В раздевалке стоял резкий запах пота, лежалой, давно не стиранной одежды, а пар, валивший из душевых, делал воздух еще более спертым. Скрипели фанерные дверки шкафчиков, мужчины, переодеваясь, оживленно толковали друг с другом, смеялись и выходили гурьбой, стуча деревянными башмаками. Причиной веселья был Витольд, удравший из раздевалки злой как черт. Даже Крист не сумел его успокоить, тот и ему посулил съездить по зубам. Вчера с Витольдом впервые обошлись круто, отставив в сторону пустые разговоры. Он был пьян, как всегда после получки, но то ли перебрал, то ли обычную дозу нутро не приняло, — словом, шатался по цеху, выделывая ногами кренделя, цапался с Соней и лез на тех, кто пытался заступиться за плачущую женщину. Кончилось тем, что он задел возле транспортера штабель молочной тары — и тот рухнул с грохотом наземь, правда без особого ущерба. Но как-никак это было ЧП, которого не скроешь, и сменный мастер, чтобы не решать самому, собрал на скорую руку членов цехового комитета. Никто из собравшихся, в том числе и Эрик, не желал рядиться в тогу судии, осуждая человека, с которым столько лет работали вместе, но тут кое-кто стал высказываться в том смысле, что и Соня не без вины.
— Я думаю, мы собрались не для того, чтобы обсуждать семейные отношения, — рассердился Эрик. — В цеху пьяный. В любую минуту может произойти несчастье с ним или с кем-нибудь еще по его вине.
— Надо уговорить его пойти домой.
— Он только и ждет, чтоб его уговаривали, — не унимался Эрик.
— Срезать десять процентов премии.
— В прошлый раз срезали двадцать.
— Пусть будет двадцать.
— Пять бомбочек отнимем — как бы его удар не хватил.
— Наказывать так наказывать, чтоб неповадно было, — опять вмешался в разговор Эрик. — Надо вызвать машину из вытрезвителя, хоть на время поможет.
— Нехорошо. Как раз в нашу смену… — начал было мастер, но, заметив, что на этот раз даже самые мягкотелые либералы его не поддерживают, согласился.
Витольд так или иначе узнает, что он, мастер, был против. Мастер пуще огня боялся Витольда, этот алкаш уже сколько раз грозился в отместку остановить цех, поди докажи потом. И тогда план горит синим пламенем, вытяни-ка его до конца месяца. А ему ничего не докажешь, он себе на уме. Кто хоть раз побывал за решеткой, досконально знает все ходы и выходы, все лазейки в законе, знает, как обернуть его себе на пользу. Случись маломальская авария, он либо будет тянуть резину, либо таких деталей потребует, каких на складе сроду не бывало. Захочет — найдет у себя «в заначке», не захочет — не найдет, на него где сядешь, там и слезешь.
И все же машина вытрезвителя забрала Витольда без заминки, он до того удивился, что даже не ругался. И вообще, видно, вел себя послушно, так что к вечеру показался на заводе. Вначале его видели трезвым, но с каждым часом взор его все больше затуманивался, — наверное, в закутке было припрятано горючее, за ним-то он и явился, а вовсе не для того, чтобы работать. Он ни за что не хотел отправляться домой, да никто на том и не настаивал, зная, что ехать ему далеко, а последняя электричка на Огре ушла.
Витольд улегся на скамейку в раздевалке, а под утро, когда рабочие третьей смены пошли принимать душ, сладко дремал в душевой под теплыми струями. И тут какому-то шутнику пришло на ум перекрыть кран горячей воды.
Вскоре продрогший, посиневший от холода Витольд, клацая зубами, выбежал в раздевалку.
— Ну, гады! Давно по морде не получали! Кто это сделал? Да я его башкой в сортир засуну! Меня тронешь — от меня получишь! Пожалеет! Ох как пожалеет тут кое-кто!
Сплошной хохот выгнал его в цех, но он вернулся и продолжал доискиваться виновного. Поняв, что ничего у него не выйдет, привязался к Эрику.
— Это ты вчера вызвал кар-рету!
— Что прикажешь — на руках тебя носить, что ли? Ты на ногах не стоял, — ответил Эрик, завязывая прорезиненный фартук, и по углам вновь прокатился смешок.
