Страница:
Выражение лица Марии стало жестоким. – Это волшебство.
– Везде, где они ранили его, теперь выросли ножи и сабли, – добавил Гермос.
– Помнит ли он, кто он? – удивилась Мария дрогнувшим голосом. – Может ли он говорить?
Услышав ее вопрос, карлик-зазывала покинул гудящую от любопытства толпу зрителей и приблизился к слепой, неся перед собой нож.
– Уверен, что он вырастит еще не один, и получше, – произнес он. – Между прочим, он был совершенно ошарашен, когда его привезли сюда. Он настоящая находка. Кстати, ты не хочешь купить этот очаровательный нож?
Уводя женщину из толпы, Гермос подхватил ее на руки. Она не замечала ничего вокруг – ни его, ни зрителей, опасливо отступивших, чтобы дать им дорогу. Ее невидящие глаза были широко открыты и белы, как у кролика в клетке.
Гермос вновь вышел на широкую главную аллею.
– Не волнуйся, Мария, – приговаривал он, – он не может причинить тебе боль. Все позади.
Мария с нервной улыбкой, покусывая губы, ответила:
– Это другое, – она покачала головой, ее подбородок начал дрожать. – Это совсем другое. Разве ты не видишь, Гермос?
Великан заглянул в ее белые глаза.
Как будто она могла видеть его внимательный взгляд, Мария отвернулась и сказала:
– Он стал одним из нас. Вот – приговор, а вовсе не пытка и казнь. Он был убийцей, поэтому они приговорили его к ссылке – к ссылке в Карнавал.
– Я защищу тебя…
– Да нет! – настаивала она напряженным голосом. Оттолкнув великана слепая встала на землю, а потом держась за его ноги, подняла покрасневшее лицо вверх. – Такое, наверное, случалось и раньше. Они пытали Доминика, а потом бросили его к нам. Интересно, сколько здесь еще бывших преступников. Не убийца ли и сам хозяин Карнавала?
С трудом переварив слова Марии, Гермос потрясенно уставился на нее, не веря своим ушам и отталкивая от себя страшные подозрения. Мимо прошел какой-то добрый крестьянин с семьей, пронеслась, подняв тучу пыли, повозка, запряженная несколькими кентаврами.
– Может быть, доказав, что Доминик невиновен, мы найдем настоящего виноватого, – продолжала Мария, – и тогда магический приговор утратит силу. Это был не его след в моей комнате. Другая рука. Кто-то отрубил ему палец. Кто-то порезал ему спину. Мы должны узнать, кто это сделал.
Глаза великана потемнели, пока он вглядывался в ее лицо.
– Как?
Выражение лица слепой стало мрачным.
– Не знаю. Это мог быть кто угодно. Настоящий убийца мог находиться в толпе возле моего вагончика, пока я разговаривала с жандармами. Это мог быть один из жандармов. Им может оказаться и Кукольник. Убийца знал, какие улики ведут нас к преступнику. И… – она едва смогла выговорить дальнейшее:
– зная все, он, наверное, уже знает и то, что мы сейчас обнаружили.
– Великий Кин-са! Так мы никогда его не найдем, – простонал Гермос.
– Нет, найдем, – ответила Мария, и неожиданная надежда прозвучала в ее голосе. – Мы узнаем все, когда Карнавал закроется, в предрассветный час.
Ночь была длинной. Очень длинной и заполненной лицами, лицами, лицами. Голоса все еще эхом отдавались в его голове. Они звучали громко и отчетливо. Но он знал, что сейчас их нет рядом. Это было другое место – не то, где вокруг кружили и кружили люди и мешались лица. То место было шумным и ярко освещенным, на пол был насыпан песок, и вокруг помоста роились тысячи лиц, горя двумя тысячами глаз. Здесь все было не так. Здесь было тихо, темно, все кругом завешано тканью, и было лишь одно лицо и одна пара глаз.
Но тысячи ножей никуда не исчезли.
Они впивались в него, прорастали изнутри, прорываясь наружу. Они торчали из всех ран его усталого тела. Когда он делал шаг, то острие, вылезающее из одной ноги, могло ранить другую ногу. Поэтому его возили в повозке, носили туда-сюда, как корзину с яблоками. Сначала его поместили в одно место, потом перевезли в другое, оба раза, когда его извлекали из повозки, ножи вонзались в тело и падали на землю. Он был просто набит, нашпигован ими. Он пытался стряхнуть лезвия, освободиться от ножей, но всего парочка упала в песок, остальные же никуда не исчезли.
Он чувствовал себя очень странно. Люди, которые перевозили его, были нормальными людьми, – из них не торчали острые сабли. Лица, кружившиеся вокруг, были лицами нормальных людей, никто из них не проращивал в себе кинжалы. Теперь он думал о том, какое было бы счастье, если бы он тоже был таким, как они, если бы все его тело не щетинилось металлическими ножами.
Он не помнил себя нормальным. Он даже не мог вспомнить своего имени, хотя понимал, что имя-то у него должно было бы быть. Он не помнил ничего, что было до того, как он, обнаженный, производил на свет массу кинжалов.
Так он и сидел в тени какой-то палатки, чувствуя, как вылезают из спины десятки острых металлических иголок. Дюйм за дюймом они прорывались сквозь его плоть, стремясь выбраться наружу. Маясь, он попробовал стряхнуть с себя кинжалы, но на землю упал лишь один, и боль, которая пронзила рану, кровь, которая из нее хлынула, были просто непереносимы.
Он решил ждать. Спокойно. С широко открытыми глазами. Обливаясь холодным потом. Затаив боль и ощущая лишь страх, который холодил тело и душу ветром. «Интересно, исчезнет ли тьма», – думал он. И тут появились еще двое.
Они казались тенями в темноте. Скользнули внутрь, откинув полог палатки. Один был высоким и худым, как тень дерева, сбросившего на зиму листья. Вторая – маленькой и хрупкой. Голоса были приглушенными и казались нереальными. Они подошли к нему с разных сторон. От них исходил дух страха и отчаяния.
Человек-кинжал сидел тихо, затаив дыхание. Только глаза двигались в темноте, следуя за ними по палатке. Он надеялся, что они не заметят его, что они пришли за кем-то другим. Но они уверенно приблизились и начали перешептываться.
– Не-е бо-ой-ся-а-а, – раздался голос маленькой тени, женский голос.
Человек-кинжал прикусил губу, и по щеке сползла большая слеза страха. Она подошла поближе и коснулась его шеи, которая горела страшным огнем. Другая тень тоже приблизилась, став рядом с женщиной.
Человек-кинжал дико задрожал и закричал, заставив их отступить, и тут страшная догадка пронзила его мозг – он понял, что ему все равно, что кричать, что звук совершенно бессмыслен. Но все-таки эти двое отошли, и теперь заговорил длинный, по-прежнему держась на расстоянии.
