– Но это ужасно больно.
– Конечно больно. Ты умный парень, Жук! Турок будет колотить тебя. Помни, что мы страшно поссорились, и я тебя сюда заманил. Дай-ка твой носовой платок.
Жука связали для петушиного боя, но помимо палки под коленями и локтями ему еще связали ноги веревкой. В такой позе от легкого толчка Сталки он перекатился на бок, покрываясь пылью.
– Взъерошь ему волосы, Турок. Теперь ты тоже ложись. «Блеяние козленка привлекает тигра». Вы двое так злы на меня, что можете только ругаться. Запомни. Я буду тебя подгонять палкой, а ты должен будешь рыдать.
– Отлично! Я уже готов хоть сейчас, – сказал Жук.
– Тогда начнем... и помни о блеянии козленка.
– Заткнитесь, сволочи! Дайте встать! Вы чуть мне ноги не перерезали. А вы просто гады! Да заткнитесь. Я не шучу! – интонация у Жука была просто мастерская.
– Поддай ему, Турок! Врежь ему! Толкай его! Убей его! Не бойся, Жук, гад такой. Дай ему еще, Турок.
– Да он и не плачет. Нападай, Жук, или я вобью тебя в перила, – орал Мактурк.
Они подняли страшный шум, и добыча попалась на приманку.
– Привет! Чем это вы тут развлекаетесь? – Сефтон и Кэмпбелл увидели лежавшего на боку Жука, голова которого упиралась в решетку; он громко всхлипывал каждый раз, когда Мактурк пинал его в спину.
– Да это всего лишь Жук, – объяснил Сталки. – Притворяется, что ему больно. И мне никак не заставить Турка справиться с ним как следует.
Сефтон быстро пнул обоих мальчишек, и лицо его просветлело.
– Хорошо. Я займусь этим. А ну вставайте, петушиный бой начинается. Дай мне палку. Я их сейчас погоняю. Поразвлечемся сейчас! Давай, Кэмпбелл, погоняем их.
Мактурк повернулся к Сталки и стал обзывать его нехорошими словами.
– Сталки, ты ведь тоже собирался участвовать в петушиных боях. Давай!
– Ну и дурак, что поверил мне! – воскликнул Сталки.
– Вы что, ребята, поссорились? – спросил Кэмпбелл.
– Поссорились? – сказал Сталки. – Ха! Это я их только учу кое-чему. Ты знаешь что-нибудь о петушиных боях, Сеффи?
– Знаю ли я? Да у Маклаганов, где я занимался в городе, мы устраивали петушиные бои в его гостиной, а младший Маклаган не смел и пикнуть. Мы уж точно были не хуже тамошних. Знаю ли я? Это я могу показать вам, как надо.
– Можно я встану? – простонал Жук, на которого уселся Сталки.
– Не ной, жирный болтун. Сейчас будешь драться с Сеффи.
– Он убьет меня.
– Нужно оттащить их в нашу комнату, – сказал Кэмпбелл. – Там спокойно и тихо. Я буду драться с Турком. Это лучше, чем с Клуером.
– Отлично! Они будут драться без обуви, а мы в обуви, – радостно сказал Сефтон.
Их обоих уложили на пол комнаты, а Сталки закатил их за кресло.
– Теперь я свяжу вас и буду руководить этим боем быков. Черт, ну и руки у тебя, Сеффи. Платка не хватает, веревка есть? – спросил он.
– Там в углу полно, – ответил Сефтон. – Давай быстрее! Жук, прекрати хныкать, гад. Сейчас начнется самое веселье. Проигравшие будут петь для победителей... будут слагать оды в честь победителей. Ты, вроде, называл себя виршеплетом, да, Жук? Я сделаю из тебя поэта.
Он сел рядом с Кэмпбеллом. Быстро и со знанием дела палки были просунуты через согнутые конечности, а запястья связаны веревкой под аккомпанемент проклятий, которые изрыгал лежащий за креслом скрюченный, связанный и обманутый Мактурк. Закончив с Кэмпбеллом и Сефтоном, Сталки направился к своим союзникам, заперев по дороге дверь.
– Вот так хорошо, – сказал он изменившимся голосом.
– Какого черта?.. – начал Сефтон.
Фальшивые слезы Жука исчезли, Мактурк, улыбаясь, встал. Все вместе они еще крепче связали колени и лодыжки врага.
Сталки сел в кресло и с добрейшей улыбкой взирал на происходящее. Человек, перевязанный для «петушиного боя», возможно, представляет собой самое беспомощное существо на свете.
– «Блеяние козленка привлекает тигра». Вы, конечно, полные идиоты! – он откинулся и начал хохотать, пока полностью не обессилел. Жертвы стали понимать, что происходит – медленно, но верно.
– Когда мы встанем, мы устроим вам такую порку, которая вам и в жизни не снилась! – бушевал на полу Сефтон. – Вы у нас будете улыбаться только половиной морды. Что это все значит, черт побери?
– Сейчас узнаешь, – ответил Мактурк. – Не надо так ругаться. Мы хотим знать только, почему вы, два здоровых борова, издеваетесь над Клуером?
– Это не твое дело.
– Почему вы издеваетесь над Клуером? – каждый из них с нарастающей угрозой повторил вопрос. Они знали свою работу.
– Потому что, черт возьми, мы так решили! – прозвучал наконец ответ. – Дайте встать.
Даже сейчас они еще не до конца поняли, что случилось.
– Хорошо, а сейчас мы будем издеваться над вами, потому что, черт побери, мы так решили. Мы будем обращаться с вами по-честному – точно так же, как вы обращались с Клуером. Он против вас ничего не мог сделать. Вы тоже ничего не можете сделать против нас. Справедливо?
– Не можем? Узнаете еще!
– Да, – сказал Жук задумчиво, – это говорит о том, что вас никогда не разыгрывали как следует. Публичная порка вам покажется милой шуткой. Ставлю шиллинг, что вы будете рыдать и обещать все, что угодно.
– Послушай-ка, Жучок, мы прибьем тебя, как только встанем. Я тебе это обещаю в любом случае.
– Только сначала мы вас прибьем. Вы делали Клуеру «костяшки»?
– Вы делали Клуеру «костяшки»? – эхом повторил Мактурк.
На двенадцатый раз (ни один мальчишка не может вытерпеть пытку одним и тем же неумолимым вопросом) пришло признание.
– Да, будь ты проклят!
– Тогда вы получаете «костяшки».
И они получили все в соответствии с приобретенным издавна опытом.
«Костяшки» удались на славу: наверное, Неженка Фэрберн в старые времена не сделал бы лучше.
– Вы делали Клуеру «расческу»?
На этот раз ответ на вопрос последовал быстрее, и «расческа» заняла около пяти минут – засекали по часам Сталки. Перевязанные веревками, они не могли даже скорчиться от боли. Пытка «расческа» не имеет никакого отношения к расческе.
– Вы делали Клуеру «ключ»?
