Кларк Артур Чарльз. Рама Явленный

   Четверо молодых — Кеплер, Мариус, Никки и Мария — держались очень застенчиво. Мария, чьи обворожительные синие глаза так контрастировали с медной кожей и длинными черными волосами, вежливо поблагодарила Николь за спасение. Она также призналась, что не помнит ничего, что было с ней до того, как она проснулась. Во время короткой беседы с бабушкой Никки нервничала. Николь показалось, что в глазах внучки промелькнул даже страх; однако Элли позже заверила мать в том, что это скорее всего был трепет: о Николь ей успели порассказать столько, что Никки явно ждала встречи с ожившей легендой.
   Оба молодых человека держались вежливо, но сдержанно. И только раз за весь вечер Николь заметила на себе пристальный взгляд Кеплера. Пришлось напомнить себе, что она была первой, действительно старой женщиной, которую видели юноши. «Молодым в особенности трудно, — подумала Николь, — иметь дело с одряхлевшей женщиной… подобный облик совершенно не отвечает их фантазиям о нежной половине рода человеческого».
   Бенджи приветствовал Николь широким объятием. Обхватив сильными руками, он приподнял ее и радостно завопил:
   — Ма-ма, ма-ма! — Бенджи казался вполне благополучным. Николь с удивлением обнаружила, что волосы на лбу его поредели… на взгляд сын был явно не молод. Она сказала себе, что удивляться не следует: ведь ему теперь около сорока.
   Патрик и Элли приветствовали мать очень тепло. Элли выглядела усталой, но, с ее слов, все это вызвано тем, что день выдался трудным. Дочь объяснила Николь, что в Гранд-отеле занимается стимуляцией межвидового общения.
   — Я делаю все, что могу, — проговорила она, — поскольку я разговариваю на языке октопауков… Надеюсь, когда к тебе вернутся силы, ты поможешь мне.
   Патрик негромко сообщил Николь, что тревожится за Наи.
   — Все эти трудности с Галилеем разрывают ее сердце, мама. Она вне себя: эти кирпичеголовые, как мы их зовем, забрали от нас Галилея без особых объяснений и, как бы сказать… без церемоний. Она сердится, потому что ей не позволяют проводить с ним более двух часов в день… Не сомневаюсь, она хочет попросить у тебя помощи.
   Наи переменилась. Искры и мягкость оставили ее глаза; начиная с первых слов, она держалась необычно жестко.
   — Мы здесь обитаем в самом худшем полицейском государстве, Николь, — проговорила Наи. — Здесь куда хуже, чем под Накамурой. После того как вы устроитесь, я многое расскажу вам.
   Макс Паккетт и его восхитительная француженка-жена Эпонина постарели, как и все вокруг, но было ясно, что они любят друг друга и своего сына Мариуса и любовь придает им силы. Эпонина пожала плечами, когда Николь спросила, стесняют ли их подобные жилищные условия.
   — Не очень, — ответила она. — Не забудь, девочкой я воспитывалась в детском приюте в Лиможе… К тому же, я так рада, что осталась жива и мы с Максом и Мариусом вместе. Мне уже столько лет, а ведь я даже не надеялась дожить до седых волос.
   Макс остался прежним ругателем и весельчаком. Только волосы его теперь тоже поседели, и походка сделалась не столь упругой, но Николь видела по его глазам, что и он доволен жизнью.
   — Тут в курительную ходит один парень, с которым у меня разговоры, — сказал Маке Николь, — между прочим, твой большой почитатель… Он каким-то образом избежал смерти, а вот жена его нет… Во всяком случае, — Макс снова ухмыльнулся, — рассчитываю вас познакомить при первой же возможности… он чуть помоложе тебя, но проблем, конечно, не будет…
   Николь спросила Макса о причинах сложных взаимоотношений между людьми и октопауками.
   — Дело в том, что, хотя война закончилась пятнадцать или шестнадцать лет назад, за прошедшие годы гнев людей не смягчился. Каждый человек кого-нибудь потерял: друга, родственника или соседа… Как они могут забыть, что мор этот вызвали октопауки?
   — Защищаясь от людей, — заметила Николь.
   — Но это мало кто понимает. Быть может, многие еще верят тому, что им вдалбливали при Накамуре, а не «официальной» истории войны, которую поведал нам твой друг Орел вскоре после того, как мы перебрались сюда… Правда состоит в том, что большая часть людей ненавидит и страшится октопауков. Лишь двадцать процентов выживших пытались хоть как-то общаться. Невзирая на отчаянные старания Элли, люди не хотят ничего знать об октопауках. Многие люди собраны в нашем луче… к несчастью, теснота еще больше усугубляет положение дел.
