Страница:
Его живот болезненно пульсировал, и он задрал кверху то, что осталось от его свитера, чтобы посмотреть, что там такое. Он поморщился и присвистнул. Его живот был похож на гротескный шар с рождественской елки: везде красные потеки спекшейся крови и зеленая грязь от ползанья по насыпи. Он снова заправил свитер. Смотреть на это безобразие было неприятно.
Теперь впереди послышалось однообразное, едва различимое жужжание.
Взрослый человек, сосредоточенный на том, как бы поскорее выбраться отсюда (москиты теперь обрушились на Бена, и хотя размером они были поменьше воробьев, все же достаточно большие), проигнорировал бы это жужжание или вовсе не услышал бы его. Но Бен был мальчик, и он уже прошел через страх. Он отклонился влево и пробрался сквозь низкие лавровые кусты. За ними из земли торчали верхние три фута цементного цилиндра шириной около четырех футов. Он был закрыт цементной крышкой со смотровым отверстием. На крышке были слова: УПРАВЛЕНИЕ КАНАЛИЗАЦИОННЫМ КОЛЛЕКТОРОМ ДЕРРИ. Звук, это было скорее приглушенное жужжание, чем гул, исходил откуда-то из глубины, изнутри.
Бен приложил один глаз к смотровому отверстию, но ничего не увидел. Он мог только слышать жужжание и бегущую там внизу воду. Он сделал вдох, почувствовал кислый запах, промозглый и зловонный, и с отвращением подался назад. Это была канализация. Или, может быть, одновременно и канализация, и сточный коллектор – их было полно в подвластном наводнениям Дерри. У него по коже пробежал холодок. Часть канализации была запрятана от глаз, но часть выходила наружу – бетонный цилиндр, торчавший из земли. За год до этого Бен прочел «Машину времени» Герберта Уэллса, сначала классический комикс, а затем саму книгу. Этот цилиндр с железным покрытием, имеющий смотровую щель, напомнил ему о колодцах, которые ведут в страну ужасных Морлоков.
Он быстро отошел от трубы, пытаясь опять держаться запада. Он увидел маленький просвет и направился туда, следя, чтобы тень его была позади. Затем пошел прямо.
Минут через пять он снова услышал впереди бегущую воду и голоса. Голоса ребят.
Он остановился и прислушался, и вот тогда-то услышал треск ломаемых веток и голоса позади себя. Они были отлично узнаваемы. Они принадлежали Виктору, Белчу и единственному и неповторимому Генри Бауэрсу.
Оказалось, кошмар еще не кончился.
Бен осмотрелся вокруг, ища, куда бы спрятаться.
Когда он услышал тех троих за собой, он остолбенел, как животное, пойманное фарами грузовика. Парализующая сонливость напала на него. Мысль просто лечь, свернувшись клубком, как ежик, и позволить им делать все, что заблагорассудится, пришла ему в голову. Это была сумасшедшая мысль, но она казалась хорошей мыслью.
Но вместо этого Бен пошел на звук бегущей воды, на голоса тех, других ребят. Он пытался разобрать их голоса, расслышать, что они говорят, – все, что угодно, только бы избавится от устрашающего паралича духа. Какой-то проект. Они говорили о каком-то проекте. Один-два голоса были даже немного знакомы. Раздался всплеск воды и тут же взрыв добродушного смеха. Смех вызвал в Бене какое-то странное желание и заставил еще больше осознать опасность своего положения.
Если его поймают, нельзя впутывать в это дело мальчишек. Бен снова повернул направо. Как у многих крупных людей, у него была очень легкая поступь. Он подошел достаточно близко к игравшим мальчикам, чтобы увидеть их снующие взад-вперед тени между ним и блестевшей водой, но они его не видели и не слышали. Постепенно голоса начали удаляться.
Он вышел на узкую тропинку, проложенную на голой земле. Минуту рассматривал ее, затем тряхнул головой, пересек тропинку и углубился в мелколесье. Теперь он шел медленнее, раздвигая кусты, а не наступая на них. Он все еще двигался в основном параллельно потоку, у которого играли дети. Даже через заслонявшие поле зрения кусты и деревья он смог разглядеть, что поток здесь намного шире, чем в том месте, куда упали он и Генри.
Здесь был еще один бетонный цилиндр, едва видимый среди путаницы черничных зарослей, и он спокойно жужжал про себя. Позади насыпь обрывалась в поток, старый сучковатый вяз криво склонялся над водой. Его корни, наполовину выставленные наружу из-за эрозии берега, выглядели, как спутанные грязные волосы.
Надеясь, что здесь нет насекомых или змей, но слишком уставший и испуганный, чтобы всерьез озаботиться этим, Бен спустился между корнями вниз, в мелкую пещеру. Он отпрянул, когда корень сердито ткнул его, как палец. Потом немного поменял положение, и стало удобнее.
Сюда и подошли Генри, Белч и Виктор. Что-то словно влекло их на эту тропу. Какой-то миг они стояли совсем рядом и, вытянув руку из своего тайника, он мог бы дотронуться до них.
– Держу пари, он где-то здесь, – сказал Белч.
– Ну хорошо, пойдем выясним, – ответил Генри, и они пошли назад тем путем, каким пришли.
Через несколько минут Бен услышал, как он заорал:
– Что за хреновину вы здесь делаете, парни?
Последовал какой-то ответ, но Бен не расслышал: дети были слишком далеко, да и река, это была, разумеется, Кендускеаг, очень шумела. Но голос у парня был испуганный. Бен мог только почувствовать ему.
Затем Виктор Крисс сказал что-то, совсем непонятное Бену:
– Хреновая запруда сопляков. – Запруда сопляков? А может, Виктор сказал: хреновая компашка сопляков?
– Давай-ка сломаем ее! – предложил Белч.
Последовали крики протеста, кто-то закричал от боли, кто-то заплакал. Да, Бен мог посочувствовать им. Не сумев поймать его (по крайней мере, пока что), они решили отыграться на других детях.
– Конечно, ломай ее, – сказал Генри.
Всплески. Крики. Утробный смех Белча и Виктора. Полный страдания, взбешенный крик одного из ребят.
– Держи свое говно при себе, заика-уродец, – сказал Генри Бауэре. – Я не намерен больше терпеть говна ни от кого.
Раздался треск. Шум бегущей воды усилился, и на мгновение поток взревел, перед тем, как снова успокоиться. Бен мгновенно понял. Хреновая запруда сопляков, да, вот что сказал Виктор. Дети – двое или трое, как ему послышалось, когда он шел мимо, – строили запруду. Генри и его друзья только что разнесли ее. Бену даже показалось, что он знает одного из этих мальчиков. Единственный «заика-уродец», которого он знал по школе в Дерри, был Билл Денбро из параллельного пятого класса.