– Нет, не делали, клянусь, не делали! – закричал Кэмпбелл, катаясь от боли по полу.
– Тогда мы покажем вам, чтобы вы знали, как это было бы, если бы вы это сделали.
Пытка «ключ», в которой нет абсолютно никакого ключа, очень болезненна. Она длилась несколько минут, и раздавались такие звуки, что пришлось использовать кляпы.
– Вы делали Клуеру «штопор»?
– Да, да, черт вас побери! Оставьте нас в покое, гады.
Они сделали им «штопор», а пытка «штопор», которая не имеет никакого отношения к штопору, хуже, чем пытка «ключ».
Способы пыток и безмолвие, с которым они выполнялись, привели Стефана и Кэмпбелла в истерическое состояние. Между пытками на них обрушивался безжалостный шквал вопросов, и если они подробно не отвечали на них, то их рты затыкали грязно-желтыми носовыми платками.
– Это все, что вы делали с Клуером? Вытащи кляп, Турок, пусть ответят.
– Да, клянусь, это все. О, Сталки, ты нас убиваешь! – закричал Кэмпбелл.
– Именно эти слова и говорил вам Клуер. Я слышал. А теперь мы вам покажем, что такое настоящее издевательство. Что мне не нравится в тебе Сефтон, так это то, что ты пришел в колледж такой важный – стоячий воротничок, замшевые ботинки – и думаешь, что можешь научить нас, как нужно издеваться? Вытащи кляп, пусть ответит.
– Нет! – ответил тот в ярости.
– Говорит «нет». Ну, теперь «качалку», чтобы поспал. А Кэмпбелл посмотрит.
Для того чтобы «укачать» мальчишку, понадобилось три парня и две пары боксерских перчаток. И опять же, эта операция не имела ничего общего с названием. Сефтона «укачали» так, что у него глаза вылезли на лоб, он задыхался, ловил ртом воздух, его тошнило и у него кружилась голова.
– Боже! – воскликнул в углу перепуганный Кэмпбелл и побледнел.
– Отодвиньте его, – сказал Сталки. – Тащите сюда Кэмпбелла. Вот это издевательство. А, я забыл! Послушай, Кэмпбелл, за что ты издевался над Клуером? Вытащи кляп, пусть ответит.
– Я... я не знаю. Ох, отпусти меня! Клянусь, я его не трону. Не надо меня «качать»!
– «Блеяние козленка привлекает тигра». Он говорит, что не знает. Посади его, Жук. Дай мне перчатку и вставь ему кляп.
В тишине Кэмпбелла «укачали» шестьдесят четыре раза.
– Мне кажется, я умираю! – с трудом произнес он.
– Он говорит, что умирает. Отодвиньте его. Теперь Сефтон! А, я забыл! Сефтон, за что ты издевался над Клуером?
Ответ был непечатным, но ни один мускул не дрогнул на лице Сталки.
– Сделай ему «агу-агу», Турок!
«Агу-агу» было немедленно исполнено. Весь тяжелый опыт многих школьных лет оказался в его распоряжении, но он этого не оценил.
– Он говорит, что мы мерзавцы. Оттащи его! Теперь Кэмпбелл! А, я забыл! Послушай, Кэмпбелл, за что ты издевался над Клуером?
Потом появились слезы... Жгучие слезы, просьбы о прощении и обещания мира. Пусть они прекратят эту пытку, и Кэмпбелл никогда не поднимет на них руку. Вопросы начались снова... сопровождающиеся некоторыми подсказками.
– Кажется, тебе больно, Кэмпбелл. Тебе больно?
– Да. Ужасно!
– Он говорит, ему больно. Ты готов?
– Да, да! Клянусь, я готов. О, перестаньте!
– Он говорит, что готов. Ты унижен?
– Да!
– Он говорит, что унижен. Ты ужасно унижен?
– Да!
– Он говорит, что ужасно унижен. Ты будешь еще издеваться над Клуером?
– Нет. Не-е-т!
– Он говорит, что не будет издеваться над Клуером. И над другими?
– Нет. Клянусь, не буду.
– И над другими. А вы же с Сефтоном хотели устроить нам порку?
– Не будем! Не будем! Клянусь, не будем!
– Он говорит, что не будет нас пороть. Как ты оцениваешь свои знания по части издевательств?
– Нет, никак!
– Он говорит, что ничего не знает об издевательствах. Разве мы ничему тебя не научили?
– Да, да.
– Он говорит, что мы его многому научили. Ты нам благодарен?
– Да!
– Он говорит, что он нам благодарен. Утащите его. А, я забыл! Послушай, Кэмпбелл, за что ты издевался над Клуером?
Кэмпбелл снова всхлипнул – нервы его были на пределе.
– Потому что я хулиган. Наверно, ты это хочешь от меня услышать.
– Он говорит, что он хулиган. Он абсолютно прав. Положите его в угол. Больше с Кэмпбеллом не шутим. Так, Сефтон!
– Вы мерзавцы! Мерзавцы! – это и многое другое Сефтон говорил, пока его, пиная ногами, перекатывали по ковру.
– «Блеяние козленка привлекает тигра». Мы сделаем из тебя красавца. Где у него лежат бритвенные принадлежности? (Кэмпбелл ответил). Жук, принеси воды, Турок взбей пену. Мы сейчас побреем тебя, Сеффи, поэтому ты лучше лежи совсем тихо, а то порежешься. Я раньше никого не брил.
– Нет! Не надо! Пожалуйста, не надо!
– Давай-ка повежливее. Я сбрею твои прелестные бакенбарды только с одной стороны.
– Я... я сдаюсь... только не сбривай. Клянусь, никакой порки не будет, когда я встану.
– И еще половинку усов, которыми мы так гордимся. Он говорит, что не будет нас пороть. Какой добрый.
Мактурк рассмеялся, держа в руках никелированный стаканчик для бритья, и поправил голову Сефтона, которую Сталки держал между коленями, как в тисках.
– Подожди, – сказал Жук, – длинные волосы не сбрить. Сначала нужно отрезать ус как можно короче, а потом брить.
– Я не собираюсь искать ножницы. Может быть, спички? Брось мне коробок. Он действительно боров, сейчас мы его немного подпалим. Тихо лежи! – он зажег спичку, но рука его замерла. – Я хочу убрать только половину.
– Хорошо, – Жук помахал кисточкой. – Я намылю середину... да? А ты спалишь остальное.
Тонкие первые усики, вспыхнув, обгорели до намыленной части в середине губы, и Сталки большим пальцем протер обгоревшую щетину. Это было не самое приятное бритье, но задача была выполнена в полной мере.
– А теперь бакенбарды с одной стороны. Поверни его! – спичка и бритва сделали свое дело. – Дай ему зеркальце. Вытащи кляп. Я хочу услышать, что он скажет.
Но слов не было. Сефтон в ужасе смотрел на свое отражение. Две крупные слезы скатились по его щекам.
– А, я забыл! Послушай, Сефтон. За что ты издевался над Клуером?