   Николь повернулась на бок. Элли спала лицом к ней. Веки дочери подрагивали. «Ей снится сон, — подумала Николь, — надеюсь, не о Роберте…» Она вновь припомнила свою встречу с семьей и друзьями. «Полагаю, что Орел знает, зачем я еще нужна ему. Но даже если у него нет для меня конкретного поручения… я еще не стала беспомощным инвалидом и могу помочь».
   — Ну, начнем знакомиться с Гранд-отелем, — сказал Макс Николь. — Каждый раз, когда я направляюсь в кафетерий, я напоминаю себе День Изобилия в Изумрудном городе… Эти странные создания, которые приходят с октопауками, быть может, и восхищают ум, но мне чертовски спокойней, когда их нет рядом.
   — А нельзя ли подождать нашего времени, папа? — спросил Мариус. — Никки боится игуан. Они пялят на нас свои желтые глаза и так мерзко чавкают за едой.
   — Сын, — ответил Макс, — вы с Никки можете дождаться наступления отведенного людям времени. Но Николь хочет завтракать со всеми обитателями «звезды». Для нее это принципиально важно… Мы с твоей матерью собираемся проводить ее, чтобы она не заблудилась на пути в кафетерий.
   — Не надо заботиться обо мне, — проговорила Николь. — Я и Элли или Патрик…
   — Ерунда, — перебил ее Макс. — Мы с Эпониной с удовольствием, присоединимся к тебе… К тому же Патрик отправился вместе с Наи на свидание с. Галилеем, Элли еще в комнате отдыха, а Бенджи читает с Кеплером и Марией.
   — Макс, я благодарна тебе, — промолвила Николь. — Важно правильно поставить себя с самого начала… Орел и Синий Доктор не рассказывали мне о неприятностях…
   — Ничего особенного объяснять не нужно, — ответил Макс. — А вчера вечером, когда ты уснула, я так и сказал мамзельке: дескать, не сомневаюсь в том, что ты будешь общаться со всеми. — И он расхохотался. — Не забудь, мы прекрасно знаем тебя.
   К ним присоединилась Эпонина, и они вышли в коридор. Он был по большей части пуст. Слева к ним от середины «звезды» направлялась горстка людей, еще группа мужчин и женщин стояла у входа в луч.
   Им пришлось подождать две-три минуты, прежде чем появился вагончик. Когда они подъехали к последней остановке. Макс нагнулся к Николь.
   — Там, у входа в луч, стоят двое, — проговорил он, — не просто развлечения ради… Это активисты Совета… очень осведомленные и деловые.
   Спускаясь из вагончика, Николь приняла предложенную Максом руку.
   — Чего же они добиваются? — шепнула она, заметив, что пара направилась к ним.
   — Пес их знает, — буркнул Макс. — Сами скажут.
   — Добрый день, Макс… Привет, Эпонина, — проговорил тучный, едва переваливший за сорок мужчина. — Он поглядел на Николь и расплылся в широкой улыбке политикана. — Должно быть, вы и есть Николь Уэйкфилд, — он протянул руку. — Мы так много слыхали о вас… Здравствуйте… здравствуйте… я — Стивен Ковальский.
   — А я — Рене Дюпон, — произнесла женщина, также протягивая руку Николь.
   Обменявшись несколькими любезностями, мистер Ковальский спросил Макса, что они собираются делать.
   — Мы с миссис Уэйкфилд едем перекусить, — непринужденно ответил Макс.
   — Но ведь сейчас еще общее время, — человек, улыбнувшись, посмотрел на часы. — Почему бы вам не подождать еще сорок пять минут, тогда мы с Рене присоединимся к вам… Как членам Совета, нам бы очень хотелось переговорить с миссис Уэйкфилд о наших делах… Совет хотел бы заслушать ее в самое ближайшее время.
   — Спасибо за предложение, Стивен, — сказал Макс. — Но мы голодны и хотим немедленно поесть.
   Чело мистера Ковальского нахмурилось.
   — На вашем месте, Макс, я бы этого не делал. После вчерашнего случая в плавательном бассейне повсюду такая напряженность. Совет единогласно проголосовал за бойкот всех коллективных мероприятий в ближайшие два дня… Эмили особенно подчеркнула, что Большой Блок забрал Гарланда на проверку и не принял никаких дисциплинарных мер против агрессора-октопаука; словом, уже четыре раза подряд кирпичеголовые решили не в нашу пользу.
