Страница:
– Я люблю тебя, – произнесла Тереза.
– И я тебя люблю.
– Не хочу тебя перебивать, но, понимаешь, мне просто хорошо, оттого что я могу это сказать. Раньше у меня никогда такого не было. Я слишком стара для таких чувств.
– Нам всегда восемнадцать, когда мы ждем начала жизни, – возразил Майрон.
– Банально.
– Можно подумать, ты не любишь банальностей!
– Люблю, это правда. Итак, Лекс Райдер сказал, что нельзя что-то утаивать друг от друга. А разве мы так делаем?
– Не знаю. У него есть теория по поводу недостатков. Мол, мы должны раскрывать друг другу все худшее – раскрывать, потому что таким образом мы непонятно как, но становимся человечнее и потому сближаемся еще больше.
Майрон поделился с Терезой и другими подробностями разговора с Лексом.
– Что ж, разумно, – сказала она в итоге.
– А я про твои недостатки знаю? – спросил он.
– Майрон, помнишь нашу первую ночь в Париже, в гостинице?
Молчание. Он помнил.
– В таком случае, – мягко проговорила Тереза, – ты знаешь мои недостатки.
– Пожалуй. – Он изменил положение, стараясь сесть так, чтобы смотреть ей прямо в глаза. – Но я не уверен, что ты знаешь мои.
– Твои? Недостатки? – прикинулась изумленной Тереза. – Какие такие недостатки?
– Начать с того, что у меня проблемы с мочеиспусканием.
– Думаешь, мне это не известно?
Он засмеялся, чуть принужденно.
– Майрон?
– Да?
– Я люблю тебя. Жду не дождусь, когда мы поженимся. Ты хороший человек, может, лучший из тех, что мне встречались. И никакая правда этого не изменит. Ты что-то от меня скрываешь? И от этого возникают язвы, или как там Лекс выразился? А может, и не возникают. Искренность тоже может быть чрезмерной. Так что не терзай себя. Я тебя все равно люблю.
– Ты и сама не знаешь, какая ты потрясающая женщина. – Майрон откинулся на спинку стула.
– Оставим это. Лучше скажи мне еще раз, какая я красивая. Мне это всегда не терпится услышать.
7
8
– И я тебя люблю.
– Не хочу тебя перебивать, но, понимаешь, мне просто хорошо, оттого что я могу это сказать. Раньше у меня никогда такого не было. Я слишком стара для таких чувств.
– Нам всегда восемнадцать, когда мы ждем начала жизни, – возразил Майрон.
– Банально.
– Можно подумать, ты не любишь банальностей!
– Люблю, это правда. Итак, Лекс Райдер сказал, что нельзя что-то утаивать друг от друга. А разве мы так делаем?
– Не знаю. У него есть теория по поводу недостатков. Мол, мы должны раскрывать друг другу все худшее – раскрывать, потому что таким образом мы непонятно как, но становимся человечнее и потому сближаемся еще больше.
Майрон поделился с Терезой и другими подробностями разговора с Лексом.
– Что ж, разумно, – сказала она в итоге.
– А я про твои недостатки знаю? – спросил он.
– Майрон, помнишь нашу первую ночь в Париже, в гостинице?
Молчание. Он помнил.
– В таком случае, – мягко проговорила Тереза, – ты знаешь мои недостатки.
– Пожалуй. – Он изменил положение, стараясь сесть так, чтобы смотреть ей прямо в глаза. – Но я не уверен, что ты знаешь мои.
– Твои? Недостатки? – прикинулась изумленной Тереза. – Какие такие недостатки?
– Начать с того, что у меня проблемы с мочеиспусканием.
– Думаешь, мне это не известно?
Он засмеялся, чуть принужденно.
– Майрон?
– Да?
– Я люблю тебя. Жду не дождусь, когда мы поженимся. Ты хороший человек, может, лучший из тех, что мне встречались. И никакая правда этого не изменит. Ты что-то от меня скрываешь? И от этого возникают язвы, или как там Лекс выразился? А может, и не возникают. Искренность тоже может быть чрезмерной. Так что не терзай себя. Я тебя все равно люблю.
– Ты и сама не знаешь, какая ты потрясающая женщина. – Майрон откинулся на спинку стула.
– Оставим это. Лучше скажи мне еще раз, какая я красивая. Мне это всегда не терпится услышать.
7
«Даунинг, три» закрывался на ночь.
Уин смотрел, как расходятся, подслеповато щурясь в предрассветной дымке Манхэттена, завсегдатаи клуба. Он выжидал. Несколько минут спустя Уин заметил здоровяка, который пустил в ход против Майрона электрошокер. Этот тип – его звали Кайл – кого-то вытаскивал словно тюк грязного белья. Уин сохранял хладнокровие. Он вспоминал, как не столь уж давно Майрон на несколько недель исчез – может, его пытали, а он был не в состоянии помочь лучшему другу и даже потом отомстить за него. Уин вспомнил владевшее им тогда угнетающее чувство беспомощности. Ничего подобного он не испытывал со времен своей юности, проведенной в богатом пригороде Филадельфии, когда кто-то возненавидевший Уина за один только внешний вид унизил и избил его. Уин тогда поклялся себе, что подобное не повторится. И слово сдержал. Теперь, уже взрослым человеком, он испытывал что-то в этом роде.
Если тебя заденут, отвечай. Серьезно. Со смыслом. Майрон не всегда был согласен в этом с Уином. Ничего страшного. Они друзья, лучшие друзья. Они кому угодно шею свернут, пусть порой и спорят.
– Привет, Кайл! – окликнул Уин.
Мистер Мускул поднял голову и набычился.
– Есть минутка пообщаться? – спросил Уин.
– Шутишь?
– Вообще-то я большой шутник, настоящий комик, но нет, Кайл, сейчас я не шучу. Хотелось бы поболтать с тобой наедине.
– На сей раз никаких мобильников? – У Кайла буквально слюнки потекли.
– Нет. И электрошокеров тоже.
Кайл оглянулся, убеждаясь, что вокруг никого.
– И этот коп ушел?
– Давно.
– Значит, ты и я?
– Ты и я, – подтвердил Уин. – Честно говоря, при одной только мысли об этом у меня соски твердеют.
Кайл приблизился к нему.
– Знаешь, красавчик, твои знакомства меня не волнуют, – сказал он. – Сейчас я из тебя душу выну.
Уин улыбнулся и кивнул Кайлу – мол, показывай дорогу.
– Жду не дождусь.
Но эти времена прошли. Теперь он мог часами лежать в кровати, уставившись в потолок и боясь закрыть глаза. Потому что во сне он возвращался в то место, которое следовало забыть. Он знал, как справиться с этим – показаться мозгоправу или кому-нибудь в этом роде, – но знал и то, что скорее всего ни к кому не пойдет. Банально, но чем-то вроде лекарства для него стала Тереза. Когда он спал с ней, ночные кошмары отступали.
