– Прошлой ночью, – объяснил Холмс, – я тайком наведался в сад к доктору Гиддингсу. В углу там имеется кострище, в нем-то я и нашел эту вещь. Угли были еще теплые. Если не ошибаюсь, это все, что осталось от нашего поддельного Рембрандта, – и, возможно, оно и к лучшему.
– Но почему вы решили искать именно там?
– Когда накануне я посетил доктора Гиддингса, его явно обеспокоил мой интерес к этому Рембрандту. Он пытался убедить меня, что кража – всего лишь студенческая шутка, а потом внезапно оборвал мой визит приступом кашля, показавшимся мне довольно-таки театральным. Думаю, таким путем он рассчитывал помешать мне заглянуть в комнату, где в тот момент находилась пресловутая картина. Я посчитал, что после пережитого испуга он захочет поскорее избавиться от улики. И конечно, сделает это самым простым способом.
Спунер снял очки и тщательно протер стекла.
– Мистер Холмс, – произнес он, – вы весьма способный юноша. Предсказываю: вы далеко пойдете. Нельзя ли попросить вас изложить на бумаге то, что вы мне только что сообщили? Я знаю, мои коллеги пожелают ознакомиться с этим как можно внимательнее.
– Я ожидал такой просьбы, – откликнулся мой друг, передавая собеседнику запечатанный конверт.
– Как мудро, мистер Холмс, как мудро. Наш колледж перед вами в долгу. Несомненно, мы с вами еще свяжемся. А пока я могу только лично признать мою самую глубокую выразительность.
Он сердечно пожал Холмсу руку и проводил его до двери.
Но все это относится к будущему. Одним из более непосредственных результатов стало полученное Холмсом несколько дней спустя неожиданное приглашение отобедать с главой Гринвилл-колледжа. К назначенному времени мой друг явился к нему на квартиру, ожидая, что окажется там в числе множества других лиц. Однако за столом оказался лишь еще один гость – ректор Нового колледжа. Едва они приступили к трапезе, как глава колледжа заговорил о недавних расследованиях Холмса. Члены совета Нового колледжа весьма признательны ему за прояснение всех обстоятельств, однако желают, чтобы никакие сведения, им полученные, не распространялись дальше. Учитывая создавшееся положение, он уверен, что Холмс понимает: сохранение этого дела в совершеннейшей тайне будет условием его дальнейшего пребывания в Оксфорде.
Холмс заверил профессоров, что даже и не думал о разглашении чьих-либо секретов. Однако он поинтересовался, что случится с теми, кто участвовал в серии проделок, главной из которых стало похищение той самой картины.
Ректор ответил:
– Любые действия, которые мы могли бы предпринять, лишь обеспокоили бы некоторых важных особ. Мы считаем, что при сложившихся обстоятельствах лучше всего опустить завесу тайны надо всем, что произошло.
Холмса поразил этот ответ.
– Прошу прощения, сэр, правильно ли я вас понял? Вы хотите сказать, что истина значит очень мало по сравнению с чьей-то репутацией?
– Возможно, это слишком сильно сказано, – заметил глава колледжа.
– Но вполне точно. Кража, подделка и обман останутся безнаказанными, даже незамеченными, ибо мы не вправе осложнять жизнь нашей знати. Мне странно слышать, что такую философию поддерживают столь достойные ученые. Боюсь, господа, подобную точку зрения я не приму никогда.
Разговор быстро перевели на другую тему, однако, вернувшись к себе по завершении трапезы, Шерлок Холмс тотчас же написал письмо, в котором объявлял, что прекращает занятия в колледже и навсегда покидает его.
Питер Тремейн
– Но почему вы решили искать именно там?
– Когда накануне я посетил доктора Гиддингса, его явно обеспокоил мой интерес к этому Рембрандту. Он пытался убедить меня, что кража – всего лишь студенческая шутка, а потом внезапно оборвал мой визит приступом кашля, показавшимся мне довольно-таки театральным. Думаю, таким путем он рассчитывал помешать мне заглянуть в комнату, где в тот момент находилась пресловутая картина. Я посчитал, что после пережитого испуга он захочет поскорее избавиться от улики. И конечно, сделает это самым простым способом.
Спунер снял очки и тщательно протер стекла.
– Мистер Холмс, – произнес он, – вы весьма способный юноша. Предсказываю: вы далеко пойдете. Нельзя ли попросить вас изложить на бумаге то, что вы мне только что сообщили? Я знаю, мои коллеги пожелают ознакомиться с этим как можно внимательнее.
– Я ожидал такой просьбы, – откликнулся мой друг, передавая собеседнику запечатанный конверт.
– Как мудро, мистер Холмс, как мудро. Наш колледж перед вами в долгу. Несомненно, мы с вами еще свяжемся. А пока я могу только лично признать мою самую глубокую выразительность.
Он сердечно пожал Холмсу руку и проводил его до двери.
* * *
Все ближайшие дни Холмс размышлял об огромной радости и удовлетворении, доставленных ему этим небольшим изысканием. В то время он даже не подозревал, что его призвание лежит в области расследования преступлений, однако, как он сам мне позже сознался, утомительная история с голландским “Рождеством”, несомненно, стала тем делом, которое открыло перед ним новые возможности.Но все это относится к будущему. Одним из более непосредственных результатов стало полученное Холмсом несколько дней спустя неожиданное приглашение отобедать с главой Гринвилл-колледжа. К назначенному времени мой друг явился к нему на квартиру, ожидая, что окажется там в числе множества других лиц. Однако за столом оказался лишь еще один гость – ректор Нового колледжа. Едва они приступили к трапезе, как глава колледжа заговорил о недавних расследованиях Холмса. Члены совета Нового колледжа весьма признательны ему за прояснение всех обстоятельств, однако желают, чтобы никакие сведения, им полученные, не распространялись дальше. Учитывая создавшееся положение, он уверен, что Холмс понимает: сохранение этого дела в совершеннейшей тайне будет условием его дальнейшего пребывания в Оксфорде.
