Страница:
Лифт остановился на третьем этаже. Как только раздвинулись двери, Майрон мгновенно почувствовал, что в груди глухо отозвались звуки музыки. Сразу у лифта начиналась длинная очередь жаждущих попасть внутрь. Считается, что люди ходят в клубы вроде этого, чтобы хорошо провести время, но на самом деле многие целый вечер или даже ночь так дальше очереди не продвигаются, а очередь служит напоминанием о том, что они еще недостаточно крутые, чтобы сидеть за одним столиком со знаменитостями. Мимо них, не удостаивая и взглядом, проходили всякие важные персоны, и от этого им еще больше хотелось оказаться в зале. Вот тут, конечно, имелась бархатная лента, указывая тем, кто стоит по ту сторону, на их приниженное положение. Тут же стояли трое охранников – качки с бритыми головами и привычно грозными взглядами.
Майрон подошел к ним небрежной походкой в лучшем стиле Уина.
– Здорово, ребята.
Качки не обратили на него ни малейшего внимания. На самом здоровом из них был темный костюм без рубашки. Вообще без рубашки. Просто пиджак на голое тело. Грудь у него была навощена до блеска, что подчеркивало впечатляющую сексуальную мускулатуру. Он разбирался с четырьмя девицами, каждой из которых было на вид, скажем, по двадцать одному году. Все были на смехотворно высоких каблуках – явно по последней моде, – так что они скорее покачивались, чем стояли как люди. Качок обследовал их, как скот при покупке. Майрон едва не решил, что они вот-вот откроют рот, чтобы продемонстрировать зубы.
– С вами тремя все в порядке, – объявил мистер Мускул. – А вот подружка ваша полновата.
Полноватая – платье у нее было, наверное, восьмого размера – залилась слезами. Ее три похожие на беспризорниц подружки собрались в кружок и принялись рассуждать, стоит ли им идти без нее. Полноватая с рыданиями убежала. Девицы пожали плечам и вошли внутрь. Качки осклабились.
– Сила! – заметил Майрон.
Качки повернулись к нему. Мускул с вызовом посмотрел на него. Майрон смело выдержал взгляд. Мускул осмотрел Майрона с головы до ног и явно решил, что у него не все дома.
– Классный прикид, – заметил мистер Мускул. – Ты куда наладился – в суд, штрафной талон за неправильную парковку оспаривать?
Двум его приятелям, одетым в туго обтягивающие плечи футболки, явно понравилась шутка.
– Угадал, – сказал Майрон, указывая ему пальцем в грудь. – Пожалуй, и мне не надо было надевать рубашку.
Качок, стоявший слева от мистера Мускула, удивленно приоткрыл рот.
Мистер Мускул величественно выставил вперед большой палец:
– Ладно, приятель, хорош, становись в конец очереди. А еще лучше – просто вали отсюда.
– Мне надо с Лексом Райдером повидаться.
– А кто сказал, что он здесь?
– Я говорю.
– И кто же ты такой?
– Майрон Болитар.
Молчание. Один из качков заморгал. Майрон едва не воскликнул: «Вот так-то!» – но удержался.
– Я его агент.
– Твоего имени нет в списке, – отрезал Мускул.
– И мы тебя не знаем, – добавил Круглый Рот.
– Так что, – пошевелил пальцами-сосисками третий качок, – пока-пока.
– Забавно, – сказал Майрон.
– Что-что?
– Вы разве, ребята, сами не видите, насколько это смешно? – осведомился Майрон. – Вы привратники, сторожите дом, куда вас самих никогда не пустят, и вот, вместо того чтобы осознать это и вести себя по-человечески, вы просто клоунами выставляетесь.
Один из качков снова заморгал. Потом все трое двинулись на Майрона – мощная стена мышц. Болитар почувствовал, как у него закипает кровь и руки сжимаются в кулаки. Он разогнул пальцы и задышал ровнее. Они сделали еще шаг в его сторону. Майрон не пошевелился. Мистер Мускул, явно старший в этой троице, наклонился к нему:
– Шел бы ты лучше отсюда, приятель.
– С чего бы это? Может, я тоже полноват? Кстати, серьезно: может, у меня в этих джинсах задница слишком большая? Так ты скажи, тебе виднее.
Длинная очередь ожидающих притихла, захваченная перепалкой. Качки переглянулись. Майрон мысленно выругал себя. Вся эта болтовня была контрпродуктивна. Он пришел сюда за Лексом, а не состязаться с накачанными болванами.
– Так-так… – улыбнулся мистер Мускул, – похоже, к нам комик пожаловал.
– Вот-вот, – подхватил Круглый Рот, – комик. Ха-ха.
– Точно, – заметил третий. – Ты ведь у нас настоящий комик, верно, паренек?..
– А еще, – сказал Майрон, – одаренный вокалист, хотя так говорить о себе, наверное, нескромно. Обычно я начинаю концерт со «Слез клоуна», потом перехожу к упрощенной версии «Дамы» – в духе скорее Кенни Роджерса, чем Лайонела Ричи.
Мускул припал едва ли не к самому уху Майрона, приятели остановились поблизости.
– Надо полагать, ты понимаешь, что мы тебя сейчас вздуем.
– А ты, надо полагать, – парировал Майрон, – понимаешь, что от стероидов сморщиваются яйца.
В этот момент у него из-за спины донесся голос:
– Он со мной, Кайл.
Майрон обернулся, увидел Эсперансу и удержался, хотя это было нелегко, от того, чтобы не воскликнуть: «Ого!» Он был знаком с Эсперансой уже два десятка лет, работал с ней бок о бок, а ведь бывает, когда видишься с кем-то каждый день, то становишься этому человеку ближайшим другом и просто забываешь, какой у него, или у нее, невыносимый характер. Майрон познакомился с Эсперансой, когда она под именем Маленькой Покахонтас[8] профессионально выступала в полупрозрачном трико на борцовском ковре. Симпатичная, подвижная, наделенная на редкость буйным нравом, она променяла образ гламурной дивы сказочных красавиц борьбы на место его личной помощницы, а ночами готовилась к получению степени бакалавра права. Таким образом они, так сказать, сравнялись по рангу, и теперь Эсперанса была партнером Майрона в «Эм-Би пред».
Мускул Кайл расплылся в улыбке:
– По́ка, крошка, неужто это ты? Классно выглядишь, просто слюнки текут.
– Спокойно, Кайл, спокойно, – кивнул Майрон.
– И я по тебе соскучилась. – Эсперанса подставила щеку для поцелуя.
– Не припомню уж, когда и виделись, Пока.
Смуглая красота Эсперансы ассоциировалась с лунным небом, ночными прогулками по морскому пляжу, оливковыми деревьями, трепещущими на легком ветерке. В ушах у нее покачивались круглые серьги, длинные черные волосы пребывали в поэтическом беспорядке. Безупречно белую блузку подгоняло по фигуре какое-то великодушное божество; быть может, блузка была расстегнута на одну пуговицу ниже, чем нужно, но в целом – все на месте.