Первое, о чем он подумал, когда будильник задребезжал и вернул его в настоящее, – было то же самое, что при попытке закрыть глаза. Вернее, не что, а кто – Брэд. Странно. Дни, иногда недели, может, даже месяцы проходили без мыслей о брате. Их отчуждение походило на несчастье. Когда мы утрачиваем что-то, часто говорят, что время исцеляет любые раны. Чушь это. На самом деле ты угнетен, ты оплакиваешь что-то или кого-то, ты рыдаешь так, что кажется, конца этому не будет, а потом наступает момент, когда верх берет инстинкт самосохранения. Всему приходит конец. Ты просто не позволяешь, не можешь позволить себе «туда вернуться», поскольку боль была слишком сильна. Ты определяешь себе границу. Ты протестуешь. Но подлинное исцеление так и не наступает.
Неожиданное появление Китти смяло протестные настроения и выбило Майрона из колеи. И что же дальше? Очень просто: надо поговорить с теми – а их всего двое, – кто может хоть что-то ему сказать о Китти и Брэде. Майрон достал мобильник и набрал номер дома в Ливингстоне, Нью-Джерси. Туда сейчас из Бока-Ратона на неделю приехали родители.
– Да? – Трубку взяла мама.
– Привет, мам, – сказал Майрон, – ты как?
– Отлично, сынок. А ты?
Пожалуй, ее голос был даже слишком нежен, словно недостаточно оптимистичный мог разбить ей сердце.
– Я тоже. – Майрон подумал, не спросить ли сразу про Брэда, но нет, к этому следовало подойти постепенно, с тактом. – Я подумал, может, вы с папой поужинаете со мной сегодня?
– Только не у Неро, – заявила она. – К Неро мне не хочется.
– Ну и ладно.
– Что-то мне сейчас ничего итальянского не хочется. А Неро итальянец.
– Договорились. К Неро не пойдем.
– У тебя когда-нибудь так бывало?
– Как так?
– Когда тебе чего-нибудь не хочется? Я имею в виду их кухню. Вот, например, как мне сейчас. Мне просто не хочется ничего итальянского.
– Ладно, понял. А чего бы тебе хотелось?
– Может, китайского? Китайская кухня во Флориде мне не нравится. Слишком жирно.
– Ясно. Как насчет «Баумгарта»?
– Да, мне нравится как там жарят цыплят. Но что это за название для китайского ресторана – «Баумгарт»?.. Похоже на еврейскую кондитерскую.
– Раньше так и было, – заметил Майрон.
– Правда?
Майрон уже раз десять как минимум объяснял матери, откуда взялось название.
– Ладно, мам, мне пора. Заеду за вами в шесть. Скажи папе.
– Непременно. Поосторожнее, сынок.
Та же нежность в голосе. Он повторил ей те же слова. Повесив трубку, Майрон решил сам предупредить отца о вечерних планах. Ничего хорошего в этом нет – получается, он вроде как предает мать, – но у нее с памятью… ладно, на сегодня с протестами можно покончить, не так ли?
Майрон наскоро принял душ и оделся. После возвращения из Анголы он, уступая требованиям Эсперансы, взял за правило совершать утреннюю прогулку. Он вошел в Центральный парк с Семьдесят второй улицы и двинулся на юг. Эсперанса обожала прогулки, но Майрон так и не научился находить в них удовольствие. Характер не позволял ему проветривать мозги, или успокаивать нервы, или искать утешения, или что еще там ожидается от того, что переставляешь ноги. Но Эсперанса убедила: для его головы это полезно, – и заставила пообещать, что в течение трех недель он будет выходить на прогулку.
Увы, она ошиблась, хотя, возможно, он действовал не по правилам. На протяжении большей части прогулки Майрон не вынимал из ушей наушники, разговаривая с клиентами и размахивая руками, как… ну, скажем, как большинство завсегдатаев парка. Тем не менее чувствовал он себя лучше, постепенно становился самим собой. Наконец Майрон набрал номер Сьюзи Ти. Она откликнулась на первом же гудке.
– Ну что, нашли? – спросила Сьюзи.
– Нашли. А потом потеряли. Тебе приходилось слышать о ночном клубе «Даунинг, три»?
– Конечно.
Конечно.
– Ну так вот, Лекс был там вчера вечером. – Майрон рассказал, как нашел его в вип-зале. – Он заговорил об «инфекционном» воздействии секретов и отказа от откровенности.
– Ты ему сказал, что это вранье?
– Да.
– А он?
– Понимаешь, нас вроде как прервали. – Майрон прошел мимо стайки ребятишек, играющих у фонтана на площадке. Может, в этот солнечный день и были дети счастливее этих, но Майрон так не думал. – Мне надо тебя кое о чем спросить.
– Я уже ответила. Это его ребенок.
– Да я не о том. Готов поклясться, что вчера вечером я видел в клубе Китти.
Молчание.
Майрон остановился.
– Сьюзи?
– Да-да, я слушаю.
– Когда ты в последний раз видела Китти? – спросил Майрон.
– А когда она сбежала с твоим братом?
– Шестнадцать лет назад.
– В таком случае вот мой ответ: шестнадцать лет назад.
– Выходит, мне просто показалось, что это она?
– Я этого не говорила. Более того, держу пари, что это была именно она.
– Может, объяснишь?
– У тебя компьютер далеко?
– Далеко. Я иду в контору. Должен быть там через пять минут.
– Забудь. Можешь схватить такси и подъехать ко мне в академию? Мне все равно надо тебе кое-что показать.
– Когда?
– Сейчас у меня начинается урок. Что, если через час?
– Идет.
– Майрон?
– Да?
– А как выглядел Лекс?
– Отлично.
– Знаешь, у меня дурное предчувствие. Мне кажется, я вот-вот во что-то вляпаюсь.
– Не вляпаешься.
– Да уже началось.
– Не на этот раз. Твой агент тебе не позволит.
– Не позволит, – повторила она, и Майрон так и увидел, как она качает головой. – Если бы это сказал кто-нибудь другой, я решила бы, что более жалкой отговорки и не придумаешь. Но если это говоришь ты… впрочем, нет, извини, все равно это отговорка.
– Увидимся через час.
Майрон зашагал быстрее, направляясь в «Лок-Хорн-билдинг» – да, полное имя Уина было Уиндзор Хорн Локвуд, – и поднялся на лифте на двенадцатый этаж. Дверь лифта выходила прямо в приемную «Эм-Би пред», и порой, когда в лифте ехали дети и нажимали не на ту кнопку и дверь открывалась на двенадцатом, они так и вскрикивали при виде того, что им открывалось.
Верзила Синди. Чрезвычайный и полномочный секретарь «Эм-Би пред».