Холмс заверил профессоров, что даже и не думал о разглашении чьих-либо секретов. Однако он поинтересовался, что случится с теми, кто участвовал в серии проделок, главной из которых стало похищение той самой картины.
Ректор ответил:
– Любые действия, которые мы могли бы предпринять, лишь обеспокоили бы некоторых важных особ. Мы считаем, что при сложившихся обстоятельствах лучше всего опустить завесу тайны надо всем, что произошло.
Холмса поразил этот ответ.
– Прошу прощения, сэр, правильно ли я вас понял? Вы хотите сказать, что истина значит очень мало по сравнению с чьей-то репутацией?
– Возможно, это слишком сильно сказано, – заметил глава колледжа.
– Но вполне точно. Кража, подделка и обман останутся безнаказанными, даже незамеченными, ибо мы не вправе осложнять жизнь нашей знати. Мне странно слышать, что такую философию поддерживают столь достойные ученые. Боюсь, господа, подобную точку зрения я не приму никогда.
Разговор быстро перевели на другую тему, однако, вернувшись к себе по завершении трапезы, Шерлок Холмс тотчас же написал письмо, в котором объявлял, что прекращает занятия в колледже и навсегда покидает его.
Питер Тремейн
Скандальное происшествие в клубе “Килдейр-стрит”
В своих рассказах о приключениях мистера Шерлока Холмса, прославленного детектива-консультанта, я всегда стремился проявлять известную сдержанность. В разное время Холмс доверительно поведал мне множество фактов личного и профессионального свойства, и среди них немало таких, которые я не счел нужным записывать для последующих поколений, причем, должен признаться, по большей части по просьбе самого Холмса. И в самом деле, среди личных бумаг Холмса я уже давно заметил ряд aide-mémoires[15], которые могли бы в несколько раз увеличить объем моих черновых записей, посвященных его расследованиям. Многим известно, что я не отказывал себе в удовольствии отвлекаться на занятия литературой, но редко упоминают о том, что и сам Холмс обладал писательским даром, порукой чему более двух десятков его трудов в самых разных областях, от “Практического пособия по пчеловодству” до трактата под названием “Книга жизни. Наука наблюдения и дедукции”. Однако Холмс, насколько я знаю, взял за правило никогда не писать о своих расследованиях как таковых.
Поэтому для меня стало некоторой неожиданностью, когда в один прекрасный день, весной 1894 года, после истории, которую я назвал “Пустой дом”, я получил от Холмса небольшую пачку рукописных листков, снабженных предуведомлением, гласящим, что, прочитав их, я более полно представлю себе роль Холмса в судьбе человека, ответственного за смерть сына лорда Мэйнуса[16]. Разумеется, Холмс не желал обнародовать эти подробности. Впоследствии я попросил у него разрешения на их публикацию после его смерти. Пока же я снабдил упомянутые бумаги этим кратким предисловием и передал то и другое в руки моих банкиров и душеприказчиков с указанием, что их дозволяется предать гласности лишь спустя сто лет.
В связи с этим можно раскрыть еще одно деликатное обстоятельство, о котором я всегда избегал говорить, памятуя о предрассудках, присущих нашей эпохе. Шерлок Холмс принадлежит к семейству Холмс, с давних пор проживавшему в ирландском Голуэе. Подобно своему старшему брату Майкрофту, он окончил дублинский Тринити-колледж, где его ближайшим товарищем был поэт Оскар Фингал О’Флаэрти Уиллс Уайльд, ныне, когда я пишу эти строки, томящийся в Редингской тюрьме. Это и есть основная причина, по которой я долгое время скрывал сведения о прошлом Холмса, ибо они не послужили бы никакой полезной цели: напротив, подобное открытие, будучи неверно истолковано, могло бы породить вспышку слепого изуверства и нетерпимости. Многие достойные люди, имевшие сходное прошлое и отваживавшиеся на такое признание, вдруг обнаруживали, что их начинают сторониться – или даже что деловое предприятие, которым они занимаются, наутро терпит крах.
Впрочем, это открытие едва ли удивит проницательных читателей, внимательно следящих за приключениями Холмса. По поводу его происхождения уже и без того высказано немало догадок. Подобное прошлое и у злейшего из его врагов – Мориарти. Многим известно, что семейство Мориарти родом из ирландского графства Керри. Сама их фамилия претерпела англизацию. Любопытно отметить, что исходная ирландская фамилия, О’Мерчирти, означает “искусный мореплаватель”. Некогда Мориарти был профессором математики в Университете королевы в Белфасте. В Ирландии как раз и зародилась неприязнь между Холмсом и Мориарти. Но эта история нас не касается.
Если догадок и недостаточно, всегда можно вспомнить о страсти Холмса к кельтским языкам, в которых он неплохо разбирался. В рассказе “Дьяволова нога” я уже упомянул об исследовании Холмса, озаглавленном “Халдейские корни древнего корнуэльского языка”. Но я не стал сообщать, что этот труд заслужил высокую оценку такого специалиста, как Генри Дженнер, сотрудник Британского музея, величайший из ныне живущих экспертов по корнуэльскому диалекту. Холмсу удалось показать тесную связь между корнуэльской и ирландской глагольной системой.
Семейство Холмс прекрасно знали в Голуэе. В самом деле, ведь именно Роберт Холмс, дядюшка Шерлока Холмса, был знаменитым голуэйским юристом, удостоившимся звания королевского адвоката. Ему ирландцы обязаны созданием системы ирландских национальных школ для бедных слоев населения, ибо он являлся одним из семи членов комиссии герцога Линстерского, действовавшей в 1830–1840-х годах и принесшей Ирландии множество новаторских идей.
Это краткое предисловие доказывает значимость aide-mémoire, переданной мне Холмсом весной 1894 года.
Эту стипендию я завоевал, проводя время за изучением химии и ботаники в дублинском Тринити-колледже. Своими познаниями в области химии я обязан главным образом великому ученому из Тринити – Максвеллу Симпсону, чьи лекции в Медицинской школе Парк-стрит существенно расширили мои представления об органической химии. Симпсон первым синтезировал янтарную кислоту – двухосновную кислоту, получаемую путем сухой перегонки янтаря. Именно благодаря моему выдающемуся соотечественнику я написал диссертацию, которая заслужила похвальные отзывы, достаточные для получения оксфордской стипендии.
