Бен угрюмо посмотрел на свою загубленную одежду. Мать устроит ему головомойку.
Он проспал достаточно долго, чтобы взбодриться. Он съехал по насыпи и потом пошел вдоль потока, вздрагивая на каждом шагу. Он был месивом из ран и болячек; он чувствовал себя так, как будто Спайк Джоунз играл на разбитом стекле внутри его мышц быструю мелодию. На каждом дюйме видимой кожи была засохшая или засыхающая кровь. Ребята, строившие запруду, уже ушли, успокаивал он себя. Он не знал, сколько он спал, но если даже не более получаса, неожиданная короткая встреча с Генри и его приятелями, возможно, убедила за это время Денбро и его друга, что другое место – например Тимбуку, – вероятно, лучше для их здоровья.
Бен еле-еле тащился, понимая, что, вернись большие парни назад, он не сможет убежать от них. Впрочем, его это мало заботило.
Он срезал изгиб реки и постоял там, вглядываясь. Строители запруды были все еще там. Один из них был, конечно, Заика Билл Денбро. Он стоял на коленях рядом с другим мальчиком, который, сидя, прислонился к насыпи. Голова этого мальчика была отброшена так далеко назад, что его адамово яблоко выпирало, как треугольная пробка. Вокруг носа и на подбородке у него была высохшая кровь, ручейки крови струились по шее. В руке у него болталось что-то белое.
Заика Билл резко повернулся и увидел стоявшего там Бена. Бен со страхом увидел: с мальчиком, который прислонился к насыпи, что-то не в порядке; Денбро был явно напуган до смерти. Он подумал с отчаянием: кончится ли когда-нибудь этот день?
– Скажи, тттты мог бы помочь ммммне? – сказал Билл Денбро. – Йего асссспиратор пуст. Мне кажется он мммможет...
Его лицо затвердело, покраснев. Он спотыкался на слове, заикаясь, как пулемет. С его губ сорвалась слюна, и потребовалось почти тридцать секунд, прежде чем Бен понял, что хотел сказать Денбро: другой парень может умереть.
Глава 5
Эта мысль, хотя совершенно верная, не особенно комфортна. Действительно, в течение первого часа с момента взлета «Конкор-дии» с Хитроу (возможно, правильнее сказать не взлета, а вертикального пуска) он являет собой легкий случай клаустрофобии. Узкий самолет вызывает ощущение беспокойства. Пища далеко не изысканна, персонал, обслуживающий полет, вынужден крутиться, наклоняться, приседать, выполняя свою работу; они похожи на труппу гимнастов. Наблюдая за их усердием, Билл несколько утрачивает удовольствие от еды, зато его попутчика это совершенно не колышет.
Попутчик – еще один минус. Он толстый и не очень чистый; наодеколонен, кажется, «Тедом Лапидусом», но под одеколоном Билл безошибочно ощущает запах грязи и пота. Он еще и не особенно щепетилен в отношении своего левого локтя – периодически толкает им Билла.
Глаза не отрываются от цифрового табло перед кабиной. Оно показывает, как быстро летит эта британская пуля. Теперь «Конкордия» достигает своей крейсерской скорости. Билл вытаскивает из кармана рубашки ручку и кончиком ее нажимает кнопочки на часах с компьютером, которые Одра подарила ему в прошлое Рождество. Если махометр правильный – а у Билла совершенно нет повода думать, что это не так – они летят со скоростью восемнадцать миль в минуту. Билл не уверен, что это то, что он действительно хотел узнать.
За окном, маленьким и толстым, как окошечко в одной из оболочек ртутного пространства, он может видеть небо – не голубое, а сумеречно-пурпурное, хотя сейчас середина дня. Он видит: линия горизонта, где встречаются море и вебо, слегка наклонена. «Вот я сижу, – думает Билл, – с „кровавой Мэри“ в руке и локтем грязного жирдяя, тыкающим меня в бицепс, и обозреваю крутизну земли».
Он слегка улыбается: человек, смело воспринимающий такого рода переживания, не должен ничего бояться. Но он боится, и не просто полета в этой узкой хрупкой скорлупе, летящей со скоростью восемнадцать миль в минуту. Он просто чувствует, как на него кидается Дерри. Это точное выражение.