– Ты не должен был этого делать! – выкрикнул тонкий испуганный голос, и Бен узнал и этот голос, хотя сразу не смог соотнести его с лицом.
– Зачем ты это сделал?
– Потому что мне так захотелось, болваны! – разъярился снова Генри.
Раздался глухой звук. Кто-то закричал от боли. Затем последовал плач.
– Заткнись, – сказал Виктор. – Заткнись, ты, а то я вырву твои уши и подвяжу их под подбородком.
Плач перешел в прерывистые всхлипывания.
– Мы пошли, – сказал Генри, – но прежде я хочу узнать одну вещь. Вы за последние десять минут не видели жирного парня? Большого жирного парня в крови и порезах?
Короткий ответ мог означать только «нет».
– Уверены?
– спросил Белч. – Лучше быть больше уверенными, нюни.
– Я у-у-уверен, – ответил Билл Денбро.
– Пошли, – сказал Генри. – Он, возможно, перешел туда вброд.
– Та-та, мальчики, – сказал Виктор Крисс. – Это была запруда сопляков, поверьте мне. Ни к черту не годится.
Звуки шлепанья по воде. Снова донесся голос Белча, но теперь уже дальше. Бен не мог разобрать слов. Да он и не хотел разбирать слова. Мальчик вблизи снова заплакал. Другой его успокаивал. Бен решил, что их двое – Заика Билл и плачущий.
Он попусидея-полулежал в своем укрытии, слушая двух мальчиков у реки и затихающие голоса Генри и его динозавров-приятелей, рвущихся к дальней стороне Барренса. Солнечный свет блеснул ему в глаза, кругляшки света замелькали на спутанных корнях над ним и вокруг него. Здесь было грязно, но уютно и.., безопасно. Звук бегущей волны успокаивал. Даже плач ребенка действовал умиротворяюще. Его собственные боли притупились, как бы сошлись в один узел; голоса динозавров полностью растворились в воздухе. Он немножко обождал, просто чтобы убедиться, что они не возвращаются.
Бен мог слышать вибрацию дренажных механизмов в земле, мог даже ощущать ее: низкое, непрерывное колебание передавалось из земли корню, к которому он прислонился, а от корня – его спине.
Он снова подумал о Морлоках, об их обнаженной плоти; он представил себе, что она бы пахла, как промозглый и вонючий воздух, который исходил из смотровых отверстий того железного покрытия. Он подумал об их колодцах, загнанных глубоко под землю, колодцах с ржавыми лестницами по сторонам. Он задремал, и в этот момент его мысли стали сном.
Был первый день занятий после долгого рождественского перерыва. Миссис Дуглас попросила добровольца остаться после уроков и помочь ей пересчитать книги, которые были получены прямо перед каникулами.
Бен поднял руку.
– Спасибо тебе, Бен, – сказала миссис Дуглас, одарив его улыбкой столь восхитительной, что она согрела его до кончиков носков.
– Лизоблюд вонючий, – шепотом заметил Генри Бауэре.
Это был тот зимний день в штате Мэн, который был и самым лучшим, и самым худшим: безоблачный, до слез ясный, но пугающе холодный. В довершение к десятиградусному морозу дул сильный ветер, который колол и сек лицо.
Бен считал книга и выкрикивал номера; миссис Дуглас их записывала (совершенно не перепроверяя его работу, гордо отметил он), а затем оба они понесли книги в хранилище через залы, гае дремотно позвякивали батареи. Сначала школа была полна звуков: треск закрывающихся дверей, перестук печатной машинки миссис Томас в конторе, нервный удар-удар-удар баскетбольных мячей в гимнастическом зале, скольжение и удары спортивных туфель, когда игроки двигались к корзинам или дрались за мяч на полированном деревянном полу.
Понемногу эти звуки прекратились, только позвякивали батареи, слышалось виш-виш метлы мистера Фазио, сметавшего опилки на полу в зале, да завывание ветра за окном.
Бен посмотрел в единственное узкое окно книгохранилища и увидел, что свет на небе быстро меркнет. Было четыре часа, и надвигались сумерки. Крупинки сухого снега носились вокруг заледенелого гимнастического зала и кружились между качелями, которые прочно вмерзли в землю. Только апрельская оттепель сломает эти зимние сварные швы. На Джексон-стрит никого не было видно. Он посмотрел еще минуту: вдруг какая-нибудь машина проедет через перекресток Джексон-Витчем, но машины не было. Все в Дерри спасались, и миссис Дуглас просто умерла бы или спаслась бегством от того, что он видел отсюда.
Он посмотрел на нее и понял, что она чувствует почти то же самое, что он. Он мог определить это по выражению ее глаз. Они были глубокие, задумчивые и отсутствующие – не глаза сорокалетней школьной учительницы, а глаза ребенка. Ее руки были сложены под грудью, как будто бы в молитве.
«Я боюсь, – подумал Бен, – и она тоже боится. Но чего мы боимся?»
Он не знал. Она посмотрела на него и коротко, несколько смущенно засмеялась.
– Я тебя слишком задержала, – сказала она, – извини, Бен.
– Ничего страшного. – Он посмотрел на свои ботинки. Он ее немножко любил – не той искренней, откровенной любовью, какую он питал к мисс Тибодо, своей учительнице первого класса.., но все же он любил ее.
– Будь я за рулем, я бы тебя подвезла, – сказала она, – но я не за рулем. Муж заберет меня где-то в четверть пятого. Если бы ты подождал, мы могли бы...
– Нет, спасибо, – сказал Бен. – Я должен добраться до дому раньше.
На самом деле это была неправда, но перспектива встретиться с мужем миссис Дуглас вызывала в нем какое-то странное отвращение.
– Может, твоя мама могла бы...
– Она тоже не водит машину, – сказал Бен. – Все будет в порядке. Мой дом всего лишь в миле отсюда.
– Миля – это близко при хорошей погоде, но в такую погоду миля – длинный путь. Ты зайдешь куда-нибудь погреться, если замерзнешь, ладно, Бен?
– Да, конечно. Я зайду в Костелло-маркет, обогреюсь там у печки или еще где-нибудь. Мистер Гедро не будет возражать. И я надену теплые брюки. И мой новый рождественский шарф.
Он вроде бы убедил миссис Дуглас, она снова посмотрела в окно.
– Там, кажется, так холодно, – сказала она. – Так.., так враждебно.
Он не знал этого слова, но точно знал, что она имела в виду. Что-то только что произошло. Но что?