   — Не надо, Стивен, — возразил Макс, — я слыхал все подробности вчера за обедом… Гарланд задержался в бассейне на пятнадцать минут послеокончания отведенного нам времени. И он первым вцепился в октопаука.
   — Но тот преднамеренно, учинил провокацию, — вступила в разговор Рене Дюпон. — В бассейне было всего три октопаука… зачем одному из них понадобилось пересекать дорожку, по которой плыл Гарланд.
   — К тому же, — отозвался Стивен, — как мы говорили вчера на заседании Совета, нас волнуют не оба участника этого конкретного инцидента. Мы намереваемся выступить с общим заявлением, чтобы кирпичеголовые и октопауки знали, что среди людей существует единое мнение. Совет проведет специальную сессию и уже сегодня вечером составит список наших претензий…
   Макс начинал сердиться.
   — Спасибо за информацию, Стивен, — сказал он отрывисто. — А теперь, если ты шагнешь в сторону, мы охотно отправимся есть.
   — Вы делаете ошибку, — заявил мистер Ковальский. Кроме вас, в кафетерии людей не будет… и, уж конечно, мы сообщим о вашем поступке всем членам Совета.
   — Валяй! — ответил Макс. часть «морской звезды».
   — Что представляет собой Совет? — спросила Николь.
   — Это группа, добровольно вызвавшаяся представлять интересы всех людей, — проговорил Макс. — Сперва от них были одни неприятности, но за последние несколько месяцев они сумели завоевать кое-какой авторитет… Они даже завлекли в свои ряды бедняжку Наи, посулив ей уладить вопрос с Галилеем.
   В двадцати метрах справа от них остановился большой вагончик, из него вышла пара игуан. Два кубико-робота, державшиеся в сторонке, вышли в коридор, разделяя людей и странных животных со страшными зубами. Пока игуаны шествовали вдоль стены, Николь вспомнила нападение на Никки в День Изобилия.
   — Почему они здесь, Макс? — поинтересовалась Николь. — Я полагала, что для этого они чересчур агрессивны…
   — Большой Блок и Орел объясняли общему собранию людей целых два раза, что игуаны играют важную роль в производстве растения, поставляющего какой-то там баррикан, без которого общество октопауков рухнет… Мы не знаем, как там обстоит дело, но я помню, что для этого процесса огромное значение имеют свежие яйца игуан… Орел всегда подчеркивал, что в Гранд-отеле находится минимальное количество игуан.
   Они оказались перед входом в кафетерий.
   — А не случалось ли уже неприятностей с игуанами? — спросила Николь.
   — Случалось, — ответил Макс. — Они могут быть опасными, как ты помнишь, но, если разобраться во всей этой чепухе, которой спекулирует Совет, нетрудно понять, что неспровоцированных нападений со стороны игуан почти не было… В основном в них повинны люди… Кстати, наш милый Галилей однажды вечером в кафетерии убил двоих в очередном припадке ярости.
   Макс заметил, как взволновалась Николь.
   — Не хотелось бы выносить сор из избы, — проговорил он, покачивая головой, — но вопрос о Галилее расколол наше маленькое семейство… Я обещал Эпонине, что не буду говорить с тобой об этом прежде Наи.
   Небольшие кубико-роботы внешне напоминали Большого Блока. Дюжина их выдавала пищу, шесть или восемь стояли, окружив зал. Когда Николь и ее друзья вошли, весь зал занимали четыреста или пятьсот октопауков, включая двух огромных наполненных и восемьдесят москитоморфов, кишевших в уголке. Многие из них повернулись, чтобы поглядеть на Макса, Эпонину и Николь. Игуаны, сидевшие не так далеко от раздачи, перестали есть и с опаской уставились на людей.
   Николь была удивлена изобилием предлагаемой еды. Она выбрала рыбу с картошкой, какой-то плод, к которому привыкла у октопауков, и мед с привкусом апельсина.
   — Откуда же поступает вся эта свежая пища? — спросила она у Макса, когда они уселись за длинным пустым столом.
   Макс указал вверх.
   — На этом корабле есть второй уровень, там и выращивают пищу… Питание очень хорошее, хотя Совет жаловался на отсутствие мяса.
   Николь дважды испробовала кушанье.
