Но, глядя через несколько часов на устремленный ввысь золоченый шпиль Руанвели-дагобы, Франклин чувствовал себя уже не так уверенно.
Исполинский белый купол был очень искусно восстановлен, ни за что не скажешь, что его заложили почти двадцать два столетия назад. Статуи слонов в натуральную величину окружали мощеный дворик храма, образуя стену длиной более четверти мили. Искусство и вера, объединившись, создали один из мировых шедевров архитектуры. Все здесь дышало древностью. «Многие ли творения современного человека доживут в такой сохранности до 4000 года?» — спросил себя Франклин.
Солнце раскалило огромные плиты; хорошо, что, разуваясь у ворот, он не снял носки. У подножия купола — вздымающейся к ясному синему небу ослепительно белой горы — стояло одноэтажное современное здание. Его строгие линии и светлые пластиковые стены отлично сочетались с произведением архитекторов, умерших за сто лет до нашей эры.
Бхикку в шафрановом облачении провел Франклина в уютный и опрятный кабинет Тхеро, где царил искусственный климат. Такой же кабинет мог быть у любого официального лица в любой части света, и преследовавшее Франклина с той минуты, как он вошел в дворик храма, чувство неловкости, которое было вызвано непривычной обстановкой, поумерилось.
При виде гостя Маха Тхеро встал. Он и впрямь был невысокого роста, всего лишь по плечо Франклину. Блестящая бритая голова как-то обезличивала его, трудно было угадать, что он думает, еще труднее определить, какого он склада человек. С первого взгляда он не производил сильного впечатления, но тут же Франклин вспомнил, сколько малорослых людей было среди деятелей, которые потрясли мир.
Хотя Маханаяке Тхеро покинул родину сорок лет назад, шотландский акцент остался. В таком окружении он звучал совсем странно, даже забавно, но через несколько минут Франклин перестал его замечать.
— Вы очень добры, мистер Франклин, проделали такой путь, чтобы встретиться со мной, — приветливо произнес Тхеро, пожимая ему руку. — Признаюсь, я не ждал, что моя просьба будет рассмотрена так быстро.
Надеюсь, я вам не причинил хлопот?
— Нет, нет, — бодро ответил Франклин. — Должен сказать вам, — добавил он уже более искренне, — здесь все так ново для меня, что я только рад этому путешествию.
— Отлично! — воскликнул Тхеро с радостью в голосе. — Я тоже предвкушаю путешествие на вашу базу на Южной Георгии. Не знаю, правда, придется ли мне по душе тамошняя погода.
Франклин вспомнил свои инструкции: «Если можно, отговорите его, но не перегибайте палку». Что ж, кажется, самая пора делать первый ход.
— Вот об этом самом я хотел поговорить с вами, ваше преподобие, — начал он, надеясь, что выбрал правильный титул. — Сейчас на Южной Георгии в разгаре зима, цехи, по сути дела, законсервированы до весны.
По-настоящему работа развернется месяцев через пять.
— Как же я не подумал об этом! Да, да... Понимаете, я еще никогда не бывал в Антарктике и давно мечтаю об этом. А тут, можно сказать, предлог появился. Ну ладно, тогда остается какая-нибудь из северных баз.
Что вы посоветуете — Гренландию или Исландию? Назовите самое удобное для вас место. Мне вовсе не хочется затруднять вас.
Последние слова Маха Тхеро обезоружили Франклина еще до начала боя.
Он сразу уразумел, что такого противника не перехитришь и не собьешь с толку, — придется сопровождать этого Тхеро, не отставая от него ни на шаг; авось обойдется...
Глава 20
Глава 21
Исполинский белый купол был очень искусно восстановлен, ни за что не скажешь, что его заложили почти двадцать два столетия назад. Статуи слонов в натуральную величину окружали мощеный дворик храма, образуя стену длиной более четверти мили. Искусство и вера, объединившись, создали один из мировых шедевров архитектуры. Все здесь дышало древностью. «Многие ли творения современного человека доживут в такой сохранности до 4000 года?» — спросил себя Франклин.
Солнце раскалило огромные плиты; хорошо, что, разуваясь у ворот, он не снял носки. У подножия купола — вздымающейся к ясному синему небу ослепительно белой горы — стояло одноэтажное современное здание. Его строгие линии и светлые пластиковые стены отлично сочетались с произведением архитекторов, умерших за сто лет до нашей эры.
Бхикку в шафрановом облачении провел Франклина в уютный и опрятный кабинет Тхеро, где царил искусственный климат. Такой же кабинет мог быть у любого официального лица в любой части света, и преследовавшее Франклина с той минуты, как он вошел в дворик храма, чувство неловкости, которое было вызвано непривычной обстановкой, поумерилось.
При виде гостя Маха Тхеро встал. Он и впрямь был невысокого роста, всего лишь по плечо Франклину. Блестящая бритая голова как-то обезличивала его, трудно было угадать, что он думает, еще труднее определить, какого он склада человек. С первого взгляда он не производил сильного впечатления, но тут же Франклин вспомнил, сколько малорослых людей было среди деятелей, которые потрясли мир.
Хотя Маханаяке Тхеро покинул родину сорок лет назад, шотландский акцент остался. В таком окружении он звучал совсем странно, даже забавно, но через несколько минут Франклин перестал его замечать.
— Вы очень добры, мистер Франклин, проделали такой путь, чтобы встретиться со мной, — приветливо произнес Тхеро, пожимая ему руку. — Признаюсь, я не ждал, что моя просьба будет рассмотрена так быстро.
Надеюсь, я вам не причинил хлопот?
— Нет, нет, — бодро ответил Франклин. — Должен сказать вам, — добавил он уже более искренне, — здесь все так ново для меня, что я только рад этому путешествию.
— Отлично! — воскликнул Тхеро с радостью в голосе. — Я тоже предвкушаю путешествие на вашу базу на Южной Георгии. Не знаю, правда, придется ли мне по душе тамошняя погода.
Франклин вспомнил свои инструкции: «Если можно, отговорите его, но не перегибайте палку». Что ж, кажется, самая пора делать первый ход.
— Вот об этом самом я хотел поговорить с вами, ваше преподобие, — начал он, надеясь, что выбрал правильный титул. — Сейчас на Южной Георгии в разгаре зима, цехи, по сути дела, законсервированы до весны.