– Оставь меня в покое! Вы, мерзавцы, оставьте меня! Хватит с меня.
– Он говорит, мы должны оставить его в покое.
– Он говорит, что мы мерзавцы, а мы ведь еще даже и не начинали, – сказал Жук. – Где твоя благодарность, Сеффи? Черт! Ты похож на того, над кем издевались вполсилы!
– Он говорит, что с него хватит, – сказал Сталки. – Он заблуждается!
– Так, за работу, за работу! – пропел Мактурк, размахивая палкой. – Давай, мой ветреный Нарцисс. Не влюбись только в свое отражение!
– Ох, отпустите его, – произнес из угла Кэмпбелл, – он же плачет.
Сефтон рыдал, как двенадцатилетний подросток, от боли, стыда, уязвленного самолюбия и полной беспомощности.
– Давай, Сефтон, объявляй pax. Ты ничего не можешь сделать с этими мерзавцами.
– Кэмпбелл, дорогой, не надо грубить, – сказал Мактурк, – или ты снова получишь!
– Вы мерзавцы! – сказал Кэмпбелл.
– Что? За такое легкое издевательство... за то же самое, что вы проделали с Клуером? Сколько времени вы измывались над ним? – спросил Сталки. – Весь семестр?
– Мы никогда не били его!
– Били, когда могли его поймать, – сказал Жук, сидя на полу, скрестив ноги и время от времени роняя палку на ногу Сефтону. – Мне ли не знать!
– Я... мы... может быть.
– И вы из кожи вон лезли, чтобы поймать его! Мне ли не знать! Потому что он был маленький и противный, да? Мне ли не знать! А теперь, видите... Теперь вы ужасно противные и получаете то, что получал он за то, что был противным. Просто потому, что мы так решили.
– Мы никогда не издевались над ним так... как вы над нами.
– Да, – сказал Жук, – никто не издевается... и Неженка Фэрберн не издевался. Врежет только чуть-чуть и все. Все так говорят. На них не оставят живого места, и они уходят реветь в кладовку. Сунут голову в пальто и ревут. Пишут домой по три раза в день... Да, гады, и я делал это... умоляя, чтобы меня забрали. Вы не знаете, как издеваются по-настоящему. Жаль, конечно, Кэмпбелл, что ты попросил мира.
– А мне нет! – сказал Кэмпбелл, обладающий определенным чувством юмора.
Возбужденный Жук несколько раз слегка применил палку, и теперь уже Сефтон просил простить.
– А ты! – крикнул Жук, поворачиваясь на месте. – Над тобой тоже никогда не издевались! Где ты был до того, как попал сюда?
– У меня... у меня был учитель.
– Так! Понятно. Ты в жизни никогда не ревел. Но, черт возьми, ты ревешь сейчас. Ты разве не ревешь?
– Что вы, не видите, слепые мерзавцы? – Сефтон перекатился на бок.
Слезы прорыли дорожки на высохшей мыльной пене. Палка от крикета опустилась на его скрюченную фигуру.
– Я слепой, – сказал Жук, – и мерзавец? Замолчи, Сталки. Я сейчас позабавлюсь с нашим другом а ля Неженка Фэрберн. Мне кажется, что я вижу. Разве я плохо вижу, Сефтон?
– Мне кажется, изложено доступно, – сказал Мактурк, наблюдая за движениями палки. – Лучше скажи, что он видит, Сеффи.
– Да... видишь! Клянусь, видишь! – заорал Сефтон, подстегиваемый серьезными аргументами.
– Разве не прекрасны очи мои? – палка равномерно поднималась и опускалась во время этого катехизиса.
– Да.
– Светло-карие, да?
– Да... а... а... да!
– Ты обманщик! Они небесно-голубые. Разве они не небесно-голубые?
– Да... а... а... да!
– Сначала говоришь одно, потом другое. Ты должен учиться... учиться.
– Чего ты разошелся! – сказал Сталки. – Остынь немного, Жук.
– Со мной тоже все это было, – сказал Жук. – Теперь... насчет того, что я мерзавец.
– Pax... а-а-а, pax! – закричал Сефтон. – Пожалуйста, pax. Я сдаюсь! Отпустите меня! Не могу! Я не вынесу этого!
– Ну вот. Мы только-только набили руку! – проворчал Мактурк.
– Могу поклясться, что они не отпускали Клуера.
– Признавайтесь... Извиняйтесь... Быстро! – приказал Сталки.
Сефтон с пола объявил безоговорочную капитуляцию, он вел себя более смиренно, чем Кэмпбелл. Он никогда больше никого не тронет. Он будет тихо себя вести до конца своих дней.
– Наверное, мы должны поверить? – сказал Сталки. – Хорошо, Сефтон. Ты побежден? Очень хорошо. Помолчи, Жук! Но прежде чем мы вас отпустим, вы с Кэмпбеллом весьма обяжете нас, если споете «Китти из Коулрэна» а ля Клуер.
– Это нечестно, – сказал Кэмпбелл, – мы сдались.
– Конечно сдались. А теперь будете делать то, что мы вам скажем... Так же, как это делал Клуер. Если бы вы не сдались, то тогда вы бы узнали, что значит издеваться по-настоящему. А сдавшись – ты следишь за мной, Сеффи? – вы должны петь оды в честь победителей. Быстрее!
Они удобно расселись по креслам. Кэмпбелл и Сефтон посмотрели друг на друга и, не испытав при этом большого удовольствия, затянули «Китти из Коулрэна».
– Отвратительно, – сказал Сталки, когда жалобный вой закончился. – Если бы вы не сдались, то нашей мучительной обязанностью было бы швырять в вас книги за фальшивое пение. Ну, ладно.
Он освободил их от веревок, но они еще несколько минут не могли встать. Кэмпбелл поднялся первым, тревожно улыбаясь. Сефтон, пошатываясь, дошел до стола, обхватил голову руками и затрясся от рыданий. Но никто их них и не думал о драке: в них осталось только удивление, страдание и стыд.
– Может... может, он побреется перед чаем, пожалуйста? – спросил Кэмпбелл. – Осталось десять минут до звонка.
Сталки покачал головой. Он намеревался сопровождать полупобритого Сефтона в столовую.
Мактурк зевнул, сидя в кресле, а Жук обтер лицо. Их переполняло возбуждение и напряжение.
– Я бы прочитал вам лекцию о нравственности, если бы что-нибудь об этом знал, – жестко сказал Сталки.
– Не занудствуй, они уже сдались, – сказал Мактурк. Последнее назидание выбило его из колеи.
– Неужели ты не видишь, как мы нежно с ними обошлись? Мы могли бы позвать Клуера, чтобы он посмотрел на них, – сказал Сталки. – «Блеяние козленка привлекает тигра». Но мы не стали этого делать. Нам достаточно рассказать об этом паре ребят в колледже, и вы станете посмешищем. Ваша жизнь станет жалкой. Но мы и этого не будем делать. Мы придерживаемся строгих моральных принципов, Кэмпбелл, поэтому, если ты и Сеффи не расколетесь, никто не узнает.