– Доброе утро, мистер Болитар! – провизжала она высоким голосом пятнадцатилетней девочки, увидевшей своего кумира с обложки журнала «Тин бит». Рост Верзилы Синди был шесть футов пять дюймов. Она недавно прошла четырехдневный курс «промывания» соком, в результате чего стрелка весов застыла на делении 310 фунтов. Руки ее напоминали диванные подушки, голова – чурбан.
– Привет, Верзила Синди.
Она требовала, чтобы Майрон называл ее именно так, а не просто «Синди» или, если уж на то пошло, «Верзила». Сама же, хотя знакомы они были уже много лет, предпочитала обращаться официально: мистер Болитар. Ему показалось, что сегодня Верзила Синди чувствует себя лучше. Диета портила ее обычно радужное настроение. Синди чаще рычала, чем разговаривала по-человечески. Ее дешевый макияж был выдержан в брутальных черно-белых тонах, представляя собой нечто среднее между стилем готов, популярным в девяностые, и стилем группы «Кисс», распространенным в семидесятые. Сегодня, как, впрочем, и обычно, макияж выглядел так, словно Синди наложила толстенный слой краски и подставила лицо под раскаленную лампу.
Верзила Синди вскочила, и хотя Майрона давно уже не поражали ее наряды – как правило, топики и батники из синтетики, – нынешний прикид поверг его в шок. Платье, вроде как шифоновое, было сшито из узких лент, струившихся по телу. Тонкие, полупрозрачные, розовато-алые ленты начинались от груди, хитроумно извиваясь, тянулись вниз, к бедрам, и обрывались чуть выше колен. Сшиты они были неплотно и болтались примерно как лохмотья у Брюса Баннера после превращения в Халка[9]. Она улыбнулась Майрону и круто развернулась на одной ноге, пошатнув при этом земную ось. На спине у Синди, выше копчика, обнажился вырез в форме ромба.
– Нравится? – осведомилась она.
– Пожалуй.
Верзила Синди повернулась к Майрону лицом, положила ладони на бедра, прикрытые гофрой, и надула губы:
– Только «пожалуй»?
– Потрясающе.
– Мой собственный эскиз.
– Ты у нас очень талантливая.
– Как думаете, Тереза оценит?
Майрон открыл было рот, но промолчал. Ничего себе.
– Сюрприз! – возопила Синди. – Я сама придумала это платье для подружки невесты. Подарок вам обоим.
– Мы еще даже не назначили день свадьбы.
– Подлинная красота выдерживает испытание временем, мистер Болитар. Право, мне очень приятно, что вам понравилось. Сначала я думала о цвете морской волны, но потом решила, что оттенок фуксии теплее. А я люблю теплые тона. По-моему, Тереза тоже, я ведь не ошибаюсь?
– Все верно, – кивнул Майрон. – Она обожает фуксию.
Верзила Синди озарила его улыбкой: крохотные зубы в огромном рту, – увидев такое, дети обычно кричат от страха. Майрон улыбнулся в ответ. Видит Бог, он любил эту большую безумную женщину.
– Эсперанса здесь? – Он указал на дверь слева.
– Да, мистер Болитар. Сказать ей, что вы пришли?
– Сам скажу, спасибо.
– В таком случае не будете ли так любезны предупредить, что я подготовлюсь к примерке через пять минут?
– Непременно.
Майрон тихо постучал в дверь и вошел. Эсперанса сидела за столом. На ней было платье цвета фуксии. В отличие от Верзилы Синди стратегически важные лохмотья делали ее похожей скорее на Рэкел Уэлч из фильма «Миллион лет до нашей эры». Майрон подавил смешок.
– Одно слово, – бросила Эсперанса, – и ты труп.
– Moi?[10] – удивился Майрон. – Впрочем, мне кажется, тебе больше подошел бы цвет морской волны. Ты не из тех, кто любит теплые тона.
– На двенадцать у нас назначена встреча, – сказала Эсперанса.
– К тому времени я вернусь, и, надеюсь, ты переоденешься. Лекс больше кредиткой не пользовался?
– Никаких сведений нет.
Она даже не подняла головы, демонстрируя, что полностью погружена в изучение какого-то лежащего на столе документа.
– Ясно, – сказал Майрон, стараясь, чтобы это прозвучало как можно более непринужденно. – И когда же ты вчера ночью вернулась домой?
– Не беспокойся, папочка, комендантский час не нарушила.
– Я не о том.
– Именно о том.
Майрон окинул взглядом несколько стоявших у нее на столе семейных фотографий – довольно-таки банальных, но, в общем, естественных.
– Не хочешь поговорить об этом?
– Нет, доктор Фил, не хочу.
– Ладно.
– И не надо делать постное лицо. Вчера я лишь немного пофлиртовала.
– Я тебе не судья.
– А ведешь себя как судья. Ладно, куда ты наладился?
– К Сьюзи, в теннисную академию. Уина видела?
– По-моему, он еще не пришел.
Майрон поймал такси и выехал на набережную Гудзона. Академия Сьюзи располагалась неподалеку от пристаней Челси, в здании, которое выглядело – а может, и было – огромным белым пузырем. Стоит выйти на корт, и из-за давления воздуха, при помощи которого этот пузырь надувается, у тебя начинается шум в ушах. Всего кортов было четыре, на каждом с инструкторами играли молодые женщины и девочки-подростки. Сьюзи, при всех своих восьми месяцах, тренировала на первом, показывая двум дочерна загоревшим девицам с конскими хвостами, как следует выходить к сетке. На втором корте отрабатывались удары справа, на третьем – слева, на четвертом – подачи. Кто-то расставил по углам зоны подачи круги – вроде как мишени. Сьюзи заметила появление Майрона и подала ему знак немного обождать.
Майрон прошел в отдельное помещение рядом с кортами. Здесь расположились мамаши, все в белом, как принято в теннисе. Это единственный вид спорта, где зрители любят одеваться как участники, словно их могут внезапно вызвать на корт. В то же время – Майрон понимал, что это нарушение правил «политкорректности» – во всех этих мамашах в белом было что-то соблазнительное. И он присматривался к ним. Не плотоядно – на это ему ума хватало, – но все же присматривался.
Похоть, если, конечно, это можно так назвать, быстро прошла. Матери следили за дочерьми с неусыпным вниманием, как будто от каждого удара зависела чуть не вся их жизнь. Глядя сквозь венецианское окно на Сьюзи, наблюдая за тем, как она, посмеиваясь, разговаривает о чем-то с ученицей, Майрон вспомнил ее собственную мамашу, которая употребляла слова вроде «драйв» или «концентрация», скрывая за ними то, что на самом деле следовало бы назвать врожденной жестокостью. Иные считают, что родители из кожи вон лезут, потому что сами в какой-то степени живут в своих детях, но это сомнительно, поскольку сами-то себя они бы так загонять не стали. Мать Сьюзи хотела сделать из дочери теннисистку и считала, что для этого необходимо отбросить все, что могло доставить ей радость или внушить самоуважение, заставив целиком зависеть от того, насколько умело она орудует ракеткой. Выиграешь – молодец. Проиграешь – кому ты нужна? Она не просто лишала дочь любви, она не давала ей хоть в малейшей мере ощутить себя как личность.