Восемнадцать миль в минуту или нет – ты как будто совершенно спокоен, а вот Дерри кидается на тебя, как некое плотоядное животное, притаившееся в ожидании своего времени. Дерри, о, Дерри! Написать оду Дерри? Воспеть вонь его фабрик и рек? Величественную тишину его бульваров? Библиотеку? Водонапорную башню? Бассей-парк? Начальную шкоду Дерри? Барренс?
Огни зажигаются в его голове, большие прожектора. Будто он сидел в затемненном театре двадцать семь лет, ожидая, что что-то случится, и теперь наконец-то началось. Однако постепенно открывающаяся декорация и вспыхивающие один за другим прожектора означают начало не какой-нибудь безвредной комедии, наподобие «Мышьяка и Старого шнурка»; для Билла Денбро она больше похожа на «Кабинет доктора Калигари».
«Все рассказы, которые я написал – думает он с глупым удивлением, – все романы, все пришло из Дерри, Дерри был их источником. Они возникли из того, что случилось тем летом, и из того, что перед тем, осенью, случилось с Джорджем. Всем репортерам, которые задавали мне ТОТ ВОПРОС.., я давал неправильный ответ».
Локоть жирдяя снова толкает его, чуть-чуть проливается напиток.
Билл сперва говорил что-то приблизительное, а затем задумывался об этом всерьез. ТОТ ВОПРОС, конечно, был «Где вы черпаете ваши идеи?» Билл предполагал, что на этот вопрос все писатели должны отвечать минимум два раза в неделю, или притворяться, что отвечают, – но он, зарабатывавший себе на жизнь сочинительством вещей, которых не было и быть не могло, должен был отвечать, или притворяться, намного чаще.
– У всех писателей коммуникативные связи уходят в область подсознания, – говорит он, не упоминая, что с каждым годом все больше сомневается, существует ли такая вещь, как подсознание. – Но у мужчины или женщины, которые пишут книги ужасов, коммуникативные связи идут еще глубже, может быть.., в под-под-сознание, если хотите.
Изящный ответ, да, но ответ, в который сам он никогда не верил. Подсознание? Ну там, в глубине, что-то есть, конечно, но, по мнению Билла, люди сильно преувеличили функцию, которая скорее всего является ментальным эквивалентом промывания глаз, когда в них попала пыль, или хождения до ветру через час-другой после плотного обеда. Вторая метафора, вероятно, лучшая из двух, но вы никогда бы не смогли рассказать вашим интервьюерам, что для вас такие понятия, как мечты, неосознанные желания, ощущения, этакое дежавю, – не что иное, как умственный пердеж. Но им, по-видимому, что-то было нужно, этим репортерам, с их записными книжками и маленькими японскими магнитофонами, и Билл хотел помочь им, как мог. Он знал, что писательство – тяжкий труд, чертовски тяжкий. Зачем же делать его еще тяжелее, говоря им: «Друг мой, вы могли бы с таким же успехом спросить меня „Кто резал сыр?“ и довольствоваться этим».
Теперь он думал: Ты всегда знал, что они задают не тот вопрос, даже перед звонком Майка; но теперь ты знаешь, какой, вопрос верный. Не где вы черпаете ваши идеи, а почему, зачем вы черпаете их. Коммуникация существовала, да, но она не имела ничего общего ни с версией подсознательного, ни с Фрейдом, ни с Юнгом; не было никакой внутренней дренажной системы в мозге, никакой подземной каверны, наполненной Морлоками. В конце этой коммуникационной трубы не было ничего, кроме Дерри. И – «кто это идет и ставит ловушки на моем мосту?»
Он вдруг садится прямо, вытянувшись в струну, теперь его локоть блуждает и глубоко погружается в бок толстого попутчика.
– Осторожнее, парень, – говорит толстяк, – тесно.
– А вы не толкайте меня, тоща я попытаюсь не толкать вас.
Толстяк награждает его кислым, скептическим взглядом, говорящим: о чем ты, черт побери, лопочешь? Билл пристально смотрит на него, пока толстяк не отворачивается, что-то бубня.
Кто там?
Кто это идет и ставит ловушки на моем мосту?
Он снова выглядывает из окна и думает: «Мы водим дьявола за нос».
