Кинг Эмилия. Чисто английские вечера

   – Господа! – сэр Джеймс поднялся и оглядел присутствующих. – Господа! – повторил он. – Наша конференция завершилась. Миссия определилась, слова произнесены. Позвольте предоставить слово делегату страны, которая послужила поводом для проведения такой представительной встречи.
   Присутствующие зааплодировали фрау фон Мюльц, отдавая должное ее твердой, независимой позиции при обсуждении острых международных проблем, и более того – красивой русоволосой женщине, какой она в то же время являлась. Фрау Эльза грациозно подняла голову и, взяв бокал с искрящимся шампанским, выпрямилась над притихшим обществом мужчин. Десятки глаз разглядывали ее. Она чувствовала восхищенные взгляды, знала, что выглядит великолепно и с удовольствием купалась в мужском внимании.
   – В последний день работы нашей конференции позвольте мне сказать, какое неизгладимое впечатление произвел на нас дух доброй воли, царившей на встрече. Дух добра и участия по отношению к Германии. И со слезами на глазах я вижу, что все присутствующие понимают необходимость и признают за нами право снова стать сильной державой, уважаемой нацией в ряду равных народов Европы и мира. От чистого сердца, от всей души заявляю: Германии нужен мир и желает она только мира.
   Глаза фрау фон Мюльц действительно подернулись слезой и заблестели в лучах многочисленных светильников. Приподняв свой бокал, она плавно повернулась к сидящему неподалеку лорду Гроули и продолжала:
   – Германия желает мира с Англией, – кивок в сторону сэра Джеймса, – мира с Францией, – кивок в сторону Дюмона, сидящего напротив.
   Присутствующие охотно зааплодировали и подняли бокалы. Все еще улыбаясь в ответ на внимание со стороны фрау Эльзы, с бокалом поднялся месье Жескар Дюмон.
   – Господа! С удовлетворением констатирую, что на французскую делегацию произвело глубокое впечатление то стремление к миру, которое продемонстрировала наша встреча.
   – Мы в Европе, – продолжал француз, улыбаясь в холеные мягкие усы, и, обращаясь к мрачно сосредоточенному Льюису, – в отличие от нашего американского коллеги, знаем, что такое ужасы войны. И все мы – англичане, итальянцы, немцы, французы – не хотим снова испытать бесконечное горе, что несет война. Меня до глубины души тронули слова доброй воли и дружбы, которые я слышал здесь. Обещаю вам, наша делегация сделает все от нее зависящее, чтобы изменить позицию нашей страны по отношению к государству, которое было, я этого не скрываю, врагом, а теперь стало другом и добрым соседом Франции.
   Все присутствующие с воодушевлением отреагировали на последние слова Дюмона искренними аплодисментами. Атмосфера единодушия воцарилась вокруг, все улыбались и испытывали подъем эмоции.
   Насупившийся Джек Льюис встал и, позвякивая ложечкой о фужер, попросил внимания.
   – Дамы и господа! – начал он, чувствуя, что его настроение и речь не совпадают с настроением зала. – Соединенные Штаты не хотят войны так же, как и вы. Но и мир любой ценой нам не нужен, ибо есть цены, которые слишком высоки, и платить их нельзя.
   Он обвел твердым взглядом ближайшее окружение, заметив, что лорд Гроули недовольно сдвинул брови, что Дюмон пожал плечами и наклонился к рядом сидящему советнику, а фрау Эльза поджала губы и отвернулась. Несмотря на это, он продолжал:
   – Что сказано – то сказано, и сегодня, наверное, уже не следует вдаваться в подробности. История очень скоро, я думаю, расставит все по своим местам. А сегодня я хотел бы провозгласить тост за лорда Гроули. В знак благодарности за его гостеприимство. За лорда Гроули!
   Льюис быстро поднял бокал и широким жестом обвел общество, приглашая всех присоединиться к его тосту… Этот американец всю конференцию вносил смуту в четкие и выверенные взаимоотношения делегатов. Их действия и высказывания были согласованы и утверждены заранее. И только Джек Льюис принимал проходившую здесь встречу за чистую монету… Все зашумели и, улыбаясь хозяину дома, всячески пытались выразить ему свое уважение и признательность.
