Кодочигов Павел. Второй вариант

   - На каждом шагу "злодейки",- доложили Тинибаев и Андрейчук.
   - Вы там лазили, вам и проход делать,- приказал Шарапов.
   - Добро, лейтенант. Мины наспех натыканы, у некоторых даже уголки видать. Не подорвемся, пройдем,- заверил Андрейчук.
   Июльский день умирал медленно и неохотно. Часов до десяти гуляло на небе солнце, потом начались затяжные вечерние сумерки. Еле дождались, пока мгла надежно укрыла землю. Немцы беспокоились, все время пускали ракеты. Слухачи поползли вперед с катушкой немецкого кабеля, по нему след в след двинулись остальные. Прошли. За деревней разделились на две группы. Одна, во главе со Спасских, осталась для удара во фланг, свою Шарапов увел дальше, чтобы перекрыть дорогу.
   В назначенное время зачастили "сорокапятки", открыли огонь "дегтяри" и "максимы", ночь засветилась строчками трассирующих пуль, всполохами разрывов.
   - Побегут! Не любят они ночью драться,- прокричал в ухо Шарапову Гриха Латыпов.
   Полуэкт тоже на это надеялся, но фашисты не отходили, сарай только подожгли, чтобы светлее стало. План боя рушился. Лежать и ждать, пока пехота выкурит немцев,- нечестно, и Шарапов поднял своих. Связи со Спасских не было, но он тоже пришел к такому решению.
   Ударили почти одновременно, и у фашистов началась паника. Одно дело биться с противником, наступающим по фронту, и совсем другое, если он вдруг в тылу появляется и неизвестно, какими силами. Снялись немцы и спешно отступили через оставшийся открытым левый фланг.
   Обычный ночной бой, каких провели немало.
   Все целы, никого даже не царапнуло. Так считали, пока Бербицу Бахтин не понадобился.
   - Лейтенант, куда ты дел Васю? Опять "особое задание"? - спросил у Шарапова.
   - Да нет. Ребята, кто видел Бахтина?
   Видели все: лежал у дороги, поднялся, побежал вперед, а дальше...
   Пошли искать и нашли самого неуязвимого разведчика взвода Васю Бахтина мертвым. Поверили в это не сразу. Пульс стали щупать, к дыханию прислушиваться, искусственное делать. Убит! Скинули пилотки, подняли над головами автоматы, до боли в пальцах нажали спусковые крючки и не отпускали, пока не разрядили диски. Прибежал всполошенный командир роты:
   - Что тут у вас случилось?
   - Бахтина потеряли!
   Подняли, понесли Васю в деревню. Полуэкт шел, спотыкаясь, ничего не видя перед собой и жалея, что бой уже закончился. Копившаяся месяцами и годами ненависть к фашистам переполнила сердце и искала выхода. За автомат бы снова взяться и бить, бить, бить. С того поиска, где лежал Вася у проволоки, притворяясь раненым, даже раньше, когда ходили на дзот у Зарелья, не чаял он души в Бахтине, надеялся на него, как на себя. На самые опасные дела Вася всегда сам напрашивался: "Поручи мне, командир, сделаю". Он прикинет - и другие справятся, Бахтина поберечь бы надо, впереди еще посложнее дела будут, но как-то надежнее, если Бахтин сам пойдет. В умелость его верил и в везучесть необыкновенную...
   - Разведчики, где ваш лейтенант? К начальнику штаба его,- дошел до сознания Полуэкта голос связного.
   Пошел за ним, думая о том, что же и как он напишет Марии Ивановне - матери Васи в деревню Косаряна, как оправдается перед ней за смерть сына, где взять на это сил и мужества?
   Цыцеров дал приказ вести полк на север, на приграничную станцию Пундуры.
   - У нас Бахтина убили,- выдавил из себя Полуэкт.
   - Бахтина?! Да как же так?
   - Пока не похороним, не пойдем.
   - Без вас управимся,- рассердился начальник штаба.
