Страница:
Другая часть российской элиты находится вне институтов власти, хотя, как увидим ниже, нельзя провести четкой границы между экономико-финансово-торговыми элитами и центрами государственной власти. Следовательно, можно ли говорить о российской элите (в единственном числе) в момент написания этих строк? Ответ отрицательный. Этот ответ очень важен для определения той стадии развития политических институтов, на которой находится Россия. Единой элиты, единого господствующего центра нет, но идет ожесточенная борьба за передел политической власти и установление (или отрицание) четких правил игры. В то же время в основном завершился (и возобновится только TO^a, когда будет решаться вопрос о купле-продаже земли) передел госсобственности между олигархами — как на национальном, так и на региональном и республиканском уровнях.
Что представляют собой экономико-финансовые элиты, которые получили название олигархических? Когда начался процесс их формирования? Источники власти после распада советского государства совпали с источниками поступлений в казну, а те в свою очередь — с источниками экспорта сырья. Единственными каналами доступа к твердым западным валютам были организации, которые занимались экспортом. После распада государства и партии с их системами контроля те, кто оказался около источников ресурсов и капитала (в валюте), смогли быстро присвоить их, не отчитываясь за это ни перед кем, поскольку никто не был наделен контрольными функциями и не мог их осуществлять. Как блестяще сказал И.Е. Дискин. «система была однопартийной, но у нее было множество входов» (Свободное слово. Интеллектуальная хроника 1995–1997. 1997. С. 87). Тот. кто находился поблизости от этих «входов», получил свой шанс. He вce его использовали, но могли использовать лишь те, кто находился в нужном месте в нужный момент.
Однако это уже говорит о том, что такого рода люди не могли принадлежать к той группе, которая в научно-социологических терминах называется «номенклатурой». Советская номенклатура была в действительности настоящим «социальным институтом», который реально имел функции кооптации но власть — как на центральном (центральная номенклатура), так и на периферийном (республиканские и областные номенклатуры) уровнях. Членами номенклатуры были лица. занимавшие определенные ступени служебной лестницы, назначенные определенными партийными органами. Как известно, центральная номенклатура находилась в исключительном ведении Политбюро ЦК КПСС. К ней относились все должности в правительстве, вплоть до заместителей министров, все главные редакторы центральных газет и журналов, все главные посты в Вооруженных силах, МВД и т. д. К ней принадлежали также такие особо важные должности на периферии, как руководство ведущими университетами, научными центрами, предприятиями (связанными, как правило, с военным производством) и, конечно, первые и вторые секретари республиканских и областных партийных органов. К периферийной номенклатуре принадлежали соответствующие должности уровнем ниже. Как видно из этих уточнений, численность советской номенклатуры не превышала полумиллиона человек. Вместе с членами семей ее численность поднималась до 3 млн.: примерно 1 % населения страны.
Стоит только взглянуть на биографии представителей нынешних элит, в первую очередь на их возраст, чтобы понять, что советская номенклатура, за редким исключением, наиболее яркий пример которого — Борис Ельцин, исчезла к началу 1992 года. Термин «номенклатура», так часто используемый в банальных социологических исследованиях, неправилен не только потому, что порождает двусмысленность и недоразумения. Мы видим, что те, кто «не упустил свой шанс», не могли быть членами центральной номенклатуры, а очень часто — даже периферийной, просто потому, что занимали не номенклатурные должности, находясь на низших ступенях коммунистической иерархии, но очень близкиe к финансовым источникам. Тот, кто знаком со структурой советского общества, хорошо знает, что критерием власти тогда были не деньги, а в первую очередь социальное положение, место в партийной иерархии и те привилегии, которые это место гарантировало. Привилегии, в свою очередь, были почти всегда параллельны и несовместимы с деньгами, что, в частности, лишало номенклатурных работников умения ими распоряжаться. Они могли быть жадны до подарков, предметов роскоши, дач, но стать капиталистами не могли. И среди последних их и не видно, кроме отдельные подтверждающих правило исключений.
Итак. возвращаясь к происхождению элитных групп, можно заметить, два разных, идущих навстречу друг другу процесса: один — «снизу», другой —»сверху». На том, что шел «снизу», мы уже останавливались: это кадры, оказавшиеся у «входов» в однопартийную систему, например директора крупных магазинов и колхозных рынков, госчиновники разных уровней, ответственные за продуктовое и товарное обеспечение, снабженцы, пробивавшиe сырье и полуфабрикаты для социалистических предприятий, управляющие системой здравниц и домов отдыха, руководители профсоюзов и комсомола, занимавшиеся организацией досуга трудящихся, руководители сферой обеспечения привилегий для номенклатуры и интеллигенции и пр., т. е. все те, кто имел доступ к денежным средствам государства и почти всегда пользовался ими в личных целях. Назовем их для упрощения «социалистическими администраторами». В силу своего положения они часто соприкасались с подпольной и теневой экономикой, в которой на частном уровне происходило активное перемещение капиталов и товаров в больших масштабах, что еще раз подтверждало абсолютную неспособность социалистической экономики гарантировать распределение товаpoв. Важно добавить, что знаменитый автогол в собственные ворот в виде «сухого закона», объявленного инициаторами перестройки, сразу же направил огромные денежные потоки в карман промышленников-«самогонщиков», которые занялись нелегальным производством водки. Это был первый настоящий пример «первоначального накопления капитала» в СССР во время поиска путей перехода к «социалистическому рынку». Первые кооперативы горбачевской эпохи появились на базе этих капиталов. Развал КПСС и СССР способствовал быстрому альянсу между «социалистическими администраторами» и теневой экономикой. Первые принесли в качестве приданого этому «совместному предприятию» необходимые организационные навыки, «now-how» государственных управленческих структур, милицейское прикрытие, вторые — силы криминальных структур, которые держали в своих руках нити советского черного рынка и сеть межреспубликанских контактов. Первые смогли быстро трансформировать доверенные им общественные материальные ценности в частный капитал, у вторых такой капитал, и немалый, уже имелся, и в течение 1991–1992 годов он был незамедлительно введен в оборот.