— Витольда не трожь! — Сантехник подскочил к Эрику, угрожающе помахивая у него под носом грязным пальцем. — У Витольда, чтобы ты знал, мстительный характер! Он тебя с дерьмом смешает и на помойку выбросит! Мне все известно!
— Тогда ты самый большой умник из всех, кого я знаю, — отрезал Эрик и пошел к выходу, осыпаемый угрозами Витольда.
— Ты у меня еще поплачешь! Ох, и поплачешь ты у меня! С дерьмом смешаю! — неслось ему вслед.
Незадолго до обеденного перерыва к Эрику подбежала табельщица: звонили из проходной. У входа ждет его по очень важному и срочному делу какой-то человек. Говорит, пусть выйдет на минутку.
Может, дома что стряслось, испугался Эрик, здоровье матери в последнее время было неважное. Снял в раздевалке фартук, накинул пиджак и припустил через двор. Сторожиха окинула его странным взглядом, но он не обратил внимания.
На улице его поджидал стройный человек лет тридцати в кожаной кепке. На нем была темно-серая спортивная куртка с капюшоном. Он пристально посмотрел на Эрика и сказал:
— Товарищ Вецберз?
— Да, — растерянно ответил Эрик.
— Следователь ОВД Харий Даука. — Мужчина показал служебное удостоверение.
На противоположной стороне улицы щелкнула задняя дверца «Жигулей». Из машины вылез мужчина примерно одних лет со следователем и выжидающе уставился на них.
— В чем дело? — встревожился Эрик.
— Я вынужден попросить вас дать кое-какие сведения.
— Не понимаю! Ничего не понимаю!
— Вам придется проехать с нами.
— Тогда я пойду надену пальто.
— Ничего, мы на машине.
— Все равно мне надо сказать мастеру…
— Отдел кадров в курсе, оттуда позвонят в цех. Прошу! — Следователь жестом пригласил его в машину.
— Вы зря теряете время, это какое-то недоразумение!
— Надеюсь. Прошу, прошу!
Эрика посадили на заднее сиденье, следователь поместился с ним рядом. Задержанный отметил, что дверца с его стороны не имеет ручки. До ОВД ехали молча.
Дежурка, как обычно в середине дня, полупустая. Только в углу за столом сидит какая-то женщина и пишет. Видимо, объяснительную или заявление, издали виден столбик коротких строчек в верхнем углу листа. Только здесь, наверно, еще и увидишь деревянные ручки со стальными перьями и чернильницу. Со скрипом выводя фиолетового цвета завитушки, перо дерет бумагу.
Входит дежурный. По чину — майор. Он в упор смотрит на Эрика, потом весело подмигивает следователю Дауке:
— Ну ты счастливчик! Откровенно говоря, я не верил.
— Скажут ли в конце концов, зачем меня сюда привели! — кипятится Эрик.
С трудом сдерживаемое возмущение так и рвется наружу. Он желает объясниться в присутствии этого майора, который по званию несомненно выше следователя. Он хочет перечислить свои общественные обязанности, сказать, что одна из его работ награждена дипломом Выставки народного хозяйства, что он член завкома, дружинник и все такое прочее, но слова застревают в горле, он не в состоянии сказать ничего путного, а в следующий миг говорить слишком поздно. Его сбивает с толку абсолютное спокойствие майора.
— Вот он вам сейчас объяснит, — кивает майор на следователя.
— Но… — хочет возразить Эрик, однако на него не обращают внимания, у дежурного со следователем свои дела.
— Мне еще раз понадобится машина. Можешь дать? — спрашивает Даука.
— Далеко?
— Приволочь сюда этого старикана. Он наверняка дома, где еще ему быть, в его-то возрасте.
Майор, закусив нижнюю губу, что-то прикидывает и обещает старикана доставить.
Узкая лестница с металлическим ограждением (захочешь — не спрыгнешь).
Харий Даука открывает ключом одну из многочисленных дверей в длинном коридоре, и они заходят в кабинет, уставленный сильно изношенной стандартной учрежденческой мебелью. Еще в кабинете стоит софа неизвестного стиля с жестяным инвентарным номером на ножке.
— Прошу, вот вам бумага, вот ручка…
— У меня своя ручка.
— Тем лучше… Садитесь вон за тот стол и подробно опишите все, чем занимались в прошлую пятницу. Число я скажу. Где и с кем были, с кем встречались. И если кого встретили, то имя, фамилию и место жительства гражданина. Задача ясна?