Майрон вырос в эпоху, когда дети во всех своих бедах винили родителей. Многие стали нытиками, обыкновенными нытиками, не желающими взглянуть в зеркало и попытаться взять себя в руки. Поколение Обвиняющих, которые ищут недостатки у всех и каждого, кроме самих себя. Но Сьюзи Ти была не такой. Она мучилась, она боролась, пытаясь восстать против всего связанного с теннисом, покончить с ним, но в то же время любила игру и дух соревнования. Корт сделался для нее одновременно пыточной камерой и единственной отдушиной, и примирить одно с другим было необычайно трудно. В какой-то момент это с почти фатальной неизбежностью привело к наркотикам и саморазрушительным загулам, и в конце концов даже Сьюзи, у которой как раз было право задать вопрос «кто виноват?», посмотрела в зеркало и нашла ответ.
Майрон сидел, перелистывая страницы теннисного журнала. Через пять минут тренировка закончилась и ученицы потянулась с корта. По мере того как они удалялись от накачанного воздухом пузыря, их улыбки угасали, а головы опускались под строгими взглядами матерей. Сьюзи вышла последней. Чья-то мамаша остановила ее, но Сьюзи быстро свернула разговор. Не замедляя шага, она прошла мимо Майрона и кивком пригласила следовать за ней. Движущаяся мишень, подумал Майрон. Родителям нелегко попасть в цель.
Сьюзи вошла к себе в кабинет и закрыла дверь за Майроном.
– Ничего не выходит, – сказала она.
– Что не выходит?
– Академия.
– А мне кажется, девчата неплохие.
Сьюзи тяжело опустилась на стул.
– Я затевала все это, надеясь осуществить мечту – создать теннисную академию для самых одаренных, которая, однако, оставит им время и возможность дышать, жить, развиваться. Я исходила из того, что такой подход позволит девочкам лучше справляться с разного рода проблемами, сделает их жизнь богаче, но полагала также, что в дальней перспективе они и играть будут лучше.
– И?..
– Но кто скажет, насколько далека эта дальняя перспектива? Ясно одно: пока ничего не получается. Лучше они не играют. Если девочки знают только теннис, а живопись, театр, музыка, друзья их не интересуют, то и играют сильнее. Те, кто хочет вышибить противнику мозги, стереть в пыль без всякой жалости, те и выигрывают.
– Ты действительно так считаешь?
– А ты нет?
Майрон промолчал. Она продолжила:
– И родители это видят. Наверное, здесь их отпрыскам лучше. Они не так быстро вспыхивают и выгорают, но лучших-то отправляют на сборы, где их гоняют в хвост и в гриву.
– Это близорукий подход, – заметил Майрон.
– Может быть. Только если они вспыхнут в двадцать пять, это будет поздно, карьеры уже не сделаешь. Выигрывать нужно здесь и сейчас. Мы-то с тобой это понимаем, Майрон, верно? Спортивными талантами нас Бог не обидел, но если ты лишен инстинкта убийцы – того, что делает тебя великим бойцом, хотя и не великим человеком, – в элиту не пробиться.
– И тебе кажется, в нас с тобой был заложен этот инстинкт? – спросил Майрон.
– В меня – нет. Вместо него была мамаша.
– А в меня?
– Помню, как ты играл за Университет Дьюка в финале Студенческой лиги, – улыбнулась Сьюзи. – У тебя было такое выражение… Лучше умереть, чем проиграть.
Какое-то время оба молчали. Майрон разглядывал теннисные трофеи – блестящие безделушки, свидетельствующие о спортивных достижениях Сьюзи.
– Так ты действительно вчера видел Китти? – прервала она наконец молчание.
– Да.
– А брата?
– Может, Брэд там и был, – покачал головой Майрон, – но его я не видел.
– И тебе пришло в голову то же, что и мне?
– Думаешь, именно Китти выложила это послание – «ЧУЖОЙ»? – Майрон поерзал на стуле.
– Я просто рассматриваю такую возможность.
– Давай не будем спешить с выводами. Ты сказала, что хочешь показать мне что-то связанное с Китти.
– Да. – Сьюзи принялась покусывать губы, чего Майрон уже давно за ней не замечал. Он выжидал, позволяя ей собраться с мыслями. – Понимаешь, вчера, после нашего разговора, я решила, что надо осмотреться.
– На предмет?
– Не знаю. – В голосе Сьюзи проскользнуло легкое нетерпение. – Ключ поискать, что ли. Что-то в этом роде.
– Ладно, дальше.
Сьюзи пробежалась пальцами по клавиатуре компьютера.
– В общем, я заглянула на собственную страничку из «Фейсбука» и еще раз прочитала эту гнусную записку. У тебя есть хоть какое-то представление, как люди становятся фанатами по Интернету?
– Не знаю; наверное, просто регистрируются.
– Точно. Ну я и решила заняться тем, что ты мне вчера посоветовал. Принялась отыскивать брошенных любовников, или теннисных противников, или отставных музыкантов – словом, всех, кто хотел бы нам так или иначе навредить.
– Ну и?..
Сьюзи продолжала выстукивать что-то на клавиатуре.
– Я прошлась по недавним откликам, и выяснилось, что у меня в настоящее время имеется сорок пять тысяч фанатов. Так что пришлось потратить какое-то время. И в конце концов… – Она щелкнула мышью и остановилась. – Ну вот, добралась. Я просмотрела профиль одного человека, зарегистрировавшегося три недели назад, и обнаружила некоторую странность, особенно в свете того, что ты рассказал мне о своем вчерашнем походе в ночной клуб.
Сьюзи кивнула Майрону. Тот поднялся и, обогнув стол, посмотрел на экран компьютера. Нельзя сказать, что увиденное сильно его удивило. Вверху профильной странички крупным шрифтом значилось: «Китти Хаммер Болитар».
Уин смотрел, как расходятся, подслеповато щурясь в предрассветной дымке Манхэттена, завсегдатаи клуба. Он выжидал. Несколько минут спустя Уин заметил здоровяка, который пустил в ход против Майрона электрошокер. Этот тип – его звали Кайл – кого-то вытаскивал словно тюк грязного белья. Уин сохранял хладнокровие. Он вспоминал, как не столь уж давно Майрон на несколько недель исчез – может, его пытали, а он был не в состоянии помочь лучшему другу и даже потом отомстить за него. Уин вспомнил владевшее им тогда угнетающее чувство беспомощности. Ничего подобного он не испытывал со времен своей юности, проведенной в богатом пригороде Филадельфии, когда кто-то возненавидевший Уина за один только внешний вид унизил и избил его. Уин тогда поклялся себе, что подобное не повторится. И слово сдержал. Теперь, уже взрослым человеком, он испытывал что-то в этом роде.
