Клюев Евгений Васильевич. Книга теней. Роман-бумеранг

   - Так звенело! - Она принялась бросать монеты в кружку. - Петр, ну помнишь? Петр!
   - Помню, Фредерика. - От звука монет Петр вздрагивал.
   - Ага-а-а! - в голосе - прямо-таки ликование. - Попался! Тогда ты тоже перепутал имя, я еще хотела сказать тебе, но устала и ушла в возок - маленький возок… А, бабушка… - Русудана Александровна вернулась от соседей, присела к столу.
   - Простите, - она взглянула на Аида Александровича. - Можно с вами?
   - Добрый день. Конечно, о чем Вы…
   - Бабушка, вот чай. Пей и слушай, я рассказываю… историю одну, как я из больницы убегала…
   - Ой, тогда нет… извините, я не могу… я не могу слышать, - и бабушка отправилась к себе.
   - У тебя там Марк Теренций, мы его заперли, не выпускай, - сказал Эвридикин папа ей вслед и обернулся к Эвридике: - Прости.
   - Ну вот… я продолжаю. И там, в возке, я видела разные сцены - уже в беспорядке, мне трудно вспомнить сейчас. Я, например, видела Вас, Аид Александрович… И Серафиму Ивановну, только она была Вашей женой, - Вы же знаете, что раньше она была Вашей женой? Не знаете?
   - Знаю, была, - твердо сказал Аид Александрович. - Но давно, в войну.
   - Вот! И войну я видела - только не бой, а… в общем, вокруг войны, да… события вокруг войны - проводы, например, на войну: я еще в белом зале танцевала на паркете пестром… нет, на трехцветном - танцевала как плакала: навсегда танцевала, со всеми прощаясь навеки… Да, и… - Эвридика приподняла волосы у виска. Там была большая белая прядь. - Смотрите - так бывает, когда снится? Я много увидела, теперь я путаюсь все время, но… Аид Александрович, у Вас ведь есть такая серая хламида, есть?
   - Есть, - сказал Аид Александрович, у которого не было никакой серой хламиды.
   - Ну вот, Вы и были в серой хламиде в горах. И мирт в руках - знаете мирт? Есть у Вас мирт?
   - Есть, - кивнул Аид Александрович, с трудом понимая, как это у него может быть мирт и почему он соглашается с Эвридикой. Но соглашался же, черт возьми!
   - А, что я говорила! И еще папа… Сцена с тобой, пап! Кисть начала облезать: волоски выпадали. Кисть лысела, а ты послал меня куда-то за новой, потому что хотел писать меня танцующей. Но почему у тебя сейчас такое лицо? Ведь это же точно было! Ты вспомни, в детстве, даже я помню: мы втроем - ты, мама и я - ходили в "Детский мир", я прошу краски, ты покупаешь, потом кисточку покупаешь и, пока мы идем к выходу, я кисточку уже сгрызла, а ты говоришь: "Наночка, было…" - и замолкаешь. А потом еще говоришь: "Кисть облысела", - и смотришь на маму, а мама смеется. И ты бежишь другую покупать, теперь вспомнил? А сейчас вспомни еще немножко раньше… нет, совсем раньше: ты художник и хочешь писать меня танцующей - ты ведь для этого и назвал меня Эвридикой тогда: мечтал, чтобы я стала балериной, - ну, помнишь?
   - Помню, - сдался Александр Тенгизович под пристальным взглядом не Эвридики даже - Аида Александровича, вымогавшего у него это "помню".
   - А теперь скажите - выдумала? Приснилось? И ведь все длилось одно мгновение - секунду одну… как я успела увидеть так много?.. Я не хотела рассказывать, я никому никогда, но я не могу больше, я устала, меня память давит! И вы все, кто там со мной были, здесь, я же понимаю, - не со мной. Пусть не против меня, но и не со мной. Посмотрите на себя: вы же не верите мне. Я кричу, я с ума схожу, чтобы напомнить вам: все это было, а вы играете со мной в… я не знаю во что! Наверное, в сострадание… - Эвридика невесело засмеялась. - Да, говорите вы, у меня есть мирт, у меня есть хламида! Да, говорите вы, я помню "Детский мир"! Да, я помню, как деньги о кружку звенели! Вы даже называете меня "Фредерика", как там, но не верите ни во что… А я и без вас знаю: не могло этого ничего быть. Но было. Я без скрипки домой приехала - пусть, пусть так. Только… если сейчас поехать в тот двор, мы найдем скрипку! Поймите меня, я постарела. Я теперь совсем старая, вот… - она опять подняла волосы над виском, - тут прядь седая, есть еще, папа?