Таким, в общих чертах, был процесс «снизу». Но он не дает исчерпывающего представления о том, что произошло. В состав новых элит входят также группы и слои другого происхождения. Это те. кто были «назначены» капиталистами. Ельцинская власть, если рассматривать ее с точки зрения тех структурных сдвигов, которые она обеспечила, использовала для раздела госсобственности корпоративную структуру советского государства. Кланы (часть посткоммунистической олигархии) берут свое начало «по указу» о разделе госсобственности, означавшем распределение административным путем льгот, привилегий, автономных и неподконтрольных потоков экспортируемого сырья. Таким путем горстка бывших высокопоставленных государственных чиновников, руководителей государственных банков, близких к ним предприимчивых молодых людей, сыновей или родственников, а также выходцев из «низов», которые балансировали между социалистическим менеджментом и криминалом, смогла сосредоточить в частных руках огромные состояния в иностранной валюте. Другими словами, эта элита сформировалась «сверху» —»административным путем» на основе дележа госсобственности внутри узкого круга лиц, где соотношение сил определяла верность политической власти президента.
Начальная стадия формирования элит периода 1992–1993 годов с покушениями, бомбами, заказными убийствами определила круг банков, в которых были открыты счета бывших государственных внешнеторговых объединений, и круг частных банков для обслуживания счетов и вкладов в деньгах и ценных бумагах государственных структур (правительства, крупных городов, пенсионного фонда и др.). Таким образом пересеклись два потока, формировавшие новые элиты «снизу» и «сверху». Сейчас они уже переплелись так тесно, что невозможно различить кланы, образовавшийся при политической поддержке, и кланы с криминально-мафиозным происхождением.
На основании анализа процесса образования обеих ветвей элиты сегодня можно сделать предварительные выводы. Первое: для обеих групп «нормальная» предпринимательская деятельность, т. е. производство товаров и услуг, не представляет ни малейшего интереса. Когда получаемые от спекулятивных операций доходы на три порядка выше доходов от любого предпринимательства, связанного с производством, не стоит даже думать о том. чтобы вложить в него инвестиции. Ясно также, почему был ликвидирован промышленный капитал социализма, а «красных директоров» оттеснили в сторону без всякого стеснения. Они представляли идею эволюционного, постепенного перехода к капитализму, связанного со структурной перестройкой производства. Новые элиты обратили свой взор исключительно на финансовый капитал, в особенности на международные финансовые рынки, где и осела большая часть капиталов, выкачанных с внутреннего рынка между 1992 и 1997 годами. Поэтому только часть руководящих кадров бывшиx советских предприятий вошла в состав новых элит: та, что перешла на службу к спекулятивному капиталу. Следовательно, в психологии новых элит (преимущественно финансово-спекулятивных) сильны криминальные черты. Вывести гипотезу о развитии страны на основании идущего от них клубка импульсов вряд ли возможно. Тем более, если принять во внимание, что кланы не достигли равновесия во взаимоотношениях друг с другом. Они заключают временные союзы перед лицом общей опасности, которые после исчезновения угрозы вновь распадаются. И поскольку четких правил игры, кроме диктата с позиции силы, нет, то противоречия часто перерастают в ожесточенную борьбу, в том числе противозаконного характера, в котс^й активное участие принимает государство, вступая в союз то с одной, то с другой противоборствующей группой. Государство, приватизированное кланами, олигархией обслуживает их интересы. По так как оно слабо и раздроблено, единая и сплоченная власть отсутствует, любой конфликт внутри олигархических группировок поднимает вопрос о том, «кто здесь главный».
Другое важнейшее следствие — такой процесс развития элит не позволил сформироваться среднему слою. В России нет класса малых или средних владельцев капитала — ни класса мелких предпринимателей, ни класса вкладчиков. В России нет места для такого рода деятельности. Она может иметь только второстепенный характер, что означает отсутствие достаточно широкого социального слоя, который был бы заинтересован в поддержании и развитии собственного дела и собственного благосостояния и, следовательно, в установлении хоть какой-то социальной справедливости. А это очень важно для определения будущего общественно-государственного устройства, особенно когда все более очевидно, что социальная структура претерпевает глубокую трансформацию. Страна на ощупь, хаотично ищет различные выходы из сложившегося олигархически-криминального порядка. Некий спонтанный капитализм потихоньку обретает очертания у основания пирамиды, но, учитывая отмеченные обстоятельства, он может формироваться только при отсутствии четких правил. Логично думать, что он будет и укрепляться так же. обретая подпольные, коррумпированные, клановые, семейственные, мафиозные формы. В результате еще в течение длительного времени нельзя будет рассчитывать ни на стабилизирующую роль среднего класса, ни на вклад, который этот класс (по примеру Запада) может внести в процесс формирования элит.
Все изложенные рассуждения еще в большей степени (и в худшем варианте) относятся к происходящему на периферии. В республиках и регионах РФ собственность была распределена (речь идет о раздаче сверху) между бывшими членами партийного и государственного аппарата, а процесс формирования элит снизу имел почти всегда еще более откровенный криминальный характер, чем в центре. В конечном счете бывшая госсобственность оказалась в руках десятка людей, в рамках двух-трех семей. Невозможно даже говорить о них как об элитах, более уместно прибегнуть к понятию криминального клана в буквальном смысле слова. Вдалеке от Москвы высшим партийным кланам (местной номенклатуре) во многих случаях удалось перейти в разряд избранных народом руководителей и проводников «реформы», что позволяет говорить о подтверждении при таком варианте властных позиций коммунистической номенклатуры.
