Дворецкий провел моего друга в просторный вестибюль и попросил подождать. Вскоре он вернулся, проводил посетителя в превосходно обставленную библиотеку и объявил о его приходе. Холмс стал озираться вокруг: сначала комната показалась ему пустой. Но тут он заметил инвалидное кресло на колесиках, стоявшее спинкой к нему и обращенное к французскому окну, из которого открывался вид на сад.
– Сюда, молодой человек, – распорядился голос, донесшийся из этого транспортного средства.
Пройдя по застланному персидскими коврами паркету, Холмс оказался перед ссохшейся фигуркой, которая скрючилась в кресле под клетчатым пледом. Сероватая кожа туго обтягивала лоб Гиддингса, прядь седых волос свисала из-под бархатной шапочки. Однако если вид престарелого ученого и навевал мысли о тихом угасании, это явно не касалось его ярких пронзительных глаз и того ума, который в них светился.
– Шерлок Холмс? Никогда о вас не слышал, сэр! – заявил Гиддингс писклявым голосом.
– А вот я о вас слышал, доктор Гиддингс. Как и все, кто более или менее серьезно занимается историей искусств. Ваши труды в области Северного Возрождения существенно расширили наше понимание творений великих мастеров, которые жили по эту сторону Альп.
– Ха! – фыркнул старик. – Я полагал, что меня давным-давно забыли.
Холмс изобразил потрясение:
– Никоим образом, сэр. Совсем напротив. Кое-какие смелые идеи, которые вы выдвинули в двадцатых – тридцатых годах, теперь принимаются как самоочевидная истина. Что же касается вашей частной коллекции…
– Полагаю, вы пришли посмотреть именно на нее, а не на меня. Так извольте. Но ради этой чести вам придется потрудиться. Толкайте меня. Нам вон в ту дверь.
Холмс взялся за ручки инвалидной коляски и покатил ее в указанном направлении. Они проследовали в расположенную на первом этаже анфиладу из трех комнат с высокими дверями между ними. Когда Холмс увидел, что размещалось в этих комнатах, у него перехватило дыхание. Их стены от пола до потолка покрывали картины и панно. Лишь кое-где проглядывали узкие полоски обоев не больше квадратного дюйма.
– Невероятно, – восхитился мой друг. – Я не был готов к такому пиршеству.
– Это труд всей жизни, молодой человек. Если вы начнете прямо сейчас, то, быть может, соберете столько же годам к восьмидесяти.
Во время неспешной экскурсии по этой частной галерее Гиддингс с нарастающим энтузиазмом и воодушевлением говорил о различных экспонатах. Шерлок Холмс усыпил бдительность старого профессора лестью, перемежаемой уместными замечаниями, и поджидал подходящего момента, чтобы внезапно перейти к тому предмету, который его сюда и привел.
Наконец он произнес:
– Как жаль, что я не смог увидеть Рембрандта, которого вы подарили колледжу. Когда я зашел в церковь, там висела записка, где было сказано, что картина сейчас на реставрации, но до меня дошли слухи…
– Вандалы! – Старик вдруг необыкновенно оживился.
– Правильно ли я понимаю, сэр, что картину украли? – спросил Холмс потрясенно.
– За ней следовало получше следить. Это бесценное полотно, великолепный образчик лучшего периода мастера. А они позволили каким-то хулиганам удрать с ней. И теперь она, видимо, покрывается плесенью в сарае где-нибудь на пустыре. Она погибнет! Навсегда пропадет!
Гиддингса охватил приступ кашля, и он приложил ко рту большой платок в горошек.
– Наверняка вас это очень расстраивает, сэр. Как я понимаю, эта картина Рембрандта была настоящей жемчужиной вашей коллекции.
Старик яростно закивал:
– Да, я частным образом приобрел ее в Гааге четверть века назад. Ее подлинность не вызывает сомнений. Расставаясь с ней, я шел на определенную жертву, но решил, что этот прощальный дар вполне подходит для того, чтобы отметить мою работу в Новом колледже, ведь я отдал этой работе всю жизнь. Возможно, они и не ценили меня по заслугам, но, по крайней мере, им осталось кое-что на память обо мне. Однако теперь…
Гиддингс пожал плечами и, казалось, еще больше съежился в своих покровах.
– А вам не кажется, что это работа профессиональных грабителей? Насколько я понимаю, в мире искусства хватает нечистоплотных господ.
– Исключено, – просипел старик. – Она слишком хорошо известна. Поэтому ее слишком трудно будет продать.
Холмс направил кресло к следующей двери, но остановился: все тело Гиддингса сотряс новый приступ мощного кашля.
– Позвать прислугу? – взволнованно спросил Холмс.
Вместо ответа калека молча кивнул, и мой друг поспешил в библиотеку, где потянул за шнурок колокольчика. Мгновенно появился слуга, который и доставил хозяина обратно в библиотеку. Старик оправился от приступа, но заявил, что слишком устал, и просил Холмса извинить его. Он пригласил молодого студента посетить его завтра, дабы завершить начатую экскурсию. Холмс рассыпался в благодарностях и отбыл.
Следующий визит он нанес мистеру Спунеру в его квартире при Новом колледже. Холмс сообщил преподавателю, что кража его заинтриговала и что, если тот позволит, он хотел бы развить некоторые идеи, пришедшие ему в голову. Он убедил профессора изложить кое-какие подробности, пролив свет на те или иные вопросы, а кроме того, попросил у него рекомендательное письмо к господам Симкинсу и Стритеру. Вооружившись таким образом, на следующий день Холмс поехал в Лондон. Кэбмен высадил его в начале узкого переулка, отходившего от Джермин-стрит. Идя по нему, Холмс заметил вывеску, а за дверью – лестницу, которая привела его на третий этаж, где размещались реставраторы. Мастерская состояла из единственной длинной комнаты, освещенной солнцем, которое проникало внутрь через большие окна-фонари в крыше. По всему помещению были расставлены мольберты и широкие столы; за ними мужчины без пиджаков работали поодиночке и парами над всевозможными старинными картинами. Разыскивая владельцев фирмы, Холмс ухитрился ненадолго привлечь внимание одного из этих тружеников и добиться от него кивка в сторону выгороженной в дальнем конце комнаты каморки.
Дверь в каморку оказалась открытой, и Холмс вошел. Приземистый человек средних лет, который сидел за столом, заваленным бумагами, поднялся ему навстречу. Одет он был, по мнению Холмса, с чрезмерной вычурностью: костюм слишком уж изящного покроя, галстук-бабочка с бриллиантовой булавкой – чересчур яркий.
