Клюев Евгений Васильевич. Книга теней. Роман-бумеранг

   Но какая-нибудь логика есть ведь во всем этом! Январь-февраль-март-апрель. Почему январь, черт возьми? Что такое случилось в январе? Недели две - ничего особенного, потом - бах: цыганка-с-карликом… когда это было? Кажется, шестнадцатого… Погибнет-душа-твоя-господине. Нелепое пророчество - с какой стати? И - завертелось: под обильным снегом! Поди разберись…
   Петр открыл тумбочку, достал блокнот, ручку. Соседи спали: трое счастливчиков, до которых никому, кроме родных-и-близких, дела нет.
   " Глубокоуважаемый…" - начал он и остановился: стоит ли? Все равно некуда будет отправить письмо… да и дадут ли ему написать его? Постучит кто-нибудь в дверь: пожалуйста, господин Ставский, на процедуры. Посадят в инвалидное кресло, привезут в белый кабинет, сделают укол - и поминай как звали!.. Он тряхнул головой и продолжал:
   "Глубокоуважаемый… не знаю Вашего имени!
   Я обращаюсь к Вам по собственной воле и хотел бы сам отвечать за каждую букву в этом письме - надеюсь, у меня есть такое право? Скорее всего, Вы не могли не предусмотреть чего-нибудь подобного, иначе вообще не было бы смысла вовлекать в Ваше предприятие живых людей: люди остаются людьми - и для человека Вашего круга неосмотрительно делать ставку на полное отсутствие у них инициативы. Будем считать, что Вы не делаете таких ставок, - и, значит, отнесетесь к моему письму внимательно и спокойно.
   Эвридика рассказала мне все… стало быть, как говорится: не-отпирайтесь-я-прочел. Кстати, на месте Евгения Онегина я не сказал бы: "Не отпирайтесь". Это грубовато… Не стану утверждать, что я догадывался о Вашем существовании. Буду честен: мне и в голову не могло прийти ничего подобного. Ваша затея представляется мне, прошу прощения, довольно несуразной и, пожалуй, даже неосуществимой. Впрочем, осуществится она или нет - судить не нам, и мне не следовало начинать с критических замечаний общего характера.
   Правда, даже Вам трудно будет признать их необоснованными: ведь в Ваш круг так или иначе оказались втянутыми все близкие мне люди, не говоря уже обо мне самом. Заметьте, что при этом далеко не все они (прямо сказать, единицы) знают о Вашей роли в их судьбах - стало быть, игра с самого начала ведется не на равных, а потому этически несостоятельна.
   Зная о вашей болезненной реакции на всякого рода самодеятельность, я все же позволил себе попытаться проанализировать происходящее и очень приблизительно установил, что одной из первых Ваших жертв стала Эвридика Александровна Эристави. Должен сказать, Вы выбрали не самый удачный объект - на вашем месте человек более гуманный просто пожалел бы девушку, жизнь которой и без Вас бьта довольно запутанной: она рассказала мне много такого, о чем Вы не имеете даже смутных представлений. У Вас была уже возможность неоднократно убедиться в непригодности Эвридики для, мягко говоря, сомнительных Ваших целей. Это человек нервный, рано повзрослевший, но главное -талантливый, с чем, как я догадываюсь, Вы в очень небольшой степени склонны считаться. Вы навязываете ей абсолютно неприемлемые для нее формы поведения, создавая немыслимые условия, которых не в состоянии выдержать даже более крепкий организм. Едва ли Вы имеете право так уж испытывать ее силы - тем более, что к настоящему времени они, кажется, на исходе. Вы были свидетелем нескольких ее нервных срывов - с последним, между прочим, мне едва удалось справиться, навязав ей поездку в Тбилиси: только таким путем я смог отвлечь ее внимание от совсем уж крутых, так сказать, поворотов. Вы запугали ее настолько, что она, по-видимому, всерьез верит в неограниченность Вашей власти над ней. Когда Эвридика рассказывала мне о Вас, мне было страшно за нее: Вы стали ее манией - и она убеждена, что судьбы мира вершатся Вами, хотя, прошу прощения за откровенность, на самом деле Вы всего-навсего жалкий больной человек с сильно завышенной самооценкой. Наверное, Вас надо лечить - и лечить, скорее всего, от шизофрении, имеющей, как говорят медики (если говорят), систематический характер.