Собственно говоря, я стал не единственным представителем Тринити, награжденным в этом году стипендией Оксфорда. Мой друг Уайльд, блестящий знаток Античности (в этой сфере у меня нет решительно никаких способностей), также собирался продолжить там свое образование. Уайльд постоянно бранил меня за увлечение сенсационной литературой и как-то раз посулил, что когда-нибудь он напишет страшную повесть об одном портрете, которая заставит содрогнуться даже меня.
Итак, мой брат Майкрофт, который, как и большинство членов нашего семейства, также был питомцем Тринити, пригласил меня на ланч в клуб “Килдейр-стрит”. Будучи семью годами старше, Майкрофт уже устроился на государственную службу в Дублинском замке, в налоговом департаменте при Главном секретаре по делам Ирландии. Таким образом, он мог себе позволить выплачивать ежегодный взнос в десять фунтов, дававший ему доступ в великолепное здание клуба “Килдейр-стрит”, выстроенное из красного кирпича в готическом стиле.
Клуб этот представлял собой своеобразный центр жизни ирландской властной верхушки. Вероятно, следует уточнить, что это была англо-ирландская элита – потомки семей, которые Англия некогда посылала в Ирландию на усмирение непокорных туземцев. В клуб допускали исключительно представителей самых влиятельных семейств Ирландии. Никаких сторонников гомруля, католиков, диссентеров[17]: никому из них членство в клубе не дозволялось. Впрочем, правило насчет католиков смягчили ради очередного представителя семейства О’Коннор-Дон (прямого потомка последнего верховного короля Ирландии), а также ради некоторых религиозных бунтарей, в том числе – для графов Уэстмитского, Гранардского и Кенмэрского, на протяжении многих лет демонстрировавших безупречную лояльность по отношению к Англии. В стены клуба не допускался ни один армейский офицер чином ниже майора, ни один моряк чином ниже капитан-лейтенанта. Единственными, кому разрешалось бесплатно пользоваться этим заведением, были члены королевского дома, буде они пожелают посетить Ирландию, а также их придворные и сам вице-король.
Майкрофт от души наслаждался этим колониальным великолепием, однако, должен признаться, оно не пришлось мне по вкусу. Меня приняли в это святилище знати лишь как гостя Майкрофта, о котором поговаривали, что он как конфидент Главного секретаря имеет возможность докладывать непосредственно вице-королю. Я согласился прийти лишь потому, что Майкрофт желал отпраздновать мою стипендию и по-братски проводить меня в Оксфорд. Что ж, я не хотел его расстраивать.
Обеденная зала выглядела поистине роскошно. Клуб славился самым изобильным столом в Дублине.
Сумрачный официант, похожий больше на служащего похоронного бюро, провел нас по богато обставленной зале к столу у эркера с видом на парк Святого Стефана: клуб стоял на углу Килдейр-стрит, совсем рядом с парком.
– Аперитив, господа? – осведомился официант замогильным голосом.
Майкрофт, воспользовавшись случаем, сообщил мне, что в подвалах клуба имеются превосходные вина, особо отметив запасы шампанского. Я ответил, что, как мне кажется, я вполне удовлетворюсь бокалом хереса, и выбрал “пало кортадо”, тогда как Майкрофт, проявив известную экстравагантность, потребовал, чтобы ему принесли бутылочку “диаман блё”.
Кроме того, он настоял на дюжине устриц, которые, как я заметил, стоили по целому шиллингу за дюжину и наверняка ежедневно прибывали из собственного устричного садка клуба, расположенного близ Голуэя. Я остановил свой выбор на pâté de foie gras[18], а кроме того, мы оба решили не отказать себе в удовольствии отведать бифштекс с бутылкой бордо – густого красного “сент-эстеф” из шато Маккарти.
По правде говоря, Майкрофта скорее стоило бы назвать не гурманом, а просто любителем вкусно поесть. Из-за лени его крупное туловище отличалось некоторой корпулентностью. Однако у него был фамильный холмсовский лоб, твердая складка губ, живые, глубоко посаженные, отливающие сталью серые глаза. Он обладал проницательным умом и за шахматной доской превращался в грозного противника.
Мы сделали заказ, удобно расположились за столом, и я получил возможность понаблюдать за нашими сотрапезниками.
Среди них мое внимание тотчас же привлек темноволосый человек, который, без всякого сомнения, в молодости мог похвастаться немалой привлекательностью. Теперь ему было, похоже, около тридцати пяти, и его обрюзгшее лицо несло на себе печать распущенности и вырождения. В нем чувствовалась военная выправка, различимая, даже когда он, ссутулившись за своим столом, поглощал вино – боюсь, слишком жадно. Умный лоб плохо сочетался с чувственным подбородком. Я разглядел его жесткие голубые глаза, набрякшие циничные веки, а также отметил его агрессивную манеру держаться, видимую и сейчас, когда он отдыхал. Одет он был безупречно – под элегантным темным пиджаком виднелся галстук с бриллиантовой булавкой, а подобные вкусы требуют немалых затрат.
Его спутник, похоже, меньше, нежели он, находился во власти винных паров и в завершение ланча предпочел кофе. Этот человек был высоким и худощавым, с куполообразным белым лбом и глубоко посаженными глазами. Пожалуй, эти двое могли быть ровесниками. Чисто выбритый и бледный, выглядел он несколько аскетически. Большего контраста между двумя людьми я не мог и вообразить.
Тот, что походил на ученого, весьма серьезно что-то говорил, а его армейского вида сотрапезник время от времени кивал, словно испытывая неудовольствие оттого, что вынужден отвлекаться от созерцания своего бокала с вином. Я заметил, что у его собеседника сутулые плечи, а лицо несколько выдается вперед. Головой он забавно поводил из стороны в сторону, точно какая-то рептилия.
– Майкрофт, – спросил я некоторое время спустя, – что это за любопытная парочка?