Остается лишь сказать, что мы являемся свидетелями процесса формирования в России руководящего класса, который имеет много аналогий с Индонезией, где в течение десятилетий правления Сухарто процветала коррупция, авторитарность, граничившая с диктатурой, глубоким проникновением в государственные структуры криминальных элементов.
Принимая во внимание качественные характеристики элит, их чуждость национальным интересам и проблемам развития страны, их быстрая трансформация в «цивилизованный» правящий класс представляется весьма маловероятной в обозримой перспективе, Поверить этому тем более трудно, если учесть, что к процессу такой трансформации не применима никакая аналогия. в том числе и с Америкой. Ее буржуазия и средний класс формировались в идеальных и специфических условиях изоляции от остального мира. В конце XX века этого не дано никому. К тому же международная оргпреступность приобрела теперь такой размах, что начинает влиять на судьбы целых государств. У полукриминальных российских элит нет ни времени, ни возможностей трансформироваться естественным путем и прийти к государственно-правовым нормам. А когда открывается, что именно Bank оf New York занимался отмыванием российских денег, взятых в кредит у МВФ под поручительство правительства США, становится ясно, что международную преступность «укрепляют» ведущие страны «цивилизованного» мира: именно они определяют социальное и культурное развитие зависимых от них стран. И поскольку ослабление-распад центральной власти, похоже, идут более быстрыми темпами, чем пока незаметная «цивилизация» олигархии, вполне может быть, что разрушение российского государства опередит его оздоровление.
Глава 9
Что представляют собой экономико-финансовые элиты, которые получили название олигархических? Когда начался процесс их формирования? Источники власти после распада советского государства совпали с источниками поступлений в казну, а те в свою очередь — с источниками экспорта сырья. Единственными каналами доступа к твердым западным валютам были организации, которые занимались экспортом. После распада государства и партии с их системами контроля те, кто оказался около источников ресурсов и капитала (в валюте), смогли быстро присвоить их, не отчитываясь за это ни перед кем, поскольку никто не был наделен контрольными функциями и не мог их осуществлять. Как блестяще сказал И.Е. Дискин. «система была однопартийной, но у нее было множество входов» (Свободное слово. Интеллектуальная хроника 1995–1997. 1997. С. 87). Тот. кто находился поблизости от этих «входов», получил свой шанс. He вce его использовали, но могли использовать лишь те, кто находился в нужном месте в нужный момент.
Однако это уже говорит о том, что такого рода люди не могли принадлежать к той группе, которая в научно-социологических терминах называется «номенклатурой». Советская номенклатура была в действительности настоящим «социальным институтом», который реально имел функции кооптации но власть — как на центральном (центральная номенклатура), так и на периферийном (республиканские и областные номенклатуры) уровнях. Членами номенклатуры были лица. занимавшие определенные ступени служебной лестницы, назначенные определенными партийными органами. Как известно, центральная номенклатура находилась в исключительном ведении Политбюро ЦК КПСС. К ней относились все должности в правительстве, вплоть до заместителей министров, все главные редакторы центральных газет и журналов, все главные посты в Вооруженных силах, МВД и т. д. К ней принадлежали также такие особо важные должности на периферии, как руководство ведущими университетами, научными центрами, предприятиями (связанными, как правило, с военным производством) и, конечно, первые и вторые секретари республиканских и областных партийных органов. К периферийной номенклатуре принадлежали соответствующие должности уровнем ниже. Как видно из этих уточнений, численность советской номенклатуры не превышала полумиллиона человек. Вместе с членами семей ее численность поднималась до 3 млн.: примерно 1 % населения страны.
Стоит только взглянуть на биографии представителей нынешних элит, в первую очередь на их возраст, чтобы понять, что советская номенклатура, за редким исключением, наиболее яркий пример которого — Борис Ельцин, исчезла к началу 1992 года. Термин «номенклатура», так часто используемый в банальных социологических исследованиях, неправилен не только потому, что порождает двусмысленность и недоразумения. Мы видим, что те, кто «не упустил свой шанс», не могли быть членами центральной номенклатуры, а очень часто — даже периферийной, просто потому, что занимали не номенклатурные должности, находясь на низших ступенях коммунистической иерархии, но очень близкиe к финансовым источникам. Тот, кто знаком со структурой советского общества, хорошо знает, что критерием власти тогда были не деньги, а в первую очередь социальное положение, место в партийной иерархии и те привилегии, которые это место гарантировало. Привилегии, в свою очередь, были почти всегда параллельны и несовместимы с деньгами, что, в частности, лишало номенклатурных работников умения ими распоряжаться. Они могли быть жадны до подарков, предметов роскоши, дач, но стать капиталистами не могли. И среди последних их и не видно, кроме отдельные подтверждающих правило исключений.
