А. Кирносов
Страна мудрецов
Однажды утром я прицепил Мартына на поводок и пошел к остановке загородного автобуса. Удивленный Мартын бежал вприпрыжку у моей левой ноги и выворачивал шею, заглядывая мне в глаза, — он пытался понять, что это я придумал новенького. Мартын ничего не понял, пока не сели в автобус. Тут он сообразил, что едем за город, и благодарно лизнул меня в щеку, потом положил голову мне на локоть и заснул, чтобы сократить время ожидания.
Ехали часа два с половиной. Я постепенно забывал все, оставленное в городе, и мечтал о каком-нибудь тихом поселочке между синим морем и дремучим лесом, где ничто, даже телефонный звонок, меня не потревожит.
Вдруг я увидал такое место: лес, море и цепочка одноэтажных аккуратных домиков. Я растолкал Мартына, и мы вышли. Автобус пустил голубое облако из выхлопной трубы и уехал. Мы двинулись к домишкам. Мартын знакомился с местным четвероногим населением, а я расспрашивал встречных людей про жилье. Мне показали самый крайний домик. Там, сказали, живет одинокая старушка, которая с удовольствием поселит у себя приезжего человека.
Домишко был, как и все здесь домишки, одноэтажный, крашенный в яркую веселую краску, с высоким чердаком и стеклянной верандой. Чуть не у изгороди начинался лес, до моря было шагов сто. Я не мог и мечтать о лучшем месте для жительства. Мартыну тоже понравилось. Он бессовестно пролез между дощечками невысокой изгороди, а я, как человек в меру воспитанный, позвонил в колокольчик.
Вышла старушка, поглядела на меня из-под руки и сказала:
— Входи, милый человек. У нас не запирается.
Поздоровавшись, я высказал старушке свою надобность.
— Жилье у меня есть, — сказала старушка. — Вот только, что ты за человек, извини любопытный вопрос?
Я рассказал, что я за человек. Старушка подумала и кивнула:
— Тоща поселяйся, живи.
Так мы с Мартыном и поселились.
Житье началось просто прекрасное. Утром бежали на море, купались и загорали. Потом шли в лес. Я собирал грибы, а Мартын играл в дикого зверя. Он кого-то ловил, разгребал кочки, совался во все норы и по самый хвост залезал в гнилые пни. Вечером я читал простые и интересные книжки, а Мартын догрызал косточку от ужина. Так мы жили в свое удовольствие дней десять. Потом зарядили тягучие, беспросветные дожди, небо стало серым, а земля мокрой и неуютной. Я подумал, не пора ли обратно в город, но старушка отсоветовала: не вечно дожди лить будут. Мы остались.
В какой-то день дождь лютовал особенно сильно. Тяжелые капли барабанили в окна, а ветер дул с такой силой, что вздрагивали стены. В моей комнате стал протекать потолок.
— Слазай, милый человек, на чердак, — сказала мне старушка. — Погляди, не прохудилась ли крыша.
Забрался я на чердак по узкой лесенке, гляжу — и вправду дыра. Я взял в сарае тесу, заложил дыру, подтер лужу и собрался вниз идти. Шагнул — и заметил сундук. Совсем черный от древности возраста, обит медными полосами и крышка корытом. Я обожаю всякую старину. А если увижу старинный сундук, так уж непременно загляну, что в нем спрятано. А вдруг какая-нибудь ветхая музейная редкость?
Поднял я крышку и очень разочаровался. Никакой не было в сундуке музейной редкости, а лежали одни только школьные учебники и тетради. Из любопытства перебрал книжки: «История», «Ботаника», «География», «Арифметика» и все тому подобное прочее. А тетради давние, чернила выцвели, только одни отметки красным карандашом хорошо сохранились, навеки. Огорченно вздохнул я, стал укладывать это хозяйство обратно — и вдруг заметил на самом дне стопку тетрадей, перевязанную веревочкой.
И тут опять застучало мое сердце, и я понял, что напал на необычное. Развязал веревочку, раскрыл верхнюю тетрадь и прочитал на первой странице такое предложение:
«Достоверные записки ученика седьмого класса Миши Губкина о необыкновенном путешествии в Мурлындию, страну мудрецов, которое случилось этим летом…» Удивился я. Никогда не слыхал про страну Мурлындию, хоть знаю географию вполне удовлетворительно.
Сундук я закрыл, а тетради взял с собой в комнату.
Дело было к вечеру, дождь все царапался за окном. Деревья шумели, рокотало близкое море. Мартын беспечно спал на диване и дергался, когда на нос ему садилась муха. Я сходил на кухню, принес чайник. Сел поудобнее, налил чаю в большую кружку и раскрыл первую тетрадь…
Ехали часа два с половиной. Я постепенно забывал все, оставленное в городе, и мечтал о каком-нибудь тихом поселочке между синим морем и дремучим лесом, где ничто, даже телефонный звонок, меня не потревожит.
Вдруг я увидал такое место: лес, море и цепочка одноэтажных аккуратных домиков. Я растолкал Мартына, и мы вышли. Автобус пустил голубое облако из выхлопной трубы и уехал. Мы двинулись к домишкам. Мартын знакомился с местным четвероногим населением, а я расспрашивал встречных людей про жилье. Мне показали самый крайний домик. Там, сказали, живет одинокая старушка, которая с удовольствием поселит у себя приезжего человека.
Домишко был, как и все здесь домишки, одноэтажный, крашенный в яркую веселую краску, с высоким чердаком и стеклянной верандой. Чуть не у изгороди начинался лес, до моря было шагов сто. Я не мог и мечтать о лучшем месте для жительства. Мартыну тоже понравилось. Он бессовестно пролез между дощечками невысокой изгороди, а я, как человек в меру воспитанный, позвонил в колокольчик.
Вышла старушка, поглядела на меня из-под руки и сказала:
— Входи, милый человек. У нас не запирается.
Поздоровавшись, я высказал старушке свою надобность.
— Жилье у меня есть, — сказала старушка. — Вот только, что ты за человек, извини любопытный вопрос?
Я рассказал, что я за человек. Старушка подумала и кивнула:
— Тоща поселяйся, живи.
Так мы с Мартыном и поселились.
Житье началось просто прекрасное. Утром бежали на море, купались и загорали. Потом шли в лес. Я собирал грибы, а Мартын играл в дикого зверя. Он кого-то ловил, разгребал кочки, совался во все норы и по самый хвост залезал в гнилые пни. Вечером я читал простые и интересные книжки, а Мартын догрызал косточку от ужина. Так мы жили в свое удовольствие дней десять. Потом зарядили тягучие, беспросветные дожди, небо стало серым, а земля мокрой и неуютной. Я подумал, не пора ли обратно в город, но старушка отсоветовала: не вечно дожди лить будут. Мы остались.