Майкрофт проследил за моим взглядом.
– Думаю, ты мог бы знать одного из них, если учесть, что ты увлекаешься наукой и прочим в том же роде.
Я ничем не выдал своего нетерпения.
– Нет, я его не знаю. Иначе я бы не спрашивал.
– Тот, что постарше, – профессор Мориарти.
Интерес мой усилился.
– Мориарти из Университета королевы, что в Белфасте? – тотчас спросил я.
– Тот самый профессор Мориарти, – чопорно подтвердил Майкрофт.
Что ж, о Мориарти я, по крайней мере, слышал: он преподавал математику в Университете королевы и написал “Астероидную динамику”, взмывавшую на такие высоты чистой математики, что никто среди научных журналистов и помыслить не мог о том, чтобы ее критиковать.
– А тот обожатель алкоголя? – не отставал я. – Кто он?
Майкрофт отнесся к моему замечанию неодобрительно.
– Черт побери, Шерлок, где еще мужчина может предаться своему пороку, как не в надежном укрытии своего клуба?
– У него есть порок, который ему не очень-то удается скрывать, – парировал я. – Это его непомерное мужское тщеславие. Черный цвет его шевелюры – не натуральный. Он красит волосы. Но ты не ответил мне, Майкрофт. Как его имя?
– Полковник Себастьян Моран.
– Никогда о нем не слышал.
– Он из коннахтских Моранов.
– Католическое семейство?
О’Морейн (вот правильная ирландская форма этой фамилии) означает “великий”. Это известный якобитский клан Коннахта.
– Едва ли, – бросил Майкрофт. – Его ветвь перешла в англиканскую веру после победы Вильгельма[19]. Отец Себастьяна Морана – сэр Огастес Моран, кавалер ордена Бани третьей степени, некогда – британский посол в Персии. А Моран-младший окончил и Итон, и Оксфорд. Фамильные земли у них возле Дерринакли, но я склонен думать, что, вступив в права наследства, полковник проиграл все в карты. Не будучи богатым молодым человеком, он все же сумел купить себе офицерский патент в наших индийских частях. Служил он в Первом саперном бангалорском полку[20]. Почти вся его военная карьера прошла в Индии. Насколько мне известно, он заслужил славу неплохого охотника на крупную дичь. Если ты обратил внимание при входе, здесь в комнате отдыха висит шкура бенгальского тигра: это один из трофеев полковника. Рассказывают, что он ранил зверя, а потом долго полз за ним по высохшему руслу реки. Тут нужна железная выдержка.
Я нахмурился.
– Выдержка, тщеславие и пристрастие к выпивке и картам иногда образуют незавидное сочетание. Занятная пара.
– О чем ты?
– Профессор математики и беспутный армейский офицер. Что между ними может быть общего?
Я позволил себе еще поразмыслить над этой загадкой, но лишь недолго. Даже в столь юном возрасте я уже сделал для себя вывод: пока у тебя нет фактов, бессмысленно тратить время на предположения.
Мои глаза обратились на прочих сидевших в зале. Некоторых я знал в лицо, а кое с кем меня когда-то познакомил Майкрофт. Среди едоков присутствовал и лорд Риз, установивший в своем замке Бирр самый большой отражательный телескоп в мире. Кроме того, здесь оказался сильно пьющий виконт Массерен-Феррар и столь же невоздержанный лорд Кронмелл. За другим столом громко веселились и благодушно спорили четверо молодых людей. Я без труда узнал братьев Бересфорд из Керрагмора, в том числе старшего – маркиза Уотерфордского.
В конце концов я остановил взгляд на угловом столе, за которым сидел пожилой седовласый человек с круглым красным лицом. Он был прекрасно одет, и официанты, словно покорные мотыльки, то и дело порхали у его локтя, выслушивая приказы. Он явно принадлежал к числу значительных лиц.
Я спросил у Майкрофта, кто это.
– Герцог Клонкерийский и Страффанский, – ответил он.
Итак, рядом с нами находился один из наиболее знатных пэров Ирландии. Я повернулся, чтобы получше рассмотреть его светлость, чьи предки некогда управляли Ирландией. Поговаривали, что хватило бы одного слова деда герцога, чтобы склонить в его пользу голосование в старом ирландском парламенте – еще до англо-ирландской унии. Я беззастенчиво изучал его, и тут герцог выбрался из кресла. Ему было, по-видимому, семьдесят с лишним. Невысокий, приземистый человечек, однако уделяющий своей наружности самое пристальное внимание: усы аккуратно подстрижены, а волосы тщательно расчесаны, каждая серебристая прядка на своем месте.
Он извлек небольшой несессер из лакированной кожи, не более двенадцати дюймов длиной, шести высотой и четырех толщиной. На несессере имелся серебряный герб, и я решил, что это герб семейства Клонкери.
Крепко сжимая эту кожаную сумку, герцог направился к двери. Тут я увидел, как профессор Мориарти отодвигает свое кресло от стола и встает. Обменявшись несколькими резкими словами со своим сотрапезником – полковником Мораном, – он развернулся и быстро прошагал к выходу, чуть не столкнувшись в дверном проеме с престарелым герцогом. В самое последнее мгновение, когда столкновение казалось неизбежным, профессор замер и позволил его светлости выйти первым.
– Между профессором и его спутником произошла ссора, – вслух заметил я. – Интересно, из-за чего?
Майкрофт глянул на меня с большим неудовольствием:
– Вечно ты норовишь сунуть нос в чужие дела, Шерлок. Мне-то казалось, тебе есть о чем подумать, если вспомнить, что тебя ждет учеба в Оксфорде.
Уже тогда я любил наблюдать за поведением окружающих. Без малейшего стыда отмечаю, что и в тот день я старался проникнуть в жизнь тех, кто сидел в зале.