И вдруг понял: он увидел человека, а не просто учительницу. Вот что случилось. И лицо у нее было совсем другое, новое, – лицо усталого поэта. Он ясно представил себе, как она идет домой с мужем, садится рядом с ним в машину со сложенными руками, шумит мотор, а он рассказывает ей о своем дне. Представил себе, как она готовит ему обед. Странная мысль пронзила его мозг и праздный вопрос вертелся на языке: «У вас есть дети, миссис Дуглас?»
– В это время года я часто думаю, что людям не предназначено жить так далеко на север от экватора, – сказала она. – По крайней мере, не на этой широте.
Затем она улыбнулась, и необычное выражение исчезло из ее глаз, или с ее лица – он увидел ее такой, как всегда. «Ты никогда больше не увидишь ее такой необычной, никогда», – подумал он в смятении.
– До самой весны я буду чувствовать себя старой, а затем снова молодой. И так каждый год. Ведь у тебя все будет в порядке, Бен?
– Все будет отлично.
– Да, я тоже так думаю. Ты хороший мальчик, Бен.
Он снова посмотрел на кончики своих носков, краснея и любя ее больше, чем когда-либо.
В вестибюле мистер Фазио сказал:
– Будь осторожен, берегись этого кусачего мороза, парень, не поднимая головы от красных опилок.
– Ладно.
Бен надел теплые штаны. Он был мучительно несчастлив, когда мать настаивала, чтобы он носил их и нынешней зимой в особенно холодные дни, потому что считал, что это одежда для малышей, но сегодня был рад, что штаны на нем. Он медленно пошел к двери, застегивая куртку, натягивая перчатки. Вышел и постоял на верхней ступеньке крыльца, дожидаясь, пока дверь за ним захлопнется.
Школа была затянута израненной кожей неба – неба в синяках и кровоподтеках. Непрерывно дул ветер. Ветер врезался в теплую плоть лица – щеки онемели.
«Берегись этого кусачего мороза, парень».
Бен быстро натянул шарф – теперь он напоминал карикатуру Реда Райдера, маленькую, – пухлую, неуклюжую. Темнеющее небо было фантастически красиво, но Бен не стал останавливаться, чтобы полюбоваться им, – было слишком холодно. Он продолжал идти.
Сначала ветер дул ему в спину, подталкивал его, и все обстояло не так уж ужасно. Однако на Канал-стрит мальчику пришлось повернуть направо и идти почти против ветра. Теперь, казалось, тот держал его за спину.., как будто у него было дело к Бену. Шарф не слишком-то помогал. Глаза сильно заморгали, влага в носу замерзла до глянца. Ноги онемели. Руками в перчатках Бен стал колотить себя под мышками, чтобы согреться. Ветер протяжно завывал, иногда почти человеческим голосом.
Бен чувствовал и испуг, и бодрость. Испуг, потому что он вспомнил рассказы, которые прочел, например Джека Лондона, где люди фактически замерзли до смерти. Замерзнуть в такую ночь было вполне вероятно – температура упала до пятнадцати градусов ниже нуля.
Бодрость была трудно объяснима. Это было какое-то уединенное, меланхолическое чувство. Он ощущал себя на свободе; он летел на крыльях ветра, и никто из людей за ярко освещенными квадратами окон не видел его. Он был внутри, внутри, где свет и тепло. Они не знали, что он прошел. Это был секрет.
Порывистый ветер колол иголками, но он был свежий и чистый. Белый пар аккуратными маленькими струйками выходил из носа.
Когда солнце зашло – остаток дня желтовато-оранжевой полосой на западном горизонте – и первые звезды холодными алмазными кристаллами замерцали на небе, он подошел к Каналу. Теперь он был от дома в трех кварталах и мечтал, чтобы лицо и ноги оказались в тепле, приводящем в движение кровь, заставляя ее пульсировать.
Все-таки он остановился.
Канал замерз в своем бетонном русле. Он был неподвижен и все-таки жил в этом суровом зимнем свете; в нем была своя собственная, уникальная, трудная красота.
Бен повернул на юго-запад. В сторону Барренса. Теперь ветер опять дул ему в спину. Он колыхал его штаны, раздувал их. Канал проходил прямо между бетонными стенками на протяжении полумили; затем бетон кончался, и река сама по себе продолжала свой путь в Барренс, который в это время года являл собой скелетообразный мир заледенелой ежевики и торчащих обнаженных ветвей.
Там внизу, на льду, стояла какая-то фигура.
Бен пристально посмотрел на нее и подумал: «Там, внизу, кажется, стоит какой-то человек, но может ли он быть одет в то, во что одет? Это невозможно, не так ли?»
На человеке было нечто, похожее на серебристо-белый костюм клоуна. На полярном ветру костюм раздувался и морщился. На ногах у него были огромные оранжевые ботинки. Они соответствовали пуговицам-помпонам, которые шли по переду костюма. Одной рукой он держал клубок веревок, которые переходили в связку воздушных шаров, и когда Бен увидел, что шары плывут в его направлении, он почувствовал, как нереальность все сильнее окутывает его. Он закрыл глаза, потер их, открыл. Шары все еще плыли к нему.
В голове он слышал голос мистера Фазио: «Берегись этого кусачего мороза, парень».
Это, должно быть, галлюцинация или мираж – какие-то проделки погоды. Там, внизу, на льду мог быть человек. Бен подумал, что возможно даже, чтобы он был одет в клоунский костюм. Но шары не могли плыть по направлению к Бену, против ветра. И все-таки это было именно так.
– Бен! – позвал клоун на льду. Бену показалось, что голос этот только у него в голове, хотя, по-видимому, он слышал его собственными ушами. – Хочешь шарик, Бен?
В этом голосе было что-то настолько ужасное, настолько зловещее, что Бену захотелось убежать немедленно, но его ноги, казалось, приросли к тротуару, как качели на школьном дворе вросли в землю.
– Они летают, Бен! Они все летают! Попробуй один и увидишь!
Клоун начал идти по льду к мосту через канал, где стоял Бен. Бен видел, как он идет; не двигаясь, он наблюдал за ним, как птица наблюдает приближающуюся змею. Шары должны были бы лопаться в таком насыщенном холоде, но они не лопались, – они плыли над клоуном и перед ним, хотя должны были быть позади него, рваться назад, в Барренс.., откуда, как что-то подсказывало Бену, это существо пришло.
Теперь Бен заметил кое-что еще.
Хотя последний дневной свет пролил розовое зарево на лед Канала, клоун не отбрасывал тени. Никакой.
– Тебе здесь понравится, Бен, – сказал клоун. Теперь он был настолько близко к Бену, что тот мог услышать шарканье его смешных ботинок по неровному льду. – Тебе здесь понравится, я обещаю, всем мальчикам и девочкам, которых я встречаю, нравится здесь, потому что это, как Остров Удовольствий в «Пинокио» или Страна Никогда в «Питере Пэне»; они никогда не вырастут, а этого хотят все дети. Так давай! Любуйся красивыми местами, играй с шариком, корми слонов, катайся с горки! О, тебе понравится, и, о, Бен, как ты полетишь...