У него покалывает в руках и затылке. Он залпом выпивает свой стакан. Еще один из тех больших огней погас.
Сильвер. Его велосипед. Так он назвал его в честь лошади Лоуна Рейнджера. Большой «Швинн» высотой в двадцать восемь дюймов. «Ты убьешься на нем, Билли», – сказал отец, но никакой тревоги в его голосе не было. Он мало о чем тревожился после смерти Джорджа. Раньше он был назойливым. Сносным, но назойливым. С тех пор можно было делать что угодно. У него остались отцовские жесты, отцовские движения, но не более чем жесты и движения. Похоже было, что он все время прислушивается, не возвратился ли Джордж домой.
Билл увидел его на витрине магазинчика «Байк энд Сайкл» на Центральной улице. Он уныло опирался о подставку – больший, чем самый большой на витрине, тусклый, в то время как другие были радированные, блестящие, прямой в тех местах, в которых другие были согнуты, и, наоборот, искривленный там, где другие были прямые. На передней шине болталась табличка:
«ПОДЕРЖАННЫЙ.
Продается»
Дальше случилось так, что Билл вошел, и владелец магазина предложил ему то, от чего Билл не отказался, и цена – двадцать четыре доллара – которую запросили, показалась Биллу отличной, даже щедрой. Он расплатился за Сильвера деньгами, которые скопил за последние семь-восемь месяцев: деньги, подаренные на день рождения, на Рождество, вырученные за работу на газоне. Он приметил велик в витрине еще со Дня благодарения. Он заплатил за него и прикатил домой, как только снег начал окончательно таять. Это было забавно, потому что до прошлого года он и не думал о приобретении велосипеда. Эта идея, казалось, пришла ему в голову как-то сразу, возможно, в один из тех бесконечных дней после смерти Джорджа. Убийства Джорджа.
В начале Билл чуть не убил себя. Первая поездка на новом велике закончилась тем, что Билл свалился с него намеренно, чтобы не врезаться в дощатый забор в конце Коссут-лейн (он не столько боялся врезаться в забор, сколько проломить его и упасть на шестьдесят футов вниз, в Барренс). Он вернулся с глубокой пятидюймовой раной между запястьем и локтем на левой руке. Не прошло и недели, как он обнаружил, что не может быстро затормозить, и его вынесло на пересечение Витчем и Джексон со скоростью, возможно, тридцать пять миль в час – маленького мальчика на пыльном сером мастодонте (Сильвер был серебряным только за счет полета фантазии), – и если бы проходила машина, его бы раздавило всмятку. Он был бы мертв. Как Джордж.
Понемногу, по мере вступления весны в свои права, он овладел управлением Сильвера. За это время никто из родителей не заметил, что он играл со смертью, катаясь на велосипеде. Он думал, что спустя несколько дней после покупки они вообще перестали лицезреть его велик – для них он был просто реликвией с облупившейся краской, которая в дождливые дни прислонялась к стенке гаража.
Хотя на самом деле Сильвер был больше, чем пыльная старая реликвия. Он не очень смотрелся, но он летал, как ветер. Друг Билла – его единственный настоящий друг по имени Эдди Каспбрак – разбирался в механике. Он показал Биллу, как привести Сильвера в форму, – какие болты подтягивать и регулярно проверять, тле смазывать цепные колеса, как подтягивать цепь, как наложить пластырь, когда шина спустилась от прокола.
«Тебе нужно его покрасить», – вспомнил он слова Эдди, но Билл не хотел красить Сильвера. Он даже себе не мог объяснить причину, но ему хотелось, чтобы его «Швинн» оставался таким, как есть. Он смотрелся как настоящая колымага, которую беззаботный ребенок регулярно оставлял на улице в дождь, которая трещит и скрипит. Он выглядел как колымага, но летал как ветер. Он...
– Он побеждал дьяволу, – говорит Билл вслух и смеется. Его попутчик внимательно приглядывается к нему; у смеха – та же воющая оболочка, от которой у Одры побежали мурашки.
Да, Сильвер смотрелся не лучшим образом, с его облупившейся краской и старомодным багажником над задним колесом и рожком с черным резиновым пузырем; этот рожок постоянно прикрепляли к рулю ржавым болтом размером с детский кулак. Не лучшим образом.