В какой-то день дождь лютовал особенно сильно. Тяжелые капли барабанили в окна, а ветер дул с такой силой, что вздрагивали стены. В моей комнате стал протекать потолок.
— Слазай, милый человек, на чердак, — сказала мне старушка. — Погляди, не прохудилась ли крыша.
Забрался я на чердак по узкой лесенке, гляжу — и вправду дыра. Я взял в сарае тесу, заложил дыру, подтер лужу и собрался вниз идти. Шагнул — и заметил сундук. Совсем черный от древности возраста, обит медными полосами и крышка корытом. Я обожаю всякую старину. А если увижу старинный сундук, так уж непременно загляну, что в нем спрятано. А вдруг какая-нибудь ветхая музейная редкость?
Поднял я крышку и очень разочаровался. Никакой не было в сундуке музейной редкости, а лежали одни только школьные учебники и тетради. Из любопытства перебрал книжки: «История», «Ботаника», «География», «Арифметика» и все тому подобное прочее. А тетради давние, чернила выцвели, только одни отметки красным карандашом хорошо сохранились, навеки. Огорченно вздохнул я, стал укладывать это хозяйство обратно — и вдруг заметил на самом дне стопку тетрадей, перевязанную веревочкой.
И тут опять застучало мое сердце, и я понял, что напал на необычное. Развязал веревочку, раскрыл верхнюю тетрадь и прочитал на первой странице такое предложение:
«Достоверные записки ученика седьмого класса Миши Губкина о необыкновенном путешествии в Мурлындию, страну мудрецов, которое случилось этим летом…» Удивился я. Никогда не слыхал про страну Мурлындию, хоть знаю географию вполне удовлетворительно.
Сундук я закрыл, а тетради взял с собой в комнату.
Дело было к вечеру, дождь все царапался за окном. Деревья шумели, рокотало близкое море. Мартын беспечно спал на диване и дергался, когда на нос ему садилась муха. Я сходил на кухню, принес чайник. Сел поудобнее, налил чаю в большую кружку и раскрыл первую тетрадь…
ТЕТРАДЬ 1
Не помню числа, но хорошо помню, что в то утро у меня было замечательное настроение. Бабушка хотела его испортить — послать меня в магазин, да еще сказала, что после завтрака будем картошку окучивать и травы надо для кроликов нарвать.
— Ладно, — сказал я бабушке.
Выпил кофе, булку съел, перемахнул через забор — и был таков.
Спервоначалу я нарвал клубники в саду у Пал Иваныча. Клубника у него обсажена кустами крыжовника, так что подобраться к грядкам можно совсем незаметно. На улице ко мне пристала лохматая собака с перебитой лапой. Она забегала вперед и оглядывалась, как я жую. Клубники было жалко. Я приказал собаке:
— Жди меня у забора!
Собачина послушно уселась в пыль, а я зашел в магазин, дождался, когда продавец Вася отвернется, и стянул с прилавка кусок говядины с костью. Потом солидно вышел из магазина, будто мне там ничего не понравилось. Собака стала грызть говядину, а я пошел дальше, прикидывая, что бы еще такого сотворить.
У одного дома стоял велосипед. Я сел на него, проехал две улицы и оставил машину у аптеки. После этого я подошел к двери керосинной лавки, задвинул щеколду и написал мелом: «Переучет керосина».
Не успел отбежать, как стали колотить изнутри. Колотили долго, пока не подошел старый Ерофеич, который собирает бутылки, и открыл дверь. Два здоровенных керосинщика выбежали на крыльцо, ругаясь на весь поселок.
Я немного послушал и завернул к Петькиному дому. Жаркое солнце расплавляло мозга, в нос набивалась пыль, и больше ровным счетом ничего не придумывалось.
Петька рыл во дворе яму и обливался грязным потом. Когда он нажимал на лопату, мокрая голая спина его извивалась как резиновая. Я попал камешком точно между лопаток. Петька завыл и стал озираться, а я крикнул:
— Ты что, нанялся?!
— Дурак, — заорал на меня Петька. — Разве можно такими булыжниками бросаться? А если б в голову?
— Ничего бы не случилось. Она у тебя крепче всякого булыжника. Бросай лопату, пойдем на море купаться.
— Нельзя, друг, — сразу соскучился Петька. — Мать в совхозе сливу выпросила, сегодня будем пересаживать.
Петька вытер рубахой мокрый лоб и снова повесил рубаху на ветку.
— Ну, копай, — сказал я ядовитым голосом. — Лидка нас на море приглашала. Скажу, что ты не можешь, заработался.
— Иди ты!..
Лопата шатнулась и рухнула в яму.
— Честно, — сказал я. — Вчера вечером видел ее у мороженого. «Пойдемте, — говорит, — с утра купаться».
Петька махнул через забор и потащил меня за угол, чтобы мать не догнала.
— А как же яма под сливу? — спросил я. — Может, докопаешь?
Петька весело подмигнул мне:
— Ремень не железный. Выдержу.
Лидка жила у строгой и заботливой тети, корчила из себя невесть что и собиралась осенью уехать в город поступать в балетную школу. Когда мы зашли, Лидка вертелась перед зеркалом и рассматривала фигуру. На фигуре была надета кофточка разномастного цвета и брючки в обтяжку, чуть ниже колен. Петька почесал макушку и брякнул:
— Мы пришли.
— Великая радость, — сказала Лидка. — Теперь снова подметать придется.
— Мы не в гости, не думай, — извинился Петька. — Пойдем с нами на море купаться.
Делать Лидке было нечего. Она слегка поломалась и пошла.
Сейчас уже не вспомнить, один раз мы выкупались или два. Только нам опять стало отчаянно скучно. Мы лежали на песке, безо всякой пощады палило сеянце, рядом лениво плескалось белесое море. На замутненном горизонте носами в разные стороны стояли игрушечные кораблики. Они, конечно, двигались и даже ловили рыбу сетями, но с пляжа казалось, что кораблики поставлены просто так, для создания красоты морского пейзажа. Я плевался в щепку и сердился, что никак не попасть. Лидка достала из сумочки зеркало и рассматривала свои веснушки. А Петька был занят любимым делом: рассматривал Лидку и вздыхал со свистом.
— Ты красивая, — не выдержал он переполненности чувством.
Я добавил:
— Конопатая.
— Сама знаю — огрызнулась Лидка.
— Веснушки тебе даже идут, — промолвил Петька.
— Не твоего это ума дело, — отрезала Лидка.
— А почему бы и не моего? — спросил Петька обиженным голосом.
— Ты тюфяк, — сказала Лидка. — Видишь, что девочке скучно, а ничего не можешь придумать.
— Можно еще разок искупаться, — предложил Петька от большого ума. — Прохладнее станет.