   - Господи, - тихо сказал Александр Тенгизович, - зачем нам все это… Есть, дочка, есть прядь.
   - Папа! - Эвридика. покачала головой. - Ты же утром сам сказал, что со мной все в порядке. Петр, ну скажи им… Почему я говорю тебе "ты"? Ах, да, мы ведь давно знакомы, еще с зеленого луга… Все настороженно молчали.
   - Ладно, не пугайтесь, - махнула вдруг рукой Эвридика. - Я видела все это во сне. Я заснула на скамейке. Иначе мы тут с вами с ума сойдем.
   - А дома как ты оказалась? - спросил Петр: что-то надо было спросить.
   - Просто, - скучным голосом сказала Эвридика. - Вышла из дворика, остановила машину… сказала шоферу, что меня ограбили, - он повез. Ну и… все. Папа сам расплачивался. А папе я только факт побега… только о факте побега рассказала. Он велел позвонить в больницу. - Она растерянно посмотрела на Аида Александровича. - Я правда совсем хорошо себя чувствую. - И Эвридика чихнула.
   Аид нервно крутил чашку на блюдце: его распирало от желания говорить.
   - Что скажете, Аид Александрович? - помог ему Петр.
   - Что скажу? - Он послал в Эвридику свой взгляд-дротик. - Скажу, что фантазерка Вы… Это были грезы. Вы грезили. Но сейчас
   Вы действительно совершенно здоровы. Только, пожалуй, слишком издерганы. Все.
   - Все? - обомлел Петр, переглянувшись с Эвридикой и ее папой. - А нам казалось…
   - Вам казалось. - исчерпал тему Аид Александрович. - Хотя, пожалуй, Вам, Эвридика, я мог бы дать совет… с Вашего позволения.
   - Уехать на море? - не без иронии поинтересовалась та, дав понять, что Аид не оправдал ничьих ожиданий.
   - Зачем же так… Другой совет. Постарайтесь забыть все это как можно скорее - иначе память… она будет мешать Вам жить. Нельзя сосредоточиваться на таких вещах. Это были остатки бреда. Остатки бреда, - строго повторил он, гипнотически глядя на Эвридику. И уже будничным голосом: - Кофейку у Вас не найдется еще?
   - Иду варить, - сказала Эвридика.
   - Можно мне с Вами? Я знаю сорок восемь рецептов. - Аид поднялся, не дожидаясь согласия, и отправился за Эвридикой. Петр попросил выпустить из заточения Марка Теренция Варрона - и Александр Тенгизович пошел за ним в комнату бабушки.
   …Аид Александрович плотно закрыл за собой дверь в кухню. Эвридика обернулась на щелчок магнитного запора.
   - Я специально закрыл. - Аид перешел на шепот. - Скажите мне, чей это телефон? - Он протянул Эвридике изрядно мятую уже бумажку.
   Эвридика долго смотрела на цифры, потом сложила губы эдакой трубочкой: ту-ту-ту…
   - Я не могу Вам сказать. - И, тряхнув головой, подошла к плите. - Диктуйте, пожалуйста, рецепт… номер девятнадцать.
   - Я знаю только номер один. Эвридика, чей это телефон? - Он не допрашивал, он просил, он молил сказать - лучше б уж допрашивал: отказать проще! Но он просил.
   - Аид Александрович, не мучьте меня… пожалуйста. Я не скажу.
   - Так-с, хорошо. Тогда выслушайте меня. Выслушать - можете?
   - Могу.
   - Это страшная личность, я говорил с ним. И надо бы Вам… Вы простите, что я вмешиваюсь: наверное, Вы понимаете… я далеко не всегда, я никогда просто не вступаю с моими пациентами в какие бы то ни было отношения, кроме служебных, но Вам надо предпринять все меры для того, чтобы история, связывающая Вас…
   - Это невозможно, Аид Александрович. - Эвридика на лету подхватила мысль Аида и на лету отбросила ее. - Это никак невозможно.
   - Но я хочу помочь Вам, я знаю людей такого типа: слава богу, не раз и не два попадался…
   - Как, и Вы попадались?
