– Да, но нас восстановили в правах, – ответил Мактурк. – Мистер Праут смягчился.
– Ни единого пятна на нашей репутации, – сказал Жук. – Все это было неприятно, падре, очень неприятно.
– А теперь сосредоточьтесь и подумайте над тем, что я скажу, mes enfants [81]. Именно ваша репутация и привела меня сюда. Выражаясь языком малышни, что вы там нафигачили в классе мистера Праута? Тут не над чем смеяться. Он говорит, что вы настолько снизили моральный уровень класса, что ему пришлось отправить вас назад в комнату. Это правда?
– Все правда до единого слова, падре.
– Не дерзи, Турок. Послушайте. Я говорил вам очень часто, что никто в школе не имеет такого влияния, хорошего или дурного, как вы. Вы знаете, я не веду разговоры о моральных и этических нормах, потому что я не верю, что молодой представитель человеческой породы не может удержаться в их рамках. Все равно, я не хочу думать, будто вы развращаете малолеток. Не перебивай, Жук. Послушайте, мистер Праут получил сигнал, что вы каким-то образом развращаете своих товарищей.
– Мистеру Прауту поступает так много сигналов, падре, – устало ответил Жук. – Этот был о чем?
– Так, он говорит, что слышал, как ты шепотом рассказывал какую-то историю в темном классе. А Оррин, приоткрыв дверь сказал: «Замолчи, Жук, это отвратительно». Ну?
– Помните книгу «Осажденный город» Маргарет Олифант [82], которую вы мне давали почитать в прошлом семестре? – спросил Жук.
Падре кивнул.
– Я кое-что пересказывал оттуда. Только вместо города я взял колледж, в тумане... осажденный призраками мертвых детей, которые вытаскивают учеников из кроватей. Все имена реальны. Ты произносишь их шепотом, ну, вы понимаете, с именами. Оррину это очень не понравилось. Никто не дал мне рассказать все до конца. А в конце становится просто ужасно.
– Но почему же ты не объяснил все это мистеру Прауту, чтобы у него не было впечатления...
– Падре-сахиб, – сказал Мактурк, – нет ни малейшего смысла объяснять что-либо мистеру Прауту. Если у него не сложилось одно впечатление, то тут же сложится другое.
– Он делает это из лучших побуждений. Он ведь in loco parentis, – пробормотал Сталки.
– Вот черти! – ответил преподобный Джон. – А я правильно понимаю, что... ростовщичество – это еще одно из впечатлений преподавателя?
– Ну... тут мы немножко помогли, – сказал Сталки. – Я действительно должен Жуку два шиллинга и четыре пенса, по крайней мере, Жук говорит, что я должен, но я и не собирался ему отдавать. Потом мы слегка поспорили на лестнице, а тут... тут неожиданно подскочил мистер Праут. Вот как оно было, падре. Он дал мне деньги широким жестом (хотя все равно вычел их из моих карманных расходов), а Жук дал ему долговую расписку. Я не знаю, что произошло потом.
– Я был чересчур откровенен, – сказал Жук. – У меня всегда так. Понимаете, падре, у него сложилось некоторое впечатление, и, наверное, мне следовало бы это впечатление исправить, но разве я мог быть абсолютноуверен в том, что в его корпусе никто не дает деньги взаймы? Я подумал, что старосты должны знать об этом больше, чем я. Это их дело. Они являются оплотом частных школ.
– Они и узнали... к тому времени, когда все закончили, – сказал Мактурк. – Как сознательные, добропорядочные, благонадежные, честные, чистые душой ребята, с которыми вы бы с удовольствием встретились, падре. Они перевернули весь корпус вверх дном... Харрисон и Крей... конечно, из самых лучших побуждений.
– Так они сказали. И очень громко говорили, кричали из последних сил... [83]
– А у меня складывается впечатление, что все вы, безусловно, кончите на виселице.
– Да мы же ничего не делали, – ответил Мактурк. – Это все мистер Праут. Вы не читали книгу о японских борцах? Мой дядя... он служит во флоте, как-то показывал мне.
– Не пытайся сменить тему, Турок.
– Я не пытаюсь, сэр. Я просто пытаюсь привести пример, как в проповеди. У этих борцов есть такой трюк, когда все задуманное выполняется другим. Борцы сходятся, и тот, другой, проигрывает в результате собственных действий. Это называется «шибувичи» или «токонома» [84], что-то в этом роде. Вот мистер Праут и есть «шибувичер». Это не наша вина.
– Вы считаете, что мы специально ходили по классам, пытаясь развратить юные умы? – спросил Жук. – Начнем с того, что он у них отсутствует, а даже если и есть, то он уже давно развращен. Я тоже учился в младшем классе, падре.
– Вообще-то мне казалось, что я знаю границы ваших выходок, но если вы прикладываете такие усилия для того, чтобы нагромоздить кучу свидетельских показаний против самих себя, то вы не можете никого винить за то...
– Мы никого не виним, падре. Мы разве сказали хоть слово против мистера Праута? – Сталки посмотрел на остальных. – Мы любим его. Он даже не знает, как мы любим его.
– Ха! Вы, видимо, хорошо скрываете свою любовь. Вы когда-нибудь задумывались о том, кто первоначально решил выселить вас из комнаты?
– Нас выселил из комнаты мистер Праут, – сказал Сталки со значением.
– Так вот, это был я. Я не хотел этого, но боюсь, что по некоторым моим словам у мистера Праута сложилось впечатление...
Пятая комната дружно рассмеялась.
– Видите, с вами происходит то же самое, падре, – сказал Мактурк. – У него моментально складывается впечатление, да? Но вы не должны думать, что мы его не любим, потому что мы любим его. Мы не держим на него абсолютно никакого зла.
В дверь два раза постучали.
– Ректор желает немедленно видеть Пятую комнату в своем кабинете, – послышался голос Фокси, школьного сержанта.
– Ого! – сказал преподобный Джон. – Мне кажется, что у некоторых будут крупные неприятности.
– Готов поспорить, Праут побежал и нажаловался ректору, – сказал Сталки. – У него раздвоение морали. Это нечестно – втягивать ректора в склоку в корпусе.
– Я бы посоветовал взять тетрадку гм... для... безопасности и записи некоторых деталей, – сказал бесстрастно преподобный Джон.
– Ха! Он ласково стелет да жестко спать, – сказал Жук. – Спокойной ночи, падре. Мы пошли.
И снова они – Билайал, Маммон и Люцифер – стояли перед ректором. Но им уже приходилось иметь дело с этим человеком, который был искушеннее всех троих, вместе взятых. До этого, после получасовой беседы с подавленным, расстроенным Праутом, ректор понял то, чего не заметил преподаватель.