Я снова обратил внимание на полковника, который с недовольным видом сидел над своим бокалом. Подлетевший официант что-то предложил ему, но Моран, развернувшись, сердито огрызнулся, указывая на опустевшую бутылку, и официант ретировался. Полковник встал, методично почистил рукава пиджака и решительным шагом вышел из залы. Я подумал, что он непременно вернется, поскольку свой бокал он оставил недопитым. Разумеется, вскоре появился официант с небольшой бутылкой вина, заранее открытой. Он поместил ее возле прибора полковника. Сам полковник, очевидно удалявшийся совершить некие водные процедуры, пришел минут через пятнадцать и вновь уселся за стол. Похоже, настроение у него улучшилось: он ухмылялся себе под нос.
Отвлекшись, я не сразу заметил, что брат читает мне нотацию:
– Я тебя знаю, Шерлок. Ты чрезвычайно ленив и недисциплинирован. Если предмет тебя не занимает, ты его попросту игнорируешь. Удивительно, как ты вообще сумел добиться этой стипендии. Я даже не ожидал, что ты получишь диплом.
С усмешкой я повернулся к нему:
– Хоть мы с тобой и братья, Майкрофт, это еще не значит, что у нас одинаковые интересы. Ты слишком уж любишь хорошую еду и вино. Ты потворствуешь себе, Майкрофт, и твоя физическая леность скоро вынудит твое тело взбунтоваться.
Все это я высказал не без самодовольства, поскольку за время учебы в Тринити несколько раз становился чемпионом по фехтованию и боксу, к тому же считалось, что я сносно владею не только шпагой, но и рапирой.
– Однако тебе следует задуматься о том, чем ты намерен заняться в жизни, Шерлок. Члены нашего семейства всегда состояли на государственной службе или же посвящали себя юриспруденции и науке. Боюсь, тебе в этом не преуспеть, так как ты слишком легко отвлекаешься на мелочи…
– Но мелочи в жизни очень важны… – начал я.
В этот миг наш разговор прервался: у входа в обеденную залу возникло какое-то замешательство.
Вошел бледный официант и торопливо проследовал к тому месту, где сидел старый герцог Клонкерийский и Страффанский. Я с веселым недоумением глядел, как он сначала внимательно осмотрел стол, затем окружавшие его кресла, а потом (я никогда такого прежде не видел) бедняга в буквальном смысле опустился на колени и обследовал пространство под столом. Его мертвенно-бледное лицо слегка окрасилось от усилий, когда он выбрался из-под стола и заспешил к двери, где уже стоял с озадаченным видом только что появившийся метрдотель.
Они обменялись выразительными покачиваниями головой и пожатиями плеч. Метрдотель вышел.
Когда официант, проводивший розыски, проходил мимо нашего стола, я окликнул его – несмотря на явное неодобрение Майкрофта.
– Его светлость что-то не туда положил? – осведомился я.
Официант, тот самый, что проводил нас к нашему столу, когда мы вошли, обратил на меня скорбный взор, в котором мелькнуло подозрение.
– Именно так, сэр. Как вы узнали?
– Я заметил, что вы искали на столе и под столом, из-за которого он недавно поднялся. Из этого следует, что он не находит какую-то вещь, которая была при нем, когда он сидел за столом.
Служитель опустил глаза, сраженный моей логикой.
– Что он потерял? – не унимался я.
– Свой туалетный набор, сэр.
Майкрофт издал довольно громкий смешок:
– Туалетный набор? Чего ради человеку приносить туалетный набор в обеденную залу?
Официант повернулся к Майкрофту:
– Его светлость – чрезвычайно аккуратная и эксцентричная личность, мистер Холмс. – Очевидно, он знал Майкрофта в лицо. – Он всегда носит с собой этот набор.
– Дорогая вещь? – рискнул поинтересоваться я.
– Не совсем так, сэр. Во всяком случае, не в финансовом отношении.
– Значит, для герцога она имеет большую сентиментальную ценность? – предположил я.
– Ее подарил король Вильгельм одному из предков его светлости в качестве своего рода личного памятного предмета. Этот предок спас жизнь королю во время битвы при Бойне[21]. Что ж, господа, если вы не видели эту вещь…
Поэтому для меня стало некоторой неожиданностью, когда в один прекрасный день, весной 1894 года, после истории, которую я назвал “Пустой дом”, я получил от Холмса небольшую пачку рукописных листков, снабженных предуведомлением, гласящим, что, прочитав их, я более полно представлю себе роль Холмса в судьбе человека, ответственного за смерть сына лорда Мэйнуса[16]. Разумеется, Холмс не желал обнародовать эти подробности. Впоследствии я попросил у него разрешения на их публикацию после его смерти. Пока же я снабдил упомянутые бумаги этим кратким предисловием и передал то и другое в руки моих банкиров и душеприказчиков с указанием, что их дозволяется предать гласности лишь спустя сто лет.
В связи с этим можно раскрыть еще одно деликатное обстоятельство, о котором я всегда избегал говорить, памятуя о предрассудках, присущих нашей эпохе. Шерлок Холмс принадлежит к семейству Холмс, с давних пор проживавшему в ирландском Голуэе. Подобно своему старшему брату Майкрофту, он окончил дублинский Тринити-колледж, где его ближайшим товарищем был поэт Оскар Фингал О’Флаэрти Уиллс Уайльд, ныне, когда я пишу эти строки, томящийся в Редингской тюрьме. Это и есть основная причина, по которой я долгое время скрывал сведения о прошлом Холмса, ибо они не послужили бы никакой полезной цели: напротив, подобное открытие, будучи неверно истолковано, могло бы породить вспышку слепого изуверства и нетерпимости. Многие достойные люди, имевшие сходное прошлое и отваживавшиеся на такое признание, вдруг обнаруживали, что их начинают сторониться – или даже что деловое предприятие, которым они занимаются, наутро терпит крах.
Впрочем, это открытие едва ли удивит проницательных читателей, внимательно следящих за приключениями Холмса. По поводу его происхождения уже и без того высказано немало догадок. Подобное прошлое и у злейшего из его врагов – Мориарти. Многим известно, что семейство Мориарти родом из ирландского графства Керри. Сама их фамилия претерпела англизацию. Любопытно отметить, что исходная ирландская фамилия, О’Мерчирти, означает “искусный мореплаватель”. Некогда Мориарти был профессором математики в Университете королевы в Белфасте. В Ирландии как раз и зародилась неприязнь между Холмсом и Мориарти. Но эта история нас не касается.