   – Лорд Гроули! – продолжал Льюис. – Вы – классический пример английского джентльмена старой закалки: порядочный, с добрыми намерениями. Вы, люди чести, все такие. Для меня большая честь быть здесь, среди вас. Но, простите, мне придется это сказать, вы все здесь присутствующие – любители, дилетанты. А международная политика не может управляться джентльменами-любителями. Вы чувствуете, каким сейчас становится мир? Господа, смею вас заверить, времена, когда люди действовали из лучших побуждений, прошли.
   Легкий шум прокатился по комнате. Кого-то слова Льюиса крепко задели. Делегаты стали обмениваться впечатлениями и обсуждать заявление американца.
   – Европа становится ареной реальной политики, я подчеркиваю, реальной, – сделал ударение Джек Льюис. – Вам нужны настоящие политики, политики – профессионалы. Иначе вам не избежать новой катастрофы. Итак, за профессионалов, господа!
   Джек понял, что остается в одиночестве, никто его не поддержит. А двуличный Дюмон открыто возмущался формой, в которой «этот неизвестно кто» поучает уважаемых людей. Концовка встречи была смазана, неловкость повисла в воздухе. Стоун стоял за креслом сэра Джеймса, ловя каждый его взгляд. К дворецкому стремительно подошел Чарльз.
   – Мистер Стоун!.. – приглушенно сказал он.
   В это время лорд Гроули встал с бокалом в руке, чтобы высказаться в ответном слове. Стоун бросился вперед и, бесшумно отодвинув кресло лорда, вернулся в ровную шеренгу лакеев.
   – Я бы не хотел вступать в пререкания в наш последний вечер. Но предмет обсуждения столь важен, что я вынужден отреагировать на заявление сэра Льюиса. То, что вы называете дилетантством, уважаемый коллега, многие из присутствующих здесь предпочитают называть честью.
   Возгласы одобрения и аплодисменты показали оратору, что его слова попали на плодородную почву.
   – По поводу вашего отца, мистер Стоун, – наклонился к Питеру Чарльз.
   Питер напрягся и застыл в оцепенении.
   – Я думаю, – продолжал сэр Джеймс, – что ваш профессионализм означает, скорее, жажду власти, чем честь и доброту. А хотелось бы, чтобы доброта преобладала в мире. И мы не можем, не имеем права отказать в доброте никакой стране. Тем более близкой нам по духу и цивилизации Германии.
   Шквал аплодисментов обрушился на лорда Гроули. Он кивнул и сел на свое кресло, ловко подставленное Стоуном. Шепнув что-то Чарли, Питер направился к выходу.
   – Мистер Стоун, – подалась вперед Эмили, сжимая в пальцах влажный носовой платок.
   – Миссис Томпсон? – насторожился Питер.
   – Мистер Стоун… Мне очень жаль… Несколько минут назад ваш отец скончался, – ее лицо выражало неподдельную муку.
   – Где он? – спросил Питер, глядя в одну точку.
   – Мне очень жаль, – сквозь слезы проговорила Эмили, – я ищу слова… Вы хотите подняться?
   – Миссис Томпсон, не сейчас. Через некоторое время…
   – Вы позволите, мистер Стоун, закрыть ему глаза?
   – Я был бы вам очень признателен, миссис Томпсон.
   Эмили повернулась и медленно пошла к лестнице, ведущей наверх, в комнаты слуг. Она была растеряна. Стоун, как ей показалось, был не в состоянии осознать горя, постигшего его. Питер очнулся, увидел, что она уходит. Его чувства сейчас были обострены, он уловил сомнение, в котором удалялась Эмили.
   – Мисс Томпсон, – Питер сделал движение за ней. – Мой отец, я думаю, хотел бы, чтобы я продолжал исполнять свои служебные обязанности.