   - Нет, товарищ капитан, своих мы хороним сами. И так твердо выговорил эти слова Полуэкт, что готовый взорваться Цыцеров уступил:
   - Пусть так. Меня позовите, когда все будет готово.
   - Есть!
   Землю копали ожесточенно и молча. Тело завернули в плащ-палатку, бережно опустили, бросили по горсти земли. Могилу засыпали медленно и тоже бережно, словно боялись причинить Васе боль, сокрушаясь, что нет времени сделать гроб и похоронить Бахтина по-настоящему. Столбик с дощечкой и надписью на ней установили, дали салют и потянулись вслед за Бербицем. Не выдержал Миша, пошел, потом побежал, чтобы никто не видел его лица и содрогающихся плеч.
   2
   Перед Пундуры снова копали могилу. Проходили мимо мельницы, грянул выстрел, и упал, сраженный пулей, недавно прибывший во взвод разведчик Скворцов.
   Злые были ребята, остервенелые. Двое убитых за несколько часов! С ненавистью разглядывали станцию - кого она еще унесет?
   Шарапов достал карту. Речка перед станцией обозначена, Утроей называется. Не видно ее, в кустах, наверное, прячется. С правой стороны, от Острова, повозка приближается. Машина ее обогнала. Еще дальше автобус показался. Его решили перехватить, вдруг штабной, да еще с документами? Бегом к речке, переплыли, подпустили поближе и - короткими очередями по скатам, а автобус идет себе, только газу поддал. Еще больше озлились, мазилами друг друга пообзывали и скорее на станцию. Две очереди навстречу. Все стволы на звук там перестали стрелять.
   Мокрый, задыхающийся, ворвался Шарапов на вокзал. В кабинете за столом пожилой человек, рядом девица в черном. Не обрадовались, но и не испугались. Не давая опомниться, вопрос в лоб:
   - Немцы на стации есть?
   - Нет,- отвечает девица.
   - Кто стрелял по нам?
   - Охранники, должно быть.
   - Сколько их?
   - Всего четверо,- скользит улыбка по лицу девицы.
   Начальник станции молчит. Не понимает? Шарапов скосил глаза на раскрытый журнал. Записи в нем на русском.
   - Вы ведете журнал?
   - Я.
   - Так какого черта не отвечаете? Есть поезда на подходе?
   - Есть,- подтвердил после небольшой паузы.- От Резекне идет на Остров.
   - Какой? - продолжал напирать Полуэкт.
   - Воинский эшелон. Без остановки.
   - Когда?
   Начальник станции посмотрел на часы:
   - Минут через двадцать - двадцать пять. Следом идет бронепоезд.
   - Вот как?! Предупреждаю: если врете, разговор с вами будет короток. Гражданских много на станции?
   - Ушли.
   - Немцы поблизости есть?
   - Ремонтная рота стоит в трех километрах по дороге на Балтинаву. Больше никого.
   - Теперь слушайте меня: никуда не звонить. Если позвонят вам, отвечайте, но о нас ни слова. С вами останется наш товарищ,- кивнул на Бербица.- Он знает и немецкий, и латышский.- Соврал, не моргнув глазом, Полуэкт, а Бербиц согласно покивал головой.- Вам тоже придется побыть здесь,- сказал девице в черном.
   На улице вопросительно посмотрел на разведчиков:
   - Слышали? Как нравится?
   - Если остановится, съедят заживо.
   - До этого, думаю, не дойдет, а заваруха крепкая может быть. Олег, давай со своими на дорогу к Острову и окопайтесь как следует, а мы дома осмотрим, не прячется ли там кто-нибудь.
   Спасских ушел, а дома осмотреть не удалось. Появился, как из-под земли вынырнул, комбат-1, капитан Демьянюк, сказал, что поезда надо пропустить - их дальше встретят.
   - А ты иди со своей группой вперед. Если что сорвется, подорвете полотно. Противотанковые есть?
   - Всегда с собой.
   - Ну и добро. Всем замаскироваться, ни одного чтобы не видел,- отдал приказ прибывающим ротам.