Он диктует, кому адресовать объяснительную.
— Не нервничайте и не торопитесь, времени у нас с вами достаточно.
— Здесь какое-то недоразумение. Разрешите позвонить домой.
— Может, попозже, не теперь.
Начальнику ОВД от гражданина Вецберза Эрика, проживающего в Риге, улица Лиепу, дом… Объяснительная. Семнадцатого числа сего месяца я… Да, что же я семнадцатого делал?.. Не упомнишь всего, что вчера-то было, а тут — неделю назад!
— А вы сами можете вспомнить, чем занимались семнадцатого?
— Не нервничайте, пишите не торопясь. Шаг за шагом. Итак, утром вы встали…
— Я каждое утро встаю! Это вас удивляет?
— Не грубите. Я делаю свою работу, а вы делайте свою.
Эрик вспомнил парня с татуировкой и понял, что его привезли сюда не потехи ради и только от него самого зависит, как быстро рассеется недоразумение. Он наклонился над листком бумаги, который никак не хотел заполняться.
«Семнадцатого числа сего месяца я утром встал. Была пятница».
Если подумать, ничего особо сложного тут нет. «За несколько минут до половины седьмого явился на работу и пробыл там примерно до 15 часов 45 минут, так как смена заканчивается в 15 час. 30 мин.».
— Что вы делаете в обеденный перерыв?
— Как когда. Иногда беру с собой бутерброды — молоко есть у нас в буфете, а чаще всего иду в столовку. Это недалеко, если идти проходными дворами, а готовят там вкусно. Очередь есть всегда, но часа вот так хватает!
— А в пятницу?
— Слишком многого вы от меня хотите.
— С кем вы обычно ходите обедать?
— Никакой определенной компании нет. Иногда один, иногда с кем-нибудь, ведь я на нашем заводе всех знаю.
— Кто может подтвердить, что в пятницу вы ходили в столовую?
— Никто. Я и сам не помню, ходил или не ходил.
— Продолжайте, продолжайте.
«Кажется, в этот день я после работы пошел к мотористу нашей пожарной команды, чтобы узнать, в каком состоянии дизель насоса. На тренировках мы им пользуемся редко, но на соревнованиях понадобится. Моториста я не встретил, никто мне не открыл. Живет он на другом конце города, поэтому домой вернулся только около семи».
Эрик еще писал, когда дверь кабинета открылась и сержант доложил, что старик ждет в дежурке. Следователь попросил сержанта пригласить нескольких человек, а потом привести сюда старика.
— Где вы покупали свое кожаное пальто, если не секрет? — вдруг спросил Даука.
— Нет у меня никакого кожаного пальто. Мне и не нужно. Слишком дорого. За такие деньги можно купить мотоцикл. — У Эрика так и чесался язык прибавить, что и сам следователь наверняка обходится без кожаного пальто.
Харий Даука быстро пробежал глазами объяснительную и попросил Эрика пересесть на софу. Отворил дверь и пригласил войти из коридора нескольких мужчин, они сели рядом с Эриком.
Эрик понял, что предстоит опознание, или как там еще называется на их юридическом языке. Он и читал об этой процедуре, и видел ее не раз в кино. Еще им нужны два свидетеля, вспомнил Эрик. И верно, появились свидетели. Вслед за ними приковылял старичок в шинельке службы вневедомственной охраны. Он держал на весу зеленую форменную фуражку с козырьком.
— Гражданин Берданбело, знаете ли кого-нибудь из этих людей?
— Да, — важно кивнул старик, будто стоял с невестой у алтаря.
— Кого именно?
— Вота этого! — вытянутым пальцем он указал на Эрика, который при этих словах вымученно улыбнулся и помотал головой. — Он дал мне десять рублей.
— Расскажите, при каких обстоятельствах это произошло, гражданин Берданбело.
— Произошло? Совсем по-глупому, я вам уже написал. Рабочий день кончался, кругом никого, сижу я в своей будке и завариваю чай. Тут вижу, у ворот такси останавливается, вылезает из него вона этот юноша и прямиком ко мне. И так это широко-о улыбается.
«Держи, папаша, рыженькую и не говори, что это не деньги!» — и сует мне десятку.
«Что у тебя на уме?» — спрашиваю.
«Сколько в том штабеле листов? В высоту, а?» — и показывает мне в окно на стройплощадку, где у нас шифер.