И несмотря на свой страх, Бен понял, что какая-то часть его действительно хочет шарик. У кого еще на свете был шарик, который летал против ветра? Кто слышал о таком чуде? Да.., он хотел шарик, и он хотел увидеть лицо клоуна, которое склонилось ко льду, как будто прячась от убийственного ветра.
Клоун посмотрел вверх, как бы испугавшись, и Бен увидел его лицо.
«Мумия! О Боже мой, это мумия!» – была первая мысль, сопровождавшаяся безумным ужасом, который заставил Бена схватиться руками за ограждение моста, чтобы не упасть в обморок. Но, конечно же, он не был просто мумией, не мог быть мумией. О, существовали египетские мумии, множество их, он знал это, но его первой мыслью было, что это тот самый пыльный монстр-мумия, которую играет Борис Карлофф в старом кино, он как раз в прошлом месяце смотрел его допоздна в Театре Шока.
Хотя нет, это не была та мумия, не могла быть, киномонстры нереальны, все знают это, даже маленькие дети. Но...
Клоун не носил грима. И не был он просто запеленат в ворох бинтов или повязок. Бинты были, большинство – вокруг его шеи и запястий – развевающиеся на ветру, но Бен мог отчетливо видеть лицо клоуна. Оно было глубоко прорезано линиями, кожа – пергаментная карта из морщин, ободранных щек, сухой плоти. Кожа на лбу была потрескавшаяся, но бескровная. Мертвые губы широко улыбались, зубы торчали вперед, как надгробные камни. Десны были разъеденные и черные. Бен не мог видеть никаких глаз, но что-то мерцало глубоко в угольных ямах сморщенных впадин, что-то, как холодные драгоценности в глазах египетских жуков-скарабеев. Ему казалось, что он ощущает запах корицы и пряностей, тлеющего савана, пропитанного таинственными лекарствами, песком и кровью, настолько старой, что она высохла до чешуек и крупинок ржавчины...
– Мы все здесь летаем – квакающим голосом сказал клоун-мумия, и Бен с новым ужасом осознал, что так или иначе он подошел к мосту, он был сейчас как раз под ним, протягивая сухую и скрюченную руку, на которой лоскутья кожи болтались, как флажки, руку, на Которой видна была кожа, похожая на желтую слоновую кость.
Один почти бесплотный палец ласкал кончик его ботинка. Паралич Бена прошел. Тяжело ступая, он прошел остаток пути через мост, когда на здании ратуши пробило пять. Часы перестали бить, когда он добрался до противоположной стороны. Это, наверно, был мираж, это должен был быть мираж. Клоун просто не мог бы пройти так далеко за те десять – пятнадцать секунд, пока били часы.
Но его страх не был миражом; не были миражом горячие слезы, которые сочились из его глаз и тотчас замерзали на щеках. Он бежал, ботинки стучали по тротуару, и слышал за собою, как мумия в клоунском костюме выбирается из Канала, древние окаменевшие ногти скребутся о железо, старые суставы скрипят, как несмазанные петли. Он мог слышать сухое свистящее дыхание через ноздри, которые лишены влаги, как проходы-туннели под Великой Пирамидой. Он мог чувствовать песчаный аромат его савана, и он знал, что через минуту руки клоуна, такие же бесплотные, как геометрические фигуры, которые он делал из своего конструктора, опустятся ему на плечи. Они развернут его к себе, и он будет смотреть в это морщинистое, улыбающееся лицо. Мертвый поток дыхания клоуна выльется на Бена. Черные глазницы с их мерцающими глубинами склонятся над ним. Беззубый рот зевнет, и Бен будет иметь шарик. О, да. Все шарики, которые он хочет.
Но когда он добежал до угла своей улицы, рыдающий и взвинченный, и его сердце билось как сумасшедшее, отдаваясь в ушах, когда он наконец посмотрел через плечо, улица была пустынна. Арочный мост с его низкими бетонными откосами и старомодным булыжным покрытием был тоже пустынен. Он не видел самого Канала, но чувствовал, что если и увидит его, там тоже ничего не будет. Нет, если бы мумия не была галлюцинацией или миражом, если бы она была реальной, она бы ждала под мостом – как тролль в сказке о трех козлятах.
Под. Прятаться под.
Бен спешил домой, оглядываясь назад через каждые несколько шагов, пока дверь не закрылась за ним на замок. Матери он объяснил – она так устала от особенно тяжелого дня на прядильной фабрике, что, по правде говоря, не очень соскучилась по нему, – что он помогал миссис Дуглас считать книги. Затем он сел ужинать лапшей и остатками воскресной индейки. Он запихнул в себя три порции, и с каждой порцией мумия удалялась все дальше и становилась похожей на сон. Она не была реальной, такие вещи никогда не бывают реальными. Они входят в жизнь только между коммерческими показами телефильмов поздно ночью или в течение субботних утренников, где вы счастливы тем, что можете за двадцать пять центов получить двух монстров, а если у вас есть лишний двадцатипятицентовик, вы можете еще купить воздушную кукурузу и съесть ее в свое удовольствие.
Нет, это не реальность. Телемонстры и киномонстры, и монстры комиксов – нереальны. Только после того, как вы пошли спать и не можете уснуть; только после того, как последние четыре кусочка конфеты, завернутые в бумажки и спрятанные у вас под подушкой от ночных зол, съедены; только после того, как сама постель превратилась в озеро прогорклых снов и ветер завыл снаружи, и вы боитесь посмотреть в окно, потому что там может быть лицо, старческое, с широкой улыбкой лицо, которое не сгнило, а просто высохло, как старый лист, а глаза, как потонувшие алмазы, глубоко засажены в темные глазницы; только после того, как вы увидели разодранную когтистую руку, держащую связку шариков: любуйся красивыми местами, играй с шариком, корми слонов, катайся с горки! Бен, о, Бен, как ты полетишь...
Он увидел свет и стал пробираться к нему. Он пополз в дневной солнечный свет и журчание потока, и все снова встало на свое место. Было лето, не зима. Мумия не унесла его в пустынный склеп – Бен просто спрятался от больших парней в песчаной дыре под наполовину выкорчеванным деревом. Он был в Барренсе. Генри и его приятели в какой-то мере отыгрались на паре ребят, строивших запруду на реке, потому что они не смогли найти Бена и отыграться на нем по большому счету. Та-та, мальчики. Это была запруда сопляков. Ни к черту не годится.
Теперь впереди послышалось однообразное, едва различимое жужжание.