   Эвридика упустила кофе и теперь вытирала плиту, делая вид, что на самом деле ее совсем не интересует ответ на вопрос, заданный ею же с таким жаром.
   - Девочка, - вздохнул Аид, - всякое бывало уже на моем веку. И потому я не могу, не могу спокойно видеть, как эта тварь…
   Эвридика поставила новый кофе и строго посмотрела на Аида Александровича.
   - Наверное, мы с Вами говорим о разных вещах, Аид Александрович. Я не знаю, что именно Вы имеете в виду, но это слово… "тварь" - оно непригодно в моей ситуации. Тут тоньше все, простите…
   - Вы надрываете душу мне, Вы молоды и не отдаете себе отчета в том, к чему приведет Ваша зависимость от него. А что до тонкости, так они все тонкие, все с подходами. Между прочим, я, кажется, тоже увяз.
   - В чем увязли?
   - Да вот, видите ли… Про меня ему кое-что известно. Причем самое сокровенное, так высокопарно сказать…
   И тут Эвридика улыбнулась.
   - Кофе! - воскликнул Аид Александрович, но кофе уже побежал - и не догнать его было ни Эвридикиной улыбке, ни Аидову отчаянью: он пузырился и благоухал пережженными маслами…
   - Варим по третьему разу? - спросила Эвридика, и словно бы в ответ на ее вопрос раздался магнитный щелчок двери: на пороге кухни во всей красе появился голубой Марк Теренций Варрон с золотым кольцом на лапке.
   Он перепорхнул к ногам Аида Александровича, поднял голову и произнес человеческим голосом:
   - Ihre Konigliche Hoheit?

Глава ДЕВЯТАЯ
 
Слон-из-слоновой-кости,
ИЛИ застенчивый болтун

   Уже знакомая читателю старая женщина по имени Эмма Ивановна Франк сидела в пенной ванне и пела романс "Ах, эти черные глаза". Автору неизвестно, чьи конкретно черные глаза в данном случае имелись в виду, но зато известно, что настроение у Эммы Ивановны Франк было препаршивое. Она допела романс и стала размышлять о том, что нужно сделать, чтобы захлебнуться в ванне. Действия, которые следовало предпринять, показались ей невыполнимыми - и она начала уже подумывать, какой бы еще романс запеть, но раздался звонок в коридоре и с романсом пришлось повременить. Эмма Ивановна Франк дотянулась специальной палкой до двери ванной, толкнула дверь и спросила громко:
   - Кто там?
   - Это я. - И голос, что самое интересное, был мужской.
   "Мужчина", - не ошиблась Эмма Ивановна Франк.
   - А кто это "Вы"?
   - Дмитриев я, Дмитрий Дмитриевич.
   - А, Дмитриев! - радостно воскликнула Эмма Ивановна Франк и, помолчав немного, радостно воскликнула снова: - Кто Вы и откуда, Дмитрий Дмитриевич?
   - Я Вам снился! - надсаживался у дверей незваный-гость-хуже-татарина.
   - Ах, снились!..
   Эмма Ивановна Франк вылезла из ванной - вся в пене, как Афродита, и не смогла вспомнить сна о Дмитриеве Дмитрии Дмитриевиче. Но завернулась в мохнатую простыню и пошла в коридор.
   - Я открою сейчас, только я голая, потому что сию секунду из ванной, - Вы стерпите или нет?
   - Посмотрим, - не поручился за себя Дмитриев Дмитрий Дмитриевич.
   Но Эмма Ивановна Франк все равно отворяла уже дверь. - Ой, какой Вы смешной Дмитриев! - отнеслась она прямо здесь. - Ужасно смешной, я таких смешных Дмитриевых не видела никогда, - и упорхнула в ванную, где заперлась от не поручившегося за себя гостя. Они определенно были знакомы, но при каких обстоятельствах - бог весть.
   - Мы с Вами в Воронеже встретились, - Дмитрий Дмитриевич перешел на шепот, сознавая некоторую как бы интимность ситуации: говорить приходилось в щелочку двери все той же ванной комнаты. - Вы тогда подошли ко мне и сказали, что я Вам снился и что Вы хотите мне принадлежать… или чтобы я Вам принадлежал… и, в общем, жить вместе и все такое, помните? Я тогда не мог, а теперь вот… могу.