Если тебя заденут, отвечай. Серьезно. Со смыслом. Майрон не всегда был согласен в этом с Уином. Ничего страшного. Они друзья, лучшие друзья. Они кому угодно шею свернут, пусть порой и спорят.
– Привет, Кайл! – окликнул Уин.
Мистер Мускул поднял голову и набычился.
– Есть минутка пообщаться? – спросил Уин.
– Шутишь?
– Вообще-то я большой шутник, настоящий комик, но нет, Кайл, сейчас я не шучу. Хотелось бы поболтать с тобой наедине.
– На сей раз никаких мобильников? – У Кайла буквально слюнки потекли.
– Нет. И электрошокеров тоже.
Кайл оглянулся, убеждаясь, что вокруг никого.
– И этот коп ушел?
– Давно.
– Значит, ты и я?
– Ты и я, – подтвердил Уин. – Честно говоря, при одной только мысли об этом у меня соски твердеют.
Кайл приблизился к нему.
– Знаешь, красавчик, твои знакомства меня не волнуют, – сказал он. – Сейчас я из тебя душу выну.
Уин улыбнулся и кивнул Кайлу – мол, показывай дорогу.
– Жду не дождусь.
* * *
Когда-то сон был для Майрона забвением.Но эти времена прошли. Теперь он мог часами лежать в кровати, уставившись в потолок и боясь закрыть глаза. Потому что во сне он возвращался в то место, которое следовало забыть. Он знал, как справиться с этим – показаться мозгоправу или кому-нибудь в этом роде, – но знал и то, что скорее всего ни к кому не пойдет. Банально, но чем-то вроде лекарства для него стала Тереза. Когда он спал с ней, ночные кошмары отступали.
Первое, о чем он подумал, когда будильник задребезжал и вернул его в настоящее, – было то же самое, что при попытке закрыть глаза. Вернее, не что, а кто – Брэд. Странно. Дни, иногда недели, может, даже месяцы проходили без мыслей о брате. Их отчуждение походило на несчастье. Когда мы утрачиваем что-то, часто говорят, что время исцеляет любые раны. Чушь это. На самом деле ты угнетен, ты оплакиваешь что-то или кого-то, ты рыдаешь так, что кажется, конца этому не будет, а потом наступает момент, когда верх берет инстинкт самосохранения. Всему приходит конец. Ты просто не позволяешь, не можешь позволить себе «туда вернуться», поскольку боль была слишком сильна. Ты определяешь себе границу. Ты протестуешь. Но подлинное исцеление так и не наступает.
Неожиданное появление Китти смяло протестные настроения и выбило Майрона из колеи. И что же дальше? Очень просто: надо поговорить с теми – а их всего двое, – кто может хоть что-то ему сказать о Китти и Брэде. Майрон достал мобильник и набрал номер дома в Ливингстоне, Нью-Джерси. Туда сейчас из Бока-Ратона на неделю приехали родители.
– Да? – Трубку взяла мама.
– Привет, мам, – сказал Майрон, – ты как?
– Отлично, сынок. А ты?
Пожалуй, ее голос был даже слишком нежен, словно недостаточно оптимистичный мог разбить ей сердце.
– Я тоже. – Майрон подумал, не спросить ли сразу про Брэда, но нет, к этому следовало подойти постепенно, с тактом. – Я подумал, может, вы с папой поужинаете со мной сегодня?
– Только не у Неро, – заявила она. – К Неро мне не хочется.
– Ну и ладно.
– Что-то мне сейчас ничего итальянского не хочется. А Неро итальянец.
– Договорились. К Неро не пойдем.
– У тебя когда-нибудь так бывало?
– Как так?
– Когда тебе чего-нибудь не хочется? Я имею в виду их кухню. Вот, например, как мне сейчас. Мне просто не хочется ничего итальянского.
– Ладно, понял. А чего бы тебе хотелось?
– Может, китайского? Китайская кухня во Флориде мне не нравится. Слишком жирно.
– Ясно. Как насчет «Баумгарта»?
– Да, мне нравится как там жарят цыплят. Но что это за название для китайского ресторана – «Баумгарт»?.. Похоже на еврейскую кондитерскую.
– Раньше так и было, – заметил Майрон.
– Правда?
Майрон уже раз десять как минимум объяснял матери, откуда взялось название.
– Ладно, мам, мне пора. Заеду за вами в шесть. Скажи папе.
– Непременно. Поосторожнее, сынок.
Та же нежность в голосе. Он повторил ей те же слова. Повесив трубку, Майрон решил сам предупредить отца о вечерних планах. Ничего хорошего в этом нет – получается, он вроде как предает мать, – но у нее с памятью… ладно, на сегодня с протестами можно покончить, не так ли?
Майрон наскоро принял душ и оделся. После возвращения из Анголы он, уступая требованиям Эсперансы, взял за правило совершать утреннюю прогулку. Он вошел в Центральный парк с Семьдесят второй улицы и двинулся на юг. Эсперанса обожала прогулки, но Майрон так и не научился находить в них удовольствие. Характер не позволял ему проветривать мозги, или успокаивать нервы, или искать утешения, или что еще там ожидается от того, что переставляешь ноги. Но Эсперанса убедила: для его головы это полезно, – и заставила пообещать, что в течение трех недель он будет выходить на прогулку.
Увы, она ошиблась, хотя, возможно, он действовал не по правилам. На протяжении большей части прогулки Майрон не вынимал из ушей наушники, разговаривая с клиентами и размахивая руками, как… ну, скажем, как большинство завсегдатаев парка. Тем не менее чувствовал он себя лучше, постепенно становился самим собой. Наконец Майрон набрал номер Сьюзи Ти. Она откликнулась на первом же гудке.
– Ну что, нашли? – спросила Сьюзи.
– Нашли. А потом потеряли. Тебе приходилось слышать о ночном клубе «Даунинг, три»?
– Конечно.
Конечно.
– Ну так вот, Лекс был там вчера вечером. – Майрон рассказал, как нашел его в вип-зале. – Он заговорил об «инфекционном» воздействии секретов и отказа от откровенности.
– Ты ему сказал, что это вранье?
– Да.
– А он?
– Понимаешь, нас вроде как прервали. – Майрон прошел мимо стайки ребятишек, играющих у фонтана на площадке. Может, в этот солнечный день и были дети счастливее этих, но Майрон так не думал. – Мне надо тебя кое о чем спросить.
– Я уже ответила. Это его ребенок.
– Да я не о том. Готов поклясться, что вчера вечером я видел в клубе Китти.
Молчание.
Майрон остановился.
– Сьюзи?
– Да-да, я слушаю.
– Когда ты в последний раз видела Китти? – спросил Майрон.