Взрослый человек, сосредоточенный на том, как бы поскорее выбраться отсюда (москиты теперь обрушились на Бена, и хотя размером они были поменьше воробьев, все же достаточно большие), проигнорировал бы это жужжание или вовсе не услышал бы его. Но Бен был мальчик, и он уже прошел через страх. Он отклонился влево и пробрался сквозь низкие лавровые кусты. За ними из земли торчали верхние три фута цементного цилиндра шириной около четырех футов. Он был закрыт цементной крышкой со смотровым отверстием. На крышке были слова: УПРАВЛЕНИЕ КАНАЛИЗАЦИОННЫМ КОЛЛЕКТОРОМ ДЕРРИ. Звук, это было скорее приглушенное жужжание, чем гул, исходил откуда-то из глубины, изнутри.
Бен приложил один глаз к смотровому отверстию, но ничего не увидел. Он мог только слышать жужжание и бегущую там внизу воду. Он сделал вдох, почувствовал кислый запах, промозглый и зловонный, и с отвращением подался назад. Это была канализация. Или, может быть, одновременно и канализация, и сточный коллектор – их было полно в подвластном наводнениям Дерри. У него по коже пробежал холодок. Часть канализации была запрятана от глаз, но часть выходила наружу – бетонный цилиндр, торчавший из земли. За год до этого Бен прочел «Машину времени» Герберта Уэллса, сначала классический комикс, а затем саму книгу. Этот цилиндр с железным покрытием, имеющий смотровую щель, напомнил ему о колодцах, которые ведут в страну ужасных Морлоков.
Он быстро отошел от трубы, пытаясь опять держаться запада. Он увидел маленький просвет и направился туда, следя, чтобы тень его была позади. Затем пошел прямо.
Минут через пять он снова услышал впереди бегущую воду и голоса. Голоса ребят.
Он остановился и прислушался, и вот тогда-то услышал треск ломаемых веток и голоса позади себя. Они были отлично узнаваемы. Они принадлежали Виктору, Белчу и единственному и неповторимому Генри Бауэрсу.
Оказалось, кошмар еще не кончился.
Бен осмотрелся вокруг, ища, куда бы спрятаться.
10
Он вышел из своего укрытия через два часа, еще грязнее, чем был до того, но несколько посвежевший. Это казалось невероятным, но он подремал.Когда он услышал тех троих за собой, он остолбенел, как животное, пойманное фарами грузовика. Парализующая сонливость напала на него. Мысль просто лечь, свернувшись клубком, как ежик, и позволить им делать все, что заблагорассудится, пришла ему в голову. Это была сумасшедшая мысль, но она казалась хорошей мыслью.
Но вместо этого Бен пошел на звук бегущей воды, на голоса тех, других ребят. Он пытался разобрать их голоса, расслышать, что они говорят, – все, что угодно, только бы избавится от устрашающего паралича духа. Какой-то проект. Они говорили о каком-то проекте. Один-два голоса были даже немного знакомы. Раздался всплеск воды и тут же взрыв добродушного смеха. Смех вызвал в Бене какое-то странное желание и заставил еще больше осознать опасность своего положения.
Если его поймают, нельзя впутывать в это дело мальчишек. Бен снова повернул направо. Как у многих крупных людей, у него была очень легкая поступь. Он подошел достаточно близко к игравшим мальчикам, чтобы увидеть их снующие взад-вперед тени между ним и блестевшей водой, но они его не видели и не слышали. Постепенно голоса начали удаляться.
Он вышел на узкую тропинку, проложенную на голой земле. Минуту рассматривал ее, затем тряхнул головой, пересек тропинку и углубился в мелколесье. Теперь он шел медленнее, раздвигая кусты, а не наступая на них. Он все еще двигался в основном параллельно потоку, у которого играли дети. Даже через заслонявшие поле зрения кусты и деревья он смог разглядеть, что поток здесь намного шире, чем в том месте, куда упали он и Генри.
Здесь был еще один бетонный цилиндр, едва видимый среди путаницы черничных зарослей, и он спокойно жужжал про себя. Позади насыпь обрывалась в поток, старый сучковатый вяз криво склонялся над водой. Его корни, наполовину выставленные наружу из-за эрозии берега, выглядели, как спутанные грязные волосы.
Надеясь, что здесь нет насекомых или змей, но слишком уставший и испуганный, чтобы всерьез озаботиться этим, Бен спустился между корнями вниз, в мелкую пещеру. Он отпрянул, когда корень сердито ткнул его, как палец. Потом немного поменял положение, и стало удобнее.
Сюда и подошли Генри, Белч и Виктор. Что-то словно влекло их на эту тропу. Какой-то миг они стояли совсем рядом и, вытянув руку из своего тайника, он мог бы дотронуться до них.
– Держу пари, он где-то здесь, – сказал Белч.
– Ну хорошо, пойдем выясним, – ответил Генри, и они пошли назад тем путем, каким пришли.
Через несколько минут Бен услышал, как он заорал:
– Что за хреновину вы здесь делаете, парни?
Последовал какой-то ответ, но Бен не расслышал: дети были слишком далеко, да и река, это была, разумеется, Кендускеаг, очень шумела. Но голос у парня был испуганный. Бен мог только почувствовать ему.
Затем Виктор Крисс сказал что-то, совсем непонятное Бену:
– Хреновая запруда сопляков. – Запруда сопляков? А может, Виктор сказал: хреновая компашка сопляков?
– Давай-ка сломаем ее! – предложил Белч.
Последовали крики протеста, кто-то закричал от боли, кто-то заплакал. Да, Бен мог посочувствовать им. Не сумев поймать его (по крайней мере, пока что), они решили отыграться на других детях.
– Конечно, ломай ее, – сказал Генри.
Всплески. Крики. Утробный смех Белча и Виктора. Полный страдания, взбешенный крик одного из ребят.
– Держи свое говно при себе, заика-уродец, – сказал Генри Бауэре. – Я не намерен больше терпеть говна ни от кого.
Раздался треск. Шум бегущей воды усилился, и на мгновение поток взревел, перед тем, как снова успокоиться. Бен мгновенно понял. Хреновая запруда сопляков, да, вот что сказал Виктор. Дети – двое или трое, как ему послышалось, когда он шел мимо, – строили запруду. Генри и его друзья только что разнесли ее. Бену даже показалось, что он знает одного из этих мальчиков. Единственный «заика-уродец», которого он знал по школе в Дерри, был Билл Денбро из параллельного пятого класса.
– Ты не должен был этого делать! – выкрикнул тонкий испуганный голос, и Бен узнал и этот голос, хотя сразу не смог соотнести его с лицом.
– Зачем ты это сделал?
– Потому что мне так захотелось, болваны! – разъярился снова Генри.
