудным и требующим немалого времени, оно не безнадежно. Шансы на успех сильно повысятся, если Китай решит, что такой союз ему нужен. Но, конечно же, должна быть твердая политическая воля Кремля, в настоящее время отсутствующая. Нельзя отрицать, что действия Соединенных Штатов словно специально подталкивают Китай к принятию идеи «треугольника», а смена режима в Москве и решительный выбор Пекина могут ускорить движение в этом направлении.
Тем не менее у США остаются возможности не допустить такого развития событий, если в Вашингтоне тактика партнерства с Китаем возьмет верх над тактикой сдерживания. Но в изобретенных Бжезинским гигантских тисках, которые должны окончательно раздавить Россию, действует пока только один зажим — Европа. В Азии игра еще не кончена.
Глава 13
В Пекине настроение умов меняется более медленно. Китай еще придерживается той осторожности, к которой приучил его Дэн Сяопин. Вступление Китая на мировую сцену в качестве сверхдержавы специально откладывается. Оно планируется как результат мощной экономической экспансии, без стратегических претензий, в виде утверждения национальных китайских интересов (возвращение Гонконга и Макао, в перспективе — присоединение Тайваня) и возрастания китайского влияния во всем регионе. Никаких поспешных шагов, никакого рискованного продвижения вперед. Китайцы, как великие шахматисты, хорошо представляют себе чего стоит терпение, как оно ценно. Они знают, что (как сказано в «Шахматном короле» Аченга) «не надо торопиться в дебюте, ибо спешка ведет к поражению», знают, что «мягкость не означает слабость, мягкость — это умение сдерживать себя, ждать, терпеть», знают, что такое принцип «недействия». Но разумеется, если другие торопятся, то этого игнорировать нельзя. И если Китай не хочет задохнуться в объятиях Америки, он должен искать союзников, поскольку в одиночку ей противостоять невозможно. Правда, с точки зрения Китая, всемогущество Соединенных Штатов не столь несомненно, как иногда представляется. Тем более, что Китай мог в наше время оценить не только силу, но и слабость Вашингтона.
Китай сегодня — это меха американского преуспевания. Он как бы уравновешивает мировую экономику и поэтому необходим Америке, что она и продемонстрировала в 1998 году, когда Клинтон прибыл в Пекин во главе экономической делегации и уговаривал китайских вождей не девальвировать юань. Он в этом преуспел, хотя и не без некоторых уступок со своей стороны. Для всех это стало глотком свежего воздуха: если бы Китай пошел на девальвацию, то. по всей вероятности, мировой финансовый кризис превратился бы в шквал, с которым не мог бы справиться никто, в том числе сами Соединенные Штаты. Таким образом, наследники Дэна прекрасно знают, какими обязательствами обставлена их дорога к «рыночному социализму», но при этом видят, что и Соединенные Штаты не обходятся без обязательств. Поэтому их не особенно тревожат угрозы, которые иногда раздаются в их адрес, и совершенно не смущают кампании по защите прав человека, которые проводит время от времени Запад. В 1989 году, перед событиями на площади Тяньаньмэнь, американские инвестиции в Китае немного превышали 300 млн. долларов. Спустя менее чем десятилетие, в 1997 году, накануне финансового кризиса, который усмирил всех азиатских тигров, они достигли 25 млрд. долларов, увеличившись в 500 раз! И что там права человека! Производство в Китае обходится американским корпорациям в 20 раз дешевле, чем и Европе или США, и их годовой экспорт в Америку превышает 70 млрд. долларов. Отсюда следуют два существенных вывода: низкооплачиваемая китайская рабочая сила сбивает стоимость рабочей силы в Америке и во всем мире, а американский торговый баланс находится все в большем дефиците по сравнению с китайским.