– Тыыы пооомнииишьшь, чтоо теебяа зоовуут Дооомиинииик?
Холодный пот покатился со лба человека-кинжала, капая на саблю, которая торчала из его груди. Последнее слово «дооомииинииик» эхом отдалось у него в голове. В нем было что-то знакомое, оно всколыхнуло память, как ветер, пробежав по листьям дерева и траве луга. Домииинииик… Он снова задрожал.
– Спаасиии гоосподии, – пробормотал человек-кинжал какие-то слова, они казались бессмысленными, но несли некоторое облегчение. Женщина вздохнула.
– Хоорооошоо, – сказала она, снова подходя и касаясь его руки ласковыми пальцами, – хооороошоо, в нееем еещее чтоо-тооо остааалооосьсь.
Теперь ее рука подняла его правую руку и начала нежно поглаживать кровоточащие и приносящие боль раны.
Он бессмысленно опустил глаза на уродливый обрубок руки.
Женщина повторила свой вопрос.
– Ктооо отрееезал тебееее палеееец?
Слова все еще не содержали в себе смысла, отдаваясь эхом в его пустой голове, где билось, повторяясь, одно и то же слово дооомиинииик…, дооомиинииик…, дооомиинииик…
Женщина покачала головой и отпустила его руку. Она долго стояла и смотрела на него, а потом наклонилась и подняла что-то с пола. Когда она выпрямилась, предмет блеснул у нее в руках.
Это был нож, который выпал у него из спины.
Человек-кинжал тяжело вздохнул, когда она снова подошла к нему. Ее маленькие крепкие и ласковые руки заставили его оторвать руки от лица. Она взмахнула кинжалом перед его лицом, показывая, как ему отрубили палец. Сталь блеснула в воздухе. Она крикнула:
– Ктооооо?
И тут человек-кинжал вспомнил, как когда-то такое же блестящее острие мелькнуло над его рукой. Оно пронеслось как раз там, где был указательный палец, жестоко разрывая кожу, плоть и проходя сквозь кость.
– Ктооооо?
Нет, тогда его руку удерживала на месте мужская рука, мужская рука держала и тот нож. Руки были искореженными, скрюченными какой-то страшной болезнью, но сильными. Он кожей вспомнил их силу и легкую дрожь, вспомнил, как ослабло напряжение, когда нож почти отрубил палец. Вспомнил, что всего его опутывали веревки, стягивающие грудь, ноги и руки. Он пытался вырваться, пытался убежать, но не мог. И нож прошел сквозь плоть. Окровавленный палец упал на пол.
– Кто?
Руки свело от крепких пеньковых веревок. Человек-кинжал вспомнил, как он выпутывался из веревок, стараясь отделаться от стула, к которому его привязали, а над ним, улыбаясь, стоял человек. Черный плащ терялся в темноте комнаты. Он чувствовал, как впиваются в него глаза незнакомца, но не видел его лица. Капюшон скрывал все черты. А потом он вспомнил низкий, вызывающий дрожь смех человека, который сделал всю эту страшную работу. И из этого смеха кристаллизовалось имя, оно ударило в виски человеку-кинжалу, и он, тяжело ворочая языком, выплюнул его наружу:
– Кольни…, никольку…, кукольник…
Глава 10
– Везде, где они ранили его, теперь выросли ножи и сабли, – добавил Гермос.
– Помнит ли он, кто он? – удивилась Мария дрогнувшим голосом. – Может ли он говорить?
Услышав ее вопрос, карлик-зазывала покинул гудящую от любопытства толпу зрителей и приблизился к слепой, неся перед собой нож.
– Уверен, что он вырастит еще не один, и получше, – произнес он. – Между прочим, он был совершенно ошарашен, когда его привезли сюда. Он настоящая находка. Кстати, ты не хочешь купить этот очаровательный нож?
Уводя женщину из толпы, Гермос подхватил ее на руки. Она не замечала ничего вокруг – ни его, ни зрителей, опасливо отступивших, чтобы дать им дорогу. Ее невидящие глаза были широко открыты и белы, как у кролика в клетке.
Гермос вновь вышел на широкую главную аллею.
– Не волнуйся, Мария, – приговаривал он, – он не может причинить тебе боль. Все позади.
Мария с нервной улыбкой, покусывая губы, ответила:
– Это другое, – она покачала головой, ее подбородок начал дрожать. – Это совсем другое. Разве ты не видишь, Гермос?
Великан заглянул в ее белые глаза.
Как будто она могла видеть его внимательный взгляд, Мария отвернулась и сказала:
– Он стал одним из нас. Вот – приговор, а вовсе не пытка и казнь. Он был убийцей, поэтому они приговорили его к ссылке – к ссылке в Карнавал.
– Я защищу тебя…
– Да нет! – настаивала она напряженным голосом. Оттолкнув великана слепая встала на землю, а потом держась за его ноги, подняла покрасневшее лицо вверх. – Такое, наверное, случалось и раньше. Они пытали Доминика, а потом бросили его к нам. Интересно, сколько здесь еще бывших преступников. Не убийца ли и сам хозяин Карнавала?
С трудом переварив слова Марии, Гермос потрясенно уставился на нее, не веря своим ушам и отталкивая от себя страшные подозрения. Мимо прошел какой-то добрый крестьянин с семьей, пронеслась, подняв тучу пыли, повозка, запряженная несколькими кентаврами.
– Может быть, доказав, что Доминик невиновен, мы найдем настоящего виноватого, – продолжала Мария, – и тогда магический приговор утратит силу. Это был не его след в моей комнате. Другая рука. Кто-то отрубил ему палец. Кто-то порезал ему спину. Мы должны узнать, кто это сделал.
Глаза великана потемнели, пока он вглядывался в ее лицо.
– Как?
Выражение лица слепой стало мрачным.
– Не знаю. Это мог быть кто угодно. Настоящий убийца мог находиться в толпе возле моего вагончика, пока я разговаривала с жандармами. Это мог быть один из жандармов. Им может оказаться и Кукольник. Убийца знал, какие улики ведут нас к преступнику. И… – она едва смогла выговорить дальнейшее:
– зная все, он, наверное, уже знает и то, что мы сейчас обнаружили.
– Великий Кин-са! Так мы никогда его не найдем, – простонал Гермос.
– Нет, найдем, – ответила Мария, и неожиданная надежда прозвучала в ее голосе. – Мы узнаем все, когда Карнавал закроется, в предрассветный час.
***
Ночь была длинной. Очень длинной и заполненной лицами, лицами, лицами. Голоса все еще эхом отдавались в его голове. Они звучали громко и отчетливо. Но он знал, что сейчас их нет рядом. Это было другое место – не то, где вокруг кружили и кружили люди и мешались лица. То место было шумным и ярко освещенным, на пол был насыпан песок, и вокруг помоста роились тысячи лиц, горя двумя тысячами глаз. Здесь все было не так. Здесь было тихо, темно, все кругом завешано тканью, и было лишь одно лицо и одна пара глаз.