— Надоело, — объявила Лидка. — Домой пойду.
Она уложила в сумочку гребешок и зеркальце. Я спросил ехидно:
— В большое зеркало смотреться?
— Осенью поступлю в балетную школу, — там все стенки в зеркалах.
Мне нравилось, когда она злится, и я сказал:
— Таких толстых в балетную школу не принимают.
Лидка не разозлилась, а стала оправдываться тихим голосом:
— Я по телосложению совсем не толстая. Я потому поправляюсь, что в меня тетя каждое утро запихивает молоко и булку с маслом.
Петька думал, собирал на лбу морщины и наконец изрек:
— Давайте играть в пятнашки. Чур, не пятна!
Мы с Лидкой захохотали, и я сказал:
— Ладно, люди без крыльев… Чем так валяться, лучше пойдем в лес. Костер запалим.
А я ведь чувствовал, что предстоит что-то необычайное: в теле быта странная легкость и голова приятно кружилась.
Тогда я подумал: это оттого, что солнце напекло затылок, но оказалось совсем другое…
Мы обошли поселок стороной, чтобы милые родственники нас не — поймали и не заставили что-нибудь делать. В лесу стало прохладнее. Петька философствовал на ходу:
— Как здорово было бы жить на свете, если бы можно было делать все что хочешь.
— Луну с неба достать? — спросил я.
— Зачем луну? Мне надо делать все что угодно в границах человеческой возможности. Например, чтобы можно было пойти куда хочешь, не спрашивая разрешения. В лес, в кино, а хочешь — в неведомое царство. И чтобы можно было делать все что угодно: хочешь — пляши или заведи себе лошадь и пои ее чаем, а хочешь — выйди на середину улицы, сядь и играй на гагаре.
— Этого никогда не будет, — осадила его Лидка. — Взрослые не допустят. Жизнь состоит из одних запрещений: того нельзя, этого не позволено, третье неприлично. Надевать чего хочешь не велят. Читать чего хочешь не позволяют. Картины запрещают смотреть. Нос, говорят, не дорос. Интересно, когда же он у меня дорастет до нужного размера? Я так устала… Мальчики, хватит идти. Давайте здесь костер разведем.
Мне уже надоело топать, но я сказал, чтобы последнее слово осталось за мной:
— Еще немножко пошагаем. Здесь лес редковат.
Петька выпятил тощую грудь и произнес:
— Лидочка, хочешь, я тебя понесу, как рыцарь?
Он, конечно, думал, что Лидка застесняется, но она не из таких. Лидка даже обрадовалась:
— Еще бы! Понеси, Петенька!
Поднял он Лидку, два шага шагнул — дальше не может. Шатается и дышит как паровоз. Я увидел, что если Петька ее сейчас же не бросит, то свалится. Так и вышло. Петька шагнул, глаза его вылупились, и он рухнул.
— Рыцарь липовый! — убийственно сказала Лидка.
Дальше не пошли. Набрали сучьев, составили их домиком и подожгли. Мы с Лидкой легли в мох, а Петьку, как опозорившегося, заставили сучья таскать. Я люблю костры, люблю смотреть прямо в пламя. И кажется мне тогда, что так и я сам: трещишь, рвешься в высоту и вдруг шлепаешься об дорогу, и в небо уходит, как говорят, один лишь сизый дым мечтаний.
— Ребята, может, хватит? — спросил Петька. — Я много натаскал.
Я сказал:
— Лида, прости его.
— Ладно, — разрешила Лидка. — Отдыхай, рыцарь…
Петька улегся рядом и снова стал рассуждать о свободной жизни. А я тем временем выбрал подходящий сук, достал ножик и стал вырезать лошадь. Я никогда еще не пробовал вырезать, но мне показалось, что должно получиться. Вот я и стал вырезать лошадь.
— Я потому ничего не могу придумать, — говорил Петька, — что все запрещается. Если бы все было можно, я бы такого напридумывал, что все ахнули и вообще забыли, что такое скука!
Голова моей лошади уже была почти похожа на лошадиную, когда к нашему костру подошел человек удивительного вида. Лет ему было около двадцати, лицо простое, с ясными голубыми глазами. Штаны на нем были драные, с бахромой, а рубашка серая, с красными заплатами. На голове колпак с бубенчиком, ноги босые.
— Скажите, вы сумасшедший? — поинтересовалась Лидка.
— Я оригинал, — сказал в колпаке и засмеялся.
— Как тебя дразнят, оригинал? — спросил Петька.
— Митька, — сказал с бубенчиком. — Я из Мурлындии, страны мудрецов.
— Все жители там мудрецы? — спросил я.
— Все без исключения, — подтвердил Митька.
— Значит, ты мудрец?
— Еще какой, — весело подтвердил Митька с бубенчиком. — Таких мудрецов, как я, во всей Муршындии наберется не больше чем пальцев на трех руках. Как-то раз король Мур Семнадцатый сказал, что я чуть ли не мудрее его самого, а королева Дылда дала мне сразу четыре кружки компоту.
Митька повертел в руках лошадиную голову и сказал одобрительно:
— Лясы точишь?
— Хочется иногда сделать что-нибудь из рада вон выходящее, — ответил я, смутившись. — Вот я и делаю что-нибудь.
— Это ты верно подметил, — сказал Митька задумчиво. — Иногда просто ужасно как хочется сделать чтонибудь небывалое, поразить жителей в самое сердце… Раньше я в такие минуты брал уголек и рисовал на стене летающего осьминога. А теперь придумал другое: забираюсь на столб и привязываю к верхушке еловые ветки. Столб становится совсем как пальма. За эту выдумку меня в Мурлындии прозвали Митька-папуас.
— У вас не запрещают лазить на столбы? — удивился Петька.
— Что значит «запрещают»? — спросил Митька с любопытством.
Петька объяснил:
— Подходят снизу граждане и кричат противными голосами: «Слезай сейчас же, хулиган этакий, а то милиционера позовем!»
— Очень даже глупо, — сказал Митька. — У нас каждый житель делает что хочет. Никто ему ничего не запрещает. На то и страна мудрецов.
Лидка недоверчиво покачала головой, а Петька сказал:
— Вот эт-то да-а-а-а-а…
Я спросил:
— А как же король? Ведь король — это деспот и самодержец.
— Никакой он не самодержец, — объяснил Митька. — Наш Мур Семнадцатый свой малый и любит охотиться на сорок. Между прочим, он очень древнего и благородного происхождения. Его прадедушка был в каком-то королевстве деспотом и самодержцем. Тамошние жители устали его терпеть, рассердились и выгнали вон в одной короне. Он к нам и приехал. Все его потомки называются королями. Пусть называются, нам не жалко. В Мурлындии все можно.