   Не уверен даже, что вся Ваша система существует в действительности, а не является лишь плодом расстроенного Вашего воображения. Впрочем, претензии Ваши распространяются так далеко, что на некоторое время - оценив их "масштабность" - я и сам чуть не поверил в Ваше всемогущество. Теперь я, конечно, знаю, что единственное, чего нельзя отнять у человека, - это право свободного выбора… по крайнею мере, между жизнью и смертью. Советую Вам основательно поразмышлять ни сей счет и несколько приглушить амбиции. Я весьма сожалею об одном: что унизился до заочной "схватки" с Вами, - достаточно было просто разыскать Вас и, простите, набить Вам морду. Вы вполне этого заслужили. Не так страшен черт…
   По здравом размышлении (а у меня было достаточно времени поразмышлять) я пришел к выводу, что вся Ваша деятельность основывается на постоянном запугивании и на использовании приемов, запрещенных этикой. Например, излюбленный Ваш прием - ставить всецело зависимых от Вас людей в абсолютно безвыходную ситуацию и с удовольствием наблюдать, как они из нее выпутываются. При этом Вы, кажется, ожидаете от них небанальных решений, в то время как истерзанные Вами люди делают одну глупость за другой. Если уж Вы с такой бесцеремонностью пользуетесь их услугами, то имейте по крайней мере мужество самостоятельно распутывать последствия Ваших комбинаций, не ставя никого в известность о своих трудностях. Те, кто работает на Вас, вовсе не обязаны с ними считаться.
   Должен заметить также, что Вы постоянно превышаете собственные полномочия. Даже если бы в основе нашего взаимодействия лежал какой-то договор, то и тогда в нем были бы учтены формы разумного контакта, чтобы часть времени каждый из подчиненных Вам мог проводить по своему усмотрению. При отсутствии же такого договора никто из нас тем более не принадлежит Вам целиком и волен - хоть в какой-то мере! - сам распоряжаться собой. Так что вряд ли Вам следует прибегать к столь суровым наказаниям в случаях, когда в тех или иных обстоятельствах работающие на Вас не забывают и о собственных интересах: это же вполне естественно, согласитесь! Можно ли жить, постоянно ожидая возмездия? Понятно, что Вы, не выходя из дома, способны одним мановением руки уничтожить любого из нас; Вы располагаете чрезвычайно широкой сетью агентов - причем, разумеется, не только в Москве. Однако дальновидный стратег прежде всего позаботился бы о том, в каком настроении пребывают те, на кого он намерен делать ставку и в дальнейшем. Впрочем, Вы едва ли дальновидный стратег; слишком уж поспешно и импульсивно дергаете Вы за все ниточки сразу, желая, по-видимому, чтобы каждую минуту нужные Вам (нужные не сегодня и даже не завтра - вообще еще неизвестно когда!) люди находились у Вас под рукой. Вы "запускаете " их в действие в зависимости от Вашего настроения, подчас даже не представляя себе, кому Вы этим вредите.
   Я давно уже говорю не об Эвридике, а тем более не о себе самом. Станислав Леопольдович и Эмма Ивановна Франк - вот кто меня беспокоит. Не уверен, что Станислав Леопольдович отчетливо осознает, в какую "игру" Вы его втянули, - боюсь, он и вовсе ни о чем не подозревает. Но Эмме Ивановне я счел своим долгом рассказать обо всем. К несчастью, рассказ мой пришелся на то время, когда сам я имел глупость панически бояться Вас и считал Ваше влияние на мою судьбу определяющим. Если бы я тогда уже мог относиться к Вам как к человеку, которого следует лишь пожалеть!.. Увы, прозрение наступает всегда слишком поздно. И мне пришлось до смерти напугать бедную старуху, доведя ее тем самым до приступа - рассказом как таковым и (теперь я понимаю это) более чем нелепым по причине полной безрезультатности прыжком с балкона. Признаюсь, я имел намерение разрушить все Ваши планы и доказать Вам, что один выход из безвыходного положения - причем выход добровольный! - есть у каждого человека всегда.