Вот что такое американское объятие. Вместе с тем отчасти с его помощью Китаю за последние 20 лет удалось достичь среднего годового роста внутреннего валового продукта (ВВП) на 10 %. И все же, хотя неполная конвертируемость юаня уберегла Китай от самых тяжелых последствий мирового финансового кризиса, начавшего свой путь 2 июля 1997 года из Таиланда, осколки этого взрыва ударили и по китайской экономике. На экспорте Китая, четвертую часть которого поглощала Япония, негативно сказалось падение йены. Крушение других азиатских экономик довершило дело, поскольку 60 % китайского экспорта шло на азиатский рынок. Ничего удивительного, что только в одном 1998 году он сократился на 9,2 %. В результате рост ВВП в этом году составил «только» 8 % (прирост все равно высокий), а иностранные инвестиции упали до 25 % (Le Monde Diplomatique. 1999. Март).
Отталкиваясь от новых явлений, обозначившихся в 1997–1999 годах, можно подойти к пониманию тех изменений, которые произошли во внешней политике Китая. На Америку, которая плохо справляется с ролью контролера мировой финансовой системы, которая осуществляет насилие в Югославии, которая ведет подрывную двойную игру с Россией, которая играет мускулами даже по отношению к Европе, своему главному союзнику, — на такую Америку Китай не может рассчитывать как на надежную опору. К тому же политика США по отношению к Китаю не отличается полной определенностью. С одной стороны, есть план Бжезинского: сделать Китай одним из тех жерновов, которые будут перемалывать Россию, и для этого заручиться его дружбой на полвека, превратив его, в обход Японии, в лидера всей Азии. Его гегемонию в регионе, однако, будет ограничивать бдительный американский надзор. С другой стороны, имеются признаки, которые свидетельствуют о возможности нового использования знаменитой политики «сдерживания», положившей начало холодной войне с Россией, но на этот раз направленной против Пекина. В Вашингтоне, кроме Клинтона, усердно выполняющего заказ могучих американских транснациональных корпораций и крупных инвестиционных банков (которые, наплевав на идеологию, рвутся на китайский бездонный рынок), имеются и другие весьма влиятельные круги, для которых Китай представляется возможным антагонистом в новой биполярной мировой системе. Именно в этих кругах — связанных с республиканской партией, но не только с ней, склоняющихся к изоляционизму, но проникнутых не меньше, чем «клинтонисты», имперскими идеями и наравне с последними готовых любой ценой утверждать повсюду американские ценности, — вызревают мысли, подобные высказанным генералом Леонидом Ивашовым. Только, разумеется, с обратным знаком, поскольку представляют другую сторону баррикады. Для них, даже если с Россией будет окончательно покончено, Китай всегда останется угрозой и никогда не будет партнером. Здесь не верят, что Китай идет к капитализму; напротив. уверены, что экономические успехи последнего двадцатилетия только укрепляют власть коммунистической партии. Противоречия, порожденные экономическим развитием Китая. очевидны для всех, но в Соединенных Штатах находятся люди, которые, в отличие от Клинтона и его единомышленников, полагают, что эти противоречия успешно нейтрализуются общественным согласием, базирующимся на процветании сотен миллионов человек. Во всяком случае многие сомневаются в возможности удержать такого колосса, как Китай, в сфере притяжения Соединенных Штатов и западных ценностей. Если даже в отношении России, куда более малочисленной, разбитой наголову и без каких-либо точек опоры, подобную операцию постигла неудача, то что тогда говорить о Китае, который никем не разбит, представляет собой гигантский демографический резервуар и имеет за плечами тысячелетнюю историю. Он — не только иная страна и иная культура, он — как иная планета. И если, в ближайшие годы обнаружится какой-нибудь внутренний политический кризис (источником которого может служить новый средний класс, порожденный экономическим развитием по капиталистической модели, и его стремление к свободе и западному плюрализму), то этот кризис легко может быть ликвидирован посредством активизации национальной идеи, что продемонстрировала, например, недавняя реакция на бомбардировку китайского посольства в Белграде. И как бы народный гнев тогда ни направлялся, ни контролировался, ни организовывался сверху, большинство иностранных наблюдателей сошлись на том, что антиамериканские настроения были вполне искренними. А первые признаки экономического спада, рост безработицы — все; это относительно легко можно списать на счет неоколониальной политики Соединенных Штатов.