Трое бандюганов отступили. Один поднял бархатную ленту. Эсперанса ослепительно улыбнулась ему. Мускул Кайл встал так, чтобы Майрон наткнулся на него. Майрон напрягся, чтобы Кайлу досталось по полной.
– Ребята, ребята! – проворковала Эсперанса.
– Мы еще не поставили точку, – прошептал Майрону на ухо Мускул Кайл.
– Пообедаем как-нибудь, – предложил Майрон. – А то, хочешь, в кинишко завалимся, на дневной.
По дороге к двери Эсперанса искоса посмотрела на Майрона и покачала головой.
– Что-нибудь не так? – спросил он.
– Я же сказала: «Оденься так, чтобы тебя заметили». А ты выглядишь, словно собрался на родительское собрание пятого класса школы.
– В туфлях от Феррагамо? – Майрон указал на свои ноги.
– А чего ты так взъелся на этих неандертальцев?
– Один из них обозвал девушку толстухой.
– И ты бросился ей на выручку?
– Да нет. Но он так и сказал: «…подружка ваша полновата». Разве можно так себя вести?
В главном зале бара было темно, только время от времени вспыхивали неоновые лампы. В одном углу был установлен телевизор с большим экраном. Ну да, решил Майрон, если уж идешь в ночной клуб, то главным образом для того, чтобы посмотреть телевизор. Звукоусилители стадионного примерно размера били по ушам. Диджей играл «домашнюю музыку», калеча ее так, как калечат «талантливые» диджеи, когда берут нормальный трек и накладывают на него синтетические басы или электронику. Тут же демонстрировалось лазерное шоу, нечто вроде того, что, по соображениям Майрона, вышло из моды еще в 1979 году, после турне «Голубых устриц», когда стаи плоскогрудых девиц извивались и подпрыгивали на деревянных площадках, изрыгавших вонючие пары, словно ими нельзя подышать на улице, остановившись у любого грузовика.
Майрон пытался перекричать музыку, но безрезультатно. Эсперанса отвела его в относительно тихое место, где, помимо всего прочего, имелись компьютеры с выходом в Интернет. Все они были заняты. Майрон снова покачал головой. Неужели теперь в ночные клубы ходят, чтобы побродить по Сети? Он повернулся в сторону танцпола. В сумеречном свете женщины выглядели, в общем, привлекательно и молодо, хотя одеты были так, словно изображали взрослых, а на самом деле ими не были. Большинство держали в руках мобильники и выстукивали по ним что-то тощими пальцами. Движения танцующих были такими замедленными и ленивыми, что могло показаться: они вот-вот впадут в коматозное состояние.
Эсперанса еле заметно улыбнулась.
– Ты что? – встрепенулся Майрон.
– Посмотри на ту красотку в красном – вот это зад! – Она указала в правую сторону площадки.
Майрон увидел туго обтянутые алой тканью ягодицы и вспомнил слова из песни Алехандро Эсковедро: «Мне больше всего нравится смотреть, как она уходит». Давно Эсперанса не высказывалась таким образом.
– Недурно, – отметил он.
– Недурно?
– Сногсшибательно?
Эсперанса кивнула, по-прежнему улыбаясь:
– С такой задницей я бы многого добилась.
Переводя взгляд с танцующей девицы довольно эротического вида на Эсперансу, Майрон кое-что вспомнил, но тут же прогнал воспоминание. Есть уголки памяти, в которые лучше не забираться, когда занят другими делами.
– Да, твой муж был бы в восторге.
– Слушай, ведь я всего лишь замуж вышла, а не умерла. Посмотреть-то можно.
Майрон заметил, как она оживилась, и у него возникло смутное ощущение, что она вернулась в свою стихию. Когда два года назад у Эсперансы родился сын Гектор, она превратилась в образцовую мамашу. На ее письменном столе внезапно появились классические сентиментальные снимки: Гектор с пасхальным зайцем, Гектор с Санта-Клаусом, Гектор с персонажами из фильмов Диснея, Гектор на детском пони в парке. Лучшие деловые костюмы Эсперансы часто были заляпаны детской отрыжкой, и, вместо того чтобы стереть эти следы, она с удовольствием рассказывала об их происхождении. Она знакомилась с мамашами из тех, что раньше вызывали ее едкие насмешки, и обсуждала с ними конструкцию детских складных стульев с колесиками от Макларена, систему дошкольного образования по Монтессори, работу детского кишечника и то, в каком возрасте их отпрыски начали ползать/ходить/говорить. Весь ее мир, подобно миру множества матерей до нее – да, в этих словах можно усмотреть сексистский оттенок, – сжался до маленького комочка детской плоти.
– Ладно, где же Лекс может быть?
– Наверное, в одном из помещений для особо важных персон.
– А нам как туда попасть?
– Придется расстегнуть еще одну пуговку, – сказала Эсперанса. – Серьезно, дай мне немного поработать в одиночку. А ты пока загляни в туалет. Спорим на двадцать долларов, что в писсуар тебе не отлить.
– Что?!
– Ты не спрашивай, просто давай поспорим. Шагай! – Она указала направо.
Майрон пожал плечами и направился в туалет. Там было темно и все отделано черным мрамором. Он шагнул к писсуару, и сразу понял, что имела в виду Эсперанса. Писсуары были вделаны в огромную стену из стекла с односторонней видимостью – такие используют в комнатах для допросов в полицейских участках. Иными словами, отсюда оказалось видно все происходящее на танцполе. Томные дамы были от Майрона на расстоянии буквально несколько футов, а иные использовали зеркальную часть стекла, чтобы привести себя в порядок, не отдавая себе отчета (а может, как раз вполне отдавая), что смотрят на мужчину, который пытается помочиться.
Майрон вышел из туалета. У двери его ждала с протянутой вверх рукой Эсперанса. Майрон выложил двадцатидолларовую купюру.
– Судя по всему, мочевой пузырь ты не опорожнил.
– В дамской комнате то же самое?
– Зачем тебе знать?
– Ладно, что дальше?
Эсперанса мотнула подбородком в сторону пробиравшегося к ним мужчины с гладко зачесанными назад волосами. Наверняка, подумал Майрон, заполняя при поступлении на работу анкету, он в графе «Фамилия» проставил что-то вроде «Хлам», а в графе «Имя» – «Евро». Майрон проследил взглядом, не остается ли за этим типом слизь на полу.
Евро обнажил в улыбке острые, как у хорька, зубы.
– Привет, любовь моя.
– Антон! – Эсперанса протянула ему руку для поцелуя, пожалуй, с чуть большей готовностью, чем следовало. Майрону стало страшно, как бы этот хорек не прокусил ей руку до кости.