– Клянусь, ты хороший парень, – сказал Кэмпбелл. – Признаюсь, я был довольно жесток с Клуером.
– Да, похоже, – сказал Сталки. – Но я думаю, Сеффи не нужно идти в столовую с перекошенными баками. На малышню это произведет тяжелое впечатление. Он может побриться. Ты благодарен мне, Сефтон?
Голова не поднялась: Сефтон спал глубоким сном.
– Вот странно, – сказал Мактурк, услышав храп, смешанный со всхлипываниями. – Это наглость, мне кажется, или он притворяется.
– Нет, не притворяется, – сказал Жук. – Когда Неженка Фэрберн измывался надо мной больше часа, то я иногда отключался на уроках. Бедняжка! Хотя он назвал меня виршеплетом.
– Так, хорошо, – Сталки понизил голос. – Пока, Кэмпбелл. Запомни, если ты не будешь болтать, никто ничего не узнает.
Потом должен был бы исполняться военный танец, но вся троица так устала, что они заснули над чашками чая у себя в комнате и спали до начала продленки.
– «Единственный сын у матери, а она была вдова». [96]В этом, по крайней мере, есть логика. – Капеллан продолжал читать письмо, поджав губы. – Если половина из этих обвинений справедливы, то он должен быть в больнице, а он даже чересчур здоров. Да, он побрился, это я заметил. Его принудили, как указывает его мамаша. Это восхитительно! Это превосходно!
– Необязательно высказывать свое отношение. Не часто случается, что я не знаю, что происходит в школе, но в данном случае мне ничего неизвестно.
– Если вы спросите меня, то я скажу, что не надо ее умасливать. Если школа вынуждена брать учеников у репетиторов...
– Он был в отличной форме на дополнительных занятиях... у меня... сегодня утром, – рассеянно продолжал ректор. – И к тому же необычно хорошо себя вел.
– ...то обычно либо они влияют на школу, либо школа, как в данном случае, влияет на них. Я предпочитаю наши собственные методы, – заключил капеллан.
– Думаете, это тот самый случай? – бровь ректора чуть приподнялась.
– Уверен! И нет никакого оправдания ученику, который пытается создать колледжу дурную репутацию.
– Наверное, такой линии и следует придерживаться с таким учеником, – ответил ректор.
И авгуры подмигнули друг другу.
– Почему вы раньше не появлялись, падре? – спросили они.
– Я наблюдал течение времени, сезоны, события, людей... и учеников, – ответил он. – Я доволен своим Десятым легионом. Приношу вам свою благодарность. Клуер сегодня утром вместо занятий бросался в классе чернильными шариками. Теперь пишет пятьдесят строк за... неслыханную наглость.
– Не вините нас, сэр, – ответил Жук. – Вы просили нас избавить его... от насилия. Это для малышни самое ужасное.
– Я знаю мальчиков старше его на пять лет, которые бросались чернильными шариками, Жук. Одного из них я не так давно в качестве наказания заставил писать двести строк. И кстати, мне сейчас пришло в голову: я до сих пор их так и не увидел.
– Да, где они, Турок? – спросил Жук, не моргнув глазом.
– А вам не кажется, падре, что Клуер стал аккуратнее? – перебил Сталки.
– Мы же известные реформаторы морали, – сказал Мактурк.
– Это все Сталки, но было забавно, – сказал Жук.
– Я заметил, что моральные реформы осуществляются в несколько этапов. Я же ведь говорил вам, что ваше влияние гораздо больше, чем влияние всех остальных учеников колледжа, если вы его используете.
– Это довольно утомительное занятие... в том виде, как мы это делаем. Потом, вы видите, Клуер в результате только обнаглел.
– Я имел в виду не Клуера; я думал о других... О других людях, Сталки.
– А, нас не очень волнуют другие люди, – сказал Мактурк. – Так?
– Но меня волнуют... Они-то меня с самого начала и волновали.
– Значит, вы знали, сэр?
Клуб дыма.
– Говорят, мальчишки воспитывают другу друга больше, чем можем или смеем мы. Если бы я только мог использовать хотя бы половину тех увещеваний, которые вы используете или не используете...
– С самыми благими намерениями. Помните о наших праведных мотивах, падре, – сказал Мактурк.
– Думаю, что я, наверно, мог бы уже томиться в байдфордской тюрьме. Так вот, цитируя ректора по поводу того небольшого инцидента, который мы решили забыть, меня поражает эта вопиющая несправедливость... Над чем смеетесь, вы, юные грешники? Разве не так? Я уйду, чтобы не слышать ваших воплей. Я пришел в этот притон беззакония с тем, чтобы спросить, не хочет ли кто-нибудь пойти со мной купаться в Пебблридж. Но мне кажется, вы не хотите.
– Как это не хотим?! Сейчас, падре-сахиб, мы только возьмем полотенца и nous sommes avec vous [97]!
ПРОДЛЕННЫЙ ДЕНЬ
– Конечно больно. Ты умный парень, Жук! Турок будет колотить тебя. Помни, что мы страшно поссорились, и я тебя сюда заманил. Дай-ка твой носовой платок.
Жука связали для петушиного боя, но помимо палки под коленями и локтями ему еще связали ноги веревкой. В такой позе от легкого толчка Сталки он перекатился на бок, покрываясь пылью.
– Взъерошь ему волосы, Турок. Теперь ты тоже ложись. «Блеяние козленка привлекает тигра». Вы двое так злы на меня, что можете только ругаться. Запомни. Я буду тебя подгонять палкой, а ты должен будешь рыдать.
– Отлично! Я уже готов хоть сейчас, – сказал Жук.
– Тогда начнем... и помни о блеянии козленка.
– Заткнитесь, сволочи! Дайте встать! Вы чуть мне ноги не перерезали. А вы просто гады! Да заткнитесь. Я не шучу! – интонация у Жука была просто мастерская.
– Поддай ему, Турок! Врежь ему! Толкай его! Убей его! Не бойся, Жук, гад такой. Дай ему еще, Турок.
– Да он и не плачет. Нападай, Жук, или я вобью тебя в перила, – орал Мактурк.
Они подняли страшный шум, и добыча попалась на приманку.
– Привет! Чем это вы тут развлекаетесь? – Сефтон и Кэмпбелл увидели лежавшего на боку Жука, голова которого упиралась в решетку; он громко всхлипывал каждый раз, когда Мактурк пинал его в спину.
– Да это всего лишь Жук, – объяснил Сталки. – Притворяется, что ему больно. И мне никак не заставить Турка справиться с ним как следует.
Сефтон быстро пнул обоих мальчишек, и лицо его просветлело.
– Хорошо. Я займусь этим. А ну вставайте, петушиный бой начинается. Дай мне палку. Я их сейчас погоняю. Поразвлечемся сейчас! Давай, Кэмпбелл, погоняем их.
Мактурк повернулся к Сталки и стал обзывать его нехорошими словами.