«Не знаю», — я, значит, пожимаю плечами.
«Пятьдесят или меньше?»
«Больше, конечно».
«Значит, я выиграл — и десятка, папаша, твоя!» До смерти он обрадовался. Поспорил, вишь, с одним дураком, что в том штабеле не меньше как пятьдесят листов. На пять бутылок этого… коньяка. Ну, теперича тот, мол, будет рвать на себе волосы. Пусти нас, говорит, пересчитать, иначе дурень-то платить не захочет. А мне что, не крадут ведь. Десять рубликов… Кому они не нужны! Вот и вы, товарищ начальник, не задаром работаете. Сосчитали оба те листы и уехали себе. Честь по чести. Но вот кады в понедельник тот второй, усатый, с грузовиками приехал, на стройку ломился да начальника требовал, а потом кричал на меня: «Аферист! Аферист!» — тут я скумекал, что дело нечистое. Он, вишь ты, мелом что-то там начертил на штабелях, может показать. Сперва грозился меня зарезать, потом милицию вызвать. «Иди зови, — это я ему сказал. — Милиция вон в той стороне. А на объект я тебя все равно не пущу, потому как ты лицо постороннее!» Ну, а потом вы, товарищ начальник, объявились, и я вам сразу во всем признался.
— Как тот молодой человек был одет?
— В кожаном пальто с такими вроде погонами. И с виду солидный, грех плохое слово о нем сказать.
— Нет у меня кожаного пальто! — вскочил Эрик.
— Сядьте. Успокойтесь. Все выяснится. А вы, гражданин Берданбело, подпишитесь вот здесь и можете быть свободны. Когда понадобитесь, вызовем повесткой.
У дверей старик обернулся и сказал следователю с опаской:
— Тама… этот стоит.
— Не бойтесь, он вас не тронет.
Процедура повторилась во всех подробностях, только вместо старичка в кабинете возник гражданин из далекой южной республики Мендей Мендеевич Мнацоканов, в крови его бушевал природный темперамент, в душе царила трагедия. Следователю пришлось не раз призывать его к порядку — Мнацоканов ругался, пробовал затеять драку или принимался жалобно хныкать, требуя у Эрика назад свои деньги. Удивительно, однако, что до удаления буяна из кабинета дело не дошло.
В коридоре громко разговаривали на незнакомом языке, там собрались рыночные собратья Мнацоканова, чтобы выразить своим присутствием общественное мнение. Наконец Даука не выдержал, открыл дверь и потребовал тишины. И вдруг изменился в лице — встретился взглядом со смуглым мужчиной, который давеча на рынке бесстыдно пытался всучить ему марокканские мандарины по спекулятивной цене. Они узнали друг друга, наступила неловкая пауза. Харий вспомнил, как в комнатке ожидания в детской больнице толпились родители, и у всех свертки или авоськи с продуктами, и почти в каждой авоське мандарины, а у кого их не было, те будто чувствовали себя виноватыми, после получки непременно постараются мандарины купить, не разорятся ведь из-за нескольких рублей, сэкономят на чем-нибудь.
— Отдай мои деньги, сволочь!
— Предупреждаю в последний раз! Вы не имеете права никого оскорблять!
Мнацоканов на секунду затих, но, верно вспомнив о восьми сотенных, распалился вновь:
— Признавайся, какой шлюхе ты их сунул! У вас тут кругом шлюхи!
— Молчать! — Губы следователя сжались.
— Я… Да хоть мать, хоть дочь — я любую…
— Сержант! Спуститесь к дежурному и принесите бланк протокола. За мелкое хулиганство…
Мнацоканов смекнул, что дело пахнет керосином, и угодливо заверещал про большую дыню, которую он принес с собой и оставил в коридоре.
Полдыни ему пришлось съесть самому, когда его доставили в управление, где на следующее утро сердобольный судья приговорил его к десяти суткам общественно полезной работы по подметанию улиц, а вторую половину у него в камере стащили, стоило ему на минутку задремать. Потом за парашей он нашел лишь обглоданную кожуру.
Следователь и Эрик Вецберз остались в кабинете одни. Снова вопросы и ответы, но никакой ясности они не внесли. Оба раза в пятницу, когда жулик появлялся на рынке, совпадали со временем, на которое у Эрика не было алиби, — он не мог вспомнить, с кем в тот день обедал, и не имел ни одного свидетеля, кто бы мог подтвердить, что вечером после работы он ездил к мотористу пожарной команды. И как нарочно, будто для того чтобы позлить их обоих, доносились из коридора громкие возмущенные голоса южан — они бегали от одного начальника к другому с жалобой на Хария Дауку.