В свете этих возможностей вряд ли реалистично по-прежнему выдавать американскую политику в Китае за оптимистический вариант стратегического партнерства. То, что вырисовывается на горизонте, дает больше аргументов тем, кто видит в Китае грядущего главного антагониста Америки. И никак нельзя сказать, что эти аргументы лишены реальных оснований. [12]В Пекине тем временем приходят как к аналогичным, так и противоположным выводам. И готовятся к различным вариантам развития событий. Поэтому, руководствуясь самым элементарным здравым смыслом, правящие круги на Западе должны остерегаться близких аналогий между Китаем и Россией. Во-первых. потому, что в Пекине заправляют люди, на чьи политические судьбы Вашингтон ни в каком смысле не может повлиять. Во-вторых, потому, что, по всей видимости, теперешние китайские власти не только не склонны отказываться от своих «коммунистических» принципов (пусть даже в редакции Дэн Сяопина), но и твердо намерены блокировать любые попытки воздействовать на них в этом плане. В-третьих, факты свидетельствуют о том, что Пекин держит свое слово (например, его обязательство придерживаться в Гонконге принципа «единая страна — две системы») и что он расположен сотрудничать с Западом на основе обоюдной выгоды. У Китая есть — и сохранится в будущем — достаточно сил и средств, чтобы держать ситуацию в стране под контролем, если кто-то попытается принудить его к невыгодному для него «сотрудничеству».
И наконец, не нужно недооценивать способность китайского руководства «извлекать уроки» из событий за пределами границ государства. В связи с этим обращает на себя внимание организация в Китае в последние годы исследовательских центров по изучению ситуации на постсоветском пространстве и институтов, занимающихся историей распада СССР и горбачевских демократических преобразований. Чем объясняется такое запоздавшее на десятилетие внимание к российскому опыту, особенно к опыту перестройки? Быть может, тем обстоятельством, что китайское экономическое чудо пошло на убыль и, как следствие этого, общественное согласие может быть нарушено конфликтами и кризисом.
Политические аспекты модернизации, не учтенные в модели Дэн Сяопина, начинают приобретать все большее значение. Именно поэтому китайские власти пытаются установить возможный и не представляющий опасности маршрут движения в условиях экономической либерализации и политических реформ, определить, какой риск заложен в складывающейся ситуации и для правящей коммунистической партии, и для общества в целом. В Пекине для многих очевидно, что повторение Китаем московского опыта выхода из советской системы окажется катастрофическим для всего мира. Следовательно, нужно «извлекать уроки», и китайское руководство намерено это делать. Есть основания предполагать, что в Пекине рассматривают возможность некоторых назревших политических преобразований, но не собираются действовать по западным рецептам.
В общем налицо признаки некоего движения, некоторого процесса, который обещает быть чрезвычайно сложным. Во всяком случае, чего никак нельзя, на мой взгляд, ожидать, так это плавного перехода от экономической либерализации к политической. Китайская коммунистическая партия оценивает сейчас политические последствия введения частной собственности, а также отмены государственного контроля за производством и распределением значительной части товаров и услуг. Ясно, что такой процесс не может привести к большей открытости китайского общества в отношении остального мира, что уже вызывает серьезные изменения в психологии среднего класса, насчитывающего к настоящему времени десятки миллионов человек, среди которых городских жителей большинство. А это уже означает конец «тоталитаризма», хотя он и не совпадает с концом политической монополии коммунистической партии и авторитарной модели общества.
И еще есть история: тысячелетняя история Китая и много более короткая история коммунистической партии. Урок обеих историй сводится к тому, что для нас, европейцев, звучит банальностью: продвижение Китая к демократической системе западного образца неосуществимо ни в близкой, ни в отдаленной перспективе. Ускорение этого процесса равносильно попытке сократить беременность до трех месяцев; оно представляет собой революционный подход к истории — подход опасный и непродуктивный. Советский опыт наглядно это показал и Западу, и китайцам, которые вовсе не склонны испытывать на собственной шкуре, к чему приводит та большевистская логика, которая кроется за провозглашенным Биллом Клинтоном принципом «творческого разрушения».