– Ты все так же неотразима.
Он говорил с забавным акцентом, то ли венгерским, то ли арабским, словно специально отрепетировал его для какого-нибудь скетча. Антон был небрит, и щетина у него на щеках выглядела довольно некрасиво. Он носил солнцезащитные очки, хотя здесь и так было темно, как в пещере.
– Это Антон, – представила его Эсперанса. – Говорит, Лекс на раздаче бутылок.
– Ах вот как, – откликнулся Майрон, понятия не имея, что означает эта «раздача бутылок».
– Сюда, – кивнул Антон.
Они погрузились в море колышущихся тел. Эсперанса прокладывала ему путь. Майрон испытывал нечто сродни удовольствию, когда к нему кто-то поворачивался. А пока они шли сквозь толпу, некоторые женщины остановили-таки и задержали взгляды на Майроне – правда, таких было меньше, чем, год, два, пять лет назад. Он чувствовал себя как стареющий бейсболист, которому нужен именно такой радар, подсказывающий, что брошенный им мяч летит уже не с прежней скоростью. А может, женщины просто мгновенно определяли, что Майрон помолвлен, что красотка Тереза Коллинз уже унесла этот товар с рынка и теперь при виде его можно только облизываться.
Да, подумал Майрон, должно быть, так и есть.
Антон открыл ключом дверь в другую комнату – да что там в комнату, похоже, в другую эру. Если клуб как таковой был оформлен в стиле модерн – острые углы и закругленные поверхности, – то вип-зал напоминал бордель колониальных времен: бархатные диваны красного дерева, хрустальные люстры, лепнина на потолке, настенные канделябры с зажженными свечами. В зале была такая же, как в туалете, стеклянная стена, сквозь которую открывался вид в зал, где танцевали девицы, – может, кого-нибудь захочется пригласить. Пышнотелые, в стиле моделей мягкого порно, официантки носили либо корсеты тех времен, либо напоминали видом вдовушек-озорниц. Они разносили по столам бутылки с шампанским – отсюда, решил Майрон, и взялась «раздача бутылок».
– Ты что, все бутылки разглядываешь? – поинтересовалась Эсперанса.
– Ну да, похоже на то.
Эсперанса кивнула и улыбнулась официантке в черном корсете.
– Гм… Пожалуй, и я бы не прочь поучаствовать в «раздаче бутылок», если ты понимаешь, что я имею в виду.
Майрон ненадолго задумался.
– Честно говоря, нет. Ведь вы обе женщины, так? А я бутылочных ассоциаций не схватываю.
– Боже, до чего же ты все буквально понимаешь!
– Ты спросила, разглядываю ли я бутылки. К чему это?
– К тому, что тут подают шампанское «Кристалл», – сказала Эсперанса.
– Ну и что?
– Ты сколько бутылок насчитал?
– Не знаю. – Майрон осмотрелся. – Восемь, может, десять.
– Здесь они идут по восемь косых за штуку плюс чаевые.
Майрон прижал ладонь к груди, словно у него сердце останавливается. Он заметил Лекса Райдера – тот развалился на диване в окружении размалеванных красоток. Майрон протолкался к нему:
– Привет, Лекс.
Лекс склонил голову и воскликнул с преувеличенной радостью:
– Майрон, ты!
Он попытался подняться на ноги, ему это не удалось, так что Майрону пришлось протянуть руку. Лекс оперся на нее, с трудом принял вертикальное положение и со смаком, как делают слишком крепко выпившие мужчины, заключил Майрона в объятия:
– Господи, до чего же я рад тебя видеть, приятель!
Дуэт «Лошадиная сила» возник в Мельбурне – родном городе Лекса и Гэбриела – как домашний оркестрик. Название сложилось из фамилии Лекса (Райдер – наездник, значит, ездит на лошади) и фамилии Гэбриела (Уайр – сила), но с самого начала первую скрипку начал играть Гэбриел. У него был замечательный голос, он был на удивление хорош собой и обладал поистине сверхъестественной харизмой, да еще помимо всего прочего отличался тем ускользающим от любых определений, невыразимым свойством, которое превращает великих исполнителей в исполнителей легендарных.
Должно быть, в тени партнера, думал Майрон, Лексу – да кому угодно – жить нелегко. Да, конечно, Лекс знаменит и богат, и, формально, все диски – совместного производства: Уайр – Райдер, – но Майрон вел финансовые дела Лекса и знал, что его доля составляла 25 процентов, против 45 процентов Гэбриела. Знал он и то, что хоть женщины по-прежнему без ума от Лекса, а мужчины все еще набивались ему в друзья, он уже сходил с дистанции и все чаще становился объектом всяких шуток.
«Лошадиная сила» по-прежнему популярна, может, даже более популярна, чем когда-либо, несмотря на то что после трагически-скандальной истории пятнадцатилетней давности Гэбриел практически залег на дно. За вычетом нескольких снимков папарацци и множества разнообразных слухов, все это время о Гэбриеле Уайре в прессе ничего не было. Не было ни гастролей, ни интервью, ни появлений на публике. И эта таинственность еще больше возбуждала любопытство.
– Думаю, пора возвращаться домой, Лекс.
– Не-а, – хрипло (хорошо бы просто потому, что перепил, подумал Майрон) ответил тот. – Мы тут классно проводим время. Правда, народ?
Народ ответил нестройным хором согласия. Майрон осмотрелся. Может, кого-нибудь из присутствующих он и видел раньше, но точно знал только одного – База, многолетнего телохранителя и по совместительству личного помощника Лекса. Баз перехватил взгляд Майрона и пожал плечами, словно говоря: «Что тут поделаешь?»
Лекс обвил рукой шею Майрона и привлек его к себе:
– Присаживайся, старина. Давай выпьем, расслабимся, поболтаем.
– Сьюзи беспокоится о тебе.
– Да ну? – Лекс приподнял брови. – И отправила за мной своего верного посыльного?
– Формально я и твой посыльный, Лекс.
– Ну да, ну да, агент. Наемник из наемников.
На Лексе были черные брюки и черный кожаный жилет, и выглядел он так, словно только что вышел из магазина модной одежды. Райдер поседел, сделал короткую стрижку.
– Присаживайся, Майрон, – повторил он, откидываясь на спинку дивана.
– Почему бы нам не прогуляться, Лекс?
– Слушай, ты ведь мой посыльный, так? Говорю – садись, значит, садись.
Решив не спорить, Майрон нашел удобное место и медленно опустился на подушки. Лекс нажал какую-то кнопку справа от себя, и музыка зазвучала тише. Кто-то протянул Майрону бокал шампанского, немного расплескав по дороге. Большинство затянутых в корсет дам – посмотрим правде в глаза, такие в любую эпоху производят впечатление – незаметно испарились, словно пройдя сквозь стену. Эсперанса отвлекала болтовней женщину, рядом с которой остановилась, едва они вошли в комнату. Мужчины не сводили глаз с двух заигрывавших друг с другом особ, пораженные, словно пещерные люди, впервые увидевшие огонь.