– Сталки, ты ведь тоже собирался участвовать в петушиных боях. Давай!
– Ну и дурак, что поверил мне! – воскликнул Сталки.
– Вы что, ребята, поссорились? – спросил Кэмпбелл.
– Поссорились? – сказал Сталки. – Ха! Это я их только учу кое-чему. Ты знаешь что-нибудь о петушиных боях, Сеффи?
– Знаю ли я? Да у Маклаганов, где я занимался в городе, мы устраивали петушиные бои в его гостиной, а младший Маклаган не смел и пикнуть. Мы уж точно были не хуже тамошних. Знаю ли я? Это я могу показать вам, как надо.
– Можно я встану? – простонал Жук, на которого уселся Сталки.
– Не ной, жирный болтун. Сейчас будешь драться с Сеффи.
– Он убьет меня.
– Нужно оттащить их в нашу комнату, – сказал Кэмпбелл. – Там спокойно и тихо. Я буду драться с Турком. Это лучше, чем с Клуером.
– Отлично! Они будут драться без обуви, а мы в обуви, – радостно сказал Сефтон.
Их обоих уложили на пол комнаты, а Сталки закатил их за кресло.
– Теперь я свяжу вас и буду руководить этим боем быков. Черт, ну и руки у тебя, Сеффи. Платка не хватает, веревка есть? – спросил он.
– Там в углу полно, – ответил Сефтон. – Давай быстрее! Жук, прекрати хныкать, гад. Сейчас начнется самое веселье. Проигравшие будут петь для победителей... будут слагать оды в честь победителей. Ты, вроде, называл себя виршеплетом, да, Жук? Я сделаю из тебя поэта.
Он сел рядом с Кэмпбеллом. Быстро и со знанием дела палки были просунуты через согнутые конечности, а запястья связаны веревкой под аккомпанемент проклятий, которые изрыгал лежащий за креслом скрюченный, связанный и обманутый Мактурк. Закончив с Кэмпбеллом и Сефтоном, Сталки направился к своим союзникам, заперев по дороге дверь.
– Вот так хорошо, – сказал он изменившимся голосом.
– Какого черта?.. – начал Сефтон.
Фальшивые слезы Жука исчезли, Мактурк, улыбаясь, встал. Все вместе они еще крепче связали колени и лодыжки врага.
Сталки сел в кресло и с добрейшей улыбкой взирал на происходящее. Человек, перевязанный для «петушиного боя», возможно, представляет собой самое беспомощное существо на свете.
– «Блеяние козленка привлекает тигра». Вы, конечно, полные идиоты! – он откинулся и начал хохотать, пока полностью не обессилел. Жертвы стали понимать, что происходит – медленно, но верно.
– Когда мы встанем, мы устроим вам такую порку, которая вам и в жизни не снилась! – бушевал на полу Сефтон. – Вы у нас будете улыбаться только половиной морды. Что это все значит, черт побери?
– Сейчас узнаешь, – ответил Мактурк. – Не надо так ругаться. Мы хотим знать только, почему вы, два здоровых борова, издеваетесь над Клуером?
– Это не твое дело.
– Почему вы издеваетесь над Клуером? – каждый из них с нарастающей угрозой повторил вопрос. Они знали свою работу.
– Потому что, черт возьми, мы так решили! – прозвучал наконец ответ. – Дайте встать.
Даже сейчас они еще не до конца поняли, что случилось.
– Хорошо, а сейчас мы будем издеваться над вами, потому что, черт побери, мы так решили. Мы будем обращаться с вами по-честному – точно так же, как вы обращались с Клуером. Он против вас ничего не мог сделать. Вы тоже ничего не можете сделать против нас. Справедливо?
– Не можем? Узнаете еще!
– Да, – сказал Жук задумчиво, – это говорит о том, что вас никогда не разыгрывали как следует. Публичная порка вам покажется милой шуткой. Ставлю шиллинг, что вы будете рыдать и обещать все, что угодно.
– Послушай-ка, Жучок, мы прибьем тебя, как только встанем. Я тебе это обещаю в любом случае.
– Только сначала мы вас прибьем. Вы делали Клуеру «костяшки»?
– Вы делали Клуеру «костяшки»? – эхом повторил Мактурк.
На двенадцатый раз (ни один мальчишка не может вытерпеть пытку одним и тем же неумолимым вопросом) пришло признание.
– Да, будь ты проклят!
– Тогда вы получаете «костяшки».
И они получили все в соответствии с приобретенным издавна опытом.
«Костяшки» удались на славу: наверное, Неженка Фэрберн в старые времена не сделал бы лучше.
– Вы делали Клуеру «расческу»?
На этот раз ответ на вопрос последовал быстрее, и «расческа» заняла около пяти минут – засекали по часам Сталки. Перевязанные веревками, они не могли даже скорчиться от боли. Пытка «расческа» не имеет никакого отношения к расческе.
– Вы делали Клуеру «ключ»?
– Нет, не делали, клянусь, не делали! – закричал Кэмпбелл, катаясь от боли по полу.
– Тогда мы покажем вам, чтобы вы знали, как это было бы, если бы вы это сделали.
Пытка «ключ», в которой нет абсолютно никакого ключа, очень болезненна. Она длилась несколько минут, и раздавались такие звуки, что пришлось использовать кляпы.
– Вы делали Клуеру «штопор»?
– Да, да, черт вас побери! Оставьте нас в покое, гады.
Они сделали им «штопор», а пытка «штопор», которая не имеет никакого отношения к штопору, хуже, чем пытка «ключ».
Способы пыток и безмолвие, с которым они выполнялись, привели Стефана и Кэмпбелла в истерическое состояние. Между пытками на них обрушивался безжалостный шквал вопросов, и если они подробно не отвечали на них, то их рты затыкали грязно-желтыми носовыми платками.
– Это все, что вы делали с Клуером? Вытащи кляп, Турок, пусть ответят.
– Да, клянусь, это все. О, Сталки, ты нас убиваешь! – закричал Кэмпбелл.
– Именно эти слова и говорил вам Клуер. Я слышал. А теперь мы вам покажем, что такое настоящее издевательство. Что мне не нравится в тебе Сефтон, так это то, что ты пришел в колледж такой важный – стоячий воротничок, замшевые ботинки – и думаешь, что можешь научить нас, как нужно издеваться? Вытащи кляп, пусть ответит.
– Нет! – ответил тот в ярости.
– Говорит «нет». Ну, теперь «качалку», чтобы поспал. А Кэмпбелл посмотрит.
Для того чтобы «укачать» мальчишку, понадобилось три парня и две пары боксерских перчаток. И опять же, эта операция не имела ничего общего с названием. Сефтона «укачали» так, что у него глаза вылезли на лоб, он задыхался, ловил ртом воздух, его тошнило и у него кружилась голова.
– Боже! – воскликнул в углу перепуганный Кэмпбелл и побледнел.