— Вы мне не верите, — мрачно подытожил Эрик. — Но посудите сами, где тут логика! У меня жена, которую я люблю, и дочь, в которой я души не чаю…
— Сколько ей?
— Скоро три.
— А моя уже в третьем классе.
— У меня старуха мать, она мне очень дорога… У меня работа, квартира… Более того… Я знаю, что меня решили выдвинуть кандидатом в местные Советы… Насколько я понял, у этого южанина выманили восемьсот рублей… Это немало, мой трехмесячный оклад, но… Подумайте логически… Я всего третий или четвертый раз в милиции! Впервые попал сюда мальчишкой, потом — когда паспорт получал, и вот теперь…
— Я тоже когда-то думал, что моим сильнейшим оружием будет логика, а оказалось, нелогичного в преступлениях отнюдь не меньше. У самого счет в сберкассе, личная машина, а вымогает сторублевую взятку или крадет краски на пятьдесят рублей для дачи…
— Насмотрелись заграничных фильмов… Там за деньги каждый готов душу продать!
— Правильно! Садитесь, пять! Стефенсон изобрел паровоз, чтобы загрязнить атмосферу. Все хорошее идет с востока, а плохое — с запада. Логично то, что квартира скупщика краденого закрыта обитой железом дверью с парочкой французских замков — и все-таки его обворовывают, и нелогично, что честный во всем остальном человек покупает в подворотне сорванную с кого-то шапку и не только не чувствует угрызений совести, но даже рад своей дешевой покупке. Я столько раз разочаровывался в логике, что теперь верю одним лишь фактам. А факты говорят не в вашу пользу, Гражданин Мнацоканов утверждает, что это вы его обжулили, сторож стройплощадки Берданбело показывает, что это вы подкупили его десяткой, а вы не можете противопоставить ни одного достаточно серьезного аргумента.
— Они все заодно! Они хотят выжать из меня деньги. Этот южанин мне в глаза сказал: гони деньги и гуляй себе на здоровье.
— Будете вы гулять или не будете, это от гражданина Мнацоканова не зависит. — Следователь быстрым движением выдвинул верхний ящик стола и положил перед Эриком отпечатанный типографским способом лист среднего формата. — Случаем не знакомы с этим гражданином?
Если бы Даугава внезапно вышла из берегов и начался потоп или Бастионная горка вдруг превратилась в действующий вулкан — вряд ли это поразило бы Эрика сильнее.
— Моя фотография… Это я… — шептал он. Губы вмиг пересохли. А взгляд запрыгал по крупно набранным строчкам:
«Разыскивается преступник… Рост около 182 см, манера говорить интеллигентная, глаза голубые, волосы темные, слегка курчавые…»
— И рост точно… Как раз метр восемьдесят два… — прошептал Эрик, затем с мольбой взглянул на Дауку, как если бы тот мог что-либо изменить в его пользу.
— Может, напишете объяснительную заново? Есть еще такая возможность.
— Кто вам дал мою фотографию?
— Это не фотография, а рисунок по фотороботу. На основе словесных показаний гражданина Мнацоканова, сторожа Берданбело и того водителя такси, который возил преступника и Мнацоканова по Риге. К сожалению, таксист заболел и в опознании принять участие не смог.
— Я видел, как такие рисунки делают… В кино… — непонятно почему взялся объяснять Эрик. — Подбирают разные части лица…
— Этот очень удачный.
— Я впервые попал в такое положение: наверно, мне трудно будет доказать свою невиновность, но…
— Вы не должны доказывать свою невиновность, я должен доказать вашу вину. Полагаю, что сумею это сделать. Даю вам последний шанс изменить показания. К тем, кто признает свою вину, суд относится мягче.
— Мне оставаться здесь? Или меня тут же арестуют? — встав, спросил Эрик с чувством собственного достоинства. С растерянностью он уже справился. — Надеюсь, вы быстро найдете настоящего виновника.
Харий Даука колебался. Предъявить Вецберзу конкретное обвинение или нет? Будь в биографии парня хоть одно темное пятно, он ни минуты бы не сомневался.