   - Бербиц на вокзале начальника станции сторожит. Смените его, а то у меня всего восемь человек осталось,- попросил Шарапов.
   - Ладно, догонит вас Бербиц. У него ноги длинные.
   Тропкой по левой стороне полотна пробежали с полкилометра, укрылись за сложенными на лето деревянными щитами. Вылили воду из сапог, портянки перемотали. Пока поезда нет, перекусить решили - со вчерашнего пиршества на хуторе маковой росинки во рту не было,- достали сухари да тут же обратно в мешки побросали. Впереди станции пушкари прямо на рельсы устанавливали "сорокапятку"! Другой приказ пришел? Биться решили? Узнавать об этом некогда с другой стороны дымок показался. Закрутили головами: на поезд - на пушкарей, и снова на поезд. А пушкари снаряды подтаскивают, пушчонку свою на дорогу нацеливают, и никто их не прогоняет.
   Машинист из окна выглядывал и артиллеристов, конечно, видел, но ход не сбавил, раздавить, видно, решил, а они чего-то тянули. Три вагона мимо разведчиков проскочили, тогда только выстрел раздался. Сноп искр из паровоза, будто клюкой по большой головешке ударили. Скрежет металла, лязг буферов, грохот небывалый. Головы в землю - думали, состав на них повалится, но он поспотыкался, поспотыкался и встал. Полураздетые немцы из передних вагонов высыпали, ничего спросонья понять не могут, по лесу строчат. Из автоматов по ним, гранатами по ним - загнали на другую сторону полотна. Там немцы опомнились, огонь открыли. Автоматов у фрицев в десять раз больше, всех бы перерезали, если не щиты. Пушка тоже стреляет, осыпает укрытие разведчиков осколками. Не знаешь, откуда и смерть ждать.
   Батальоны на станции в цепи развернулись, в наступление пошли. Мало снарядов, так еще и пули от своих полетели. Надо отходить, неизвестно только, как и в какую сторону. Позаглядывали в придорожную канаву: прямая, узкая, мазута в ней до черта и перекладины поверху. Ни идти, ни ползти, а выхода иного нет. Попрыгали, к своим на полусогнутых начали пробираться. Выскочили из канавы перед "сорокапяткой" и увидели около пушки Демьянюка. Светлые голубые глаза комбата налиты кровью.
   - Почему стрельбу открыли? Кто приказал? - кричит, размахивая пистолетом перед носом артиллеристов.
   - Сержант, командир расчета.
   - Где он? Пристрелю, как собаку!
   - Убег от греха подальше. Не знали мы... Думали как лучше.
   Всего и дел: прозевали пушкарей, не предупредили вовремя, а командир расчета инициативу проявил.
   Увидев перевязанного разведчика, Демьянюк еще больше рассвирепел:
   - У меня впереди люди были! Вы же их всех могли перебить, мать вашу так-перетак... Вот полюбуйтесь на свою работу!
   Всегда спокойного, выдержанного Демьянюка не узнать. Не удалось сорвать злость на сержанте, на разведчиков накинулся:
   - Вы почему здесь? Я где приказал вам быть?
   Только вырвавшийся с ребятами из лап смерти Шарапов из последних сил сдерживает себя, отвечает с иронией:
   - Не захотели умирать попусту и без "музыки",- щелкает вхолостую затвором автомата.- На заправку прибыли.
   Комбат бешеные глаза на него в упор, всем телом к нему. Шарапов своих тоже не отводит, и Демьянюк приходит в себя, бросает пистолет в кобуру, говорит, отворачиваясь:
   - Ладно, идите заряжайтесь.
   На станции никого. Повозки стоят неразгруженные, противогазы валяются в кучи сваленные, шинели. Один начальник штаба на станции и четыре автоматчика с ним. Бегом к нему:
   - Где заправиться?
   - Вон за сараем кухня стоит. Там и боепитание. По диску набили, за вторые принялись - Цыцеров появился:
   - Немцы со стороны Балтинавы прут! Иди отбивай!