– А когда она сбежала с твоим братом?
– Шестнадцать лет назад.
– В таком случае вот мой ответ: шестнадцать лет назад.
– Выходит, мне просто показалось, что это она?
– Я этого не говорила. Более того, держу пари, что это была именно она.
– Может, объяснишь?
– У тебя компьютер далеко?
– Далеко. Я иду в контору. Должен быть там через пять минут.
– Забудь. Можешь схватить такси и подъехать ко мне в академию? Мне все равно надо тебе кое-что показать.
– Когда?
– Сейчас у меня начинается урок. Что, если через час?
– Идет.
– Майрон?
– Да?
– А как выглядел Лекс?
– Отлично.
– Знаешь, у меня дурное предчувствие. Мне кажется, я вот-вот во что-то вляпаюсь.
– Не вляпаешься.
– Да уже началось.
– Не на этот раз. Твой агент тебе не позволит.
– Не позволит, – повторила она, и Майрон так и увидел, как она качает головой. – Если бы это сказал кто-нибудь другой, я решила бы, что более жалкой отговорки и не придумаешь. Но если это говоришь ты… впрочем, нет, извини, все равно это отговорка.
– Увидимся через час.
Майрон зашагал быстрее, направляясь в «Лок-Хорн-билдинг» – да, полное имя Уина было Уиндзор Хорн Локвуд, – и поднялся на лифте на двенадцатый этаж. Дверь лифта выходила прямо в приемную «Эм-Би пред», и порой, когда в лифте ехали дети и нажимали не на ту кнопку и дверь открывалась на двенадцатом, они так и вскрикивали при виде того, что им открывалось.
Верзила Синди. Чрезвычайный и полномочный секретарь «Эм-Би пред».
– Доброе утро, мистер Болитар! – провизжала она высоким голосом пятнадцатилетней девочки, увидевшей своего кумира с обложки журнала «Тин бит». Рост Верзилы Синди был шесть футов пять дюймов. Она недавно прошла четырехдневный курс «промывания» соком, в результате чего стрелка весов застыла на делении 310 фунтов. Руки ее напоминали диванные подушки, голова – чурбан.
– Привет, Верзила Синди.
Она требовала, чтобы Майрон называл ее именно так, а не просто «Синди» или, если уж на то пошло, «Верзила». Сама же, хотя знакомы они были уже много лет, предпочитала обращаться официально: мистер Болитар. Ему показалось, что сегодня Верзила Синди чувствует себя лучше. Диета портила ее обычно радужное настроение. Синди чаще рычала, чем разговаривала по-человечески. Ее дешевый макияж был выдержан в брутальных черно-белых тонах, представляя собой нечто среднее между стилем готов, популярным в девяностые, и стилем группы «Кисс», распространенным в семидесятые. Сегодня, как, впрочем, и обычно, макияж выглядел так, словно Синди наложила толстенный слой краски и подставила лицо под раскаленную лампу.
Верзила Синди вскочила, и хотя Майрона давно уже не поражали ее наряды – как правило, топики и батники из синтетики, – нынешний прикид поверг его в шок. Платье, вроде как шифоновое, было сшито из узких лент, струившихся по телу. Тонкие, полупрозрачные, розовато-алые ленты начинались от груди, хитроумно извиваясь, тянулись вниз, к бедрам, и обрывались чуть выше колен. Сшиты они были неплотно и болтались примерно как лохмотья у Брюса Баннера после превращения в Халка[9]. Она улыбнулась Майрону и круто развернулась на одной ноге, пошатнув при этом земную ось. На спине у Синди, выше копчика, обнажился вырез в форме ромба.
– Нравится? – осведомилась она.
– Пожалуй.
Верзила Синди повернулась к Майрону лицом, положила ладони на бедра, прикрытые гофрой, и надула губы:
– Только «пожалуй»?
– Потрясающе.
– Мой собственный эскиз.
– Ты у нас очень талантливая.
– Как думаете, Тереза оценит?
Майрон открыл было рот, но промолчал. Ничего себе.
– Сюрприз! – возопила Синди. – Я сама придумала это платье для подружки невесты. Подарок вам обоим.
– Мы еще даже не назначили день свадьбы.
– Подлинная красота выдерживает испытание временем, мистер Болитар. Право, мне очень приятно, что вам понравилось. Сначала я думала о цвете морской волны, но потом решила, что оттенок фуксии теплее. А я люблю теплые тона. По-моему, Тереза тоже, я ведь не ошибаюсь?
– Все верно, – кивнул Майрон. – Она обожает фуксию.
Верзила Синди озарила его улыбкой: крохотные зубы в огромном рту, – увидев такое, дети обычно кричат от страха. Майрон улыбнулся в ответ. Видит Бог, он любил эту большую безумную женщину.
– Эсперанса здесь? – Он указал на дверь слева.
– Да, мистер Болитар. Сказать ей, что вы пришли?
– Сам скажу, спасибо.
– В таком случае не будете ли так любезны предупредить, что я подготовлюсь к примерке через пять минут?
– Непременно.
Майрон тихо постучал в дверь и вошел. Эсперанса сидела за столом. На ней было платье цвета фуксии. В отличие от Верзилы Синди стратегически важные лохмотья делали ее похожей скорее на Рэкел Уэлч из фильма «Миллион лет до нашей эры». Майрон подавил смешок.
– Одно слово, – бросила Эсперанса, – и ты труп.
– Moi?[10] – удивился Майрон. – Впрочем, мне кажется, тебе больше подошел бы цвет морской волны. Ты не из тех, кто любит теплые тона.
– На двенадцать у нас назначена встреча, – сказала Эсперанса.
– К тому времени я вернусь, и, надеюсь, ты переоденешься. Лекс больше кредиткой не пользовался?
– Никаких сведений нет.
Она даже не подняла головы, демонстрируя, что полностью погружена в изучение какого-то лежащего на столе документа.
– Ясно, – сказал Майрон, стараясь, чтобы это прозвучало как можно более непринужденно. – И когда же ты вчера ночью вернулась домой?
– Не беспокойся, папочка, комендантский час не нарушила.
– Я не о том.
– Именно о том.
Майрон окинул взглядом несколько стоявших у нее на столе семейных фотографий – довольно-таки банальных, но, в общем, естественных.
– Не хочешь поговорить об этом?
– Нет, доктор Фил, не хочу.
– Ладно.
– И не надо делать постное лицо. Вчера я лишь немного пофлиртовала.
– Я тебе не судья.
– А ведешь себя как судья. Ладно, куда ты наладился?
– К Сьюзи, в теннисную академию. Уина видела?
– По-моему, он еще не пришел.