По-настоящему работа развернется месяцев через пять.
— Как же я не подумал об этом! Да, да... Понимаете, я еще никогда не бывал в Антарктике и давно мечтаю об этом. А тут, можно сказать, предлог появился. Ну ладно, тогда остается какая-нибудь из северных баз.
Что вы посоветуете — Гренландию или Исландию? Назовите самое удобное для вас место. Мне вовсе не хочется затруднять вас.
Последние слова Маха Тхеро обезоружили Франклина еще до начала боя.
Он сразу уразумел, что такого противника не перехитришь и не собьешь с толку, — придется сопровождать этого Тхеро, не отставая от него ни на шаг; авось обойдется...
Глава 20
Над широким заливом вырастали пышные султаны пара — огромное стадо неуверенно ходило по кругу; неуверенно не потому, что было насторожено голосами, которые зазвали его в эту бухту между гор, а потому, что не знало зачем. Киты привыкли всю жизнь выполнять приказы в виде вибраций или электрических импульсов, отдаваемые — маленькими существами, которых они признали своими повелителями. Они давно убедились, что приказы эти не приносят им вреда, напротив, часто приводят на богатые пастбища, которых киты сами не отыскали бы, так как весь опыт и наследственная память говорили им, что эти участки моря должны быть бесплодными. А иногда маленькие повелители обороняли их от косаток, отгоняли кровожадную шайку, не давая тем разорвать на клочки свою добычу.
Киты не ведали ни врагов, ни страхов. Не первое поколение бороздило Мировой океан, живя в сытости и довольстве, какого никогда не испытывали их предки. Благодаря заботе своих хозяев они за полвека прибавили в среднем десять процентов в росте и тридцать процентов в весе. В эти самые дни в Гольфстриме резвился со своей супругой и новорожденным детенышем глава всего племени стопятидесятидвухфутовый синий кит С. 69322, более известный под кличкой Левиафан. В прежние эпохи он не смог бы достичь таких размеров; конечно, этого не докажешь, но, по-видимому, он был самым крупным животным в истории Земли.
Неразбериха мало-помалу сменилась порядком, когда электрическое поле повело стадо по незримым коридорам. За электрическими барьерами были бетонные, и дальше киты один за другим шли по четырем параллельным дорожкам. Автоматы измеряли и взвешивали каждого, недомерков отделяли и возвращали в море, а они, слегка озадаченные всей этой процедурой, и не замечали, как сильно поредели их ряды.
Те, которые прошли контроль, доверчиво плыли по двум дорожкам, ведущим в широкий и мелкий залив. Еще не во всем можно было положиться на машины, и тут люди следили, чтобы не было ошибок, проверяли животных и записывали в книгу номера тех, которые выходили из залива в последний, очень короткий путь — на бойню.
— С. 52111 идет, — сказал Франклин Тхеро; они стояли в кабине наблюдательного поста. — Семидесятифутовая самка родила пять детенышей, ее зрелая пора уже позади.
За его спиной бесшумно работали кинокамеры в руках обритых наголо и облаченных в шафрановые рясы операторов, мастерство которых так удивляло Франклина, пока он не узнал, что они учились в Голливуде.
Животные ничего не подозревали и скорее всего даже не чувствовали легкого прикосновения гибких медных пальцев. Вот кит спокойно плывет по загону, миг — и это безжизненная туша, еще двигающаяся вперед по инерции. Пятьдесят тысяч ампер молнией пронзали сердце, не оставляя времени для предсмертных судорог.
В конце загона исполинская туша попадала на широкую ленту транспортера. Короткий подъем — и кит ложился на вращающиеся валики, которые терялись вдалеке.
— Самый длинный в мире конвейер такого типа, — сообщил Франклин; он был вправе гордиться. — Его грузоподъемность десять китов, то есть около тысячи тонн. Мы всегда размещаем разделочные цехи минимум в полумиле от загонов. Конечно, это влечет за собой дополнительные расходы и затрудняет нам выбор места для боен. Зато можно не опасаться, что китов напугает запах крови. Согласитесь: ток умертвляет их мгновенно, и животные до последней секунды не проявляют никакой тревоги.
— Верно, — сказал Тхеро. — Все происходит очень гуманно. Кстати, с китами, наверно, было бы трудно справиться, если бы они пугались? Или вы сделали бы то же самое только ради того, чтобы пощадить их чувства?
Каверзный вопрос, Франклин не знал, как лучше на него ответить; и за последние дни он не раз оказывался в таком положении.
— Вероятно, это зависело бы от ассигнований, — медленно произнес он. — А их в конечном счете утверждает Всемирная ассамблея. Наша доброта зависит от финансовых органов. Но ведь ваш вопрос чисто теоретический.
— Безусловно, однако есть и другие, не столь теоретические вопросы, — отозвался преподобный Бойс, провожая задумчивым взглядом восемьдесят тонн мяса и костей, увлекаемых вдаль рольгангом. — Может быть, мы вернемся в машину? Мне хотелось бы посмотреть, что происходит на том конце.
А я, мрачно подумал Франклин, не прочь посмотреть, как вы и ваши коллеги к этому отнесетесь. Большинство посетителей выходили из разделочных цехов бледные и слегка потрясенные; кое-кто падал в обморок.
В Отделе китов стало ходячей остротой, что наглядный урок — как производят пищевые продукты — на много часов отбивает аппетит любому непосвященному.
За сто ярдов они ощутили зловоние. Уголком глаза Франклин заметил, что молодому бхикку, который нес звукозаписывающий аппарат, уже не по себе; но Маха Тхеро держался как ни в чем не бывало. Он и пять минут спустя оставался таким же спокойным и бесстрастным, созерцая смердящий ад, где исполинские туши превращались в горы мяса, костей и внутренностей.
— Позвольте напомнить вам, — сказал Франклин, — что почти двести лет эту работу делали вручную, подчас в штормовую погоду на кренящейся палубе. И теперь неприятно смотреть, а вы представьте себе, что сами орудуете вон там внизу ножом длиной с метр!
— Что ж, представить себе можно, — ответил Тхеро, — а впрочем, не стоит.