– Отодвиньте его, – сказал Сталки. – Тащите сюда Кэмпбелла. Вот это издевательство. А, я забыл! Послушай, Кэмпбелл, за что ты издевался над Клуером? Вытащи кляп, пусть ответит.
– Я... я не знаю. Ох, отпусти меня! Клянусь, я его не трону. Не надо меня «качать»!
– «Блеяние козленка привлекает тигра». Он говорит, что не знает. Посади его, Жук. Дай мне перчатку и вставь ему кляп.
В тишине Кэмпбелла «укачали» шестьдесят четыре раза.
– Мне кажется, я умираю! – с трудом произнес он.
– Он говорит, что умирает. Отодвиньте его. Теперь Сефтон! А, я забыл! Сефтон, за что ты издевался над Клуером?
Ответ был непечатным, но ни один мускул не дрогнул на лице Сталки.
– Сделай ему «агу-агу», Турок!
«Агу-агу» было немедленно исполнено. Весь тяжелый опыт многих школьных лет оказался в его распоряжении, но он этого не оценил.
– Он говорит, что мы мерзавцы. Оттащи его! Теперь Кэмпбелл! А, я забыл! Послушай, Кэмпбелл, за что ты издевался над Клуером?
Потом появились слезы... Жгучие слезы, просьбы о прощении и обещания мира. Пусть они прекратят эту пытку, и Кэмпбелл никогда не поднимет на них руку. Вопросы начались снова... сопровождающиеся некоторыми подсказками.
– Кажется, тебе больно, Кэмпбелл. Тебе больно?
– Да. Ужасно!
– Он говорит, ему больно. Ты готов?
– Да, да! Клянусь, я готов. О, перестаньте!
– Он говорит, что готов. Ты унижен?
– Да!
– Он говорит, что унижен. Ты ужасно унижен?
– Да!
– Он говорит, что ужасно унижен. Ты будешь еще издеваться над Клуером?
– Нет. Не-е-т!
– Он говорит, что не будет издеваться над Клуером. И над другими?
– Нет. Клянусь, не буду.
– И над другими. А вы же с Сефтоном хотели устроить нам порку?
– Не будем! Не будем! Клянусь, не будем!
– Он говорит, что не будет нас пороть. Как ты оцениваешь свои знания по части издевательств?
– Нет, никак!
– Он говорит, что ничего не знает об издевательствах. Разве мы ничему тебя не научили?
– Да, да.
– Он говорит, что мы его многому научили. Ты нам благодарен?
– Да!
– Он говорит, что он нам благодарен. Утащите его. А, я забыл! Послушай, Кэмпбелл, за что ты издевался над Клуером?
Кэмпбелл снова всхлипнул – нервы его были на пределе.
– Потому что я хулиган. Наверно, ты это хочешь от меня услышать.
– Он говорит, что он хулиган. Он абсолютно прав. Положите его в угол. Больше с Кэмпбеллом не шутим. Так, Сефтон!
– Вы мерзавцы! Мерзавцы! – это и многое другое Сефтон говорил, пока его, пиная ногами, перекатывали по ковру.
– «Блеяние козленка привлекает тигра». Мы сделаем из тебя красавца. Где у него лежат бритвенные принадлежности? (Кэмпбелл ответил). Жук, принеси воды, Турок взбей пену. Мы сейчас побреем тебя, Сеффи, поэтому ты лучше лежи совсем тихо, а то порежешься. Я раньше никого не брил.
– Нет! Не надо! Пожалуйста, не надо!
– Давай-ка повежливее. Я сбрею твои прелестные бакенбарды только с одной стороны.
– Я... я сдаюсь... только не сбривай. Клянусь, никакой порки не будет, когда я встану.
– И еще половинку усов, которыми мы так гордимся. Он говорит, что не будет нас пороть. Какой добрый.
Мактурк рассмеялся, держа в руках никелированный стаканчик для бритья, и поправил голову Сефтона, которую Сталки держал между коленями, как в тисках.
– Подожди, – сказал Жук, – длинные волосы не сбрить. Сначала нужно отрезать ус как можно короче, а потом брить.
– Я не собираюсь искать ножницы. Может быть, спички? Брось мне коробок. Он действительно боров, сейчас мы его немного подпалим. Тихо лежи! – он зажег спичку, но рука его замерла. – Я хочу убрать только половину.
– Хорошо, – Жук помахал кисточкой. – Я намылю середину... да? А ты спалишь остальное.
Тонкие первые усики, вспыхнув, обгорели до намыленной части в середине губы, и Сталки большим пальцем протер обгоревшую щетину. Это было не самое приятное бритье, но задача была выполнена в полной мере.
– А теперь бакенбарды с одной стороны. Поверни его! – спичка и бритва сделали свое дело. – Дай ему зеркальце. Вытащи кляп. Я хочу услышать, что он скажет.
Но слов не было. Сефтон в ужасе смотрел на свое отражение. Две крупные слезы скатились по его щекам.
– А, я забыл! Послушай, Сефтон. За что ты издевался над Клуером?
– Оставь меня в покое! Вы, мерзавцы, оставьте меня! Хватит с меня.
– Он говорит, мы должны оставить его в покое.
– Он говорит, что мы мерзавцы, а мы ведь еще даже и не начинали, – сказал Жук. – Где твоя благодарность, Сеффи? Черт! Ты похож на того, над кем издевались вполсилы!
– Он говорит, что с него хватит, – сказал Сталки. – Он заблуждается!
– Так, за работу, за работу! – пропел Мактурк, размахивая палкой. – Давай, мой ветреный Нарцисс. Не влюбись только в свое отражение!
– Ох, отпустите его, – произнес из угла Кэмпбелл, – он же плачет.
Сефтон рыдал, как двенадцатилетний подросток, от боли, стыда, уязвленного самолюбия и полной беспомощности.
– Давай, Сефтон, объявляй pax. Ты ничего не можешь сделать с этими мерзавцами.
– Кэмпбелл, дорогой, не надо грубить, – сказал Мактурк, – или ты снова получишь!
– Вы мерзавцы! – сказал Кэмпбелл.
– Что? За такое легкое издевательство... за то же самое, что вы проделали с Клуером? Сколько времени вы измывались над ним? – спросил Сталки. – Весь семестр?
– Мы никогда не били его!
– Били, когда могли его поймать, – сказал Жук, сидя на полу, скрестив ноги и время от времени роняя палку на ногу Сефтону. – Мне ли не знать!
– Я... мы... может быть.
– И вы из кожи вон лезли, чтобы поймать его! Мне ли не знать! Потому что он был маленький и противный, да? Мне ли не знать! А теперь, видите... Теперь вы ужасно противные и получаете то, что получал он за то, что был противным. Просто потому, что мы так решили.
– Мы никогда не издевались над ним так... как вы над нами.
– Да, – сказал Жук, – никто не издевается... и Неженка Фэрберн не издевался. Врежет только чуть-чуть и все. Все так говорят. На них не оставят живого места, и они уходят реветь в кладовку. Сунут голову в пальто и ревут. Пишут домой по три раза в день... Да, гады, и я делал это... умоляя, чтобы меня забрали. Вы не знаете, как издеваются по-настоящему. Жаль, конечно, Кэмпбелл, что ты попросил мира.