   — Должен предупредить тебя, — тихо проговорил Макс, наклонившись к ней через стол, — к нам направляется пара октопауков.
   Николь оглянулась. Пауки действительно приближались. Уголком глаза Николь также заметила Большого Блока, сделавшего шаг к их столу.
   — Привет, Николь, — цветовые полосы побежали вокруг головы первого октопаука. — Я помогал Синему Доктору в госпитале Изумрудного города. Хотелось бы еще раз поблагодарить за твою помощь…
   Николь попыталась разглядеть какую-нибудь знакомую отметину.
   — Прости, — сказала она дружелюбным тоном, — что-то не узнаю…
   — Ты звала меня Молочным, поскольку в то время я выздоравливал после операции на линзе, и в ней было много белой жидкости…
   — Ах да, — улыбнулась Николь. — Теперь я вспомнила, Молочный… Кажется, мы однажды беседовали о старости? Как я помню, ты не очень-то верил, что люди живут до старости независимо от того, полезны они или нет, и умирают естественной смертью.
   — Правильно, — ответил Молочный. — Я не хотел мешать вам обедать, но мой друг жаждал встречи с тобой.
   — Чтобы поблагодарить, — проговорил его спутник, — за все хорошее… Синий Доктор утверждает, что ты была примером для всех нас…
   С мест начали подниматься другие октопауки. За первыми двумя образовалась цепочка. На их головах прочитывались цветные слова благодарности. Николь была глубоко тронута. По предложению Макса она встала и заговорила, обращаясь ко всей цепочке:
   — Спасибо всем вам за теплый прием. Мне он действительно нужен… Надеюсь, что сумею переговорить со всеми, пока мы живем здесь вместе.
   Посмотрев направо вдоль линии октопауков, Николь заметила возле себя Элли и Никки.
   — Я пришла, как только узнала, что ты здесь, — Элли подошла к матери и поцеловала ее в щеку. — Могла бы и догадаться заранее, — она улыбнулась, обнимая Николь. — Я люблю тебя, мама. Мне так не хватало тебя.
   — Я объяснила Совету, — проговорила Наи, — что вы только что появились здесь и еще не понимаете причин бойкота. Думаю, они удовлетворены.
   Наи открыла дверь, и Николь последовала за ней в прачечную. С помощью сушильных и стиральных машин, которые они видели в Новом Эдеме, инопланетяне, спешно организовавшие Гранд-отель, устроили возле кафетерия прачечную самообслуживания. В большой комнате находилось еще две женщины. Наи преднамеренно отправилась в дальний угол комнаты, чтобы переговорить с Николь с глазу на глаз.
   — Я попросила вас сходить со мной сюда сегодня, — промолвила Наи, приступая к сортировке белья, — потому что хочу переговорить о Галилее…
   — Она помедлила в нерешительности. — Простите меня, Николь, но я — заинтересованная сторона… и я не уверена…
   — Что ж тут странного, Наи, — негромко ответила Николь. — Я понимаю… Не забудь, что я тоже мать.
   — Николь, я в отчаянии, — продолжала Наи. — Я нуждаюсь в вашей помощи… Ни одно из прежних событий в моей жизни, даже убийство Кэндзи, не повлияло на меня подобным образом… Беспокойство за сына снедает меня, даже медитация не приносит мне мира.
   Наи разделила одежду на три кучки. Она положила их в три различные стиральные машины и вернулась к Николь.
   — Видите ли, я первой соглашусь, что поведение Галилея заслуживает осуждения… после долгого сна, когда нас перевели сюда, он очень медленно начинал сходиться с остальными… Он не пожелал посещать занятия, которые Патрик, Элли, Эпонина и я устроили для детей, и ничего не делал по дому… Галилей стал мрачным и грубил всем, кроме Марии. Он никогда не разговаривал со мной о своих чувствах… Ему нравилось только ходить в физкультурный зал и наращивать мускулы… в конце концов он очень возгордился своей физической силой.
   Наи помедлила какое-то мгновение.
   — Николь, Галилей у меня неплохой, — извиняясь, проговорила она. — Он просто ничего не понял… Он отправился спать в шестилетнем возрасте, а проснулся в двадцать один — с телом и желаниями молодого человека…
   Она смолкла. Слезы наполнили ее глаза.
   — Разве мог он понять, как следует поступать… — с трудом выговорила Наи. Николь протянула ей обе руки, но Наи отклонила объятия. — Я старалась как могла, но ничем не сумела помочь ему, — печальным тоном продолжала Наи. — Просто не знаю, чтоделать… я боюсь, что теперь уже слишком поздно.