Вот почему «китайская переменная» предстает самой непостоянной из всех, в том числе и в отношении оси Москва — Пекин. Перспективы здесь остаются чрезвычайно туманными: во-первых, в Китае предусмотрительно недолюбливают быстрые решения, а во-вторых, в Пекине прекрасно знают, что ельцинский режим не расположен к этой идее. Но это не значит, что вообще ничего не происходит. Завершая работу, начатую Горбачевым в первые годы перестройки, Борис Ельцин урегулировал с Китаем все спорные пограничные вопросы. Территориального спора больше не существует, утихли также экономические, политические и идеологические распри, унаследованные от прошлых времен. И к тому же в эти посткоммунистические годы многие предприятия российского военно-промышленного комплекса смогли удержаться на плаву исключительно благодаря китайским (и индийским) заказчикам. По данным Росвооружения (российское агентство, отвечающее за экспорт оружия), к которым можно добавить аналитические материалы стокгольмского СИПРИ, в период с 1991 по 1997 год Китай приобрел в России вооружения на 6 млрд. долларов. Среди самых крупных приобретений — 4 дизельные подлодки класса «Варшавянка», ракетный дивизион С-300, 48 истребителей «СУ-27» вместе с лицензией на производство еще двухсот самолетов того же типа, два эсминца класса «Современный», оснащенные сверхзвуковыми противолодочными ракетами «Москит». А летом 1999 года, сразу после югославской войны, было заключено соглашение на общую сумму в 2 млрд. долларов о продаже Китаю шестидесяти суперсовременных истребителей-бомбардировщиков «СУ-30» (Известия. 1999. 9 июня). Весьма крутой вираж, если вспомнить, что в 1996 году Россия продала Индии тридцать «СУ-30», но вежливо отклонила просьбу Пекина продать ему столько же — явно по прямому требованию США.
Визит в Москву китайской военной делегации, с рассказа о котором мы начали наш анализ, имел вполне определенную цель: сделать следующий шаг и объединить российские технологии (которых у Китая еще нет) и китайские капиталы (которых нет у России). Интерес здесь обоюдный и очень живой. Для Китая это единственный путь, кроме самостоятельного (конечно, более короткий и менее дорогой), к созданию полностью конкурентоспособных вооруженных сил. И речь идет не только о сотрудничестве в технической сфере. Почти в одно время с визитом китайских военных в Москву глава российской военной разведки (ГРУ) генерал В. Корабельников прибыл в Пекин для переговоров, проходивших в обстановке максимальной секретности (La Stampa. 1999. 27 августа).
Разумеется, эти факты не следует переоценивать: до «братства» пятидесятых годов, сменившегося громким разрывом между Хрущевым и Мао, еще далеко. В те благополучные времена два коммунистических колосса делились многими секретами, хотя, конечно, не всеми — во всяком случае, не ядерными. Тем не менее не подлежит сомнению, что перед лицом стратегического наступления США воспоминания о тех временах возрождаются в обеих столицах. В Пекине, может быть, с не меньшей охотой, чем в Москве, хотя в последней их извлекают на свет божий с большим шумом. «Стратегическое сотрудничество между Россией, Китаем и Индией будет поднято на качественно новый уровень», — заявил во Владивостоке первый заместитель министра обороны России Николай Михайлов, комментируя статью в «Чайна Дейли», где указывалось, что стратегические взаимоотношения в XXI веке «отвечают интересам народов Китайской Народной Республики и Российской Федерации» (ИТАР-ТАСС. 1999. 14 июня).
Легко заметить разницу в расстановке акцентов и отсутствие у китайцев упоминания об Индии. Отношения Китая и Индии в последнее десятилетие постепенно и неуклонно улучшались, но этот процесс замедлился из-за проведенных Индией в конце 1998 года ядерных испытаний — Китай выступил с их осуждением. В «треугольнике», за который ратует Россия, — о нем говорил и Евгений Примаков, выступая в Дели по случаю продления на 10 лет договора о военном сотрудничестве России и Индии, — есть две «сильные» стороны: те, которые имеют точку схода в Москве. Третья сторона — слабая, если не попросту отсутствующая. По словам же Примакова, «партнерские отношения трех этих крупнейших стран будут способствовать большей стабильности не только в Азии, но и во всем мире» (ИТАР-ТАСС. 1999. 12 июня).