Итак. возвращаясь к происхождению элитных групп, можно заметить, два разных, идущих навстречу друг другу процесса: один — «снизу», другой —»сверху». На том, что шел «снизу», мы уже останавливались: это кадры, оказавшиеся у «входов» в однопартийную систему, например директора крупных магазинов и колхозных рынков, госчиновники разных уровней, ответственные за продуктовое и товарное обеспечение, снабженцы, пробивавшиe сырье и полуфабрикаты для социалистических предприятий, управляющие системой здравниц и домов отдыха, руководители профсоюзов и комсомола, занимавшиеся организацией досуга трудящихся, руководители сферой обеспечения привилегий для номенклатуры и интеллигенции и пр., т. е. все те, кто имел доступ к денежным средствам государства и почти всегда пользовался ими в личных целях. Назовем их для упрощения «социалистическими администраторами». В силу своего положения они часто соприкасались с подпольной и теневой экономикой, в которой на частном уровне происходило активное перемещение капиталов и товаров в больших масштабах, что еще раз подтверждало абсолютную неспособность социалистической экономики гарантировать распределение товаpoв. Важно добавить, что знаменитый автогол в собственные ворот в виде «сухого закона», объявленного инициаторами перестройки, сразу же направил огромные денежные потоки в карман промышленников-«самогонщиков», которые занялись нелегальным производством водки. Это был первый настоящий пример «первоначального накопления капитала» в СССР во время поиска путей перехода к «социалистическому рынку». Первые кооперативы горбачевской эпохи появились на базе этих капиталов. Развал КПСС и СССР способствовал быстрому альянсу между «социалистическими администраторами» и теневой экономикой. Первые принесли в качестве приданого этому «совместному предприятию» необходимые организационные навыки, «now-how» государственных управленческих структур, милицейское прикрытие, вторые — силы криминальных структур, которые держали в своих руках нити советского черного рынка и сеть межреспубликанских контактов. Первые смогли быстро трансформировать доверенные им общественные материальные ценности в частный капитал, у вторых такой капитал, и немалый, уже имелся, и в течение 1991–1992 годов он был незамедлительно введен в оборот.
Таким, в общих чертах, был процесс «снизу». Но он не дает исчерпывающего представления о том, что произошло. В состав новых элит входят также группы и слои другого происхождения. Это те. кто были «назначены» капиталистами. Ельцинская власть, если рассматривать ее с точки зрения тех структурных сдвигов, которые она обеспечила, использовала для раздела госсобственности корпоративную структуру советского государства. Кланы (часть посткоммунистической олигархии) берут свое начало «по указу» о разделе госсобственности, означавшем распределение административным путем льгот, привилегий, автономных и неподконтрольных потоков экспортируемого сырья. Таким путем горстка бывших высокопоставленных государственных чиновников, руководителей государственных банков, близких к ним предприимчивых молодых людей, сыновей или родственников, а также выходцев из «низов», которые балансировали между социалистическим менеджментом и криминалом, смогла сосредоточить в частных руках огромные состояния в иностранной валюте. Другими словами, эта элита сформировалась «сверху» —»административным путем» на основе дележа госсобственности внутри узкого круга лиц, где соотношение сил определяла верность политической власти президента.
Начальная стадия формирования элит периода 1992–1993 годов с покушениями, бомбами, заказными убийствами определила круг банков, в которых были открыты счета бывших государственных внешнеторговых объединений, и круг частных банков для обслуживания счетов и вкладов в деньгах и ценных бумагах государственных структур (правительства, крупных городов, пенсионного фонда и др.). Таким образом пересеклись два потока, формировавшие новые элиты «снизу» и «сверху». Сейчас они уже переплелись так тесно, что невозможно различить кланы, образовавшийся при политической поддержке, и кланы с криминально-мафиозным происхождением.
На основании анализа процесса образования обеих ветвей элиты сегодня можно сделать предварительные выводы. Первое: для обеих групп «нормальная» предпринимательская деятельность, т. е. производство товаров и услуг, не представляет ни малейшего интереса. Когда получаемые от спекулятивных операций доходы на три порядка выше доходов от любого предпринимательства, связанного с производством, не стоит даже думать о том. чтобы вложить в него инвестиции. Ясно также, почему был ликвидирован промышленный капитал социализма, а «красных директоров» оттеснили в сторону без всякого стеснения. Они представляли идею эволюционного, постепенного перехода к капитализму, связанного со структурной перестройкой производства. Новые элиты обратили свой взор исключительно на финансовый капитал, в особенности на международные финансовые рынки, где и осела большая часть капиталов, выкачанных с внутреннего рынка между 1992 и 1997 годами. Поэтому только часть руководящих кадров бывшиx советских предприятий вошла в состав новых элит: та, что перешла на службу к спекулятивному капиталу. Следовательно, в психологии новых элит (преимущественно финансово-спекулятивных) сильны криминальные черты. Вывести гипотезу о развитии страны на основании идущего от них клубка импульсов вряд ли возможно. Тем более, если принять во внимание, что кланы не достигли равновесия во взаимоотношениях друг с другом. Они заключают временные союзы перед лицом общей опасности, которые после исчезновения угрозы вновь распадаются. И поскольку четких правил игры, кроме диктата с позиции силы, нет, то противоречия часто перерастают в ожесточенную борьбу, в том числе противозаконного характера, в котс^й активное участие принимает государство, вступая в союз то с одной, то с другой противоборствующей группой. Государство, приватизированное кланами, олигархией обслуживает их интересы. По так как оно слабо и раздроблено, единая и сплоченная власть отсутствует, любой конфликт внутри олигархических группировок поднимает вопрос о том, «кто здесь главный».
Другое важнейшее следствие — такой процесс развития элит не позволил сформироваться среднему слою. В России нет класса малых или средних владельцев капитала — ни класса мелких предпринимателей, ни класса вкладчиков. В России нет места для такого рода деятельности. Она может иметь только второстепенный характер, что означает отсутствие достаточно широкого социального слоя, который был бы заинтересован в поддержании и развитии собственного дела и собственного благосостояния и, следовательно, в установлении хоть какой-то социальной справедливости. А это очень важно для определения будущего общественно-государственного устройства, особенно когда все более очевидно, что социальная структура претерпевает глубокую трансформацию. Страна на ощупь, хаотично ищет различные выходы из сложившегося олигархически-криминального порядка. Некий спонтанный капитализм потихоньку обретает очертания у основания пирамиды, но, учитывая отмеченные обстоятельства, он может формироваться только при отсутствии четких правил. Логично думать, что он будет и укрепляться так же. обретая подпольные, коррумпированные, клановые, семейственные, мафиозные формы. В результате еще в течение длительного времени нельзя будет рассчитывать ни на стабилизирующую роль среднего класса, ни на вклад, который этот класс (по примеру Запада) может внести в процесс формирования элит.