   – Разумеется, – рассеянно ответила Эмили, и стала подниматься по ступеням.
   В музыкальном салоне мягко звучал рояль. Конференция прошла под знаком Германии, и не стоило обращать внимание на каких-то несговорчивых выскочек-янки. Приблизительно так думала фрау фон Мюльц, когда прошло фортепианное вступление к ее любимому романсу. И она запела в полный голос, с удовольствием и чувством. Высокая, стройная, молодая – что ей всякие там злопыхатели. Она пела сентиментальный немецкий романс о том, как охотник встретил на склоне горы девушку и как они были счастливы вместе, а вокруг резвились их дети и ягнята. Голос довольно красивого оттенка звучал все увереннее. Эльза пела, слушая только себя, ее мысли уносились далеко-далеко. Она видела восхищенные взгляды мужчин и знала, что хороша.
   У нее было розовое милое лицо. В нем удивительно сочетались черты ребенка и взрослой женщины. Увидев ее впервые, всякий думал: «Наверное, она и девчонкой была в точности такая же. Наверное, она с детства ни капельки не изменилась». Но лежал на этом лице и отпечаток зрелых лет. Детское проступало в нем всего ясней, когда она с кем-нибудь разговаривала и вся загоралась веселым интересом.
   Бывало, в часы отдыха или когда она оставалась наедине с собой, на лицо ее ложилась тень невеселого раздумья. Тогда красота ее становилась глубокой и загадочной. Но чаще всего ее видели веселой, сияющей, неутомимо деятельной. В такие минуты ее щечки-яблочки разгорались свежим здоровым румянцем, и стоило ей войти в комнату, как все вокруг озарялось исходящим от нее светом жизни и чистоты.
   Ей было приятно прислушиваться к жизни внутри себя. Как там все отлажено и здорово! Что-то кончается, рассыпается на кусочки и само собой выстраивается в каком-то новом порядке, а потом приходит в движение. «Сперва я чувствую, – подумала она, – как дрожь сбегает с шеи и с плеч, потом поднимается по ногам и животу, а потом опять сходится у горла и сладкая истома охватывает все мое существо».
   Эльза пела, получая почти физическое удовольствие. Она видела себя со стороны; крепкие длинные ноги, чувственные гибкие руки, алебастровая точеная шея и прекрасной формы голова. Каждая клеточка ее совершенного тела ликовала и пела вместе с ней. Волны экстатического трепета прокатывались по коже. Вот они пошли в руки, до кончиков пальцев, и тогда руки сами делают то, что надо хозяйке. Или, опережая друг друга, волны нервной энергии прокатываются по ногам, замирая звенящим напряжением внизу живота. «Ах, как я хороша!»
   Присутствующие мужчины по-разному реагировали на вокальные упражнения главы немецкой делегации. Но никто не мог не согласиться, что женщина она, безусловно, красивая.
   Накрытый рядом стол ломился от всевозможной снеди, но почти никто не интересовался этим изобилием.
   Почти все блюда уносили вниз нетронутыми. Если наверху съедено было мало, то внизу насыщались вовсю.
   Бараний бок был уничтожен мгновенно, и нежнейший ростбиф исчезал с невероятной быстротой. Похоже, прислуга обладала неутолимым аппетитом, не в пример господам. Даже умяв почти нетронутую ветчину, слуги не насытились, и миссис Лонг пришлось начать новый круг сыра. Пива было вдоволь, и сверх того, господа послали вниз еще четыре бутылки портвейна.
   В буфетной за обеденным столом сидело человек десять-двенадцать. Но сидели они так тесно, что, казалось, будто их намного больше. Лиззи заняла свое место рядом с Ритой. Чарльз вместе с лакеями господской половины были еще заняты на банкете, и девушке очень не хватало горящих темных глаз влюбленного. Миссис Лонг раскладывала по тарелкам остатки мясного пудинга. На очереди были жареные цыплята, котлеты под пряным соусом. На десерт – желе и бланманже. Лиззи понятия не имела, что это такое, но, поддавшись всеобщей страсти лихорадочного насыщения, с нетерпением ждала это таинственное бланманже.
