Страница:
Лев подошёл поближе к Раку и в полумраке различил неясные очертания его широкой синевато-чёрной спины и неподвижные глаза. Ему показалось, что он слышит чьи-то рыдания, но эти звуки были едва уловимы.
— Зачем ты мучаешь детей человека? — сказал Лев.
Ответа не было, и против воли Лев крикнул:
— Зачем ты мучаешь нас? Что мы сделали, чтобы ты мог мучить нас?
На этот раз Рак отвечал:
— Откуда я знаю, и что мне до этого за дело? Ты рождён в моем Доме, и в назначенное время я приду за тобой.
— Когда же настанет это время? — спросил Лев, пятясь назад перед непрекращающимся движением усиков вокруг рта.
— Когда полный месяц не успеет поднять полный прилив, — сказал Рак, — я приду за одним из вас. И после того, как другой покорит свет, я схвачу этого другого за глотку.
Лев поднёс руку к своему горлу, к кадыку, облизнул губы и, оправившись немного, спросил:
— Должен ли я опасаться за двоих?
— Да, за двоих, — сказал Рак, — и ещё за многих других, которые придут потом.
— Мой брат Телец гораздо счастливее меня, — печально сказал Лев, — он одинок.
Но не успел он высказать своей мысли, как чья-то рука закрыла его рот и Дева очутилась в его объятиях. Как настоящая женщина, она не захотела остаться там, где Лев расстался с нею, и, стремясь скорее узнать все, хотя бы и неприятное, она обошла все Дома и пришла в Дом Рака.
— Это глупо, — шепнула Дева. — Я так долго ждала тебя в темноте. Тогда мне было страшно. Но теперь…
И она вздохнула с облегчением.
— Теперь мне страшно, — сказал Лев.
— Это ты за меня боишься? — сказала Дева. — Я это понимаю, я сама боюсь за тебя. Пойдём отсюда, муж мой.
Они выбрались из мрака и вернулись на Землю. Лев был очень молчалив, и Дева старалась ободрить его.
— Мой брат гораздо счастливее меня, — повторял Лев время от времени и, наконец, сказал:
— Пойдём лучше каждый своей дорогой и будем жить отдельно до самой смерти. Мы родились в Доме Рака, и он придёт за нами.
— Я знаю, я знаю это. Но куда я пойду? И где ты ляжешь спать вечером? Но, если хочешь, можно попробовать. Я останусь здесь. А ты уйдёшь?
Лев сделал вперёд шесть шагов очень медленно и три больших шага назад очень быстро и на третьем шагу очутился на том месте, где сидела Дева.
На этот раз она сама стала просить его удалиться и оставить её, и он должен был всю ночь успокаивать её. Эта ночь убедила их обоих, что они не в состоянии расстаться ни на минуту, и, когда они пришли к этому заключению, они взглянули вверх, в темноту, где над их головами был Дом Рака, и, крепко обнявшись, засмеялись — ха, ха, ха! — точь-в-точь, как смеялись дети человека. И это было в первый раз в их жизни, что они засмеялись.
На следующее утро они вернулись к себе домой и увидели цветы и жертвоприношения, которые принесли к их дверям жители холмов. Лев затоптал ногами жертвенный огонь, а Дева выбросила все цветы, дрожа от волнения. Когда крестьяне вернулись, чтобы взглянуть, как это было в обычае, что сталось с их жертвами, они не нашли на алтарях ни роз, ни зажаренного мяса; они увидели только мужчину и женщину, которые сидели, держась за руки, с испуганными, бледными лицами на ступеньках алтаря.
— Разве ты не Дева? — сказала женщина. — Вчера я послала тебе цветы.
— Сестрица, — покраснев до корней волос, сказала Дева, — не посылай мне больше цветов, потому что я такая же женщина, как и ты.
Мужчина и женщина удалились, недоумевая.
— Что же мы будем теперь делать? — сказал Лев.
— Мне кажется, мы должны постараться быть бодрыми, — сказала Дева. — Мы знаем самое худшее, что может случиться с нами, но мы не знаем лучшего, что любовь может принести нам. У нас есть много такого, чем мы должны быть довольны.
— А уверенность в смерти? — сказал Лев.
— Эта уверенность есть у каждого из детей человека, но они смеялись задолго до того, как мы начали смеяться. Мы должны научиться смеяться, Лев. Ведь мы уже раз смеялись.
Те, кто считает себя богами, какими считали себя Дети Зодиака, не признают смеха, ибо для бессмертных нет ничего более недостойного, чем смех или слезы. Лев встал с тяжёлым сердцем и вместе с Девой пошёл к людям, неся в душе страх перед смертью. Они засмеялись сначала при виде маленького голенького ребёнка, пытавшегося засунуть в свой глупенький розовый ротик толстую ножку, потом их рассмешил котёнок, который ловил свой собственный хвост, и потом они засмеялись над мальчиком, старавшимся поцеловать девочку и получившим за это пощёчину. Наконец, они засмеялись ветру, который дул им прямо в лицо, пока они сбегали с холма и, запыхавшиеся, попали в толпу крестьян, собравшихся в долине. Смеялись и крестьяне, глядя на их развевающиеся одежды и покрасневшие от ветра лица; а вечером их накормили и пригласили потанцевать на поляне, где было много смеха и веселье и где танцевали все, кто умел.
Ночью Лев вскочил с постели и воскликнул:
— Все, кого мы встретили сегодня, должны будут умереть!
— Так же, как и мы, — сквозь сон сказала Дева. — Спи, мой дорогой.
И Лев не заметил, что её лицо было мокро от слез. Но он не мог больше спать. Он бросился бежать в поле, гонимый страхом за себя и за Деву, которая была ему дороже собственной жизни. И вот он очутился подле Тельца, который едва волочил ноги после целого дня тяжёлой работы и, полузакрыв глаза, разглядывал при свете месяца ровные красивые борозды, проложенные им.
— Ага, — сказал Телец, — так и тебе уже все известно? Который же из Домов принесёт тебе смерть?
Лев указал вверх на тёмный Дом Рака и простонал:
— Он придёт также и за Девой.
— Ну, что же ты будешь делать?
Лев сказал, что не знает.
— Ты не умеешь пахать, — сказал Телец с оттенком пренебрежения. — А я умею, и это мешает мне думать о Скорпионе.
Лев огорчился и не проронил ни слова до самого рассвета, пока не пришёл пахарь, чтобы впрячь Тельца в ярмо.
— Спой мне, — сказал Телец, таща тяжёлый, покрытый грязью и скрипевший плуг. — Я натёр себе плечо. Спой мне одну из тех песен, которые мы певали вместе, когда считали себя богами.