— А на гитаре играть посреди улицы можно? — высказал Петька свою затаенную мечту.
— И на гитаре посреди улицы можно.
— А если телега будет ехать, тогда что? — спросила Лидка.
— Задавит, больше ничего, — сказал Митька. — Каждый житель сам за себя в ответе.
… Мне эта страна сразу понравилась. Правда, я не очень еще верил Митьке с бубенчиком. Слишком уж потешный был у него вид. Но ведь чего не бывает на свете!.. Я спросил его:
— Ты точно говоришь? Может, ты здешний, а Мурлындию для потехи выдумал? Может, тебе страна мудрецов во сне приснилась?
— Клянусь бубенчиком! — провозгласил Митька без смеха. — В Мурлындии вообще никто не врет. Все можно и все позволено, так зачем отпираться? Бывает, что облапошат ради шутки. Но на хорошую шутку никто не обижается. Мы мудрые!
— А туда всем можно? — спросил Петька.
Митька с бубенчиком покачал головой:
— Всяких пускать нельзя, а то неприятности могут выйти. Забредет какой-нибудь глупый, ни радости от него, ни веселья. Мы к себе принимаем только тех, кто придумает что-нибудь мудрое. Что ты, например, можешь?
— Не знаю, — задумался Петька. — Ну, могу бритву разжевать…
— Зола! — отверг Митька. — У нас деревья подгрызают.
— Могу… чернила выпить, — сказал Петька грустным голосом.
Митька-папуас подумал и удовлетворился:
— Это еще более или менее. Чернила у нас никто не пьет… А ты, девочка, что можешь?
Лидка мысленно перебирала свои умения и молчала. Я сказал:
— Нашел, у кого спрашивать! Она может только по восемь часов подряд в зеркало смотреться.
— А что? — сказал Митька. — Мудрое занятие. Это годится.
— Видишь? — обрадовалась Лидка. — Нечего соваться!
… У меня не было никакой своей выдумки. Даже такой пустяковой, как у Петьки с Лидкой. Ничего мудрого в своей короткой жизни я еще не придумал. А пожить в Мурлындии мне хотелось просто отчаянно…
… О Мурлындия, страна, где никто тебе ничего не запрещает, где все можно, можно даже ничего не делать и никому не подчиняться! Про такую страну я мечтал с той поры, как мне впервые сказали одно страшное слово, памосатое и свистящее слово «нельзя».
— Ну, а ты? — спросил Митька. — Лясы точить — этого мало.
И туг меня осенило. Я закричал громким голосом:
— Я такое могу, что никто не умеет! Я могу сыграть на собственной голове «Чижика-пыжика»!
В давние-давние времена я научился выстукивать пальцами по голове этот простенький мотив. Сидишь, бывало, за столом в тягучий зимний вечер, готовишь скучные уроки, в глазах уже рябит от циферок и буковок, которые злые люди рассыпали по книжным страничкам бедным детям на мучение, и так одиноко на душе, тоскливо и жалостно… Отодвинешь учебники в сторону — и давай стучать по голове. Получалось похоже, но негромко.
— Покажи-ка! — потребовал Митька-папуас, странно изменившись в лице.
Я согнул пальцы и начал стучать костяшками по черепу, раскрыв рот и шевеля губами. В тихом лесном воздухе прозвучала мелодия «Чижика-пыжика». Я был счастлив, что меня слушают и хорошо получается…
Митька прыгал на месте и хлопал в ладоши. Звенел бубенчик на его колпаке. Лидка и Петька тоже хлопали — они видели мое искусство впервые.
— Скорее бежим в Мурлындию! — закричал Митькапапуас. — Я немедленно покажу тебя своим знакомым!
— Побежали в Мурлындию! — заорал Петька.
— В Мурлындию! — пискнула Лидка.
Не успел я опомниться, как Митька схватил меня за руку и поволок за собой.
Лидка с Петькой бежали следом.
— Ладно, — сказал я бабушке.
Выпил кофе, булку съел, перемахнул через забор — и был таков.
Спервоначалу я нарвал клубники в саду у Пал Иваныча. Клубника у него обсажена кустами крыжовника, так что подобраться к грядкам можно совсем незаметно. На улице ко мне пристала лохматая собака с перебитой лапой. Она забегала вперед и оглядывалась, как я жую. Клубники было жалко. Я приказал собаке:
— Жди меня у забора!
Собачина послушно уселась в пыль, а я зашел в магазин, дождался, когда продавец Вася отвернется, и стянул с прилавка кусок говядины с костью. Потом солидно вышел из магазина, будто мне там ничего не понравилось. Собака стала грызть говядину, а я пошел дальше, прикидывая, что бы еще такого сотворить.
У одного дома стоял велосипед. Я сел на него, проехал две улицы и оставил машину у аптеки. После этого я подошел к двери керосинной лавки, задвинул щеколду и написал мелом: «Переучет керосина».
Не успел отбежать, как стали колотить изнутри. Колотили долго, пока не подошел старый Ерофеич, который собирает бутылки, и открыл дверь. Два здоровенных керосинщика выбежали на крыльцо, ругаясь на весь поселок.
Я немного послушал и завернул к Петькиному дому. Жаркое солнце расплавляло мозга, в нос набивалась пыль, и больше ровным счетом ничего не придумывалось.
Петька рыл во дворе яму и обливался грязным потом. Когда он нажимал на лопату, мокрая голая спина его извивалась как резиновая. Я попал камешком точно между лопаток. Петька завыл и стал озираться, а я крикнул:
— Ты что, нанялся?!
— Дурак, — заорал на меня Петька. — Разве можно такими булыжниками бросаться? А если б в голову?
— Ничего бы не случилось. Она у тебя крепче всякого булыжника. Бросай лопату, пойдем на море купаться.
— Нельзя, друг, — сразу соскучился Петька. — Мать в совхозе сливу выпросила, сегодня будем пересаживать.
Петька вытер рубахой мокрый лоб и снова повесил рубаху на ветку.
— Ну, копай, — сказал я ядовитым голосом. — Лидка нас на море приглашала. Скажу, что ты не можешь, заработался.
— Иди ты!..
Лопата шатнулась и рухнула в яму.
— Честно, — сказал я. — Вчера вечером видел ее у мороженого. «Пойдемте, — говорит, — с утра купаться».
Петька махнул через забор и потащил меня за угол, чтобы мать не догнала.
— А как же яма под сливу? — спросил я. — Может, докопаешь?
Петька весело подмигнул мне:
— Ремень не железный. Выдержу.
Лидка жила у строгой и заботливой тети, корчила из себя невесть что и собиралась осенью уехать в город поступать в балетную школу. Когда мы зашли, Лидка вертелась перед зеркалом и рассматривала фигуру. На фигуре была надета кофточка разномастного цвета и брючки в обтяжку, чуть ниже колен. Петька почесал макушку и брякнул:
— Мы пришли.