   Слуги уже заморили червячка – кто пудингом, кто бараниной – но не особенно торопились заканчивать обед. Навалившись грудью на стол, они хохотали. Лиззи видела перед собой лишь широко разинутые рты. Дежурный остряк, паренек невысокого роста с красными, как морковка, волосами, которого звали Джимми Хокинс, рассказывал историю о том, как попал впросак какой-то Ларри.
   – Вы же знаете, как говорит мистер Стоун, – тихо и быстро. А Ларри этот не знал, что надо все в точности запоминать и исполнять. «Да, сэр, да, сэр», – все повторяет. «Ты все понял? – спрашивает его мистер Стоун. «Да, сэр, да, сэр», – отвечает этот лопух, не уразумев ни слова, но полагаясь на нас, что мы ему все растолкуем. «Так что он велел делать?» – спрашивает он после, когда дворецкий отошел.
   Женщины слушали, поглядывая на круг сыра и молча прикидывали, может ли в желудке поместиться еще кусочек. Мужчины потягивали портвейн и попыхивали трубками.
   Тут прибежал сверху Чарльз и распорядился отнести еще несколько графинов. Рита бросилась наполнять графины охлажденным морсом, а Чарли устроился на ее место немного перекусить. Лиззи сидела, подперев щеку рукой. Краем глаза, не поворачивая головы, она могла видеть Чарльза. Сарра перехватила один из этих украдкой брошенных взглядов, и лицо ее стало злым.
   – Удивительное дело! – громко заговорила она, обращаясь к Лиззи. – Поглядеть, как ты ешь и пьешь, так можно подумать, что ты сюда поправляться приехала, – шутка вызвала дружный смех, и сидевший рядом красночубый паренек, осмелев, обхватил Лиззи за талию, сжал руки и сказал:
   – Лиха беда – начало, а там, глядишь, ты и нам нос утрешь…
   Но, развеселившись, он никак не ожидал, что она, тихая с виду девчонка может показать характер, и был совершенно ошарашен, когда крепкая затрещина опрокинула его на скамью.
   – Ах ты дрянь! – завопил он. – Ты что, шуток не понимаешь?!
   Но Лиззи уже вся кипела от гнева. Пылая негодованием, она почти не слышала, как кричали ей рассерженные конюхи: «Паршивая грязнуха, судомойка, злючка!»
   – Ничего, – сказала миссис Лонг. – Эти наглые мальчишки будут знать, что столовая для прислуги – это им не шорный сарай. Их бы вообще не следовало пускать сюда.
   Чарли потерянно молчал. Вступиться ему не позволяла гордость: ведь девушка его не замечала. И сочувствие к Лиззи, которую задевали парни, охватывало его.
   – Не пора ли нам разобраться с лотереей? – спросила Сарра Чарльза, который в прошедший выходной был избран крупье.
   Такая традиция среди слуг Гроули-холла – проводить раз в месяц лотерею – жила уже давно. Кто ее ввел, не помнили даже старожилы. Так вот, розыгрыш уже прошел, а призы распределены еще не были – возникла запарка с подготовкой конференции. И, если быть честным, то надо было бы обождать денек; когда гости разъедутся. Но Сарра специально дразнила Чарли и Лиззи, не давая им покоя.
   – Хорошо, – ответил Чарли. – Сейчас схожу за тетрадкой с записями взносов.
   – Ты как пойдешь за тетрадкой – только тебя и видели – заворчала Сарра. – Скажи лучше, сколько я выиграла?
   – Три шиллинга, или около этого, – уверенно ответил Чарли.
   – А эта Плимутская сестричка, или как там ее? – Сарра ткнула пальцем в Лиззи.
   Лиззи принадлежала к религиозной общине Плимутских братьев во Христе и это обстоятельство, став предметом насмешек прислуги, доставляло ей иногда горькие минуты.
   – Придержи язык, Сарра Тикет, – произнес Чарли.