– Генри Симкинс к вашим услугам, сэр, – представился он. – С кем имею честь?
Холмс передал ему свою визитную карту и письмо Спунера. Он внимательно следил за тем, как отнесется к ним Симкинс. Тот, казалось, на мгновение встревожился, но тут же постарался скрыть свои чувства.
– Что ж, мистер Холмс, присаживайтесь, присаживайтесь, прошу. Попытаюсь вам помочь чем сумею, хотя боюсь, вы совершили эту поездку напрасно, ибо мистер Спунер сам знает все, что известно об этом прискорбном случае.
Холмс смахнул пыль с предложенного кресла и расположился в нем.
– Благодарю, что уделили мне время, мистер Симкинс. Речь идет просто о кое-каких мелочах, которые мистер Спунер просил меня уточнить.
– Что ж, я весь внимание, мистер Холмс.
– Когда ректор и совет Нового колледжа пригласили вас провести реставрацию их картины?
– Пожалуй, примерно в конце августа. Могу сообщить вам точную дату, если вы соблаговолите минутку подождать. – Он развернулся вместе с креслом и подъехал к открытому бюро с выдвижной крышкой, стоявшему у задней стены. Из ящика он извлек пачку бумаг, перевязанных бечевкой, развязал их и стал просматривать. Холмс, любивший точность, подумал, что изыскания займут больше минутки, однако через считаные секунды Симкинс испустил негромкий торжествующий возглас и помахал листком почтовой бумаги с тиснением. – Вот она, мистер Холмс, – объявил он и положил листок на стол перед моим другом.
Холмс быстро проглядел официальное письмо, датированное двадцать пятым августа. В нем господ Симкинса и Стритера приглашали осмотреть произведение Рембрандта “Рождество Господне” с тем, чтобы обсудить возможность его реставрации.
– Очевидно, вы сразу же дали ответ, – предположил Холмс.
– Именно так, мистер Холмс. – Симкинс сверился с карманной записной книжкой. – Мы условились, что я приеду десятого сентября, в среду.
– А раньше вы когда-нибудь выполняли работу для Нового колледжа?
– Нет, сэр, прежде нам никогда не выпадала такая честь.
– Вы знаете, кто вас рекомендовал?
Симкинс откинулся на спинку кресла, сунув большие пальцы в карманы жилета.
– Полагаю, мистер Холмс, это мог быть кто угодно из клиентов, довольных нашими услугами. С гордостью могу сообщить, что о нас известно многим знатокам живописи, смотрителям музеев и наследникам фамильных коллекций. Мы оказывали услуги представителям дворянства и даже аристократии.
– В том числе и лорду Хэнли? – осведомился Холмс.
– Да, так и есть, сэр. Не далее как в прошлом году мы выполнили важный заказ для его светлости.
– А доктору Гиддингсу?
– Ему также, сэр. Доктор Гиддингс – блестящий знаток искусства. Несколько раз он удостаивал нас своими поручениями.
– Вы были знакомы с этой работой Рембрандта до того, как в прошлом месяце посетили Новый колледж?
– Лишь понаслышке, сэр.
– И вы никогда ее раньше не видели? – не без удивления спросил Холмс.
– Никогда.
– А коллекцию доктора Гиддингса вы знаете давно?
– Пожалуй, уже больше двадцати лет.
Холмс несколько мгновений обдумывал эти ценные сведения.
– А каково было ваше впечатление об этой картине, когда вы ее наконец увидели?
Бойкий Симкинс впервые выказал признаки некоторого замешательства.
– Пожалуй, сэр, если говорить откровенно, меня она несколько разочаровала.
– Вы сочли, что это не очень хорошая картина?
Кустистые брови реставратора нахмурились.
– Нет-нет, мистер Холмс, ничего подобного. Мне бы не хотелось, чтобы вы подумали, будто я хоть сколько-нибудь усомнился в качестве самого шедевра. Речь идет лишь о том, что… Видите ли, я помню, как много лет назад обсуждал это произведение с другим моим клиентом, который видел его в Голландии и не жалел похвал его теплым светящимся тонам. Но в Оксфорде я увидел картину, с которой на каком-то этапе ее существования очень дурно обошлись. Ее покрывал толстый слой старого бесцветного лака. А если еще учесть, что в церкви весьма скудное освещение, легко понять, что мне было очень трудно рассмотреть штрихи и детали.
– И вы пришли к выводу, что ее нужно хорошенько очистить и что лишь тогда вы сможете дать заключение, необходимо ли проводить дальнейшую реставрацию.
– Именно так, мистер Холмс. Мы сделали предварительную оценку и запросили определенную сумму за первый этап работы. Разумеется, ректору и совету потребовалось некоторое время, чтобы рассмотреть наше предложение. Они дали ответ, – он снова заглянул в стопку бумаг, вынутых из бюро, – первого октября. Мы договорились, что заберем картину неделю спустя, восьмого числа.
– Но вы этого не сделали?
– Нет. Восьмого утром мы получили телеграмму, где сообщалось, что наш визит в этот день все-таки не совсем удобен, и предлагалось назначить другое число.
– У вас не было причин усомниться в подлинности телеграммы?
– Решительно никаких.
– А скажите, мистер Симкинс, – проговорил Холмс, – скажите мне как человек, хорошо знакомый с миром картин, торговцев и коллекционеров… Как по-вашему, трудно ли сбыть с рук такое знаменитое полотно?
– Пожалуй, очень трудно.
– Но возможно?
Склонив голову набок, Симкинс задумался.
– Конечно, существуют страстные коллекционеры, которые ни перед чем не остановятся, лишь бы заполучить то, чего не могут честно приобрести.
– А существуют ли международные шайки, которые как раз тем и занимаются, что удовлетворяют желания подобных любителей живописи?
– Увы, такие тоже есть, мистер Холмс.
– А вы, случайно, не знаете, как выйти на связь с такой шайкой? – спросил Холмс с обезоруживающей непринужденностью и стал внимательно наблюдать, как на это откликнется собеседник.
От негодования тучный Симкинс словно бы раздался еще сильнее.
– На что вы намекаете, мистер Холмс?
– Всего лишь на то, что к человеку вашей профессии могут время от времени обращаться разного рода сомнительные личности – возможно, требующие изготовить убедительную подделку или подтвердить ложную атрибуцию. Я уверен, что “Симкинс и Стритер” никогда не стали бы сознательно иметь дело с такими негодяями, но меня бы удивило, если бы вы не сумели опознать некоторых из них.
