Кинг Эмилия. Чисто английские вечера

   На ратуше часы пробили десять.
   – Мне пора, Стив, – негромко сказала Эмми.
   Она поправила звонок, стряхнула с плаща капли дождя и, пройдя несколько шагов, легко села в седло.
   Бенсон стоял у края тротуара не замечая, что в двух шагах от этого места есть навес и там можно было бы прекрасно укрыться от дождя.
   Камин в буфетной, распространял тепло и запах смолистых поленьев. Лорд Гроули полулежал на покатой кушетке с томиком Вольтера. В последнее время он все чаще прибегал к сентенциям саркастичного француза. Его ирония, неожиданные гиперболы и свежие яркие сравнения так подавали мысль, – с такой неожиданной точки зрения, что сэр Джеймс во время чтения, бывало, вздыхал, завидуя живости ума великого человека.
   Питер Стоун подкатил к кушетке лорда высокий сервировочный столик, на верхней крышке которого компактно размещался скромный ужин.
   – Ах, это вы, Стоун? – оторвался от книги хозяин, не изменив позы.
   – Да, милорд, ужин.
   – Который час, Стоун?
   – Без двадцати минут девять, сэр. У нас все готово.
   – Хорошо, я скоро пойду одеваться к приему.
   – Что-нибудь еще, милорд?
   – Что?.. А, Стоун… Нет, нет… Нет, благодарю, Стоун.
   Сэр Джеймс заметно постарел. События последних десяти-пятнадцати лет сильно отразились на его внешнем облике. Нет, он не потерял царственной осанки, острого ума искушенного полемиста и светского лоска на по-прежнему многолюдных и пышных приемах. Но что-то неуловимое ушло. Похоже было, что лорд Гроули не вполне доволен финальной частью своей жизни и эта мысль его все более беспокоит. Наверное, многие в конце жизни пытаются подвести итоги. Вот тут-то и поджидает людей честных и требовательных к себе несоответствие дебета и кредита. То пресловутое сальдо, которое зачастую бывает не в пользу хозяина жизни и судьбы.
   Стоун шел через парадный вестибюль, направляясь в ту половину дома, где прислуга хлопотала вокруг огромного стола. У парадной двери снаружи послышалась какая-то возня, затем шорохи и стук медного молотка на шарнире. Стоун коротко взглянул в боковое окошко, позволяющее видеть того, кто стоял перед дверью, и поспешно подошел к щеколде.
   Тяжелая входная дверь мягко пошла внутрь вестибюля и в проем торопливо вошли два молодых человека. За спиной у них не на шутку разбушевалась стихия. Шум дождя, шелест могучих крон, журчание ручьев и перекрывающий все это оглушительный гром сопровождали появление посетителей. С плащей и шляп вновь прибывших ручьями лилась вода, собиравшаяся на узорном каменном полу вестибюля сверкающими лужицами.
   – Мистер Хадсон, добрый вечер, – приветствовал одного из вошедших Стоун, помогая мужчинам снять промокшую одежду. В руках второго посетителя был небольшой чемоданчик и футляр, напоминавший по форме пишущую машинку. Стоун безошибочно определил в этом человеке слугу.
   – Стоун! Здравствуйте.
   – Добро пожаловать, как дела?
   – Если бы не дождь, все было бы прекрасно. А у вас тут какие новости?
   – Все прекрасно, сэр, все хорошо.
   – Я все перепутал, и вот так неожиданно свалился всем на голову… Как вы думаете, лорд Гроули сможет приютить меня на ночь?
   – Думаю, что это возможно, сэр.
   – Я надеюсь, сегодня ничего особенного здесь не организуется, я не стану помехой?
   – Сэр Джеймс ждет к ужину нескольких джентльменов.
   – Тогда передайте, что мне только нужно дописать свою колонку в завтрашний номер. Я буду тихо сидеть и работать и не высовываться.
   – Как чувствует себя ваш дед, сэр Уильямс?