   Началось! И здесь они будут в каждой дыре затычкой. Набили карманы патронами, два ящика "лимонок" расхватали и бегом на западную окраину станции, к домам, которые не успели осмотреть. Цыцеров своих автоматчиков подослал. Стало одиннадцать человек.
   За домами поле с некошеной травой. Немцы идут в полный рост. Воротники френчей расстегнуты, рукава загнуты, автоматы на изготовку, но молчат. Непобедимым видом хотят запугать. Откуда их принесла нелегкая? Из эшелона не могут быть... Ремонтная рота, о которой говорил начальник станции? Ну, с этими как-нибудь...
   Дома к наступающим глухими стенами обращены. Из окон не постреляешь и на чердаки не заберешься. В прогалах между домами придется становиться. Обзор будет неполный, но можно перекрывать друг друга. Еще бы человек пять для резерва... Оглянулся на станцию и понял, что помощи ждать неоткуда. Объяснил ребятам план боя, разослал по местам и предупредил, чтобы без команды не стреляли.
   Немцы близко, а это еще что? Вгляделся и ахнул: между цепью и домами, параллельно им, стадо свиней шествует. Рядом все грохочет и рвется, а они идут себе как ни в чем не бывало.
   Цыцеров кричит, чтобы огонь открывали. Цыцерова понять можно: он не о себе беспокоится, а о том, чтобы полк между двух огней не оказался. Полуэкт же видит, что начинать пальбу и раньше времени обнаруживать себя невыгодно. Надо ближе подпустить.
   - Не стрелять! - предупреждает своих, а автоматчикам даже кулаком грозит, чтобы те ему обедню не испортили.
   - Огонь, Шарапов! Огонь! - пуще прежнего кричит начальник штаба.
   - Не стре-лять! - запрещает Полуэкт, отменяя команду старшего и по положению, и по званию, и сосоображая, что должен подпустить немцев на верный бросок гранаты и на прицельный огонь автоматов, ошеломить, сбить спесь сразу, иначе сомнут.
   Нервы и у него на пределе, самому не терпится открыть огонь. "Чего орешь? - злится на Цыцерова.- Мне здесь виднее, что делать". Еще подпускает, не сводя глаз с совсем уже близких немцев, выбирает, где они идут погуще, и нажимает на спусковой крючок. Все автоматы вцепились в наступающих. Из-за боя у эшелона их едва слышно, но резанули хорошо и, самое главное, неожиданно. Ни один не устоял, все в траву попадали.
   - За Бахтина и Скворцова! Гранатами! Хорошо, что "лимонками" запаслись. Осколки у них летят далеко, под их разрывами долго не належишь.
   Вскочили ремонтники и назад понеслись, а цепь редкой стала, словно гребенка с выломанными зубьями.
   Отбежали метров на пятьдесят, залегли. Но радоваться рано, еще пойдут. Два пулемета у немцев оказались. По чердакам прошлись - не разобрались, откуда по ним стреляли, потом по домам стали бить. С такого близкого расстояния пули стены насквозь пробивали. Пришлось за торцами домов укрываться и диски одновременно заряжать.
   Поднялись немцы. Пошли. Но уже под прикрытием пулеметов, с изрыгающими огонь автоматами. На этот раз раньше начали их выкашивать и гранатами забрасывать. Не отходят, вперед ползут, а патроны снова на исходе и гранат почти не осталось. Оглянулся Шарапов - кто-то на помощь спешит. Вгляделся и узнал командира первой минометной роты светловолосого и рослого капитана Якимова со связистами. Сколько раз Якимов выручал разведчиков, помог и на этот раз. Как начали мины на поле чечетку отбивать, так и попятились немцы, а Якимов их все подгонял и подгонял, пока с глаз не скрылись.
   - Цыцеров приказал тебе здесь оставаться. Патроны доставят,- сказал Якимов Шарапову и ушел разворачивать батарею для стрельбы по другой цели.