– А мне нет! – сказал Кэмпбелл, обладающий определенным чувством юмора.
Возбужденный Жук несколько раз слегка применил палку, и теперь уже Сефтон просил простить.
– А ты! – крикнул Жук, поворачиваясь на месте. – Над тобой тоже никогда не издевались! Где ты был до того, как попал сюда?
– У меня... у меня был учитель.
– Так! Понятно. Ты в жизни никогда не ревел. Но, черт возьми, ты ревешь сейчас. Ты разве не ревешь?
– Что вы, не видите, слепые мерзавцы? – Сефтон перекатился на бок.
Слезы прорыли дорожки на высохшей мыльной пене. Палка от крикета опустилась на его скрюченную фигуру.
– Я слепой, – сказал Жук, – и мерзавец? Замолчи, Сталки. Я сейчас позабавлюсь с нашим другом а ля Неженка Фэрберн. Мне кажется, что я вижу. Разве я плохо вижу, Сефтон?
– Мне кажется, изложено доступно, – сказал Мактурк, наблюдая за движениями палки. – Лучше скажи, что он видит, Сеффи.
– Да... видишь! Клянусь, видишь! – заорал Сефтон, подстегиваемый серьезными аргументами.
– Разве не прекрасны очи мои? – палка равномерно поднималась и опускалась во время этого катехизиса.
– Да.
– Светло-карие, да?
– Да... а... а... да!
– Ты обманщик! Они небесно-голубые. Разве они не небесно-голубые?
– Да... а... а... да!
– Сначала говоришь одно, потом другое. Ты должен учиться... учиться.
– Чего ты разошелся! – сказал Сталки. – Остынь немного, Жук.
– Со мной тоже все это было, – сказал Жук. – Теперь... насчет того, что я мерзавец.
– Pax... а-а-а, pax! – закричал Сефтон. – Пожалуйста, pax. Я сдаюсь! Отпустите меня! Не могу! Я не вынесу этого!
– Ну вот. Мы только-только набили руку! – проворчал Мактурк.
– Могу поклясться, что они не отпускали Клуера.
– Признавайтесь... Извиняйтесь... Быстро! – приказал Сталки.
Сефтон с пола объявил безоговорочную капитуляцию, он вел себя более смиренно, чем Кэмпбелл. Он никогда больше никого не тронет. Он будет тихо себя вести до конца своих дней.
– Наверное, мы должны поверить? – сказал Сталки. – Хорошо, Сефтон. Ты побежден? Очень хорошо. Помолчи, Жук! Но прежде чем мы вас отпустим, вы с Кэмпбеллом весьма обяжете нас, если споете «Китти из Коулрэна» а ля Клуер.
– Это нечестно, – сказал Кэмпбелл, – мы сдались.
– Конечно сдались. А теперь будете делать то, что мы вам скажем... Так же, как это делал Клуер. Если бы вы не сдались, то тогда вы бы узнали, что значит издеваться по-настоящему. А сдавшись – ты следишь за мной, Сеффи? – вы должны петь оды в честь победителей. Быстрее!
Они удобно расселись по креслам. Кэмпбелл и Сефтон посмотрели друг на друга и, не испытав при этом большого удовольствия, затянули «Китти из Коулрэна».
– Отвратительно, – сказал Сталки, когда жалобный вой закончился. – Если бы вы не сдались, то нашей мучительной обязанностью было бы швырять в вас книги за фальшивое пение. Ну, ладно.
Он освободил их от веревок, но они еще несколько минут не могли встать. Кэмпбелл поднялся первым, тревожно улыбаясь. Сефтон, пошатываясь, дошел до стола, обхватил голову руками и затрясся от рыданий. Но никто их них и не думал о драке: в них осталось только удивление, страдание и стыд.
– Может... может, он побреется перед чаем, пожалуйста? – спросил Кэмпбелл. – Осталось десять минут до звонка.
Сталки покачал головой. Он намеревался сопровождать полупобритого Сефтона в столовую.
Мактурк зевнул, сидя в кресле, а Жук обтер лицо. Их переполняло возбуждение и напряжение.
– Я бы прочитал вам лекцию о нравственности, если бы что-нибудь об этом знал, – жестко сказал Сталки.
– Не занудствуй, они уже сдались, – сказал Мактурк. Последнее назидание выбило его из колеи.
– Неужели ты не видишь, как мы нежно с ними обошлись? Мы могли бы позвать Клуера, чтобы он посмотрел на них, – сказал Сталки. – «Блеяние козленка привлекает тигра». Но мы не стали этого делать. Нам достаточно рассказать об этом паре ребят в колледже, и вы станете посмешищем. Ваша жизнь станет жалкой. Но мы и этого не будем делать. Мы придерживаемся строгих моральных принципов, Кэмпбелл, поэтому, если ты и Сеффи не расколетесь, никто не узнает.
– Клянусь, ты хороший парень, – сказал Кэмпбелл. – Признаюсь, я был довольно жесток с Клуером.
– Да, похоже, – сказал Сталки. – Но я думаю, Сеффи не нужно идти в столовую с перекошенными баками. На малышню это произведет тяжелое впечатление. Он может побриться. Ты благодарен мне, Сефтон?
Голова не поднялась: Сефтон спал глубоким сном.
– Вот странно, – сказал Мактурк, услышав храп, смешанный со всхлипываниями. – Это наглость, мне кажется, или он притворяется.
– Нет, не притворяется, – сказал Жук. – Когда Неженка Фэрберн измывался надо мной больше часа, то я иногда отключался на уроках. Бедняжка! Хотя он назвал меня виршеплетом.
– Так, хорошо, – Сталки понизил голос. – Пока, Кэмпбелл. Запомни, если ты не будешь болтать, никто ничего не узнает.
Потом должен был бы исполняться военный танец, но вся троица так устала, что они заснули над чашками чая у себя в комнате и спали до начала продленки.
* * *
– Удивительнейшее письмо. Что, все родители с ума посходили? Вы что-нибудь понимаете? – спросил ректор, передавая преподобному Джону восемь листов, исписанных мелким подчерком.– «Единственный сын у матери, а она была вдова». [96]В этом, по крайней мере, есть логика. – Капеллан продолжал читать письмо, поджав губы. – Если половина из этих обвинений справедливы, то он должен быть в больнице, а он даже чересчур здоров. Да, он побрился, это я заметил. Его принудили, как указывает его мамаша. Это восхитительно! Это превосходно!
– Необязательно высказывать свое отношение. Не часто случается, что я не знаю, что происходит в школе, но в данном случае мне ничего неизвестно.
– Если вы спросите меня, то я скажу, что не надо ее умасливать. Если школа вынуждена брать учеников у репетиторов...