– Вы побеспокоили мистера Праута, – сказал он задумчиво. – Мальчики не должны беспокоить преподавателей сверх необходимости. Мне не нравится, когда меня беспокоят подобными вещами. А вы меня побеспокоили. Это очень серьезный проступок... Понимаете?
– Да, сэр.
– Теперь я намереваюсь побеспокоить вас, индивидуально и в частном порядке, поскольку вы нарушили мой график. Вы слишком взрослые для порки, поэтому я должен выразить свое неудовольствие каким-то иным способом. Скажем, каждому написать по тысяче строк, неделя без выхода за территорию и что-нибудь еще в том же роде. Вы ведь уже слишком взрослые для порки?
– Нет, нет, сэр, что вы! – бодро воскликнул Сталки, потому что неделя без выхода во время летнего семестра – это серьезно.
– Оч-чень хорошо. Тогда сделаем то, что сможем. Желаю вам больше не беспокоить меня.
Это было честное и справедливое наказание, сопровождавшееся замечаниями, но больше всего они ощущали паузы, которые он делал между наказаниями. Например:
– Выходцев... из более младших классов я мог бы обвинить... в оскорблении. Вы недостаточно благодарны за... имеющиеся у вас привилегии. Но есть и границы... они определяется опытом, Жук... за пределами которых личная вендетта всегда опасна, потому что... не двигайся... рано или поздно сталкиваешься... с более высоким авторитетом, который изучал поведение животных. Et ego... пожалуйста, Мактурк... in Arcadia vixi [85]. Вот вам вопиющая несправедливость, которая связана с вашим... характером. И все! Скажете своему преподавателю, что я официально наказал вас розгами.
– Вот отвечаю! – воскликнул Мактурк, все время поводя лопатками, пока они шли по коридору. – Это правильно! Наш Прусак Бейтс [86]все видит насквозь.
– Хитро я придумал, выбрав порку, вместо того чтобы писать эти упражнения? – спросил Сталки.
– Ерунда! Мы были обречены на это с самого начала. Я видел это по глазам старика, – сказал Жук. – Чуть не подавился от смеха.
– А мне-то как раз было не до смеха, – признался Сталки. – Пойдем в туалет, посмотрим на наши раны. Один из нас может держать зеркало, а другой смотреть на себя.
В течение десяти минут они проделывали эти упражнения. Полосы от розог были очень красные и очень ровные. И ни одного из них невозможно было отличить от другого по тщательности, насыщенности и определенной четкости линий, что всегда характеризует работу настоящего художника.
– Что вы здесь делаете? – Мистер Праут, привлеченный плеском воды, появился на лестнице, ведущей в туалет.
– Мы получили порцию розог от ректора, сэр, и мы смывали кровь. Ректор сказал, что мы должны сообщить об этом вам. Мы собирались сделать это через минуту, сэр. ( Sotto voce [87].) Топтун увеличивает счет!
– Он заслужил эти очки, бедняга! – сказал Мактурк, надевая рубашку. – Он даже похудел с тех пор, как связался с нами.
– Послушай! А почему мы не злимся на ректора? Он сам сказал, что это вопиющая несправедливость. Так оно и есть! – сказал Жук.
– Хороший человек, – сказал Мактурк, но дальнейшего ответа Жука не удостоил.
Только Сталки вдруг начал хохотать так, что ему пришлось уцепится за край рукомойника.
– Ты чего, веселый ослик? Что случилось?
– Я... я думаю о вопиющей несправедливости!
РЕФОРМАТОРЫ МОРАЛИ
– Ни единого пятна на нашей репутации, – сказал Жук. – Все это было неприятно, падре, очень неприятно.
– А теперь сосредоточьтесь и подумайте над тем, что я скажу, mes enfants [81]. Именно ваша репутация и привела меня сюда. Выражаясь языком малышни, что вы там нафигачили в классе мистера Праута? Тут не над чем смеяться. Он говорит, что вы настолько снизили моральный уровень класса, что ему пришлось отправить вас назад в комнату. Это правда?
– Все правда до единого слова, падре.
– Не дерзи, Турок. Послушайте. Я говорил вам очень часто, что никто в школе не имеет такого влияния, хорошего или дурного, как вы. Вы знаете, я не веду разговоры о моральных и этических нормах, потому что я не верю, что молодой представитель человеческой породы не может удержаться в их рамках. Все равно, я не хочу думать, будто вы развращаете малолеток. Не перебивай, Жук. Послушайте, мистер Праут получил сигнал, что вы каким-то образом развращаете своих товарищей.
– Мистеру Прауту поступает так много сигналов, падре, – устало ответил Жук. – Этот был о чем?
– Так, он говорит, что слышал, как ты шепотом рассказывал какую-то историю в темном классе. А Оррин, приоткрыв дверь сказал: «Замолчи, Жук, это отвратительно». Ну?
– Помните книгу «Осажденный город» Маргарет Олифант [82], которую вы мне давали почитать в прошлом семестре? – спросил Жук.
Падре кивнул.
– Я кое-что пересказывал оттуда. Только вместо города я взял колледж, в тумане... осажденный призраками мертвых детей, которые вытаскивают учеников из кроватей. Все имена реальны. Ты произносишь их шепотом, ну, вы понимаете, с именами. Оррину это очень не понравилось. Никто не дал мне рассказать все до конца. А в конце становится просто ужасно.
– Но почему же ты не объяснил все это мистеру Прауту, чтобы у него не было впечатления...
– Падре-сахиб, – сказал Мактурк, – нет ни малейшего смысла объяснять что-либо мистеру Прауту. Если у него не сложилось одно впечатление, то тут же сложится другое.
– Он делает это из лучших побуждений. Он ведь in loco parentis, – пробормотал Сталки.
– Вот черти! – ответил преподобный Джон. – А я правильно понимаю, что... ростовщичество – это еще одно из впечатлений преподавателя?
– Ну... тут мы немножко помогли, – сказал Сталки. – Я действительно должен Жуку два шиллинга и четыре пенса, по крайней мере, Жук говорит, что я должен, но я и не собирался ему отдавать. Потом мы слегка поспорили на лестнице, а тут... тут неожиданно подскочил мистер Праут. Вот как оно было, падре. Он дал мне деньги широким жестом (хотя все равно вычел их из моих карманных расходов), а Жук дал ему долговую расписку. Я не знаю, что произошло потом.
– Я был чересчур откровенен, – сказал Жук. – У меня всегда так. Понимаете, падре, у него сложилось некоторое впечатление, и, наверное, мне следовало бы это впечатление исправить, но разве я мог быть абсолютноуверен в том, что в его корпусе никто не дает деньги взаймы? Я подумал, что старосты должны знать об этом больше, чем я. Это их дело. Они являются оплотом частных школ.