— Великая радость, — сказала Лидка. — Теперь снова подметать придется.
— Мы не в гости, не думай, — извинился Петька. — Пойдем с нами на море купаться.
Делать Лидке было нечего. Она слегка поломалась и пошла.
Сейчас уже не вспомнить, один раз мы выкупались или два. Только нам опять стало отчаянно скучно. Мы лежали на песке, безо всякой пощады палило сеянце, рядом лениво плескалось белесое море. На замутненном горизонте носами в разные стороны стояли игрушечные кораблики. Они, конечно, двигались и даже ловили рыбу сетями, но с пляжа казалось, что кораблики поставлены просто так, для создания красоты морского пейзажа. Я плевался в щепку и сердился, что никак не попасть. Лидка достала из сумочки зеркало и рассматривала свои веснушки. А Петька был занят любимым делом: рассматривал Лидку и вздыхал со свистом.
— Ты красивая, — не выдержал он переполненности чувством.
Я добавил:
— Конопатая.
— Сама знаю — огрызнулась Лидка.
— Веснушки тебе даже идут, — промолвил Петька.
— Не твоего это ума дело, — отрезала Лидка.
— А почему бы и не моего? — спросил Петька обиженным голосом.
— Ты тюфяк, — сказала Лидка. — Видишь, что девочке скучно, а ничего не можешь придумать.
— Можно еще разок искупаться, — предложил Петька от большого ума. — Прохладнее станет.
— Надоело, — объявила Лидка. — Домой пойду.
Она уложила в сумочку гребешок и зеркальце. Я спросил ехидно:
— В большое зеркало смотреться?
— Осенью поступлю в балетную школу, — там все стенки в зеркалах.
Мне нравилось, когда она злится, и я сказал:
— Таких толстых в балетную школу не принимают.
Лидка не разозлилась, а стала оправдываться тихим голосом:
— Я по телосложению совсем не толстая. Я потому поправляюсь, что в меня тетя каждое утро запихивает молоко и булку с маслом.
Петька думал, собирал на лбу морщины и наконец изрек:
— Давайте играть в пятнашки. Чур, не пятна!
Мы с Лидкой захохотали, и я сказал:
— Ладно, люди без крыльев… Чем так валяться, лучше пойдем в лес. Костер запалим.
А я ведь чувствовал, что предстоит что-то необычайное: в теле быта странная легкость и голова приятно кружилась.
Тогда я подумал: это оттого, что солнце напекло затылок, но оказалось совсем другое…
Мы обошли поселок стороной, чтобы милые родственники нас не — поймали и не заставили что-нибудь делать. В лесу стало прохладнее. Петька философствовал на ходу:
— Как здорово было бы жить на свете, если бы можно было делать все что хочешь.
— Луну с неба достать? — спросил я.
— Зачем луну? Мне надо делать все что угодно в границах человеческой возможности. Например, чтобы можно было пойти куда хочешь, не спрашивая разрешения. В лес, в кино, а хочешь — в неведомое царство. И чтобы можно было делать все что угодно: хочешь — пляши или заведи себе лошадь и пои ее чаем, а хочешь — выйди на середину улицы, сядь и играй на гагаре.
— Этого никогда не будет, — осадила его Лидка. — Взрослые не допустят. Жизнь состоит из одних запрещений: того нельзя, этого не позволено, третье неприлично. Надевать чего хочешь не велят. Читать чего хочешь не позволяют. Картины запрещают смотреть. Нос, говорят, не дорос. Интересно, когда же он у меня дорастет до нужного размера? Я так устала… Мальчики, хватит идти. Давайте здесь костер разведем.
Мне уже надоело топать, но я сказал, чтобы последнее слово осталось за мной:
— Еще немножко пошагаем. Здесь лес редковат.
Петька выпятил тощую грудь и произнес:
— Лидочка, хочешь, я тебя понесу, как рыцарь?
Он, конечно, думал, что Лидка застесняется, но она не из таких. Лидка даже обрадовалась:
— Еще бы! Понеси, Петенька!
Поднял он Лидку, два шага шагнул — дальше не может. Шатается и дышит как паровоз. Я увидел, что если Петька ее сейчас же не бросит, то свалится. Так и вышло. Петька шагнул, глаза его вылупились, и он рухнул.
— Рыцарь липовый! — убийственно сказала Лидка.
Дальше не пошли. Набрали сучьев, составили их домиком и подожгли. Мы с Лидкой легли в мох, а Петьку, как опозорившегося, заставили сучья таскать. Я люблю костры, люблю смотреть прямо в пламя. И кажется мне тогда, что так и я сам: трещишь, рвешься в высоту и вдруг шлепаешься об дорогу, и в небо уходит, как говорят, один лишь сизый дым мечтаний.
— Ребята, может, хватит? — спросил Петька. — Я много натаскал.
Я сказал:
— Лида, прости его.
— Ладно, — разрешила Лидка. — Отдыхай, рыцарь…
Петька улегся рядом и снова стал рассуждать о свободной жизни. А я тем временем выбрал подходящий сук, достал ножик и стал вырезать лошадь. Я никогда еще не пробовал вырезать, но мне показалось, что должно получиться. Вот я и стал вырезать лошадь.
— Я потому ничего не могу придумать, — говорил Петька, — что все запрещается. Если бы все было можно, я бы такого напридумывал, что все ахнули и вообще забыли, что такое скука!
Голова моей лошади уже была почти похожа на лошадиную, когда к нашему костру подошел человек удивительного вида. Лет ему было около двадцати, лицо простое, с ясными голубыми глазами. Штаны на нем были драные, с бахромой, а рубашка серая, с красными заплатами. На голове колпак с бубенчиком, ноги босые.
— Скажите, вы сумасшедший? — поинтересовалась Лидка.
— Я оригинал, — сказал в колпаке и засмеялся.
— Как тебя дразнят, оригинал? — спросил Петька.
— Митька, — сказал с бубенчиком. — Я из Мурлындии, страны мудрецов.
— Все жители там мудрецы? — спросил я.
— Все без исключения, — подтвердил Митька.
— Значит, ты мудрец?
— Еще какой, — весело подтвердил Митька с бубенчиком. — Таких мудрецов, как я, во всей Муршындии наберется не больше чем пальцев на трех руках. Как-то раз король Мур Семнадцатый сказал, что я чуть ли не мудрее его самого, а королева Дылда дала мне сразу четыре кружки компоту.
Митька повертел в руках лошадиную голову и сказал одобрительно:
— Лясы точишь?
— Хочется иногда сделать что-нибудь из рада вон выходящее, — ответил я, смутившись. — Вот я и делаю что-нибудь.