Баз курил сигарету, от которой – как бы это сказать? – пахло не вполне обычно. Он было протянул ее Майрону, но тот отрицательно покачал головой и повернулся к Лексу. Райдер выглядел так, словно ему только что вкатили расслабляющее мышцы лекарство.
– Сьюзи показывала тебе почту? – спросил Лекс.
– Да.
– Ну, и что скажешь?
– Какой-то чокнутый забавляется.
– Ты действительно так думаешь, Майрон? – Лекс сделал большой глоток шампанского.
– Да, но независимо от этого на дворе у нас двадцать первый век.
– То есть?
– То есть ерунда все это. Если тебя такие вещи задевают, можно, в конце концов, сделать тест на ДНК и точно установить отцовство.
Лекс неторопливо кивнул и сделал еще один большой глоток. Майрон старался забыть, что он агент, но в бутылке было 750 граммов, приблизительно 25 унций, а значит, одна унция стоила 320 долларов.
– Слышал, ты обручился. Это правда? – спросил Лекс.
– Угу.
– Выпьем за это.
– Лучше по глоточку. Так дешевле выйдет.
– Да брось ты, Майрон, я богат до неприличия.
В общем-то верно. Они выпили.
– Так что тебя беспокоит, Лекс?
Райдер пропустил вопрос мимо ушей.
– Почему же я не знаком с невестой?
– Долго рассказывать.
– А где она сейчас?
– За границей, – неопределенно махнул рукой Майрон.
– Дать тебе совет насчет женитьбы?
– Например, «не верь дурацким интернетовским сплетням насчет отцовства»?
– Тоже неплохо, – усмехнулся Лекс.
– А то.
– И все же совет другой. Вот он: ничего не скрывайте друг от друга. Ничего.
Майрон ждал продолжения, но Лекс молчал. Тогда он спросил:
– И все?
– Ты рассчитывал на что-то более глубокое?
– Ну да, наверное, – пожал плечами Майрон.
– Я люблю одну песенку, – сказал Лекс. – В ней есть такие слова: «Твое сердце словно парашют». Знаешь почему?
– По-моему, там есть строчка насчет того, что парашюту подобен мозг – он работает только в открытом состоянии.
– Ту строку я тоже знаю, но эта лучше: «Твое сердце словно парашют – он раскрывается, только когда летишь вниз». – Лекс улыбнулся. – Хорошо, правда?
– Пожалуй.
– У всех в этой жизни есть приятели, взять хотя бы тех, кого ты здесь видишь. Я люблю их, мы встречаемся, выпиваем, беседуем о погоде, спорте, девчонках, но если бы мы не виделись целый год – или вообще больше ни разу не встретились, – это бы мало что изменило в моей жизни. И так бывает почти со всеми.
Лекс сделал еще глоток. Позади них открылась дверь, и на пороге появилась стайка хихикающих женщин. Лекс покачал головой, и они исчезли.
– Но случается, – продолжал он, – вдруг встретишь родственную душу. Вон как Баз. Мы говорим обо всем. Мы знаем друг о друге все, до последней мелочи, до самого дурного поступка. У тебя есть такие друзья?
– Эсперанса знает, что у меня нелады с мочевым пузырем.
– Что?
– Не важно. Ты продолжай, продолжай, я помню, о чем речь.
– Итак, подлинные друзья. Ты позволяешь им заглянуть в самые черные свои помыслы. Чернее не бывает. – Лекс выпрямился, подходя к главному. – Но знаешь, что самое удивительное? Знаешь, что бывает, когда ты полностью открыт и позволяешь другому увидеть, что ты совершенно не в себе?
Майрон отрицательно покачал головой.
– Друг проникается к тебе еще большей любовью. С любым другим ты нацепляешь на себя маску, чтобы скрыть всю грязь и понравиться. Но подлинным друзьям ты всю грязь позволяешь увидеть – и это заставляет их сочувствовать тебе. Сбрасывая маску, мы сближаемся. Но почему же так нельзя поступать всегда? Почему, спрашиваю я тебя, Майрон?
– Наверное, ты сам мне это скажешь.
– Хотелось бы знать. – Лекс откинулся на спинку дивана, сделал очередной глоток шампанского и в задумчивости склонил голову. – Ясно по крайней мере одно: маска – ложь по самой своей природе. Как правило, притворство нормально сходит. Но если не открыться тому, кого больше всех любишь, если не обнажить свои пороки, – общего языка не найти. По сути дела, ты что-то утаиваешь. И эти тайны становятся подобны язвам, разрушающим организм.
Снова открылась дверь. В комнату, спотыкаясь, вошли четыре женщины и двое мужчин. В руках у них было по бокалу неприлично дорогого шампанского, все они улыбались и хихикали.
– Ну и что же за тайны у тебя от Сьюзи? – спросил Майрон.
– Это улица с двусторонним движением, приятель, – покачал головой Лекс.
– Хорошо; что у Сьюзи за тайны от тебя?
Лекс не ответил. Он молча смотрел в противоположный угол комнаты. Майрон проследил за его взглядом.
И увидел ее.
Или по крайней мере ему показалось, что увидел. Заметил в той стороне зала для особо важных персон, где горели свечи и плавали клубы дыма. Майрон не видел ее с той самой зимней ночи шестнадцать лет назад – с округлившимся животом, заплаканную, перепачканную кровью, сочившейся между пальцами. Он давно потерял их из виду; последнее, что слышал, – это что они живут где-то в Южной Америке.
Взгляды их встретились на секунду, не больше. И как бы ни трудно было в это поверить, Майрон узнал ее.
– Китти?
Его голос потонул в музыке, но Китти не колебалась ни мгновения. Глаза ее широко раскрылись – может, от страха? – она круто повернулась и побежала к двери. Майрон попытался вскочить, но с мягкой подушки так просто не поднимешься. Когда он встал наконец на ноги, Китти Болитар – свояченица Майрона, женщина, лишившая его столь многого в жизни – уже была за дверью.
5
Майрон подошел к ним небрежной походкой в лучшем стиле Уина.
– Здорово, ребята.
Качки не обратили на него ни малейшего внимания. На самом здоровом из них был темный костюм без рубашки. Вообще без рубашки. Просто пиджак на голое тело. Грудь у него была навощена до блеска, что подчеркивало впечатляющую сексуальную мускулатуру. Он разбирался с четырьмя девицами, каждой из которых было на вид, скажем, по двадцать одному году. Все были на смехотворно высоких каблуках – явно по последней моде, – так что они скорее покачивались, чем стояли как люди. Качок обследовал их, как скот при покупке. Майрон едва не решил, что они вот-вот откроют рот, чтобы продемонстрировать зубы.