Примерно такие же слова говорил несколькими годами раньше последний Генеральный секретарь КПСС. Но с тех пор, как М. Горбачев впервые выдвинул идею азиатского «треугольника», многое изменилось. Во-первых, видоизменился мировой статус Соединенных Штатов. Во-вторых, не только больше нет СССР, но и Россия не стала в этом треугольнике самой сильной стороной; теперь эта роль отошла к Китаю. Москву поэтому трудно обвинить в том, что она претендует здесь на ведущие роли. Напротив, используя свою теперешнюю относительную слабость, она может более эффективно осуществлять посредничество между Пекином и Дели.
Москва по-прежнему впереди в области военных технологий и выступает основным поставщиком вооружений как для Индии, так и для Китая. Исходя из этого, она могла бы способствовать созданию единой и унифицированной военной и информационной системы. Ясно, что такой путь ведет Индию к превращению в значительную величину на мировой сцене (Москва упорно выступала за ее принятие в члены Совета Безопасности ООН). Многим представителям индийского общества открывающаяся таким образом перспектива должна казаться привлекательной. Так что хотя построение «треугольника» и представляется делом трудным и требующим немалого времени, оно не безнадежно. Шансы на успех сильно повысятся, если Китай решит, что такой союз ему нужен. Но, конечно же, должна быть твердая политическая воля Кремля, в настоящее время отсутствующая. Нельзя отрицать, что действия Соединенных Штатов словно специально подталкивают Китай к принятию идеи «треугольника», а смена режима в Москве и решительный выбор Пекина могут ускорить движение в этом направлении.
Тем не менее у США остаются возможности не допустить такого развития событий, если в Вашингтоне тактика партнерства с Китаем возьмет верх над тактикой сдерживания. Но в изобретенных Бжезинским гигантских тисках, которые должны окончательно раздавить Россию, действует пока только один зажим — Европа. В Азии игра еще не кончена.
Глава 13
НА ЧУЖОМ ДВОРЕ
Есть место в Евразии, которое кто-то назвал мировым перепутьем» (The Moscow Times. 1999. 15 июня). Через него прокатывались волны переселения народов, оно служило колыбелью и местом встречи религий и культур, его не могли миновать те смельчаки, которые первыми отправились на поиски Азии. Теперь оно находится в стороне от основных маршрутов путешествующего Запада: здесь нет роскошных отелей, нет индустрии туризма. Но именно здесь скрещиваются глобальные экономические и политические интересы, здесь разыгрывается партия, ставка в которой — будущее. Пространство это место занимает немалое: от Черного моря до восточного побережья Каспийского но направлению с запада на восток и от современной российской границы до границ Турции и Ирана по направлению с севера на юг. С этим пространством соприкасаются или в нем находятся семь бывших советских республик (Украина, Россия, Казахстан, Грузия, Армения, Азербайджан, Туркмения) и два государства второго эшелона, враждебные друг другу: одно, Турция. — прозападное, другое, Иран. — противник Запада. В пяти государствах из этого списка доминирует ислам, в четырех — православие или христианство. Оценка запасов нефти в Каспийском регионе колеблется от 200 млрд. баррелей (число, указываемое американским правительственным департаментом но энергоресурсам) до 30-100 млрд. (по мнению независимых экспертов, в том числе некоторых крупных нефтяных компании), т. е. запасов этих либо много, либо очень много. С точки зрения западных потребителей энергии, эти оценки очень занимательны, чтобы не сказать больше: некоторые утверждают, что лет через двадцать энергетическая столица мира будет располагаться здесь, а не на Ближнем Востоке, не в Эмиратах, не в Саудовской Аравии и не в Ираке. Из чего, среди прочего, следует, что ближневосточный кризис и вместе с ним значение Израиля пойдут на убыль и на карте появится новая зона кризиса — именно здесь, на мировом перепутье. Многое, конечно, зависит от с трудом просчитываемых факторов — таких, как динамика роста цен на нефть на мировых рынках или прогресс в области производства электромобилей, и от других, не менее важных обстоятельств. Но тот, кто заглядывает далеко, понимает, что именно сейчас пришло время садиться за игровой стол и расставлять фигуры на доске. Именно сейчас распределяются роли, заключаются союзы и закладывается фундамент многолетних конфликтов. Именно сейчас прочерчиваются границы — теми же перьями, что рисовали пути прокладки нефте— и газопроводов, по которым энергоносители устремятся туда, где энергия больше всего нужна.