Лев спустился в камыши и запел песню Детей Зодиака — воинственный клич юных богов, которые не знают страха ни перед чем. Он сначала тянул песню без всякого воодушевления, но потом эти звуки увлекли его, и голос его загремел над полями, а Телец зашагал в такт песне, и пахарь подстёгивал его только по привычке и без всякой жестокости, а за плугом все быстрее и быстрее ложились ровные борозды. Тут подошла Дева, которая искала Льва и нашла его поющим в камышах. Она присоединила к нему свой голос, и жена пахаря вынесла из дома свою пряжу и, окружённая детьми, стала слушать песню. Когда пришло время обеда, Лев и Дева почувствовали голод и жажду, и пахарь с женой дали им ржаного хлеба и молока и очень благодарили их, а Телец успел сказать им:
— Вы помогли мне вспахать больше половины поля, но самая трудная часть дня впереди, брат мой.
Лев прилёг отдохнуть, неотступно думая о словах Рака. Дева отошла в сторону и вступила в беседу с женой земледельца и их детьми, а после полудня снова началась пахота.
— Помоги нам ещё, — сказал Телец, — день быстро идёт на убыль.
Мои ноги совсем задеревенели. Спой так, как будто ты ещё совсем не пел раньше.
— Для этого грязного крестьянина? — спросил Лев.
— Его ждёт та же участь, что и нас. Разве ты трус? — сказал Телец.
Лев покраснел и запел снова, с больным горлом и в дурном настроении. Но мало-помалу он все удалялся от песни Детей Зодиака и сложил свою собственную песню, которой он никогда не мог бы сочинить, если бы не встретился лицом к лицу с Раком. Он вспомнил различные факты, относившиеся к пахарям, волам и рисовым полям, вспомнил то, чего даже не замечал до этой встречи, и все это он связал вместе, воодушевляясь все более по мере того, как он пел, и в своей песне рассказывая пахарю о нем самом и о его работе такие вещи, которых не знал и сам пахарь. Телец мычал одобрительно, прокладывая последние борозды, и, когда песня окончилась, пахарь остался очень доволен собой, хотя у него и болели кости. Дева вышла из хижины, где она возилась с детьми и разговаривала о женских делах с женой пахаря, и все вместе поужинали вечером.
— Хорошая у вас теперь жизнь, — сказал пахарь. — Сидите вы себе на запруде и поёте целый день все, что вам приходит в голову. Давно ли вы этим занимаетесь, вы, цыгане?
— Ах, — промычал Телец из своего хлева, — вот тебе, брат мой, людская благодарность!
— Нет, мы только недавно занялись этим, — сказала Дева, — но мы решили продолжать наше дело всю жизнь. Ведь правда, Лев?
— Да, — отвечал он, и, взявшись за руки, они пошли своей дорогой.
— Ты можешь великолепно петь, Лев, — сказала она, как говорят обыкновенно жены мужьям.
— А ты что делала? — спросил он.
— Я говорила с матерью и детьми, — сказала она. — Ты не можешь понять всяких пустяков, которые заставляют смеяться нас, женщин.
— А я должен заниматься этим цыганским ремеслом? — сказал Лев.
— Да, дорогой, и я буду помогать тебе.
Мы не имеем никаких сведений о жизни Льва и Девы, поэтому мы и не можем сказать, как Лев исполнял то дело, которое он так презирал.
Но мы уверены, что Дева любила его, когда бы и где бы он ни пел, любила даже тогда, когда после окончания песни она обходила толпу с инструментом вроде тамбурина и собирала деньги на пропитание для них обоих. Случалось, что на долю Льва выпадала тяжёлая обязанность утешать Деву, когда народ расточал им обоим оскорбительно грубые похвалы за то, что они воткнули в свои шляпы глупо развевающиеся павлиньи перья, а на платья нашили пуговицы и куски материй. По-женски она могла помочь ему и советом и делом, но подлость низких возмущала её.
— Что за беда, — говорил обыкновенно Лев, — если мы этим делаем их немножко счастливее.
И они снова шли, шли вниз по дороге и затягивали все ту же старую, старую песню о том, что, как бы ни сложилась жизнь, дети человека не должны ничего бояться. Сначала все это было очень тяжело, но с течением времени Лев открыл, что он может рассмешить людей и заставить их слушать себя даже тогда, когда идёт дождь. Правда, были такие слушатели, которые садились на землю и тихонько плакали в то время, как толпа визжала от восторга, и некоторые уверяли, что сам Лев довёл их до этого; тогда Дева в промежутке между пением подходила и старалась утешить плачущих. Люди по-прежнему умирали в то время, как Лев говорил с ними, пел или смеялся, потому что Стрелец, Скорпион, Рак и другие созвездия не прекращали своей деятельности. Иногда толпа разбегалась в испуге, и Лев старался снова собрать всех, упрекая людей в трусости; но случалось, что они издевались над богами, которые убивали их, и тогда Лев объяснял им, что это было признаком ещё большей трусости, чем бегство.
Во время своих странствий они иногда проходили мимо Тельца или Близнецов, но все были слишком заняты и ограничивались одним кивком головы друг другу в толпе и затем расходились каждый по своему делу.
Проходили годы, и они перестали даже узнавать друг друга, потому что дети Зодиака, работая на пользу людей, забыли сами, что были когда-то богами. Звезда Альдебаран во лбу Тельца покрылась засохшей грязью, руно Овна запылилось и ободралось, а Близнецы были по-прежнему детьми и гонялись за котёнком у порога хижины. И тогда Лев сказал:
— Довольно нам петь и кривляться!
А Дева ответила: «нет», но она и сама не знала, почему она сказала это «нет» так решительно. Лев утверждал, что это позорное ремесло, и в конце пыльного дня она сделала ему то же самое замечание, на что он возразил, что «это совершенно неверно». Тут они страшно поссорились, забыв о звёздах, горевших над их головами. С течением времени появились новые рассказчики и новые певцы, и Лев, забыв, что их никогда не может быть слишком много, возненавидел всех за то, что они делили вместе с ним рукоплескания толпы, которые он считал своей неотъемлемой собственностью. Дева часто раздражалась, а тогда песни прерывались, остроты выходили плоскими, а дети человека говорили им:
— Ступайте домой, цыгане! Ступайте домой и выучитесь петь что-нибудь более интересное!
После одного из таких печальных и постыдных дней Дева, идя по полю рядом со своим мужем, увидела восходящий над деревьями полный месяц и, схватив за руку Льва, воскликнула:
— Вот пришёл мой час! О, Лев, прости меня!
— В чем дело? — спросил Лев, который думал в это время о других певцах.