   – Великолепно. Думаю, что я старею быстрее, чем он. А кого сегодня ждут?
   – Не представляю, сэр.
   – Совсем не представляете?
   – Абсолютно, сэр.
   – Ну, в любом случае лучше не высовываться, – повторил молодой человек и уверенно пошел в боковой проход, демонстрируя отличное знание дома.
   За ним, подхватив вещи, заспешил сопровождающий.
   Питер Стоун шел по толстой ковровой дорожке парадной части здания. Коридор был длинный, а мысли дворецкого еще длиннее, поскольку они не оставляли его в последнее время ни на миг.
   Питер любил этот старый дом – красные кирпичные стены, потемневшие от времени, но ничуть не осевшие, не истрескавшиеся. Просторные комнаты с высокими лепными потолками, темные дубовые панели и блестящие столы. А эта настоящая минута словно озарила дом еще и каким-то печальным величием, оттого, что долгих девяносто лет он укрывал в своих стенах столько людей. Казалось, тут все живет и дышит – стены, комнаты, стулья, столы, даже влажное махровое полотенце, свисающее над ванной на половине прислуги, даже разбросанные в кабинете книги, бумаги.
   Питер уже признался себе, что в горькой своей решимости он больше всего хотел сбежать от этой женщины, которую любил. Из плена этой любви он и жаждал вырваться, чувствуя себя в западне. Все напоминало о ней, любая комната, любое дерево в парке было связано с ней, с ее голосом, смехом, слезами или взглядом. Он хотел бежать от постыдных, как ему казалось, воспоминаний, от яростных споров с самим собой, от душевного смятения, чуть ли не безумия, которое нарастало в нем.
   Но сколько бы он ни корил себя за малодушие, безволие и пассивность – он убедился, что забыть ее не может. Только о ней и думал ежечасно, непрестанно. Опять и опять вспоминал ее: румяную, веселую, неизменно добрую и великодушную. Вспоминал встречи, которые он так часто портил своим невыносимым характером и мучительно по ней тосковал.
   Подойдя к ее двери, Питер легонько постучал.
   – Войдите.
   – Мисс Томпсон. Мистер Хадсон только что прибыл. Вдруг. Нежданно-негаданно.
   Эмили смотрела на него и молчала. Ей было приятно его смущение и неловкость, которую он испытывал в ее присутствии.
   – Я, думаю, ему надо отвести его обычную комнату. Я этим займусь до отъезда. А вы… Куда-то уходите?
   – Да. Сегодня четверг, мистер Стоун.
   – Конечно, конечно, четверг. Да, разумеется, я забыл.
   – Что-нибудь случилось?
   – Нет-нет. Просто должны прибыть гости…
   – Мы с вами, мистер Стоун, согласились, что четверг – у меня свободный день. Но если я вдруг случайно понадоблюсь…
   – Да, нет, нет, мисс Томпсон. Все в порядке…
   Питер понимал, что разговор исчерпал себя, но никакого предлога задержаться подле нее не находилось. Вздохнув и смутившись, он повернул к двери.
   – Мистер Стоун.
   – Да.
   – Я хотела вам кое-что сказать. Мой друг, человек, с которым я сегодня встречусь…
   – Мистер Бенсон? Разумеется, я знаю.
   – Он предложил мне выйти за него замуж.
   Тишина, которая нависла, сдавила Питеру виски так, что ему казалось: ни секунды больше вынести нельзя.
   – И я размышляю над этим.
   – Понятно, – превозмогая душевную боль, стараясь говорить ровно, промолвил Питер.
   – Он переезжает в западную часть Англии. Я пока размышляю, и решила сообщить вам о сложившейся ситуации.
   Что тут сказать? Он в своих метаниях постиг кое-какие истины, которые каждый должен открыть для себя сам. И он открыл их: через испытания и ошибки, через заблуждения и самообман, через собственную несусветную глупость, потому что был иногда неправ, себялюбив, полон порывов и надежд, безоглядно верил и отчаянно запутывался.