   – Будто мы не видели, как ты бегаешь за ней хвостом, – вот потому ты ее и защищаешь. Ты что же, нас за дураков считаешь? Вот уж, где бы я ни работала, а такого не видала, чтобы лакей гулял с судомойкой, да еще с сектанткой!
   – Ну, ты, потише! Не смей трогать мою религию! – Лиззи вскочила, но Чарли схватил ее за руку.
   – Не обращай внимания, пусть себе мелет языком…
   – Ишь, ты! Не обращай внимания, значит? Чтоб такая особа… Она даже не служила до этого нигде. Верно, ее взяли из какого-то работного дома – так, вроде, это называется…
   – Я не позволю ей оскорблять меня! Не позволю! – кричала Лиззи, дрожа от ярости.
   – Подумаешь, важная птица – оскорбили ее! – уперев руки в бока, выкрикивала Сарра.
   – Вот что я тебе скажу, Сарра Тикет, – миссис Лонг угрожающе поднималась из-за стола. – Я запрещаю тебе дразнить эту девушку. Ты нарочно ее бесишь, чтобы она сделала что-нибудь не так, а ты тогда ухватишься за это и побежишь жаловаться мистеру Стоуну… Пойдем отсюда, Лиззи, пойдем со мной. Пускай делят свои выигрыши, если им охота. Я-то знаю, что это никогда не приводило к добру.
   Вкусная еда, вино и приятная музыка совсем разгорячили гостей лорда Гроули. Фрау Эльза заканчивала третий романс. Несколько делегатов сгруппировались вокруг небольшого столика и следили за четвертым коном бриджа. Сэр Джеймс стоял у камина, опершись о него плечом и сложив на груди руки. Это была его любимая поза. Так он отдыхал. Треволнения и споры ушли в прошлое. Прекрасная женщина пела в его доме, время от времени одаривая его лукавым искристым взглядом.
   Стоун давно вернулся в салон с графином в руках и следил, чтобы у всех гостей были прохладительные напитки. Конечно, «следил» – это сказано будет не точно. Скорее, присутствовал с графином в руке. Чарльз прибежал запыхавшийся и, одернув смокинг, стал ревностно помогать лакеям.
   – Стоун! – громким театральным шепотом позвал Питера Филипп Хадсон, стараясь не мешать фрау петь.
   – Да, сэр, – бесцветно ответил Питер.
   – Я бы хотел продолжить наш разговор. О природе.
   – Да, сэр, я к вашим услугам.
   – По-моему вы правы, – Хадсон широко улыбнулся. – Надо будет приехать весной, когда тут все только расцветет.
   – Конечно, сэр, – Питер автоматически отвечал.
   – Но у меня, вы знаете, есть интерес к бойцовским рыбкам. Это, я бы сказал, скорее, страсть, – Филипп опять улыбнулся, заговорщицки подмигнув Стоуну. – У вас все в порядке? – спросил он Питера, заметив его остановившийся взгляд.
   – Да, да, все в порядке.
   – Вы, случайно… Может быть, недомогание?
   – Может быть, чуть-чуть устал, сэр.
   Фрау фон Мюльц закончила пение и, сделав изящный поклон слушателям, сияя от радости, что ее пение понравилось, протянула обе руки и пошла навстречу лорду Гроули. Сэр Джеймс сделал два шага и, тоже протянув руки навстречу Эльзе, благодарно принял ее нежное рукопожатие. Они улыбались друг другу и, казалось, никого вокруг не замечали. Лорд наклонился и трепетно поцеловал ласковые белые ручки фрау Эльзы.
   Лакеи засуетились, разнося графины с морсом.
   – Очень, очень приятно, – только успел сказать Гроули своей очаровательной гостье, как к ним подошел мистер Льюис.
   Эльза надменно повела плечами и отошла в глубину салона.
   – Я надеюсь, что в наших отношениях ничего не изменилось, – сказал Джек, протягивая лорду Гроули руку. – Никаких неприятных воспоминаний мы с вами не оставим в душе.