– Мы знаем, от кого следует держаться подальше, если вы это имеете в виду, мой юный господин, – признался Симкинс, еще не вполне сменив гнев на милость.
– Только это, и ничего больше, – с улыбкой подтвердил Холмс. – Простите, но вы, возможно, смогли бы назвать мне имена некоторых злодеев? – Собеседник упрямо покачал головой, и Холмс продолжал: – Понимаете, кто-то намеренно ввел вас в заблуждение, а потом выдал себя и своих сообщников за представителей “Симкинса и Стритера”. И этот кто-то действовал весьма профессионально. Ergo[14], я делаю вывод, что он не новичок в деле похищения и продажи предметов искусства.
– Что ж, сэр, если вы так ставите вопрос… Есть, есть несколько человек, которые заслуживают того, чтобы их деяния хорошенько расследовали. Полиция могла бы допросить их – и не только допросить. Нет-нет, не то чтобы я выдвигал какие-то обвинения… – Он отыскал чистый клочок среди россыпи бумаг и бумажек, усеивавших его стол подобно конфетти, и, взяв с подставки перо, написал три имени. – Что ж, мистер Холмс, надеюсь, эти имена помогут вернуть “Рождество” в Новый колледж, хотя, боюсь, оно теперь на много-много лет исчезло из виду.
Руководствуясь этим намерением, он уже после того, как сгустилась тьма, покинул Гринвилл в теннисных туфлях, старых брюках и рубашке, имея при себе фонарь и экземпляр “Таймс”. Он отсутствовал два часа и возвратился победителем. Ему оставалось нанести еще один визит, но для этого следовало дождаться завтрашнего вечера.
Часы на колокольне гринвиллской церкви били шесть, когда Холмс пешком отправился в Магдален-колледж, расположенный неподалеку. Подойдя к квартире Хью Маунтси, он обнаружил, что входная дверь не заперта, а изнутри доносятся голоса. Он дерзко постучал, и дверь открыл рыжеволосый молодой человек весьма беспутного вида, во фраке и с бокалом шампанского.
– Да? – томно произнес он.
Холмс протянул ему свою визитную карточку. Тот взял ее и придирчиво рассмотрел.
– Скажи-ка, Хьюффи, – обратился он к кому-то в глубине квартиры, – мы знаем человека по имени Шерлок Холмс? – Это имя он произнес не без веселого удивления.
– Нет. Пускай уходит, – донесся ответ.
– Убирайтесь-ка, любезный, – проговорил рыжий, возвращая карточку Холмсу.
Но прежде чем дверь закрылась, Холмс вручил ему конверт:
– Пожалуйста, передайте мистеру Маунтси.
Он встал на лестничной площадке и начал мысленно считать. Когда он добрался до тридцати двух, все тот же страж снова открыл дверь.
– Мистер Маунтси говорит, что вам лучше войти, – объявил он.
– Я полагал, что он так и скажет, – признался Холмс.
Он вошел в роскошно обставленную комнату. В одном ее конце виднелся стол, накрытый на четверых; сверкали столовое серебро, хрусталь, крахмальная скатерть. Вокруг горящего камина стояли кресла, в одном из которых раскинулся хозяин квартиры – достопочтенный Хью Маунтси, темноволосый молодой человек, долговязый и фатоватый. Он держал письмо Холмса за уголок, между большим и указательным пальцами.
– Зачем вы принесли мне эту чепуху? – требовательно осведомился он.
Глядя на аристократа сверху вниз, Холмс вспомнил уничижительные высказывания церковного сторожа Нового колледжа о некоторых вырожденцах, представляющих высшее сословие.
– Будь это чепуха, вы едва ли пригласили бы меня войти, – заметил он.
– Какого черта, кто вы такой? – фыркнул Маунтси.
– В данном случае важно лишь то, что я знаю правду о Рембрандте из Нового колледжа. Помимо всего прочего, я выяснил и вашу роль во всем этом деле.
Спутник Маунтси пересек комнату и схватил Холмса за рукав.
– Может быть, мне научить этого молодчика себя вести, Хьюффи? – спросил он. В следующий миг он уже лежал навзничь, прижимая ладонь к носу, из которого сочилась кровь.
Холмс потер костяшки правой руки.
– Уверяю вас, мне совершенно незачем осложнять вам жизнь. Мне хочется лишь прояснить эту утомительную историю с пропавшей картиной, тогда я смогу спокойно вернуться к своим ученым занятиям. Если вы окажете мне любезность и ответите на несколько вопросов, я тотчас же уйду.
– И как вы намерены поступить с этими сведениями?
– Я изложу руководителям Нового колледжа то, что достойно их внимания.
– Меня это никоим образом не устраивает. Я не собираюсь выдавать друзей.
– Видимо, “друзьями” вы называете тех, кто в ответе за эскапады в Ориеле, Мертоне и здесь, в Магдалине.
Маунтси кивнул.
– Не думаю, что мне так уж необходимо раскрывать кому-то их личность.
Несколько секунд темноволосый юноша смотрел на Холмса. Затем его губы медленно расплылись в улыбке. Он скомкал письмо, которое до сих пор держал в руке, и бросил его в огонь.
– Нет, мистер Холмс, вы – никто, и я намерен послать вас ко всем чертям. Сообщайте господам из Нового колледжа что хотите. У вас нет улик. И если вам придется померяться силами с теми из нас, кто чего-то стоит в этой жизни, вполне очевидно, кто проиграет, не так ли?
Он махнул в сторону двери, и его приятель открыл и придержал для визитера створку.
Но Холмс и не думал отступать.
– Однако в деле замешаны не только вы и ваши друзья, верно? В нем участвует и ваш отец, и его подручные.
Маунтси эти слова явно застали врасплох.
– Откуда вы знаете… – выпалил он, вскакивая.
Холмс достал из кармана листок бумаги и карандаш, написал несколько слов и протянул бумажку достопочтенному Хью.
– Проклятье! – Маунтси снова опустился в кресло.
– Так насчет моих вопросов, сэр… – проговорил Холмс.
Профессор подошел поближе, глядя на него сквозь толстые стекла очков.
– А-а, мистер Гринвилл из Холмса, верно? Входите, сэр. Входите. Садитесь, прошу вас. Думаю, у окна вам будет удобнее всего.
Холмс расположился на подушках в оконной амбразуре.
– Я пришел сообщить вам об успешном завершении расследования, – провозгласил он. – Похищение картины из церкви, – добавил он, видя, что Спунер непонимающе смотрит в пространство.