   И каждая постигнутая истина оказывалась такой простой и самоочевидной, что он только диву давался – как можно было этого не понимать! А все вместе они соединились в некую путеводную нить, что протянулась далеко назад, в прошлое, и вперед, в будущее. Порой ему казалось: пожалуй, можно стать истинным хозяином своих чувств, своей судьбы. Ведь теперь он точно знает, к чему надо стремиться. Но вот куда это чувство его заведет – как знать?
   – Что вы скажете на это? – спросила Эмили, почувствовав, что пауза затянулась.
   – Да, да. Благодарю.
   Он не нашелся, что ответить, но оглушительная новость подсказала, он Эмили теряет. Теряет навсегда…
   – Весьма любезно с вашей стороны, мисс Томпсон, что вы поставили меня в известность. Я еще раз вас благодарю. Надеюсь, вы проведете весьма приятный вечер сегодня, мисс Томпсон.
   Питер слегка поклонился и поспешно вышел вон. Скрыть от женщины свое настроение трудно, так же трудно, как помешать музыке тронуть человеческое сердце. А уж если женщина после тяжелых страданий впервые узнала счастье любви, тогда как бы ни пытался ее возлюбленный скрыть от нее свою душу, он этого не сумеет. И почти всегда любовь ее так самоотверженна, что она и виду не подаст, будто догадывается о чем-то.
   Поведение Питера совершенно ясно открыло Эмили то, о чем она смутно догадывалась и во что не могла до конца поверить: он любит ее, и ее поступки ему не безразличны. Но что ему мешает? Что стоит между ними? Какая тайна?
   Дверь в буфетную тихо отворилась и лорд Гроули, сидевший в задумчивости все в той же позе, в которой некоторое время тому назад его оставил Стоун, поднял голову, заметив тень на полу.
   – Добрый вечер, сэр. Что-нибудь особенное сегодня?
   – О, Хадсон…
   – Ваши гости какие-нибудь интересные люди?
   – Не думаю, что это тебе было бы интересно, Фил.
   – Значит, я не могу присутствовать.
   – Где?
   – Там, где вы будете принимать гостей?
   – Фил, я сейчас распоряжусь, чтобы тебя покормили. Зачем ждать общего ужина?
   – Это что, сугубо конфиденциальная встреча?
   – Стоун все сделает в лучшем виде. Сегодня хороший ужин, Филипп.
   – Значит, никак?
   – Ни в коем случае. Чтобы такие как вы – журналисты, ищейки – совали свой нос? Ну, нет! Как только доешь – иди в свою комнату и не высовывайся.
   – Да, это особый случай, действительно.
   Казалось, Хадсона ничуть не смутил столь бесцеремонный отказ. Он кивнул, улыбнулся и, легко ступая по турецкому ковру, вышел из буфетной.
   На мокрых стеклах вестибюля запрыгали узкие лучи фар подъезжающих к дому автомобилей. Стоун бросился к парадной двери. По главной лестнице спускался лорд Гроули. Он был одет для официальной встречи. На лице у него не было и тени тех размышлений, что одолевали его накануне. Первым вошел плотный крепкий мужчина в отличном вечернем костюме. За ним торопливо семенил секретарь, защищая патрона огромным зонтом. Дальше какой-то высокий прямой господин и другие гости, приехавшие одновременно на шести машинах. Скорее всего, они где-то встретились и дальше ехали вместе. Стоун и лакеи споро принимали у гостей плащи и зонты.
   – Добрый вечер, господин премьер-министр, – приветствовал главу кабинета лорд Гроули.
   – Извините, сэр, мы задержались.
   – Здравствуйте, очень рад вас видеть, – лорд пожал руку премьеру и перешел к другим гостям.
   Высокий прямой господин слегка согнулся при рукопожатии, но спина его осталась прямая, как будто способность гнуться ею была давно утрачена.