— Муж мой! — сказала она, положив его руку к себе на грудь, которая была тверда, как камень. Лев вспомнил, что говорил ему Рак, и застонал.
— Но ведь это правда, что мы были когда-то богами! — вскричал он.
— Мы и остались богами, — сказала Дева. — Разве ты забыл, как мы с тобой пришли в Дом Рака и вовсе не были очень напуганы? Но с тех пор мы забыли, ради чего мы пели, — мы стали петь ради денег, и, ах, как мы ссорились из-за них! Мы — дети Зодиака!
— Это была моя вина! — сказал Лев.
— Разве может быть в чем-нибудь только твоя вина, а не наша общая? — сказала Дева. — Мой час настал, но ты будешь жить без меня и…
Её взгляд договорил то, чего она не могла сказать.
— Да, я всегда буду помнить, что мы — боги, — сказал Лев.
Это очень тяжело даже для детей Зодиака, забывших о своём божественном происхождении, — видеть медленную смерть и не знать, как помочь. Дева рассказала Льву все, что она делала и говорила среди женщин и детей во время их странствий, и Лев удивился, что он так мало знал о той, которая была ему так близка. Перед смертью Дева просила его никогда не ссориться из-за денег с другими певцами, а главное — продолжать петь и после того, как она умрёт.
И вот она умерла, а он, похоронив её, пошёл в одну знакомую деревню, и народ ожидал, что он заведёт ссору с новым певцом, который появился во время его отсутствия. Но Лев назвал его «своим братом». Новый певец недавно женился — Лев знал об этом, и, когда тот кончил петь, Лев выпрямился и запел «песню Девы», которую он сложил по дороге сюда. И все, кто был женат или намеревался жениться — все без различия звания и возраста, — поняли эту песню, поняла её и новобрачная, опиравшаяся на руку молодого мужа, и, когда песня кончилась и сердце Льва разрывалось от горя, — люди зарыдали.
— Это очень грустная песня, — сказали они наконец. — Ну а теперь спой нам повеселее.
Так как Лев знал всю тяжесть горя, какое может испытать человек, знал хорошо, как произошло падение того, кто раньше был богом, то он тотчас же запел другую песню, которая заставила людей смеяться до упаду. И они разошлись, ободрённые и готовые к дальнейшему труду, наградив певца павлиньими перьями и деньгами в таком количестве, на какое он даже не рассчитывал. Но, зная, что деньги ведут к ссорам, а павлиньи перья всегда были ненавистны Деве, он отказался от них и пошёл искать своих братьев, чтобы напомнить им, что они были когда-то богами.
Он нашёл Тельца, судорожно рывшего землю ногами, потому что Скорпион ужалил его, и он умирал, но не медленной смертью, как Дева, а быстрой.
— Я знаю все, — простонал Телец, когда Лев подошёл к нему. — Я все забыл, но теперь вспоминаю. Пойди и взгляни на поля, которые я возделал. Борозды очень прямы. Я забыл, что я был богом, но зато научился великолепно боронить землю. А ты, брат?
— Я ещё не кончил пахать, — сказал Лев. — А что, смерть причиняет боль?
— Нет, не смерть, но самое умирание, — сказал Телец и умер.
Земледелец, который был его хозяином, очень огорчился, потому что его поле оставалось невозделанным.
В это-то время Лев сложил песню о Тельце, который был раньше богом, но забыл об этом, и он так пел эту песню, что половина всех юношей, слушавших его, приходили к убеждению, что они тоже, может быть, были богами, но не знали об этом. Половина этой половины развила чрезмерно свой ум и рано умерла. Половина остальных, стремясь стать богами, потерпела поражение, но зато вторая половина совершила вчетверо больше того, что сделала бы при других условиях.
Позже, много лет спустя после этого, в одно из своих странствий с целью забавлять людей, Лев увидел однажды на берегу ручья Близнецов, которые сидели там и ждали, когда Рыбы приплывут за ними и унесут их с собой. Они не выказывали ни малейшего страха и рассказали Льву, что у женщины в хижине был теперь собственный ребёнок, и, когда этот ребёнок вырос настолько, чтобы сделаться жестоким, он нашёл себе хорошо воспитанного котёнка, позволившего ему дёргать себя за хвост. Тут за ними приплыли Рыбы, но люди видели только, как двое детей упали в ручей, и хотя это очень опечалило их приёмную мать — она только крепче прижала к груди своего собственного ребёнка и была благодарна богам, что это случилось с подкидышами.
После этого Лев сочинил песню о Близнецах, которые забыли, что они были богами, и играли в пыли, чтобы позабавить свою приёмную мать. Песня эта разошлась по всему свету среди женщин. Она заставляла их плакать и смеяться и крепче прижимать к груди своих детей; а некоторые женщины, ещё помнившие Деву, говорили:
— Это, безусловно, голос Девы. Только она одна так хорошо знала нас.
Сложив эти три песни, Лев пел их постоянно одну за другой до тех пор, пока они не стали для него пустыми словами и люди, слушая его, скучали, а сам Лев испытывал прежнее искушение раз навсегда бросить пение. Но он вспоминал тогда слова умирающей Девы и продолжал петь.
Один из его слушателей прервал его однажды словами:
— Целых сорок лет ты говоришь нам о том, чтобы мы не боялись. Не споёшь ли ты нам что-нибудь новенькое?
— Нет, — отвечал Лев, — это единственная песня, которую мне позволено петь. Вы не должны бояться Созвездий даже тогда, когда они будут убивать вас.
Человек повернулся со скучающим видом и хотел идти прочь, но в это время в воздухе со свистом промелькнула стрела, летевшая по направлению к земле и устремлявшаяся в сердце человека. Тот выпрямился во весь рост и стоял так до тех пор, пока стрела вонзилась, куда было предназначено.
— Я умираю, — сказал он спокойно. — Как хорошо, Лев, что ты пел все эти сорок лет.
— Тебе страшно? — спросил Лев, склонившись над ним.
— Я ведь только человек, а не бог, — сказал умирающий. — Я убежал бы прочь, если бы не твои песни. Мой труд окончен, и я умираю, не выказывая страха.
— Это хорошая награда мне, — сказал Лев сам себе. — Теперь, когда я сам вижу, что сделали мои песни, я буду петь ещё лучше.
Он пошёл по дороге, собрал небольшую кучку своих слушателей и запел песню о Деве. В середине песни он почувствовал холодное прикосновение клешни Рака к своему горлу. Он поднял руку, задохнулся и на минуту перестал петь.
— Пой, Лев! — закричали ему из толпы. — Ты никогда ещё так хорошо не пел эту старую песню.