   Николь вспомнила собственные бессонные ночи в Новом Эдеме, бесконечные слезы о Кэти.
   — Я все понимаю, Наи, — проговорила она негромко. — В самом деле понимаю.
   — Один только раз, — произнесла Наи после паузы, — сумела я заглянуть под холодную маску, которую Галилей носит с такой гордостью… Это было посреди ночи, после случая с Марией, он как раз вернулся от Большого Блока. Мы были вдвоем в коридоре. Он плакал и колотил по стене… — Я же не хотел причинять ей боль, мама, поверь мне, — кричал он. — Я люблю Марию… Я просто не мог остановиться.
   — А что случилось с Галилеем и Марией? — спросила Николь, когда Наи умолкла на несколько секунд. — Я ничего не слышала.
   — О! — ответила Наи с удивлением. — А я не сомневалась, что вам уже рассказали обо всем. — Она помедлила. — Макс сказал мне, что Галилей пытался изнасиловать Марию и, должно быть, справился бы с ней, если бы в комнату не влетел Бенджи и не растащил их… Позже Макс признался мне, что, кажется, переусердствовал в словах, но Галилей, безусловно, переступил границы приличия… Сын мне сказал, что Мария поощряла его, по крайней мере вначале, и что они просто повалились на пол… Если верить Галилею, она охотно содействовала ему, пока он не начал стаскивать с нее трусы, тогда и началась борьба…
   Наи попыталась успокоиться.
   — Завершение истории, как ее ни излагать, не очень приятное… Галилей не отрицает, что ударил Марию несколько раз, она закричала, а потом он придавил ее к полу и занялся трусами… Дверь-то он запер. Бенджи выломал ее плечом, прежде чем наброситься на Галилея… Из-за шума и ущерба, нанесенного оборудованию, Большой Блок явился немедленно, а с ним и куча свидетелей…
   В глазах Наи стояли слезы.
   — Наверное, это было ужасно, — проговорила Николь.
   — Эта ночь сломала всю мою жизнь, — ответила Наи. — Все винили Галилея. Большой Блок взял его на контроль, а потом вернул в семью. Тут и Макс, и Патрик, и даже Кеплер, его родной брат, решили, что наказание оказалось слишком легким. И с тех пор, когда я пытаюсь просто намекнуть, просто намекнуть, что очаровательная крошка Мария могла бытьотчасти виновной в случившемся, все заявляют мне, что я «необъективна» и «слепо верю сыну»…
   — Мария превосходно сыграла свою роль, — продолжала Наи с нескрываемой горечью в голосе. — Потом уж только она призналась, что по собственной воле целовалась с Галилеем («Не впервые, уже случалось», — сказала она). Но настаивала, что начала сопротивляться, прежде чемон повалил ее на пол. После случившегося Мария проплакала целый час. Она едва могла говорить. Все пытались утешить ее, в том числе и Патрик. И, прежде чем она сумела сказать что-нибудь, все уже были убеждены, что Марию винить не в чем.
   Тихо зазвенел колокольчик, отмечая окончание стирки. Наи неторопливо поднялась, подошла к машинам и переложила вещи в пару сушильных аппаратов.
   — Все мы согласились, что Марии следует переехать в соседнюю комнату — к Максу, Эпонине и Элли, — начала Наи. — Я подумала, что время залечит раны. Я ошиблась: все, кроме меня, относились отрицательно к Галилею. Кеплер даже не разговаривал с братом. Патрик держался вежливо, но отстранение. Галилей углубился в себя, перестал посещать занятия и большую часть времени проводил в атлетическом зале.
   — Около пяти месяцев назад я отправилась к Марии и просто молила ее помочь Галилею… Я унижалась, Николь. Вот я, взрослая женщина, молила эту девицу… Сперва я по очереди просила Патрика, Эпонину и Элли походатайствовать за меня перед Марией. Наконец, она согласилась переговорить с Галилеем, — с горечью произнесла Наи, — но только после того, как мне пришлось выслушать попреки: дескать, она чувствует себя опозоренной после нападения. Еще она потребовала, чтобы Галилей перед встречей принес извинения в письменном виде и чтобы я сама присутствовала во время их разговора, дабы исключить неприятный поворот событий.
   Наи покачала головой.