– Они и узнали... к тому времени, когда все закончили, – сказал Мактурк. – Как сознательные, добропорядочные, благонадежные, честные, чистые душой ребята, с которыми вы бы с удовольствием встретились, падре. Они перевернули весь корпус вверх дном... Харрисон и Крей... конечно, из самых лучших побуждений.
– Так они сказали. И очень громко говорили, кричали из последних сил... [83]
– А у меня складывается впечатление, что все вы, безусловно, кончите на виселице.
– Да мы же ничего не делали, – ответил Мактурк. – Это все мистер Праут. Вы не читали книгу о японских борцах? Мой дядя... он служит во флоте, как-то показывал мне.
– Не пытайся сменить тему, Турок.
– Я не пытаюсь, сэр. Я просто пытаюсь привести пример, как в проповеди. У этих борцов есть такой трюк, когда все задуманное выполняется другим. Борцы сходятся, и тот, другой, проигрывает в результате собственных действий. Это называется «шибувичи» или «токонома» [84], что-то в этом роде. Вот мистер Праут и есть «шибувичер». Это не наша вина.
– Вы считаете, что мы специально ходили по классам, пытаясь развратить юные умы? – спросил Жук. – Начнем с того, что он у них отсутствует, а даже если и есть, то он уже давно развращен. Я тоже учился в младшем классе, падре.
– Вообще-то мне казалось, что я знаю границы ваших выходок, но если вы прикладываете такие усилия для того, чтобы нагромоздить кучу свидетельских показаний против самих себя, то вы не можете никого винить за то...
– Мы никого не виним, падре. Мы разве сказали хоть слово против мистера Праута? – Сталки посмотрел на остальных. – Мы любим его. Он даже не знает, как мы любим его.
– Ха! Вы, видимо, хорошо скрываете свою любовь. Вы когда-нибудь задумывались о том, кто первоначально решил выселить вас из комнаты?
– Нас выселил из комнаты мистер Праут, – сказал Сталки со значением.
– Так вот, это был я. Я не хотел этого, но боюсь, что по некоторым моим словам у мистера Праута сложилось впечатление...
Пятая комната дружно рассмеялась.
– Видите, с вами происходит то же самое, падре, – сказал Мактурк. – У него моментально складывается впечатление, да? Но вы не должны думать, что мы его не любим, потому что мы любим его. Мы не держим на него абсолютно никакого зла.
В дверь два раза постучали.
– Ректор желает немедленно видеть Пятую комнату в своем кабинете, – послышался голос Фокси, школьного сержанта.
– Ого! – сказал преподобный Джон. – Мне кажется, что у некоторых будут крупные неприятности.
– Готов поспорить, Праут побежал и нажаловался ректору, – сказал Сталки. – У него раздвоение морали. Это нечестно – втягивать ректора в склоку в корпусе.
– Я бы посоветовал взять тетрадку гм... для... безопасности и записи некоторых деталей, – сказал бесстрастно преподобный Джон.
– Ха! Он ласково стелет да жестко спать, – сказал Жук. – Спокойной ночи, падре. Мы пошли.
И снова они – Билайал, Маммон и Люцифер – стояли перед ректором. Но им уже приходилось иметь дело с этим человеком, который был искушеннее всех троих, вместе взятых. До этого, после получасовой беседы с подавленным, расстроенным Праутом, ректор понял то, чего не заметил преподаватель.
– Вы побеспокоили мистера Праута, – сказал он задумчиво. – Мальчики не должны беспокоить преподавателей сверх необходимости. Мне не нравится, когда меня беспокоят подобными вещами. А вы меня побеспокоили. Это очень серьезный проступок... Понимаете?
– Да, сэр.
– Теперь я намереваюсь побеспокоить вас, индивидуально и в частном порядке, поскольку вы нарушили мой график. Вы слишком взрослые для порки, поэтому я должен выразить свое неудовольствие каким-то иным способом. Скажем, каждому написать по тысяче строк, неделя без выхода за территорию и что-нибудь еще в том же роде. Вы ведь уже слишком взрослые для порки?
– Нет, нет, сэр, что вы! – бодро воскликнул Сталки, потому что неделя без выхода во время летнего семестра – это серьезно.
– Оч-чень хорошо. Тогда сделаем то, что сможем. Желаю вам больше не беспокоить меня.
Это было честное и справедливое наказание, сопровождавшееся замечаниями, но больше всего они ощущали паузы, которые он делал между наказаниями. Например:
– Выходцев... из более младших классов я мог бы обвинить... в оскорблении. Вы недостаточно благодарны за... имеющиеся у вас привилегии. Но есть и границы... они определяется опытом, Жук... за пределами которых личная вендетта всегда опасна, потому что... не двигайся... рано или поздно сталкиваешься... с более высоким авторитетом, который изучал поведение животных. Et ego... пожалуйста, Мактурк... in Arcadia vixi [85]. Вот вам вопиющая несправедливость, которая связана с вашим... характером. И все! Скажете своему преподавателю, что я официально наказал вас розгами.
– Вот отвечаю! – воскликнул Мактурк, все время поводя лопатками, пока они шли по коридору. – Это правильно! Наш Прусак Бейтс [86]все видит насквозь.
– Хитро я придумал, выбрав порку, вместо того чтобы писать эти упражнения? – спросил Сталки.
– Ерунда! Мы были обречены на это с самого начала. Я видел это по глазам старика, – сказал Жук. – Чуть не подавился от смеха.
– А мне-то как раз было не до смеха, – признался Сталки. – Пойдем в туалет, посмотрим на наши раны. Один из нас может держать зеркало, а другой смотреть на себя.
В течение десяти минут они проделывали эти упражнения. Полосы от розог были очень красные и очень ровные. И ни одного из них невозможно было отличить от другого по тщательности, насыщенности и определенной четкости линий, что всегда характеризует работу настоящего художника.
– Что вы здесь делаете? – Мистер Праут, привлеченный плеском воды, появился на лестнице, ведущей в туалет.
– Мы получили порцию розог от ректора, сэр, и мы смывали кровь. Ректор сказал, что мы должны сообщить об этом вам. Мы собирались сделать это через минуту, сэр. ( Sotto voce [87].) Топтун увеличивает счет!
– Он заслужил эти очки, бедняга! – сказал Мактурк, надевая рубашку. – Он даже похудел с тех пор, как связался с нами.
– Послушай! А почему мы не злимся на ректора? Он сам сказал, что это вопиющая несправедливость. Так оно и есть! – сказал Жук.
– Хороший человек, – сказал Мактурк, но дальнейшего ответа Жука не удостоил.