Раздался глухой звук. Кто-то закричал от боли. Затем последовал плач.
– Заткнись, – сказал Виктор. – Заткнись, ты, а то я вырву твои уши и подвяжу их под подбородком.
Плач перешел в прерывистые всхлипывания.
– Мы пошли, – сказал Генри, – но прежде я хочу узнать одну вещь. Вы за последние десять минут не видели жирного парня? Большого жирного парня в крови и порезах?
Короткий ответ мог означать только «нет».
– Уверены?
– спросил Белч. – Лучше быть больше уверенными, нюни.
– Я у-у-уверен, – ответил Билл Денбро.
– Пошли, – сказал Генри. – Он, возможно, перешел туда вброд.
– Та-та, мальчики, – сказал Виктор Крисс. – Это была запруда сопляков, поверьте мне. Ни к черту не годится.
Звуки шлепанья по воде. Снова донесся голос Белча, но теперь уже дальше. Бен не мог разобрать слов. Да он и не хотел разбирать слова. Мальчик вблизи снова заплакал. Другой его успокаивал. Бен решил, что их двое – Заика Билл и плачущий.
Он попусидея-полулежал в своем укрытии, слушая двух мальчиков у реки и затихающие голоса Генри и его динозавров-приятелей, рвущихся к дальней стороне Барренса. Солнечный свет блеснул ему в глаза, кругляшки света замелькали на спутанных корнях над ним и вокруг него. Здесь было грязно, но уютно и.., безопасно. Звук бегущей волны успокаивал. Даже плач ребенка действовал умиротворяюще. Его собственные боли притупились, как бы сошлись в один узел; голоса динозавров полностью растворились в воздухе. Он немножко обождал, просто чтобы убедиться, что они не возвращаются.
Бен мог слышать вибрацию дренажных механизмов в земле, мог даже ощущать ее: низкое, непрерывное колебание передавалось из земли корню, к которому он прислонился, а от корня – его спине.
Он снова подумал о Морлоках, об их обнаженной плоти; он представил себе, что она бы пахла, как промозглый и вонючий воздух, который исходил из смотровых отверстий того железного покрытия. Он подумал об их колодцах, загнанных глубоко под землю, колодцах с ржавыми лестницами по сторонам. Он задремал, и в этот момент его мысли стали сном.
11
Ему снились Морлоки. Ему снилось то, что с ним случилось в январе, то, что он никак не мог рассказать своей матери.Был первый день занятий после долгого рождественского перерыва. Миссис Дуглас попросила добровольца остаться после уроков и помочь ей пересчитать книги, которые были получены прямо перед каникулами.
Бен поднял руку.
– Спасибо тебе, Бен, – сказала миссис Дуглас, одарив его улыбкой столь восхитительной, что она согрела его до кончиков носков.
– Лизоблюд вонючий, – шепотом заметил Генри Бауэре.
Это был тот зимний день в штате Мэн, который был и самым лучшим, и самым худшим: безоблачный, до слез ясный, но пугающе холодный. В довершение к десятиградусному морозу дул сильный ветер, который колол и сек лицо.
Бен считал книга и выкрикивал номера; миссис Дуглас их записывала (совершенно не перепроверяя его работу, гордо отметил он), а затем оба они понесли книги в хранилище через залы, гае дремотно позвякивали батареи. Сначала школа была полна звуков: треск закрывающихся дверей, перестук печатной машинки миссис Томас в конторе, нервный удар-удар-удар баскетбольных мячей в гимнастическом зале, скольжение и удары спортивных туфель, когда игроки двигались к корзинам или дрались за мяч на полированном деревянном полу.
Понемногу эти звуки прекратились, только позвякивали батареи, слышалось виш-виш метлы мистера Фазио, сметавшего опилки на полу в зале, да завывание ветра за окном.
Бен посмотрел в единственное узкое окно книгохранилища и увидел, что свет на небе быстро меркнет. Было четыре часа, и надвигались сумерки. Крупинки сухого снега носились вокруг заледенелого гимнастического зала и кружились между качелями, которые прочно вмерзли в землю. Только апрельская оттепель сломает эти зимние сварные швы. На Джексон-стрит никого не было видно. Он посмотрел еще минуту: вдруг какая-нибудь машина проедет через перекресток Джексон-Витчем, но машины не было. Все в Дерри спасались, и миссис Дуглас просто умерла бы или спаслась бегством от того, что он видел отсюда.
Он посмотрел на нее и понял, что она чувствует почти то же самое, что он. Он мог определить это по выражению ее глаз. Они были глубокие, задумчивые и отсутствующие – не глаза сорокалетней школьной учительницы, а глаза ребенка. Ее руки были сложены под грудью, как будто бы в молитве.
«Я боюсь, – подумал Бен, – и она тоже боится. Но чего мы боимся?»
Он не знал. Она посмотрела на него и коротко, несколько смущенно засмеялась.
– Я тебя слишком задержала, – сказала она, – извини, Бен.
– Ничего страшного. – Он посмотрел на свои ботинки. Он ее немножко любил – не той искренней, откровенной любовью, какую он питал к мисс Тибодо, своей учительнице первого класса.., но все же он любил ее.
– Будь я за рулем, я бы тебя подвезла, – сказала она, – но я не за рулем. Муж заберет меня где-то в четверть пятого. Если бы ты подождал, мы могли бы...
– Нет, спасибо, – сказал Бен. – Я должен добраться до дому раньше.
На самом деле это была неправда, но перспектива встретиться с мужем миссис Дуглас вызывала в нем какое-то странное отвращение.
– Может, твоя мама могла бы...
– Она тоже не водит машину, – сказал Бен. – Все будет в порядке. Мой дом всего лишь в миле отсюда.
– Миля – это близко при хорошей погоде, но в такую погоду миля – длинный путь. Ты зайдешь куда-нибудь погреться, если замерзнешь, ладно, Бен?
– Да, конечно. Я зайду в Костелло-маркет, обогреюсь там у печки или еще где-нибудь. Мистер Гедро не будет возражать. И я надену теплые брюки. И мой новый рождественский шарф.
Он вроде бы убедил миссис Дуглас, она снова посмотрела в окно.
– Там, кажется, так холодно, – сказала она. – Так.., так враждебно.
Он не знал этого слова, но точно знал, что она имела в виду. Что-то только что произошло. Но что?
И вдруг понял: он увидел человека, а не просто учительницу. Вот что случилось. И лицо у нее было совсем другое, новое, – лицо усталого поэта. Он ясно представил себе, как она идет домой с мужем, садится рядом с ним в машину со сложенными руками, шумит мотор, а он рассказывает ей о своем дне. Представил себе, как она готовит ему обед. Странная мысль пронзила его мозг и праздный вопрос вертелся на языке: «У вас есть дети, миссис Дуглас?»