— Это ты верно подметил, — сказал Митька задумчиво. — Иногда просто ужасно как хочется сделать чтонибудь небывалое, поразить жителей в самое сердце… Раньше я в такие минуты брал уголек и рисовал на стене летающего осьминога. А теперь придумал другое: забираюсь на столб и привязываю к верхушке еловые ветки. Столб становится совсем как пальма. За эту выдумку меня в Мурлындии прозвали Митька-папуас.
— У вас не запрещают лазить на столбы? — удивился Петька.
— Что значит «запрещают»? — спросил Митька с любопытством.
Петька объяснил:
— Подходят снизу граждане и кричат противными голосами: «Слезай сейчас же, хулиган этакий, а то милиционера позовем!»
— Очень даже глупо, — сказал Митька. — У нас каждый житель делает что хочет. Никто ему ничего не запрещает. На то и страна мудрецов.
Лидка недоверчиво покачала головой, а Петька сказал:
— Вот эт-то да-а-а-а-а…
Я спросил:
— А как же король? Ведь король — это деспот и самодержец.
— Никакой он не самодержец, — объяснил Митька. — Наш Мур Семнадцатый свой малый и любит охотиться на сорок. Между прочим, он очень древнего и благородного происхождения. Его прадедушка был в каком-то королевстве деспотом и самодержцем. Тамошние жители устали его терпеть, рассердились и выгнали вон в одной короне. Он к нам и приехал. Все его потомки называются королями. Пусть называются, нам не жалко. В Мурлындии все можно.
— А на гитаре играть посреди улицы можно? — высказал Петька свою затаенную мечту.
— И на гитаре посреди улицы можно.
— А если телега будет ехать, тогда что? — спросила Лидка.
— Задавит, больше ничего, — сказал Митька. — Каждый житель сам за себя в ответе.
… Мне эта страна сразу понравилась. Правда, я не очень еще верил Митьке с бубенчиком. Слишком уж потешный был у него вид. Но ведь чего не бывает на свете!.. Я спросил его:
— Ты точно говоришь? Может, ты здешний, а Мурлындию для потехи выдумал? Может, тебе страна мудрецов во сне приснилась?
— Клянусь бубенчиком! — провозгласил Митька без смеха. — В Мурлындии вообще никто не врет. Все можно и все позволено, так зачем отпираться? Бывает, что облапошат ради шутки. Но на хорошую шутку никто не обижается. Мы мудрые!
— А туда всем можно? — спросил Петька.
Митька с бубенчиком покачал головой:
— Всяких пускать нельзя, а то неприятности могут выйти. Забредет какой-нибудь глупый, ни радости от него, ни веселья. Мы к себе принимаем только тех, кто придумает что-нибудь мудрое. Что ты, например, можешь?
— Не знаю, — задумался Петька. — Ну, могу бритву разжевать…
— Зола! — отверг Митька. — У нас деревья подгрызают.
— Могу… чернила выпить, — сказал Петька грустным голосом.
Митька-папуас подумал и удовлетворился:
— Это еще более или менее. Чернила у нас никто не пьет… А ты, девочка, что можешь?
Лидка мысленно перебирала свои умения и молчала. Я сказал:
— Нашел, у кого спрашивать! Она может только по восемь часов подряд в зеркало смотреться.
— А что? — сказал Митька. — Мудрое занятие. Это годится.
— Видишь? — обрадовалась Лидка. — Нечего соваться!
… У меня не было никакой своей выдумки. Даже такой пустяковой, как у Петьки с Лидкой. Ничего мудрого в своей короткой жизни я еще не придумал. А пожить в Мурлындии мне хотелось просто отчаянно…
… О Мурлындия, страна, где никто тебе ничего не запрещает, где все можно, можно даже ничего не делать и никому не подчиняться! Про такую страну я мечтал с той поры, как мне впервые сказали одно страшное слово, памосатое и свистящее слово «нельзя».
— Ну, а ты? — спросил Митька. — Лясы точить — этого мало.
И туг меня осенило. Я закричал громким голосом:
— Я такое могу, что никто не умеет! Я могу сыграть на собственной голове «Чижика-пыжика»!
В давние-давние времена я научился выстукивать пальцами по голове этот простенький мотив. Сидишь, бывало, за столом в тягучий зимний вечер, готовишь скучные уроки, в глазах уже рябит от циферок и буковок, которые злые люди рассыпали по книжным страничкам бедным детям на мучение, и так одиноко на душе, тоскливо и жалостно… Отодвинешь учебники в сторону — и давай стучать по голове. Получалось похоже, но негромко.
— Покажи-ка! — потребовал Митька-папуас, странно изменившись в лице.
Я согнул пальцы и начал стучать костяшками по черепу, раскрыв рот и шевеля губами. В тихом лесном воздухе прозвучала мелодия «Чижика-пыжика». Я был счастлив, что меня слушают и хорошо получается…
Митька прыгал на месте и хлопал в ладоши. Звенел бубенчик на его колпаке. Лидка и Петька тоже хлопали — они видели мое искусство впервые.
— Скорее бежим в Мурлындию! — закричал Митькапапуас. — Я немедленно покажу тебя своим знакомым!
— Побежали в Мурлындию! — заорал Петька.
— В Мурлындию! — пискнула Лидка.
Не успел я опомниться, как Митька схватил меня за руку и поволок за собой.
Лидка с Петькой бежали следом.
ТЕТРАДЬ 2
До Мурлындии, страны мудрецов, мы бежали часа полтора, не больше. Оказывается, она совсем рядом, а мы и не знали. Ползком пробрались под какими-то колючими кустами, скатились в яму, вылезли наверх и увидели широкую канаву, где заливались лягушки. В одном месте через канаву переброшена черная кривая доска. По ней мы перебрались на другой берег, и Митька сказал, раскинув руки:
— Мы в Мурлындии!
— Ур-р-р-ра! — завопил Петька и принялся ломать красивую молодую березку.
Лидка перевела дух, огляделась и спросила:
— А где же пограничники?
— Какие такие «пограничники»? — не понял Митькапапуас.
— Такие военные, которые день и ночь стоят на посту и охраняют рубежи от лазутчиков, — пояснила Лидка.
— Нам таких не требуется, — сказал Митька. — Какой лазутчик к нам полезет? Живем мы тихо, ничего не производим, никому не мешаем. Про нас, может, и вообще на свете не знают.
Мы отдышались и двинулись дальше. Мурлындский лес густ, дремуч и пахнет гнилью. Выбравшись из него, мы очутились на пыльной немощеной дороге. На обочине стоял длинный шест. К верхушке его привязаны еловые ветки.
— Железная работа, — похвалил Петька.
— То-то! — сказал Митька и поправил шест, чтоб стоял прямее.