Только Сталки вдруг начал хохотать так, что ему пришлось уцепится за край рукомойника.
– Ты чего, веселый ослик? Что случилось?
– Я... я думаю о вопиющей несправедливости!
РЕФОРМАТОРЫ МОРАЛИ
Поражения никто не скрывал. Победа досталась Прауту, но никто не ворчал. Если бы он нарушил правила игры, пожаловавшись ректору, им пришлось бы поволноваться.
Преподобный Джон воспользовался первой же возможностью побеседовать. Преподаватели школы были сплошь холосты, и их комнаты были распределены между учебными классами и комнатами для учеников так, чтобы они могли, если хотели, надзирать за своими подопечными. Пятая комната много лет осторожно испытывала преподобного Джона. Он всегда был подчеркнуто вежлив. Он стучал в дверь их комнаты, перед тем как войти, он вел себя как посетитель, а не как заблудившийся ликтор [88]. Он никогда не читал нотаций и никогда не переносил в официальную жизнь то, что ему поведали в свободное время. Праут всегда был отъявленным занудой, Кинг всегда выступал исключительно как кровный мститель, даже Крошка Хартопп, преподавая естествознание, редко покидал свой кабинет, но преподобный Джон был желанным и любимым гостем комнаты номер пять.
Представьте его, сидящего в их единственном кресле, с кривой вересковой трубкой в зубах, подбородок спадает тремя складками на его пасторский воротник, сам он напоминает пышущего добродушием кита, а Пятая комната рассказывает ему о жизни, как она представляется им, и особенно о последнем разговоре с ректором – по поводу дела о ростовщичестве.
– Одна порка в неделю принесла бы вам неоценимую пользу, – сказал он, сверкая глазами и подрагивая от смеха, – а вы, как вы утверждаете, были совершенно не виноваты.
– Конечно, падре! Мы бы могли это доказать, если бы он дал нам сказать хоть слово, – произнес Сталки, – но он не дал. Ректор – хитрая бестия.
– Он прекрасно вас знает. Хе, хе! Вы хорошо потрудились для этого.
– Он очень справедлив. Он не будет пороть кого-нибудь утром, а днем читать ему проповедь.
– Он не может, он не член Ордена, – сказал Мактурк. У Пятой комнаты были очень строгие взгляды по поводу религиозных взглядов преподавателей, и они всегда были готовы спорить с пастором.
– Почти во всех других школах ректор – духовное лицо, – тихо сказал преподобный Джон.
– Это нечестно по отношению к другим, – ответил Сталки. – Они становятся злыми. Конечно, с вами это не так, сэр. Вы принадлежите школе... так же как и мы. А я имею в виду обычных священников.
– Я самый обычный священник, и мистер Хартопп тоже член Ордена.
– Д-да, но он стал им уже после того, как пришел в колледж. Мы видели, как он готовился к экзаменам. Это хорошо, – сказал Жук. – Представьте себе: появляется ректор, а потом уже его посвящают в духовный сан!
– И что бы произошло, Жук?
– От колледжа бы ничего не осталось, сэр. В этом нет сомнения.
– Откуда ты знаешь?
– Мы здесь уже почти шесть лет. В колледже нет почти ничего, чего бы мы не знали, – ответил Сталки. – Ведь даже вы пришли на следующий семестр после меня, сэр. Я помню, как вы спрашивали наши фамилии в первом классе. В этом смысле старше нас только мистер Кинг, мистер Праут и ректор...
– Да, преподавательский состав сильно изменился.
– Ха! – усмехнулся Жук. – Они приходят сюда, а потом уходят, чтобы жениться. Ну и скатертью дорога!
– А что, наш Жук не одобряет институт брака?
– Нет, падре, не смейтесь надо мной. Я встречался с ребятами на каникулах, у которых преподаватели женаты. Это совершенно ужасно! У них дети, у детей режутся зубы, они болеют корью и всякое такое, и все это происходит прямо в школе, а жены устраивают чаепития... Чаепития, падре!.. И приглашают учеников на завтраки.
– Это не так страшно, – сказал Сталки. – Но преподаватели уходят из корпусов и оставляют все на волю старост. Вот в одной школе, мне говорил один парень, были большие обитые сукном двери, а между корпусом и домом преподавателя было около мили. И они делали там все, что хотели.
– Сам Сатана яростно осуждает греховное человечество!
– Хорошо, шутки шутками, а вы понимаете, что мы имеем в виду, падре. Понемногу становится все хуже и хуже. Потом, как вы знаете, происходит большой скандал, эта склока попадает в газеты, и многих исключают.
– И надо помнить, что обычно исключают тех, кто не виноват. Хотите какао, падре? – спросил Мактурк, держа в руках чайник.
– Нет, спасибо, я курю. Тех, кто не виноват? Продолжай, дорогой Сталки.
– А потом, – Сталки разгорячился, – все говорят: «Кто это придумал? Ужасные мальчишки! Испорченная малышня!» Это все идет от женатых преподавателей, так мне кажется.
– О, Даниил здесь судит! [89]
– Но это так, – вмешался Мактурк. – Я встречал ребят на каникулах, и они рассказали мне то же самое. Со стороны это выглядит очаровательно... Отдельный милый домик с милой хозяйкой и все такое. Но на самом деле это не так. Это отвлекает преподавателей от их дел, а старосты получают слишком большую власть и... и... все портится. Понимаете, дело в том, что мы не совсем обычная школа. Мы берем тех, от кого отказались другие, ну и к тому же таких мальчиков, как Сталки. Мы вынуждены брать их, и, чтобы завоевать репутацию, мы должны подготовить их для продолжения обучения в Сэндхерсте, ведь так?
– Воистину, о, Турок. Слаще меда словеса.
– Поэтому наши преподаватели должны отличаться от преподавателей в других школах, вы так не считаете? Мы же отличаемся от других школ.
– И мне говорил один парень, что в результате это приводит к тому, что над тобой начинают по-всякому издеваться, – сказал Жук.
– Да, должен сказать, что вам-то точно необходимо уделять много времени. – Преподобный Джон окинул всю компанию критическим взглядом. – А вам никогда не казалось, что вас манит суеты избитый путь [90]и что вы требуете слишком много внимания?
– Не совсем... летом, может быть. – Сталки с довольным видом посмотрел в окно. – Мы не очень связаны границами, и по большей части нас предоставляют самим себе.
– Например, я ведь сижу здесь, в вашей комнате, и сильно нарушаю ваши планы, да?
– Нет, падре не нарушаете. Садитесь. Не уходите, сэр. Вы же знаете, мы всегда вам рады.
В их искренности можно было не сомневаться. Преподобный Джон вспыхнул от удовольствия и снова забил трубку.