– В это время года я часто думаю, что людям не предназначено жить так далеко на север от экватора, – сказала она. – По крайней мере, не на этой широте.
Затем она улыбнулась, и необычное выражение исчезло из ее глаз, или с ее лица – он увидел ее такой, как всегда. «Ты никогда больше не увидишь ее такой необычной, никогда», – подумал он в смятении.
– До самой весны я буду чувствовать себя старой, а затем снова молодой. И так каждый год. Ведь у тебя все будет в порядке, Бен?
– Все будет отлично.
– Да, я тоже так думаю. Ты хороший мальчик, Бен.
Он снова посмотрел на кончики своих носков, краснея и любя ее больше, чем когда-либо.
В вестибюле мистер Фазио сказал:
– Будь осторожен, берегись этого кусачего мороза, парень, не поднимая головы от красных опилок.
– Ладно.
Бен надел теплые штаны. Он был мучительно несчастлив, когда мать настаивала, чтобы он носил их и нынешней зимой в особенно холодные дни, потому что считал, что это одежда для малышей, но сегодня был рад, что штаны на нем. Он медленно пошел к двери, застегивая куртку, натягивая перчатки. Вышел и постоял на верхней ступеньке крыльца, дожидаясь, пока дверь за ним захлопнется.
Школа была затянута израненной кожей неба – неба в синяках и кровоподтеках. Непрерывно дул ветер. Ветер врезался в теплую плоть лица – щеки онемели.
«Берегись этого кусачего мороза, парень».
Бен быстро натянул шарф – теперь он напоминал карикатуру Реда Райдера, маленькую, – пухлую, неуклюжую. Темнеющее небо было фантастически красиво, но Бен не стал останавливаться, чтобы полюбоваться им, – было слишком холодно. Он продолжал идти.
Сначала ветер дул ему в спину, подталкивал его, и все обстояло не так уж ужасно. Однако на Канал-стрит мальчику пришлось повернуть направо и идти почти против ветра. Теперь, казалось, тот держал его за спину.., как будто у него было дело к Бену. Шарф не слишком-то помогал. Глаза сильно заморгали, влага в носу замерзла до глянца. Ноги онемели. Руками в перчатках Бен стал колотить себя под мышками, чтобы согреться. Ветер протяжно завывал, иногда почти человеческим голосом.
Бен чувствовал и испуг, и бодрость. Испуг, потому что он вспомнил рассказы, которые прочел, например Джека Лондона, где люди фактически замерзли до смерти. Замерзнуть в такую ночь было вполне вероятно – температура упала до пятнадцати градусов ниже нуля.
Бодрость была трудно объяснима. Это было какое-то уединенное, меланхолическое чувство. Он ощущал себя на свободе; он летел на крыльях ветра, и никто из людей за ярко освещенными квадратами окон не видел его. Он был внутри, внутри, где свет и тепло. Они не знали, что он прошел. Это был секрет.
Порывистый ветер колол иголками, но он был свежий и чистый. Белый пар аккуратными маленькими струйками выходил из носа.
Когда солнце зашло – остаток дня желтовато-оранжевой полосой на западном горизонте – и первые звезды холодными алмазными кристаллами замерцали на небе, он подошел к Каналу. Теперь он был от дома в трех кварталах и мечтал, чтобы лицо и ноги оказались в тепле, приводящем в движение кровь, заставляя ее пульсировать.
Все-таки он остановился.
Канал замерз в своем бетонном русле. Он был неподвижен и все-таки жил в этом суровом зимнем свете; в нем была своя собственная, уникальная, трудная красота.
Бен повернул на юго-запад. В сторону Барренса. Теперь ветер опять дул ему в спину. Он колыхал его штаны, раздувал их. Канал проходил прямо между бетонными стенками на протяжении полумили; затем бетон кончался, и река сама по себе продолжала свой путь в Барренс, который в это время года являл собой скелетообразный мир заледенелой ежевики и торчащих обнаженных ветвей.
Там внизу, на льду, стояла какая-то фигура.
Бен пристально посмотрел на нее и подумал: «Там, внизу, кажется, стоит какой-то человек, но может ли он быть одет в то, во что одет? Это невозможно, не так ли?»
На человеке было нечто, похожее на серебристо-белый костюм клоуна. На полярном ветру костюм раздувался и морщился. На ногах у него были огромные оранжевые ботинки. Они соответствовали пуговицам-помпонам, которые шли по переду костюма. Одной рукой он держал клубок веревок, которые переходили в связку воздушных шаров, и когда Бен увидел, что шары плывут в его направлении, он почувствовал, как нереальность все сильнее окутывает его. Он закрыл глаза, потер их, открыл. Шары все еще плыли к нему.
В голове он слышал голос мистера Фазио: «Берегись этого кусачего мороза, парень».
Это, должно быть, галлюцинация или мираж – какие-то проделки погоды. Там, внизу, на льду мог быть человек. Бен подумал, что возможно даже, чтобы он был одет в клоунский костюм. Но шары не могли плыть по направлению к Бену, против ветра. И все-таки это было именно так.
– Бен! – позвал клоун на льду. Бену показалось, что голос этот только у него в голове, хотя, по-видимому, он слышал его собственными ушами. – Хочешь шарик, Бен?
В этом голосе было что-то настолько ужасное, настолько зловещее, что Бену захотелось убежать немедленно, но его ноги, казалось, приросли к тротуару, как качели на школьном дворе вросли в землю.
– Они летают, Бен! Они все летают! Попробуй один и увидишь!
Клоун начал идти по льду к мосту через канал, где стоял Бен. Бен видел, как он идет; не двигаясь, он наблюдал за ним, как птица наблюдает приближающуюся змею. Шары должны были бы лопаться в таком насыщенном холоде, но они не лопались, – они плыли над клоуном и перед ним, хотя должны были быть позади него, рваться назад, в Барренс.., откуда, как что-то подсказывало Бену, это существо пришло.
Теперь Бен заметил кое-что еще.
Хотя последний дневной свет пролил розовое зарево на лед Канала, клоун не отбрасывал тени. Никакой.
– Тебе здесь понравится, Бен, – сказал клоун. Теперь он был настолько близко к Бену, что тот мог услышать шарканье его смешных ботинок по неровному льду. – Тебе здесь понравится, я обещаю, всем мальчикам и девочкам, которых я встречаю, нравится здесь, потому что это, как Остров Удовольствий в «Пинокио» или Страна Никогда в «Питере Пэне»; они никогда не вырастут, а этого хотят все дети. Так давай! Любуйся красивыми местами, играй с шариком, корми слонов, катайся с горки! О, тебе понравится, и, о, Бен, как ты полетишь...