Но как Сильвер ехал! Боже Это была, черт возьми, здоровская штука, потому что Сильвер спас жизнь Биллу Денбро на четвертой неделе июня 1958 года – через неделю после того, как он встретил Бена Хэнскома в первый раз, через неделю после того, как он, и Бен, и Эдди построили запруду, на той неделе, когда Бен, и Ричи Тозиер, и Беверли Марш объявились в Барренсе после субботнего утренника. Ричи ехал позади него, на багажнике Сильвера, в тот день, когда Сильвер спас жизнь Билла.., так что можно считать, что жизнь Ричи тоже. И он помнил дом, из которого они убегали, да. Он помнил его отлично. Тот проклятый дом на Нейболт-стрит.
В тот день он мчался на огромной скорости, чтобы обвести вокруг пальца дьявола; о да, конечно, разве вы не знаете. Дьявола с глазами блестящими, как старые монеты. Старого волосатого дьявола с полным ртом окровавленных зубов. Но все это пришло потом. Если Сильвер спас жизнь Ричи и его собственную в тот день, тогда, возможно, он спас и жизнь Эдди Каспбрака в другой день, когда Билл и Эдди встретили Бена около раскуроченных остатков их запруды в Барренсе. Генри Бауэре, выглядевший так, как будто он вырвался из дурдома, разбил нос Эдди, а затем у Эдди разыгралась астма, а его аспиратор оказался пустым. И в тот день тоже Сильвер пришел на помощь.
Билл Денбро, почти семнадцать лет не садившийся на велосипед, выглядывает из окна самолета; нет, в 1958 году он бы ему не доверился. «Пошел, Сильвер, ДАВААААЙ!» – думает он, вынужденный закрыть глаза, чтобы сдержать ручеек слез.
Что случилось с Сильвером? Он не может вспомнить. Та часть декорации еще в затемнении; тот прожектор еще не включен.
Возможно, это милосердие.
Пошел.
Пошел, Сильвер.
Пошел, Сильвер...
Он нажимал на педали на Канзас-стрит, направляясь в сторону города и медленно набирая скорость. Сильвер катился, как только его приводили в движение, но привести его в движение было двойной работой. Набирая скорость, серый вел был подобен большому самолету, катящемуся по взлетно-посадочной полосе. Сначала вы не верите, что такая огромная ковыляющая штуковина сможет когда-нибудь оторваться от земли, – абсурд! Но затем вы видите ее тень внизу и не успеваете удивиться – не мираж ли это? Когда тень вытягивается, самолет уже вверху, он прорезает себе путь сквозь воздух, холеный и грациозный: мечта в удовлетворенном мозгу.
Сильвер был похож на самолет.
Билл ехал под гору и все сильнее нажимал на педали, его ноги работали вверх-вниз, в то время как он стоял на велосипедной вилке. Пару раз разбившись из-за этой вилки самым болезненным для мальчика местом, он теперь старался как можно выше задрать трусы перед тем, как сесть на Сильвера. Позднее, тем же летом, наблюдая за этим процессом, Ричи говорил: «Билл делает это потому, что ему когда-нибудь захочется иметь нескольких детишек, которые будут похожи на его жену, верно?»
Они с Эдди до предела опустили сиденье, и теперь, когда он стоя работал педалями, оно ударялось о его поясницу и натирало ее. Какая-то женщина, вырывавшая сорняки в своем саду, прикрыв глаза рукой, посмотрела как он гонит. И слегка улыбнулась. Мальчик на огромном велосипеде напомнил ей обезьяну, которую она однажды видела катающейся на одноколесном велосипеде в цирке «Барнум и Бейли». «Однако ведь он может убиться, – подумала она, принимаясь за работу. – Этот велосипед для него слишком большой. Впрочем, это не ее проблемы».
Он проспал достаточно долго, чтобы взбодриться. Он съехал по насыпи и потом пошел вдоль потока, вздрагивая на каждом шагу. Он был месивом из ран и болячек; он чувствовал себя так, как будто Спайк Джоунз играл на разбитом стекле внутри его мышц быструю мелодию. На каждом дюйме видимой кожи была засохшая или засыхающая кровь. Ребята, строившие запруду, уже ушли, успокаивал он себя. Он не знал, сколько он спал, но если даже не более получаса, неожиданная короткая встреча с Генри и его приятелями, возможно, убедила за это время Денбро и его друга, что другое место – например Тимбуку, – вероятно, лучше для их здоровья.