Но тысячи ножей никуда не исчезли.
Они впивались в него, прорастали изнутри, прорываясь наружу. Они торчали из всех ран его усталого тела. Когда он делал шаг, то острие, вылезающее из одной ноги, могло ранить другую ногу. Поэтому его возили в повозке, носили туда-сюда, как корзину с яблоками. Сначала его поместили в одно место, потом перевезли в другое, оба раза, когда его извлекали из повозки, ножи вонзались в тело и падали на землю. Он был просто набит, нашпигован ими. Он пытался стряхнуть лезвия, освободиться от ножей, но всего парочка упала в песок, остальные же никуда не исчезли.
Он чувствовал себя очень странно. Люди, которые перевозили его, были нормальными людьми, – из них не торчали острые сабли. Лица, кружившиеся вокруг, были лицами нормальных людей, никто из них не проращивал в себе кинжалы. Теперь он думал о том, какое было бы счастье, если бы он тоже был таким, как они, если бы все его тело не щетинилось металлическими ножами.
Он не помнил себя нормальным. Он даже не мог вспомнить своего имени, хотя понимал, что имя-то у него должно было бы быть. Он не помнил ничего, что было до того, как он, обнаженный, производил на свет массу кинжалов.
Так он и сидел в тени какой-то палатки, чувствуя, как вылезают из спины десятки острых металлических иголок. Дюйм за дюймом они прорывались сквозь его плоть, стремясь выбраться наружу. Маясь, он попробовал стряхнуть с себя кинжалы, но на землю упал лишь один, и боль, которая пронзила рану, кровь, которая из нее хлынула, были просто непереносимы.
Он решил ждать. Спокойно. С широко открытыми глазами. Обливаясь холодным потом. Затаив боль и ощущая лишь страх, который холодил тело и душу ветром. «Интересно, исчезнет ли тьма», – думал он. И тут появились еще двое.
Они казались тенями в темноте. Скользнули внутрь, откинув полог палатки. Один был высоким и худым, как тень дерева, сбросившего на зиму листья. Вторая – маленькой и хрупкой. Голоса были приглушенными и казались нереальными. Они подошли к нему с разных сторон. От них исходил дух страха и отчаяния.
Человек-кинжал сидел тихо, затаив дыхание. Только глаза двигались в темноте, следуя за ними по палатке. Он надеялся, что они не заметят его, что они пришли за кем-то другим. Но они уверенно приблизились и начали перешептываться.
– Не-е бо-ой-ся-а-а, – раздался голос маленькой тени, женский голос.
Человек-кинжал прикусил губу, и по щеке сползла большая слеза страха. Она подошла поближе и коснулась его шеи, которая горела страшным огнем. Другая тень тоже приблизилась, став рядом с женщиной.
Человек-кинжал дико задрожал и закричал, заставив их отступить, и тут страшная догадка пронзила его мозг – он понял, что ему все равно, что кричать, что звук совершенно бессмыслен. Но все-таки эти двое отошли, и теперь заговорил длинный, по-прежнему держась на расстоянии.
– Тыыы пооомнииишьшь, чтоо теебяа зоовуут Дооомиинииик?
Холодный пот покатился со лба человека-кинжала, капая на саблю, которая торчала из его груди. Последнее слово «дооомииинииик» эхом отдалось у него в голове. В нем было что-то знакомое, оно всколыхнуло память, как ветер, пробежав по листьям дерева и траве луга. Домииинииик… Он снова задрожал.
– Спаасиии гоосподии, – пробормотал человек-кинжал какие-то слова, они казались бессмысленными, но несли некоторое облегчение. Женщина вздохнула.
– Хоорооошоо, – сказала она, снова подходя и касаясь его руки ласковыми пальцами, – хооороошоо, в нееем еещее чтоо-тооо остааалооосьсь.
Теперь ее рука подняла его правую руку и начала нежно поглаживать кровоточащие и приносящие боль раны.
Он бессмысленно опустил глаза на уродливый обрубок руки.
Женщина повторила свой вопрос.
– Ктооо отрееезал тебееее палеееец?
Слова все еще не содержали в себе смысла, отдаваясь эхом в его пустой голове, где билось, повторяясь, одно и то же слово дооомиинииик…, дооомиинииик…, дооомиинииик…
Женщина покачала головой и отпустила его руку. Она долго стояла и смотрела на него, а потом наклонилась и подняла что-то с пола. Когда она выпрямилась, предмет блеснул у нее в руках.
Это был нож, который выпал у него из спины.
Человек-кинжал тяжело вздохнул, когда она снова подошла к нему. Ее маленькие крепкие и ласковые руки заставили его оторвать руки от лица. Она взмахнула кинжалом перед его лицом, показывая, как ему отрубили палец. Сталь блеснула в воздухе. Она крикнула:
– Ктооооо?
И тут человек-кинжал вспомнил, как когда-то такое же блестящее острие мелькнуло над его рукой. Оно пронеслось как раз там, где был указательный палец, жестоко разрывая кожу, плоть и проходя сквозь кость.
– Ктооооо?
Нет, тогда его руку удерживала на месте мужская рука, мужская рука держала и тот нож. Руки были искореженными, скрюченными какой-то страшной болезнью, но сильными. Он кожей вспомнил их силу и легкую дрожь, вспомнил, как ослабло напряжение, когда нож почти отрубил палец. Вспомнил, что всего его опутывали веревки, стягивающие грудь, ноги и руки. Он пытался вырваться, пытался убежать, но не мог. И нож прошел сквозь плоть. Окровавленный палец упал на пол.
– Кто?
Руки свело от крепких пеньковых веревок. Человек-кинжал вспомнил, как он выпутывался из веревок, стараясь отделаться от стула, к которому его привязали, а над ним, улыбаясь, стоял человек. Черный плащ терялся в темноте комнаты. Он чувствовал, как впиваются в него глаза незнакомца, но не видел его лица. Капюшон скрывал все черты. А потом он вспомнил низкий, вызывающий дрожь смех человека, который сделал всю эту страшную работу. И из этого смеха кристаллизовалось имя, оно ударило в виски человеку-кинжалу, и он, тяжело ворочая языком, выплюнул его наружу:
– Кольни…, никольку…, кукольник…
Глава 10
Это была обычная ночь, похожая на любую ночь на Карнавале. Порывистый полночный ветер рвался с гор и рыскал по аллеям. Крики орлов прорезали черный воздух, мешаясь с криками и смехом посетителей.
Но сцена Марии и загончик Гермоса были сегодня пусты и темны. Великан и слепая прятались в зарослях кустарника у ограды, наблюдая за жилищем Кукольника. Владелец Карнавала как раз должен был выйти на привычную ночную прогулку. Луна перешла границу нового дня.
– А что мы будем там искать? – спросил Гермос.