Он повернулся к операторам, отдал им какие-то распоряжения, потом стал внимательно наблюдать, как рольганг подает следующего кита.
Фотоэлектрические глаза уже прощупали могучую тушу и сообщили все данные счетной машине, которая управляла операцией. Этот секрет был всем известен, и все же нельзя было без содрогания смотреть, с какой точностью ножи и пилы раздвигают свои суставы, делают в нужных местах надрезы и снова прячутся. Громадные пальцы захватывали футовый слой жира и сдирали его, как снимают кожуру с банана, а голая окровавленная туша скользила дальше.
Конвейер двигался со скоростью шагающего человека, и кит был рассечен на части на глазах у зрителей. Куски мяса величиной со слона уходили вниз по боковым слипам; в облаке костной пыли вгрызались в ребра циркулярные пилы; оттаскивались в сторону набитые тоннами рачков и планктона сообщающиеся мешки внутренностей.
Меньше двух минут понадобилось, чтобы превратить владыку морей в кровавые куски, которые опознал бы только специалист. И кости не пропали: в конце конвейера распиленный скелет упал в яму для размола на удобрение.
— Тут конец линии, — объяснил Франклин, — но переработка только начинается. Нужно извлечь жир из ворвани, которую отделили на первой стадии. Мясо разрезают на более удобные порции и стерилизуют — для этого у нас есть интенсивный источник нейтронов. И еще около десятка основных продуктов надо отделить и упаковать для перевозки. Я готов показать вам любой цех. Это будет не такое кровавое зрелище, как то, что мы видели сейчас.
Тхеро постоял в раздумье, просматривая записи, которые сделал своим чрезвычайно мелким почерком. Потом повернулся лицом к протянувшемуся на четверть мили залитому кровью конвейеру; из загона уже катилась следующая туша.
— Боюсь, один эпизод получился не так, как надо, — сказал он с внезапной решимостью. — Если вы не против, вернемся к началу и пройдем еще раз.
Франклин поймал на лету аппарат, оброненный молодым бхикку.
— Спокойно, сынок, — подбодрил он монаха. — Лиха беда начало. Через несколько дней вы будете удивляться, почему новички жалуются на дурной запах.
Вообще-то сомнительно, но работники завода поклялись ему, что это так и есть. Только бы преподобный Бойс в своем непомерном рвении не предоставил ему случая проверить это...
За эти два дня священник и администратор научились уважать друг друга, между ними даже возникло что-то вроде дружбы; на взгляд Франклина, это было так же неожиданно; как приятно. Он считал, что неплохо разбирается в людях (кто этого не считает?), но не мог раскусить до конца Маханаяке Тхеро. И не огорчался: подсознательно Франклин чувствовал, что этот человек воплощает не только силу, но и — никуда не денешься от этого избитого, невыразительного слова — добро. Пожалуй, в другое время он мог бы войти в историю как святой...
— Мне нечего скрывать, — мягко сказал Тхеро. — К тому же, как вы знаете, учение Будды осуждает обман. Наша точка зрения проста. Мы считаем, что все живое вправе существовать. Из этого вытекает, что вы действуете не правильно. И нам хотелось бы, чтобы это было прекращено.
Так Франклин и думал — и теперь услышал. И он чуть-чуть разочаровался. Такой умный человек, как Тхеро, должен бы понимать, что это требование нереально — разве можно урезать на одну восьмую мировые ресурсы продовольствия? И если уж на то пошло: почему только киты? А как же коровы, овцы, свиньи — все те животные, которых человек растит и холит, чтобы при надобности зарезать?
— Я знаю, о чем вы думаете, — продолжал Тхеро, не дожидаясь доводов Франклина. — Мы отдаем себе отчет во всех трудностях и отлично понимаем, что придется действовать шаг за шагом. Но где-то надо начинать, а Отдел китов дает нам особенно яркий материал.
— Благодарю, — сухо сказал Франклин. — Только справедливо ли это?
Вы могли бы увидеть то же самое в любой бойне на Земле. Конечно, масштабы другие, но это вряд ли меняет суть.
— Вполне согласен. Однако мы люди дела, не фанатики. Мы знаем, сперва нужно найти другие источники пищи, потом прекращать производство мяса.
Франклин отрицательно покачал головой.
— Извините, — сказал он, — но даже если вы решите эту задачу, вам не удастся сделать всех обитателей Земли вегетарианцами. Разве что вы задумали увеличить эмиграцию на Марс и Венеру. Да я бы пустил себе пулю в лоб, если бы навсегда лишился возможности отведать хорошего бифштекса или бараньей отбивной. Так что ваши планы сорвутся. Причин две: человеческая психология и наши продовольственные ресурсы.
Маха Тхеро даже немного обиделся.
— Дорогой начальник отдела, — сказал он, — неужели вы думаете, что мы могли позабыть о столь очевидных вещах? Позвольте мне сперва закончить изложение наших взглядов, а потом я объясню, как мы предлагаем решить задачу. Мне важна ваша реакция, ведь вы олицетворяете, так сказать, максимум сопротивления, которое нам окажет потребитель.
— Пожалуй, — улыбнулся Франклин. — Попробуйте уговорить меня бросить мое дело.
— Испокон веков, — начал Тхеро, — человек привык считать, что остальные животные существуют только для его блага. Многие виды он вовсе истребил — то ли из алчности, то ли потому, что они травили его посевы или еще как-то ему мешали. Не буду отрицать: часто это было оправдано, а порой просто не оставалось другого выхода. И все же за тысячи лет человек осквернил свою душу преступлениями против животного царства.
Между прочим, одно из худших злодеяний совершалось как раз в вашей области, и было это всего лет шестьдесят-семьдесят тому назад. Я читал, как загарпуненные киты умирали после страшных мук, помногу часов мучились, а мясо их уже никуда не годилось, оно оказывалось отравленным токсинами, которые выделяются во время предсмертных судорог.
— Это исключительные случаи, — вставил Франклин. — И ведь мы давно с этим покончили.
— Верно, но из таких случаев тоже складывается наша вина, которую мы обязаны искупить.
— Свенд Фойн не согласился бы с вами. Когда он в 1870-х годах изобрел гарпун с взрывающимся наконечником, он в своем дневнике возблагодарил господа бога и назвал его творцом гарпуна.