Все изложенные рассуждения еще в большей степени (и в худшем варианте) относятся к происходящему на периферии. В республиках и регионах РФ собственность была распределена (речь идет о раздаче сверху) между бывшими членами партийного и государственного аппарата, а процесс формирования элит снизу имел почти всегда еще более откровенный криминальный характер, чем в центре. В конечном счете бывшая госсобственность оказалась в руках десятка людей, в рамках двух-трех семей. Невозможно даже говорить о них как об элитах, более уместно прибегнуть к понятию криминального клана в буквальном смысле слова. Вдалеке от Москвы высшим партийным кланам (местной номенклатуре) во многих случаях удалось перейти в разряд избранных народом руководителей и проводников «реформы», что позволяет говорить о подтверждении при таком варианте властных позиций коммунистической номенклатуры.
Остается лишь сказать, что мы являемся свидетелями процесса формирования в России руководящего класса, который имеет много аналогий с Индонезией, где в течение десятилетий правления Сухарто процветала коррупция, авторитарность, граничившая с диктатурой, глубоким проникновением в государственные структуры криминальных элементов.
Принимая во внимание качественные характеристики элит, их чуждость национальным интересам и проблемам развития страны, их быстрая трансформация в «цивилизованный» правящий класс представляется весьма маловероятной в обозримой перспективе, Поверить этому тем более трудно, если учесть, что к процессу такой трансформации не применима никакая аналогия. в том числе и с Америкой. Ее буржуазия и средний класс формировались в идеальных и специфических условиях изоляции от остального мира. В конце XX века этого не дано никому. К тому же международная оргпреступность приобрела теперь такой размах, что начинает влиять на судьбы целых государств. У полукриминальных российских элит нет ни времени, ни возможностей трансформироваться естественным путем и прийти к государственно-правовым нормам. А когда открывается, что именно Bank оf New York занимался отмыванием российских денег, взятых в кредит у МВФ под поручительство правительства США, становится ясно, что международную преступность «укрепляют» ведущие страны «цивилизованного» мира: именно они определяют социальное и культурное развитие зависимых от них стран. И поскольку ослабление-распад центральной власти, похоже, идут более быстрыми темпами, чем пока незаметная «цивилизация» олигархии, вполне может быть, что разрушение российского государства опередит его оздоровление.
Глава 9
ГУМАНИТАРНАЯ ВОЙНА
25 марта 1999 года. когда перные бомбы НАТО были сброшены на Белград, Нови Сад, Приштину и десятки других городов и деревень Югославии, я вспомнил о Збигневе Бжезинском. И подумал, что он все предвидел задолго до того, как это случилось. Быть может, он не предсказал всего, быть может, у происшедшего были не совсем те мотивы, которые он предполагал, несомненно, присутствовали и совсем иные привходящие факторы. Но в целом он все предугадал.
Десятки, сотни, тысячи обозревателей и комментаторов, не говоря уже о власть имущих, принимавших решения, и о военных, выбиравших цели и передвигавших войска, — все искали подходящие слова, чтобы убедить мир в том, что на его глазах происходит гуманитарная операция. Более того — первая гуманитарная акция новой эпохи, когда современные государства и цивилизованные нации, в основном западные (но и все «международное сообщество», воплощаемое, впрочем, как раз Западом), будут думать прежде всего о том, как наказать диктаторов, защитить права угнетаемых народов и спасти личные свободы всюду, где они подвергаются угрозе или нарушаются. На самом деле решение о начале войны было принято в обход подлинного, единственно известного международного сообщества, представленного единственным органом, имевшим до того дня право выступать от его имени: Организации Объединенных Наций. С ООН даже не проконсультировались. Ее Устав, а также основные принципы ОВСЕ были просто-напросто отброшены. Военная операция проведена НАТО в нарушение даже собственного Устава, позволяющего вступать в войну только в оборонительных целях и только в виде помощи кому-нибудь из своих членов, подвергшихся агрессии. В данном же случае не только никто не нападал на страну — члена НАТО, но и сам так называемый «враг» был одной из самых бедных (хотя и лучше вооруженных и воинственных) стран в самом центре Европы. Страна, не могущая представлять никакой угрозы даже на региональном уровне.
Тем не менее армия старательных деятелей немедленно бросилась объяснять, что да, все это правда, существующие международные нормы были нарушены, но. право, не стоит придираться по мелочам перед лицом «гуманитарных» масштабов проблемы. Кое-кто пошел и дальше, утверждая, что ООН уже отжила свой срок и вопросы национального суверенитета государств должны решаться по-новому. Разве мы живем не в эпоху глобализации? И разве, сталкиваясь с процессами, опрокидывающими все границы, мы будем упорствовать в старомодной защите суверенных прерогатив страны, тем более, что эта страна смеет не следовать демократическим критериям Запада? Таковы были тезисы этих зелотов. Впрочем, распространялись, цитировались и использовались снова и снова и более весомые аргументы, принадлежавшие авторитетным интеллектуалам-демократам. В качестве примера достаточно привести Юргена Хабермаса, призвавшего к созданию нового международного правопорядка, способного справиться с проблемой нарушения прав человека. Дескать, констатировав с огорчением, что ООН парализована, необходимо пока что поручить эту задачу НАТО (La Repubblica. 1999. 8 мая).