Лев оправился и продолжал петь, пока не кончил песни, чувствуя, как сердце его холодеет от страха. Когда он окончил петь, у него было такое ощущение, как будто кто-то схватил его за горло. Он был уже стар, он потерял Деву, он знал, что уже наполовину утратил искусство пения, он с трудом подходил к ожидавшей его небольшой кучке слушателей и почти не различал их, когда они окружали его; но тем не менее он сердито закричал Раку:
— Почему ты пришёл за мной именно теперь?
— Ты родился под моим созвездием — как же мне не прийти за тобой? — устало спросил Рак. — Всякое человеческое существо, убиваемое Раком, задаёт тот же самый вопрос.
— Но я только что начал понимать, что сделали мои песни, — сказал Лев.
— Вот, может быть, потому я и пришёл, — сказал Рак и ещё сильнее сжал горло Льву.
— Ведь ты же сказал, что не придёшь до тех пор, пока я не покорю весь мир, — прошептал Лев, падая.
— Я всегда держу своё слово. Ты сделал это трижды своими тремя песнями. Чего же ты хочешь ещё?
— Позволь мне пожить ещё, пока я не увижу, что люди сознают это, — умолял Лев. — Позволь мне увериться, что мои песни…
— Ободряют людей? — сказал Рак. — Хотя это и не мешает тому, что есть люди, которые все же боятся. Дева была храбрее тебя. Полно же…
Лев лежал подле самого безостановочно двигавшегося ненасытного рта Рака.
— Я забыл об этом, — просто сказал он. — Да, Дева была храбрее. Но я тоже бог, и я не боюсь тебя.
— Мне это безразлично, — сказал Рак.
Тут у Льва отнялся язык, и он лежал тихо, ожидая смерти.
Лев был последним из детей Зодиака. После его смерти появилось поколение малодушных людей, вечно хнычущих, колеблющихся и поющих от того, что созвездия убивают их и их близких, и желающих жить вечно без всяких огорчений. Этим они не могли продлить свою жизнь, но страшно увеличивали свои мучения, и не было детей Зодиака, чтобы подбодрить их; а большая часть песен Льва была забыта.
Но они сами вырезали на могильной плите Девы последний стих из песни о ней, и это-то и послужило основанием для нашего рассказа.
Один из детей человека, придя к ней спустя тысячелетия, очистил плиту от покрывавшего её мха и прочёл надпись, но воспользовался ею совершенно иначе, чем думал Лев. Люди поверили ему, что он сам сочинил эти стихи, но они принадлежат Льву, сыну Зодиака, и говорится в них о том, что, как бы ни сложились обстоятельства, мы, люди, не должны ничего бояться.
— Зачем ты мучаешь детей человека? — сказал Лев.
Ответа не было, и против воли Лев крикнул:
— Зачем ты мучаешь нас? Что мы сделали, чтобы ты мог мучить нас?
На этот раз Рак отвечал:
— Откуда я знаю, и что мне до этого за дело? Ты рождён в моем Доме, и в назначенное время я приду за тобой.
— Когда же настанет это время? — спросил Лев, пятясь назад перед непрекращающимся движением усиков вокруг рта.
— Когда полный месяц не успеет поднять полный прилив, — сказал Рак, — я приду за одним из вас. И после того, как другой покорит свет, я схвачу этого другого за глотку.
Лев поднёс руку к своему горлу, к кадыку, облизнул губы и, оправившись немного, спросил:
— Должен ли я опасаться за двоих?
— Да, за двоих, — сказал Рак, — и ещё за многих других, которые придут потом.
— Мой брат Телец гораздо счастливее меня, — печально сказал Лев, — он одинок.
Но не успел он высказать своей мысли, как чья-то рука закрыла его рот и Дева очутилась в его объятиях. Как настоящая женщина, она не захотела остаться там, где Лев расстался с нею, и, стремясь скорее узнать все, хотя бы и неприятное, она обошла все Дома и пришла в Дом Рака.
— Это глупо, — шепнула Дева. — Я так долго ждала тебя в темноте. Тогда мне было страшно. Но теперь…
И она вздохнула с облегчением.
— Теперь мне страшно, — сказал Лев.
— Это ты за меня боишься? — сказала Дева. — Я это понимаю, я сама боюсь за тебя. Пойдём отсюда, муж мой.
Они выбрались из мрака и вернулись на Землю. Лев был очень молчалив, и Дева старалась ободрить его.
— Мой брат гораздо счастливее меня, — повторял Лев время от времени и, наконец, сказал:
— Пойдём лучше каждый своей дорогой и будем жить отдельно до самой смерти. Мы родились в Доме Рака, и он придёт за нами.
— Я знаю, я знаю это. Но куда я пойду? И где ты ляжешь спать вечером? Но, если хочешь, можно попробовать. Я останусь здесь. А ты уйдёшь?
Лев сделал вперёд шесть шагов очень медленно и три больших шага назад очень быстро и на третьем шагу очутился на том месте, где сидела Дева.
На этот раз она сама стала просить его удалиться и оставить её, и он должен был всю ночь успокаивать её. Эта ночь убедила их обоих, что они не в состоянии расстаться ни на минуту, и, когда они пришли к этому заключению, они взглянули вверх, в темноту, где над их головами был Дом Рака, и, крепко обнявшись, засмеялись — ха, ха, ха! — точь-в-точь, как смеялись дети человека. И это было в первый раз в их жизни, что они засмеялись.
На следующее утро они вернулись к себе домой и увидели цветы и жертвоприношения, которые принесли к их дверям жители холмов. Лев затоптал ногами жертвенный огонь, а Дева выбросила все цветы, дрожа от волнения. Когда крестьяне вернулись, чтобы взглянуть, как это было в обычае, что сталось с их жертвами, они не нашли на алтарях ни роз, ни зажаренного мяса; они увидели только мужчину и женщину, которые сидели, держась за руки, с испуганными, бледными лицами на ступеньках алтаря.
— Разве ты не Дева? — сказала женщина. — Вчера я послала тебе цветы.
— Сестрица, — покраснев до корней волос, сказала Дева, — не посылай мне больше цветов, потому что я такая же женщина, как и ты.
Мужчина и женщина удалились, недоумевая.
— Что же мы будем теперь делать? — сказал Лев.
— Мне кажется, мы должны постараться быть бодрыми, — сказала Дева. — Мы знаем самое худшее, что может случиться с нами, но мы не знаем лучшего, что любовь может принести нам. У нас есть много такого, чем мы должны быть довольны.
— А уверенность в смерти? — сказал Лев.
— Эта уверенность есть у каждого из детей человека, но они смеялись задолго до того, как мы начали смеяться. Мы должны научиться смеяться, Лев. Ведь мы уже раз смеялись.