– Доказательства того, что Кукольник убийца, – прошептала Мария. Несколько секунд она молча прислушивалась к ночным шорохам.
– Вот он, – также шепотом сообщил Гермос, наблюдая за Кукольником.
Мария еще ниже пригнулась за кустами и спросила:
– Что он делает?
– Выходит.
Человек в черном плаще появился на пороге домика и остановился в дверях. Он поежился от ночного холода и поплотнее запахнулся в плащ, а потом направился в сторону квартала артистов.
Несколько минут Гермос наблюдал за ним.
– Ушел.
– Пора, – ответила Мария, выходя из укрытия. Гермос взял ее за руку и повел по поросшей травой тропинке к дому Кукольника.
Дом был уродливым и странным. Его передняя часть некогда была гигантским вагоном для перевозки животных, и на ней до сих пор красовалась надпись «Экзотические слоны», только колеса давно сняли, сзади к ней лепились комнаты, построенные из проволоки, обломков дерева, старых палаток, напоминавшие страшный лабиринт злого волшебника.
Гермос подошел к двери и широко открыл ее. Изнутри дохнуло холодным зловонием. Мария уже поднималась на порог, а великан все стоял, отгоняя неприятный запах.
Она двигалась по темному коридору, который начинался сразу за дверью, вспоминая, как попала сюда первый раз после смерти Панола и Банола. Женщина ощупала руками покрытые гобеленами стены и направилась в конец коридора.
– Ты запомнил что-нибудь важное в комнате Кукольника, когда мы были тут раньше? – спросила она шепотом.
Гермос, преодолев отвращение, пригнулся и направился за ней.
– Нет.
– Не думаю, что он принимал нас в той же комнате, где спрятаны его секреты, – отозвалась она задумчиво, прошла мимо комнаты Кукольника, в которой они бывали, и остановилась у двери на противоположной стороне коридора. – Что ты видишь, Гермос?
Великан уставился в дверной проем:
– Кровать… На стенах висят плащи…, лежат подушки и простыни.
– Гмм, – ответила Мария. – Мы сюда еще вернемся, а пока осмотрим остальное. Может, пойдешь впереди?
Великан выступил вперед.
Коридор становился темнее и темнее, а потом сворачивал в сторону. Что-то вроде короткой лестницы вело в комнату с низким потолком и грязным полом. Гермосу пришлось сложиться чуть не пополам, чтобы пройти внутрь, не задев за низкую каменную притолоку. Из грязной комнаты выходило три двери. Две были заперты, а одна, завешанная белым покрывалом, – открыта, к ней и направился великан.
Отдернув занавес, он заглянул в узкую длинную комнату, увешанную книжными полками. Толстые пыльные фолианты громоздились и на полу, а в торце комнаты было узкое высокое окно, которое пропускало желтый свет уличного фонаря, освещая причудливый камин, который занимал почти всю правую стену. Едва Гермос сделал первый шаг внутрь, плотные клубы пыли окутали его своими серыми одеждами.
– Сюда, наверное, несколько месяцев никто не заходил, – пробормотал Гермос Марии, которая крепко держалась за его костлявую кисть. – Ничего… – Он замолчал, заметив четкие следы на пыльном полу: отпечатки мужских ботинок тянулись от двери до противоположной стены. Кругом следов лежала нетронутая плотная пыль.
Великан прошел по следам до широкого книжного шкафа у окна, рядом с которым была старинная конторка, а на ней лежал открытый древний том, одетый в потертую от времени кожу. Уголки обложки украшала металлическая окантовка, отполированная прикосновениями нескольких веков. Гермос встал на колени перед конторкой и начал листать том. Все его страницы были разделены на несколько глав, каждая из которых были закрыта на отдельный замок. Гермос пробежал пальцами по замкам и насчитал тринадцать штук, которые были заперты. Последние три оставались открытыми.
На мгновение великан отдернул руки и рассмотрел книгу, а потом все-таки решился открыть ее на четырнадцатой главе. Страница была покрыта восемью колонками записей мелким почерком. Бумага была древней и тонкой, едва не рвущейся от прикосновения. Записи напоминали что-то вроде дневника: дни и годы. Великан перевернул страницу. Она была такой же. Он перевернул еще несколько, все они были исписаны торопливым мелким почерком. Если это действительно был дневник, то убийства должны были описываться на последних страницах. Быстро пролистнув несколько страниц, Гермос наконец добрался до последней, где были исписаны только пять из восьми колонок. Он взял том в руки и поднес его поближе к свету.
1693. 13 Дросилмонта. Фелсдей (смерть) Рэнвена Ферроне «Волшебника Моркасла». Обезглавлен. Ку 14 убит, татуировка уничтожена. Похоронен при свидетелях, среди которых находились Френсис Кианту «Великан Гермос» и Иветта Мартинки «Слепая жонглерша Мария».
– Что-нибудь нашел? – раздался сзади голос Марии.
Гермос вздрогнул, выпрямился, не выпуская книгу из рук.
– Кни…, книгу, – ответил он не сразу.
Мария саркастически покачала головой.
– Слепая и неграмотный нашли книгу. Да, мы далеко продвинемся.
Гермос удивленно посмотрел на нее, а потом напомнил:
– Я ведь умею читать, забыла? Мария подняла брови.
– Ах да, сказки.
Гермос снова опустил глаза в книгу и повторил:
– Сказки.
– Ну, – спросила Мария, складывая руки. – И что в этой сказке?
– Числа и имена, – ответил Гермос. – Тут есть о Моркасле.
– Что о Моркасле?
– Как он умер, как был похоронен, – грустно ответил Гермос и прочитал ей вслух всю запись, делая долгие паузы на именах и складывая длинные слова по слогам.
Чем дальше он читал, тем печальнее и недоверчивее становилось выражение лица слепой, потом она повторила:
– Ку 14 убит, татуировка уничтожена… Что это значит?
Гермос пожал плечами и опасливо выглянул в окно.
– Переверни еще несколько страниц, посмотри, что написано про Борго, Панола и Банола, – попросила Мария. Через несколько мгновений великан отыскал нужные страницы.
«1693. 9 Дросилмонта. Хисдей (смерть). Ферин Айронгрод „Борго карлик-шпагоглотатель“ зарезан шпагой. П33 убит, татуировка уничтожена. Похоронен».
«1693. 10 Дросилмонта. Мурдей (смерть). Жан-Клод Уберон „Сиамские близнецы Панол и Банол“ разделены. Т5 убит, татуировка уничтожена. Похоронен».
«1693. 11 Дросилмонта. Виндей (арест). Доминик д'Луве арестован за убийства П33 – Т5. Иветта Мартинки „Слепая жонглерша Мария“ и Рэнвен Ферроне „Волшебник Моркасл“ в сопровождении жандармов уехали на суд».