Майрон поймал такси и выехал на набережную Гудзона. Академия Сьюзи располагалась неподалеку от пристаней Челси, в здании, которое выглядело – а может, и было – огромным белым пузырем. Стоит выйти на корт, и из-за давления воздуха, при помощи которого этот пузырь надувается, у тебя начинается шум в ушах. Всего кортов было четыре, на каждом с инструкторами играли молодые женщины и девочки-подростки. Сьюзи, при всех своих восьми месяцах, тренировала на первом, показывая двум дочерна загоревшим девицам с конскими хвостами, как следует выходить к сетке. На втором корте отрабатывались удары справа, на третьем – слева, на четвертом – подачи. Кто-то расставил по углам зоны подачи круги – вроде как мишени. Сьюзи заметила появление Майрона и подала ему знак немного обождать.
Майрон прошел в отдельное помещение рядом с кортами. Здесь расположились мамаши, все в белом, как принято в теннисе. Это единственный вид спорта, где зрители любят одеваться как участники, словно их могут внезапно вызвать на корт. В то же время – Майрон понимал, что это нарушение правил «политкорректности» – во всех этих мамашах в белом было что-то соблазнительное. И он присматривался к ним. Не плотоядно – на это ему ума хватало, – но все же присматривался.
Похоть, если, конечно, это можно так назвать, быстро прошла. Матери следили за дочерьми с неусыпным вниманием, как будто от каждого удара зависела чуть не вся их жизнь. Глядя сквозь венецианское окно на Сьюзи, наблюдая за тем, как она, посмеиваясь, разговаривает о чем-то с ученицей, Майрон вспомнил ее собственную мамашу, которая употребляла слова вроде «драйв» или «концентрация», скрывая за ними то, что на самом деле следовало бы назвать врожденной жестокостью. Иные считают, что родители из кожи вон лезут, потому что сами в какой-то степени живут в своих детях, но это сомнительно, поскольку сами-то себя они бы так загонять не стали. Мать Сьюзи хотела сделать из дочери теннисистку и считала, что для этого необходимо отбросить все, что могло доставить ей радость или внушить самоуважение, заставив целиком зависеть от того, насколько умело она орудует ракеткой. Выиграешь – молодец. Проиграешь – кому ты нужна? Она не просто лишала дочь любви, она не давала ей хоть в малейшей мере ощутить себя как личность.
Майрон вырос в эпоху, когда дети во всех своих бедах винили родителей. Многие стали нытиками, обыкновенными нытиками, не желающими взглянуть в зеркало и попытаться взять себя в руки. Поколение Обвиняющих, которые ищут недостатки у всех и каждого, кроме самих себя. Но Сьюзи Ти была не такой. Она мучилась, она боролась, пытаясь восстать против всего связанного с теннисом, покончить с ним, но в то же время любила игру и дух соревнования. Корт сделался для нее одновременно пыточной камерой и единственной отдушиной, и примирить одно с другим было необычайно трудно. В какой-то момент это с почти фатальной неизбежностью привело к наркотикам и саморазрушительным загулам, и в конце концов даже Сьюзи, у которой как раз было право задать вопрос «кто виноват?», посмотрела в зеркало и нашла ответ.
Майрон сидел, перелистывая страницы теннисного журнала. Через пять минут тренировка закончилась и ученицы потянулась с корта. По мере того как они удалялись от накачанного воздухом пузыря, их улыбки угасали, а головы опускались под строгими взглядами матерей. Сьюзи вышла последней. Чья-то мамаша остановила ее, но Сьюзи быстро свернула разговор. Не замедляя шага, она прошла мимо Майрона и кивком пригласила следовать за ней. Движущаяся мишень, подумал Майрон. Родителям нелегко попасть в цель.
Сьюзи вошла к себе в кабинет и закрыла дверь за Майроном.
– Ничего не выходит, – сказала она.
– Что не выходит?
– Академия.
– А мне кажется, девчата неплохие.
Сьюзи тяжело опустилась на стул.
– Я затевала все это, надеясь осуществить мечту – создать теннисную академию для самых одаренных, которая, однако, оставит им время и возможность дышать, жить, развиваться. Я исходила из того, что такой подход позволит девочкам лучше справляться с разного рода проблемами, сделает их жизнь богаче, но полагала также, что в дальней перспективе они и играть будут лучше.
– И?..
– Но кто скажет, насколько далека эта дальняя перспектива? Ясно одно: пока ничего не получается. Лучше они не играют. Если девочки знают только теннис, а живопись, театр, музыка, друзья их не интересуют, то и играют сильнее. Те, кто хочет вышибить противнику мозги, стереть в пыль без всякой жалости, те и выигрывают.
– Ты действительно так считаешь?
– А ты нет?
Майрон промолчал. Она продолжила:
– И родители это видят. Наверное, здесь их отпрыскам лучше. Они не так быстро вспыхивают и выгорают, но лучших-то отправляют на сборы, где их гоняют в хвост и в гриву.
– Это близорукий подход, – заметил Майрон.
– Может быть. Только если они вспыхнут в двадцать пять, это будет поздно, карьеры уже не сделаешь. Выигрывать нужно здесь и сейчас. Мы-то с тобой это понимаем, Майрон, верно? Спортивными талантами нас Бог не обидел, но если ты лишен инстинкта убийцы – того, что делает тебя великим бойцом, хотя и не великим человеком, – в элиту не пробиться.
– И тебе кажется, в нас с тобой был заложен этот инстинкт? – спросил Майрон.
– В меня – нет. Вместо него была мамаша.
– А в меня?
– Помню, как ты играл за Университет Дьюка в финале Студенческой лиги, – улыбнулась Сьюзи. – У тебя было такое выражение… Лучше умереть, чем проиграть.
Какое-то время оба молчали. Майрон разглядывал теннисные трофеи – блестящие безделушки, свидетельствующие о спортивных достижениях Сьюзи.
– Так ты действительно вчера видел Китти? – прервала она наконец молчание.
– Да.
– А брата?
– Может, Брэд там и был, – покачал головой Майрон, – но его я не видел.
– И тебе пришло в голову то же, что и мне?
– Думаешь, именно Китти выложила это послание – «ЧУЖОЙ»? – Майрон поерзал на стуле.
– Я просто рассматриваю такую возможность.
– Давай не будем спешить с выводами. Ты сказала, что хочешь показать мне что-то связанное с Китти.
– Да. – Сьюзи принялась покусывать губы, чего Майрон уже давно за ней не замечал. Он выжидал, позволяя ей собраться с мыслями. – Понимаешь, вчера, после нашего разговора, я решила, что надо осмотреться.
– На предмет?
– Не знаю. – В голосе Сьюзи проскользнуло легкое нетерпение. – Ключ поискать, что ли. Что-то в этом роде.
– Ладно, дальше.
Сьюзи пробежалась пальцами по клавиатуре компьютера.
– В общем, я заглянула на собственную страничку из «Фейсбука» и еще раз прочитала эту гнусную записку. У тебя есть хоть какое-то представление, как люди становятся фанатами по Интернету?