Нет, никуда он не денется, решил наконец следователь. Найду, когда понадобится…
— Можете быть свободны, — сказал Даука.
— Надеюсь, меня отвезут назад. Ведь без шапки и пальто я не могу ехать автобусом.
— Странный вы человек. Другой на вашем месте бросился бы отсюда сломя голову, а вы еще требуете карету. Ах да, — иронически добавил Харий, — на вас абсолютно нет вины, я совсем запамятовал… — Он набрал номер. — Мне дежурного…
Эрик молчал мрачно и решительно.
— В следующий раз так не поступайте, — сказал следователь, ожидая, пока дежурный возьмет трубку. Он чувствовал невероятную усталость. Это все из-за Айги. Врачи не обнадеживали: никаких изменений, а это значит, нет изменений к лучшему. — Мне, может, легче доставить вас в надежное место, чем раздобыть транспорт, чтобы отвезти обратно на завод.
— Меня это не интересует. Я к вам в гости не напрашивался.
— Лучше бы помолчали. — И в трубку: — Мне тут одного на «Варавиксне» подбросить. Ничего, он подождет, пока кто-нибудь поедет в ту сторону…
Эрик оставил кабинет, не сказав ни «до свидания», ни «прощайте».
Эти листки с фотографией где-то вывешены, с ужасом подумал он, входя на территорию завода.
По цехам уже ходили слухи, распускал их Витольд.
— Моя вытрезвиловка этому чистоплюю боком выйдет! Со мной по-хорошему — и я ничего, а кто на меня — берегись! У меня везде свои люди.
Разгадка была на редкость простой: у рынка, недалеко от вытрезвителя, находилась информационная витрина, где вывешивались фотографии объявленных к розыску преступников. Вечером Витольд случайно взглянул на нее и увидел своего врага, а утром позвонил в милицию и назвал фамилию и место работы разыскиваемого.
Глава четвертая
— Я думаю, мы собрались не для того, чтобы обсуждать семейные отношения, — рассердился Эрик. — В цеху пьяный. В любую минуту может произойти несчастье с ним или с кем-нибудь еще по его вине.
— Надо уговорить его пойти домой.
— Он только и ждет, чтоб его уговаривали, — не унимался Эрик.
— Срезать десять процентов премии.
— В прошлый раз срезали двадцать.
— Пусть будет двадцать.
— Пять бомбочек отнимем — как бы его удар не хватил.
— Наказывать так наказывать, чтоб неповадно было, — опять вмешался в разговор Эрик. — Надо вызвать машину из вытрезвителя, хоть на время поможет.
— Нехорошо. Как раз в нашу смену… — начал было мастер, но, заметив, что на этот раз даже самые мягкотелые либералы его не поддерживают, согласился.
Витольд так или иначе узнает, что он, мастер, был против. Мастер пуще огня боялся Витольда, этот алкаш уже сколько раз грозился в отместку остановить цех, поди докажи потом. И тогда план горит синим пламенем, вытяни-ка его до конца месяца. А ему ничего не докажешь, он себе на уме. Кто хоть раз побывал за решеткой, досконально знает все ходы и выходы, все лазейки в законе, знает, как обернуть его себе на пользу. Случись маломальская авария, он либо будет тянуть резину, либо таких деталей потребует, каких на складе сроду не бывало. Захочет — найдет у себя «в заначке», не захочет — не найдет, на него где сядешь, там и слезешь.
И все же машина вытрезвителя забрала Витольда без заминки, он до того удивился, что даже не ругался. И вообще, видно, вел себя послушно, так что к вечеру показался на заводе. Вначале его видели трезвым, но с каждым часом взор его все больше затуманивался, — наверное, в закутке было припрятано горючее, за ним-то он и явился, а вовсе не для того, чтобы работать. Он ни за что не хотел отправляться домой, да никто на том и не настаивал, зная, что ехать ему далеко, а последняя электричка на Огре ушла.
Витольд улегся на скамейку в раздевалке, а под утро, когда рабочие третьей смены пошли принимать душ, сладко дремал в душевой под теплыми струями. И тут какому-то шутнику пришло на ум перекрыть кран горячей воды.
Вскоре продрогший, посиневший от холода Витольд, клацая зубами, выбежал в раздевалку.
— Ну, гады! Давно по морде не получали! Кто это сделал? Да я его башкой в сортир засуну! Меня тронешь — от меня получишь! Пожалеет! Ох как пожалеет тут кое-кто!