На этом перепутье должна быть разыграна в начале третьего тысячелетия одна из самых важных в истории партий, и слабость России яснее прочего явствует из ее неспособности играть на равных с другими игроками. Ее выводит из игры как собственная слабость (бессильная и купленная другими игроками власть, отсутствие этнического и религиозного единства, вышеописанная самоубийственная философия федерализма и пр.), так и мощное давление извне, которое осуществляется на всем протяжении региона.
Тот, кто не имеет в виду сию систему координат, не поймет, какое будущее ждет этот регион, как ничего не понял в чеченской войне. Ему будут казаться простыми «совпадениями» события. которыми таковыми отнюдь не являются. Например, то обстоятельство, что чеченская война началась в декабре 1994 года, спустя всего несколько месяцев после того. как Соединенные Штаты впервые открыто объявили Каспийский регион «зоной своих интересов». Тем самым было дано понять, что Каспийское море и все прибрежные территории вошли в число геополитических приоритетов администрации президента Клинтона. Мотивировки этого решения также лежали на поверхности: Соединенные Штаты брали на себя роль гаранта стабильности в регионе и обеспечивали беспрепятственное проникновение энергоносителей на западные рынки.
Вряд ли можно укорять американского президента, с такой откровенностью объявляющего о своих целях, в лицемерии. Скорее нужно говорить о непроходимой глупости тех, кто все равно умудряется ничего не услышать. В Соединенных Штатах, правда были люди, отметившие, что первая из двух целей — обеспечить верность Америке бывших советских республик и полностью вывести их из сферы влияния Москвы — вступает в противоречие с другом целью, преследовавшемся Клинтоном: поддерживать особые отношения с Кремлем. Но эти критики смотрели на Россию с птичьего полета, рассматривали ее судьбу в перспективе большого времени. У Клинтона другая оптика, он имеет дело с Россией, возглавляемой квислингом, и рассчитывает, что у него будет время подготовить этому квислингу достойного преемника. Клинтовское головоломное политическое уравнение могло быть решено только таким образом: достаточно иметь в Москве покорную, или слепую, или глупую власть. И надо сказать, что расчеты Билла Клинтона оправдываются вплоть до того времени, когда пишутся эти строки. Оправдываются хотя бы в том «малом» смысле, что он триумфально завершит свои два президентских срока и что Россия потеряет Кавказ в более или менее далекой перспективе. Сработает ли его политика на интересы Соединенных Штатов, или мира во всем мире, или справедливости покажет история. Но, разумеется, эти вопросы не значились в списке приоритетов Клинтона, проконсула всей планеты с историческим кругозором, не превышающим два его президентских срока, — меньшим, следовательно, чем даже у его главного союзника — Бориса Ельцина. Во всяком случае после включения Каспийского моря в геополитическую орбиту США (чего. похоже, в Кремле никто не заметил) ход событий резко ускорился. Когда нужно обеспечить free flow. т. е. свободное обращение чего угодно — товаров и услуг, или капиталов, или нефтепродуктов, Билл Клинтон тут же берется за дело. Особенно, когда «обращение» плавно переходит в свободный приток капиталов на Уолл-стрит. Что и говорить, американский президент оказался образцовым приказчиком для тех лиц, и сил, которые и сделали его президентом. Их интересы, которые в течение всех этих лет именовались не иначе как «глобальными», и считались в первую очередь американскими интересами. Что касается каспийского региона, то, например, весной 1999 года администрация Клинтона организовала турне по Америке для своих послов в Армении, Грузии, Казахстане, Туркмении, Турции, Узбекистане, Азербайджане, в ходе которого эти семь дипломатов побывали в Новом Орлеане, Вашингтоне, Нью-Йорке и усиленно занимались сбором инвестиций в соответствующие страны. Легко заметить, что в списке стран «перепутья» отсутствуют, по понятным причинам, Россия, Украина и Иран.