— Любопытная точка зрения, — сухо ответил Тхеро. — Я бы охотно поспорил с ним. Знаете, есть простой опыт, который позволяет разделить людей на два разряда. Человек идет по улице и там, куда должна опуститься его нога, видит жука. Перед ним выбор: либо изменить свой шаг и пощадить жука, либо раздавить его. Как бы вы поступили, мистер Франклин?
— Это зависит от жука. Если известно, что он ядовит или вреден, я убью его. Если нет — дам ему уйти. И любой разумный человек сделает то же самое.
— Значит, мы неразумны. На наш взгляд, убийство оправдано только, чтобы спасти жизнь более высоко организованного существа. А такие случаи бывают удивительно редко. Но позвольте мне вернуться к сути дела, а то мы, кажется, уклонились в сторону.
— Лет сто назад ирландский поэт Дансени написал пьесу «Какая польза от человека», вы скоро увидите ее в одной из наших телевизионных программ. Герою пьесы снится, что чудесные силы перенесли его куда-то из солнечной системы и он предстал перед судом зверей. Если за него не вступятся хотя бы два животных, человечество будет уничтожено. Только собака находит добрые слова в защиту своего повелителя, все остальные, помня старые обиды, говорят, что для их блага было бы лучше, если бы человек никогда не существовал. Вот-вот будет вынесен роковой приговор, но в последнюю секунду появляется еще один поручитель и спасает человечество от погибели. Единственным, кроме собаки, существом, которое нуждается в человеке, оказался... комар.
Вы скажете, что это всего-навсего забавная шутка. Наверно, и сам Дансени так думал — он был заядлым охотником. Однако поэты часто, сами того не подозревая, высказывают глубокие истины. И мне сдается, что эта почти забытая пьеса содержит чрезвычайно важную для человечества аллегорию.
Лет через сто, Франклин, мы в буквальном смысле слова выйдем за пределы солнечной системы. Рано или поздно мы встретим разумные существа намного совершеннее человека, но совсем не похожие на него. И когда придет это время, вполне возможно, что превосходящие нас существа будут обращаться с нами так, как мы обращались с другими обитателями своей планеты.
Эти слова были произнесены негромко, но так убежденно, что Франклину на миг стало не по себе. И он подумал: а ведь, пожалуй, во взглядах Маханаяке Тхеро есть что-то, и не только простая гуманность.
Если к понятию гуманность вообще приложимо слово «простая». Ему и самому никогда не нравилось то, во что выливалась его работа, настолько он привязался к своим исполинским питомцам — но что поделаешь!..
— Все это звучит очень убедительно, — признал Франклин, — однако хотим мы того или нет, надо мириться с объективной реальностью. Не знаю, кто автор выражения «Зубы и когти природы в крови», но сказано верно. И если миру придется выбирать между пищей и этикой, могу заранее сказать, что победит.
Тхеро чуть-чуть улыбнулся, намеренно или подсознательно копируя благостное выражение лица, которое столько поколений художников сделали главной и неотъемлемой чертой Будды.
— Но ведь в том-то и дело, дорогой Франклин, — ответил он, — что выбирать нет нужды. Нам впервые в истории предоставлена возможность выйти из древнего круга и есть в свое удовольствие, не проливая крови невинных созданий. И я искренне благодарен вам, вы помогли мне увидеть, как это сделать.
— Я? — воскликнул Франклин.
— Вот именно, — сказал Тхеро, и его улыбка нарушила все каноны буддийского искусства. — А теперь, если вы не против, я немного посплю.
Киты не ведали ни врагов, ни страхов. Не первое поколение бороздило Мировой океан, живя в сытости и довольстве, какого никогда не испытывали их предки. Благодаря заботе своих хозяев они за полвека прибавили в среднем десять процентов в росте и тридцать процентов в весе. В эти самые дни в Гольфстриме резвился со своей супругой и новорожденным детенышем глава всего племени стопятидесятидвухфутовый синий кит С. 69322, более известный под кличкой Левиафан. В прежние эпохи он не смог бы достичь таких размеров; конечно, этого не докажешь, но, по-видимому, он был самым крупным животным в истории Земли.
Неразбериха мало-помалу сменилась порядком, когда электрическое поле повело стадо по незримым коридорам. За электрическими барьерами были бетонные, и дальше киты один за другим шли по четырем параллельным дорожкам. Автоматы измеряли и взвешивали каждого, недомерков отделяли и возвращали в море, а они, слегка озадаченные всей этой процедурой, и не замечали, как сильно поредели их ряды.
Те, которые прошли контроль, доверчиво плыли по двум дорожкам, ведущим в широкий и мелкий залив. Еще не во всем можно было положиться на машины, и тут люди следили, чтобы не было ошибок, проверяли животных и записывали в книгу номера тех, которые выходили из залива в последний, очень короткий путь — на бойню.
— С. 52111 идет, — сказал Франклин Тхеро; они стояли в кабине наблюдательного поста. — Семидесятифутовая самка родила пять детенышей, ее зрелая пора уже позади.
За его спиной бесшумно работали кинокамеры в руках обритых наголо и облаченных в шафрановые рясы операторов, мастерство которых так удивляло Франклина, пока он не узнал, что они учились в Голливуде.
Животные ничего не подозревали и скорее всего даже не чувствовали легкого прикосновения гибких медных пальцев. Вот кит спокойно плывет по загону, миг — и это безжизненная туша, еще двигающаяся вперед по инерции. Пятьдесят тысяч ампер молнией пронзали сердце, не оставляя времени для предсмертных судорог.
В конце загона исполинская туша попадала на широкую ленту транспортера. Короткий подъем — и кит ложился на вращающиеся валики, которые терялись вдалеке.
— Самый длинный в мире конвейер такого типа, — сообщил Франклин; он был вправе гордиться. — Его грузоподъемность десять китов, то есть около тысячи тонн. Мы всегда размещаем разделочные цехи минимум в полумиле от загонов. Конечно, это влечет за собой дополнительные расходы и затрудняет нам выбор места для боен. Зато можно не опасаться, что китов напугает запах крови. Согласитесь: ток умертвляет их мгновенно, и животные до последней секунды не проявляют никакой тревоги.