Сплошной хохот выгнал его в цех, но он вернулся и продолжал доискиваться виновного. Поняв, что ничего у него не выйдет, привязался к Эрику.
— Это ты вчера вызвал кар-рету!
— Что прикажешь — на руках тебя носить, что ли? Ты на ногах не стоял, — ответил Эрик, завязывая прорезиненный фартук, и по углам вновь прокатился смешок.
— Витольда не трожь! — Сантехник подскочил к Эрику, угрожающе помахивая у него под носом грязным пальцем. — У Витольда, чтобы ты знал, мстительный характер! Он тебя с дерьмом смешает и на помойку выбросит! Мне все известно!
— Тогда ты самый большой умник из всех, кого я знаю, — отрезал Эрик и пошел к выходу, осыпаемый угрозами Витольда.
— Ты у меня еще поплачешь! Ох, и поплачешь ты у меня! С дерьмом смешаю! — неслось ему вслед.
Незадолго до обеденного перерыва к Эрику подбежала табельщица: звонили из проходной. У входа ждет его по очень важному и срочному делу какой-то человек. Говорит, пусть выйдет на минутку.
Может, дома что стряслось, испугался Эрик, здоровье матери в последнее время было неважное. Снял в раздевалке фартук, накинул пиджак и припустил через двор. Сторожиха окинула его странным взглядом, но он не обратил внимания.
На улице его поджидал стройный человек лет тридцати в кожаной кепке. На нем была темно-серая спортивная куртка с капюшоном. Он пристально посмотрел на Эрика и сказал:
— Товарищ Вецберз?
— Да, — растерянно ответил Эрик.
— Следователь ОВД Харий Даука. — Мужчина показал служебное удостоверение.
На противоположной стороне улицы щелкнула задняя дверца «Жигулей». Из машины вылез мужчина примерно одних лет со следователем и выжидающе уставился на них.
— В чем дело? — встревожился Эрик.
— Я вынужден попросить вас дать кое-какие сведения.
— Не понимаю! Ничего не понимаю!
— Вам придется проехать с нами.
— Тогда я пойду надену пальто.
— Ничего, мы на машине.
— Все равно мне надо сказать мастеру…
— Отдел кадров в курсе, оттуда позвонят в цех. Прошу! — Следователь жестом пригласил его в машину.
— Вы зря теряете время, это какое-то недоразумение!
— Надеюсь. Прошу, прошу!
Эрика посадили на заднее сиденье, следователь поместился с ним рядом. Задержанный отметил, что дверца с его стороны не имеет ручки. До ОВД ехали молча.
Дежурка, как обычно в середине дня, полупустая. Только в углу за столом сидит какая-то женщина и пишет. Видимо, объяснительную или заявление, издали виден столбик коротких строчек в верхнем углу листа. Только здесь, наверно, еще и увидишь деревянные ручки со стальными перьями и чернильницу. Со скрипом выводя фиолетового цвета завитушки, перо дерет бумагу.
Входит дежурный. По чину — майор. Он в упор смотрит на Эрика, потом весело подмигивает следователю Дауке:
— Ну ты счастливчик! Откровенно говоря, я не верил.
— Скажут ли в конце концов, зачем меня сюда привели! — кипятится Эрик.
С трудом сдерживаемое возмущение так и рвется наружу. Он желает объясниться в присутствии этого майора, который по званию несомненно выше следователя. Он хочет перечислить свои общественные обязанности, сказать, что одна из его работ награждена дипломом Выставки народного хозяйства, что он член завкома, дружинник и все такое прочее, но слова застревают в горле, он не в состоянии сказать ничего путного, а в следующий миг говорить слишком поздно. Его сбивает с толку абсолютное спокойствие майора.
— Вот он вам сейчас объяснит, — кивает майор на следователя.
— Но… — хочет возразить Эрик, однако на него не обращают внимания, у дежурного со следователем свои дела.
— Мне еще раз понадобится машина. Можешь дать? — спрашивает Даука.
— Далеко?
— Приволочь сюда этого старикана. Он наверняка дома, где еще ему быть, в его-то возрасте.
Майор, закусив нижнюю губу, что-то прикидывает и обещает старикана доставить.
Узкая лестница с металлическим ограждением (захочешь — не спрыгнешь).