   Впрочем, ничья смерть не станет для Вас сигналом остановить безумную Вашу деятельность. Вы возьмете для своих целей кого-нибудь еще - с его благородного разрешения… или даже без такового, как практикуете в последнее время. И с новыми, что называется, силами приметесь "работать" с ним. Я не знаю, каким испытаниям Вы подвергаете других - например, Станислава Леопольдовича, - но сдается мне, что испытания эти чудовищны.
   Все последнее время меня интересует один лишь вопрос. Отдаете ли Вы себе отчет в том, чем это может кончиться? Или Вы не думаете о перспективах и живете лишь сегодняшними забавами?
   …Сейчас я перечитал написанное - и вот думаю о том, зачем я обращаюсь к Вам.
   Вероятно, Вы просто интересны мне - тоже в смысле экспериментальном. С того момента, как я узнал о Вашем существовании, Вы сделались для меня своего рода психологическим феноменом, за которым я, оказывается, постоянно наблюдаю. И теперь я хотел бы - честно, в отличие от Вас, - предупредить: отныне я экспериментатор, а Вы для меня подопытный кролик. Вы не удосужшись поставить меня в известность о своих опытах - прощаю Вам все, что было, но при одном условии: теперь законы диктую я. Будьте готовы к этому.
   Искренне Ваш Петр Ставский
   Москва, 29 мая 1983 года"
   Петр нашел в тумбочке конверт, запечатал письмо. На конверте надписал крупными цифрами номер телефона: это ведь надо, чтобы кому-то так повезло с номером, почти сплошная бесконечность! Он откинулся-на-подушку и стал думать о бесконечности: бесконечность была пустыней в снегу.
   - Привет.
   Петр не открывал глаза: он знал, что пришла Эвридика. Она пахла водой и солнцем.
   - Привет, Петр. Как дела?
   - Нормально дела. А что на воле?
   - На воле тоже все нормально.
   - И долго еще там так будет - нормально?
   Эвридика посмотрела на тумбочку и увидела конверт. С восьмерками.
   - Не знаю, долго ли… - сказала она. - Боюсь, что нет. Я очень устала. Очень, Петр.
   - Конечно.
   - И, кажется, больше не могу… Аид Александрович не велел тебе ничего говорить - ты видел, я не говорила. Но я устала - не говорить. По-моему, сейчас я уже начну.
   - Я почти рад, что ты так устала. Я тоже устал - не знать.
   - На самом деле, неизвестно, что труднее. И то и другое трудно. Но сейчас все рушится. Петр, милый!.. А я не умею поправить, и я не понимаю - что можно, чего нельзя!
   - Но живы - все?
   "Все" - это был Станислав Леопольдович: остальные приходили в больницу.
   - Все? - Эвридика опустила глаза - почти-в-преисподнюю. - Я не знаю, как сказать. Потому что трудно определить, живы или уже нет… Он в летаргическом сне. Почти три недели… две с половиной. Аид взял его к себе в институт. Аид тоже не знает, когда кончится сон. И кончится ли он вообще…
   - Это болезнь?
   - Нет. Почти невозможно объяснить, что это.
   - Но признаки жизни есть?
   - Совсем малозаметные… Даже зеркальце не запотевает. Кожа совершенно холодная и бледная очень. Пульса нет.
   - А что есть?
   - Сердце бьется - правда, слабо-слабо, это рентгеном установили, в институте. И еще с помощью электрошока - мышцы реагируют, кажется…
   - Так что точно не смерть?
   - Пока точно.
   - А дальше?
   - Дальше сложно очень, потому что это не обычный летаргический сон. Тень Станислава Леопольдовича сейчас находится в Элизиуме.