«1693. 12 Дросилмонта. Дордей (суд). Доминик д'Луве ошибочно приговорен за убийства П33 – Т5, он становится „Карриком, человеком тысячи ножей“. Прибывает 14 Дросилмонта».
Мария сделала несколько шагов к окну.
– Кукольнику известно все, что происходит. Но это вовсе не доказывает его вины. Вот если бы мы могли узнать, что значат цифры, номера и фраза «татуировка уничтожена», то, думаю, получили бы доказательства.
Гермос пролистнул назад еще несколько страниц, отдалившись на несколько лет в прошлое. Добравшись до 1687 года, он остановился, и нашел такую запись:
«1687. 27 Венремонта. Мурдей (суд). Френсис Кианту обвинен за неповиновение родителям. Превращен в „Гермоса Великана“. Прибывает 29 Венремонта».
Мария опустила ему на руку холодную ладонь.
– Он сделал это и с тобой. И с тобой тоже.
Великан внимательно изучил ее лицо, глаза его сузились.
– Френсис Кианту?
Имя казалось удивительно знакомым.
– Он сделал это и с тобой, – повторила Мария, дотрагиваясь до старинной книги. – Я здесь тоже есть?
Великан стал быстро листать потертые страницы, пальцем пробегая по датам и именам.
– Это было до 1680, – сказала Мария. – Я попала сюда в девятнадцать лет.
– Этот раздел начинается с 1684, – сообщил Гермос, – остальное заперто.
– Я знаю, что я тоже есть здесь, как и ты, – сказала Мария, качая головой. – Но я всегда думала, что выросла здесь, на Карнавале.
– Я тоже.
– Я думала, что все это лихорадка. Я забыла свое прошлое, как и Каррик – человек тысячи ножей, – поняла вдруг Мария, и глухой стон сорвался с ее губ, когда она заговорила снова, голос был исполнен страха:
– Это не только Доминик. Это и я, и ты. У всех у нас одна судьба.
– Я прятался от родителей.
– Если бы я могла… – начала она. – А что, если они отняли у меня глаза на суде? – Она опустилась на колени на пыльном полу и спрятала лицо в ладонях. – Что же я сделала, чтобы заслужить такую кару?
Гермос отложил книгу и сел рядом с ней, опустил руку ей на спину, нежно погладил, а потом поднял к себе лицо девушки. Когда он попытался заговорить, по лицу заструились капли холодного пота, а речь вдруг оказалась неразборчивым скрежетом, оформившимся в вопрос:
– Что же нам делать? Мария по-прежнему молчала. Тут у двери раздался какой-то шум.
– Я предупреждал тебя, Мария, – раздался каркающий голос Кукольника.
Смахнув с глаз слезы, Мария встала и стряхнула нежными пальцами пыль с платья. Гермос тоже поднялся и встал рядом со слепой, как будто хотел защитить ее от хозяина Карнавала. Кукольник ступил в комнату, за ним тянулся шлейф его черного шерстяного плаща.
– Любопытство, – угрожающе произнес он, взмахнув рукой, – смертный грех. Это тяжкое обвинение в Л'Мораи.
Мария заговорила, но ее слова были не намного громче шепота:
– Ты убийца, Кукольник.
– А если и так, – отозвался хозяин Карнавала с мрачной улыбкой, – что ты можешь сделать?
Гермос встал между слепой и Кукольником и произнес, подталкивая Марию к двери:
– Нам надо идти. Мария вырвалась.
– Я обвиню тебя.
– Где? В Совете Л'Мораи?
– Я сама убью тебя, я должна это сделать. Гермос сжал руку.
– Нам надо идти.
Кукольник загородил им дорогу.
– Я говорил тебе не отдергивать этот покров, Мария. Теперь даже я не могу остановить неизбежное.
– Я хочу получить назад глаза, будь ты проклят! Ты украл у меня все! – закричала женщина. – Мы прочитали твой дневник, твой смертельный журнал. Теперь мы знаем о судах и пытках, в которых ты участвовал. Мы знаем, что ты превращаешь жителей Л'Мораи в уродов. Я знаю, что ты сделал меня уродом.
– Значит, ты думаешь, что я виновен, – заметил Кукольник. В его голосе смешались ярость и смех. Он потер костлявой рукой шею, и Гермос снова увидел медальон с эмблемой Кин-са. Но только теперь он заметил копье, которое пронзало спину коня.
– Ты пытал Гермоса. Ты пытал меня. Кукольник вздохнул, и воздух со свистом вырвался из его стиснутых зубов.
– Вы видели не самую большую книгу. Есть еще одна, и ты знаешь о ней. Там нет имен, но от нее не укрыться никому. Она обвиняет нас всех. Это Уклад Л'Мораи. Они считают грехом говорить, дышать, быть. В ней занесены все имена.
Мария схватила Кукольника за полу плаща и закричала:
– Посмотри на меня! Посмотри на меня, проклятый! Ты же знаешь, что я не вижу тебя. Я хочу назад свои глаза, мсье Кукольник. Я хочу назад свой мир. Ведь ты украл его у меня!
– А овцы хотят получить назад свою шерсть, как и свиньи мечтают о собственном сале, – отозвался Кукольник. – Мы все хотим получить что-то назад, не так ли, слепая Мария? Но и свиньи, и мы, уроды, никогда не вернем утраченного.
Мария попыталась оттолкнуть его и пройти к двери.
– Больше не будет никаких уродов, больше не будет убийств, мсье Кукольник. Я остановлю тебя.
Моди Сиен громко рассмеялся, хватая слепую за руку. Неожиданно он закрутил ее в быстром фантастическом танце, напевая протяжную песенку, какие поют в дешевых тавернах:
Однажды на лугу я повстречал слепую И сказал красавице, что ее люблю я.
Но дружок сказал ей: «Уродлив он, как смерть», И она не стала дел со мной иметь.
И высокого ее повстречал я друга, Он тогда мне пригрозил, чтоб не вышло худа, Со слепыми чтобы я не играл глазами, Не накликал бы беды – смерть не за горами.
Рассмеялся только я: она ж меня не видит!
Затащил ее в постель: полюбил – обидел.
Этот парень – не бросал он на ветер слов – По глазам так бил меня, что хлестала кровь.
Так случилось: я теперь уродлив, слеп и мертв.
Распевая, Кукольник увлек Марию в танце в угол библиотеки. Гермос попытался помешать им, но, не переставая петь и танцевать, Кукольник ударил великана, тот споткнулся, упал и ударился о камин.
Мария попыталась найти какое-нибудь оружие, но ее нежные руки натыкались лишь на запылившиеся книги. Теперь она стояла прижатой к книжным полкам. Кукольник наклонился над ней, выдохнул конец песни вместе со зловонием гнилых зубов и хрипло спросил:
– Тебе понравилась песня? Мария отвернулась, подняла подбородок и ответила:
– Нет. Нет.