– Ах да. Прекрасно. – На бледном лице профессора появилась улыбка. – Итак, вы обнаружили, кто виноват. Это был Рембрандт?
– Нет, сэр. – Холмс уже усвоил, что, дабы не завязнуть в бесконечных отступлениях, в которые то и дело норовит пуститься Спунер, следует всякий раз привлекать его внимание к одному лишь предмету – тому, о котором идет речь в данную секунду. – Возможно, будет лучше, если я по порядку и с самого начала изложу события, которые привели к пропаже картины, в их последовательности.
– Отличная мысль, молодой человек. Сыграйте роль древнегреческого хора, излагайте суть. И как можно яснее.
Холмс начал свой рассказ, ускоряя его, как только аудитория, казалось, хотела задать вопрос или иным образом прервать повествование.
– Прежде всего должен заметить, что ваши оценки характера доктора Гиддингса чересчур великодушны и небеспристрастны. Боюсь, председатель совета колледжа пришел в ярость, когда его обошли на выборах ректора. Вот почему он подарил Новому колледжу эту картину.
– Но ведь…
Холмс продолжил, едва переведя дух:
– Он считал, что таким образом отомстит. Видите ли, картина – подделка, а еще вероятнее – работа какого-то малозначительного художника, которую лишь слегка подправили. Я понял это из беседы с мистером Симкинсом. Он был озадачен, ознакомившись с этой картиной: один из его клиентов видел ее примерно в то время, когда Гиддингс ее купил. По словам этого клиента, картина сияла “теплыми светящимися тонами”. Но сам Симкинс, рассматривая ее в церкви при колледже, обнаружил, что ее, судя по всему, затемнили старинным лаком. Так поступить с картиной мог только Гиддингс. И лишь по одной причине: уже добавив полотно к своей коллекции, он осознал, что это не работа прославленного голландца. Признать, что его обманули, для него было бы унизительно, вот он и распорядился, чтобы картину покрыли лаком, и стал ждать удобного случая, чтобы от нее избавиться. Отличный случай представился, когда ему не позволили занять пост ректора. Теперь он мог одним выстрелом убить двух зайцев – больше не смущаться из-за того, что в его собрании хранится фальшивый Рембрандт, и при этом подложить свинью коллегам по учебному заведению. Гиддингс знал, что рано или поздно картину очистят и тогда он, уже пребывающий на том свете, будет отмщен.
Но вдруг через много лет после того, как он задвинул эту историю на задворки собственной памяти, он с тревогой узнает, что совет колледжа решил отдать этого Рембрандта на реставрацию. Он понимает: “Симкинс и Стритер” непременно откроют правду. А тогда и его глупость при покупке картины, и его план отмщения раскроются. Что же делать, чтобы не омрачить последние дни своей жизни этим двойным позором? Ему способна помочь лишь пропажа картины, но в одиночку ему не провернуть всю операцию – нужны помощники. Тут-то он и вспомнил о своем друге и коллеге-собирателе – лорде Хэнли.
– Лорд Хэнли? Господи помилуй, но ради чего этот почтенный и знатный джентльмен стал бы ввязываться в столь постыдную авантюру?
– Должен вам признаться, меня тоже это озадачило. В конце концов мне удалось добиться правды от его сына, мистера Маунтси.
– Этот молодой человек – сущий негодяй.
– Похоже что так, сэр. – Холмс торопливо продолжал: – Судя по всему, два коллекционера не только обладают общими интересами: лорд Хэнли многим обязан доктору Гиддингсу. Несколько лет назад мошенник-торговец пытался вовлечь его светлость в весьма крупную аферу, связанную с подделкой предметов искусства. Если бы сомнительный делец преуспел, разразился бы чудовищный скандал. Пролить свет на деяния шайки, стоявшей за этим преступным замыслом, удалось во многом благодаря Гиддингсу. Репутация лорда Хэнли была спасена, и теперь он чувствовал себя в долгу перед Гиддингсом. Два старых друга подготовили похищение вместе. Посредством своих давних связей в колледже Гиддингс разузнал, когда “Симкинс и Стритер” должны забрать полотно. Затем лорд Хэнли устроил отправку фальшивой телеграммы с просьбой перенести их визит. Один из его сомнительных знакомых сыграл роль представителя реставрационной фирмы. И все же кому-нибудь из колледжа могло показаться подозрительным, что картину уносят: на этот случай он устроил так, чтобы всю работу проделали под покровом темноты, когда в церкви почти наверняка никого не будет.
– А другие кражи?
– Удачное стечение обстоятельств. Оно позволило заговорщикам половить рыбку в мутной воде. Сын лорда Хэнли участвовал в деятельности довольно глупого общества, чьей целью было подстроить ряд еще более дерзких “розыгрышей”, как они сами их именуют. Проделки в Ориеле и Мертоне осуществили другие члены этого клуба, а солнечные часы со стены Магдален-колледжа снял Маунтси с приятелями. Похоже, лорд Хэнли знал об этих проказах и, будучи чрезмерно снисходительным отцом, не склонен был воспринимать их всерьез. Вот он и подговорил сына затеять скандал, который вспыхнул в начале этого семестра. Маунтси с дружками застали за осмотром церкви, власти колледжа связали этот случай с предыдущими их проделками, и подозрения только укрепились, когда картина пропала. Но, разумеется, никто не сумел бы доказать, что Маунтси участвовал в этой краже, так что он, можно сказать, оставался в безопасности.
Спунер нахмурился, усиленно размышляя.
– Но кто же украл Рэдклиффа из инкунабулы?
– Убежден, что книгу из библиотеки унес сам Гиддингс. Видите ли, Маунтси поклялся мне, что ничего об этом не знает. А такой уважаемый и дряхлый ученый, как доктор Гиддингс, конечно же считался выше всяких подозрений, так что он мог с легкостью вывезти это сокровище под пледом своего инвалидного кресла, а взамен оставить копию.
– Значит, книга и картина сейчас спокойно лежат дома у доктора Гиддингса?
– Книга – да. Уверен, доктор Гиддингс не стал бы причинять ей вред, к тому же он, думаю, не намерен надолго лишать библиотеку этого раритета. Что же касается полотна, то тут, боюсь, дело обстоит иначе.
Холмс открыл дорожную сумку, вынул из нее нечто наспех обернутое в газету и принялся разворачивать.
Спунер наклонился, чтобы осмотреть почерневший предмет: некогда это был позолоченный кусок дерева с белой гипсовой грунтовкой. К ней прилегал кусок обугленного холста.