И несмотря на свой страх, Бен понял, что какая-то часть его действительно хочет шарик. У кого еще на свете был шарик, который летал против ветра? Кто слышал о таком чуде? Да.., он хотел шарик, и он хотел увидеть лицо клоуна, которое склонилось ко льду, как будто прячась от убийственного ветра.
Клоун посмотрел вверх, как бы испугавшись, и Бен увидел его лицо.
«Мумия! О Боже мой, это мумия!» – была первая мысль, сопровождавшаяся безумным ужасом, который заставил Бена схватиться руками за ограждение моста, чтобы не упасть в обморок. Но, конечно же, он не был просто мумией, не мог быть мумией. О, существовали египетские мумии, множество их, он знал это, но его первой мыслью было, что это тот самый пыльный монстр-мумия, которую играет Борис Карлофф в старом кино, он как раз в прошлом месяце смотрел его допоздна в Театре Шока.
Хотя нет, это не была та мумия, не могла быть, киномонстры нереальны, все знают это, даже маленькие дети. Но...
Клоун не носил грима. И не был он просто запеленат в ворох бинтов или повязок. Бинты были, большинство – вокруг его шеи и запястий – развевающиеся на ветру, но Бен мог отчетливо видеть лицо клоуна. Оно было глубоко прорезано линиями, кожа – пергаментная карта из морщин, ободранных щек, сухой плоти. Кожа на лбу была потрескавшаяся, но бескровная. Мертвые губы широко улыбались, зубы торчали вперед, как надгробные камни. Десны были разъеденные и черные. Бен не мог видеть никаких глаз, но что-то мерцало глубоко в угольных ямах сморщенных впадин, что-то, как холодные драгоценности в глазах египетских жуков-скарабеев. Ему казалось, что он ощущает запах корицы и пряностей, тлеющего савана, пропитанного таинственными лекарствами, песком и кровью, настолько старой, что она высохла до чешуек и крупинок ржавчины...
– Мы все здесь летаем – квакающим голосом сказал клоун-мумия, и Бен с новым ужасом осознал, что так или иначе он подошел к мосту, он был сейчас как раз под ним, протягивая сухую и скрюченную руку, на которой лоскутья кожи болтались, как флажки, руку, на Которой видна была кожа, похожая на желтую слоновую кость.
Один почти бесплотный палец ласкал кончик его ботинка. Паралич Бена прошел. Тяжело ступая, он прошел остаток пути через мост, когда на здании ратуши пробило пять. Часы перестали бить, когда он добрался до противоположной стороны. Это, наверно, был мираж, это должен был быть мираж. Клоун просто не мог бы пройти так далеко за те десять – пятнадцать секунд, пока били часы.
Но его страх не был миражом; не были миражом горячие слезы, которые сочились из его глаз и тотчас замерзали на щеках. Он бежал, ботинки стучали по тротуару, и слышал за собою, как мумия в клоунском костюме выбирается из Канала, древние окаменевшие ногти скребутся о железо, старые суставы скрипят, как несмазанные петли. Он мог слышать сухое свистящее дыхание через ноздри, которые лишены влаги, как проходы-туннели под Великой Пирамидой. Он мог чувствовать песчаный аромат его савана, и он знал, что через минуту руки клоуна, такие же бесплотные, как геометрические фигуры, которые он делал из своего конструктора, опустятся ему на плечи. Они развернут его к себе, и он будет смотреть в это морщинистое, улыбающееся лицо. Мертвый поток дыхания клоуна выльется на Бена. Черные глазницы с их мерцающими глубинами склонятся над ним. Беззубый рот зевнет, и Бен будет иметь шарик. О, да. Все шарики, которые он хочет.
Но когда он добежал до угла своей улицы, рыдающий и взвинченный, и его сердце билось как сумасшедшее, отдаваясь в ушах, когда он наконец посмотрел через плечо, улица была пустынна. Арочный мост с его низкими бетонными откосами и старомодным булыжным покрытием был тоже пустынен. Он не видел самого Канала, но чувствовал, что если и увидит его, там тоже ничего не будет. Нет, если бы мумия не была галлюцинацией или миражом, если бы она была реальной, она бы ждала под мостом – как тролль в сказке о трех козлятах.
Под. Прятаться под.
Бен спешил домой, оглядываясь назад через каждые несколько шагов, пока дверь не закрылась за ним на замок. Матери он объяснил – она так устала от особенно тяжелого дня на прядильной фабрике, что, по правде говоря, не очень соскучилась по нему, – что он помогал миссис Дуглас считать книги. Затем он сел ужинать лапшей и остатками воскресной индейки. Он запихнул в себя три порции, и с каждой порцией мумия удалялась все дальше и становилась похожей на сон. Она не была реальной, такие вещи никогда не бывают реальными. Они входят в жизнь только между коммерческими показами телефильмов поздно ночью или в течение субботних утренников, где вы счастливы тем, что можете за двадцать пять центов получить двух монстров, а если у вас есть лишний двадцатипятицентовик, вы можете еще купить воздушную кукурузу и съесть ее в свое удовольствие.
Нет, это не реальность. Телемонстры и киномонстры, и монстры комиксов – нереальны. Только после того, как вы пошли спать и не можете уснуть; только после того, как последние четыре кусочка конфеты, завернутые в бумажки и спрятанные у вас под подушкой от ночных зол, съедены; только после того, как сама постель превратилась в озеро прогорклых снов и ветер завыл снаружи, и вы боитесь посмотреть в окно, потому что там может быть лицо, старческое, с широкой улыбкой лицо, которое не сгнило, а просто высохло, как старый лист, а глаза, как потонувшие алмазы, глубоко засажены в темные глазницы; только после того, как вы увидели разодранную когтистую руку, держащую связку шариков: любуйся красивыми местами, играй с шариком, корми слонов, катайся с горки! Бен, о, Бен, как ты полетишь...
12
Он проснулся с удушьем – это все сон о мумии, – охваченный паникой из-за надвинувшейся, вибрирующей темноты вокруг него. Он дернулся, и корневище перестало поддерживать его и снова ткнуло в спину, как бы в раздражении.Он увидел свет и стал пробираться к нему. Он пополз в дневной солнечный свет и журчание потока, и все снова встало на свое место. Было лето, не зима. Мумия не унесла его в пустынный склеп – Бен просто спрятался от больших парней в песчаной дыре под наполовину выкорчеванным деревом. Он был в Барренсе. Генри и его приятели в какой-то мере отыгрались на паре ребят, строивших запруду на реке, потому что они не смогли найти Бена и отыграться на нем по большому счету. Та-та, мальчики. Это была запруда сопляков. Ни к черту не годится.