Кукольник не двигался и молчал, а потом произнес:
– Тогда тебе лучше уйти, уйти сейчас же.
Он толкнул ее к выходу, но Мария вытянула руки, чтобы отыскать Гермоса. Он уже поднимался с пола, тяжело дыша.
– Ты собираешься… – начала Мария, а потом голос ее дрогнул, – ты собираешься…, отпустить нас?
– Да, – ответил Кукольник. – Нет необходимости убивать вас. Вы убили себя сами.
Мария взяла за руку Гермоса, и они направились к выходу. Кукольник не остановил их, он лишь снова запел бессмысленную песню:
По глазам так бил меня, что хлестала кровь. Так случилось: я теперь уродлив, слеп и мертв.
– Что же нам делать? – повторила Мария, закрывая последнее окно в своем вагончике. По коже у нее пробежали мурашки то ли от страха перед Кукольником, то ли из-за холодного ночного воздуха, она не знала. – Он виновен, теперь это совершенно ясно. Но мы не можем открыто обвинить его.
Гермос заерзал, стараясь поудобнее усесться на полу.
– У него на медальоне Кин-са, – сообщил он угрюмо.
– Да, он говорил мне, – отозвалась Мария.
– Кин-са пронзен копьем, как на татуировках.
Мария потрогала татуировку на затылке.
– Наверняка он один из тех, кто заклеймил нас. Всех нас. Он превратил нас в уродов и заклеймил своим медальоном. Вот что значит татуировка. Она показывает, что все мы уроды.
– Я боюсь.
Мария подошла к двери и еще раз проверила все замки и запоры.
– К кому мы можем обратиться? – грустно произнесла она. – Только не к жандармам, Совету или горожанам.
Гермос кивнул. Он взял одну из подушек с маленькой кровати Марии и подсунул ее себе под спину, а потом со вздохом вытянул ноги и поудобнее пристроил их на полу.
Услышав шум, Мария спросила:
– Ты уверен, что сможешь тут заснуть?
Великан повернулся к ней, его маленькие глаза были напрочь лишены какого бы то ни было выражения.
– Здесь спокойнее, – просто ответил он.
– Да, – подтвердила Мария, мрачно пожимая плечами. – Палатку нельзя запереть. – Она направилась к кровати, стараясь не задеть или не переступить через ноги Гермоса. – Что бы мы ни собирались делать, нам необходимо пережить ночь. А это проще сделать вместе, чем по одиночке.
– Посмотрим, – отозвался Гермос угрюмо.
– Сначала на страже посижу я, – вызвалась она, стараясь приободриться. – Если они полезут сюда, то обязательно зашумят.
– Я не могу спать.
– Гм-м-м, – протянула Мария. – Ты говорил, что можешь почитать мне что-нибудь. Почему бы тебе не сделать это сейчас? Мне сто лет никто ничего не читал.
Гермос приподнялся, повернулся на бок, рассматривая стопку книг на полке.
Моя любимая книжка сказок с краю, – с грустной улыбкой сообщила Мария. – Она в кожаном переплете с буквами на корешке…
– Нашел, – ответил Гермос. Он взял с полки книгу и открыл ее. Том зашелестел, оживая в его руках. Страницы были истерты и захватаны.
– Если я правильно помню, – пробормотала Мария, – это поучительные истории, которые должны объяснять детям законы Л'Мораи.
Но сцена Марии и загончик Гермоса были сегодня пусты и темны. Великан и слепая прятались в зарослях кустарника у ограды, наблюдая за жилищем Кукольника. Владелец Карнавала как раз должен был выйти на привычную ночную прогулку. Луна перешла границу нового дня.
– А что мы будем там искать? – спросил Гермос.
– Доказательства того, что Кукольник убийца, – прошептала Мария. Несколько секунд она молча прислушивалась к ночным шорохам.
– Вот он, – также шепотом сообщил Гермос, наблюдая за Кукольником.
Мария еще ниже пригнулась за кустами и спросила:
– Что он делает?
– Выходит.
Человек в черном плаще появился на пороге домика и остановился в дверях. Он поежился от ночного холода и поплотнее запахнулся в плащ, а потом направился в сторону квартала артистов.
Несколько минут Гермос наблюдал за ним.
– Ушел.
– Пора, – ответила Мария, выходя из укрытия. Гермос взял ее за руку и повел по поросшей травой тропинке к дому Кукольника.
Дом был уродливым и странным. Его передняя часть некогда была гигантским вагоном для перевозки животных, и на ней до сих пор красовалась надпись «Экзотические слоны», только колеса давно сняли, сзади к ней лепились комнаты, построенные из проволоки, обломков дерева, старых палаток, напоминавшие страшный лабиринт злого волшебника.
Гермос подошел к двери и широко открыл ее. Изнутри дохнуло холодным зловонием. Мария уже поднималась на порог, а великан все стоял, отгоняя неприятный запах.
Она двигалась по темному коридору, который начинался сразу за дверью, вспоминая, как попала сюда первый раз после смерти Панола и Банола. Женщина ощупала руками покрытые гобеленами стены и направилась в конец коридора.
– Ты запомнил что-нибудь важное в комнате Кукольника, когда мы были тут раньше? – спросила она шепотом.
Гермос, преодолев отвращение, пригнулся и направился за ней.
– Нет.
– Не думаю, что он принимал нас в той же комнате, где спрятаны его секреты, – отозвалась она задумчиво, прошла мимо комнаты Кукольника, в которой они бывали, и остановилась у двери на противоположной стороне коридора. – Что ты видишь, Гермос?
Великан уставился в дверной проем:
– Кровать… На стенах висят плащи…, лежат подушки и простыни.
– Гмм, – ответила Мария. – Мы сюда еще вернемся, а пока осмотрим остальное. Может, пойдешь впереди?
Великан выступил вперед.
Коридор становился темнее и темнее, а потом сворачивал в сторону. Что-то вроде короткой лестницы вело в комнату с низким потолком и грязным полом. Гермосу пришлось сложиться чуть не пополам, чтобы пройти внутрь, не задев за низкую каменную притолоку. Из грязной комнаты выходило три двери. Две были заперты, а одна, завешанная белым покрывалом, – открыта, к ней и направился великан.
Отдернув занавес, он заглянул в узкую длинную комнату, увешанную книжными полками. Толстые пыльные фолианты громоздились и на полу, а в торце комнаты было узкое высокое окно, которое пропускало желтый свет уличного фонаря, освещая причудливый камин, который занимал почти всю правую стену. Едва Гермос сделал первый шаг внутрь, плотные клубы пыли окутали его своими серыми одеждами.
– Сюда, наверное, несколько месяцев никто не заходил, – пробормотал Гермос Марии, которая крепко держалась за его костлявую кисть. – Ничего… – Он замолчал, заметив четкие следы на пыльном полу: отпечатки мужских ботинок тянулись от двери до противоположной стены. Кругом следов лежала нетронутая плотная пыль.