   Гости хлопотали вокруг своих мокрых вещей? отряхивали головные уборы, зонты. Машины заурчали и пятна света, остановившиеся, пока выходили пассажиры, поползли по фасаду здания в направлении внутреннего дворика.
   Полтора десятка важных и чопорных мужчин стали вслед за сэром Джеймсом подниматься по лестнице в парадный кабинет.
   – Прошу вас, проходите, господа, – приглашал всех сэр Джеймс.
   – Благодарю, милорд, – за всех ответил премьер-министр. На площадке, где лестница делилась на два симметричных рукава, на стене висела большая картина. Она-то и привлекла внимание главы правительства.
   – Да это у вас не Ван-Дейк ли? – с горящим взором коллекционера спросил премьер.
   – Да, сэр, – подтвердил лорд Гроули. – По левой стороне фламандцы, а по правой – Италия.
   – Теперь я понимаю, господа, почему сэр Джеймс так редко приглашает нас к себе, – пошутил премьер. – Он боится за свою коллекцию. Среди нас люди не вполне надежные, с этим я тоже согласен.
   Все гости засмеялись, оценив двусмысленность шутки главы кабинета, и, оживленно беседуя, поднялись на второй этаж, где их уже ждали лакеи, те распахивали смежные двери в библиотеку.
   – Великолепно, великолепно, – не мог успокоиться премьер, поднимаясь по «итальянской» лестнице. – Вы просто Гобсек, сэр, никому не позволяете любоваться своими сокровищами!
   В группе прибывших выделялся высокий прямой джентльмен. Его-то и представил, наконец, премьер-министр хозяину дома, когда все прибывшие вошли в кабинет и двери закрылись.
   – Посол, – назвал он гостя только по должности. – Лорд Гроули, – последовал кивок в сторону сэра Джеймса.
   – Очень приятно, – мужчины обменялись рукопожатиями.
   Встреча началась.
   – Господа, – обратился к присутствующим посол, когда все разместились за длинным столом заседаний в правой части комнаты. – Господа, позвольте мне изложить точку зрения моей страны на ситуацию в Европе. События, происходящие сейчас на восточной и южной наших границах ни в коем случае нельзя рассматривать, как агрессию и аннексию. Всегда в мире были главные, основные державы, основные народы, нации и второстепенные, промежуточные образования, не имеющие ни полноценной государственности, ни достаточно развитой культуры, техники, устройства общества. Всегда так было. И не правы те, на наш взгляд, кто считает, что мы пытаемся втянуть Великобританию в войну, да еще с какой-нибудь второразрядной страной.
   – Верно, – вмешался премьер. – Да вся Чехословакия вряд ли стоит жизни хотя бы одного из наших молодых людей.
   – В конце концов, немцы просто войдут на свой задний двор – и все, – бросил реплику атташе по науке.
   Лорд Гроули молчал с непроницаемым видом и в дискуссию не включался. По-видимому, не все в направлении, которое намечалось, его устраивало.
   – Фюрер – человек мира, – продолжил посол. – Но он не позволит маленькой второразрядной стране показывать язык тысячелетнему имперскому рейху! – в левой стороне комнаты был накрыт большой овальный стол, сверкавший крахмальной белизной скатерти и гранями хрусталя.
   Некоторые гости с интересом прислушивались к развитию разговора, но и с не меньшим интересом приглядывались к изумительной красоте сервировки и щедрым закускам, в изобилии представленным на столе.
   – Господа, – сэр Джеймс уловил в беседе чуть заметную паузу. – Прошу перейти к столу, где наша встреча получит дополнительный энергетический толчок.
   Все охотно согласились и перешли за овальный стол, в центре которого возвышался большой букет свежих, только что срезанных цветов. Питер Стоун убедился, что здесь все в порядке, что-то шепнул своему помощнику и вышел из комнаты. В коридоре второго этажа в нишах между колоннами стояли ливрейные лакеи, деля коридор на шесть равных частей. В одном месте он заметил, что человека в нише нет. Когда Питер подошел к этому месту, выяснилось, что лакей просто отступил глубже в нишу и, прислонившись к стене, мирно дремал. Дворецкий похлопал его по плечу, чем чрезвычайно напугал.