   - Жить вместе и все такое? - с ужасом переспросила Эмма Ивановна Франк - рафинированная, как мы помним, особа - и смыла с себя пену "Бадузан", в сердце своем вспомнив все и сказав там: "Кошмар".
   - Когда же это было? - И принялась вытираться мохнатой простыней с двумя небольшими драконами.
   - В одна тысяча девятьсот семьдесят девятом году.
   - В одна тысяча? - акцентировала Эмма Ивановна Франк. - Боже, какая древность…
   - Да Вы войдите в комнату и сядьте в ней на что хотите, - сказала она, вытеревшись. - Мне еще минут десять надо.
   - Вы не торопитесь, - из-за двери посоветовал гость. - Я навсегда приехал.
   - Понятно, - вздохнула Эмма Ивановна Франк и осознала, что погибла. - Ну, раз навсегда… - Десяти минут не потребовалось: она так и вышла - в халате, с распаренным лицом. - Что ж… Дайте я на Вас хоть нагляжусь, Дмитриев Вы Дмитрий Дмитриевич.
   - Будет еще время, - пообещал тот. - Вы лучше пока в порядок себя приведите.
   Да, заявочки… Но делать нечего. И Эмма Ивановна Франк подчинилась.
   А был Дмитриев Дмитрий Дмитриевич небольшим пухлым старикашкой с лысою головушкою. И нос пуговкой, причем пуговкой женской, то есть некрупной, красной и блестящей. На пуговке в беспорядке росло несколько волосков - очень черных. Глаза же были совсем маленькими и непонятно какими по цвету. Тот еще вид, в общем…
   Эмма Ивановна Франк надела зеленое платье с черным поясом и черные же лодочки. Взбила волосы, глаза подвела, попудрилась - все без энтузиазма: не оценят… И - вышла. Старикашка, сняв пальто, оказался одетым в новый с иголочки костюм - отчетливо коричневый, неотчетливо коричневую рубашечку; вокруг шеи имел синий галстук, а на ногах - желтые-прежелтые ботинки нашего-пренашего производства. У ног же имел чемодан, обклеенный многочисленными видами немецких городов и украшенный еще надписью по диагонали (сине-красной) - "С приветом из Германии".
   - Так, - сказала Эмма Ивановна Франк. - Вы ко мне с приветом из Германии?
   - Нет… то есть да, - не понял старикашка, скосив глаза к чемодану. - Это внуков. Он из Германии на той неделе вернулся - и мне сразу стало негде жить.
   - На той неделе - это на какой? - придралась Эмма Ивановна Франк.
   - На прошлой, - уточнил Дмитрий Дмитриевич.
   - Ну-ну… Я сейчас чай поставлю. Чаю хотите, конечно?
   - Я ел, - отчитался образцовый гость.
   - Есть я Вам пока не предлагаю. Я чаю предлагаю - выпить.
   - Сами-то будете?
   "Заботливый!" - умилилась Эмма Ивановна Франк и интеллигентно ответила: - Если позволите.
   - Ну, что ж, побалуемся…
   Вот так и будем с ним - жить и баловаться, жить и баловаться. Заплакать, что ли, тут… на кухне? Поздно, голубушка, плакать: доигралась. И угораздило же - придумать игру эту дурацкую. Зачем? А затем, что с ума сходила от одиночества. В Воронеж поехала - кого навещать!.. Поленьку Лиознову, с которой лет сорок не виделась и могла бы еще сорок, если осталось сорок… Говорить с Поленькой не о чем, скучно, пошла в скверик, там Дмитриев этот Дмитрий Дмитриевич весь в снегу ходил: туда - и обра-а-атно, туда - и обра-а-атно, челночком эдаким. Туда - и обра-а-атно… Ну и сыграла с ним в "Вы-мне-снились". С тоски, конечно, и безо всяких намерений. Текст традиционный. У-каждого-психа-своя-программа, кто это сказал? У нее - игра в "Вы-мне-снились", и что же? Дело, конечно, в объекте, а объект был явно не тот в Воронеже. Но ведь и не планировалось ничего особенного - поговорить планировалось. Поговорить и разойтись… Интересно люди иногда реагируют! Однажды вот какой-то совсем уж ненормальный старичок на бульваре в Москве схватил ее за плечи, целовать начал, умолял ночь с ним провести. Эмма Ивановна Франк бежала тогда по бульвару так быстро, как могла, а могла она не очень быстро. Впрочем, хулиган-старичок, кажется, вообще никак не мог - во всяком случае, не гнался, слава богу. Пришла домой, рассказала Манечке - компаньонке своей… та в ужасе была: Эммочка-как-Вы-можете-это-же-безнравственно-я-бы-со-стыда-умерла! Почему безнравственно? У каждого психа… и так далее, почему безнравственно? Скорее уж глупо… хотя бы и потому, что без-ре-зуль-тат-но: никто всерьез не клюнул на "Вы-мне-снились"! В такие игры в молодости хорошо играть - теперь что уж… Теперь только если вот Дмитриев, Дмитрий Дмитриевич - с-приветом-из-Германии.