Великан прошел по следам до широкого книжного шкафа у окна, рядом с которым была старинная конторка, а на ней лежал открытый древний том, одетый в потертую от времени кожу. Уголки обложки украшала металлическая окантовка, отполированная прикосновениями нескольких веков. Гермос встал на колени перед конторкой и начал листать том. Все его страницы были разделены на несколько глав, каждая из которых были закрыта на отдельный замок. Гермос пробежал пальцами по замкам и насчитал тринадцать штук, которые были заперты. Последние три оставались открытыми.
На мгновение великан отдернул руки и рассмотрел книгу, а потом все-таки решился открыть ее на четырнадцатой главе. Страница была покрыта восемью колонками записей мелким почерком. Бумага была древней и тонкой, едва не рвущейся от прикосновения. Записи напоминали что-то вроде дневника: дни и годы. Великан перевернул страницу. Она была такой же. Он перевернул еще несколько, все они были исписаны торопливым мелким почерком. Если это действительно был дневник, то убийства должны были описываться на последних страницах. Быстро пролистнув несколько страниц, Гермос наконец добрался до последней, где были исписаны только пять из восьми колонок. Он взял том в руки и поднес его поближе к свету.
1693. 13 Дросилмонта. Фелсдей (смерть) Рэнвена Ферроне «Волшебника Моркасла». Обезглавлен. Ку 14 убит, татуировка уничтожена. Похоронен при свидетелях, среди которых находились Френсис Кианту «Великан Гермос» и Иветта Мартинки «Слепая жонглерша Мария».
– Что-нибудь нашел? – раздался сзади голос Марии.
Гермос вздрогнул, выпрямился, не выпуская книгу из рук.
– Кни…, книгу, – ответил он не сразу.
Мария саркастически покачала головой.
– Слепая и неграмотный нашли книгу. Да, мы далеко продвинемся.
Гермос удивленно посмотрел на нее, а потом напомнил:
– Я ведь умею читать, забыла? Мария подняла брови.
– Ах да, сказки.
Гермос снова опустил глаза в книгу и повторил:
– Сказки.
– Ну, – спросила Мария, складывая руки. – И что в этой сказке?
– Числа и имена, – ответил Гермос. – Тут есть о Моркасле.
– Что о Моркасле?
– Как он умер, как был похоронен, – грустно ответил Гермос и прочитал ей вслух всю запись, делая долгие паузы на именах и складывая длинные слова по слогам.
Чем дальше он читал, тем печальнее и недоверчивее становилось выражение лица слепой, потом она повторила:
– Ку 14 убит, татуировка уничтожена… Что это значит?
Гермос пожал плечами и опасливо выглянул в окно.
– Переверни еще несколько страниц, посмотри, что написано про Борго, Панола и Банола, – попросила Мария. Через несколько мгновений великан отыскал нужные страницы.
«1693. 9 Дросилмонта. Хисдей (смерть). Ферин Айронгрод „Борго карлик-шпагоглотатель“ зарезан шпагой. П33 убит, татуировка уничтожена. Похоронен».
«1693. 10 Дросилмонта. Мурдей (смерть). Жан-Клод Уберон „Сиамские близнецы Панол и Банол“ разделены. Т5 убит, татуировка уничтожена. Похоронен».
«1693. 11 Дросилмонта. Виндей (арест). Доминик д'Луве арестован за убийства П33 – Т5. Иветта Мартинки „Слепая жонглерша Мария“ и Рэнвен Ферроне „Волшебник Моркасл“ в сопровождении жандармов уехали на суд».
«1693. 12 Дросилмонта. Дордей (суд). Доминик д'Луве ошибочно приговорен за убийства П33 – Т5, он становится „Карриком, человеком тысячи ножей“. Прибывает 14 Дросилмонта».
Мария сделала несколько шагов к окну.
– Кукольнику известно все, что происходит. Но это вовсе не доказывает его вины. Вот если бы мы могли узнать, что значат цифры, номера и фраза «татуировка уничтожена», то, думаю, получили бы доказательства.
Гермос пролистнул назад еще несколько страниц, отдалившись на несколько лет в прошлое. Добравшись до 1687 года, он остановился, и нашел такую запись:
«1687. 27 Венремонта. Мурдей (суд). Френсис Кианту обвинен за неповиновение родителям. Превращен в „Гермоса Великана“. Прибывает 29 Венремонта».
Мария опустила ему на руку холодную ладонь.
– Он сделал это и с тобой. И с тобой тоже.
Великан внимательно изучил ее лицо, глаза его сузились.
– Френсис Кианту?
Имя казалось удивительно знакомым.
– Он сделал это и с тобой, – повторила Мария, дотрагиваясь до старинной книги. – Я здесь тоже есть?
Великан стал быстро листать потертые страницы, пальцем пробегая по датам и именам.
– Это было до 1680, – сказала Мария. – Я попала сюда в девятнадцать лет.
– Этот раздел начинается с 1684, – сообщил Гермос, – остальное заперто.
– Я знаю, что я тоже есть здесь, как и ты, – сказала Мария, качая головой. – Но я всегда думала, что выросла здесь, на Карнавале.
– Я тоже.
– Я думала, что все это лихорадка. Я забыла свое прошлое, как и Каррик – человек тысячи ножей, – поняла вдруг Мария, и глухой стон сорвался с ее губ, когда она заговорила снова, голос был исполнен страха:
– Это не только Доминик. Это и я, и ты. У всех у нас одна судьба.
– Я прятался от родителей.
– Если бы я могла… – начала она. – А что, если они отняли у меня глаза на суде? – Она опустилась на колени на пыльном полу и спрятала лицо в ладонях. – Что же я сделала, чтобы заслужить такую кару?
Гермос отложил книгу и сел рядом с ней, опустил руку ей на спину, нежно погладил, а потом поднял к себе лицо девушки. Когда он попытался заговорить, по лицу заструились капли холодного пота, а речь вдруг оказалась неразборчивым скрежетом, оформившимся в вопрос:
– Что же нам делать? Мария по-прежнему молчала. Тут у двери раздался какой-то шум.
– Я предупреждал тебя, Мария, – раздался каркающий голос Кукольника.
Смахнув с глаз слезы, Мария встала и стряхнула нежными пальцами пыль с платья. Гермос тоже поднялся и встал рядом со слепой, как будто хотел защитить ее от хозяина Карнавала. Кукольник ступил в комнату, за ним тянулся шлейф его черного шерстяного плаща.
– Любопытство, – угрожающе произнес он, взмахнув рукой, – смертный грех. Это тяжкое обвинение в Л'Мораи.
Мария заговорила, но ее слова были не намного громче шепота:
– Ты убийца, Кукольник.
– А если и так, – отозвался хозяин Карнавала с мрачной улыбкой, – что ты можешь сделать?