   У домов отбились, а у эшелона бой затянулся. Бронепоезд подошел, стал тяжелыми бить. Пришлось командиру дивизии полковнику Песочину еще один полк на помощь посылать, и дрались за эту маленькую, вдрызг разнесенную бронепоездом станцию трое суток без перерывов и перекуров. Имела, видно, она какое-то большое значение в планах командования, не поскупилось оно на награды и вручение их не. задержало. К двум "Звездочкам" Шарапова - вторую он получил за зимнюю кампанию - прибавился орден Отечественной войны II степени.
   После Пундуры жестокие бои были в лесах перед Балвами. Думали, что и город гитлеровцы будут удерживать, а сходили, проверить - пуст, даже заслонов нет. Шарапов сияет, докладывая о такой удаче Ермишеву, а командир полка не верит:
   - Иди, еще раз убедись, прежде чем докладывать. Американцам они города даже по телефону сдают, а мам - не слышал что-то.
   Снова сходили - нет противника.
   - Товарищ подполковник, как и раньше докладывал, немцы в Балвах не обнаружены,-вытянулся Шарапов перед Ермишевым.
   - Вы что же, второй раз там побывали? - раздался из темноты незнакомый голос.
   Шарапов глаза в угол палатки, а там генерал поднимается, идет к нему.
   - Виноват, товарищ генерал, не заметил вас.
   - Вы на мой вопрос отвечайте,- прервал Полуэкта генерал.
   - Так точно. Вторично все обшарили. Ушли немцы из города.
   Генерал к Ермишеву развернулся:
   - Так какого дьявола вы здесь прохлаждаетесь? Занимайте Балвы, пока немцы не передумали.
   И вот впереди Гулбене. Тоже оставят или организуют оборону?
   Глава двенадцатая
   В начале лета в лесах Псковщины вовсю резвились кукушки. "При первой кукушке брякни деньгами, чтобы водились",- вспомнил кто-то из разведчиков. И о другой молве не забыли: "Сколько раз кукушка натощак кого обкукует, столько лет тому и жить". Денег у ребят не было, и к первой примете отнеслись равнодушно, на вторую же погадали вдоволь и всем выпало жить долго, все после войны домой должны были вернуться. Шарапов однажды тоже спросил: "Кукушка, кукушка, сколько мне жить?" Досчитал до пятидесяти и бросил - пустое дело.
   Пока ему везло. Сколько раз мог быть убитым, изувеченным, но проносило. Как многих. Любой фронтовик мог привести десятки примеров небывалых избавлений от смерти: сделал шаг вперед - и уцелел, мимо пуля просвистела; снаряд в двух метрах упал, но не взорвался почему-то; граната совсем рядом рванула - и ни одного осколка. Все это до поры до времени, а еще шагать и шагать до Германии и по ней, и сколько впереди будет хуторов, деревень, городов, которые надо "проверять" и брать. Тысяча смертей впереди! От одной утром спас автомат. Не попади,пуля в диск, прошила бы живот, и лежать бы ему рядом с Капитоненко безучастным ко всему на свете.
   Балвы немцы оставили без боя, а за Гулбене будут драться. Это угадывалось по возросшему в последние дни сопротивлению фашистов и по усиливающемуся с каждым часом впереди бою - батальоны, видимо, вступили в соприкосновение с противником.
   Укрытый высокой травой, Шарапов лежал в своем случайном прибежище между хутором, где были ребята, и лесом с засевшими в нем немцами и благодарил судьбу за то, что избавила его от курения. Окажись на его месте кто-нибудь из ребят, давно бы задымил и выдал себя. Даже у него, когда долго приходится ползти, все время сдерживая дыхание, или лежать без движения в засаде, начинает першить в горле и хочется прокашляться. Ребята запасаются впрок корочками, чтобы пожевать, сбить кашель, умудряются сделать две-три затяжки под плащ-палаткой, но что они курящему человеку? Уговаривал бросить, но куда там! Уверяют, что невозможно. В госпитале, на покое, еще можно попробовать, а когда каждый день нервы на пределе, надо же их чем-то успокаивать, чтобы не свихнуться. И то верно. Совсем другими стали ребята. Тот же Скуба. Был тихий, спокойный, а и то срываться начал...