Как видно, сия логика немногим лучше рассуждения зелотов. Такая постановка проблемы открывает больше вопросов, чем закрывает. Кто уполномочен создать новый мировой правопорядок? Кому решать, какие права человека требуют первоочередной защиты, учитывая, что в мире на каждом шагу сталкиваешься с нарушенными правами? Кто определит критерии и формы такой защиты? Кто установил, что именно военная организация вроде НАТО должна проводить в жизнь моральные принципы международного сообщества? И наконец, если мы и в самом деле — что правда — стоим перед неотложной необходимостью пересмотреть все сложнейшие аспекты человеческого общежития на нашей планете, кому пришло в голову, что этот пересмотр надо начинать именно с войны? Какому философу или просто человеку, наделенному здравым смыслом, не ясно. что мы столкнулись с нескончаемой чередой правовых проблем, требующих совместных усилий всего мирового сообщества? Проблем, решить которые с мечом в руках, невозможно. Кто, сознавая огромный масштаб вопросов — принципиальных. политических, нравственных, решил обойтись без единственного существующего всемирного органа глобального сотрудничества? Это все равно, что поджечь дом, в котором все вместе мы, плохо ли, хорошо ли, жили несколько десятилетий, еще до того, как заложить фундамент нового жилища. И как Хабермас объяснит то обстоятельство, что именно США в последние 15 лет делали все возможное, чтобы парализовать ООН, вплоть до отказа платить членские взносы? Что совсем недавно США нанесли авторитету ООН жесточайший удар, позволив ЦРУ направить в Ирак своих агентов под видом ее наблюдателей? Когда опровергать это обстоятельство стало невозможно, «Нью-Йорк Тайме» в достопамятной передовице (International Herald Tribune. 1999. 12 января) фактически оправдала деятельность американских спецслужб, призвав США и Великобританию идти до конца, даже без согласия Совета Безопасности. Иными словами, на войне как на войне, все позволено.
Но ООН не находилась в состоянии войны с Ираком. Сон многих демократически и либерально настроенных европейских и американских интеллектуалов не был потревожен «демоном сомнения», мешавшим спать одному их собрату из так называемого «третьего мира». Амину Маалуфу: «Мне очень хотелось бы знать, какой верховный авторитет унаследует потерянный суверенитет, кто завтра станет говорить от имени международного сообщества и кто в будущем станет решать, где вмешиваться, а где нет. Кто это будет? Президент Соединенных Штатов, после того как он созвонится с парой-тройкой союзников? Как гарантировать, что его решения будут продиктованы исключительно международными принципами, а не интересами собственной державы? Нужно быть невероятно наивным или невероятно лживым. чтобы считать, что таким образом можно управлять миром» (Corriere della Sera. 1999. 6 мая).
Телеканалы всего цивилизованного мира, диктующие направление его общественному мнению, неустанно показывали заплаканные лица албанских детей из Косово. За три года до того никто не обратил внимания на заплаканные лица сербских детей, выгнанных из Крайны пушками Туджмана. Никто не видел по телевизору трагическую эпопею 150 тысяч сербов, изгнанных из своих домов, и 20 тысяч сербов, навсегда оставшихся в Хорватии — мертвыми. Вернее, мы это видели и читали, но все это происходило на обочине главных событий и было представлено мировыми СМИ как второстепенный факт локального характера, не влияющий на судьбы мира. Все, что писали и показывали, подразумевало: сербы стали жертвами самих себя, собственной жажды власти, собственного президента С. Милошевича. Не было никаких кампаний, не гремели на весь мир переговоры в Рамбуйе, умело подготовленные и проведенные. События расценивались просто как эпизод, «трагедия, о которых пишут в газетах». Нам не показали ее с тем пафосом, который превратил бы ее в гуманитарную катастрофу. Хотя похоже, что это как раз она и была.
Случайность? Или нам в самом деле пора начать адекватно смотреть на глобальную систему СМИ? Мы уже наблюдали, как крупные СМИ могут манипулировать чувствами общества согласно критериям, которые — независимо от того, установлены они узким кругом производителей информационных потоков или же «субъективными» правилами информационного рынка — закрепляют шкалу совершенно произвольных, случайных, безнравственных и искаженных ценностей (в том числе и информационных). И именно из этой произвольности мы и будем исходить впредь, выбирая, что человечно, а что не имеет права называться таковым.
На наших глазах подогревались эмоции громадного всемирного партера телезрителей, подвергавшихся беспрерывной бомбардировке новостями, содержавшими правду — но не всю. Сама эта бомбардировка — свидетельство того, как самая беззастенчивая манипуляция общественным мнением соединяется с законами телевизионного рынка и рейтингов. Во всем этом чувствовалось даже какие-то потаённое чувство вины — за то, что вовремя не поняли, куда мы все идем, что-то вроде судорожной попытки извиниться за молчание прошлых лет. И все это — впопыхах, второпях, вперемешку с невежеством, невоспитанностью и поверхностью самих корреспондентов, каждый из которых кровно заинтересован в самых волнующих эффектах и самых душераздирающих кадрах. К тому же каждого из них поощряет редакция, уговаривая не бояться перегнуть палку и превращать каждый стон в крик. И чем громаднее становилась волна беженцев, подстегиваемых страхом бомбежек, тем эмоции становились сильнее, тем больше одобрения приносили новые опросы общественного мнения: пусть бомбят, пусть уничтожают, пусть наказывают! В первую очередь, разумеется, Милошевича, а вместе с ним — об этом писали, об этом говорили десятки раз писатели, художники, ученые различных и до сих пор безупречных политических убеждений — и сербов, виноватых в том, что не прогнали его. Тема «коллективной ответственности» звучала все явственнее вместе с аналогиями; «Милошевич — новый Гитлер». Нюрнбергский процесс, Холокост, геноцид. Кто-то написал, что эти сравнения создают ощущение утраты контроля над семантическими категориями. «Сербы должны смириться с последствиями того, что в последнее десятилетие этнические чистки в несербских районах бывшей Югославии пользовались в Сербии широкой поддержкой. Важно, чтобы и простые люди этой страны заплатили эту цену перед всем миром за такое поведение. Временные ограничения в пользовании общественными службами и инфраструктурой станут важным уроком для других, кто мог бы поддаться соблазну последовать их примеру». Это написал Лестер Туров (La Repubblica. 1999. 26 июня). Кроме чувства изумления и возмущения, его слова сразу вызывают один вопрос. Кто же «другие», кто «мог бы поддаться соблазну»? Не русские ли?