   – Не спать, не спать, что это вы?
   В это время внизу у парадных дверей раздался стук снаружи, а потом звонок и опять стук. Питер поспешил на шум. Когда он сбежал с лестницы, слуги первого этажа уже отперли одну створку, в проеме которой была видна Эмили Томпсон в сопровождении двоих полисменов. Один из них держал над ней большой черный зонт.
   – Мистер, вы можете подтвердить, что эта женщина работает у вас?
   – Конечно. Это мисс Томпсон, она здесь, в Гроули-холле экономка.
   – Благодарю вас, сэр, – сказала спокойно Эмили.
   – Разумеется, мисс Томпсон, – кивнул полисмен, старший по званию. – Но вы сами понимаете, безопасность – есть безопасность. Мы сегодня работаем в особом режиме.
   – Спасибо, сэр, я могу идти?
   – Безусловно, мисс Томпсон, безусловно, – подтвердил полисмен.
   Дверь плотно затворилась, Стоун накинул щеколду, и только теперь обратил внимание на изрядно промокшую Эмили.
   – Надеюсь, вы приятно провели вечер?
   Она приводила себя в порядок у высокого зеркала и что-то тихонько буркнула в ответ.
   – Что? – насторожился Питер. – Вы приятно провели вечер?
   – Да, вы хотите знать, что там произошло?
   – Нет, мисс Томпсон. Я должен вернуться наверх. Там происходит весьма и весьма важная встреча.
   – Весьма важная, говорите? Так знайте: я приняла его предложение.
   – Что?
   – Я приняла предложение о браке со стороны мистера Бенсона.
   – Поздравляю вас, – потерянным глухим голосом пробормотал Питер.
   – Я готова известить вас об уходе, но если вы отпустите меня раньше, я буду вам только благодарна. Мистер Бенсон собирается уехать через две недели.
   – Я сделаю все, что смогу, мисс Томпсон. А теперь, простите.
   Питер круто повернулся и собрался уходить. Это был удар, удар сильнейший, и оставаться здесь, когда в любую секунду она могла увидеть его слабость, его досаду и гнев, он не могли при каких обстоятельствах.
   – Мистер Стоун, – сказала Эмили внятно.
   Питер застыл на месте, а затем медленно обернулся, как бы находясь в нерешительности.
   – Должна ли я понимать, что после стольких лет знакомства вы ничего больше не хотите мне сказать?
   – Ну, мои самые теплые поздравления… – промямлил скороговоркой Питер.
   – А вам известно, что вы, мистер Стоун, были весьма важной фигурой для мистера Бенсона и для меня?
   – Вот оно даже как? – искренно удивился Питер.
   – Я рассказывала о вас всякие вещи, разные случаи из вашей жизни. О ваших привычках, например, манере поведения, характерных жестах. Ему это было очень интересно. А в особенности, то, как вы зажимаете нос, когда перчите какое-нибудь блюдо.
   – Да, это, наверное, действительно смешно.
   Вот тут его и накрыла волна нестерпимой муки, от которой он пытался убежать в начале разговора. Звуки куда-то ушли, заглохли. Одна единственная звенящая нота явилась из ниоткуда и буравом вворачивалась в его сознание. Все, все… Короткое слово билось в мозгу, от частого повторения теряя смысл, но от этого становясь все непереносимей…
   Эмили увидела, как он побледнел и с остановившимся взглядом пошатнулся. Она инстинктивно сделала движение к нему.
   – 01 – протянул он, сам не замечая, что стонет. – Прошу прощения, мисс Томпсон, я должен откланяться, меня ждут дела.
   Питер медленно повернулся и, усталый и разбитый, стал удаляться от Эмили. Она сжала кулачки и, закусив губу, смотрела ему вслед. Он уходил, и вместе с ним уходила надежда, все, что было хорошего у них, вся борьба их характеров, их противоположных начал.