   На хуторе раздался звук пилы. Она была старая и тупая, а дерево свежее, и пила вгрызалась в него немощно, часто останавливаясь и спотыкаясь. Шарапов насторожился: что там задумали ребята и как на эту затею отреагируют немцы?
   Лес молчал. Огрызнулся утром пулеметом, подбил Капитоненко и Скубу и затих.
   Сначала пилили размеренно, потом начали злиться; вжик, вжик, вжик. Застучал топор. Тесали умело, не торопясь. Гриха Латыпов! И тут нашел какое-то дело. Изгородь решил починить или калитку поправить? Чуть выкроится свободная минута, достает Гриха свои инструменты и давай "молотить". Всем ребятам портсигары, мундштуки наборные сделал и рукоятки для ножей - гляди на них и не наглядишься, и рука потная не соскользнет. Тисочки ручные, резцы, напильники все с собой таскает.
   Утром, когда немцы только положили Полуэкта, ему вспомнились слова Лобатова: "Умный найдет выход из затруднительного положения, а мудрый не попадет в него...", застучали молоточками в голове, и он начал лихорадочно отыскивать свой выход, единственно верный. В предельно простой ситуации: он не может отойти без трупа Капитоненко, ребята - без них обоих, перебрав десяток вариантов, остановился на двух. Первый привлекал быстротой и привычностью исполнения. Он отходит немедленно короткими зигзагообразными бросками, каждый раз подтягивая за собой труп Капитоненко. Ребята прикрывают. В веревке пятнадцать метров. Десять раз перебежать, упасть, отползти в сторону, подтянуть... Стоп! Стоп! Стоп! Здесь его укрывает трава, метров через двадцать начнется чистое поле, взгорок к тому же. Он будет виден немцам как на ладони, и они подшибут его тоже десять раз, если не больше. Ребята бросятся на выручку, и их перебьют. Нет уж, двоих потеряли и хватит, больше он не отдаст ни одного!
   Второй выход - схорониться в ямке до наступления темноты - замаячил одновременно с первым, казался надежнее, но был не по душе тем, что обрекал на бездействие и полную зависимость от немцев. Перед тем как принять окончательное решение, Полуэкт взвесил возможности ребят, не попытаются ли они обойти фрицев лесом, ударить по ним с флангов или тыла, чтобы отогнать от опушки? Немцы "показали" им пока один пулемет. Что у них еще в запасе и сколько их, неизвестно, а ввязываться в бой, не зная сил противника, опрометчиво. Ребята так не поступят. "И здесь придется действовать по второму варианту,- усмехнулся Шарапов.- Ни у меня, ни у ребят другого выхода нет".
   Раскаленное, обезумевшее от собственной жары солнце занимало полнеба, накалило стволы автоматов, землю, воздух. Одежда давно не защищала от его прицельно бьющих лучей, сама накалилась и жгла распластанное на земле тело. Воздух был сух, как в парилке, приносивший незначительную прохладу ветер унялся, и наступило, казалось истомленному жарой Шарапову, удушливое предгрозовое затишье.
   Помимо непроходящей настороженности - лежал он совеем недалеко от немцев Полуэкту приходилось бороться с собой, чтобы ежеминутно не смотреть на стрелки часов. Он ненавидел их, почти остановившиеся, и все-таки смотрел. Запрещал себе думать о воде, и думал безотрывно, мысленно тянулся к ней спекшимися черными губами, всем своим маленьким, усохшим на жаре телом. Не мог избавиться от мысли о преждевременном отходе. "Зачем столько терпеть и мучиться? Не лучше ли решить все быстрее. Может, и повезет, как везло до сих пор?-думал Полуэкт, укрепляя себя надеждой на уход немцев.- Что им столько времени делать в лесу? За ним не полезли. Выходит, поверили в его смерть. По хутору не стреляют.Изгоняя остатки терпения, стыдил себя: хорош он будет, если немцы и на самом деле ушли, а он станет дожидаться вечера... Так-то оно так, но ребята тоже не предпринимают активных действий. Что-то кажется им подозрительным. Не сговариваясь, не видя друг друга, они пришли к одному решению, и он не имеет права подвергать разведчиков ненужной смертельной опасности".