Мы уже снова упарились, когда вдали показалось селение.
Я спросил:
— Это что за деревня?
— Сам ты деревня, — обиделся Митька. — Это город Мудросельск, который есть столица Мурлындии, страны мудрецов!
— А много в Мурпындии городов? — поинтересовалась Лидка.
— Одного хватает, — ответил Митька с бубенчиком.
Улицы в Мудросельске кривые и грязные, ничем не мощенные, без единого деревца и без тротуаров. А дома меня поразили. Очень необыкновенные были дома: треугольные, шестиугольные, круглые, как нефтебаки, дома в форме ведра, маяка, вагона, луковицы, гриба и египетской пирамиды. Один дом напоминал рояль с окошками. Лидка только ахала…
— Нравится? — спрашивал довольный Митька. — Тото. В Мурлындии каждый житель что-нибудь свое выдумывает. Нет такого обычая, чтобы по шаблону… Куда бы вас для начала отвести?
Он почесал под колпаком.
— Куда поинтереснее! — сказали мы не раздумывая.
— Сперва надо показаться королю Муру Семнадцатому, — решил Митька. — Пошли во дворец. Это недалеко.
Мы ожидали увидать что-то поразительное, а королевский дворец оказался простым деревянным домом, покрашенным в три цвета: зеленый, желтый и голубой. Над крышей торчал треугольный желтый шпиль. На нем какаято серая тряпочка. Колья, которыми дворец огорожен, разноцветные, а у калитки притулилась полосатая будка. В ней лежал на лавке пухлый житель в оранжевом мундире с эполетами. Красиво наряженный житель зевал и надраивал ногти тряпочкой. Каждый ноготь был сантиметров пять длиной и сиял.
— Сторож… — тихонько сказала нам Лидка.
Митька-папуас обратился к этому сторожу:
— Здорово, Кирюха. Мы к королю.
Сторож посмотрел сонными глазами на Митьку, потом скользнул взглядом по нашим запыленным фигурам и сказал ленивым голосом:
— Мне-то что.
— Он дома? — спросил Митька.
— Куда он денется, — зевнул сторож. — Третий день не выходит. Посадил в горшке цветок георгин. Наблюдает, как он там растет…
— А сорок не стреляет?
— Бросил, — сказал сторож Кирюха. — Ступай, Митька, не отвлекай отдела. Видишь, я занят.
Мы миновали двор, поднялись на крыльцо и зашли в темный коридор. Митька уверенно толкнул одну из дверей, и мы очутились в комнате. На кресле с прямой высокой спинкой сидел тощий житель с печальным лицом, одетый в темно-красный плащ, черные брюки и туфли с пряжками. Голову печального жителя украшала золотая корона. Большие внимательные глаза смотрели в одну точку — на глиняный горшок, из которого торчала травинка. На нас он не обратил внимания.
— Здорово, ваше величество, — почтительно произнес Митька. — Здорово, а?
Его величество неохотно отвел взгляд от травинки, приподнял голову и сказал тихим, глубоким голосом:
— Здорово, любезный Митька. Давненько не заходил ты в гости к своему единственному королю. И сними этот скомороший колпак.
— Извиняюсь, ваше величество, — рявкнул Митька и сдернул колпак с головы. — А не заходил я в гости потому, что пропитание себе зарабатывал.
— И тут работают… — шепотом огорчился Петька.
Его величество склонил голову к левому плечу и спросил:
— Чем же ты теперь занят, любезный оригинал? Что делаешь?
— Делаю жидкость, ваше величество! — отрапортовал Митька.
— Оригинально, — сказал король. — Только стоит ли?
Собирал бы муравьев, как все жители.
Митька развел руками:
— Не могу, ваше величество. Душа не лежит.
— Душа… — произнес король и задумался. — Ну, ладно. Делай жидкость. Кстати, что это за жидкость и для какой надобности?
— Жидкость от клопов и паразитов, — сказал Митька.
— Как же ты ее делаешь?
— Набираю в лесу грибов-поганок и варю. Два часа варю, три часа варю, потом сливаю, — разъяснил Милька. — И очень хорошо помогает. Польешь тюфяк — ни одного паразита не останется, ни жука, ни комарика. Которые дохнут, а остальные разбегаются.
— Фу, фу, фу, — сказал его величество и заткнул уши указательными пальцами.
Петька повеселел и шепнул мне:
— Так-то работать можно.
Король вынул из левого уха указательный палец и спросил:
— А кому ты эту жидкость сбываешь и за какой барыш?
— Доктор берет, — сказал Митька. — За банку жидкости дает лепешку, мерку картофеля и полгорсти соли.
Новые штаны посулит!
— Кучеряво! — оживился король, но тут же его лицо снова опечалилось. — Но собирать муравьев было бы выгоднее.
— Душа! — развел руками Митька-папуас.
— Ах, душа… — вспомнил король и загрустил. Погрустив немного, он спросил, указав на нас длинным пальцем: — Что за жители?
Наконец-то на нас обратили внимание…
— Новенькие, — сказал Митька-папуас. — Я их из-за канавы привел. Очень желают жить в Мурлындии, стране мудрецов.
Мы сказали: «Здрасте, ваше величество» — и назвали свои имена. Его величество тоже представился:
— Мур Семнадцатый, единственный король в Мурлындии… Много ко мне приходило новеньких, но в большинстве это оказывались скучные жители… Может, и от вас проку не будет в Мурлындии?
— Не утруждайтесь сомневаться, ваше величество! — вступился за нас Митька-папуас. — Да и за кого вы меня принимаете? Нетто я глупых привел бы? Эти жители хоть и недоростки, но обладают задатками. Я проверил!
— Какими такими задатками? — поинтересовался печальный Мур.
Митька сказал:
— Всякими, у каждого свой. Лида может восемь часов подряд в зеркало смотреться. Занятие достаточно мудрое и требует большого терпения.
Король Мур ласково улыбнулся Лидке и произнес:
— Ты не прав, Митька. Никакого терпения это занятие не требует. Было бы у меня такое миленькое личико, я бы по десять часов подряд в зеркало смотрелся… А теперь больше трех минут не выдерживаю… Скучно становится, — вздохнул король. — Ну, живи, Лида, в Мурлындии. Гуляй по лесу, собирай муравьев, смотрись в свое зеркало.
— Мы в Мурлындии!
— Ур-р-р-ра! — завопил Петька и принялся ломать красивую молодую березку.
Лидка перевела дух, огляделась и спросила:
— А где же пограничники?
— Какие такие «пограничники»? — не понял Митькапапуас.
— Такие военные, которые день и ночь стоят на посту и охраняют рубежи от лазутчиков, — пояснила Лидка.