Бен еле-еле тащился, понимая, что, вернись большие парни назад, он не сможет убежать от них. Впрочем, его это мало заботило.
Он срезал изгиб реки и постоял там, вглядываясь. Строители запруды были все еще там. Один из них был, конечно, Заика Билл Денбро. Он стоял на коленях рядом с другим мальчиком, который, сидя, прислонился к насыпи. Голова этого мальчика была отброшена так далеко назад, что его адамово яблоко выпирало, как треугольная пробка. Вокруг носа и на подбородке у него была высохшая кровь, ручейки крови струились по шее. В руке у него болталось что-то белое.
Заика Билл резко повернулся и увидел стоявшего там Бена. Бен со страхом увидел: с мальчиком, который прислонился к насыпи, что-то не в порядке; Денбро был явно напуган до смерти. Он подумал с отчаянием: кончится ли когда-нибудь этот день?
– Скажи, тттты мог бы помочь ммммне? – сказал Билл Денбро. – Йего асссспиратор пуст. Мне кажется он мммможет...
Его лицо затвердело, покраснев. Он спотыкался на слове, заикаясь, как пулемет. С его губ сорвалась слюна, и потребовалось почти тридцать секунд, прежде чем Бен понял, что хотел сказать Денбро: другой парень может умереть.
Глава 5
БИЛЛ ДЕНБРО ПОБЕЖДАЕТ ДЬЯВОЛА (I)
1
Все это чертовски напоминает путешествие в космос, – думает Билл Денбро. – А может, я внутри ядра, выстреленного из пушки.Эта мысль, хотя совершенно верная, не особенно комфортна. Действительно, в течение первого часа с момента взлета «Конкор-дии» с Хитроу (возможно, правильнее сказать не взлета, а вертикального пуска) он являет собой легкий случай клаустрофобии. Узкий самолет вызывает ощущение беспокойства. Пища далеко не изысканна, персонал, обслуживающий полет, вынужден крутиться, наклоняться, приседать, выполняя свою работу; они похожи на труппу гимнастов. Наблюдая за их усердием, Билл несколько утрачивает удовольствие от еды, зато его попутчика это совершенно не колышет.
Попутчик – еще один минус. Он толстый и не очень чистый; наодеколонен, кажется, «Тедом Лапидусом», но под одеколоном Билл безошибочно ощущает запах грязи и пота. Он еще и не особенно щепетилен в отношении своего левого локтя – периодически толкает им Билла.
Глаза не отрываются от цифрового табло перед кабиной. Оно показывает, как быстро летит эта британская пуля. Теперь «Конкордия» достигает своей крейсерской скорости. Билл вытаскивает из кармана рубашки ручку и кончиком ее нажимает кнопочки на часах с компьютером, которые Одра подарила ему в прошлое Рождество. Если махометр правильный – а у Билла совершенно нет повода думать, что это не так – они летят со скоростью восемнадцать миль в минуту. Билл не уверен, что это то, что он действительно хотел узнать.
За окном, маленьким и толстым, как окошечко в одной из оболочек ртутного пространства, он может видеть небо – не голубое, а сумеречно-пурпурное, хотя сейчас середина дня. Он видит: линия горизонта, где встречаются море и вебо, слегка наклонена. «Вот я сижу, – думает Билл, – с „кровавой Мэри“ в руке и локтем грязного жирдяя, тыкающим меня в бицепс, и обозреваю крутизну земли».
Он слегка улыбается: человек, смело воспринимающий такого рода переживания, не должен ничего бояться. Но он боится, и не просто полета в этой узкой хрупкой скорлупе, летящей со скоростью восемнадцать миль в минуту. Он просто чувствует, как на него кидается Дерри. Это точное выражение.