Я еще вернусь к русской теме. Но прежде всего мне хотелось бы обратить внимание на проявление «теории примера», показательного урока. С самого начала военной авантюры в Югославии она выступает в паре с тезисом Клинтона о Косово как ключевой угрозе международной безопасности. Так или иначе, излишнее количество аргументов в пользу военного вмешательства, помимо «гуманитарных» мотивов, свидетельствует, что были и другие причины. Иными словами, гуманитарные побуждения — только фасад, за которым скрываются гораздо более весомые стратегические интересы. Но какие? Многие аналитики предпринимали попытки, в том числе и вполне искренние, их обнаружить. Но это оказалось нелегко. Как можно, например, всерьез утверждать, что Милошевич-Гитлер представляет реальную угрозу европейской и глобальной стабильности? Откуда она взялась? Доказать такой тезис непросто. Как и поверить в то, что нищее, никому не нужное Косово с неполными двумя миллионами человек населения представляет собой стратегический интерес для какого-либо государства? Никто не поверит такой глупости. Каким образом там могла вспыхнуть новая искра, вроде той, что воспламенила первую мировую войну?
Десятки, сотни, тысячи обозревателей и комментаторов, не говоря уже о власть имущих, принимавших решения, и о военных, выбиравших цели и передвигавших войска, — все искали подходящие слова, чтобы убедить мир в том, что на его глазах происходит гуманитарная операция. Более того — первая гуманитарная акция новой эпохи, когда современные государства и цивилизованные нации, в основном западные (но и все «международное сообщество», воплощаемое, впрочем, как раз Западом), будут думать прежде всего о том, как наказать диктаторов, защитить права угнетаемых народов и спасти личные свободы всюду, где они подвергаются угрозе или нарушаются. На самом деле решение о начале войны было принято в обход подлинного, единственно известного международного сообщества, представленного единственным органом, имевшим до того дня право выступать от его имени: Организации Объединенных Наций. С ООН даже не проконсультировались. Ее Устав, а также основные принципы ОВСЕ были просто-напросто отброшены. Военная операция проведена НАТО в нарушение даже собственного Устава, позволяющего вступать в войну только в оборонительных целях и только в виде помощи кому-нибудь из своих членов, подвергшихся агрессии. В данном же случае не только никто не нападал на страну — члена НАТО, но и сам так называемый «враг» был одной из самых бедных (хотя и лучше вооруженных и воинственных) стран в самом центре Европы. Страна, не могущая представлять никакой угрозы даже на региональном уровне.
Тем не менее армия старательных деятелей немедленно бросилась объяснять, что да, все это правда, существующие международные нормы были нарушены, но. право, не стоит придираться по мелочам перед лицом «гуманитарных» масштабов проблемы. Кое-кто пошел и дальше, утверждая, что ООН уже отжила свой срок и вопросы национального суверенитета государств должны решаться по-новому. Разве мы живем не в эпоху глобализации? И разве, сталкиваясь с процессами, опрокидывающими все границы, мы будем упорствовать в старомодной защите суверенных прерогатив страны, тем более, что эта страна смеет не следовать демократическим критериям Запада? Таковы были тезисы этих зелотов. Впрочем, распространялись, цитировались и использовались снова и снова и более весомые аргументы, принадлежавшие авторитетным интеллектуалам-демократам. В качестве примера достаточно привести Юргена Хабермаса, призвавшего к созданию нового международного правопорядка, способного справиться с проблемой нарушения прав человека. Дескать, констатировав с огорчением, что ООН парализована, необходимо пока что поручить эту задачу НАТО (La Repubblica. 1999. 8 мая).
Как видно, сия логика немногим лучше рассуждения зелотов. Такая постановка проблемы открывает больше вопросов, чем закрывает. Кто уполномочен создать новый мировой правопорядок? Кому решать, какие права человека требуют первоочередной защиты, учитывая, что в мире на каждом шагу сталкиваешься с нарушенными правами? Кто определит критерии и формы такой защиты? Кто установил, что именно военная организация вроде НАТО должна проводить в жизнь моральные принципы международного сообщества? И наконец, если мы и в самом деле — что правда — стоим перед неотложной необходимостью пересмотреть все сложнейшие аспекты человеческого общежития на нашей планете, кому пришло в голову, что этот пересмотр надо начинать именно с войны? Какому философу или просто человеку, наделенному здравым смыслом, не ясно. что мы столкнулись с нескончаемой чередой правовых проблем, требующих совместных усилий всего мирового сообщества? Проблем, решить которые с мечом в руках, невозможно. Кто, сознавая огромный масштаб вопросов — принципиальных. политических, нравственных, решил обойтись без единственного существующего всемирного органа глобального сотрудничества? Это все равно, что поджечь дом, в котором все вместе мы, плохо ли, хорошо ли, жили несколько десятилетий, еще до того, как заложить фундамент нового жилища. И как Хабермас объяснит то обстоятельство, что именно США в последние 15 лет делали все возможное, чтобы парализовать ООН, вплоть до отказа платить членские взносы? Что совсем недавно США нанесли авторитету ООН жесточайший удар, позволив ЦРУ направить в Ирак своих агентов под видом ее наблюдателей? Когда опровергать это обстоятельство стало невозможно, «Нью-Йорк Тайме» в достопамятной передовице (International Herald Tribune. 1999. 12 января) фактически оправдала деятельность американских спецслужб, призвав США и Великобританию идти до конца, даже без согласия Совета Безопасности. Иными словами, на войне как на войне, все позволено.