– Сюда, молодой человек, – распорядился голос, донесшийся из этого транспортного средства.
Пройдя по застланному персидскими коврами паркету, Холмс оказался перед ссохшейся фигуркой, которая скрючилась в кресле под клетчатым пледом. Сероватая кожа туго обтягивала лоб Гиддингса, прядь седых волос свисала из-под бархатной шапочки. Однако если вид престарелого ученого и навевал мысли о тихом угасании, это явно не касалось его ярких пронзительных глаз и того ума, который в них светился.
– Шерлок Холмс? Никогда о вас не слышал, сэр! – заявил Гиддингс писклявым голосом.
– А вот я о вас слышал, доктор Гиддингс. Как и все, кто более или менее серьезно занимается историей искусств. Ваши труды в области Северного Возрождения существенно расширили наше понимание творений великих мастеров, которые жили по эту сторону Альп.
– Ха! – фыркнул старик. – Я полагал, что меня давным-давно забыли.
Холмс изобразил потрясение:
– Никоим образом, сэр. Совсем напротив. Кое-какие смелые идеи, которые вы выдвинули в двадцатых – тридцатых годах, теперь принимаются как самоочевидная истина. Что же касается вашей частной коллекции…
– Полагаю, вы пришли посмотреть именно на нее, а не на меня. Так извольте. Но ради этой чести вам придется потрудиться. Толкайте меня. Нам вон в ту дверь.
Холмс взялся за ручки инвалидной коляски и покатил ее в указанном направлении. Они проследовали в расположенную на первом этаже анфиладу из трех комнат с высокими дверями между ними. Когда Холмс увидел, что размещалось в этих комнатах, у него перехватило дыхание. Их стены от пола до потолка покрывали картины и панно. Лишь кое-где проглядывали узкие полоски обоев не больше квадратного дюйма.
– Невероятно, – восхитился мой друг. – Я не был готов к такому пиршеству.
– Это труд всей жизни, молодой человек. Если вы начнете прямо сейчас, то, быть может, соберете столько же годам к восьмидесяти.
Во время неспешной экскурсии по этой частной галерее Гиддингс с нарастающим энтузиазмом и воодушевлением говорил о различных экспонатах. Шерлок Холмс усыпил бдительность старого профессора лестью, перемежаемой уместными замечаниями, и поджидал подходящего момента, чтобы внезапно перейти к тому предмету, который его сюда и привел.
Наконец он произнес:
– Как жаль, что я не смог увидеть Рембрандта, которого вы подарили колледжу. Когда я зашел в церковь, там висела записка, где было сказано, что картина сейчас на реставрации, но до меня дошли слухи…
– Вандалы! – Старик вдруг необыкновенно оживился.
– Правильно ли я понимаю, сэр, что картину украли? – спросил Холмс потрясенно.
– За ней следовало получше следить. Это бесценное полотно, великолепный образчик лучшего периода мастера. А они позволили каким-то хулиганам удрать с ней. И теперь она, видимо, покрывается плесенью в сарае где-нибудь на пустыре. Она погибнет! Навсегда пропадет!
Гиддингса охватил приступ кашля, и он приложил ко рту большой платок в горошек.
– Наверняка вас это очень расстраивает, сэр. Как я понимаю, эта картина Рембрандта была настоящей жемчужиной вашей коллекции.
Старик яростно закивал:
– Да, я частным образом приобрел ее в Гааге четверть века назад. Ее подлинность не вызывает сомнений. Расставаясь с ней, я шел на определенную жертву, но решил, что этот прощальный дар вполне подходит для того, чтобы отметить мою работу в Новом колледже, ведь я отдал этой работе всю жизнь. Возможно, они и не ценили меня по заслугам, но, по крайней мере, им осталось кое-что на память обо мне. Однако теперь…
Гиддингс пожал плечами и, казалось, еще больше съежился в своих покровах.
– А вам не кажется, что это работа профессиональных грабителей? Насколько я понимаю, в мире искусства хватает нечистоплотных господ.
– Исключено, – просипел старик. – Она слишком хорошо известна. Поэтому ее слишком трудно будет продать.
Холмс направил кресло к следующей двери, но остановился: все тело Гиддингса сотряс новый приступ мощного кашля.
– Позвать прислугу? – взволнованно спросил Холмс.
Вместо ответа калека молча кивнул, и мой друг поспешил в библиотеку, где потянул за шнурок колокольчика. Мгновенно появился слуга, который и доставил хозяина обратно в библиотеку. Старик оправился от приступа, но заявил, что слишком устал, и просил Холмса извинить его. Он пригласил молодого студента посетить его завтра, дабы завершить начатую экскурсию. Холмс рассыпался в благодарностях и отбыл.
Следующий визит он нанес мистеру Спунеру в его квартире при Новом колледже. Холмс сообщил преподавателю, что кража его заинтриговала и что, если тот позволит, он хотел бы развить некоторые идеи, пришедшие ему в голову. Он убедил профессора изложить кое-какие подробности, пролив свет на те или иные вопросы, а кроме того, попросил у него рекомендательное письмо к господам Симкинсу и Стритеру. Вооружившись таким образом, на следующий день Холмс поехал в Лондон. Кэбмен высадил его в начале узкого переулка, отходившего от Джермин-стрит. Идя по нему, Холмс заметил вывеску, а за дверью – лестницу, которая привела его на третий этаж, где размещались реставраторы. Мастерская состояла из единственной длинной комнаты, освещенной солнцем, которое проникало внутрь через большие окна-фонари в крыше. По всему помещению были расставлены мольберты и широкие столы; за ними мужчины без пиджаков работали поодиночке и парами над всевозможными старинными картинами. Разыскивая владельцев фирмы, Холмс ухитрился ненадолго привлечь внимание одного из этих тружеников и добиться от него кивка в сторону выгороженной в дальнем конце комнаты каморки.
Дверь в каморку оказалась открытой, и Холмс вошел. Приземистый человек средних лет, который сидел за столом, заваленным бумагами, поднялся ему навстречу. Одет он был, по мнению Холмса, с чрезмерной вычурностью: костюм слишком уж изящного покроя, галстук-бабочка с бриллиантовой булавкой – чересчур яркий.
– Генри Симкинс к вашим услугам, сэр, – представился он. – С кем имею честь?
Холмс передал ему свою визитную карту и письмо Спунера. Он внимательно следил за тем, как отнесется к ним Симкинс. Тот, казалось, на мгновение встревожился, но тут же постарался скрыть свои чувства.