Если догадок и недостаточно, всегда можно вспомнить о страсти Холмса к кельтским языкам, в которых он неплохо разбирался. В рассказе “Дьяволова нога” я уже упомянул об исследовании Холмса, озаглавленном “Халдейские корни древнего корнуэльского языка”. Но я не стал сообщать, что этот труд заслужил высокую оценку такого специалиста, как Генри Дженнер, сотрудник Британского музея, величайший из ныне живущих экспертов по корнуэльскому диалекту. Холмсу удалось показать тесную связь между корнуэльской и ирландской глагольной системой.
Семейство Холмс прекрасно знали в Голуэе. В самом деле, ведь именно Роберт Холмс, дядюшка Шерлока Холмса, был знаменитым голуэйским юристом, удостоившимся звания королевского адвоката. Ему ирландцы обязаны созданием системы ирландских национальных школ для бедных слоев населения, ибо он являлся одним из семи членов комиссии герцога Линстерского, действовавшей в 1830–1840-х годах и принесшей Ирландии множество новаторских идей.
Это краткое предисловие доказывает значимость aide-mémoire, переданной мне Холмсом весной 1894 года.
* * *
Я впервые встретился со своим вторым по опасности врагом во время ланча с моим братом Майкрофтом в дублинском клубе “Килдейр-стрит” в сентябре 1873 года. Мне едва сравнялось тогда двадцать лет, и мысли о возможной карьере детектива-консультанта еще не оформились у меня в сознании. Честно говоря, мое сознание в те дни целиком занимал тот факт, что мне предстояло в самом скором времени отправиться в Англию, где я добился стипендии одного из оксфордских колледжей, обещавшего выплачивать мне колоссальную сумму – 95 фунтов в год.Эту стипендию я завоевал, проводя время за изучением химии и ботаники в дублинском Тринити-колледже. Своими познаниями в области химии я обязан главным образом великому ученому из Тринити – Максвеллу Симпсону, чьи лекции в Медицинской школе Парк-стрит существенно расширили мои представления об органической химии. Симпсон первым синтезировал янтарную кислоту – двухосновную кислоту, получаемую путем сухой перегонки янтаря. Именно благодаря моему выдающемуся соотечественнику я написал диссертацию, которая заслужила похвальные отзывы, достаточные для получения оксфордской стипендии.
Собственно говоря, я стал не единственным представителем Тринити, награжденным в этом году стипендией Оксфорда. Мой друг Уайльд, блестящий знаток Античности (в этой сфере у меня нет решительно никаких способностей), также собирался продолжить там свое образование. Уайльд постоянно бранил меня за увлечение сенсационной литературой и как-то раз посулил, что когда-нибудь он напишет страшную повесть об одном портрете, которая заставит содрогнуться даже меня.
Итак, мой брат Майкрофт, который, как и большинство членов нашего семейства, также был питомцем Тринити, пригласил меня на ланч в клуб “Килдейр-стрит”. Будучи семью годами старше, Майкрофт уже устроился на государственную службу в Дублинском замке, в налоговом департаменте при Главном секретаре по делам Ирландии. Таким образом, он мог себе позволить выплачивать ежегодный взнос в десять фунтов, дававший ему доступ в великолепное здание клуба “Килдейр-стрит”, выстроенное из красного кирпича в готическом стиле.
Клуб этот представлял собой своеобразный центр жизни ирландской властной верхушки. Вероятно, следует уточнить, что это была англо-ирландская элита – потомки семей, которые Англия некогда посылала в Ирландию на усмирение непокорных туземцев. В клуб допускали исключительно представителей самых влиятельных семейств Ирландии. Никаких сторонников гомруля, католиков, диссентеров[17]: никому из них членство в клубе не дозволялось. Впрочем, правило насчет католиков смягчили ради очередного представителя семейства О’Коннор-Дон (прямого потомка последнего верховного короля Ирландии), а также ради некоторых религиозных бунтарей, в том числе – для графов Уэстмитского, Гранардского и Кенмэрского, на протяжении многих лет демонстрировавших безупречную лояльность по отношению к Англии. В стены клуба не допускался ни один армейский офицер чином ниже майора, ни один моряк чином ниже капитан-лейтенанта. Единственными, кому разрешалось бесплатно пользоваться этим заведением, были члены королевского дома, буде они пожелают посетить Ирландию, а также их придворные и сам вице-король.
Майкрофт от души наслаждался этим колониальным великолепием, однако, должен признаться, оно не пришлось мне по вкусу. Меня приняли в это святилище знати лишь как гостя Майкрофта, о котором поговаривали, что он как конфидент Главного секретаря имеет возможность докладывать непосредственно вице-королю. Я согласился прийти лишь потому, что Майкрофт желал отпраздновать мою стипендию и по-братски проводить меня в Оксфорд. Что ж, я не хотел его расстраивать.
Обеденная зала выглядела поистине роскошно. Клуб славился самым изобильным столом в Дублине.
Сумрачный официант, похожий больше на служащего похоронного бюро, провел нас по богато обставленной зале к столу у эркера с видом на парк Святого Стефана: клуб стоял на углу Килдейр-стрит, совсем рядом с парком.
– Аперитив, господа? – осведомился официант замогильным голосом.
Майкрофт, воспользовавшись случаем, сообщил мне, что в подвалах клуба имеются превосходные вина, особо отметив запасы шампанского. Я ответил, что, как мне кажется, я вполне удовлетворюсь бокалом хереса, и выбрал “пало кортадо”, тогда как Майкрофт, проявив известную экстравагантность, потребовал, чтобы ему принесли бутылочку “диаман блё”.
Кроме того, он настоял на дюжине устриц, которые, как я заметил, стоили по целому шиллингу за дюжину и наверняка ежедневно прибывали из собственного устричного садка клуба, расположенного близ Голуэя. Я остановил свой выбор на pâté de foie gras[18], а кроме того, мы оба решили не отказать себе в удовольствии отведать бифштекс с бутылкой бордо – густого красного “сент-эстеф” из шато Маккарти.