Но ООН не находилась в состоянии войны с Ираком. Сон многих демократически и либерально настроенных европейских и американских интеллектуалов не был потревожен «демоном сомнения», мешавшим спать одному их собрату из так называемого «третьего мира». Амину Маалуфу: «Мне очень хотелось бы знать, какой верховный авторитет унаследует потерянный суверенитет, кто завтра станет говорить от имени международного сообщества и кто в будущем станет решать, где вмешиваться, а где нет. Кто это будет? Президент Соединенных Штатов, после того как он созвонится с парой-тройкой союзников? Как гарантировать, что его решения будут продиктованы исключительно международными принципами, а не интересами собственной державы? Нужно быть невероятно наивным или невероятно лживым. чтобы считать, что таким образом можно управлять миром» (Corriere della Sera. 1999. 6 мая).
Телеканалы всего цивилизованного мира, диктующие направление его общественному мнению, неустанно показывали заплаканные лица албанских детей из Косово. За три года до того никто не обратил внимания на заплаканные лица сербских детей, выгнанных из Крайны пушками Туджмана. Никто не видел по телевизору трагическую эпопею 150 тысяч сербов, изгнанных из своих домов, и 20 тысяч сербов, навсегда оставшихся в Хорватии — мертвыми. Вернее, мы это видели и читали, но все это происходило на обочине главных событий и было представлено мировыми СМИ как второстепенный факт локального характера, не влияющий на судьбы мира. Все, что писали и показывали, подразумевало: сербы стали жертвами самих себя, собственной жажды власти, собственного президента С. Милошевича. Не было никаких кампаний, не гремели на весь мир переговоры в Рамбуйе, умело подготовленные и проведенные. События расценивались просто как эпизод, «трагедия, о которых пишут в газетах». Нам не показали ее с тем пафосом, который превратил бы ее в гуманитарную катастрофу. Хотя похоже, что это как раз она и была.
Случайность? Или нам в самом деле пора начать адекватно смотреть на глобальную систему СМИ? Мы уже наблюдали, как крупные СМИ могут манипулировать чувствами общества согласно критериям, которые — независимо от того, установлены они узким кругом производителей информационных потоков или же «субъективными» правилами информационного рынка — закрепляют шкалу совершенно произвольных, случайных, безнравственных и искаженных ценностей (в том числе и информационных). И именно из этой произвольности мы и будем исходить впредь, выбирая, что человечно, а что не имеет права называться таковым.
На наших глазах подогревались эмоции громадного всемирного партера телезрителей, подвергавшихся беспрерывной бомбардировке новостями, содержавшими правду — но не всю. Сама эта бомбардировка — свидетельство того, как самая беззастенчивая манипуляция общественным мнением соединяется с законами телевизионного рынка и рейтингов. Во всем этом чувствовалось даже какие-то потаённое чувство вины — за то, что вовремя не поняли, куда мы все идем, что-то вроде судорожной попытки извиниться за молчание прошлых лет. И все это — впопыхах, второпях, вперемешку с невежеством, невоспитанностью и поверхностью самих корреспондентов, каждый из которых кровно заинтересован в самых волнующих эффектах и самых душераздирающих кадрах. К тому же каждого из них поощряет редакция, уговаривая не бояться перегнуть палку и превращать каждый стон в крик. И чем громаднее становилась волна беженцев, подстегиваемых страхом бомбежек, тем эмоции становились сильнее, тем больше одобрения приносили новые опросы общественного мнения: пусть бомбят, пусть уничтожают, пусть наказывают! В первую очередь, разумеется, Милошевича, а вместе с ним — об этом писали, об этом говорили десятки раз писатели, художники, ученые различных и до сих пор безупречных политических убеждений — и сербов, виноватых в том, что не прогнали его. Тема «коллективной ответственности» звучала все явственнее вместе с аналогиями; «Милошевич — новый Гитлер». Нюрнбергский процесс, Холокост, геноцид. Кто-то написал, что эти сравнения создают ощущение утраты контроля над семантическими категориями. «Сербы должны смириться с последствиями того, что в последнее десятилетие этнические чистки в несербских районах бывшей Югославии пользовались в Сербии широкой поддержкой. Важно, чтобы и простые люди этой страны заплатили эту цену перед всем миром за такое поведение. Временные ограничения в пользовании общественными службами и инфраструктурой станут важным уроком для других, кто мог бы поддаться соблазну последовать их примеру». Это написал Лестер Туров (La Repubblica. 1999. 26 июня). Кроме чувства изумления и возмущения, его слова сразу вызывают один вопрос. Кто же «другие», кто «мог бы поддаться соблазну»? Не русские ли?
Я еще вернусь к русской теме. Но прежде всего мне хотелось бы обратить внимание на проявление «теории примера», показательного урока. С самого начала военной авантюры в Югославии она выступает в паре с тезисом Клинтона о Косово как ключевой угрозе международной безопасности. Так или иначе, излишнее количество аргументов в пользу военного вмешательства, помимо «гуманитарных» мотивов, свидетельствует, что были и другие причины. Иными словами, гуманитарные побуждения — только фасад, за которым скрываются гораздо более весомые стратегические интересы. Но какие? Многие аналитики предпринимали попытки, в том числе и вполне искренние, их обнаружить. Но это оказалось нелегко. Как можно, например, всерьез утверждать, что Милошевич-Гитлер представляет реальную угрозу европейской и глобальной стабильности? Откуда она взялась? Доказать такой тезис непросто. Как и поверить в то, что нищее, никому не нужное Косово с неполными двумя миллионами человек населения представляет собой стратегический интерес для какого-либо государства? Никто не поверит такой глупости. Каким образом там могла вспыхнуть новая искра, вроде той, что воспламенила первую мировую войну?