   «Не знаю, кто победил, – подумала Эмили в ту тяжкую минуту, пока слезы не парализовали ее душу. – Я, во всяком случае, проиграла!» Сейчас, в последнем разговоре, она была дерзка, груба, безжалостна. Она бросила на чашу весов весь сарказм, чтобы вывести его из себя, заставить страдать так, как страдает она. Она ненавидела его и любила сильнее и сильнее. Как это мучительно своими руками убивать свою же любовь! Никому такого не пожелаешь!
   Питер был раздавлен. Он слабо ориентировался в пространстве, он просто не мог в таком виде возвращаться на прием. Требовалась передышка, хоть на пять минут. Ему было необходимо попробовать восстановить остатки разорванного в клочья душевного равновесия.
   Стоило закрыть глаза, и он видел перед собой ее в бликах от камина. Снова испытывал блаженную дрожь, как тогда, когда она прижалась к нему в душевном порыве. Чувствовал, как глаза ее манят, притягивают к себе! Она просто колдунья, синеглазая, темноволосая колдунья! И у нее есть власть зажигать лихорадку в крови. Он до сих пор не понимал, как сумел не упасть перед ней на колени тогда же, в пятнах света от пламени, как не обнял ее, не спрятал лицо в коленях. Почему не сделал этого? Но думать об этом было нельзя.
   Он знал, что начни думать – и его будет разрывать на части, тянуть в разные стороны между разумом и желанием, жалостью и страстью. А он всеми силами души стремится лишь к одному: сберечь упоительное сознание, что он глубокой осенью вдруг почувствовал весну. Невероятно, что она испытывает к нему такие чувства, но и ошибиться было невозможно.
   Ему сейчас необходим был собеседник, он не мог оставаться с собой наедине. Это было невыносимо – заглядывать в могилу его собственной любви. Он бесцельно брел длинными коридорами дома Гроули и только после третьего поворота его привлек какой-то необычный для этих стен сухой треск. Звук исходил из-за двери молодого Хадсона и с неравными промежутками продолжался без перерыва.
   Фил Хадсон сидел на низеньком диване, перед ним на таком же невысоком столике стояла пишущая машинка, а сам хозяин машинки безостановочно, гоняя из одного угла рта в другой сигару, бешено строчил какой-то текст.
   – А, Стоун, это вы, – безразлично проговорил Филипп, не отрываясь от работы. Руки у него были заняты машинкой, а дым от сигары все время норовил попасть в глаза, поэтому журналисту приходилось строить невероятные гримасы и прищуриваться, чтобы избежать дыма.
   Питер молча поставил принесенное на край стола.
   – Бла-го-да-рю вас, – в растяжку сказал Хадсон, боясь отвлечься от текста и потерять мысль.
   Он, звонко щелкая клавишами, закончил абзац и поднял голову.
   – Мы же с вами друзья, Стоун?
   – Конечно, сэр.
   – Вы не смогли бы выпить со мной того, что в этом графине? Посидеть, поболтать?
   – Нет, сэр, спасибо.
   – Все в порядке, Стоун?
   – Да-да.
   – Действительно все в порядке? Может быть, вам плохо?
   – Нет, сэр. Может быть, немного устал…
   – Я уверен, что вы устали. Уже почти час ночи.
   Филипп решительно встал, обошел столик с машинкой, выкатил из угла большое мягкое кресло и, стоя за спинкой этого кресла, обратился к Питеру:
   – Так, Стоун. Я хочу, чтобы вы присели со мной…
   – Но, сэр…
   – Садитесь и слушайте, раз не хотите беседовать со мной.
   Он решительно подошел к двери и закрыл ее на засов.
   – Я не случайно сегодня приехал сюда, – продолжал Филипп, чуть понизив голос. – Мне сообщили о том, что происходит сейчас там, в кабинете.
   Питер медленно поворачивался лицом к Хадсону по мере его перемещений по комнате. Филипп внезапно прервал себя и подошел к дворецкому.