Восемнадцать миль в минуту или нет – ты как будто совершенно спокоен, а вот Дерри кидается на тебя, как некое плотоядное животное, притаившееся в ожидании своего времени. Дерри, о, Дерри! Написать оду Дерри? Воспеть вонь его фабрик и рек? Величественную тишину его бульваров? Библиотеку? Водонапорную башню? Бассей-парк? Начальную шкоду Дерри? Барренс?
Огни зажигаются в его голове, большие прожектора. Будто он сидел в затемненном театре двадцать семь лет, ожидая, что что-то случится, и теперь наконец-то началось. Однако постепенно открывающаяся декорация и вспыхивающие один за другим прожектора означают начало не какой-нибудь безвредной комедии, наподобие «Мышьяка и Старого шнурка»; для Билла Денбро она больше похожа на «Кабинет доктора Калигари».
«Все рассказы, которые я написал – думает он с глупым удивлением, – все романы, все пришло из Дерри, Дерри был их источником. Они возникли из того, что случилось тем летом, и из того, что перед тем, осенью, случилось с Джорджем. Всем репортерам, которые задавали мне ТОТ ВОПРОС.., я давал неправильный ответ».
Локоть жирдяя снова толкает его, чуть-чуть проливается напиток.
Билл сперва говорил что-то приблизительное, а затем задумывался об этом всерьез. ТОТ ВОПРОС, конечно, был «Где вы черпаете ваши идеи?» Билл предполагал, что на этот вопрос все писатели должны отвечать минимум два раза в неделю, или притворяться, что отвечают, – но он, зарабатывавший себе на жизнь сочинительством вещей, которых не было и быть не могло, должен был отвечать, или притворяться, намного чаще.
– У всех писателей коммуникативные связи уходят в область подсознания, – говорит он, не упоминая, что с каждым годом все больше сомневается, существует ли такая вещь, как подсознание. – Но у мужчины или женщины, которые пишут книги ужасов, коммуникативные связи идут еще глубже, может быть.., в под-под-сознание, если хотите.
Изящный ответ, да, но ответ, в который сам он никогда не верил. Подсознание? Ну там, в глубине, что-то есть, конечно, но, по мнению Билла, люди сильно преувеличили функцию, которая скорее всего является ментальным эквивалентом промывания глаз, когда в них попала пыль, или хождения до ветру через час-другой после плотного обеда. Вторая метафора, вероятно, лучшая из двух, но вы никогда бы не смогли рассказать вашим интервьюерам, что для вас такие понятия, как мечты, неосознанные желания, ощущения, этакое дежавю, – не что иное, как умственный пердеж. Но им, по-видимому, что-то было нужно, этим репортерам, с их записными книжками и маленькими японскими магнитофонами, и Билл хотел помочь им, как мог. Он знал, что писательство – тяжкий труд, чертовски тяжкий. Зачем же делать его еще тяжелее, говоря им: «Друг мой, вы могли бы с таким же успехом спросить меня „Кто резал сыр?“ и довольствоваться этим».
Теперь он думал: Ты всегда знал, что они задают не тот вопрос, даже перед звонком Майка; но теперь ты знаешь, какой, вопрос верный. Не где вы черпаете ваши идеи, а почему, зачем вы черпаете их. Коммуникация существовала, да, но она не имела ничего общего ни с версией подсознательного, ни с Фрейдом, ни с Юнгом; не было никакой внутренней дренажной системы в мозге, никакой подземной каверны, наполненной Морлоками. В конце этой коммуникационной трубы не было ничего, кроме Дерри. И – «кто это идет и ставит ловушки на моем мосту?»
Он вдруг садится прямо, вытянувшись в струну, теперь его локоть блуждает и глубоко погружается в бок толстого попутчика.
– Осторожнее, парень, – говорит толстяк, – тесно.
– А вы не толкайте меня, тоща я попытаюсь не толкать вас.
Толстяк награждает его кислым, скептическим взглядом, говорящим: о чем ты, черт побери, лопочешь? Билл пристально смотрит на него, пока толстяк не отворачивается, что-то бубня.
Кто там?
Кто это идет и ставит ловушки на моем мосту?
Он снова выглядывает из окна и думает: «Мы водим дьявола за нос».
У него покалывает в руках и затылке. Он залпом выпивает свой стакан. Еще один из тех больших огней погас.