   - Я так и знал, - сказал Петр. - Я же говорил тебе, что… Эта книжка, которую я читал, - помнишь? - Он приподнялся на локте. - Мне сейчас надо в библиотеку, Эвридика. Срочно надо в библиотеку… А я не могу!
   - Я могу, - ответила Эвридика.
   - Это без толку, ты не знаешь немецкого… А вынести ее оттуда никак нельзя? Маму попросить или кого-нибудь!
   - Уже просила!.. Когда мне Эмма Ивановна все рассказала - в тот вечер, я на другой же день говорила с мамой… Мама человек дисциплинированный… Конечно, если бы объяснить ей, в чем дело! Но я не решилась объяснить. Ты подожди с книгой - мы к этому вернемся. Сначала вот что…
   Эвридика говорила долго - сперва о том, что узнала от Эммы Ивановны, потом о ночи в "Зеленом доле" - опять-таки со слов Эммы Ивановны, на другой день позвонившей ей в восемь утра…
   - А когда свет включили - через две секунды Женя включил, - Станислав Леопольдович лежал на полу уже и тени не было рядом с ним: ни одной. И все думали, что он умер: тело совсем холодное, и не дышит… Эмме Ивановне сделалось плохо, еле ее откачали, хотели "скорую" вызвать, но она не велела, а сразу стала звонить Аиду домой. Аид тут же приехал - вместе со "скорой": Станислава Леопольдовича и Эмму Ивановну отвезли в Склифософского… у нее криз гипертонический, и ее оставили в терапевтическом, она три недели пролежала. А Станислава Леопольдовича Аид к себе забрал - в соматическую психиатрию, где я была, и сейчас Аид все время наблюдает за ним, но тени у Станислава Леопольдовича нет.
   - А восьмерки - что?
   - Восьмеркам ребята сразу стали дозваниваться… ой, я забыла, теперь адрес есть, таксист сказал, который ту тень привез - ну, в образе Эммы Ивановны. В общем, они долго звонили - никто трубку не брал целый час почти… А в пятом часу утра поехали по этому адресу, но там дома никого не оказалось. И теперь нет никого. Они дежурят по очереди - на скамеечке в арке, оттуда подъезд хорошо видно, и до сих пор ничего не дождались. Ночью в окнах свет не зажигается, ребята и по ночам дежурят, они хорошие такие: там одна девушка по имени Бес… Алла то есть, и еще Женя, Стас, Володя, Сергей, Павел. И они думают постоянно, но ничего придумать не могут! Ты попробуй, Петр… я дура, я молчала все время, Аид велел, он за тебя беспокоился, чтобы ты еще какой-нибудь номер, - это он так говорил… Петр, ну скажи хоть слово, Петр! Ты письмо написал, я вижу…
   - Так, Эвридика. - Петр закрыл глаза ладонью. - Слушай меня внимательно. Мама работает сегодня?
   - Нет.
   - Это замечательно. Пойди в Ленинку…
   - Я же не записана! - перебила Эвридика.
   - Разовый пропуск возьмешь - по паспорту. Паспорт есть?
   - Есть.
   - Скажешь, нужно книги некоторые посмотреть - для курсовой. Заполнишь требование… вот сведения. - Петр по памяти восстановил название книги. - Найдешь, если найдешь, книгу в картотеке, спишешь шифр… ну и получишь "Руководство…" в ЦСБ. Садись и перерисовывай все от руки - начиная со страницы, на которой готический шрифт переходит в обычный. Сколько успеешь до закрытия. А вечером надо найти способ передать это все мне.
   - Я найду способ. - И Эвридика ушла - не оборачиваясь.
   Ждать до вечера оказалось невыносимо уже через час. Ко всем соседям Петра пришли все-возможные-родственники: прорва народу. Петр сделал вид, что спит-богатырским-сном. Все-возможные-родственники говорили на все-возможные-темы. В палате пахло чужой-едой. Петра мутило. Хуже всего то, что трудно было думать… Но не думать было еще трудней.
   - А-вот-апельсинчик-съешь-еще-я-тебе-почистила!