Те, кто считает себя богами, какими считали себя Дети Зодиака, не признают смеха, ибо для бессмертных нет ничего более недостойного, чем смех или слезы. Лев встал с тяжёлым сердцем и вместе с Девой пошёл к людям, неся в душе страх перед смертью. Они засмеялись сначала при виде маленького голенького ребёнка, пытавшегося засунуть в свой глупенький розовый ротик толстую ножку, потом их рассмешил котёнок, который ловил свой собственный хвост, и потом они засмеялись над мальчиком, старавшимся поцеловать девочку и получившим за это пощёчину. Наконец, они засмеялись ветру, который дул им прямо в лицо, пока они сбегали с холма и, запыхавшиеся, попали в толпу крестьян, собравшихся в долине. Смеялись и крестьяне, глядя на их развевающиеся одежды и покрасневшие от ветра лица; а вечером их накормили и пригласили потанцевать на поляне, где было много смеха и веселье и где танцевали все, кто умел.
Ночью Лев вскочил с постели и воскликнул:
— Все, кого мы встретили сегодня, должны будут умереть!
— Так же, как и мы, — сквозь сон сказала Дева. — Спи, мой дорогой.
И Лев не заметил, что её лицо было мокро от слез. Но он не мог больше спать. Он бросился бежать в поле, гонимый страхом за себя и за Деву, которая была ему дороже собственной жизни. И вот он очутился подле Тельца, который едва волочил ноги после целого дня тяжёлой работы и, полузакрыв глаза, разглядывал при свете месяца ровные красивые борозды, проложенные им.
— Ага, — сказал Телец, — так и тебе уже все известно? Который же из Домов принесёт тебе смерть?
Лев указал вверх на тёмный Дом Рака и простонал:
— Он придёт также и за Девой.
— Ну, что же ты будешь делать?
Лев сказал, что не знает.
— Ты не умеешь пахать, — сказал Телец с оттенком пренебрежения. — А я умею, и это мешает мне думать о Скорпионе.
Лев огорчился и не проронил ни слова до самого рассвета, пока не пришёл пахарь, чтобы впрячь Тельца в ярмо.
— Спой мне, — сказал Телец, таща тяжёлый, покрытый грязью и скрипевший плуг. — Я натёр себе плечо. Спой мне одну из тех песен, которые мы певали вместе, когда считали себя богами.
Лев спустился в камыши и запел песню Детей Зодиака — воинственный клич юных богов, которые не знают страха ни перед чем. Он сначала тянул песню без всякого воодушевления, но потом эти звуки увлекли его, и голос его загремел над полями, а Телец зашагал в такт песне, и пахарь подстёгивал его только по привычке и без всякой жестокости, а за плугом все быстрее и быстрее ложились ровные борозды. Тут подошла Дева, которая искала Льва и нашла его поющим в камышах. Она присоединила к нему свой голос, и жена пахаря вынесла из дома свою пряжу и, окружённая детьми, стала слушать песню. Когда пришло время обеда, Лев и Дева почувствовали голод и жажду, и пахарь с женой дали им ржаного хлеба и молока и очень благодарили их, а Телец успел сказать им:
— Вы помогли мне вспахать больше половины поля, но самая трудная часть дня впереди, брат мой.
Лев прилёг отдохнуть, неотступно думая о словах Рака. Дева отошла в сторону и вступила в беседу с женой земледельца и их детьми, а после полудня снова началась пахота.
— Помоги нам ещё, — сказал Телец, — день быстро идёт на убыль.
Мои ноги совсем задеревенели. Спой так, как будто ты ещё совсем не пел раньше.
— Для этого грязного крестьянина? — спросил Лев.
— Его ждёт та же участь, что и нас. Разве ты трус? — сказал Телец.
Лев покраснел и запел снова, с больным горлом и в дурном настроении. Но мало-помалу он все удалялся от песни Детей Зодиака и сложил свою собственную песню, которой он никогда не мог бы сочинить, если бы не встретился лицом к лицу с Раком. Он вспомнил различные факты, относившиеся к пахарям, волам и рисовым полям, вспомнил то, чего даже не замечал до этой встречи, и все это он связал вместе, воодушевляясь все более по мере того, как он пел, и в своей песне рассказывая пахарю о нем самом и о его работе такие вещи, которых не знал и сам пахарь. Телец мычал одобрительно, прокладывая последние борозды, и, когда песня окончилась, пахарь остался очень доволен собой, хотя у него и болели кости. Дева вышла из хижины, где она возилась с детьми и разговаривала о женских делах с женой пахаря, и все вместе поужинали вечером.
— Хорошая у вас теперь жизнь, — сказал пахарь. — Сидите вы себе на запруде и поёте целый день все, что вам приходит в голову. Давно ли вы этим занимаетесь, вы, цыгане?
— Ах, — промычал Телец из своего хлева, — вот тебе, брат мой, людская благодарность!
— Нет, мы только недавно занялись этим, — сказала Дева, — но мы решили продолжать наше дело всю жизнь. Ведь правда, Лев?
— Да, — отвечал он, и, взявшись за руки, они пошли своей дорогой.
— Ты можешь великолепно петь, Лев, — сказала она, как говорят обыкновенно жены мужьям.
— А ты что делала? — спросил он.
— Я говорила с матерью и детьми, — сказала она. — Ты не можешь понять всяких пустяков, которые заставляют смеяться нас, женщин.
— А я должен заниматься этим цыганским ремеслом? — сказал Лев.
— Да, дорогой, и я буду помогать тебе.
Мы не имеем никаких сведений о жизни Льва и Девы, поэтому мы и не можем сказать, как Лев исполнял то дело, которое он так презирал.
Но мы уверены, что Дева любила его, когда бы и где бы он ни пел, любила даже тогда, когда после окончания песни она обходила толпу с инструментом вроде тамбурина и собирала деньги на пропитание для них обоих. Случалось, что на долю Льва выпадала тяжёлая обязанность утешать Деву, когда народ расточал им обоим оскорбительно грубые похвалы за то, что они воткнули в свои шляпы глупо развевающиеся павлиньи перья, а на платья нашили пуговицы и куски материй. По-женски она могла помочь ему и советом и делом, но подлость низких возмущала её.
— Что за беда, — говорил обыкновенно Лев, — если мы этим делаем их немножко счастливее.