   — А теперь я спрашиваю тебя, Николь: откуда у шестнадцатилетней девчонки, проспавшей всю свою жизнь кроме двух лет, берутся подобные причуды? Наверное, это кто-то из взрослых, скорее всего Макс или Эпонина, советует ей, как себя вести. Мария хотелаунизить меня и заставить Галилея страдать. И в этом она преуспела.
   — Я знаю, что подобное прозвучит неожиданно, — Николь впервые заговорила за долгие минуты, — но мне приводилось встречать людей, невероятно одаренных от природы, интуитивно знавших в весьма раннем возрасте, как поступать в любой ситуации. Быть может, и Мария из таких?
   Наи игнорировала ее комментарий.
   — Встреча прошла очень гладко. Галилей не ершился, Мария приняла извинения, которые он написал. И следующие несколько недель старалась привлекать Галилея ко всем занятиям молодежи… Но он все равно чужой среди них. Это могла ощутить даже я, возможно, и он тоже.
   — А потом тот день в кафетерии, когда они сидели впятером; все остальные уже поели и отправились в комнату. Тут за их стол уселась пара игуан. Если верить Кеплеру, они вели себя преднамеренно отвратительно… засовывали головы в миски и с шумом втягивали в себя извивающихся червей, которых так обожают, а затем своими желтыми бусинами пялились на девиц, в особенности на Марию. Никки сказала, что сыта, и Мария ее поддержала. Тут Галилей вскочил с места и, шагнув в сторону игуан, крикнул: «Эй, убирайтесь!», или что-то в этом роде. Когда они не пошевелились, он сделал еще один шаг. Тут одна из игуан бросилась на него. Галилей схватил ее за шею и яростно встряхнул, сломав при этом ей шею. Она умерла. Вторая игуана схватила Галилея за руку своими жуткими зубами. Прежде чем кирпичеголовые сумели навести порядок, Галилей до смерти забил игуану о крышку стола.
   Закончила свое повествование Наи на удивление спокойно.
   — Три часа спустя они увели Галилея. Большой Блок явился в нашу комнату и объявил, что Галилей будет переведен в другую часть космического корабля. Когда я спросила о причинах, глава кирпичеголовых сказал мне ту самую фразу, которой отвечает мне всякий раз, когда я повторяю вопрос: «Поведение вашего сына неприемлемо для жизни здесь».
   Новая последовательность коротких звонков, засвидетельствовала что с сушкой закончено. Николь помогла Наи разложить одежду на длинном столе.
   — Для посещений мне отведено два часа в день. Галилей слишком горд, чтобы жаловаться, но я вижу, как он страдает… Совет включил Галилея в список пяти людей, задерживаемых без веских причин. Но я не знаю, насколько серьезно отнеслись кирпичеголовые к их жалобе.
   Наи сложила одежду и положила ладонь на руку Николь.
   — Вот почему я прошу вашей помощи, — проговорила она. — В иерархии чужаков Орел стоит даже выше Большого Блока. Но Орел — ваш близкий знакомый. Не походатайствуете ли вы перед ним за Галилея?… Прошу вас.
   — Так надо! — сказала Николь Элли, забирая свои пожитки из шкафа. — Я должна была с самого начала поселиться в той комнате.
   — Мы переговорили обо всем, прежде чем ты пришла к нам, — промолвила Элли, — но Наи решила принять Марию, и та согласилась, чтобы ты могла побыть здесь со мной и Никки.
   — Тем не менее… — опустив вещи на стол, Николь поглядела на дочь. — Знаешь, Элли, я провела здесь всего лишь несколько дней, но мне кажется невероятно странным, насколько все вы здесь поглощены повседневными заботами… Я имею в виду не только Наи и ее проблемы. Люди, с которыми мне довелось общаться, — и в кафетерии, и в общих комнатах, — на редкость мало думают и говорят о том, что здесь творится на самом деле. Лишь двое задавали мне вопросы об Орле. А вчера на обсервационной палубе целая дюжина людей смотрела на этот ошеломляющий тетраэдр, но никто не пожелал поинтересоваться, ктопостроил его и зачем.
   Элли расхохоталась.
   — Мы провели здесь уже целый год, мама. Эти вопросы занимали всех очень давно, они не сходили с языка не одну неделю, но никто так и не получил удовлетворительных ответов. Человеческая природа велит забыть о вопросе, если на него нет подходящего ответа.
   Она собрала вещи матери.
   — Мы попросили всех разойтись и дать тебе подремать. В течение ближайших двух часов в комнате не будет никого.