   Конечно, книги нет в библиотеке, глупо было посылать Эвридику. Она вернется и скажет: книги нет. И что тогда? Тогда… Тогда книгу надо закончить самому. Ориентиры заданы - осталось только следовать по намеченному автором пути.
   - Ты-салфеткой-руки-вытри-а-то-они-у-тебя-жирные-пижаму-испачкаешь-а-стирать-негде.
   "Ибо, как полагает автор, многие из случайностей свой исток не здесь имеют"… Стало быть, многие из случайностей свой исток в Элизиуме имеют. И, стало быть, случайная… случайнейшая встреча со Станиславом Леопольдовичем свой исток в Элизиуме имела: он оттуда пришел, Станислав Леопольдович.
   - Белье-то-чистое-есть-у-тебя-еще-чтоб-тут-менять-вроде-много-с-собой-брал-а-все-в-одном-ходишь!
   С чем пришел Станислав Леопольдович из Элизиума? И зачем пришел из Элизиума? Получается, чтобы с Петром встретиться - пришел. Встретиться и передать ему некоторые сведения. "Вы не нервничайте сейчас. Потом нервничать будем", - сказал Станислав Леопольдович. Вот, значит, и настало время - нервничать. Нервничать, вспоминая, как все было, и доставая из памяти то, что тогда не заметил. Во-первых, ликер: "Мне подарили этот ликер в 1798 году"…
   - Тут-вот-я-тебе-шоколадок-маленьких-купила-будешь-по-одной-сестрам-давать-чтоб-помогали-тебе-как-следует…
   Итак, 1798 год - вот первый временной ориентир. "С тех пор никто не заходил ко мне в гости. М-да… шутка". Не шутка, получается, Станислав Леопольдович. Должно быть, год этот - последний в Вашем витальном цикле, опять же последнем. С тех пор прошло почти двести лет. Двести лет, проведенных Вами в Элизиуме, это же ясно как день!
   - Надо-бы-побольше-двухкопеечных-монеток-принести-тут-нет-ни-у-кого-или-жадничают!
   Ну да, конечно… Еще один мотив был - с одеждой. Его высказывание насчет моей куртки модной и сапог; "Одеты вы очень модно". - "А надо как?" - "А надо - никак. Чтобы не быть иллюстрацией места и времени… это привязывает и лишает свободы". Похоже, это урок первый: дескать, и Вы тоже, молодой человек, не только в настоящем времени живали! Были, дескать, и другие времена. Что ж, может быть, и были… Подождем пока с этим. И вспомним еще что-нибудь. Например, вот что…
   - Тут-в-травме-все-долго-лежат-одни-переломы-почти-что-и-с-первого-раза-редко-удачно-срастается-потом-ногу-или-руку-опять-ломают-и-снова-гипс.
   Например, вот что: "…фокус-другой я бы мог Вам показать - дело, как говорится, нехитрое. Но это, видите ли, слишком уж немудрящий путь, мне стыдно таким путем идти к сердцу Вашему". Понятно, о каких фокусах идет речь: впечатляющие, между прочим, были бы фокусы… но Вы, Станислав Леопольдович, предпочли долгий путь. Какой же? А вот какой: бросить в сердце одну-две фразы, которые на всю жизнь в памяти застрянут… Застряло же следующее: "Нам, конечно, будут даны и другие жизни… много других жизней, поскольку с первого раза трудно все рассмотреть и расслышать, но ведь каждая ситуация уникальна и не обязательно повторится из жизни в жизнь. Схема повторится - детали не те, детали повторятся… даже одна деталь, глядь - схема другая. Так что очень желательно осмотреться, помедлить… вкус, я бы сказал, ощутить". Между прочим, ни чая, ни ликера вы не пили тогда, Станислав Леопольдович, - и теперь, после рассказа Эвридики о Лже-Эмме-Ивановне, ясно почему: тени не пьют и не едят. А насчет того, что "схема повторится", - так это вы, конечно, правы.
   - Мы-вот-с-товарищами-уже-ходячие-а-молодой-человек-который-спит-ему-еще-гипс-не-снимали-говорят-завтра-так-он-лежачий-пока.