– Он был в отличной форме на дополнительных занятиях... у меня... сегодня утром, – рассеянно продолжал ректор. – И к тому же необычно хорошо себя вел.
– ...то обычно либо они влияют на школу, либо школа, как в данном случае, влияет на них. Я предпочитаю наши собственные методы, – заключил капеллан.
– Думаете, это тот самый случай? – бровь ректора чуть приподнялась.
– Уверен! И нет никакого оправдания ученику, который пытается создать колледжу дурную репутацию.
– Наверное, такой линии и следует придерживаться с таким учеником, – ответил ректор.
И авгуры подмигнули друг другу.
* * *
Через несколько дней преподобный Джон появился в Пятой комнате.– Почему вы раньше не появлялись, падре? – спросили они.
– Я наблюдал течение времени, сезоны, события, людей... и учеников, – ответил он. – Я доволен своим Десятым легионом. Приношу вам свою благодарность. Клуер сегодня утром вместо занятий бросался в классе чернильными шариками. Теперь пишет пятьдесят строк за... неслыханную наглость.
– Не вините нас, сэр, – ответил Жук. – Вы просили нас избавить его... от насилия. Это для малышни самое ужасное.
– Я знаю мальчиков старше его на пять лет, которые бросались чернильными шариками, Жук. Одного из них я не так давно в качестве наказания заставил писать двести строк. И кстати, мне сейчас пришло в голову: я до сих пор их так и не увидел.
– Да, где они, Турок? – спросил Жук, не моргнув глазом.
– А вам не кажется, падре, что Клуер стал аккуратнее? – перебил Сталки.
– Мы же известные реформаторы морали, – сказал Мактурк.
– Это все Сталки, но было забавно, – сказал Жук.
– Я заметил, что моральные реформы осуществляются в несколько этапов. Я же ведь говорил вам, что ваше влияние гораздо больше, чем влияние всех остальных учеников колледжа, если вы его используете.
– Это довольно утомительное занятие... в том виде, как мы это делаем. Потом, вы видите, Клуер в результате только обнаглел.
– Я имел в виду не Клуера; я думал о других... О других людях, Сталки.
– А, нас не очень волнуют другие люди, – сказал Мактурк. – Так?
– Но меня волнуют... Они-то меня с самого начала и волновали.
– Значит, вы знали, сэр?
Клуб дыма.
– Говорят, мальчишки воспитывают другу друга больше, чем можем или смеем мы. Если бы я только мог использовать хотя бы половину тех увещеваний, которые вы используете или не используете...
– С самыми благими намерениями. Помните о наших праведных мотивах, падре, – сказал Мактурк.
– Думаю, что я, наверно, мог бы уже томиться в байдфордской тюрьме. Так вот, цитируя ректора по поводу того небольшого инцидента, который мы решили забыть, меня поражает эта вопиющая несправедливость... Над чем смеетесь, вы, юные грешники? Разве не так? Я уйду, чтобы не слышать ваших воплей. Я пришел в этот притон беззакония с тем, чтобы спросить, не хочет ли кто-нибудь пойти со мной купаться в Пебблридж. Но мне кажется, вы не хотите.
– Как это не хотим?! Сейчас, падре-сахиб, мы только возьмем полотенца и nous sommes avec vous [97]!
ПРОДЛЕННЫЙ ДЕНЬ
Прошел всего месяц с начала осеннего семестра, когда приходящий старшеклассник Стеттсон подхватил дифтерит, и ректор очень рассердился. Он ограничил своим приказом разрешенную территорию (следы инфекции вели на близлежащую ферму), префекты должны были нещадно пороть всех нарушителей границ, и обещал, что лично будет следить за этим. Стеттсона, который лежал в карантине дома у матери, проклинали всеми возможными словами за то, что он понизил средний показатель уровня здоровья в школе. Об этом ректор заявил в гимнастическом зале после молитвы. Затем он написал около двухсот писем взволнованным родителям и опекунам и вернул школу в обычное русло. Волнение улеглось, но однажды вечером к двери ректора подъехала коляска, и ректор исчез, оставив все под ответственность мистера Кинга – старшего преподавателя. Ректор часто уезжал в город, где он, по глубокому убеждению всей школы, подкупал чиновников для быстрого рассмотрения экзаменационных бумаг о зачислении в армию. Но на этот раз его отсутствие затянулось.
– Вот продувная бестия! – сказал Сталки своей компании, сидя в комнате одним пасмурным днем. – Наверное, перебрал, а они его там упекли под фальшивым именем.
– За что? – весело подключился Жук к наговору.
– Сорок шиллингов или месяц за то, что лягнул вышибалу в Павильоне [98]. Бейтс всегда устраивает кутеж в городе. Хорошо бы, конечно, чтобы он вернулся. Меня уже тошнит от «бичей и скорпионов» [99]Кинга, лекций о духе частной школы... Ах, ах!.. и пользе знаний!
– «Тупая жестокость средних классов... чтение единственно ради отметок. Ни одного знающего ученика в школе», – цитировал Мактурк, пытаясь задумчиво пробурить отверстия в облицовке камина горячей кочергой.
– Что-то мы мрачно проводим день. Да и душно. Пойдем выйдем покурить. Вот и угощение. – Сталки вытянул руку, держа длинную индийскую сигару. – Стянул у своего папаши в прошлые выходные. Но мне что-то страшновато, она здоровенная, больше трубки. Будем курить ее постепенно. По кругу, как вы? Пойдем спрячемся за старой бороной по дороге на Обезьянью ферму.
– Туда нельзя. Ограничили выход за территорию. Кроме того, нас точно стошнит. – Жук критически понюхал сигару. – Обычный Зловонный Вонючкодор.
– Вот продувная бестия! – сказал Сталки своей компании, сидя в комнате одним пасмурным днем. – Наверное, перебрал, а они его там упекли под фальшивым именем.
– За что? – весело подключился Жук к наговору.
– Сорок шиллингов или месяц за то, что лягнул вышибалу в Павильоне [98]. Бейтс всегда устраивает кутеж в городе. Хорошо бы, конечно, чтобы он вернулся. Меня уже тошнит от «бичей и скорпионов» [99]Кинга, лекций о духе частной школы... Ах, ах!.. и пользе знаний!
– «Тупая жестокость средних классов... чтение единственно ради отметок. Ни одного знающего ученика в школе», – цитировал Мактурк, пытаясь задумчиво пробурить отверстия в облицовке камина горячей кочергой.
– Что-то мы мрачно проводим день. Да и душно. Пойдем выйдем покурить. Вот и угощение. – Сталки вытянул руку, держа длинную индийскую сигару. – Стянул у своего папаши в прошлые выходные. Но мне что-то страшновато, она здоровенная, больше трубки. Будем курить ее постепенно. По кругу, как вы? Пойдем спрячемся за старой бороной по дороге на Обезьянью ферму.
– Туда нельзя. Ограничили выход за территорию. Кроме того, нас точно стошнит. – Жук критически понюхал сигару. – Обычный Зловонный Вонючкодор.