И они снова шли, шли вниз по дороге и затягивали все ту же старую, старую песню о том, что, как бы ни сложилась жизнь, дети человека не должны ничего бояться. Сначала все это было очень тяжело, но с течением времени Лев открыл, что он может рассмешить людей и заставить их слушать себя даже тогда, когда идёт дождь. Правда, были такие слушатели, которые садились на землю и тихонько плакали в то время, как толпа визжала от восторга, и некоторые уверяли, что сам Лев довёл их до этого; тогда Дева в промежутке между пением подходила и старалась утешить плачущих. Люди по-прежнему умирали в то время, как Лев говорил с ними, пел или смеялся, потому что Стрелец, Скорпион, Рак и другие созвездия не прекращали своей деятельности. Иногда толпа разбегалась в испуге, и Лев старался снова собрать всех, упрекая людей в трусости; но случалось, что они издевались над богами, которые убивали их, и тогда Лев объяснял им, что это было признаком ещё большей трусости, чем бегство.
Во время своих странствий они иногда проходили мимо Тельца или Близнецов, но все были слишком заняты и ограничивались одним кивком головы друг другу в толпе и затем расходились каждый по своему делу.
Проходили годы, и они перестали даже узнавать друг друга, потому что дети Зодиака, работая на пользу людей, забыли сами, что были когда-то богами. Звезда Альдебаран во лбу Тельца покрылась засохшей грязью, руно Овна запылилось и ободралось, а Близнецы были по-прежнему детьми и гонялись за котёнком у порога хижины. И тогда Лев сказал:
— Довольно нам петь и кривляться!
А Дева ответила: «нет», но она и сама не знала, почему она сказала это «нет» так решительно. Лев утверждал, что это позорное ремесло, и в конце пыльного дня она сделала ему то же самое замечание, на что он возразил, что «это совершенно неверно». Тут они страшно поссорились, забыв о звёздах, горевших над их головами. С течением времени появились новые рассказчики и новые певцы, и Лев, забыв, что их никогда не может быть слишком много, возненавидел всех за то, что они делили вместе с ним рукоплескания толпы, которые он считал своей неотъемлемой собственностью. Дева часто раздражалась, а тогда песни прерывались, остроты выходили плоскими, а дети человека говорили им:
— Ступайте домой, цыгане! Ступайте домой и выучитесь петь что-нибудь более интересное!
После одного из таких печальных и постыдных дней Дева, идя по полю рядом со своим мужем, увидела восходящий над деревьями полный месяц и, схватив за руку Льва, воскликнула:
— Вот пришёл мой час! О, Лев, прости меня!
— В чем дело? — спросил Лев, который думал в это время о других певцах.
— Муж мой! — сказала она, положив его руку к себе на грудь, которая была тверда, как камень. Лев вспомнил, что говорил ему Рак, и застонал.
— Но ведь это правда, что мы были когда-то богами! — вскричал он.
— Мы и остались богами, — сказала Дева. — Разве ты забыл, как мы с тобой пришли в Дом Рака и вовсе не были очень напуганы? Но с тех пор мы забыли, ради чего мы пели, — мы стали петь ради денег, и, ах, как мы ссорились из-за них! Мы — дети Зодиака!
— Это была моя вина! — сказал Лев.
— Разве может быть в чем-нибудь только твоя вина, а не наша общая? — сказала Дева. — Мой час настал, но ты будешь жить без меня и…
Её взгляд договорил то, чего она не могла сказать.
— Да, я всегда буду помнить, что мы — боги, — сказал Лев.
Это очень тяжело даже для детей Зодиака, забывших о своём божественном происхождении, — видеть медленную смерть и не знать, как помочь. Дева рассказала Льву все, что она делала и говорила среди женщин и детей во время их странствий, и Лев удивился, что он так мало знал о той, которая была ему так близка. Перед смертью Дева просила его никогда не ссориться из-за денег с другими певцами, а главное — продолжать петь и после того, как она умрёт.
И вот она умерла, а он, похоронив её, пошёл в одну знакомую деревню, и народ ожидал, что он заведёт ссору с новым певцом, который появился во время его отсутствия. Но Лев назвал его «своим братом». Новый певец недавно женился — Лев знал об этом, и, когда тот кончил петь, Лев выпрямился и запел «песню Девы», которую он сложил по дороге сюда. И все, кто был женат или намеревался жениться — все без различия звания и возраста, — поняли эту песню, поняла её и новобрачная, опиравшаяся на руку молодого мужа, и, когда песня кончилась и сердце Льва разрывалось от горя, — люди зарыдали.
— Это очень грустная песня, — сказали они наконец. — Ну а теперь спой нам повеселее.
Так как Лев знал всю тяжесть горя, какое может испытать человек, знал хорошо, как произошло падение того, кто раньше был богом, то он тотчас же запел другую песню, которая заставила людей смеяться до упаду. И они разошлись, ободрённые и готовые к дальнейшему труду, наградив певца павлиньими перьями и деньгами в таком количестве, на какое он даже не рассчитывал. Но, зная, что деньги ведут к ссорам, а павлиньи перья всегда были ненавистны Деве, он отказался от них и пошёл искать своих братьев, чтобы напомнить им, что они были когда-то богами.
Он нашёл Тельца, судорожно рывшего землю ногами, потому что Скорпион ужалил его, и он умирал, но не медленной смертью, как Дева, а быстрой.
— Я знаю все, — простонал Телец, когда Лев подошёл к нему. — Я все забыл, но теперь вспоминаю. Пойди и взгляни на поля, которые я возделал. Борозды очень прямы. Я забыл, что я был богом, но зато научился великолепно боронить землю. А ты, брат?
— Я ещё не кончил пахать, — сказал Лев. — А что, смерть причиняет боль?
— Нет, не смерть, но самое умирание, — сказал Телец и умер.
Земледелец, который был его хозяином, очень огорчился, потому что его поле оставалось невозделанным.
В это-то время Лев сложил песню о Тельце, который был раньше богом, но забыл об этом, и он так пел эту песню, что половина всех юношей, слушавших его, приходили к убеждению, что они тоже, может быть, были богами, но не знали об этом. Половина этой половины развила чрезмерно свой ум и рано умерла. Половина остальных, стремясь стать богами, потерпела поражение, но зато вторая половина совершила вчетверо больше того, что сделала бы при других условиях.
Позже, много лет спустя после этого, в одно из своих странствий с целью забавлять людей, Лев увидел однажды на берегу ручья Близнецов, которые сидели там и ждали, когда Рыбы приплывут за ними и унесут их с собой. Они не выказывали ни малейшего страха и рассказали Льву, что у женщины в хижине был теперь собственный ребёнок, и, когда этот ребёнок вырос настолько, чтобы сделаться жестоким, он нашёл себе хорошо воспитанного котёнка, позволившего ему дёргать себя за хвост. Тут за ними приплыли Рыбы, но люди видели только, как двое детей упали в ручей, и хотя это очень опечалило их приёмную мать — она только крепче прижала к груди своего собственного ребёнка и была благодарна богам, что это случилось с подкидышами.