— Верно, — сказал Тхеро. — Все происходит очень гуманно. Кстати, с китами, наверно, было бы трудно справиться, если бы они пугались? Или вы сделали бы то же самое только ради того, чтобы пощадить их чувства?
Каверзный вопрос, Франклин не знал, как лучше на него ответить; и за последние дни он не раз оказывался в таком положении.
— Вероятно, это зависело бы от ассигнований, — медленно произнес он. — А их в конечном счете утверждает Всемирная ассамблея. Наша доброта зависит от финансовых органов. Но ведь ваш вопрос чисто теоретический.
— Безусловно, однако есть и другие, не столь теоретические вопросы, — отозвался преподобный Бойс, провожая задумчивым взглядом восемьдесят тонн мяса и костей, увлекаемых вдаль рольгангом. — Может быть, мы вернемся в машину? Мне хотелось бы посмотреть, что происходит на том конце.
А я, мрачно подумал Франклин, не прочь посмотреть, как вы и ваши коллеги к этому отнесетесь. Большинство посетителей выходили из разделочных цехов бледные и слегка потрясенные; кое-кто падал в обморок.
В Отделе китов стало ходячей остротой, что наглядный урок — как производят пищевые продукты — на много часов отбивает аппетит любому непосвященному.
За сто ярдов они ощутили зловоние. Уголком глаза Франклин заметил, что молодому бхикку, который нес звукозаписывающий аппарат, уже не по себе; но Маха Тхеро держался как ни в чем не бывало. Он и пять минут спустя оставался таким же спокойным и бесстрастным, созерцая смердящий ад, где исполинские туши превращались в горы мяса, костей и внутренностей.
— Позвольте напомнить вам, — сказал Франклин, — что почти двести лет эту работу делали вручную, подчас в штормовую погоду на кренящейся палубе. И теперь неприятно смотреть, а вы представьте себе, что сами орудуете вон там внизу ножом длиной с метр!
— Что ж, представить себе можно, — ответил Тхеро, — а впрочем, не стоит.
Он повернулся к операторам, отдал им какие-то распоряжения, потом стал внимательно наблюдать, как рольганг подает следующего кита.
Фотоэлектрические глаза уже прощупали могучую тушу и сообщили все данные счетной машине, которая управляла операцией. Этот секрет был всем известен, и все же нельзя было без содрогания смотреть, с какой точностью ножи и пилы раздвигают свои суставы, делают в нужных местах надрезы и снова прячутся. Громадные пальцы захватывали футовый слой жира и сдирали его, как снимают кожуру с банана, а голая окровавленная туша скользила дальше.
Конвейер двигался со скоростью шагающего человека, и кит был рассечен на части на глазах у зрителей. Куски мяса величиной со слона уходили вниз по боковым слипам; в облаке костной пыли вгрызались в ребра циркулярные пилы; оттаскивались в сторону набитые тоннами рачков и планктона сообщающиеся мешки внутренностей.
Меньше двух минут понадобилось, чтобы превратить владыку морей в кровавые куски, которые опознал бы только специалист. И кости не пропали: в конце конвейера распиленный скелет упал в яму для размола на удобрение.
— Тут конец линии, — объяснил Франклин, — но переработка только начинается. Нужно извлечь жир из ворвани, которую отделили на первой стадии. Мясо разрезают на более удобные порции и стерилизуют — для этого у нас есть интенсивный источник нейтронов. И еще около десятка основных продуктов надо отделить и упаковать для перевозки. Я готов показать вам любой цех. Это будет не такое кровавое зрелище, как то, что мы видели сейчас.
Тхеро постоял в раздумье, просматривая записи, которые сделал своим чрезвычайно мелким почерком. Потом повернулся лицом к протянувшемуся на четверть мили залитому кровью конвейеру; из загона уже катилась следующая туша.
— Боюсь, один эпизод получился не так, как надо, — сказал он с внезапной решимостью. — Если вы не против, вернемся к началу и пройдем еще раз.
Франклин поймал на лету аппарат, оброненный молодым бхикку.
— Спокойно, сынок, — подбодрил он монаха. — Лиха беда начало. Через несколько дней вы будете удивляться, почему новички жалуются на дурной запах.
Вообще-то сомнительно, но работники завода поклялись ему, что это так и есть. Только бы преподобный Бойс в своем непомерном рвении не предоставил ему случая проверить это...
* * *
— А теперь, ваше преподобие, — сказал Франклин, когда самолет взмыл над заснеженными вершинами и началось обратное путешествие в Лондон и на Цейлон, — разрешите спросить вас: что вы собираетесь делать с материалом, который собрали?За эти два дня священник и администратор научились уважать друг друга, между ними даже возникло что-то вроде дружбы; на взгляд Франклина, это было так же неожиданно; как приятно. Он считал, что неплохо разбирается в людях (кто этого не считает?), но не мог раскусить до конца Маханаяке Тхеро. И не огорчался: подсознательно Франклин чувствовал, что этот человек воплощает не только силу, но и — никуда не денешься от этого избитого, невыразительного слова — добро. Пожалуй, в другое время он мог бы войти в историю как святой...
— Мне нечего скрывать, — мягко сказал Тхеро. — К тому же, как вы знаете, учение Будды осуждает обман. Наша точка зрения проста. Мы считаем, что все живое вправе существовать. Из этого вытекает, что вы действуете не правильно. И нам хотелось бы, чтобы это было прекращено.
Так Франклин и думал — и теперь услышал. И он чуть-чуть разочаровался. Такой умный человек, как Тхеро, должен бы понимать, что это требование нереально — разве можно урезать на одну восьмую мировые ресурсы продовольствия? И если уж на то пошло: почему только киты? А как же коровы, овцы, свиньи — все те животные, которых человек растит и холит, чтобы при надобности зарезать?
— Я знаю, о чем вы думаете, — продолжал Тхеро, не дожидаясь доводов Франклина. — Мы отдаем себе отчет во всех трудностях и отлично понимаем, что придется действовать шаг за шагом. Но где-то надо начинать, а Отдел китов дает нам особенно яркий материал.
— Благодарю, — сухо сказал Франклин. — Только справедливо ли это?
Вы могли бы увидеть то же самое в любой бойне на Земле. Конечно, масштабы другие, но это вряд ли меняет суть.