– С вами тремя все в порядке, – объявил мистер Мускул. – А вот подружка ваша полновата.
Полноватая – платье у нее было, наверное, восьмого размера – залилась слезами. Ее три похожие на беспризорниц подружки собрались в кружок и принялись рассуждать, стоит ли им идти без нее. Полноватая с рыданиями убежала. Девицы пожали плечам и вошли внутрь. Качки осклабились.
– Сила! – заметил Майрон.
Качки повернулись к нему. Мускул с вызовом посмотрел на него. Майрон смело выдержал взгляд. Мускул осмотрел Майрона с головы до ног и явно решил, что у него не все дома.
– Классный прикид, – заметил мистер Мускул. – Ты куда наладился – в суд, штрафной талон за неправильную парковку оспаривать?
Двум его приятелям, одетым в туго обтягивающие плечи футболки, явно понравилась шутка.
– Угадал, – сказал Майрон, указывая ему пальцем в грудь. – Пожалуй, и мне не надо было надевать рубашку.
Качок, стоявший слева от мистера Мускула, удивленно приоткрыл рот.
Мистер Мускул величественно выставил вперед большой палец:
– Ладно, приятель, хорош, становись в конец очереди. А еще лучше – просто вали отсюда.
– Мне надо с Лексом Райдером повидаться.
– А кто сказал, что он здесь?
– Я говорю.
– И кто же ты такой?
– Майрон Болитар.
Молчание. Один из качков заморгал. Майрон едва не воскликнул: «Вот так-то!» – но удержался.
– Я его агент.
– Твоего имени нет в списке, – отрезал Мускул.
– И мы тебя не знаем, – добавил Круглый Рот.
– Так что, – пошевелил пальцами-сосисками третий качок, – пока-пока.
– Забавно, – сказал Майрон.
– Что-что?
– Вы разве, ребята, сами не видите, насколько это смешно? – осведомился Майрон. – Вы привратники, сторожите дом, куда вас самих никогда не пустят, и вот, вместо того чтобы осознать это и вести себя по-человечески, вы просто клоунами выставляетесь.
Один из качков снова заморгал. Потом все трое двинулись на Майрона – мощная стена мышц. Болитар почувствовал, как у него закипает кровь и руки сжимаются в кулаки. Он разогнул пальцы и задышал ровнее. Они сделали еще шаг в его сторону. Майрон не пошевелился. Мистер Мускул, явно старший в этой троице, наклонился к нему:
– Шел бы ты лучше отсюда, приятель.
– С чего бы это? Может, я тоже полноват? Кстати, серьезно: может, у меня в этих джинсах задница слишком большая? Так ты скажи, тебе виднее.
Длинная очередь ожидающих притихла, захваченная перепалкой. Качки переглянулись. Майрон мысленно выругал себя. Вся эта болтовня была контрпродуктивна. Он пришел сюда за Лексом, а не состязаться с накачанными болванами.
– Так-так… – улыбнулся мистер Мускул, – похоже, к нам комик пожаловал.
– Вот-вот, – подхватил Круглый Рот, – комик. Ха-ха.
– Точно, – заметил третий. – Ты ведь у нас настоящий комик, верно, паренек?..
– А еще, – сказал Майрон, – одаренный вокалист, хотя так говорить о себе, наверное, нескромно. Обычно я начинаю концерт со «Слез клоуна», потом перехожу к упрощенной версии «Дамы» – в духе скорее Кенни Роджерса, чем Лайонела Ричи.
Мускул припал едва ли не к самому уху Майрона, приятели остановились поблизости.
– Надо полагать, ты понимаешь, что мы тебя сейчас вздуем.
– А ты, надо полагать, – парировал Майрон, – понимаешь, что от стероидов сморщиваются яйца.
В этот момент у него из-за спины донесся голос:
– Он со мной, Кайл.
Майрон обернулся, увидел Эсперансу и удержался, хотя это было нелегко, от того, чтобы не воскликнуть: «Ого!» Он был знаком с Эсперансой уже два десятка лет, работал с ней бок о бок, а ведь бывает, когда видишься с кем-то каждый день, то становишься этому человеку ближайшим другом и просто забываешь, какой у него, или у нее, невыносимый характер. Майрон познакомился с Эсперансой, когда она под именем Маленькой Покахонтас[8] профессионально выступала в полупрозрачном трико на борцовском ковре. Симпатичная, подвижная, наделенная на редкость буйным нравом, она променяла образ гламурной дивы сказочных красавиц борьбы на место его личной помощницы, а ночами готовилась к получению степени бакалавра права. Таким образом они, так сказать, сравнялись по рангу, и теперь Эсперанса была партнером Майрона в «Эм-Би пред».
Мускул Кайл расплылся в улыбке:
– По́ка, крошка, неужто это ты? Классно выглядишь, просто слюнки текут.
– Спокойно, Кайл, спокойно, – кивнул Майрон.
– И я по тебе соскучилась. – Эсперанса подставила щеку для поцелуя.
– Не припомню уж, когда и виделись, Пока.
Смуглая красота Эсперансы ассоциировалась с лунным небом, ночными прогулками по морскому пляжу, оливковыми деревьями, трепещущими на легком ветерке. В ушах у нее покачивались круглые серьги, длинные черные волосы пребывали в поэтическом беспорядке. Безупречно белую блузку подгоняло по фигуре какое-то великодушное божество; быть может, блузка была расстегнута на одну пуговицу ниже, чем нужно, но в целом – все на месте.
Трое бандюганов отступили. Один поднял бархатную ленту. Эсперанса ослепительно улыбнулась ему. Мускул Кайл встал так, чтобы Майрон наткнулся на него. Майрон напрягся, чтобы Кайлу досталось по полной.
– Ребята, ребята! – проворковала Эсперанса.
– Мы еще не поставили точку, – прошептал Майрону на ухо Мускул Кайл.
– Пообедаем как-нибудь, – предложил Майрон. – А то, хочешь, в кинишко завалимся, на дневной.
По дороге к двери Эсперанса искоса посмотрела на Майрона и покачала головой.
– Что-нибудь не так? – спросил он.
– Я же сказала: «Оденься так, чтобы тебя заметили». А ты выглядишь, словно собрался на родительское собрание пятого класса школы.
– В туфлях от Феррагамо? – Майрон указал на свои ноги.
– А чего ты так взъелся на этих неандертальцев?
– Один из них обозвал девушку толстухой.
– И ты бросился ей на выручку?
– Да нет. Но он так и сказал: «…подружка ваша полновата». Разве можно так себя вести?