   Схема повторилась: ученик ваш, помнится, покончил с собой - и я, стало быть, пытался… а детали другие. Из этого следует, между прочим, что очень может быть… очень даже может быть… почему бы, в самом деле, не быть такому: ученик Ваш и я - одно и то же, в разных витальных циклах, а? Значит, и вправду были у меня и другие времена… Дерзко, конечно, предполагать, однако случайность есть случайность - не так ли, Станислав Леопольдович? М-да… опять вы правы: "Лучше все делать очень медленно. Очень и очень медленно". А я сейчас так и делаю. Медленно-медленно иду по нашей с Вами беседе… раньше бы пройтись по ней! Иду, значит, и натыкаюсь еще на одну интересную подробность: "…я жил с одной прекрасной дамой. Я очень любил ее. Мы прожили… дай бог памяти, лет десять. Двести с лишним лет назад". Не Эмма Ивановна ли это, Станислав Леопольдович?
   - Он-странный-молодой-наш-человек-молчаливый-все-думает-о-чем-то-а-невеста-у-него-ну-такой-красоты!
   Значит, Вы с ней все-таки встретились снова… Непонятно, правда, что из этого получилось, если Вы тень. Впрочем, дело не мое… А тогда я сказал: "Мне не хочется уходить от Вас", - и Вы ответили: "Очень рад. Да и ситуация еще не исчерпана… Если бы Вы знали, насколько не исчерпана…" Так все-таки, насколько, Станислав Леопольдович? Чего теперь ждать, когда Вы в летаргическом сне? Встречи в Элизиуме? Там, где рассредоточивают… или, по крайней мере, грозят рассредоточить тени? "Во-о-от насколько!" - и вы широко развели руки. Действительно настолько? "Знаки, знаки…"
   - Она-ему-ворона-приносила-говорящего-только-он-мало-поговорил-а-вообще-то-умора!..
   Как это там было: "Подлинные знаки - вот чего мы напрочь не умеем воспринимать. Казалось бы, все уже яснее ясного и сердце знает: подан знак, ан нет! Не верит, соглашаться не хочет, сопротивляется". Не сопротивляется больше, верит напропалую сердце мое: такие уже допущений делает - в животе холодно. И привкус мяты во рту. Впервые за последние - сколько? - почти два месяца: значит, близко… Правильно иду, значит! Привкус мяты - это оттуда: Элизиум. Их пища - время, медуница, мята… И плевать "на цыганок, на гадалок, на фокусников, на заклинателей змей… ручное все это. Hand made, не по-русски говоря". Теперь понятна и данная фраза… понятно даже, кому она адресована! Другая тоже понятна и туда же адресована: "В том-то и есть чертовщина жизни, что в течение получаса все может измениться на полную свою противоположность…" Теперь действительно понятно, Станислав Леопольдович. Так оно и было. Что ж, почти все… И блистательная кода…
   - А-чего-я-нормально-хожу-уже-с-костылями-провожу-значит-потом-в-холле-с-соседями-посижу-пусть-поспит-паренек…
   И блистательная кода: "Вы знайте, что Ваша душа бессмертна!". Стало быть, что же… тень и есть душа?
   Когда, держа высоко над головой сверток, в палату, как птица, влетела Эвридика, она прямо-таки замерла у постели Петра. Петр смотрел на нее древними совсем глазами - и во всей фигуре его был покой, огромный нездешний покой.
   - Я украла книгу, - тихо, словно боясь спугнуть ангела, сказала она, - возьми.
   - Спасибо, - улыбнулся Петр. - Теперь как раз она мне очень нужна - узнать, что же дальше. Я, пожалуй, успею к утру: завтра можно будет вернуть ее, если сегодня ночью тебя не арестуют. Придешь завтра?
   - Ну и вопросы у тебя! - Она поцеловала его и вышла: фея-авантюристка, исполняющая желания и тут же исчезающая-из-поля-зрения… Так и надо, Эвридика. Молодец.