   – Да. Это нормальный, честный бой, – улыбнулся сэр Джеймс и крепко пожал руку Льюису.
   – Я хочу, сэр, чтоб вы знали: я уважаю англичан. Я вырос здесь, учился. Меня еще ребенком привозили сюда, здесь мои корни. Я чувствую Британию своим домом.
   – Я рад, сэр Льюис встретить в вашем лице достойного соперника, – еще раз крепко пожал руку американцу лорд Гроули.
   Стоун с графином застыл у камина, будучи не в состоянии сообразить, куда он шел и зачем.
   – Все в порядке, Стоун? – сэр Джеймс заметил, что Питер не в своей тарелке.
   – Да, сэр, все в полном порядке.
   – Не простуда ли у вас начинается, Стоун?
   – Да нет, сэр. Просто тяжелый день выдался.
   – Да, тяжелый, – согласился сэр Джеймс. – Для вас и для меня. Вы молодец, Стоун.
   – Спасибо, сэр.
   Старичок Моунт добрался, наконец, до бриджа и захватил сразу два места за столом.
   – Гроули! – позвал он лорда через весь зал. – Иди-ка помоги старику оттрепать эту пару зеленых мальчишек! – он указал на Хадсона и его напарника, тасовавшего колоду карт.
   – Иду, Дэйв, иду, – сэр Джеймс направился к столику.
   Прострация, в которой находился Питер, не позволяла ему четко выполнять свои обязанности. Он, как отшельник, блуждал по салону, держа в руке полупустой графин с морсом. Не замечая ничего вокруг, он вышел в коридор, соединявший музыкальный салон с библиотекой.
   – Мистер Стоун, – позвала Эмили, заметив, что он не в себе. – Пришел доктор. Просит вас.
   – Да, миссис Томпсон, пойдемте.
   Доктор вытирал белые большие руки крахмальной салфеткой и укладывал в саквояж какие-то инструменты.
   – А, Стоун, – встретил он Питера мрачным кивком. – Мои соболезнования, мистер Стоун. Удар. Жестокий удар. Сердце не выдержало. Еще раз примите мои соболезнования.
   – Благодарю вас, сэр.
   Питер прошел к отцу. Тот лежал прямо и напряженно. Вокруг уже все было убрано, комната стала еще более пустой и неуютной. Узкая железная кровать стала последним прибежищем этого гордого настрадавшегося человека. Питер осторожно провел тыльной стороной ладони по лбу усопшего, словно пытался ощутить последнее тепло, исходящее от грузного тела отца. Все молчали. Первым нарушил тишину Стоун.
   – Доктор! – сказал он сосредоточенно. – У нас в гостях один уважаемый иностранный джентльмен. Ему требуется ваша помощь.
   – Что с ним, Стоун?
   – Ноги, сэр. Вы сразу поймете на месте. Я провожу вас к нему.
   – Это так срочно?
   – Да, сэр. Джентльмен испытывает боль.
   Мужчины гуськом вышли из комнаты в коридор, где толпились слуги и лакеи.
   – Мои соболезнования, мистер Стоун, – проговорила Эмили, когда Питер поравнялся с ней.
   – Спасибо, миссис Томпсон, весьма любезно с вашей стороны.
   Он, не останавливаясь, прошел вперед. Потом круто развернулся и сказал:
   – До свидания, миссис Томпсон. Еще раз благодарю, – и, не оглядываясь более, удалился вслед за врачом.