– И мы хорошо знаем, где находится учительская, – торжествующе произнес Жук. – Вы случайно не проходили через нижние спальни вчера вечером после десяти, сэр?
– Я ходил выкурить трубку с вашим преподавателем. Нет, ни о каких впечатлениях мы с ним не говорили. Я срезал путь, пройдя через ваши спальни.
– Сегодня утром я почувствовал запах табака. Ваш табак крепче, чем у мистера Праута. Я сразу это понял, – сказал Жук, покачивая головой.
– О, небеса! – рассеянно проговорил преподобный Джон.
Прошло несколько лет, прежде чем Жук понял, что падре отдавал дань уважения скорее его невинности, чем наблюдательности. Всю ночь по длинным светлым спальням без внутренних дверей преподаватели ходили в гости другу к другу, ведь холостяки, в отличие от женатых, засиживаются обычно допозна. Жук никогда не предполагал, что в этом патрулировании была какая-то логика.
– А если говорить о запугивании, – вернулся к теме преподобный Джон, – то вам всем несладко пришлось в младших классах, так ведь?
– Ну, мы тогда тоже были совсем не сахар, – сказал Жук, спокойно опуская период с одиннадцати до шестнадцати. – Боже мой! Что за хулиганы тогда были... Фэрберн, Болтун Манселл и вся эта шайка!
– Помнишь, когда Болтун назвал нас «три слепых мышонка», а мы должны были встать на шкафчики и петь, а он швырял в нас чернильницы? – сказал Сталки. – Вот они действительно были хулиганами!
– Но сейчас, конечно, уже ничего такого нет, – успокоил Мактурк.
– Вот тут вы ошибаетесь. Мы все склонны говорить, что все в порядке до тех пор, пока не обидят нас. Мне иногда интересно, исчезнет ли когда-нибудь у нас издевательство над другими?
– У малышни это часто случается, а в старших классах больше зубрежки перед экзаменами. Поэтому голова у них занята в основном другими вещами, – сказал Жук.
– Ну? Что вы думаете? – спросил Сталки, наблюдая за лицом капеллана.
– У меня есть некоторые сомнения, – произнес тот и вдруг взорвался: – Честное слово, для трех неглупых мальчиков вы не очень наблюдательны. Мне кажется, что на прошлой неделе, когда вы ходили на занятия в класс, вас настолько поглотила забота о своем преподавателе, что вы совершенно не заметили того, что происходило у вас под носом.
– А что, сэр? Я... я клянусь, мы ничего не видели, – произнес Жук.
– Тогда я рекомендую вам присмотреться. Когда малыш хнычет в углу, одежда на нем похожа на тряпки, он никогда не выполняет задание и печально известен всему колледжу как самое грязное «пугало» в колледже, то значит, что-то где-то не так.
– Это Клуер, – вполголоса сказал Мактурк.
– Да, это Клуер. Он приходит ко мне заниматься французским. Это его первый семестр, и он совершенно подавлен, как это было и с тобой, Жук. Он не очень сообразителен от природы, но его почти довели до состояния полного идиота.
– Нет. Они все прикидываются глупыми, чтобы к ним меньше приставали, – сказал Жук. – Я-то знаю.
– На самом деле я никогда не видел, чтобы его кто-нибудь бил, – сказал преподобный Джон.
– Настоящие хулиганы не делают это публично, – сказал Жук. – Фэрберн не прикасался ко мне, если кто-то мог его увидеть.
– Не хвастайся, Жук, – сказал Мактурк. – Нам всем досталось в свое время.
– Но мне было хуже всех, – сказал Жук. – Если вам нужен авторитет в области издевательств, падре, приходите ко мне. «Штопор», «расческа», «ключ», «костяшки», «качалка», «агу-агу» и все прочее.
– Да, ты мне нужен как человек, пользующийся авторитетом, но скорее для того, чтобы остановить это... Мне нужны все вы.
– А как же Авана и Фарфар [91], падре... Харрисон и Крей? Они любимчики мистера Праута, – сказал Мактурк с некоторой горечью. – Мы-то даже не помощники старост.
– Я подумал об этом, но поскольку большинство издевательств происходит по недомыслию...
– Ничуть, падре, – сказал Мактурк. – Издевательство как издевательство. Они знают, что делают. Они планируют их на уроках, а потом, в комнатах, реализуют все на практике.
– Неважно. Если это дело попадет к старостам, может начаться скандал. Один у вас уже был. Не смейтесь. Послушайте меня. Я прошу вас – мой Десятый легион – взяться за это дело тихо. Я хочу, чтобы маленький Клуер стал чистым и аккуратным...
– Черта с два я буду его мыть! – прошептал Сталки.
– Аккуратным и с чувством собственного достоинства. Что касается другого мальчика, кто бы он ни был, вы можете использовать свое влияние... – Совсем не религиозный огонек мелькнул в глазах капеллана. – Вам предоставляется возможность... любым доступным способом... отговорить его. Это все. Оставляю это дело вам. Спокойной ночи, mes enfants.
– Юному Клуеру лучше бы найти тихое местечко. Я-то знаю, что будет, – сказал Жук, – если мы привадим его в свою комнату, а?
– Нет! – твердо сказал Мактурк. – Он грязный поросенок и испортит все на свете. Кроме того, мы не будем вести себя как Эрик. Хотите гулять с ним в обнимку [92]?
– Зато он подчистит банки с вареньем и подъест подгоревшую кашу из кастрюли, а сейчас она грязная.
– Нет, не годится, – сказал Сталки, с грохотом водружая ноги на стол. – Если бы нашли этого шутника, который над ним издевается, и осчастливили бы его, вот это было бы хорошо. Почему мы не видели его, когда входили в класс?
– Возможно, кто-то из малышни нападает на Клуера. Они иногда это делают.
– Тогда нам придется разбираться со всей малышней... причем наугад. Давайте, – сказал Мактурк.
– Не горячись! Нам не нужно устраивать большой шум. Кто бы это ни был, он ведет себя тихо, иначе мы бы заметили его, – сказал Сталки. – Надо походить и все разнюхать об этом, чтобы знать наверняка.
Они обошли все классы, пересчитав всех младших и старших учеников, которые вызывали у них подозрения, осмотрели по настоянию Жука все туалеты и чуланы, но безрезультатно. Все были на месте, кроме Клуера.
– Интересно! – сказал Сталки, останавливаясь у двери комнаты. – Черт!
Звук дудки и всхлипывания глухо доносились из-за стен.
– Красотка Китти как-то раз...
– Громче, чертяка, или я запущу в тебя книгой!
– С кувшином молока...О Кэмпбелл, пожалуйста, не надо. Пошла на ярмарку с утра...