В главном зале бара было темно, только время от времени вспыхивали неоновые лампы. В одном углу был установлен телевизор с большим экраном. Ну да, решил Майрон, если уж идешь в ночной клуб, то главным образом для того, чтобы посмотреть телевизор. Звукоусилители стадионного примерно размера били по ушам. Диджей играл «домашнюю музыку», калеча ее так, как калечат «талантливые» диджеи, когда берут нормальный трек и накладывают на него синтетические басы или электронику. Тут же демонстрировалось лазерное шоу, нечто вроде того, что, по соображениям Майрона, вышло из моды еще в 1979 году, после турне «Голубых устриц», когда стаи плоскогрудых девиц извивались и подпрыгивали на деревянных площадках, изрыгавших вонючие пары, словно ими нельзя подышать на улице, остановившись у любого грузовика.
Майрон пытался перекричать музыку, но безрезультатно. Эсперанса отвела его в относительно тихое место, где, помимо всего прочего, имелись компьютеры с выходом в Интернет. Все они были заняты. Майрон снова покачал головой. Неужели теперь в ночные клубы ходят, чтобы побродить по Сети? Он повернулся в сторону танцпола. В сумеречном свете женщины выглядели, в общем, привлекательно и молодо, хотя одеты были так, словно изображали взрослых, а на самом деле ими не были. Большинство держали в руках мобильники и выстукивали по ним что-то тощими пальцами. Движения танцующих были такими замедленными и ленивыми, что могло показаться: они вот-вот впадут в коматозное состояние.
Эсперанса еле заметно улыбнулась.
– Ты что? – встрепенулся Майрон.
– Посмотри на ту красотку в красном – вот это зад! – Она указала в правую сторону площадки.
Майрон увидел туго обтянутые алой тканью ягодицы и вспомнил слова из песни Алехандро Эсковедро: «Мне больше всего нравится смотреть, как она уходит». Давно Эсперанса не высказывалась таким образом.
– Недурно, – отметил он.
– Недурно?
– Сногсшибательно?
Эсперанса кивнула, по-прежнему улыбаясь:
– С такой задницей я бы многого добилась.
Переводя взгляд с танцующей девицы довольно эротического вида на Эсперансу, Майрон кое-что вспомнил, но тут же прогнал воспоминание. Есть уголки памяти, в которые лучше не забираться, когда занят другими делами.
– Да, твой муж был бы в восторге.
– Слушай, ведь я всего лишь замуж вышла, а не умерла. Посмотреть-то можно.
Майрон заметил, как она оживилась, и у него возникло смутное ощущение, что она вернулась в свою стихию. Когда два года назад у Эсперансы родился сын Гектор, она превратилась в образцовую мамашу. На ее письменном столе внезапно появились классические сентиментальные снимки: Гектор с пасхальным зайцем, Гектор с Санта-Клаусом, Гектор с персонажами из фильмов Диснея, Гектор на детском пони в парке. Лучшие деловые костюмы Эсперансы часто были заляпаны детской отрыжкой, и, вместо того чтобы стереть эти следы, она с удовольствием рассказывала об их происхождении. Она знакомилась с мамашами из тех, что раньше вызывали ее едкие насмешки, и обсуждала с ними конструкцию детских складных стульев с колесиками от Макларена, систему дошкольного образования по Монтессори, работу детского кишечника и то, в каком возрасте их отпрыски начали ползать/ходить/говорить. Весь ее мир, подобно миру множества матерей до нее – да, в этих словах можно усмотреть сексистский оттенок, – сжался до маленького комочка детской плоти.
– Ладно, где же Лекс может быть?
– Наверное, в одном из помещений для особо важных персон.
– А нам как туда попасть?
– Придется расстегнуть еще одну пуговку, – сказала Эсперанса. – Серьезно, дай мне немного поработать в одиночку. А ты пока загляни в туалет. Спорим на двадцать долларов, что в писсуар тебе не отлить.
– Что?!
– Ты не спрашивай, просто давай поспорим. Шагай! – Она указала направо.
Майрон пожал плечами и направился в туалет. Там было темно и все отделано черным мрамором. Он шагнул к писсуару, и сразу понял, что имела в виду Эсперанса. Писсуары были вделаны в огромную стену из стекла с односторонней видимостью – такие используют в комнатах для допросов в полицейских участках. Иными словами, отсюда оказалось видно все происходящее на танцполе. Томные дамы были от Майрона на расстоянии буквально несколько футов, а иные использовали зеркальную часть стекла, чтобы привести себя в порядок, не отдавая себе отчета (а может, как раз вполне отдавая), что смотрят на мужчину, который пытается помочиться.
Майрон вышел из туалета. У двери его ждала с протянутой вверх рукой Эсперанса. Майрон выложил двадцатидолларовую купюру.
– Судя по всему, мочевой пузырь ты не опорожнил.
– В дамской комнате то же самое?
– Зачем тебе знать?
– Ладно, что дальше?
Эсперанса мотнула подбородком в сторону пробиравшегося к ним мужчины с гладко зачесанными назад волосами. Наверняка, подумал Майрон, заполняя при поступлении на работу анкету, он в графе «Фамилия» проставил что-то вроде «Хлам», а в графе «Имя» – «Евро». Майрон проследил взглядом, не остается ли за этим типом слизь на полу.
Евро обнажил в улыбке острые, как у хорька, зубы.
– Привет, любовь моя.
– Антон! – Эсперанса протянула ему руку для поцелуя, пожалуй, с чуть большей готовностью, чем следовало. Майрону стало страшно, как бы этот хорек не прокусил ей руку до кости.
– Ты все так же неотразима.
Он говорил с забавным акцентом, то ли венгерским, то ли арабским, словно специально отрепетировал его для какого-нибудь скетча. Антон был небрит, и щетина у него на щеках выглядела довольно некрасиво. Он носил солнцезащитные очки, хотя здесь и так было темно, как в пещере.
– Это Антон, – представила его Эсперанса. – Говорит, Лекс на раздаче бутылок.
– Ах вот как, – откликнулся Майрон, понятия не имея, что означает эта «раздача бутылок».
– Сюда, – кивнул Антон.
Они погрузились в море колышущихся тел. Эсперанса прокладывала ему путь. Майрон испытывал нечто сродни удовольствию, когда к нему кто-то поворачивался. А пока они шли сквозь толпу, некоторые женщины остановили-таки и задержали взгляды на Майроне – правда, таких было меньше, чем, год, два, пять лет назад. Он чувствовал себя как стареющий бейсболист, которому нужен именно такой радар, подсказывающий, что брошенный им мяч летит уже не с прежней скоростью. А может, женщины просто мгновенно определяли, что Майрон помолвлен, что красотка Тереза Коллинз уже унесла этот товар с рынка и теперь при виде его можно только облизываться.
Да, подумал Майрон, должно быть, так и есть.