По правде говоря, Майкрофта скорее стоило бы назвать не гурманом, а просто любителем вкусно поесть. Из-за лени его крупное туловище отличалось некоторой корпулентностью. Однако у него был фамильный холмсовский лоб, твердая складка губ, живые, глубоко посаженные, отливающие сталью серые глаза. Он обладал проницательным умом и за шахматной доской превращался в грозного противника.
Мы сделали заказ, удобно расположились за столом, и я получил возможность понаблюдать за нашими сотрапезниками.
Среди них мое внимание тотчас же привлек темноволосый человек, который, без всякого сомнения, в молодости мог похвастаться немалой привлекательностью. Теперь ему было, похоже, около тридцати пяти, и его обрюзгшее лицо несло на себе печать распущенности и вырождения. В нем чувствовалась военная выправка, различимая, даже когда он, ссутулившись за своим столом, поглощал вино – боюсь, слишком жадно. Умный лоб плохо сочетался с чувственным подбородком. Я разглядел его жесткие голубые глаза, набрякшие циничные веки, а также отметил его агрессивную манеру держаться, видимую и сейчас, когда он отдыхал. Одет он был безупречно – под элегантным темным пиджаком виднелся галстук с бриллиантовой булавкой, а подобные вкусы требуют немалых затрат.
Его спутник, похоже, меньше, нежели он, находился во власти винных паров и в завершение ланча предпочел кофе. Этот человек был высоким и худощавым, с куполообразным белым лбом и глубоко посаженными глазами. Пожалуй, эти двое могли быть ровесниками. Чисто выбритый и бледный, выглядел он несколько аскетически. Большего контраста между двумя людьми я не мог и вообразить.
Тот, что походил на ученого, весьма серьезно что-то говорил, а его армейского вида сотрапезник время от времени кивал, словно испытывая неудовольствие оттого, что вынужден отвлекаться от созерцания своего бокала с вином. Я заметил, что у его собеседника сутулые плечи, а лицо несколько выдается вперед. Головой он забавно поводил из стороны в сторону, точно какая-то рептилия.
– Майкрофт, – спросил я некоторое время спустя, – что это за любопытная парочка?
Майкрофт проследил за моим взглядом.
– Думаю, ты мог бы знать одного из них, если учесть, что ты увлекаешься наукой и прочим в том же роде.
Я ничем не выдал своего нетерпения.
– Нет, я его не знаю. Иначе я бы не спрашивал.
– Тот, что постарше, – профессор Мориарти.
Интерес мой усилился.
– Мориарти из Университета королевы, что в Белфасте? – тотчас спросил я.
– Тот самый профессор Мориарти, – чопорно подтвердил Майкрофт.
Что ж, о Мориарти я, по крайней мере, слышал: он преподавал математику в Университете королевы и написал “Астероидную динамику”, взмывавшую на такие высоты чистой математики, что никто среди научных журналистов и помыслить не мог о том, чтобы ее критиковать.
– А тот обожатель алкоголя? – не отставал я. – Кто он?
Майкрофт отнесся к моему замечанию неодобрительно.
– Черт побери, Шерлок, где еще мужчина может предаться своему пороку, как не в надежном укрытии своего клуба?
– У него есть порок, который ему не очень-то удается скрывать, – парировал я. – Это его непомерное мужское тщеславие. Черный цвет его шевелюры – не натуральный. Он красит волосы. Но ты не ответил мне, Майкрофт. Как его имя?
– Полковник Себастьян Моран.
– Никогда о нем не слышал.
– Он из коннахтских Моранов.
– Католическое семейство?
О’Морейн (вот правильная ирландская форма этой фамилии) означает “великий”. Это известный якобитский клан Коннахта.
– Едва ли, – бросил Майкрофт. – Его ветвь перешла в англиканскую веру после победы Вильгельма[19]. Отец Себастьяна Морана – сэр Огастес Моран, кавалер ордена Бани третьей степени, некогда – британский посол в Персии. А Моран-младший окончил и Итон, и Оксфорд. Фамильные земли у них возле Дерринакли, но я склонен думать, что, вступив в права наследства, полковник проиграл все в карты. Не будучи богатым молодым человеком, он все же сумел купить себе офицерский патент в наших индийских частях. Служил он в Первом саперном бангалорском полку[20]. Почти вся его военная карьера прошла в Индии. Насколько мне известно, он заслужил славу неплохого охотника на крупную дичь. Если ты обратил внимание при входе, здесь в комнате отдыха висит шкура бенгальского тигра: это один из трофеев полковника. Рассказывают, что он ранил зверя, а потом долго полз за ним по высохшему руслу реки. Тут нужна железная выдержка.
Я нахмурился.
– Выдержка, тщеславие и пристрастие к выпивке и картам иногда образуют незавидное сочетание. Занятная пара.
– О чем ты?
– Профессор математики и беспутный армейский офицер. Что между ними может быть общего?
Я позволил себе еще поразмыслить над этой загадкой, но лишь недолго. Даже в столь юном возрасте я уже сделал для себя вывод: пока у тебя нет фактов, бессмысленно тратить время на предположения.
Мои глаза обратились на прочих сидевших в зале. Некоторых я знал в лицо, а кое с кем меня когда-то познакомил Майкрофт. Среди едоков присутствовал и лорд Риз, установивший в своем замке Бирр самый большой отражательный телескоп в мире. Кроме того, здесь оказался сильно пьющий виконт Массерен-Феррар и столь же невоздержанный лорд Кронмелл. За другим столом громко веселились и благодушно спорили четверо молодых людей. Я без труда узнал братьев Бересфорд из Керрагмора, в том числе старшего – маркиза Уотерфордского.
В конце концов я остановил взгляд на угловом столе, за которым сидел пожилой седовласый человек с круглым красным лицом. Он был прекрасно одет, и официанты, словно покорные мотыльки, то и дело порхали у его локтя, выслушивая приказы. Он явно принадлежал к числу значительных лиц.
Я спросил у Майкрофта, кто это.