Сильвер. Его велосипед. Так он назвал его в честь лошади Лоуна Рейнджера. Большой «Швинн» высотой в двадцать восемь дюймов. «Ты убьешься на нем, Билли», – сказал отец, но никакой тревоги в его голосе не было. Он мало о чем тревожился после смерти Джорджа. Раньше он был назойливым. Сносным, но назойливым. С тех пор можно было делать что угодно. У него остались отцовские жесты, отцовские движения, но не более чем жесты и движения. Похоже было, что он все время прислушивается, не возвратился ли Джордж домой.
Билл увидел его на витрине магазинчика «Байк энд Сайкл» на Центральной улице. Он уныло опирался о подставку – больший, чем самый большой на витрине, тусклый, в то время как другие были радированные, блестящие, прямой в тех местах, в которых другие были согнуты, и, наоборот, искривленный там, где другие были прямые. На передней шине болталась табличка:
«ПОДЕРЖАННЫЙ.
Продается»
Дальше случилось так, что Билл вошел, и владелец магазина предложил ему то, от чего Билл не отказался, и цена – двадцать четыре доллара – которую запросили, показалась Биллу отличной, даже щедрой. Он расплатился за Сильвера деньгами, которые скопил за последние семь-восемь месяцев: деньги, подаренные на день рождения, на Рождество, вырученные за работу на газоне. Он приметил велик в витрине еще со Дня благодарения. Он заплатил за него и прикатил домой, как только снег начал окончательно таять. Это было забавно, потому что до прошлого года он и не думал о приобретении велосипеда. Эта идея, казалось, пришла ему в голову как-то сразу, возможно, в один из тех бесконечных дней после смерти Джорджа. Убийства Джорджа.
В начале Билл чуть не убил себя. Первая поездка на новом велике закончилась тем, что Билл свалился с него намеренно, чтобы не врезаться в дощатый забор в конце Коссут-лейн (он не столько боялся врезаться в забор, сколько проломить его и упасть на шестьдесят футов вниз, в Барренс). Он вернулся с глубокой пятидюймовой раной между запястьем и локтем на левой руке. Не прошло и недели, как он обнаружил, что не может быстро затормозить, и его вынесло на пересечение Витчем и Джексон со скоростью, возможно, тридцать пять миль в час – маленького мальчика на пыльном сером мастодонте (Сильвер был серебряным только за счет полета фантазии), – и если бы проходила машина, его бы раздавило всмятку. Он был бы мертв. Как Джордж.
Понемногу, по мере вступления весны в свои права, он овладел управлением Сильвера. За это время никто из родителей не заметил, что он играл со смертью, катаясь на велосипеде. Он думал, что спустя несколько дней после покупки они вообще перестали лицезреть его велик – для них он был просто реликвией с облупившейся краской, которая в дождливые дни прислонялась к стенке гаража.
Хотя на самом деле Сильвер был больше, чем пыльная старая реликвия. Он не очень смотрелся, но он летал, как ветер. Друг Билла – его единственный настоящий друг по имени Эдди Каспбрак – разбирался в механике. Он показал Биллу, как привести Сильвера в форму, – какие болты подтягивать и регулярно проверять, тле смазывать цепные колеса, как подтягивать цепь, как наложить пластырь, когда шина спустилась от прокола.
«Тебе нужно его покрасить», – вспомнил он слова Эдди, но Билл не хотел красить Сильвера. Он даже себе не мог объяснить причину, но ему хотелось, чтобы его «Швинн» оставался таким, как есть. Он смотрелся как настоящая колымага, которую беззаботный ребенок регулярно оставлял на улице в дождь, которая трещит и скрипит. Он выглядел как колымага, но летал как ветер. Он...
– Он побеждал дьяволу, – говорит Билл вслух и смеется. Его попутчик внимательно приглядывается к нему; у смеха – та же воющая оболочка, от которой у Одры побежали мурашки.
Да, Сильвер смотрелся не лучшим образом, с его облупившейся краской и старомодным багажником над задним колесом и рожком с черным резиновым пузырем; этот рожок постоянно прикрепляли к рулю ржавым болтом размером с детский кулак. Не лучшим образом.