Антон открыл ключом дверь в другую комнату – да что там в комнату, похоже, в другую эру. Если клуб как таковой был оформлен в стиле модерн – острые углы и закругленные поверхности, – то вип-зал напоминал бордель колониальных времен: бархатные диваны красного дерева, хрустальные люстры, лепнина на потолке, настенные канделябры с зажженными свечами. В зале была такая же, как в туалете, стеклянная стена, сквозь которую открывался вид в зал, где танцевали девицы, – может, кого-нибудь захочется пригласить. Пышнотелые, в стиле моделей мягкого порно, официантки носили либо корсеты тех времен, либо напоминали видом вдовушек-озорниц. Они разносили по столам бутылки с шампанским – отсюда, решил Майрон, и взялась «раздача бутылок».
– Ты что, все бутылки разглядываешь? – поинтересовалась Эсперанса.
– Ну да, похоже на то.
Эсперанса кивнула и улыбнулась официантке в черном корсете.
– Гм… Пожалуй, и я бы не прочь поучаствовать в «раздаче бутылок», если ты понимаешь, что я имею в виду.
Майрон ненадолго задумался.
– Честно говоря, нет. Ведь вы обе женщины, так? А я бутылочных ассоциаций не схватываю.
– Боже, до чего же ты все буквально понимаешь!
– Ты спросила, разглядываю ли я бутылки. К чему это?
– К тому, что тут подают шампанское «Кристалл», – сказала Эсперанса.
– Ну и что?
– Ты сколько бутылок насчитал?
– Не знаю. – Майрон осмотрелся. – Восемь, может, десять.
– Здесь они идут по восемь косых за штуку плюс чаевые.
Майрон прижал ладонь к груди, словно у него сердце останавливается. Он заметил Лекса Райдера – тот развалился на диване в окружении размалеванных красоток. Майрон протолкался к нему:
– Привет, Лекс.
Лекс склонил голову и воскликнул с преувеличенной радостью:
– Майрон, ты!
Он попытался подняться на ноги, ему это не удалось, так что Майрону пришлось протянуть руку. Лекс оперся на нее, с трудом принял вертикальное положение и со смаком, как делают слишком крепко выпившие мужчины, заключил Майрона в объятия:
– Господи, до чего же я рад тебя видеть, приятель!
Дуэт «Лошадиная сила» возник в Мельбурне – родном городе Лекса и Гэбриела – как домашний оркестрик. Название сложилось из фамилии Лекса (Райдер – наездник, значит, ездит на лошади) и фамилии Гэбриела (Уайр – сила), но с самого начала первую скрипку начал играть Гэбриел. У него был замечательный голос, он был на удивление хорош собой и обладал поистине сверхъестественной харизмой, да еще помимо всего прочего отличался тем ускользающим от любых определений, невыразимым свойством, которое превращает великих исполнителей в исполнителей легендарных.
Должно быть, в тени партнера, думал Майрон, Лексу – да кому угодно – жить нелегко. Да, конечно, Лекс знаменит и богат, и, формально, все диски – совместного производства: Уайр – Райдер, – но Майрон вел финансовые дела Лекса и знал, что его доля составляла 25 процентов, против 45 процентов Гэбриела. Знал он и то, что хоть женщины по-прежнему без ума от Лекса, а мужчины все еще набивались ему в друзья, он уже сходил с дистанции и все чаще становился объектом всяких шуток.
«Лошадиная сила» по-прежнему популярна, может, даже более популярна, чем когда-либо, несмотря на то что после трагически-скандальной истории пятнадцатилетней давности Гэбриел практически залег на дно. За вычетом нескольких снимков папарацци и множества разнообразных слухов, все это время о Гэбриеле Уайре в прессе ничего не было. Не было ни гастролей, ни интервью, ни появлений на публике. И эта таинственность еще больше возбуждала любопытство.
– Думаю, пора возвращаться домой, Лекс.
– Не-а, – хрипло (хорошо бы просто потому, что перепил, подумал Майрон) ответил тот. – Мы тут классно проводим время. Правда, народ?
Народ ответил нестройным хором согласия. Майрон осмотрелся. Может, кого-нибудь из присутствующих он и видел раньше, но точно знал только одного – База, многолетнего телохранителя и по совместительству личного помощника Лекса. Баз перехватил взгляд Майрона и пожал плечами, словно говоря: «Что тут поделаешь?»
Лекс обвил рукой шею Майрона и привлек его к себе:
– Присаживайся, старина. Давай выпьем, расслабимся, поболтаем.
– Сьюзи беспокоится о тебе.
– Да ну? – Лекс приподнял брови. – И отправила за мной своего верного посыльного?
– Формально я и твой посыльный, Лекс.
– Ну да, ну да, агент. Наемник из наемников.
На Лексе были черные брюки и черный кожаный жилет, и выглядел он так, словно только что вышел из магазина модной одежды. Райдер поседел, сделал короткую стрижку.
– Присаживайся, Майрон, – повторил он, откидываясь на спинку дивана.
– Почему бы нам не прогуляться, Лекс?
– Слушай, ты ведь мой посыльный, так? Говорю – садись, значит, садись.
Решив не спорить, Майрон нашел удобное место и медленно опустился на подушки. Лекс нажал какую-то кнопку справа от себя, и музыка зазвучала тише. Кто-то протянул Майрону бокал шампанского, немного расплескав по дороге. Большинство затянутых в корсет дам – посмотрим правде в глаза, такие в любую эпоху производят впечатление – незаметно испарились, словно пройдя сквозь стену. Эсперанса отвлекала болтовней женщину, рядом с которой остановилась, едва они вошли в комнату. Мужчины не сводили глаз с двух заигрывавших друг с другом особ, пораженные, словно пещерные люди, впервые увидевшие огонь.
Баз курил сигарету, от которой – как бы это сказать? – пахло не вполне обычно. Он было протянул ее Майрону, но тот отрицательно покачал головой и повернулся к Лексу. Райдер выглядел так, словно ему только что вкатили расслабляющее мышцы лекарство.
– Сьюзи показывала тебе почту? – спросил Лекс.
– Да.
– Ну, и что скажешь?
– Какой-то чокнутый забавляется.
– Ты действительно так думаешь, Майрон? – Лекс сделал большой глоток шампанского.
– Да, но независимо от этого на дворе у нас двадцать первый век.
– То есть?
– То есть ерунда все это. Если тебя такие вещи задевают, можно, в конце концов, сделать тест на ДНК и точно установить отцовство.
Лекс неторопливо кивнул и сделал еще один большой глоток. Майрон старался забыть, что он агент, но в бутылке было 750 граммов, приблизительно 25 унций, а значит, одна унция стоила 320 долларов.
– Слышал, ты обручился. Это правда? – спросил Лекс.
– Угу.
– Выпьем за это.
– Лучше по глоточку. Так дешевле выйдет.
– Да брось ты, Майрон, я богат до неприличия.
В общем-то верно. Они выпили.
– Так что тебя беспокоит, Лекс?