На этом перепутье должна быть разыграна в начале третьего тысячелетия одна из самых важных в истории партий, и слабость России яснее прочего явствует из ее неспособности играть на равных с другими игроками. Ее выводит из игры как собственная слабость (бессильная и купленная другими игроками власть, отсутствие этнического и религиозного единства, вышеописанная самоубийственная философия федерализма и пр.), так и мощное давление извне, которое осуществляется на всем протяжении региона.
Тот, кто не имеет в виду сию систему координат, не поймет, какое будущее ждет этот регион, как ничего не понял в чеченской войне. Ему будут казаться простыми «совпадениями» события. которыми таковыми отнюдь не являются. Например, то обстоятельство, что чеченская война началась в декабре 1994 года, спустя всего несколько месяцев после того. как Соединенные Штаты впервые открыто объявили Каспийский регион «зоной своих интересов». Тем самым было дано понять, что Каспийское море и все прибрежные территории вошли в число геополитических приоритетов администрации президента Клинтона. Мотивировки этого решения также лежали на поверхности: Соединенные Штаты брали на себя роль гаранта стабильности в регионе и обеспечивали беспрепятственное проникновение энергоносителей на западные рынки.
Вряд ли можно укорять американского президента, с такой откровенностью объявляющего о своих целях, в лицемерии. Скорее нужно говорить о непроходимой глупости тех, кто все равно умудряется ничего не услышать. В Соединенных Штатах, правда были люди, отметившие, что первая из двух целей — обеспечить верность Америке бывших советских республик и полностью вывести их из сферы влияния Москвы — вступает в противоречие с другом целью, преследовавшемся Клинтоном: поддерживать особые отношения с Кремлем. Но эти критики смотрели на Россию с птичьего полета, рассматривали ее судьбу в перспективе большого времени. У Клинтона другая оптика, он имеет дело с Россией, возглавляемой квислингом, и рассчитывает, что у него будет время подготовить этому квислингу достойного преемника. Клинтовское головоломное политическое уравнение могло быть решено только таким образом: достаточно иметь в Москве покорную, или слепую, или глупую власть. И надо сказать, что расчеты Билла Клинтона оправдываются вплоть до того времени, когда пишутся эти строки. Оправдываются хотя бы в том «малом» смысле, что он триумфально завершит свои два президентских срока и что Россия потеряет Кавказ в более или менее далекой перспективе. Сработает ли его политика на интересы Соединенных Штатов, или мира во всем мире, или справедливости покажет история. Но, разумеется, эти вопросы не значились в списке приоритетов Клинтона, проконсула всей планеты с историческим кругозором, не превышающим два его президентских срока, — меньшим, следовательно, чем даже у его главного союзника — Бориса Ельцина. Во всяком случае после включения Каспийского моря в геополитическую орбиту США (чего. похоже, в Кремле никто не заметил) ход событий резко ускорился. Когда нужно обеспечить free flow. т. е. свободное обращение чего угодно — товаров и услуг, или капиталов, или нефтепродуктов, Билл Клинтон тут же берется за дело. Особенно, когда «обращение» плавно переходит в свободный приток капиталов на Уолл-стрит. Что и говорить, американский президент оказался образцовым приказчиком для тех лиц, и сил, которые и сделали его президентом. Их интересы, которые в течение всех этих лет именовались не иначе как «глобальными», и считались в первую очередь американскими интересами. Что касается каспийского региона, то, например, весной 1999 года администрация Клинтона организовала турне по Америке для своих послов в Армении, Грузии, Казахстане, Туркмении, Турции, Узбекистане, Азербайджане, в ходе которого эти семь дипломатов побывали в Новом Орлеане, Вашингтоне, Нью-Йорке и усиленно занимались сбором инвестиций в соответствующие страны. Легко заметить, что в списке стран «перепутья» отсутствуют, по понятным причинам, Россия, Украина и Иран.