Но как Сильвер ехал! Боже Это была, черт возьми, здоровская штука, потому что Сильвер спас жизнь Биллу Денбро на четвертой неделе июня 1958 года – через неделю после того, как он встретил Бена Хэнскома в первый раз, через неделю после того, как он, и Бен, и Эдди построили запруду, на той неделе, когда Бен, и Ричи Тозиер, и Беверли Марш объявились в Барренсе после субботнего утренника. Ричи ехал позади него, на багажнике Сильвера, в тот день, когда Сильвер спас жизнь Билла.., так что можно считать, что жизнь Ричи тоже. И он помнил дом, из которого они убегали, да. Он помнил его отлично. Тот проклятый дом на Нейболт-стрит.
В тот день он мчался на огромной скорости, чтобы обвести вокруг пальца дьявола; о да, конечно, разве вы не знаете. Дьявола с глазами блестящими, как старые монеты. Старого волосатого дьявола с полным ртом окровавленных зубов. Но все это пришло потом. Если Сильвер спас жизнь Ричи и его собственную в тот день, тогда, возможно, он спас и жизнь Эдди Каспбрака в другой день, когда Билл и Эдди встретили Бена около раскуроченных остатков их запруды в Барренсе. Генри Бауэре, выглядевший так, как будто он вырвался из дурдома, разбил нос Эдди, а затем у Эдди разыгралась астма, а его аспиратор оказался пустым. И в тот день тоже Сильвер пришел на помощь.
Билл Денбро, почти семнадцать лет не садившийся на велосипед, выглядывает из окна самолета; нет, в 1958 году он бы ему не доверился. «Пошел, Сильвер, ДАВААААЙ!» – думает он, вынужденный закрыть глаза, чтобы сдержать ручеек слез.
Что случилось с Сильвером? Он не может вспомнить. Та часть декорации еще в затемнении; тот прожектор еще не включен.
Возможно, это милосердие.
Пошел.
Пошел, Сильвер.
Пошел, Сильвер...
2
...ДАВААААЙ! – закричал он. Ветер разрывал слова над его плечом, как развевающуюся креповую ленту. Они казались большими и сильными, те слова, они казались триумфальным ревом. И были единственными.Он нажимал на педали на Канзас-стрит, направляясь в сторону города и медленно набирая скорость. Сильвер катился, как только его приводили в движение, но привести его в движение было двойной работой. Набирая скорость, серый вел был подобен большому самолету, катящемуся по взлетно-посадочной полосе. Сначала вы не верите, что такая огромная ковыляющая штуковина сможет когда-нибудь оторваться от земли, – абсурд! Но затем вы видите ее тень внизу и не успеваете удивиться – не мираж ли это? Когда тень вытягивается, самолет уже вверху, он прорезает себе путь сквозь воздух, холеный и грациозный: мечта в удовлетворенном мозгу.
Сильвер был похож на самолет.
Билл ехал под гору и все сильнее нажимал на педали, его ноги работали вверх-вниз, в то время как он стоял на велосипедной вилке. Пару раз разбившись из-за этой вилки самым болезненным для мальчика местом, он теперь старался как можно выше задрать трусы перед тем, как сесть на Сильвера. Позднее, тем же летом, наблюдая за этим процессом, Ричи говорил: «Билл делает это потому, что ему когда-нибудь захочется иметь нескольких детишек, которые будут похожи на его жену, верно?»
Они с Эдди до предела опустили сиденье, и теперь, когда он стоя работал педалями, оно ударялось о его поясницу и натирало ее. Какая-то женщина, вырывавшая сорняки в своем саду, прикрыв глаза рукой, посмотрела как он гонит. И слегка улыбнулась. Мальчик на огромном велосипеде напомнил ей обезьяну, которую она однажды видела катающейся на одноколесном велосипеде в цирке «Барнум и Бейли». «Однако ведь он может убиться, – подумала она, принимаясь за работу. – Этот велосипед для него слишком большой. Впрочем, это не ее проблемы».
3
Билл был не так глуп, чтобы вступать в спор с большими парнями, когда они пробились из кустов, похожие на охотников в дурном расположении духа, которые идут по следу зверя, успевшего покалечить одного из них. Однако Эдди необдуманно открыл свой рот, и Генри Бауэре обрушился на него.Конец бесплатного ознакомительного фрагмента