– Что ж, мистер Холмс, присаживайтесь, присаживайтесь, прошу. Попытаюсь вам помочь чем сумею, хотя боюсь, вы совершили эту поездку напрасно, ибо мистер Спунер сам знает все, что известно об этом прискорбном случае.
Холмс смахнул пыль с предложенного кресла и расположился в нем.
– Благодарю, что уделили мне время, мистер Симкинс. Речь идет просто о кое-каких мелочах, которые мистер Спунер просил меня уточнить.
– Что ж, я весь внимание, мистер Холмс.
– Когда ректор и совет Нового колледжа пригласили вас провести реставрацию их картины?
– Пожалуй, примерно в конце августа. Могу сообщить вам точную дату, если вы соблаговолите минутку подождать. – Он развернулся вместе с креслом и подъехал к открытому бюро с выдвижной крышкой, стоявшему у задней стены. Из ящика он извлек пачку бумаг, перевязанных бечевкой, развязал их и стал просматривать. Холмс, любивший точность, подумал, что изыскания займут больше минутки, однако через считаные секунды Симкинс испустил негромкий торжествующий возглас и помахал листком почтовой бумаги с тиснением. – Вот она, мистер Холмс, – объявил он и положил листок на стол перед моим другом.
Холмс быстро проглядел официальное письмо, датированное двадцать пятым августа. В нем господ Симкинса и Стритера приглашали осмотреть произведение Рембрандта “Рождество Господне” с тем, чтобы обсудить возможность его реставрации.
– Очевидно, вы сразу же дали ответ, – предположил Холмс.
– Именно так, мистер Холмс. – Симкинс сверился с карманной записной книжкой. – Мы условились, что я приеду десятого сентября, в среду.
– А раньше вы когда-нибудь выполняли работу для Нового колледжа?
– Нет, сэр, прежде нам никогда не выпадала такая честь.
– Вы знаете, кто вас рекомендовал?
Симкинс откинулся на спинку кресла, сунув большие пальцы в карманы жилета.
– Полагаю, мистер Холмс, это мог быть кто угодно из клиентов, довольных нашими услугами. С гордостью могу сообщить, что о нас известно многим знатокам живописи, смотрителям музеев и наследникам фамильных коллекций. Мы оказывали услуги представителям дворянства и даже аристократии.
– В том числе и лорду Хэнли? – осведомился Холмс.
– Да, так и есть, сэр. Не далее как в прошлом году мы выполнили важный заказ для его светлости.
– А доктору Гиддингсу?
– Ему также, сэр. Доктор Гиддингс – блестящий знаток искусства. Несколько раз он удостаивал нас своими поручениями.
– Вы были знакомы с этой работой Рембрандта до того, как в прошлом месяце посетили Новый колледж?
– Лишь понаслышке, сэр.
– И вы никогда ее раньше не видели? – не без удивления спросил Холмс.
– Никогда.
– А коллекцию доктора Гиддингса вы знаете давно?
– Пожалуй, уже больше двадцати лет.
Холмс несколько мгновений обдумывал эти ценные сведения.
– А каково было ваше впечатление об этой картине, когда вы ее наконец увидели?
Бойкий Симкинс впервые выказал признаки некоторого замешательства.
– Пожалуй, сэр, если говорить откровенно, меня она несколько разочаровала.
– Вы сочли, что это не очень хорошая картина?
Кустистые брови реставратора нахмурились.
– Нет-нет, мистер Холмс, ничего подобного. Мне бы не хотелось, чтобы вы подумали, будто я хоть сколько-нибудь усомнился в качестве самого шедевра. Речь идет лишь о том, что… Видите ли, я помню, как много лет назад обсуждал это произведение с другим моим клиентом, который видел его в Голландии и не жалел похвал его теплым светящимся тонам. Но в Оксфорде я увидел картину, с которой на каком-то этапе ее существования очень дурно обошлись. Ее покрывал толстый слой старого бесцветного лака. А если еще учесть, что в церкви весьма скудное освещение, легко понять, что мне было очень трудно рассмотреть штрихи и детали.
– И вы пришли к выводу, что ее нужно хорошенько очистить и что лишь тогда вы сможете дать заключение, необходимо ли проводить дальнейшую реставрацию.
– Именно так, мистер Холмс. Мы сделали предварительную оценку и запросили определенную сумму за первый этап работы. Разумеется, ректору и совету потребовалось некоторое время, чтобы рассмотреть наше предложение. Они дали ответ, – он снова заглянул в стопку бумаг, вынутых из бюро, – первого октября. Мы договорились, что заберем картину неделю спустя, восьмого числа.
– Но вы этого не сделали?
– Нет. Восьмого утром мы получили телеграмму, где сообщалось, что наш визит в этот день все-таки не совсем удобен, и предлагалось назначить другое число.
– У вас не было причин усомниться в подлинности телеграммы?
– Решительно никаких.
– А скажите, мистер Симкинс, – проговорил Холмс, – скажите мне как человек, хорошо знакомый с миром картин, торговцев и коллекционеров… Как по-вашему, трудно ли сбыть с рук такое знаменитое полотно?
– Пожалуй, очень трудно.
– Но возможно?
Склонив голову набок, Симкинс задумался.
– Конечно, существуют страстные коллекционеры, которые ни перед чем не остановятся, лишь бы заполучить то, чего не могут честно приобрести.
– А существуют ли международные шайки, которые как раз тем и занимаются, что удовлетворяют желания подобных любителей живописи?
– Увы, такие тоже есть, мистер Холмс.
– А вы, случайно, не знаете, как выйти на связь с такой шайкой? – спросил Холмс с обезоруживающей непринужденностью и стал внимательно наблюдать, как на это откликнется собеседник.
От негодования тучный Симкинс словно бы раздался еще сильнее.
– На что вы намекаете, мистер Холмс?
– Всего лишь на то, что к человеку вашей профессии могут время от времени обращаться разного рода сомнительные личности – возможно, требующие изготовить убедительную подделку или подтвердить ложную атрибуцию. Я уверен, что “Симкинс и Стритер” никогда не стали бы сознательно иметь дело с такими негодяями, но меня бы удивило, если бы вы не сумели опознать некоторых из них.
– Мы знаем, от кого следует держаться подальше, если вы это имеете в виду, мой юный господин, – признался Симкинс, еще не вполне сменив гнев на милость.