Книга стукнулась обо что-то мягкое, и хныканье усилилось.
– Никогда не думал, что это кто-то из комнаты. Именно поэтому мы его и не заметили, – сказал Жук. – Сефтон и Кэмпбелл довольно дюжие ребята, чтобы так просто с ними справиться. Кроме того, в их комнату не зайдешь просто как в класс.
– Вот свинья! – сказал Мактурк, прислушиваясь. – Что за забава? Наверно, Клуер у них на побегушках.
– Они не старосты. Это уже хорошо, – сказал Сталки с характерной для него воинственной улыбкой. – Сефтон и Кэмпбелл! Гм! Кэмпбелл и Сефтон! Так! Один из них попал к нам от репетитора.
Эти двое были волосатые переростки между семнадцатью и восемнадцатью, которых отчаявшиеся родители отправили в школу в надежде, что после шести месяцев зубрежки им, возможно, удастся пролезть в Сэндхерст. Формально они числились в классе мистера Праута, в действительности они находились под наблюдением ректора, и поскольку он был достаточно осторожен и не назначил юношей старостами, они затаили обиду на школу. Сефтон три месяца занимался в Лондоне с репетитором, и рассказы о его похождениях подробно пересказывались. Кэмпбелл, у которого был изысканный вкус в одежде и богатый словарный запас, шел по жизни, глядя на все сверху вниз. Это был всего лишь их второй семестр, и в школе их обычно называли «репетиторские выкормыши» и относились к ним с холодным презрением. Но их бакенбарды (у Сефтона была настоящая бритва) и их усы, безусловно, производили впечатление.
– Ну что, пойдем поговорим с ними? – спросил Мактурк. – Я никогда с ними толком не общался, но бьюсь об заклад, что Кэмпбелл трус.
– Не-е-т! Это oratia directa [93], – сказал Сталки, качая головой. – Я предпочитаю oratia obliqa [94]. Кроме того, в чем тогда будет наше моральное влияние, а? Подумайте.
– Черт! А что же ты собираешься делать? – Жук повернулся к девятому классу, дверь которого находилась рядом с комнатой.
– Я? – воинственные искры сверкнули в глазах Сталки. – Я бы хотел их разыграть. Так, помолчите секунду!
Он сунул руки в карманы и, посвистывая, стал смотреть из окна на море. Затем он притопнул ногой, повел плечом, повернулся кругом и начал свой короткий шумный военный танец, обычно сопровождавший его размышления. Сжав губы и раздувая ноздри, он трижды пересек, пританцовывая, пустой класс. Затем он остановился перед онемевшим Жуком и постучал костяшками пальцев ему по голове, Жук наклонил голову. Мактурк обхватил руками колено и стал покачиваться взад-вперед. Клуер выл так, словно ему пронзили сердце.
– Жук будет жертвой, – наконец произнес Сталки. – Извини, Жук. Помнишь «Искусство путешествовать» Гальтона [95](в каком-то классе они проходили эту приятную для чтения книгу) и козленка, чье блеяние привлекает тигра?
– Черт! – тяжело вздохнул Жук. Не первый раз ему приходилось быть жертвой. – А нельзя ли обойтись без меня?
– Боюсь, что нет, Жук. Мы с Турком будем над тобой издеваться. Чем больше ты будешь орать, тем лучше. Турок, раздобудь где-нибудь палку и веревку. Мы свяжем его для убийства... а-ля Гальтон. Помнишь, как Неженка Фэрберн устраивал петушиный бой, сняв с нас ботинки и связав колени?
Преподобный Джон воспользовался первой же возможностью побеседовать. Преподаватели школы были сплошь холосты, и их комнаты были распределены между учебными классами и комнатами для учеников так, чтобы они могли, если хотели, надзирать за своими подопечными. Пятая комната много лет осторожно испытывала преподобного Джона. Он всегда был подчеркнуто вежлив. Он стучал в дверь их комнаты, перед тем как войти, он вел себя как посетитель, а не как заблудившийся ликтор [88]. Он никогда не читал нотаций и никогда не переносил в официальную жизнь то, что ему поведали в свободное время. Праут всегда был отъявленным занудой, Кинг всегда выступал исключительно как кровный мститель, даже Крошка Хартопп, преподавая естествознание, редко покидал свой кабинет, но преподобный Джон был желанным и любимым гостем комнаты номер пять.
Представьте его, сидящего в их единственном кресле, с кривой вересковой трубкой в зубах, подбородок спадает тремя складками на его пасторский воротник, сам он напоминает пышущего добродушием кита, а Пятая комната рассказывает ему о жизни, как она представляется им, и особенно о последнем разговоре с ректором – по поводу дела о ростовщичестве.
– Одна порка в неделю принесла бы вам неоценимую пользу, – сказал он, сверкая глазами и подрагивая от смеха, – а вы, как вы утверждаете, были совершенно не виноваты.
– Конечно, падре! Мы бы могли это доказать, если бы он дал нам сказать хоть слово, – произнес Сталки, – но он не дал. Ректор – хитрая бестия.
– Он прекрасно вас знает. Хе, хе! Вы хорошо потрудились для этого.
– Он очень справедлив. Он не будет пороть кого-нибудь утром, а днем читать ему проповедь.
– Он не может, он не член Ордена, – сказал Мактурк. У Пятой комнаты были очень строгие взгляды по поводу религиозных взглядов преподавателей, и они всегда были готовы спорить с пастором.
– Почти во всех других школах ректор – духовное лицо, – тихо сказал преподобный Джон.
– Это нечестно по отношению к другим, – ответил Сталки. – Они становятся злыми. Конечно, с вами это не так, сэр. Вы принадлежите школе... так же как и мы. А я имею в виду обычных священников.
– Я самый обычный священник, и мистер Хартопп тоже член Ордена.
– Д-да, но он стал им уже после того, как пришел в колледж. Мы видели, как он готовился к экзаменам. Это хорошо, – сказал Жук. – Представьте себе: появляется ректор, а потом уже его посвящают в духовный сан!
– И что бы произошло, Жук?
– От колледжа бы ничего не осталось, сэр. В этом нет сомнения.
– Откуда ты знаешь?
– Мы здесь уже почти шесть лет. В колледже нет почти ничего, чего бы мы не знали, – ответил Сталки. – Ведь даже вы пришли на следующий семестр после меня, сэр. Я помню, как вы спрашивали наши фамилии в первом классе. В этом смысле старше нас только мистер Кинг, мистер Праут и ректор...
– Да, преподавательский состав сильно изменился.
– Ха! – усмехнулся Жук. – Они приходят сюда, а потом уходят, чтобы жениться. Ну и скатертью дорога!