— Вполне согласен. Однако мы люди дела, не фанатики. Мы знаем, сперва нужно найти другие источники пищи, потом прекращать производство мяса.
Франклин отрицательно покачал головой.
— Извините, — сказал он, — но даже если вы решите эту задачу, вам не удастся сделать всех обитателей Земли вегетарианцами. Разве что вы задумали увеличить эмиграцию на Марс и Венеру. Да я бы пустил себе пулю в лоб, если бы навсегда лишился возможности отведать хорошего бифштекса или бараньей отбивной. Так что ваши планы сорвутся. Причин две: человеческая психология и наши продовольственные ресурсы.
Маха Тхеро даже немного обиделся.
— Дорогой начальник отдела, — сказал он, — неужели вы думаете, что мы могли позабыть о столь очевидных вещах? Позвольте мне сперва закончить изложение наших взглядов, а потом я объясню, как мы предлагаем решить задачу. Мне важна ваша реакция, ведь вы олицетворяете, так сказать, максимум сопротивления, которое нам окажет потребитель.
— Пожалуй, — улыбнулся Франклин. — Попробуйте уговорить меня бросить мое дело.
— Испокон веков, — начал Тхеро, — человек привык считать, что остальные животные существуют только для его блага. Многие виды он вовсе истребил — то ли из алчности, то ли потому, что они травили его посевы или еще как-то ему мешали. Не буду отрицать: часто это было оправдано, а порой просто не оставалось другого выхода. И все же за тысячи лет человек осквернил свою душу преступлениями против животного царства.
Между прочим, одно из худших злодеяний совершалось как раз в вашей области, и было это всего лет шестьдесят-семьдесят тому назад. Я читал, как загарпуненные киты умирали после страшных мук, помногу часов мучились, а мясо их уже никуда не годилось, оно оказывалось отравленным токсинами, которые выделяются во время предсмертных судорог.
— Это исключительные случаи, — вставил Франклин. — И ведь мы давно с этим покончили.
— Верно, но из таких случаев тоже складывается наша вина, которую мы обязаны искупить.
— Свенд Фойн не согласился бы с вами. Когда он в 1870-х годах изобрел гарпун с взрывающимся наконечником, он в своем дневнике возблагодарил господа бога и назвал его творцом гарпуна.
— Любопытная точка зрения, — сухо ответил Тхеро. — Я бы охотно поспорил с ним. Знаете, есть простой опыт, который позволяет разделить людей на два разряда. Человек идет по улице и там, куда должна опуститься его нога, видит жука. Перед ним выбор: либо изменить свой шаг и пощадить жука, либо раздавить его. Как бы вы поступили, мистер Франклин?
— Это зависит от жука. Если известно, что он ядовит или вреден, я убью его. Если нет — дам ему уйти. И любой разумный человек сделает то же самое.
— Значит, мы неразумны. На наш взгляд, убийство оправдано только, чтобы спасти жизнь более высоко организованного существа. А такие случаи бывают удивительно редко. Но позвольте мне вернуться к сути дела, а то мы, кажется, уклонились в сторону.
— Лет сто назад ирландский поэт Дансени написал пьесу «Какая польза от человека», вы скоро увидите ее в одной из наших телевизионных программ. Герою пьесы снится, что чудесные силы перенесли его куда-то из солнечной системы и он предстал перед судом зверей. Если за него не вступятся хотя бы два животных, человечество будет уничтожено. Только собака находит добрые слова в защиту своего повелителя, все остальные, помня старые обиды, говорят, что для их блага было бы лучше, если бы человек никогда не существовал. Вот-вот будет вынесен роковой приговор, но в последнюю секунду появляется еще один поручитель и спасает человечество от погибели. Единственным, кроме собаки, существом, которое нуждается в человеке, оказался... комар.
Вы скажете, что это всего-навсего забавная шутка. Наверно, и сам Дансени так думал — он был заядлым охотником. Однако поэты часто, сами того не подозревая, высказывают глубокие истины. И мне сдается, что эта почти забытая пьеса содержит чрезвычайно важную для человечества аллегорию.
Лет через сто, Франклин, мы в буквальном смысле слова выйдем за пределы солнечной системы. Рано или поздно мы встретим разумные существа намного совершеннее человека, но совсем не похожие на него. И когда придет это время, вполне возможно, что превосходящие нас существа будут обращаться с нами так, как мы обращались с другими обитателями своей планеты.
Эти слова были произнесены негромко, но так убежденно, что Франклину на миг стало не по себе. И он подумал: а ведь, пожалуй, во взглядах Маханаяке Тхеро есть что-то, и не только простая гуманность.
Если к понятию гуманность вообще приложимо слово «простая». Ему и самому никогда не нравилось то, во что выливалась его работа, настолько он привязался к своим исполинским питомцам — но что поделаешь!..
— Все это звучит очень убедительно, — признал Франклин, — однако хотим мы того или нет, надо мириться с объективной реальностью. Не знаю, кто автор выражения «Зубы и когти природы в крови», но сказано верно. И если миру придется выбирать между пищей и этикой, могу заранее сказать, что победит.
Тхеро чуть-чуть улыбнулся, намеренно или подсознательно копируя благостное выражение лица, которое столько поколений художников сделали главной и неотъемлемой чертой Будды.
— Но ведь в том-то и дело, дорогой Франклин, — ответил он, — что выбирать нет нужды. Нам впервые в истории предоставлена возможность выйти из древнего круга и есть в свое удовольствие, не проливая крови невинных созданий. И я искренне благодарен вам, вы помогли мне увидеть, как это сделать.
— Я? — воскликнул Франклин.
— Вот именно, — сказал Тхеро, и его улыбка нарушила все каноны буддийского искусства. — А теперь, если вы не против, я немного посплю.
Глава 21
— И это, — бурчал Франклин, — моя награда за двадцать лет преданной службы обществу: собственная семья смотрит на меня как на запятнанного кровью мясника.
— Но ведь это все была правда, — сказала Энн, показывая на экран телевизора, где только что ручьями лилась кровь.
— Конечно, это правда. И вместе с тем очень искусный монтаж с определенной целью. Я могу так же убедительно выступить в нашу защиту.
— Ты уверен? — спросила Индра. — Можешь не сомневаться. Главное управление попросит тебя об этом — справишься ли?