   …исчезающая-из-поля-зрения, чтобы опять быть рядом когда нужно.
   - Привет. - Невозможно прекрасная утренняя-Эвридика.
   - Привет. - Бессонный Петр закрыл книгу. - Тебя не арестовали?
   - Нет еще. Часа через полтора арестуют… когда книгу привезу. Сегодня мама работает, я ей не сказала ничего. Она, наверное, и арестует. - И присела на кровать: невозможно-прекрасная-утренняя-Эвридика… Соседи-на-костылях любезно оставили их вдвоем.
   - Никто тебя не арестует. Книгу вообще никуда отвозить не надо.
   - Ну уж нет! - замотала головой Эвридика. - Пусть меня казнят честной.
   - Книгу отвозить не надо, - повторил Петр. - Дело в том, что ее никто не хватится: этой книги никогда там не было.
   - Не было? - просто и доверчиво спросила фея-авантюристка.
   - Не было, - подтвердил Петр.
   - Что ж… пусть тогда и не будет, - Эвридика облегченно вздохнула: проблема исчерпала себя сама. - Ты мне что-нибудь расскажешь?
   - А нечего почти рассказывать. Тут все то же самое. Ты это уже знаешь.
   - От Эммы Ивановны?
   - И от нее тоже. От нее в первую очередь.
   - Но ты все время улыбаешься, Петр… так, как будто знаешь, что делать.
   - А я знаю, что делать, - весело ответил тот. Он взял Эвридику за руку. - Надо просто жить. Жить - и этого будет вполне достаточно. - Петр смеялся и просто-таки невозможно походил на Станислава Леопольдовича, когда старик разгуливал по телеэкрану с "долзеленый-йо-хо!" на губах.
   - И все же, Петр?
   - Для начала свяжись с кем-нибудь из ансамбля - у тебя ведь есть телефоны? Надо попросить от моего имени и от имени… Станислава Леопольдовича снять блокаду с дома восьмерок.
   - Почему? - испугалась Эвридика.
   - У него и так ничего не выйдет. Или выйдет все. - Это был более чем туманный ответ - впрочем, Эвридика и не ожидала другого.
   Она только спросила:
   - Сейчас позвонить?
   - Сейчас. - И Петр взял с тумбочки конверт. С восьмерками. Развел руками и порвал его на глазах Эвридики. - Кажется, мое письмо дошло уже по адресу. К сожалению.
   - Я ничего не понимаю, - сокрушилась Эвридика.
   - А не все нужно понимать, - с готовностью сказал Петр. - Есть и непонятные вещи. Много непонятных вещей.
   - Для тебя - тоже?
   - Конечно. Для всех. Я вот не понимаю, например, как это - телефон? Или, допустим, - телевизор!
   - Да ну тебя! - махнула рукой Эвридика и в первый раз за утро улыбнулась.
   Так, с улыбкой, и отправилась к двери, на пороге которой столкнулась с Аидом Александровичем.
   - Здравствуйте, царь-Аид. Я сию секунду вернусь.
   - Vale, - ответил тот и вошел к Петру. - Нуте-с, как наше настроение? Завтра, говорят, гипс снимают? - Он достал из кармана два апельсина-невероятных-размеров. - Это я Вам был должен. - И протянул апельсины Петру.
   - Спасибо. А настроение-наше прекрасно. У Вас какие-то неприятности?
   - Никаких неприятностей, с чего Вы взяли?
   - Очень уж Вы бодры, - нейтрально заметил Петр. - А что… письма все еще приходят?
   - Какие письма? - Аид невинен-как-дитя.
   - По поводу телепередачи с Рекрутовым. - Петр тоже невинен-как-дитя.
   - Что это Вы вспомнили такую седую старину?
   - И сам не знаю, - ускользнул Петр.
   - Нет уж, - Аид мгновенно повзрослел. - Выкладывайте, что у Вас, да поскорее!
   - Ничего особенного, - нарочно не взрослел Петр. - Пустяки всякие: витальные циклы. Элизиум, Атлантида… Контактная метаморфоза, если хотите.