– Только это, и ничего больше, – с улыбкой подтвердил Холмс. – Простите, но вы, возможно, смогли бы назвать мне имена некоторых злодеев? – Собеседник упрямо покачал головой, и Холмс продолжал: – Понимаете, кто-то намеренно ввел вас в заблуждение, а потом выдал себя и своих сообщников за представителей “Симкинса и Стритера”. И этот кто-то действовал весьма профессионально. Ergo[14], я делаю вывод, что он не новичок в деле похищения и продажи предметов искусства.
– Что ж, сэр, если вы так ставите вопрос… Есть, есть несколько человек, которые заслуживают того, чтобы их деяния хорошенько расследовали. Полиция могла бы допросить их – и не только допросить. Нет-нет, не то чтобы я выдвигал какие-то обвинения… – Он отыскал чистый клочок среди россыпи бумаг и бумажек, усеивавших его стол подобно конфетти, и, взяв с подставки перо, написал три имени. – Что ж, мистер Холмс, надеюсь, эти имена помогут вернуть “Рождество” в Новый колледж, хотя, боюсь, оно теперь на много-много лет исчезло из виду.
* * *
На обратном пути Шерлок Холмс старался в точности припомнить все сведения, имеющие отношение к делу, которое он взялся расследовать. И все приводило его к одному странному, но неизбежному выводу. Однако можно ли найти доказательства? Он твердо решил отыскать их, если это вообще в человеческих силах.Руководствуясь этим намерением, он уже после того, как сгустилась тьма, покинул Гринвилл в теннисных туфлях, старых брюках и рубашке, имея при себе фонарь и экземпляр “Таймс”. Он отсутствовал два часа и возвратился победителем. Ему оставалось нанести еще один визит, но для этого следовало дождаться завтрашнего вечера.
Часы на колокольне гринвиллской церкви били шесть, когда Холмс пешком отправился в Магдален-колледж, расположенный неподалеку. Подойдя к квартире Хью Маунтси, он обнаружил, что входная дверь не заперта, а изнутри доносятся голоса. Он дерзко постучал, и дверь открыл рыжеволосый молодой человек весьма беспутного вида, во фраке и с бокалом шампанского.
– Да? – томно произнес он.
Холмс протянул ему свою визитную карточку. Тот взял ее и придирчиво рассмотрел.
– Скажи-ка, Хьюффи, – обратился он к кому-то в глубине квартиры, – мы знаем человека по имени Шерлок Холмс? – Это имя он произнес не без веселого удивления.
– Нет. Пускай уходит, – донесся ответ.
– Убирайтесь-ка, любезный, – проговорил рыжий, возвращая карточку Холмсу.
Но прежде чем дверь закрылась, Холмс вручил ему конверт:
– Пожалуйста, передайте мистеру Маунтси.
Он встал на лестничной площадке и начал мысленно считать. Когда он добрался до тридцати двух, все тот же страж снова открыл дверь.
– Мистер Маунтси говорит, что вам лучше войти, – объявил он.
– Я полагал, что он так и скажет, – признался Холмс.
Он вошел в роскошно обставленную комнату. В одном ее конце виднелся стол, накрытый на четверых; сверкали столовое серебро, хрусталь, крахмальная скатерть. Вокруг горящего камина стояли кресла, в одном из которых раскинулся хозяин квартиры – достопочтенный Хью Маунтси, темноволосый молодой человек, долговязый и фатоватый. Он держал письмо Холмса за уголок, между большим и указательным пальцами.
– Зачем вы принесли мне эту чепуху? – требовательно осведомился он.
Глядя на аристократа сверху вниз, Холмс вспомнил уничижительные высказывания церковного сторожа Нового колледжа о некоторых вырожденцах, представляющих высшее сословие.
– Будь это чепуха, вы едва ли пригласили бы меня войти, – заметил он.
– Какого черта, кто вы такой? – фыркнул Маунтси.
– В данном случае важно лишь то, что я знаю правду о Рембрандте из Нового колледжа. Помимо всего прочего, я выяснил и вашу роль во всем этом деле.
Спутник Маунтси пересек комнату и схватил Холмса за рукав.
– Может быть, мне научить этого молодчика себя вести, Хьюффи? – спросил он. В следующий миг он уже лежал навзничь, прижимая ладонь к носу, из которого сочилась кровь.
Холмс потер костяшки правой руки.
– Уверяю вас, мне совершенно незачем осложнять вам жизнь. Мне хочется лишь прояснить эту утомительную историю с пропавшей картиной, тогда я смогу спокойно вернуться к своим ученым занятиям. Если вы окажете мне любезность и ответите на несколько вопросов, я тотчас же уйду.
– И как вы намерены поступить с этими сведениями?
– Я изложу руководителям Нового колледжа то, что достойно их внимания.
– Меня это никоим образом не устраивает. Я не собираюсь выдавать друзей.
– Видимо, “друзьями” вы называете тех, кто в ответе за эскапады в Ориеле, Мертоне и здесь, в Магдалине.
Маунтси кивнул.
– Не думаю, что мне так уж необходимо раскрывать кому-то их личность.
Несколько секунд темноволосый юноша смотрел на Холмса. Затем его губы медленно расплылись в улыбке. Он скомкал письмо, которое до сих пор держал в руке, и бросил его в огонь.
– Нет, мистер Холмс, вы – никто, и я намерен послать вас ко всем чертям. Сообщайте господам из Нового колледжа что хотите. У вас нет улик. И если вам придется померяться силами с теми из нас, кто чего-то стоит в этой жизни, вполне очевидно, кто проиграет, не так ли?
Он махнул в сторону двери, и его приятель открыл и придержал для визитера створку.
Но Холмс и не думал отступать.
– Однако в деле замешаны не только вы и ваши друзья, верно? В нем участвует и ваш отец, и его подручные.
Маунтси эти слова явно застали врасплох.
– Откуда вы знаете… – выпалил он, вскакивая.
Холмс достал из кармана листок бумаги и карандаш, написал несколько слов и протянул бумажку достопочтенному Хью.
– Проклятье! – Маунтси снова опустился в кресло.
– Так насчет моих вопросов, сэр… – проговорил Холмс.
* * *
На следующее утро в начале двенадцатого Шерлок Холмс явился к дверям мистера Спунера: тот как раз возвращался с лекций.Профессор подошел поближе, глядя на него сквозь толстые стекла очков.
– А-а, мистер Гринвилл из Холмса, верно? Входите, сэр. Входите. Садитесь, прошу вас. Думаю, у окна вам будет удобнее всего.
Холмс расположился на подушках в оконной амбразуре.
– Я пришел сообщить вам об успешном завершении расследования, – провозгласил он. – Похищение картины из церкви, – добавил он, видя, что Спунер непонимающе смотрит в пространство.