— Нам таких не требуется, — сказал Митька. — Какой лазутчик к нам полезет? Живем мы тихо, ничего не производим, никому не мешаем. Про нас, может, и вообще на свете не знают.
Мы отдышались и двинулись дальше. Мурлындский лес густ, дремуч и пахнет гнилью. Выбравшись из него, мы очутились на пыльной немощеной дороге. На обочине стоял длинный шест. К верхушке его привязаны еловые ветки.
— Железная работа, — похвалил Петька.
— То-то! — сказал Митька и поправил шест, чтоб стоял прямее.
Мы уже снова упарились, когда вдали показалось селение.
Я спросил:
— Это что за деревня?
— Сам ты деревня, — обиделся Митька. — Это город Мудросельск, который есть столица Мурлындии, страны мудрецов!
— А много в Мурпындии городов? — поинтересовалась Лидка.
— Одного хватает, — ответил Митька с бубенчиком.
Улицы в Мудросельске кривые и грязные, ничем не мощенные, без единого деревца и без тротуаров. А дома меня поразили. Очень необыкновенные были дома: треугольные, шестиугольные, круглые, как нефтебаки, дома в форме ведра, маяка, вагона, луковицы, гриба и египетской пирамиды. Один дом напоминал рояль с окошками. Лидка только ахала…
— Нравится? — спрашивал довольный Митька. — Тото. В Мурлындии каждый житель что-нибудь свое выдумывает. Нет такого обычая, чтобы по шаблону… Куда бы вас для начала отвести?
Он почесал под колпаком.
— Куда поинтереснее! — сказали мы не раздумывая.
— Сперва надо показаться королю Муру Семнадцатому, — решил Митька. — Пошли во дворец. Это недалеко.
Мы ожидали увидать что-то поразительное, а королевский дворец оказался простым деревянным домом, покрашенным в три цвета: зеленый, желтый и голубой. Над крышей торчал треугольный желтый шпиль. На нем какаято серая тряпочка. Колья, которыми дворец огорожен, разноцветные, а у калитки притулилась полосатая будка. В ней лежал на лавке пухлый житель в оранжевом мундире с эполетами. Красиво наряженный житель зевал и надраивал ногти тряпочкой. Каждый ноготь был сантиметров пять длиной и сиял.
— Сторож… — тихонько сказала нам Лидка.
Митька-папуас обратился к этому сторожу:
— Здорово, Кирюха. Мы к королю.
Сторож посмотрел сонными глазами на Митьку, потом скользнул взглядом по нашим запыленным фигурам и сказал ленивым голосом:
— Мне-то что.
— Он дома? — спросил Митька.
— Куда он денется, — зевнул сторож. — Третий день не выходит. Посадил в горшке цветок георгин. Наблюдает, как он там растет…
— А сорок не стреляет?
— Бросил, — сказал сторож Кирюха. — Ступай, Митька, не отвлекай отдела. Видишь, я занят.
Мы миновали двор, поднялись на крыльцо и зашли в темный коридор. Митька уверенно толкнул одну из дверей, и мы очутились в комнате. На кресле с прямой высокой спинкой сидел тощий житель с печальным лицом, одетый в темно-красный плащ, черные брюки и туфли с пряжками. Голову печального жителя украшала золотая корона. Большие внимательные глаза смотрели в одну точку — на глиняный горшок, из которого торчала травинка. На нас он не обратил внимания.
— Здорово, ваше величество, — почтительно произнес Митька. — Здорово, а?
Его величество неохотно отвел взгляд от травинки, приподнял голову и сказал тихим, глубоким голосом:
— Здорово, любезный Митька. Давненько не заходил ты в гости к своему единственному королю. И сними этот скомороший колпак.
— Извиняюсь, ваше величество, — рявкнул Митька и сдернул колпак с головы. — А не заходил я в гости потому, что пропитание себе зарабатывал.
— И тут работают… — шепотом огорчился Петька.
Его величество склонил голову к левому плечу и спросил:
— Чем же ты теперь занят, любезный оригинал? Что делаешь?
— Делаю жидкость, ваше величество! — отрапортовал Митька.
— Оригинально, — сказал король. — Только стоит ли?
Собирал бы муравьев, как все жители.
Митька развел руками:
— Не могу, ваше величество. Душа не лежит.
— Душа… — произнес король и задумался. — Ну, ладно. Делай жидкость. Кстати, что это за жидкость и для какой надобности?
— Жидкость от клопов и паразитов, — сказал Митька.
— Как же ты ее делаешь?
— Набираю в лесу грибов-поганок и варю. Два часа варю, три часа варю, потом сливаю, — разъяснил Милька. — И очень хорошо помогает. Польешь тюфяк — ни одного паразита не останется, ни жука, ни комарика. Которые дохнут, а остальные разбегаются.
— Фу, фу, фу, — сказал его величество и заткнул уши указательными пальцами.
Петька повеселел и шепнул мне:
— Так-то работать можно.
Король вынул из левого уха указательный палец и спросил:
— А кому ты эту жидкость сбываешь и за какой барыш?
— Доктор берет, — сказал Митька. — За банку жидкости дает лепешку, мерку картофеля и полгорсти соли.
Новые штаны посулит!
— Кучеряво! — оживился король, но тут же его лицо снова опечалилось. — Но собирать муравьев было бы выгоднее.
— Душа! — развел руками Митька-папуас.
— Ах, душа… — вспомнил король и загрустил. Погрустив немного, он спросил, указав на нас длинным пальцем: — Что за жители?
Наконец-то на нас обратили внимание…
— Новенькие, — сказал Митька-папуас. — Я их из-за канавы привел. Очень желают жить в Мурлындии, стране мудрецов.
Мы сказали: «Здрасте, ваше величество» — и назвали свои имена. Его величество тоже представился:
— Мур Семнадцатый, единственный король в Мурлындии… Много ко мне приходило новеньких, но в большинстве это оказывались скучные жители… Может, и от вас проку не будет в Мурлындии?
— Не утруждайтесь сомневаться, ваше величество! — вступился за нас Митька-папуас. — Да и за кого вы меня принимаете? Нетто я глупых привел бы? Эти жители хоть и недоростки, но обладают задатками. Я проверил!
— Какими такими задатками? — поинтересовался печальный Мур.
Митька сказал:
— Всякими, у каждого свой. Лида может восемь часов подряд в зеркало смотреться. Занятие достаточно мудрое и требует большого терпения.
Король Мур ласково улыбнулся Лидке и произнес:
— Ты не прав, Митька. Никакого терпения это занятие не требует. Было бы у меня такое миленькое личико, я бы по десять часов подряд в зеркало смотрелся… А теперь больше трех минут не выдерживаю… Скучно становится, — вздохнул король. — Ну, живи, Лида, в Мурлындии. Гуляй по лесу, собирай муравьев, смотрись в свое зеркало.