   Чайник вскипел быстро, как никогда. И заварился, и настоялся -все в одну минуту. Пожалуй, идти туда пора… Тут где-то конфеты были коробочка и пачка какого-то печенья. Почему неизвестно, но все хотелось унести за один раз - и удалось. Бухнула чайник на стол, почти уронила печенье с конфетами.
   - Балуйтесь, - сказала и добавила: - Озорник.
   Дмитрий Дмитриевич сконфузился весь и за стол не садился - стоял около.
   - Сесть бы Вам, Дмитрий Дмитриевич, а?
   - Это можно, - согласился тот, помявшись. - В ногах правды нет.
   Мудрый… Будет пословицами говорить, афоризмами. Кладезь, небось, мудрости. Ну, уселся наконец. Жалкий такой… уселся и в комочек съежился.
   - Вы чего так съежились, Дмитрий Дмитриевич?
   - Стесняюсь еще.
   Непосредственный… Скоро перестанет, наверное, стесняться - такое начнется, держись! У меня только пятки замелькают… Но пока стесняется. Чай, вон, остывает - не притронется.
   - Ну, Дмитрий Дмитриевич!..
   - А?
   - Чай же надо пить: холодный невкусно.
   - Вы первая начинайте.
   Торгуется… Да-а, не жизнь будет - малина. И на меня смотрит: сделаю глоток - как начнет из блюдца баловаться!.. Начал уже: ух, до чего ж замечательно балуется - загляденье просто. Разрозовелся весь, головушка взмокла… Бедная ты Эмма Ивановна Франк!
   - Зовут-то Вас не помню как. У меня только адрес записанный.
   - Эмма Ивановна меня зовут. Эмма Ивановна Франк.
   - Спасибо, Эмма Ивановна. Имя у Вас красивое, нерусское вроде.
   - Немецкое. Вы вот… печенье берите.
   Дмитрий Дмитриевич ел печенье так, как будто и не печенье это вовсе было, а, скажем, картофель-жареный-фри, ухватывая сразу по две, а то и по три печенины.
   "Голодный! - затосковала Эмма Ивановна. - Надо бы супом его накормить, а я чай даю…"
   - Я вообще-то мало кушаю, - отрекомендовался тот. - А сейчас - это потому что волнуюсь сильно. Не знал ведь, как Вы меня встретите. Может, думаю, совсем забыли; скажете - не знаю, мол, такого; придется назад уезжать.
   У Эммы Ивановны защипало глаза: Дмитрий Дмитриевич был похож на щенка.
   - Вас невозможно забыть, - сказала она с трудом.
   - Правда? - обрадовался гость. - Мне это лестно. - И стал дальше печенье есть.
   А Эмма Ивановна вдруг поняла, что когда женщина хочет есть - это как-то не бросается в глаза, но голодный мужчина представляет собой зрелище невыносимое, невыносимое…
   - Мы с Вами немножко погодя супчику поедим, ладно? Сейчас пока червячка заморили, а потом супчику… колбасы пожарю…
   - Это можно… тьфу, черт, опять забыл, как Вас зовут!
   - Эмма Ивановна Франк.
   - Ах, вот что… Ну, извиняйте. А внук - он ничего у меня, вы плохо не думайте. Положительный человек, два года - как один день, от звонка до звонка оттрубил, сержант теперь. Сержант Дмитриев. Я и подумал: квартира-то у нас двухкомнатная казенная, раньше мы с ним в одной комнате жили, а теперь он уж большой вырос - девушка объявится хорошая или что… куда ж я им? Поеду, думаю, в Москву, буду у Вас жить, чтоб молодых не стеснять. Так вот и решил… Правильно решил-то? - И поднял на Эмму Ивановну крохотные глазки свои.