   Любовь к богу и любовь к ближнему – вот простые жизненные правила, которыми привыкла руководствоваться Лиззи. Протестантское воспитание сочеталось в ней с живой, пылкой натурой. Человек – это, прежде всего, человек, а потом уже христианин. И Лиззи была, прежде всего, молоденькой девушкой. Ей шел двадцатый год. Жизнь била в ней ключом. Теперь ей уже не казалась непосильной работа, и молодая кровь бурлила в ее жилах. За работой, поглядывая в окно на двор, Лиззи радовалась всему, что видит и слышит: молодым птицам, перекликавшимся в ветвях могучих деревьев, садовнику, сновавшему туда-сюда, котятам, играющим на солнцепеке, лошадям, возвращающимся с полей. Лиззи любовалась красавцем-скакуном лорда Гроули, которого после прогулки привязывали к вбитому в стену крюку, – мальчишка-жокей в жилетке и закатанных по колено штанах охаживал коня хлыстом и приводил к повиновению, если тот начинал лягаться и закусывать удила, почувствовав щекочущее прикосновение мокрой щетки к животу.
   День ото дня Лиззи чувствовала себя все счастливее. Она не волновалась больше оттого, что миссис Лонг не хотела обучить приготовлению желе, да и язвительные замечания Сарры уже не задевали ее, как бывало. У Лиззи по-прежнему не было ни гроша, не хватало денег даже на самую необходимую одежду, и в повседневности случались всякие мелкие огорчения, но теперь бывали минуты, которые вознаграждали ее за все, несмотря на то, что ей так и не было известно, что готовила ей судьба. Останется она в Гроули-холле, или ей придется покинуть этот райский уголок?..
   Она мыла посуду, чистила ножи, а покончив с этим, – должна была нашинковать капусту, нарезать лук, почистить картофель, наполнить водой кастрюли, принести угля для плиты… Лиззи очень старалась, не приседала ни на минуту и все время со страхом ждала появления мистера Стоуна, который часов около десяти должен был спуститься на кухню, чтобы отдать распоряжения насчет обеда. Иногда приходила мисс Томпсон и тогда Лиззи не так тряслась от страха, потому что мисс Эмили была добрая женщина и никогда не ругала Лиззи.
   Она, наверное, неплохо бы справлялась сегодня со своими обязанностями, если бы не второй завтрак, который подавала в столовую. Она еще не знала твердо, где какая посуда стоит и для чего предназначена.
   Мисс Томпсон сделала ей замечание за то, что она не успела согреть тарелки, да к тому же еще перепутала, какие подаются в господскую столовую, а какие – слугам.
   Ровно в десять мистер Стоун вошел в кухню и все вокруг притихло. Он никогда не повышал голоса, но его ровной бесцветной речи боялись сильнее, чем окрика миссис Лонг. Лиззи услышала, как повариха жалуется на то, что новая судомойка сразу по прибытии отказалась приступить к работе. Однако мистер Стоун сказал, что не желает больше выслушивать никаких жалоб. За четыре месяца в доме сменились три судомойки, и с этой новой миссис Лонг придется ужиться и как-нибудь примириться с ее недостатками. Тут позвали Лиззи.
   – Мне сказали, Коллис, – так, кажется, вас зовут? – тихо заговорил мистер Стоун, – что вы как только приехали, отказались исполнить распоряжение миссис Лонг и даже покинули кухню.
   – Я только сказала миссис Лонг, что мне надо переодеться во что-нибудь, потому, что если кто беден и у него не так много платьев, чтобы…
   – Так у вас нет платьев?
   – У меня их не так много, сэр, и то, что на мне – это все что у меня есть…
   – Мисс Томпсон, – обернулся мистер Стоун к экономке, стоявшей позади с блокнотом и карандашом, – подберите девушке все необходимое для работы.
   – Да, сэр.
   – А вы, Коллис, покажите, на что способны. Мы ждем от вас хорошей работы.
   Эта беседа окрылила Лиззи, она с удвоенной энергией взялась за дело. Почти каждый день наведывался Чарльз. Проходя через буфетную, он обычно задерживался возле девушки и расспрашивал, что слышно нового. Как-то раз он подошел во дворе, когда Лиззи выбивала ковер.
   – Тебе до скончания века не выбить этого ковра, – сказал Чарльз. – Давай-ка я.
   После некоторого колебания Лиззи отдала ковер, который Чарльз со зверским видом стал колотить о стену.
   – Вот, – говорил он, – вот как надо выбивать ковры. Теперь в нем нет ни пылинки.