– Герцог Клонкерийский и Страффанский, – ответил он.
Итак, рядом с нами находился один из наиболее знатных пэров Ирландии. Я повернулся, чтобы получше рассмотреть его светлость, чьи предки некогда управляли Ирландией. Поговаривали, что хватило бы одного слова деда герцога, чтобы склонить в его пользу голосование в старом ирландском парламенте – еще до англо-ирландской унии. Я беззастенчиво изучал его, и тут герцог выбрался из кресла. Ему было, по-видимому, семьдесят с лишним. Невысокий, приземистый человечек, однако уделяющий своей наружности самое пристальное внимание: усы аккуратно подстрижены, а волосы тщательно расчесаны, каждая серебристая прядка на своем месте.
Он извлек небольшой несессер из лакированной кожи, не более двенадцати дюймов длиной, шести высотой и четырех толщиной. На несессере имелся серебряный герб, и я решил, что это герб семейства Клонкери.
Крепко сжимая эту кожаную сумку, герцог направился к двери. Тут я увидел, как профессор Мориарти отодвигает свое кресло от стола и встает. Обменявшись несколькими резкими словами со своим сотрапезником – полковником Мораном, – он развернулся и быстро прошагал к выходу, чуть не столкнувшись в дверном проеме с престарелым герцогом. В самое последнее мгновение, когда столкновение казалось неизбежным, профессор замер и позволил его светлости выйти первым.
– Между профессором и его спутником произошла ссора, – вслух заметил я. – Интересно, из-за чего?
Майкрофт глянул на меня с большим неудовольствием:
– Вечно ты норовишь сунуть нос в чужие дела, Шерлок. Мне-то казалось, тебе есть о чем подумать, если вспомнить, что тебя ждет учеба в Оксфорде.
Уже тогда я любил наблюдать за поведением окружающих. Без малейшего стыда отмечаю, что и в тот день я старался проникнуть в жизнь тех, кто сидел в зале.
Я снова обратил внимание на полковника, который с недовольным видом сидел над своим бокалом. Подлетевший официант что-то предложил ему, но Моран, развернувшись, сердито огрызнулся, указывая на опустевшую бутылку, и официант ретировался. Полковник встал, методично почистил рукава пиджака и решительным шагом вышел из залы. Я подумал, что он непременно вернется, поскольку свой бокал он оставил недопитым. Разумеется, вскоре появился официант с небольшой бутылкой вина, заранее открытой. Он поместил ее возле прибора полковника. Сам полковник, очевидно удалявшийся совершить некие водные процедуры, пришел минут через пятнадцать и вновь уселся за стол. Похоже, настроение у него улучшилось: он ухмылялся себе под нос.
Отвлекшись, я не сразу заметил, что брат читает мне нотацию:
– Я тебя знаю, Шерлок. Ты чрезвычайно ленив и недисциплинирован. Если предмет тебя не занимает, ты его попросту игнорируешь. Удивительно, как ты вообще сумел добиться этой стипендии. Я даже не ожидал, что ты получишь диплом.
С усмешкой я повернулся к нему:
– Хоть мы с тобой и братья, Майкрофт, это еще не значит, что у нас одинаковые интересы. Ты слишком уж любишь хорошую еду и вино. Ты потворствуешь себе, Майкрофт, и твоя физическая леность скоро вынудит твое тело взбунтоваться.
Все это я высказал не без самодовольства, поскольку за время учебы в Тринити несколько раз становился чемпионом по фехтованию и боксу, к тому же считалось, что я сносно владею не только шпагой, но и рапирой.
– Однако тебе следует задуматься о том, чем ты намерен заняться в жизни, Шерлок. Члены нашего семейства всегда состояли на государственной службе или же посвящали себя юриспруденции и науке. Боюсь, тебе в этом не преуспеть, так как ты слишком легко отвлекаешься на мелочи…
– Но мелочи в жизни очень важны… – начал я.
В этот миг наш разговор прервался: у входа в обеденную залу возникло какое-то замешательство.
Вошел бледный официант и торопливо проследовал к тому месту, где сидел старый герцог Клонкерийский и Страффанский. Я с веселым недоумением глядел, как он сначала внимательно осмотрел стол, затем окружавшие его кресла, а потом (я никогда такого прежде не видел) бедняга в буквальном смысле опустился на колени и обследовал пространство под столом. Его мертвенно-бледное лицо слегка окрасилось от усилий, когда он выбрался из-под стола и заспешил к двери, где уже стоял с озадаченным видом только что появившийся метрдотель.
Они обменялись выразительными покачиваниями головой и пожатиями плеч. Метрдотель вышел.
Когда официант, проводивший розыски, проходил мимо нашего стола, я окликнул его – несмотря на явное неодобрение Майкрофта.
– Его светлость что-то не туда положил? – осведомился я.
Официант, тот самый, что проводил нас к нашему столу, когда мы вошли, обратил на меня скорбный взор, в котором мелькнуло подозрение.
– Именно так, сэр. Как вы узнали?
– Я заметил, что вы искали на столе и под столом, из-за которого он недавно поднялся. Из этого следует, что он не находит какую-то вещь, которая была при нем, когда он сидел за столом.
Служитель опустил глаза, сраженный моей логикой.
– Что он потерял? – не унимался я.
– Свой туалетный набор, сэр.
Майкрофт издал довольно громкий смешок:
– Туалетный набор? Чего ради человеку приносить туалетный набор в обеденную залу?
Официант повернулся к Майкрофту:
– Его светлость – чрезвычайно аккуратная и эксцентричная личность, мистер Холмс. – Очевидно, он знал Майкрофта в лицо. – Он всегда носит с собой этот набор.
– Дорогая вещь? – рискнул поинтересоваться я.
– Не совсем так, сэр. Во всяком случае, не в финансовом отношении.
– Значит, для герцога она имеет большую сентиментальную ценность? – предположил я.
– Ее подарил король Вильгельм одному из предков его светлости в качестве своего рода личного памятного предмета. Этот предок спас жизнь королю во время битвы при Бойне[21]. Что ж, господа, если вы не видели эту вещь…