   Это и удерживало готового сорваться и совершить опрометчивый поступок Шарапова. Он оставался на месте.
   Глоток бы воды! Холодной! Из колодца! Не пить даже, а почувствовать, какая она?
   Едва ли не первый раз за полтора года пребывания на фронте лейтенант был один и ему нечем было заняться. О многом передумалось, но почему-то чаще всего вспоминались не бои, а тяжелый, нечеловеческий труд на войне. На особой полочке память хранила дожди, холод и слякоть. Без конца виделось глиняное поле. По нему надо ползти. В проложенной борозде на глазах копится вода. Весь ты в глине и жмешься к ней же, холодной и мокрой. Ползешь, думая о том, как лучше выполнить задание, и подспудно - о теплой землянке, в которой можно обогреться и обсушиться. Возвращаешься полуживой от усталости, с тебя ручьями стекает вода, ножом соскабливаешь с одежды и сапог грязь и глину, а порой и на это не хватает сил, и одежда летит в угол. Остановились где-то - надо копать ячейки, потом окопы, строить землянки. Все сделали, не успели обжиться, и снова вперед, до следующей остановки, а там опять зарываться в землю и начинать все сначала. "Но пусть лучше дожди, бураны, холод и голод, чем эта адская жара, это осточертевшее солнце, и немилосердная жажда., и томительное, изнуряющее бездействие",- думал Шарапов, без конца поглядывая то на часы, то на небо.
   Лес безмолвствовал. В нем начали копиться вечерние тени. Жара пошла на убыль, а солнце, перед тем как уйти на отдых, стало полнеть и набирать красноту. Лейтенант дал зарок пролежать еще час, честно выдержал его - кто бы знал, чего это ему стоило! - и стал готовиться к отходу. Загнул усики чек, пристроил гранаты на одном боку, чтобы не мешали ползти на другом, оба автомата закинул за спину, пополз, подтягивая за собой Капитоненко.
   Где-то вдали, за лесом, позеленело и косо понеслось к земле посветлевшее небо, донесся слабый хлопок ракетницы. Через несколько секунд уже ближе взвилась вторая зеленая ракета и с опушки, в обратную сторону,- третья.
   Ракеты были сигнальными и приказывали либо атаковать хутор, либо отходить от него.
   Шарапов вернулся в ямку. Снова два автомата под рукой, снова разогнуты усики чек и каждая жилка трепещет: "Если не наткнутся, пропущу и ударю с тыла - устрою им, гадам, заварушку!"
   На опушке по-вечернему гулко загрохотали пулеметы. Строчки трассирующих пуль прошлись по хутору. Разведчики на огонь не ответили, но через некоторое время раздался трубный голос Бербица:
   - Заходите, гости дорогие, чего стучитесь? Для вас и чаёк готов, и кое-что на присыпочку.
   Из леса прокричали что-то на немецком, рассмеялись, но стрелять не стали. Шум шагов раздался и начал постепенно стихать.
   Страдальчески-счастливое изумление охватило Шарапова. Верить или нет? Он поверил и пополз, потянул за собой Капитоненко. На половине пути встретил Шиканова и Латыпова. Они удивленно посмотрели на лейтенанта, но ничего не спросили. И у ребят на хуторе был непривычно растерянный вид, словно они провинились. Шарапов опустился на ступеньки первого крыльца и прохрипел:
   - Пи-и-ить!
   Он молчал весь день, и у него пропал голос.
   Пил долго и жадно, захлебываясь, заливая водой одежду и радуясь, что она намокает и холодит тело. Остаток воды вылил на голову, мокрыми руками обтер сопревшую шею и откинулся к стене, щурясь от удовольствия, непередаваемого чувства избавления.