Франклин негодующе фыркнул:
— Этидифры и расчеты — вздор! Дурацкая мысль — превратить наше — стадо из мясного в молочное. Если мы все бросим на производство китового молока это не возместит и четверти жиров и белков, которые мы потеряем, закрыв разделочные цехи.
— Давай, Уолтер, — ласково произнесла Индра, — отводи душу, не то еще лопнет какой-нибудь сосуд. Я же знаю, что тебя больше всего задело: его предложение расширить планктонные фермы, чтобы возместить потерю.
— Но ведь ты биолог, скажи сама, есть смысл делать из этого горохового супа грудинку или бифштексы?
— Во всяком случае, это возможно. Ловко они придумали — сам шеф-повар ресторана «Уолдорф» попробовал настоящий и синтетический бифштексы и не сумел их отличить. Да, тебя ждет тяжелый бой — планктонники сразу станут на сторону Тхеро, и в Главном морском управлении будет полный раскол.
— Он на это и рассчитывал, — сказал Франклин с невольным восхищением. — Он чертовски хорошо осведомлен. Не надо было мне тогда столько говорить корреспонденту о производстве молока, а они еще постарались, так расписали, что дальше некуда. Уверен, с этого все и пошло.
— Кстати, я как раз хотела спросить — откуда у него данные, на которых построены расчеты? По-моему, они были известны только работникам отдела.
— Верно, — признал Франклин. — Как я сразу не подумал? Завтра утром отправлюсь на Герон, потолкую с доктором Люндквистом.
— Возьми меня, пап, — попросила Энн.
— В следующий раз, дочурка. Ты еще маленькая.
— И его никак не вызовешь, пока сам не вернется.
— Вот как? А если я отправлюсь туда и позволю себе отвлечь его?
— Вы знаете, сэр, не стоит. Аттила и Чингисхан не любят чужих.
— Черт возьми, он с ними плавает?
— Да, они к нему очень привязались. И к своим смотрителям хорошо относятся. Но постороннего человека могут нечаянно скушать.
Гляди, какие чудеса тут творятся без моего ведома, подумал Франклин. Придется сходить к лагуне. Если не слишком жарко и если ты без груза, нет никакого смысла ехать на машине — тут же два шага.
Пока Франклин добрался до нового восточного пирса, он несколько раз успел пожалеть о своем решении. То ли Герон вырос, то ли годы дают себя знать... Он сел на опрокинутый ялик и посмотрел в море. Несмотря на прилив, было ясно видно кромку рифа и время от времени два облачка в воздухе над огороженным загоном: влажный выдох двух косаток. А вон и маленькая лодка с человеком, только издали не разобрать кто — доктор Люндквист или кто-нибудь из его помощников.
Франклин подождал несколько минут, потом вызвал по телефону ложу.
Добравшись до загона (сам доплыл бы быстрее), он впервые увидел Аттилу и Чингисхана.
Косатки были чуть поменьше тридцати футов в длину. Когда подошла лодка, обе высунулись из воды, и на Франклина уставились огромные умные глаза. Странная поза и эти белые «манишки» вызвали у него оторопь, точно он видел перед собой не животных, а существа, которые превзошли человека в развитии. Он, конечно, знал, что это не так и что перед ним самые жестокие убийцы, каких знает море.
А впрочем, нет, не самые жестокие — косатки на втором месте...
Киты, как будто удовлетворенные результатом осмотра, нырнули.
Только теперь Франклин увидел. Люндквиста — он шел на глубине около тридцати футов на торпеде с множеством приборов. Очевидно, ему что-то помешало, потому что он быстро поднялся к поверхности и сдвинул маску с лица.
— А, доброе утро, мистер Франклин. Я не ждал вас сегодня. Что вы скажете о моих учениках?
— Замечательно. А как успеваемость?
— Все в порядке, у них блестящие способности! Они умнее дельфинов, и очень привязчивы. Берусь обучить их чему угодно. Захочу совершить идеальное убийство, достаточно сказать им, что вы — тюлень на льдине.
Через две секунды лодка будет опрокинута.
— В таком случае лучше продолжим нашу беседу на берегу. Вы уже закончили свою работу?
— Такую работу никогда нельзя считать доведенной до конца, но это неважно. Я пойду на торпеде, не стоит перегружать лодку.
Ученый развернул свою металлическую рыбу носом к острову и с места дал полный ход, оставив ялик позади. Обе косатки немедленно ринулись вдогонку; высокие спинные плавники рассекали воду, оставляя пенную кильватерную струю. Вот так пятнашки, подумал Франклин, не слишком ли опасно? Но ему не довелось узнать, что будет, когда косатки догонят человека: Люндквист проскочил над проволочной изгородью, которая чуть-чуть не доходила до поверхности, и преследователи круто свернули в сторону, разметав облако брызг.
Всю дорогу обратно Франклин был задумчив. Сколько лет он знает Люндквиста, а сегодня словно впервые увидел его по-настоящему. Он привык, что это очень одаренный, даже блестящий ученый, а теперь вдруг оказалось, что он еще наделен недюжинной энергией и отвагой. Но ни то ни другое его не спасет, мрачно заключил Франклин, если он не сможет удовлетворительно ответить на кое-какие вопросы.
В привычной лабораторной обстановке, одетый в свой рабочий костюм, это был прежний, знакомый Люндквист.
— Ну, Джон, — заговорил Франклин, — думаю, вы видели эту телепропаганду против нашего отдела?
— Видел. Но почему же против?
— Конечно, против того, что составляет суть нашей работы. Но не будем спорить об этом. Я вот что хочу узнать: вы разговаривали с Маха Тхеро?
— Разумеется. Он связался со мной, как только появилась эта статья в «Земле».
— И вы сообщили ему секретные сведения?
Люндквист не на шутку обиделся.
— Простите, мистер Франклин, но единственная информация, какую он от меня получил, — это гранки моей статьи о производстве китового молока, она будет напечатана в «Вестнике китоведения» в, следующем месяце. Вы сами ее одобрили.
— Но ведь это все была правда, — сказала Энн, показывая на экран телевизора, где только что ручьями лилась кровь.
— Конечно, это правда. И вместе с тем очень искусный монтаж с определенной целью. Я могу так же убедительно выступить в нашу защиту.