После этого Лев сочинил песню о Близнецах, которые забыли, что они были богами, и играли в пыли, чтобы позабавить свою приёмную мать. Песня эта разошлась по всему свету среди женщин. Она заставляла их плакать и смеяться и крепче прижимать к груди своих детей; а некоторые женщины, ещё помнившие Деву, говорили:
— Это, безусловно, голос Девы. Только она одна так хорошо знала нас.
Сложив эти три песни, Лев пел их постоянно одну за другой до тех пор, пока они не стали для него пустыми словами и люди, слушая его, скучали, а сам Лев испытывал прежнее искушение раз навсегда бросить пение. Но он вспоминал тогда слова умирающей Девы и продолжал петь.
Один из его слушателей прервал его однажды словами:
— Целых сорок лет ты говоришь нам о том, чтобы мы не боялись. Не споёшь ли ты нам что-нибудь новенькое?
— Нет, — отвечал Лев, — это единственная песня, которую мне позволено петь. Вы не должны бояться Созвездий даже тогда, когда они будут убивать вас.
Человек повернулся со скучающим видом и хотел идти прочь, но в это время в воздухе со свистом промелькнула стрела, летевшая по направлению к земле и устремлявшаяся в сердце человека. Тот выпрямился во весь рост и стоял так до тех пор, пока стрела вонзилась, куда было предназначено.
— Я умираю, — сказал он спокойно. — Как хорошо, Лев, что ты пел все эти сорок лет.
— Тебе страшно? — спросил Лев, склонившись над ним.
— Я ведь только человек, а не бог, — сказал умирающий. — Я убежал бы прочь, если бы не твои песни. Мой труд окончен, и я умираю, не выказывая страха.
— Это хорошая награда мне, — сказал Лев сам себе. — Теперь, когда я сам вижу, что сделали мои песни, я буду петь ещё лучше.
Он пошёл по дороге, собрал небольшую кучку своих слушателей и запел песню о Деве. В середине песни он почувствовал холодное прикосновение клешни Рака к своему горлу. Он поднял руку, задохнулся и на минуту перестал петь.
— Пой, Лев! — закричали ему из толпы. — Ты никогда ещё так хорошо не пел эту старую песню.
Лев оправился и продолжал петь, пока не кончил песни, чувствуя, как сердце его холодеет от страха. Когда он окончил петь, у него было такое ощущение, как будто кто-то схватил его за горло. Он был уже стар, он потерял Деву, он знал, что уже наполовину утратил искусство пения, он с трудом подходил к ожидавшей его небольшой кучке слушателей и почти не различал их, когда они окружали его; но тем не менее он сердито закричал Раку:
— Почему ты пришёл за мной именно теперь?
— Ты родился под моим созвездием — как же мне не прийти за тобой? — устало спросил Рак. — Всякое человеческое существо, убиваемое Раком, задаёт тот же самый вопрос.
— Но я только что начал понимать, что сделали мои песни, — сказал Лев.
— Вот, может быть, потому я и пришёл, — сказал Рак и ещё сильнее сжал горло Льву.
— Ведь ты же сказал, что не придёшь до тех пор, пока я не покорю весь мир, — прошептал Лев, падая.
— Я всегда держу своё слово. Ты сделал это трижды своими тремя песнями. Чего же ты хочешь ещё?
— Позволь мне пожить ещё, пока я не увижу, что люди сознают это, — умолял Лев. — Позволь мне увериться, что мои песни…
— Ободряют людей? — сказал Рак. — Хотя это и не мешает тому, что есть люди, которые все же боятся. Дева была храбрее тебя. Полно же…
Лев лежал подле самого безостановочно двигавшегося ненасытного рта Рака.
— Я забыл об этом, — просто сказал он. — Да, Дева была храбрее. Но я тоже бог, и я не боюсь тебя.
— Мне это безразлично, — сказал Рак.
Тут у Льва отнялся язык, и он лежал тихо, ожидая смерти.
Лев был последним из детей Зодиака. После его смерти появилось поколение малодушных людей, вечно хнычущих, колеблющихся и поющих от того, что созвездия убивают их и их близких, и желающих жить вечно без всяких огорчений. Этим они не могли продлить свою жизнь, но страшно увеличивали свои мучения, и не было детей Зодиака, чтобы подбодрить их; а большая часть песен Льва была забыта.
Но они сами вырезали на могильной плите Девы последний стих из песни о ней, и это-то и послужило основанием для нашего рассказа.
Один из детей человека, придя к ней спустя тысячелетия, очистил плиту от покрывавшего её мха и прочёл надпись, но воспользовался ею совершенно иначе, чем думал Лев. Люди поверили ему, что он сам сочинил эти стихи, но они принадлежат Льву, сыну Зодиака, и говорится в них о том, что, как бы ни сложились обстоятельства, мы, люди, не должны ничего бояться.
ВОРОТА СТА СКОРБЕЙ
Это не моё сочинение. Приятель мой, Габраль Мисквитта, смешанной касты, изложил весь этот рассказ целиком, между заходом луны и утром, за шесть недель до своей смерти; я лишь записал рассказ по его ответам на мои вопросы. Итак, вот что он поведал:
— Они находятся между канавой медника и кварталом торговцев чубуками, в каких-нибудь ста ярдах, по птичьему полёту, от мечети Вазир Хана. Я, конечно, согласен поделиться с кем угодно своими сведениями, но все же никому не найти ворот, хотя бы вы и воображали, что знаете город вдоль и поперёк. Можно пройти сто раз около той канавы, где они находятся, и не заподозрить о том. Мы звали эту рытвину канавой «Чёрного Дыма», но туземное её название, разумеется, совершенно иное. Она так узка, что между её стенами не пройти нагруженному ослу; а в одном месте, уже подходя к самым воротам, фасад одного дома так выступает вперёд, что людям приходится протискиваться боком.