– Не знаю; наверное, просто регистрируются.
– Точно. Ну я и решила заняться тем, что ты мне вчера посоветовал. Принялась отыскивать брошенных любовников, или теннисных противников, или отставных музыкантов – словом, всех, кто хотел бы нам так или иначе навредить.
– Ну и?..
Сьюзи продолжала выстукивать что-то на клавиатуре.
– Я прошлась по недавним откликам, и выяснилось, что у меня в настоящее время имеется сорок пять тысяч фанатов. Так что пришлось потратить какое-то время. И в конце концов… – Она щелкнула мышью и остановилась. – Ну вот, добралась. Я просмотрела профиль одного человека, зарегистрировавшегося три недели назад, и обнаружила некоторую странность, особенно в свете того, что ты рассказал мне о своем вчерашнем походе в ночной клуб.
Сьюзи кивнула Майрону. Тот поднялся и, обогнув стол, посмотрел на экран компьютера. Нельзя сказать, что увиденное сильно его удивило. Вверху профильной странички крупным шрифтом значилось: «Китти Хаммер Болитар».
8
Китти Хаммер Болитар.
Добравшись до собственного кабинета, Майрон присмотрелся к страничке из «Фейсбука». При взгляде на фотографию исчезли последние сомнения: это его свояченица. Постарела, конечно. Следы прожитых годов заметны. Не так миловидна, как в годы расцвета теннисной карьеры, но вид тот же – дерзкий и решительный. Майрон смотрел на фотографию, пытаясь подавить приступ естественной ненависти, которую он испытывал при одной только мысли о ней.
Китти Хаммер Болитар.
Вошла Эсперанса и, не говоря ни слова, села рядом с Майроном. Кто-нибудь мог подумать, что он предпочел бы сейчас остаться один. Но Эсперанса слишком хорошо его знала. Она посмотрела на экран компьютера.
– Наш первый клиент, – произнесла она.
– Точно, – откликнулся Майрон. – Ты видела ее вчера в клубе?
– Нет. Слышала, как ты ее окликаешь, но когда повернулась, она уже исчезла.
Майрон окинул взглядом список комментариев, присланных Китти. Негусто. Кто-то играет в мафиозные войны, кто-то в «Ферму», кто-то участвует в викторинах. Майрон отметил, что у Китти сорок три друга.
– Для начала, – сказал он, – надо распечатать список друзей и посмотреть, нет ли в нем наших знакомых.
– Ладно.
Майрон открыл в компьютере фотоальбом под названием «Брэд и Китти – история любви» и начал листать страница за страницей. Эсперанса сидела рядом. Они долго молчали. Майрон просто щелкал клавишами, смотрел, снова щелкал. Жизнь. Вот что являлось его глазам. Он всегда посмеивался над фанатами социальных сетей, сам ими не пользовался и даже усматривал в них некое странное извращение, но сейчас, по мере того как продвигался вперед – щелк, щелк, – ему открывалась, ни больше ни меньше, сама жизнь, даже две.
Жизнь его брата и жизнь Китти.
Майрон видел, как они взрослеют. Здесь были фотографии, где Брэд и Китти преодолевали песчаные дюны в Намибии, путешествовали по Каталонии, любовались идолами на острове Пасхи, помогали местным жителям, ныряли с мысов в Италии, тащили рюкзаки в Тасмании, занимались археологическими раскопками в Тибете. На этих снимках, сделанных, например, в высокогорных селениях Мьянмы, Китти и Брэд щеголяли в одеждах аборигенов. На других – в шортах и футболках. Рюкзаки наличествовали почти всегда. Брэд и Китти часто позировали перед фотокамерой плечом к плечу, почти касаясь друг друга щеками. Волосы у Брэда были, как и раньше, темные, курчавые, порой они отрастали, образуя такой живописный беспорядок, что его можно было принять за растафария[11]. Он не так уж сильно изменился, его брат. Майрон присмотрелся к носу Брэда и обнаружил, что он еще немного искривился, а, впрочем, может, ему просто показалось.
Добравшись до собственного кабинета, Майрон присмотрелся к страничке из «Фейсбука». При взгляде на фотографию исчезли последние сомнения: это его свояченица. Постарела, конечно. Следы прожитых годов заметны. Не так миловидна, как в годы расцвета теннисной карьеры, но вид тот же – дерзкий и решительный. Майрон смотрел на фотографию, пытаясь подавить приступ естественной ненависти, которую он испытывал при одной только мысли о ней.
Китти Хаммер Болитар.
Вошла Эсперанса и, не говоря ни слова, села рядом с Майроном. Кто-нибудь мог подумать, что он предпочел бы сейчас остаться один. Но Эсперанса слишком хорошо его знала. Она посмотрела на экран компьютера.
– Наш первый клиент, – произнесла она.
– Точно, – откликнулся Майрон. – Ты видела ее вчера в клубе?
– Нет. Слышала, как ты ее окликаешь, но когда повернулась, она уже исчезла.
Майрон окинул взглядом список комментариев, присланных Китти. Негусто. Кто-то играет в мафиозные войны, кто-то в «Ферму», кто-то участвует в викторинах. Майрон отметил, что у Китти сорок три друга.
– Для начала, – сказал он, – надо распечатать список друзей и посмотреть, нет ли в нем наших знакомых.
– Ладно.
Майрон открыл в компьютере фотоальбом под названием «Брэд и Китти – история любви» и начал листать страница за страницей. Эсперанса сидела рядом. Они долго молчали. Майрон просто щелкал клавишами, смотрел, снова щелкал. Жизнь. Вот что являлось его глазам. Он всегда посмеивался над фанатами социальных сетей, сам ими не пользовался и даже усматривал в них некое странное извращение, но сейчас, по мере того как продвигался вперед – щелк, щелк, – ему открывалась, ни больше ни меньше, сама жизнь, даже две.
Жизнь его брата и жизнь Китти.
Майрон видел, как они взрослеют. Здесь были фотографии, где Брэд и Китти преодолевали песчаные дюны в Намибии, путешествовали по Каталонии, любовались идолами на острове Пасхи, помогали местным жителям, ныряли с мысов в Италии, тащили рюкзаки в Тасмании, занимались археологическими раскопками в Тибете. На этих снимках, сделанных, например, в высокогорных селениях Мьянмы, Китти и Брэд щеголяли в одеждах аборигенов. На других – в шортах и футболках. Рюкзаки наличествовали почти всегда. Брэд и Китти часто позировали перед фотокамерой плечом к плечу, почти касаясь друг друга щеками. Волосы у Брэда были, как и раньше, темные, курчавые, порой они отрастали, образуя такой живописный беспорядок, что его можно было принять за растафария[11]. Он не так уж сильно изменился, его брат. Майрон присмотрелся к носу Брэда и обнаружил, что он еще немного искривился, а, впрочем, может, ему просто показалось.