   - Правильно, все Вы правильно решили. Вместе веселее, у меня квартира большая.
   - Метраж… метра сорок два будет?
   - Наверное. По-моему, сорок два и есть.
   - У меня глаз как алмаз. А я, если что, и за квартиру платить могу: пенсия-то большая, к восьмидесяти рублям подбирается. Вот только им в Воронеже разве что помогу когда.
   - Спасибо, Дмитрий Дмитриевич, но в деньгах нет недостатка.
   - Да я уж вижу. В человеческом разговоре недостаток наблюдается, но это мы поправим, дело нехитрое.
   - Нехитрое? - Эмме Ивановне ужасно хотелось плакать: сил не было как хотелось!
   - А чего же? Из дому меня легко отпустили: поезжай, говорят, раз у ней к тебе такая любовь. Я сказал, что без глупостей жить будем. Ну, если что когда позволю, Вы уж не серчайте.
   И заплакала Эмма Ивановна Франк - ничего не поделаешь: слеза, как и пуля, - дура… Не навзрыд, конечно, заплакала, а так, тихонько.
   - Я хозяйственный, - утешал ее Дмитрий Дмитриевич. - В магазин там или починить что - это я всегда. Ой, - спохватился, - я же подарочек… сувенир воронежский! - Из чемодана вывалилась куча нестираного белья, потом появилась небольшая коробочка. - Это вам.
   - Спасибо. - На коробочке было написано "Воронежский сувенир" - точь-в-точь как обещал Дмитрий Дмитриевич, - а оказался в ней утюг.
   - Утюг, - сказала Эмма Ивановна Франк. - Хороший утюг. Самый лучший утюг из всех возможных утюгов.
   - А то я думал-думал, что бы такое вам привезти, - прервал ее медитацию Дмитрий Дмитриевич. - Мне говорят, книга - лучший подарок.
   - Нет, - сквозь слезы возразила Эмма Ивановна. - Лучший подарок - утюг. - Она промокнула глаза галстуком платья.
   Дмитрий Дмитриевич заулыбался, горячо заговорил о чем-то, а Эмме Ивановне вдруг показалось невероятно странным слово "утюг": утюг, утюга, утюг, утюгу… Утюг вплыл в сознание, как огромный корабль вроде лайнера или крейсера, произвел там чудовищные разрушения и застрял. До слуха долетали обрывки длинной и подробной, подро-о-о-бной истории о том, как Дмитрий Дмитриевич покупал подарок, как сомневался, как долго не решался выбрать…
   - Можно я переоденусь? - неожиданно услышала она сквозь утюг и мужественно произнесла:
   - Конечно, что за вопрос!
   - Только Вы отвернитесь, ладно? Я еще к Вам не совсем привык. - Дмитрий Дмитриевич смутился, как девушка, причем страшненькая. - Или нет… я лучше в туалете переоденусь.
   - Господь с Вами! - замахала руками Эмма Ивановна. - Не нужно этого… в туалете. Я ведь могу и выйти. - И вышла в другую комнату.
   За дверью переодевающегося долго слышалось пыхтенье. Потом Дмитрий Дмитриевич полупросунулся в комнату к Эмме Ивановне.
   - Иголочки с ниточкой не найдется у Вас? - В дверном проеме убедительно заколыхались полосатые штаны.
   Уменьшительно-ласкательное отношение к иголке с ниткой растрогало Эмму Ивановну.
   - Что там случилось? Я не понимаю по штанам: мне их видно плохо.
   - Да вот же! - Дмитрий Дмитриевич развернул штаны как знамя. - Пуговица оторвалась, а мне пока стыдно перед Вами в таком виде.
   Он все время говорит "пока"… ах да, мы же с ним отныне вместе - вместе до самой смерти!
   - Иголка с ниткой на кухне, только Вы вряд ли найдете. Я сейчас принесу.
   - Но тогда Вы с закрытыми глазами идите, - потребовал Дмитрий Дмитриевич. - Мы же еще не в таких отношениях…
   Эмма Ивановна без страха вошла в комнату и остановила взгляд на Дмитрии Дмитриевиче, стоявшем в трусах и прикрывавшем пижамными брюками мужские части тела.