Собственно говоря, это не ворота. Это попросту дом. Первым его хозяином был старый Фун-Чин, лет пять назад. Он раньше был башмачником в Калькутте и, как говорят, убил с пьяных глаз жену. Вот почему он бросил базарный дом и перешёл к Чёрному Дыму.[6] Некоторое время спустя он перекочевал на север и открыл Ворота — заведение, в котором можно было покурить в мире и покое. Имейте в виду, что это была вполне почтённая курильня, не чета тем душным «чанду-хана», которые встречаются на каждом шагу в городе. Нет, старик основательно знал своё дело и был вдобавок очень опрятен для китайца. С виду это был одноглазый человечек не более пяти футов ростом, без среднего пальца на обеих руках. Это не мешало ему скатывать чёрные пилюли проворнее кого бы то ни было. Надо добавить, что курево не оказывало на него ни малейшего действия, и то, что он выкуривал днём и ночью, ночью и днём, служило ему только как бы противоядием. Сам я знаком с куревом добрых пять лет и могу потягаться с любым курильщиком, но в сравнении с Фун-Чином я не более как мальчишка. Тем не менее старик очень любил деньги, очень; и вот этого-то я никак не могу понять. Я слышал, что он скопил хороший куш перед смертью, но все его деньги достались его племяннику; старик же отправился восвояси в Китай, чтобы быть погребённым на родине.
Большая комната наверху, где собирались его посетители, всегда была безукоризненно чиста. В одном из углов стоял божок Фун-Чина, и перед его носом всегда курились свечки, но запах их заглушался дымом трубок. Напротив божка стоял гроб Фун-Чина. Он истратил на него немалую долю своих сбережений, и всякий раз, как Ворота посещал новичок, его неизбежно знакомили с гробом. Он был покрыт чёрным лаком, с красными и золотыми письменами, и уверяли, будто Фун-Чин привёз его из самого Китая. Не знаю, правда ли это, но знаю одно, что, если мне удавалось прийти первым, я расстилал свою циновку у самого его подножия. Тут, видите ли, был самый тихий уголок и в окно время от времени задувал ветерок с переулка. Кроме циновок в комнате не имелось мебели, если не считать гроба да старого божка, позеленевшего и посиневшего от времени и чистки.
Фун-Чин так и не объяснил нам, почему назвал своё заведение «Воротами Ста Скорбей». (Это единственный из известных мне китайцев, который употреблял неблагозвучные клички. Большинство из них любят цветистые обороты. Посмотрите в Калькутте.) Но мы сами дознались до смысла этого названия. Ничто так не порабощает человека, если сам он белый, как чёрное курево. Жёлтый человек иначе создан. На него оно почти не действует. Но чёрные и белые очень ему подвержены. Конечно, бывают и такие, на которых курево действует сначала не более чем табак. Чуточку только подремлют, как бы естественным сном, и на следующее утро почти способны работать. То же было и со мной вначале, но я пять лет тянул лямку не отрываясь, и теперь уж я не тот, что прежде. Была у меня тётка, она жила на пути в Агру, и мне кое-что досталось после её смерти. Около шестидесяти рупий в месяц. Шестьдесят рупий — не Бог весть что. Помнится мне время, сотни и сотни лет назад, когда я получал их триста в месяц, не считая доходов, когда работал по поставке леса в Калькутте.
— Они находятся между канавой медника и кварталом торговцев чубуками, в каких-нибудь ста ярдах, по птичьему полёту, от мечети Вазир Хана. Я, конечно, согласен поделиться с кем угодно своими сведениями, но все же никому не найти ворот, хотя бы вы и воображали, что знаете город вдоль и поперёк. Можно пройти сто раз около той канавы, где они находятся, и не заподозрить о том. Мы звали эту рытвину канавой «Чёрного Дыма», но туземное её название, разумеется, совершенно иное. Она так узка, что между её стенами не пройти нагруженному ослу; а в одном месте, уже подходя к самым воротам, фасад одного дома так выступает вперёд, что людям приходится протискиваться боком.
Собственно говоря, это не ворота. Это попросту дом. Первым его хозяином был старый Фун-Чин, лет пять назад. Он раньше был башмачником в Калькутте и, как говорят, убил с пьяных глаз жену. Вот почему он бросил базарный дом и перешёл к Чёрному Дыму.[6] Некоторое время спустя он перекочевал на север и открыл Ворота — заведение, в котором можно было покурить в мире и покое. Имейте в виду, что это была вполне почтённая курильня, не чета тем душным «чанду-хана», которые встречаются на каждом шагу в городе. Нет, старик основательно знал своё дело и был вдобавок очень опрятен для китайца. С виду это был одноглазый человечек не более пяти футов ростом, без среднего пальца на обеих руках. Это не мешало ему скатывать чёрные пилюли проворнее кого бы то ни было. Надо добавить, что курево не оказывало на него ни малейшего действия, и то, что он выкуривал днём и ночью, ночью и днём, служило ему только как бы противоядием. Сам я знаком с куревом добрых пять лет и могу потягаться с любым курильщиком, но в сравнении с Фун-Чином я не более как мальчишка. Тем не менее старик очень любил деньги, очень; и вот этого-то я никак не могу понять. Я слышал, что он скопил хороший куш перед смертью, но все его деньги достались его племяннику; старик же отправился восвояси в Китай, чтобы быть погребённым на родине.
Большая комната наверху, где собирались его посетители, всегда была безукоризненно чиста. В одном из углов стоял божок Фун-Чина, и перед его носом всегда курились свечки, но запах их заглушался дымом трубок. Напротив божка стоял гроб Фун-Чина. Он истратил на него немалую долю своих сбережений, и всякий раз, как Ворота посещал новичок, его неизбежно знакомили с гробом. Он был покрыт чёрным лаком, с красными и золотыми письменами, и уверяли, будто Фун-Чин привёз его из самого Китая. Не знаю, правда ли это, но знаю одно, что, если мне удавалось прийти первым, я расстилал свою циновку у самого его подножия. Тут, видите ли, был самый тихий уголок и в окно время от времени задувал ветерок с переулка. Кроме циновок в комнате не имелось мебели, если не считать гроба да старого божка, позеленевшего и посиневшего от времени и чистки.
Фун-Чин так и не объяснил нам, почему назвал своё заведение «Воротами Ста Скорбей». (Это единственный из известных мне китайцев, который употреблял неблагозвучные клички. Большинство из них любят цветистые обороты. Посмотрите в Калькутте.) Но мы сами дознались до смысла этого названия. Ничто так не порабощает человека, если сам он белый, как чёрное курево. Жёлтый человек иначе создан. На него оно почти не действует. Но чёрные и белые очень ему подвержены. Конечно, бывают и такие, на которых курево действует сначала не более чем табак. Чуточку только подремлют, как бы естественным сном, и на следующее утро почти способны работать. То же было и со мной вначале, но я пять лет тянул лямку не отрываясь, и теперь уж я не тот, что прежде. Была у меня тётка, она жила на пути в Агру, и мне кое-что досталось после её смерти. Около шестидесяти рупий в месяц. Шестьдесят рупий — не Бог весть что. Помнится мне время, сотни и сотни лет назад, когда я получал их триста в месяц, не считая доходов, когда работал по поставке леса в Калькутте.