Гермос встал между слепой и Кукольником и произнес, подталкивая Марию к двери:
– Нам надо идти. Мария вырвалась.
– Я обвиню тебя.
– Где? В Совете Л'Мораи?
– Я сама убью тебя, я должна это сделать. Гермос сжал руку.
– Нам надо идти.
Кукольник загородил им дорогу.
– Я говорил тебе не отдергивать этот покров, Мария. Теперь даже я не могу остановить неизбежное.
– Я хочу получить назад глаза, будь ты проклят! Ты украл у меня все! – закричала женщина. – Мы прочитали твой дневник, твой смертельный журнал. Теперь мы знаем о судах и пытках, в которых ты участвовал. Мы знаем, что ты превращаешь жителей Л'Мораи в уродов. Я знаю, что ты сделал меня уродом.
– Значит, ты думаешь, что я виновен, – заметил Кукольник. В его голосе смешались ярость и смех. Он потер костлявой рукой шею, и Гермос снова увидел медальон с эмблемой Кин-са. Но только теперь он заметил копье, которое пронзало спину коня.
– Ты пытал Гермоса. Ты пытал меня. Кукольник вздохнул, и воздух со свистом вырвался из его стиснутых зубов.
– Вы видели не самую большую книгу. Есть еще одна, и ты знаешь о ней. Там нет имен, но от нее не укрыться никому. Она обвиняет нас всех. Это Уклад Л'Мораи. Они считают грехом говорить, дышать, быть. В ней занесены все имена.
Мария схватила Кукольника за полу плаща и закричала:
– Посмотри на меня! Посмотри на меня, проклятый! Ты же знаешь, что я не вижу тебя. Я хочу назад свои глаза, мсье Кукольник. Я хочу назад свой мир. Ведь ты украл его у меня!
– А овцы хотят получить назад свою шерсть, как и свиньи мечтают о собственном сале, – отозвался Кукольник. – Мы все хотим получить что-то назад, не так ли, слепая Мария? Но и свиньи, и мы, уроды, никогда не вернем утраченного.
Мария попыталась оттолкнуть его и пройти к двери.
– Больше не будет никаких уродов, больше не будет убийств, мсье Кукольник. Я остановлю тебя.
Моди Сиен громко рассмеялся, хватая слепую за руку. Неожиданно он закрутил ее в быстром фантастическом танце, напевая протяжную песенку, какие поют в дешевых тавернах:
Однажды на лугу я повстречал слепую И сказал красавице, что ее люблю я.
Но дружок сказал ей: «Уродлив он, как смерть», И она не стала дел со мной иметь.
И высокого ее повстречал я друга, Он тогда мне пригрозил, чтоб не вышло худа, Со слепыми чтобы я не играл глазами, Не накликал бы беды – смерть не за горами.
Рассмеялся только я: она ж меня не видит!
Затащил ее в постель: полюбил – обидел.
Этот парень – не бросал он на ветер слов – По глазам так бил меня, что хлестала кровь.
Так случилось: я теперь уродлив, слеп и мертв.
Распевая, Кукольник увлек Марию в танце в угол библиотеки. Гермос попытался помешать им, но, не переставая петь и танцевать, Кукольник ударил великана, тот споткнулся, упал и ударился о камин.
Мария попыталась найти какое-нибудь оружие, но ее нежные руки натыкались лишь на запылившиеся книги. Теперь она стояла прижатой к книжным полкам. Кукольник наклонился над ней, выдохнул конец песни вместе со зловонием гнилых зубов и хрипло спросил:
– Тебе понравилась песня? Мария отвернулась, подняла подбородок и ответила:
– Нет. Нет.
Кукольник не двигался и молчал, а потом произнес:
– Тогда тебе лучше уйти, уйти сейчас же.
Он толкнул ее к выходу, но Мария вытянула руки, чтобы отыскать Гермоса. Он уже поднимался с пола, тяжело дыша.
– Ты собираешься… – начала Мария, а потом голос ее дрогнул, – ты собираешься…, отпустить нас?
– Да, – ответил Кукольник. – Нет необходимости убивать вас. Вы убили себя сами.
Мария взяла за руку Гермоса, и они направились к выходу. Кукольник не остановил их, он лишь снова запел бессмысленную песню:
По глазам так бил меня, что хлестала кровь. Так случилось: я теперь уродлив, слеп и мертв.
***
– Что же нам делать? – повторила Мария, закрывая последнее окно в своем вагончике. По коже у нее пробежали мурашки то ли от страха перед Кукольником, то ли из-за холодного ночного воздуха, она не знала. – Он виновен, теперь это совершенно ясно. Но мы не можем открыто обвинить его.
Гермос заерзал, стараясь поудобнее усесться на полу.
– У него на медальоне Кин-са, – сообщил он угрюмо.
– Да, он говорил мне, – отозвалась Мария.
– Кин-са пронзен копьем, как на татуировках.
Мария потрогала татуировку на затылке.
– Наверняка он один из тех, кто заклеймил нас. Всех нас. Он превратил нас в уродов и заклеймил своим медальоном. Вот что значит татуировка. Она показывает, что все мы уроды.
– Я боюсь.
Мария подошла к двери и еще раз проверила все замки и запоры.
– К кому мы можем обратиться? – грустно произнесла она. – Только не к жандармам, Совету или горожанам.
Гермос кивнул. Он взял одну из подушек с маленькой кровати Марии и подсунул ее себе под спину, а потом со вздохом вытянул ноги и поудобнее пристроил их на полу.
Услышав шум, Мария спросила:
– Ты уверен, что сможешь тут заснуть?
Великан повернулся к ней, его маленькие глаза были напрочь лишены какого бы то ни было выражения.
– Здесь спокойнее, – просто ответил он.
– Да, – подтвердила Мария, мрачно пожимая плечами. – Палатку нельзя запереть. – Она направилась к кровати, стараясь не задеть или не переступить через ноги Гермоса. – Что бы мы ни собирались делать, нам необходимо пережить ночь. А это проще сделать вместе, чем по одиночке.
– Посмотрим, – отозвался Гермос угрюмо.
– Сначала на страже посижу я, – вызвалась она, стараясь приободриться. – Если они полезут сюда, то обязательно зашумят.
– Я не могу спать.
– Гм-м-м, – протянула Мария. – Ты говорил, что можешь почитать мне что-нибудь. Почему бы тебе не сделать это сейчас? Мне сто лет никто ничего не читал.
Гермос приподнялся, повернулся на бок, рассматривая стопку книг на полке.
Моя любимая книжка сказок с краю, – с грустной улыбкой сообщила Мария. – Она в кожаном переплете с буквами на корешке…
– Нашел, – ответил Гермос. Он взял с полки книгу и открыл ее. Том зашелестел, оживая в его руках. Страницы были истерты и захватаны.
– Если я правильно помню, – пробормотала Мария, – это поучительные истории, которые должны объяснять детям законы Л'Мораи.