– А что, наш Жук не одобряет институт брака?
– Нет, падре, не смейтесь надо мной. Я встречался с ребятами на каникулах, у которых преподаватели женаты. Это совершенно ужасно! У них дети, у детей режутся зубы, они болеют корью и всякое такое, и все это происходит прямо в школе, а жены устраивают чаепития... Чаепития, падре!.. И приглашают учеников на завтраки.
– Это не так страшно, – сказал Сталки. – Но преподаватели уходят из корпусов и оставляют все на волю старост. Вот в одной школе, мне говорил один парень, были большие обитые сукном двери, а между корпусом и домом преподавателя было около мили. И они делали там все, что хотели.
– Сам Сатана яростно осуждает греховное человечество!
– Хорошо, шутки шутками, а вы понимаете, что мы имеем в виду, падре. Понемногу становится все хуже и хуже. Потом, как вы знаете, происходит большой скандал, эта склока попадает в газеты, и многих исключают.
– И надо помнить, что обычно исключают тех, кто не виноват. Хотите какао, падре? – спросил Мактурк, держа в руках чайник.
– Нет, спасибо, я курю. Тех, кто не виноват? Продолжай, дорогой Сталки.
– А потом, – Сталки разгорячился, – все говорят: «Кто это придумал? Ужасные мальчишки! Испорченная малышня!» Это все идет от женатых преподавателей, так мне кажется.
– О, Даниил здесь судит! [89]
– Но это так, – вмешался Мактурк. – Я встречал ребят на каникулах, и они рассказали мне то же самое. Со стороны это выглядит очаровательно... Отдельный милый домик с милой хозяйкой и все такое. Но на самом деле это не так. Это отвлекает преподавателей от их дел, а старосты получают слишком большую власть и... и... все портится. Понимаете, дело в том, что мы не совсем обычная школа. Мы берем тех, от кого отказались другие, ну и к тому же таких мальчиков, как Сталки. Мы вынуждены брать их, и, чтобы завоевать репутацию, мы должны подготовить их для продолжения обучения в Сэндхерсте, ведь так?
– Воистину, о, Турок. Слаще меда словеса.
– Поэтому наши преподаватели должны отличаться от преподавателей в других школах, вы так не считаете? Мы же отличаемся от других школ.
– И мне говорил один парень, что в результате это приводит к тому, что над тобой начинают по-всякому издеваться, – сказал Жук.
– Да, должен сказать, что вам-то точно необходимо уделять много времени. – Преподобный Джон окинул всю компанию критическим взглядом. – А вам никогда не казалось, что вас манит суеты избитый путь [90]и что вы требуете слишком много внимания?
– Не совсем... летом, может быть. – Сталки с довольным видом посмотрел в окно. – Мы не очень связаны границами, и по большей части нас предоставляют самим себе.
– Например, я ведь сижу здесь, в вашей комнате, и сильно нарушаю ваши планы, да?
– Нет, падре не нарушаете. Садитесь. Не уходите, сэр. Вы же знаете, мы всегда вам рады.
В их искренности можно было не сомневаться. Преподобный Джон вспыхнул от удовольствия и снова забил трубку.
– И мы хорошо знаем, где находится учительская, – торжествующе произнес Жук. – Вы случайно не проходили через нижние спальни вчера вечером после десяти, сэр?
– Я ходил выкурить трубку с вашим преподавателем. Нет, ни о каких впечатлениях мы с ним не говорили. Я срезал путь, пройдя через ваши спальни.
– Сегодня утром я почувствовал запах табака. Ваш табак крепче, чем у мистера Праута. Я сразу это понял, – сказал Жук, покачивая головой.
– О, небеса! – рассеянно проговорил преподобный Джон.
Прошло несколько лет, прежде чем Жук понял, что падре отдавал дань уважения скорее его невинности, чем наблюдательности. Всю ночь по длинным светлым спальням без внутренних дверей преподаватели ходили в гости другу к другу, ведь холостяки, в отличие от женатых, засиживаются обычно допозна. Жук никогда не предполагал, что в этом патрулировании была какая-то логика.
– А если говорить о запугивании, – вернулся к теме преподобный Джон, – то вам всем несладко пришлось в младших классах, так ведь?
– Ну, мы тогда тоже были совсем не сахар, – сказал Жук, спокойно опуская период с одиннадцати до шестнадцати. – Боже мой! Что за хулиганы тогда были... Фэрберн, Болтун Манселл и вся эта шайка!
– Помнишь, когда Болтун назвал нас «три слепых мышонка», а мы должны были встать на шкафчики и петь, а он швырял в нас чернильницы? – сказал Сталки. – Вот они действительно были хулиганами!
– Но сейчас, конечно, уже ничего такого нет, – успокоил Мактурк.
– Вот тут вы ошибаетесь. Мы все склонны говорить, что все в порядке до тех пор, пока не обидят нас. Мне иногда интересно, исчезнет ли когда-нибудь у нас издевательство над другими?
– У малышни это часто случается, а в старших классах больше зубрежки перед экзаменами. Поэтому голова у них занята в основном другими вещами, – сказал Жук.
– Ну? Что вы думаете? – спросил Сталки, наблюдая за лицом капеллана.
– У меня есть некоторые сомнения, – произнес тот и вдруг взорвался: – Честное слово, для трех неглупых мальчиков вы не очень наблюдательны. Мне кажется, что на прошлой неделе, когда вы ходили на занятия в класс, вас настолько поглотила забота о своем преподавателе, что вы совершенно не заметили того, что происходило у вас под носом.
– А что, сэр? Я... я клянусь, мы ничего не видели, – произнес Жук.
– Тогда я рекомендую вам присмотреться. Когда малыш хнычет в углу, одежда на нем похожа на тряпки, он никогда не выполняет задание и печально известен всему колледжу как самое грязное «пугало» в колледже, то значит, что-то где-то не так.
– Это Клуер, – вполголоса сказал Мактурк.
– Да, это Клуер. Он приходит ко мне заниматься французским. Это его первый семестр, и он совершенно подавлен, как это было и с тобой, Жук. Он не очень сообразителен от природы, но его почти довели до состояния полного идиота.
– Нет. Они все прикидываются глупыми, чтобы к ним меньше приставали, – сказал Жук. – Я-то знаю.
– На самом деле я никогда не видел, чтобы его кто-нибудь бил, – сказал преподобный Джон.
– Настоящие хулиганы не делают это публично, – сказал Жук. – Фэрберн не прикасался ко мне, если кто-то мог его увидеть.
– Не хвастайся, Жук, – сказал Мактурк. – Нам всем досталось в свое время.