Райдер пропустил вопрос мимо ушей.
– Почему же я не знаком с невестой?
– Долго рассказывать.
– А где она сейчас?
– За границей, – неопределенно махнул рукой Майрон.
– Дать тебе совет насчет женитьбы?
– Например, «не верь дурацким интернетовским сплетням насчет отцовства»?
– Тоже неплохо, – усмехнулся Лекс.
– А то.
– И все же совет другой. Вот он: ничего не скрывайте друг от друга. Ничего.
Майрон ждал продолжения, но Лекс молчал. Тогда он спросил:
– И все?
– Ты рассчитывал на что-то более глубокое?
– Ну да, наверное, – пожал плечами Майрон.
– Я люблю одну песенку, – сказал Лекс. – В ней есть такие слова: «Твое сердце словно парашют». Знаешь почему?
– По-моему, там есть строчка насчет того, что парашюту подобен мозг – он работает только в открытом состоянии.
– Ту строку я тоже знаю, но эта лучше: «Твое сердце словно парашют – он раскрывается, только когда летишь вниз». – Лекс улыбнулся. – Хорошо, правда?
– Пожалуй.
– У всех в этой жизни есть приятели, взять хотя бы тех, кого ты здесь видишь. Я люблю их, мы встречаемся, выпиваем, беседуем о погоде, спорте, девчонках, но если бы мы не виделись целый год – или вообще больше ни разу не встретились, – это бы мало что изменило в моей жизни. И так бывает почти со всеми.
Лекс сделал еще глоток. Позади них открылась дверь, и на пороге появилась стайка хихикающих женщин. Лекс покачал головой, и они исчезли.
– Но случается, – продолжал он, – вдруг встретишь родственную душу. Вон как Баз. Мы говорим обо всем. Мы знаем друг о друге все, до последней мелочи, до самого дурного поступка. У тебя есть такие друзья?
– Эсперанса знает, что у меня нелады с мочевым пузырем.
– Что?
– Не важно. Ты продолжай, продолжай, я помню, о чем речь.
– Итак, подлинные друзья. Ты позволяешь им заглянуть в самые черные свои помыслы. Чернее не бывает. – Лекс выпрямился, подходя к главному. – Но знаешь, что самое удивительное? Знаешь, что бывает, когда ты полностью открыт и позволяешь другому увидеть, что ты совершенно не в себе?
Майрон отрицательно покачал головой.
– Друг проникается к тебе еще большей любовью. С любым другим ты нацепляешь на себя маску, чтобы скрыть всю грязь и понравиться. Но подлинным друзьям ты всю грязь позволяешь увидеть – и это заставляет их сочувствовать тебе. Сбрасывая маску, мы сближаемся. Но почему же так нельзя поступать всегда? Почему, спрашиваю я тебя, Майрон?
– Наверное, ты сам мне это скажешь.
– Хотелось бы знать. – Лекс откинулся на спинку дивана, сделал очередной глоток шампанского и в задумчивости склонил голову. – Ясно по крайней мере одно: маска – ложь по самой своей природе. Как правило, притворство нормально сходит. Но если не открыться тому, кого больше всех любишь, если не обнажить свои пороки, – общего языка не найти. По сути дела, ты что-то утаиваешь. И эти тайны становятся подобны язвам, разрушающим организм.
Снова открылась дверь. В комнату, спотыкаясь, вошли четыре женщины и двое мужчин. В руках у них было по бокалу неприлично дорогого шампанского, все они улыбались и хихикали.
– Ну и что же за тайны у тебя от Сьюзи? – спросил Майрон.
– Это улица с двусторонним движением, приятель, – покачал головой Лекс.
– Хорошо; что у Сьюзи за тайны от тебя?
Лекс не ответил. Он молча смотрел в противоположный угол комнаты. Майрон проследил за его взглядом.
И увидел ее.
Или по крайней мере ему показалось, что увидел. Заметил в той стороне зала для особо важных персон, где горели свечи и плавали клубы дыма. Майрон не видел ее с той самой зимней ночи шестнадцать лет назад – с округлившимся животом, заплаканную, перепачканную кровью, сочившейся между пальцами. Он давно потерял их из виду; последнее, что слышал, – это что они живут где-то в Южной Америке.
Взгляды их встретились на секунду, не больше. И как бы ни трудно было в это поверить, Майрон узнал ее.
– Китти?
Его голос потонул в музыке, но Китти не колебалась ни мгновения. Глаза ее широко раскрылись – может, от страха? – она круто повернулась и побежала к двери. Майрон попытался вскочить, но с мягкой подушки так просто не поднимешься. Когда он встал наконец на ноги, Китти Болитар – свояченица Майрона, женщина, лишившая его столь многого в жизни – уже была за дверью.
5
Майрон бросился за ней.
На выходе из зала перед его мысленным взором промелькнула картинка: ему одиннадцать, брату Брэду – с его дурацкими локонами – шесть, и они играют в своей общей спальне в детский баскетбол. Щит – тонкий картон; мяч, как правило, – круглая губка. Кольцо крепится к верхней части дверцы шкафа при помощи двух оранжевых крючков-присосок, которые надо предварительно облизать, чтобы не отлетали. Братья играли часами, придумывая названия команд и прозвища. Так появились Меткий Сэм, Прыгучий Джим и Быстрый Ленни. Майрон, как старший, вел игру, создавая воображаемую вселенную, где есть игроки – хорошие парни, и игроки – плохие парни, и настоящие драмы на площадке происходят, и счет бывает почти равный, когда раздается финальный гонг. Но вообще-то почти всегда Майрон позволял Брэду выигрывать. А вечером, когда братья забирались в свои койки – Майрон сверху, Брэд под ним, – они в темноте восстанавливали ход игры, подобно телевизионным комментаторам анализировали те или другие ее моменты.
На выходе из зала перед его мысленным взором промелькнула картинка: ему одиннадцать, брату Брэду – с его дурацкими локонами – шесть, и они играют в своей общей спальне в детский баскетбол. Щит – тонкий картон; мяч, как правило, – круглая губка. Кольцо крепится к верхней части дверцы шкафа при помощи двух оранжевых крючков-присосок, которые надо предварительно облизать, чтобы не отлетали. Братья играли часами, придумывая названия команд и прозвища. Так появились Меткий Сэм, Прыгучий Джим и Быстрый Ленни. Майрон, как старший, вел игру, создавая воображаемую вселенную, где есть игроки – хорошие парни, и игроки – плохие парни, и настоящие драмы на площадке происходят, и счет бывает почти равный, когда раздается финальный гонг. Но вообще-то почти всегда Майрон позволял Брэду выигрывать. А вечером, когда братья забирались в свои койки – Майрон сверху, Брэд под ним, – они в темноте восстанавливали ход игры, подобно телевизионным комментаторам анализировали те или другие ее моменты.