   - Я не умею ходить с закрытыми глазами. У меня от этого голова кружится… Да перестаньте Вы так нервничать - что я, по-Вашему, мужчину в трусах не видела?
   - Не знаю, - призадумался мужчина-в-трусах, одновременно рдея, как венгерское яблоко.
   - Давайте штаны, я сама пришью. Пуговица где?
   - Потерялась… - Протягивая брюки, Дмитрий Дмитриевич стыдливо соединил пухлые колени.
   И вдруг Эмма Ивановна начала хохотать. Не смеяться, заметьте, - хохотать, и не нервически, а от всей души. Неизвестно откуда пришел хохот этот - внезапный, как почтальон. Она в упор смотрела на гостя и просто-таки умирала от смеха. А тот совсем сначала скис, однако через минуту уже тоже улыбнулся… заулыбался, заулыбался и неожиданно, прежде всего для себя, залился тоненьким смехом, время от времени попискивая. Он все-таки удивительно был похож на щенка, ну вылитый щенок! Насмеявшись, они внимательно посмотрели друг на друга - и внезапно смутившаяся наконец Эмма Ивановна отправилась на кухню пришивать пуговицу к штанам. Дмитрий Дмитриевич кряхтел одиночестве, потом сказал:
   - Я, извиняюсь, опять забыл, как Вас зовут…
   "Склероз… Склеротик еще!" - с непонятной радостью подумалось ей.
   - Прошу Вас запомнить: Эмма Ивановна Франк. Постарайтесь, пожалуйста, не спрашивать больше. Эмма Ивановна Франк, 1918 года рождения, немка, беспартийная, незамужняя. - Она сделала паузу и с удовольствием произнесла: - Певица.
   - Спойте, пожалуйста, мне какую-нибудь песню, - быстро среагировал гость и умолк, судя по всему собираясь слушать.
   - Какую же песню Вы хотели бы услышать, драгоценный Дмитрий Дмитриевич Дмитриев? - Она вернулась с его штанами.
   - Можно вас попросить, - обиделся тот и от обиды стал надевать штаны прямо посреди комнаты, - не употреблять моей фамилии: у вас это как-то легкомысленно получается.
   - Пардон, - извинилась по-французски Эмма Ивановна. - Так какую же песню?
   - "Миллион алых роз", - размечтался Дмитрий Дмитриевич, окончательно облачась в чешскую свою пижаму: причем, стало ясно, что пижам до этого он не носил никогда, поскольку вел себя в ней, как если бы на нем был надет фрак.
   - Это не мой жанр, - улыбнулась Эмма Ивановна. - Я исполняю старинные романсы.
   - А-а, - разочаровался Дмитрий Дмитриевич, упихивая вещи в чемодан. - Ну… тогда можно не петь.
   - Я и не собираюсь, - успокоила его Эмма Ивановна и отвернулась к окну.
   - Ой, я, кажется, не то сказал…Вы пойте, конечно, я не против!
   - Ни за что! - отрезала она и пошла разогревать суп, наказав гостя паузой - достаточной, чтобы воспитать целую гимназию.
   Они и суп ели молча. Дмитрий Дмитриевич даже не поднимал глаз от тарелки, с отчаяньем наблюдая за собой, как быстро он ест. Однако после супа отчаянье почему-то пропало - более того, начал он поклевывать носом и даже всхрапывать. Продолжая педагогический террор, Эмма Ивановна без единого слова вымыла посуду, потом нечаянно поймала Дмитрия Дмитриевича за его занятием и улыбнулась. Они перешли в комнату. Гость зевал как заведенный.
   - Я всю ночь не спал от волненья перед встречей. Вы извините меня за мой сон сейчас, это неделикатно я делаю.
   - Вот Ваша кровать… то есть диван, можете укладываться.
   - Только я постельного белья не привез. Я думал, Вы скажете нам надо вместе спать.
   - Этого-то уж я Вам никогда не скажу! - возмутилась Эмма Ивановна, готовая было к примирению. - Не пугайтесь, пожалуйста.
   - А чего мне пугаться? - расхорохорился сонный Дмитрий Дмитриевич. - Я на своем веку не с одной женщиной спал.
   - Думаю, что на Ваш век и хватит, - закрыла тему Эмма Ивановна и поинтересовалась: - Вам руки не надо перед сном помыть?