   – Присядьте, Стоун, присядьте, – он легонько попытался усадить Питера в кресло. – Я пытаюсь говорить с другом, а вы стоите здесь с подносом и готовы, похоже, в любой момент ретироваться.
   – Хорошо, – кротко согласился Питер и уселся в кресло, положив поднос и салфетку себе на колени.
   – Вот так немного лучше, – улыбнулся Хадсон. – Я думаю, что премьер-министр находится там, в библиотеке.
   – Премьер-министр, сэр? – слабо изобразил удивление Питер.
   – Да, вам нет необходимости подтверждать либо отрицать. Премьер-министр, министр иностранных дел и посол Германии. А о чем они говорят, вы не знаете. Стоун?
   – Боюсь, что нет, сэр.
   – Вам это что, Стоун, совершенно безразлично? Никакого любопытства не испытываете по этому поводу?
   – Понимаете, мистер Хадсон, я не должен испытывать любопытство ни по какому поводу.
   – А если вдруг я вам скажу, что лорд Гроули пытается уговорить главу нашего правительства вступить в пакт с этими государственными преступниками из Берлина?
   – Я думаю, сэр Джеймс действует из наилучших побуждений…
   – Так вот почему вы во всем его защищаете? – вскрикнул Хадсон, как от укола. – Значит, по-вашему, он абсолютно чистоплотен, а его используют в грязных целях!?
   – Я, мистер Хадсон…
   – Так пусть вам станет известно, что наш лорд – это самая ценная пешка у нацистов в Англии в последние несколько лет. Именно потому, что он человек чести, порядочный и неподкупный.
   – Я вас понимаю, сэр. Лорд Гроули все время пытается добиться прочного мира для нашей страны.
   – Да, Стоун, пытается, – Филипп немного успокоился, – но на их жесточайших условиях. Помните, мистера Льюиса, американца, приезжавшего года три назад? Тогда была здесь конференция. Помните – ведь вы были на встрече – он назвал Гроули любителем, дилетантом, который ни черта не понимает в политике? И он был прав, абсолютно прав, Стоун.
   – Я очень люблю сэра Джеймса, и знаю, что вы также его любите, мистер Хадсон.
   – Да. Люблю, он почти мой родственник, наконец. Но разве мы с вами хотим, чтобы он совершал ужасную ошибку? Его обманули, Стоун. Вы что, до сих пор не понимаете, что там происходит? – он махнул рукой в сторону библиотеки. – Или вас тоже обманули как и его?
   – Простите, сэр…
   – Да, Стоун, – Филипп внезапно сник, голос его перестал звенеть. – Не рвитесь туда, там и без вас достаточно соглашателей.
   Хадсон отошел к своей машинке и достал из коробки новую сигару. Прикурив, он опять заговорил, но задумчиво, спокойно:
   – Да. Мы с лордом Гроули люди разного круга, несмотря ни на что. Он учился в Оксфорде, а я в Корке, на юге Ирландии. Он в университете, а я в монастырской школе. Его хвалили даже за то, что он не всегда знал изучаемый предмет, а меня лупили по рукам братья настоятели за все подряд. Но сэр Джеймс, я и вы, Стоун, – граждане одной страны. Следовательно, наши устремления должны быть близкими, похожими.
   Он глубоко затянулся дымом и отошел к окну, поблескивающему черным зеркалом между штор. «Как давно это было, – подумал Хадсон. – Мне тогда сильно вредила моя английская фамилия».
   В тот день им было задано выучить стихотворение Томаса Дэвиса: «Плач о гибели Югана Роу». Когда мистер О'Рок вышел в коридор поговорить с братом Крипланом, все мальчики бросились листать хрестоматию английской поэзии.
   Это было очень патриотическое стихотворение о том, как проклятые англичане отравили Югана Роу, и строчки в нем были очень длинные. Ученики ненавидели англичан – отравили Югана Роу да еще в таких длинных строках об этом рассказывается.