– Но мне было хуже всех, – сказал Жук. – Если вам нужен авторитет в области издевательств, падре, приходите ко мне. «Штопор», «расческа», «ключ», «костяшки», «качалка», «агу-агу» и все прочее.
– Да, ты мне нужен как человек, пользующийся авторитетом, но скорее для того, чтобы остановить это... Мне нужны все вы.
– А как же Авана и Фарфар [91], падре... Харрисон и Крей? Они любимчики мистера Праута, – сказал Мактурк с некоторой горечью. – Мы-то даже не помощники старост.
– Я подумал об этом, но поскольку большинство издевательств происходит по недомыслию...
– Ничуть, падре, – сказал Мактурк. – Издевательство как издевательство. Они знают, что делают. Они планируют их на уроках, а потом, в комнатах, реализуют все на практике.
– Неважно. Если это дело попадет к старостам, может начаться скандал. Один у вас уже был. Не смейтесь. Послушайте меня. Я прошу вас – мой Десятый легион – взяться за это дело тихо. Я хочу, чтобы маленький Клуер стал чистым и аккуратным...
– Черта с два я буду его мыть! – прошептал Сталки.
– Аккуратным и с чувством собственного достоинства. Что касается другого мальчика, кто бы он ни был, вы можете использовать свое влияние... – Совсем не религиозный огонек мелькнул в глазах капеллана. – Вам предоставляется возможность... любым доступным способом... отговорить его. Это все. Оставляю это дело вам. Спокойной ночи, mes enfants.
* * *
– Ну, и что мы будем делать? – обитатели Пятой комнаты уставились друг на друга.– Юному Клуеру лучше бы найти тихое местечко. Я-то знаю, что будет, – сказал Жук, – если мы привадим его в свою комнату, а?
– Нет! – твердо сказал Мактурк. – Он грязный поросенок и испортит все на свете. Кроме того, мы не будем вести себя как Эрик. Хотите гулять с ним в обнимку [92]?
– Зато он подчистит банки с вареньем и подъест подгоревшую кашу из кастрюли, а сейчас она грязная.
– Нет, не годится, – сказал Сталки, с грохотом водружая ноги на стол. – Если бы нашли этого шутника, который над ним издевается, и осчастливили бы его, вот это было бы хорошо. Почему мы не видели его, когда входили в класс?
– Возможно, кто-то из малышни нападает на Клуера. Они иногда это делают.
– Тогда нам придется разбираться со всей малышней... причем наугад. Давайте, – сказал Мактурк.
– Не горячись! Нам не нужно устраивать большой шум. Кто бы это ни был, он ведет себя тихо, иначе мы бы заметили его, – сказал Сталки. – Надо походить и все разнюхать об этом, чтобы знать наверняка.
Они обошли все классы, пересчитав всех младших и старших учеников, которые вызывали у них подозрения, осмотрели по настоянию Жука все туалеты и чуланы, но безрезультатно. Все были на месте, кроме Клуера.
– Интересно! – сказал Сталки, останавливаясь у двери комнаты. – Черт!
Звук дудки и всхлипывания глухо доносились из-за стен.
– Красотка Китти как-то раз...
– Громче, чертяка, или я запущу в тебя книгой!
– С кувшином молока...О Кэмпбелл, пожалуйста, не надо. Пошла на ярмарку с утра...
Книга стукнулась обо что-то мягкое, и хныканье усилилось.
– Никогда не думал, что это кто-то из комнаты. Именно поэтому мы его и не заметили, – сказал Жук. – Сефтон и Кэмпбелл довольно дюжие ребята, чтобы так просто с ними справиться. Кроме того, в их комнату не зайдешь просто как в класс.
– Вот свинья! – сказал Мактурк, прислушиваясь. – Что за забава? Наверно, Клуер у них на побегушках.
– Они не старосты. Это уже хорошо, – сказал Сталки с характерной для него воинственной улыбкой. – Сефтон и Кэмпбелл! Гм! Кэмпбелл и Сефтон! Так! Один из них попал к нам от репетитора.
Эти двое были волосатые переростки между семнадцатью и восемнадцатью, которых отчаявшиеся родители отправили в школу в надежде, что после шести месяцев зубрежки им, возможно, удастся пролезть в Сэндхерст. Формально они числились в классе мистера Праута, в действительности они находились под наблюдением ректора, и поскольку он был достаточно осторожен и не назначил юношей старостами, они затаили обиду на школу. Сефтон три месяца занимался в Лондоне с репетитором, и рассказы о его похождениях подробно пересказывались. Кэмпбелл, у которого был изысканный вкус в одежде и богатый словарный запас, шел по жизни, глядя на все сверху вниз. Это был всего лишь их второй семестр, и в школе их обычно называли «репетиторские выкормыши» и относились к ним с холодным презрением. Но их бакенбарды (у Сефтона была настоящая бритва) и их усы, безусловно, производили впечатление.
– Ну что, пойдем поговорим с ними? – спросил Мактурк. – Я никогда с ними толком не общался, но бьюсь об заклад, что Кэмпбелл трус.
– Не-е-т! Это oratia directa [93], – сказал Сталки, качая головой. – Я предпочитаю oratia obliqa [94]. Кроме того, в чем тогда будет наше моральное влияние, а? Подумайте.
– Черт! А что же ты собираешься делать? – Жук повернулся к девятому классу, дверь которого находилась рядом с комнатой.
– Я? – воинственные искры сверкнули в глазах Сталки. – Я бы хотел их разыграть. Так, помолчите секунду!
Он сунул руки в карманы и, посвистывая, стал смотреть из окна на море. Затем он притопнул ногой, повел плечом, повернулся кругом и начал свой короткий шумный военный танец, обычно сопровождавший его размышления. Сжав губы и раздувая ноздри, он трижды пересек, пританцовывая, пустой класс. Затем он остановился перед онемевшим Жуком и постучал костяшками пальцев ему по голове, Жук наклонил голову. Мактурк обхватил руками колено и стал покачиваться взад-вперед. Клуер выл так, словно ему пронзили сердце.
– Жук будет жертвой, – наконец произнес Сталки. – Извини, Жук. Помнишь «Искусство путешествовать» Гальтона [95](в каком-то классе они проходили эту приятную для чтения книгу) и козленка, чье блеяние привлекает тигра?
– Черт! – тяжело вздохнул Жук. Не первый раз ему приходилось быть жертвой. – А нельзя ли обойтись без меня?
– Боюсь, что нет, Жук. Мы с Турком будем над тобой издеваться. Чем больше ты будешь орать, тем лучше. Турок, раздобудь где-нибудь палку и веревку. Мы свяжем его для убийства... а-ля Гальтон. Помнишь, как Неженка Фэрберн устраивал петушиный бой, сняв с нас ботинки и связав колени?