– Ах да. Прекрасно. – На бледном лице профессора появилась улыбка. – Итак, вы обнаружили, кто виноват. Это был Рембрандт?
– Нет, сэр. – Холмс уже усвоил, что, дабы не завязнуть в бесконечных отступлениях, в которые то и дело норовит пуститься Спунер, следует всякий раз привлекать его внимание к одному лишь предмету – тому, о котором идет речь в данную секунду. – Возможно, будет лучше, если я по порядку и с самого начала изложу события, которые привели к пропаже картины, в их последовательности.
– Отличная мысль, молодой человек. Сыграйте роль древнегреческого хора, излагайте суть. И как можно яснее.
Холмс начал свой рассказ, ускоряя его, как только аудитория, казалось, хотела задать вопрос или иным образом прервать повествование.
– Прежде всего должен заметить, что ваши оценки характера доктора Гиддингса чересчур великодушны и небеспристрастны. Боюсь, председатель совета колледжа пришел в ярость, когда его обошли на выборах ректора. Вот почему он подарил Новому колледжу эту картину.
– Но ведь…
Холмс продолжил, едва переведя дух:
– Он считал, что таким образом отомстит. Видите ли, картина – подделка, а еще вероятнее – работа какого-то малозначительного художника, которую лишь слегка подправили. Я понял это из беседы с мистером Симкинсом. Он был озадачен, ознакомившись с этой картиной: один из его клиентов видел ее примерно в то время, когда Гиддингс ее купил. По словам этого клиента, картина сияла “теплыми светящимися тонами”. Но сам Симкинс, рассматривая ее в церкви при колледже, обнаружил, что ее, судя по всему, затемнили старинным лаком. Так поступить с картиной мог только Гиддингс. И лишь по одной причине: уже добавив полотно к своей коллекции, он осознал, что это не работа прославленного голландца. Признать, что его обманули, для него было бы унизительно, вот он и распорядился, чтобы картину покрыли лаком, и стал ждать удобного случая, чтобы от нее избавиться. Отличный случай представился, когда ему не позволили занять пост ректора. Теперь он мог одним выстрелом убить двух зайцев – больше не смущаться из-за того, что в его собрании хранится фальшивый Рембрандт, и при этом подложить свинью коллегам по учебному заведению. Гиддингс знал, что рано или поздно картину очистят и тогда он, уже пребывающий на том свете, будет отмщен.
Но вдруг через много лет после того, как он задвинул эту историю на задворки собственной памяти, он с тревогой узнает, что совет колледжа решил отдать этого Рембрандта на реставрацию. Он понимает: “Симкинс и Стритер” непременно откроют правду. А тогда и его глупость при покупке картины, и его план отмщения раскроются. Что же делать, чтобы не омрачить последние дни своей жизни этим двойным позором? Ему способна помочь лишь пропажа картины, но в одиночку ему не провернуть всю операцию – нужны помощники. Тут-то он и вспомнил о своем друге и коллеге-собирателе – лорде Хэнли.
– Лорд Хэнли? Господи помилуй, но ради чего этот почтенный и знатный джентльмен стал бы ввязываться в столь постыдную авантюру?
– Должен вам признаться, меня тоже это озадачило. В конце концов мне удалось добиться правды от его сына, мистера Маунтси.
– Этот молодой человек – сущий негодяй.
– Похоже что так, сэр. – Холмс торопливо продолжал: – Судя по всему, два коллекционера не только обладают общими интересами: лорд Хэнли многим обязан доктору Гиддингсу. Несколько лет назад мошенник-торговец пытался вовлечь его светлость в весьма крупную аферу, связанную с подделкой предметов искусства. Если бы сомнительный делец преуспел, разразился бы чудовищный скандал. Пролить свет на деяния шайки, стоявшей за этим преступным замыслом, удалось во многом благодаря Гиддингсу. Репутация лорда Хэнли была спасена, и теперь он чувствовал себя в долгу перед Гиддингсом. Два старых друга подготовили похищение вместе. Посредством своих давних связей в колледже Гиддингс разузнал, когда “Симкинс и Стритер” должны забрать полотно. Затем лорд Хэнли устроил отправку фальшивой телеграммы с просьбой перенести их визит. Один из его сомнительных знакомых сыграл роль представителя реставрационной фирмы. И все же кому-нибудь из колледжа могло показаться подозрительным, что картину уносят: на этот случай он устроил так, чтобы всю работу проделали под покровом темноты, когда в церкви почти наверняка никого не будет.
– А другие кражи?
– Удачное стечение обстоятельств. Оно позволило заговорщикам половить рыбку в мутной воде. Сын лорда Хэнли участвовал в деятельности довольно глупого общества, чьей целью было подстроить ряд еще более дерзких “розыгрышей”, как они сами их именуют. Проделки в Ориеле и Мертоне осуществили другие члены этого клуба, а солнечные часы со стены Магдален-колледжа снял Маунтси с приятелями. Похоже, лорд Хэнли знал об этих проказах и, будучи чрезмерно снисходительным отцом, не склонен был воспринимать их всерьез. Вот он и подговорил сына затеять скандал, который вспыхнул в начале этого семестра. Маунтси с дружками застали за осмотром церкви, власти колледжа связали этот случай с предыдущими их проделками, и подозрения только укрепились, когда картина пропала. Но, разумеется, никто не сумел бы доказать, что Маунтси участвовал в этой краже, так что он, можно сказать, оставался в безопасности.
Спунер нахмурился, усиленно размышляя.
– Но кто же украл Рэдклиффа из инкунабулы?
– Убежден, что книгу из библиотеки унес сам Гиддингс. Видите ли, Маунтси поклялся мне, что ничего об этом не знает. А такой уважаемый и дряхлый ученый, как доктор Гиддингс, конечно же считался выше всяких подозрений, так что он мог с легкостью вывезти это сокровище под пледом своего инвалидного кресла, а взамен оставить копию.
– Значит, книга и картина сейчас спокойно лежат дома у доктора Гиддингса?
– Книга – да. Уверен, доктор Гиддингс не стал бы причинять ей вред, к тому же он, думаю, не намерен надолго лишать библиотеку этого раритета. Что же касается полотна, то тут, боюсь, дело обстоит иначе.
Холмс открыл дорожную сумку, вынул из нее нечто наспех обернутое в газету и принялся разворачивать.
Спунер наклонился, чтобы осмотреть почерневший предмет: некогда это был позолоченный кусок дерева с белой гипсовой грунтовкой. К ней прилегал кусок обугленного холста.