— Ты уверен? — спросила Индра. — Можешь не сомневаться. Главное управление попросит тебя об этом — справишься ли?
Франклин негодующе фыркнул:
— Этидифры и расчеты — вздор! Дурацкая мысль — превратить наше — стадо из мясного в молочное. Если мы все бросим на производство китового молока это не возместит и четверти жиров и белков, которые мы потеряем, закрыв разделочные цехи.
— Давай, Уолтер, — ласково произнесла Индра, — отводи душу, не то еще лопнет какой-нибудь сосуд. Я же знаю, что тебя больше всего задело: его предложение расширить планктонные фермы, чтобы возместить потерю.
— Но ведь ты биолог, скажи сама, есть смысл делать из этого горохового супа грудинку или бифштексы?
— Во всяком случае, это возможно. Ловко они придумали — сам шеф-повар ресторана «Уолдорф» попробовал настоящий и синтетический бифштексы и не сумел их отличить. Да, тебя ждет тяжелый бой — планктонники сразу станут на сторону Тхеро, и в Главном морском управлении будет полный раскол.
— Он на это и рассчитывал, — сказал Франклин с невольным восхищением. — Он чертовски хорошо осведомлен. Не надо было мне тогда столько говорить корреспонденту о производстве молока, а они еще постарались, так расписали, что дальше некуда. Уверен, с этого все и пошло.
— Кстати, я как раз хотела спросить — откуда у него данные, на которых построены расчеты? По-моему, они были известны только работникам отдела.
— Верно, — признал Франклин. — Как я сразу не подумал? Завтра утром отправлюсь на Герон, потолкую с доктором Люндквистом.
— Возьми меня, пап, — попросила Энн.
— В следующий раз, дочурка. Ты еще маленькая.
* * *
— Доктор Люндквист сейчас в лагуне, сэр, — сказал старший лаборант.— И его никак не вызовешь, пока сам не вернется.
— Вот как? А если я отправлюсь туда и позволю себе отвлечь его?
— Вы знаете, сэр, не стоит. Аттила и Чингисхан не любят чужих.
— Черт возьми, он с ними плавает?
— Да, они к нему очень привязались. И к своим смотрителям хорошо относятся. Но постороннего человека могут нечаянно скушать.
Гляди, какие чудеса тут творятся без моего ведома, подумал Франклин. Придется сходить к лагуне. Если не слишком жарко и если ты без груза, нет никакого смысла ехать на машине — тут же два шага.
Пока Франклин добрался до нового восточного пирса, он несколько раз успел пожалеть о своем решении. То ли Герон вырос, то ли годы дают себя знать... Он сел на опрокинутый ялик и посмотрел в море. Несмотря на прилив, было ясно видно кромку рифа и время от времени два облачка в воздухе над огороженным загоном: влажный выдох двух косаток. А вон и маленькая лодка с человеком, только издали не разобрать кто — доктор Люндквист или кто-нибудь из его помощников.
Франклин подождал несколько минут, потом вызвал по телефону ложу.
Добравшись до загона (сам доплыл бы быстрее), он впервые увидел Аттилу и Чингисхана.
Косатки были чуть поменьше тридцати футов в длину. Когда подошла лодка, обе высунулись из воды, и на Франклина уставились огромные умные глаза. Странная поза и эти белые «манишки» вызвали у него оторопь, точно он видел перед собой не животных, а существа, которые превзошли человека в развитии. Он, конечно, знал, что это не так и что перед ним самые жестокие убийцы, каких знает море.
А впрочем, нет, не самые жестокие — косатки на втором месте...
Киты, как будто удовлетворенные результатом осмотра, нырнули.
Только теперь Франклин увидел. Люндквиста — он шел на глубине около тридцати футов на торпеде с множеством приборов. Очевидно, ему что-то помешало, потому что он быстро поднялся к поверхности и сдвинул маску с лица.
— А, доброе утро, мистер Франклин. Я не ждал вас сегодня. Что вы скажете о моих учениках?
— Замечательно. А как успеваемость?
— Все в порядке, у них блестящие способности! Они умнее дельфинов, и очень привязчивы. Берусь обучить их чему угодно. Захочу совершить идеальное убийство, достаточно сказать им, что вы — тюлень на льдине.
Через две секунды лодка будет опрокинута.
— В таком случае лучше продолжим нашу беседу на берегу. Вы уже закончили свою работу?
— Такую работу никогда нельзя считать доведенной до конца, но это неважно. Я пойду на торпеде, не стоит перегружать лодку.
Ученый развернул свою металлическую рыбу носом к острову и с места дал полный ход, оставив ялик позади. Обе косатки немедленно ринулись вдогонку; высокие спинные плавники рассекали воду, оставляя пенную кильватерную струю. Вот так пятнашки, подумал Франклин, не слишком ли опасно? Но ему не довелось узнать, что будет, когда косатки догонят человека: Люндквист проскочил над проволочной изгородью, которая чуть-чуть не доходила до поверхности, и преследователи круто свернули в сторону, разметав облако брызг.
Всю дорогу обратно Франклин был задумчив. Сколько лет он знает Люндквиста, а сегодня словно впервые увидел его по-настоящему. Он привык, что это очень одаренный, даже блестящий ученый, а теперь вдруг оказалось, что он еще наделен недюжинной энергией и отвагой. Но ни то ни другое его не спасет, мрачно заключил Франклин, если он не сможет удовлетворительно ответить на кое-какие вопросы.
В привычной лабораторной обстановке, одетый в свой рабочий костюм, это был прежний, знакомый Люндквист.
— Ну, Джон, — заговорил Франклин, — думаю, вы видели эту телепропаганду против нашего отдела?
— Видел. Но почему же против?
— Конечно, против того, что составляет суть нашей работы. Но не будем спорить об этом. Я вот что хочу узнать: вы разговаривали с Маха Тхеро?
— Разумеется. Он связался со мной, как только появилась эта статья в «Земле».
— И вы сообщили ему секретные сведения?
Люндквист не на шутку обиделся.
— Простите, мистер Франклин, но единственная информация, какую он от меня получил, — это гранки моей статьи о производстве китового молока, она будет напечатана в «Вестнике китоведения» в, следующем месяце. Вы сами ее одобрили.