Харий Даука открывает ключом одну из многочисленных дверей в длинном коридоре, и они заходят в кабинет, уставленный сильно изношенной стандартной учрежденческой мебелью. Еще в кабинете стоит софа неизвестного стиля с жестяным инвентарным номером на ножке.
— Прошу, вот вам бумага, вот ручка…
— У меня своя ручка.
— Тем лучше… Садитесь вон за тот стол и подробно опишите все, чем занимались в прошлую пятницу. Число я скажу. Где и с кем были, с кем встречались. И если кого встретили, то имя, фамилию и место жительства гражданина. Задача ясна?
Он диктует, кому адресовать объяснительную.
— Не нервничайте и не торопитесь, времени у нас с вами достаточно.
— Здесь какое-то недоразумение. Разрешите позвонить домой.
— Может, попозже, не теперь.
Начальнику ОВД от гражданина Вецберза Эрика, проживающего в Риге, улица Лиепу, дом… Объяснительная. Семнадцатого числа сего месяца я… Да, что же я семнадцатого делал?.. Не упомнишь всего, что вчера-то было, а тут — неделю назад!
— А вы сами можете вспомнить, чем занимались семнадцатого?
— Не нервничайте, пишите не торопясь. Шаг за шагом. Итак, утром вы встали…
— Я каждое утро встаю! Это вас удивляет?
— Не грубите. Я делаю свою работу, а вы делайте свою.
Эрик вспомнил парня с татуировкой и понял, что его привезли сюда не потехи ради и только от него самого зависит, как быстро рассеется недоразумение. Он наклонился над листком бумаги, который никак не хотел заполняться.
«Семнадцатого числа сего месяца я утром встал. Была пятница».
Если подумать, ничего особо сложного тут нет. «За несколько минут до половины седьмого явился на работу и пробыл там примерно до 15 часов 45 минут, так как смена заканчивается в 15 час. 30 мин.».
— Что вы делаете в обеденный перерыв?
— Как когда. Иногда беру с собой бутерброды — молоко есть у нас в буфете, а чаще всего иду в столовку. Это недалеко, если идти проходными дворами, а готовят там вкусно. Очередь есть всегда, но часа вот так хватает!
— А в пятницу?
— Слишком многого вы от меня хотите.
— С кем вы обычно ходите обедать?
— Никакой определенной компании нет. Иногда один, иногда с кем-нибудь, ведь я на нашем заводе всех знаю.
— Кто может подтвердить, что в пятницу вы ходили в столовую?
— Никто. Я и сам не помню, ходил или не ходил.
— Продолжайте, продолжайте.
«Кажется, в этот день я после работы пошел к мотористу нашей пожарной команды, чтобы узнать, в каком состоянии дизель насоса. На тренировках мы им пользуемся редко, но на соревнованиях понадобится. Моториста я не встретил, никто мне не открыл. Живет он на другом конце города, поэтому домой вернулся только около семи».
Эрик еще писал, когда дверь кабинета открылась и сержант доложил, что старик ждет в дежурке. Следователь попросил сержанта пригласить нескольких человек, а потом привести сюда старика.
— Где вы покупали свое кожаное пальто, если не секрет? — вдруг спросил Даука.
— Нет у меня никакого кожаного пальто. Мне и не нужно. Слишком дорого. За такие деньги можно купить мотоцикл. — У Эрика так и чесался язык прибавить, что и сам следователь наверняка обходится без кожаного пальто.
Харий Даука быстро пробежал глазами объяснительную и попросил Эрика пересесть на софу. Отворил дверь и пригласил войти из коридора нескольких мужчин, они сели рядом с Эриком.
Эрик понял, что предстоит опознание, или как там еще называется на их юридическом языке. Он и читал об этой процедуре, и видел ее не раз в кино. Еще им нужны два свидетеля, вспомнил Эрик. И верно, появились свидетели. Вслед за ними приковылял старичок в шинельке службы вневедомственной охраны. Он держал на весу зеленую форменную фуражку с козырьком.
— Гражданин Берданбело, знаете ли кого-нибудь из этих людей?
— Да, — важно кивнул старик, будто стоял с невестой у алтаря.
— Кого именно?
— Вота этого! — вытянутым пальцем он указал на Эрика, который при этих словах вымученно улыбнулся и помотал головой. — Он дал мне десять рублей.
— Расскажите, при каких обстоятельствах это произошло, гражданин Берданбело.
— Произошло? Совсем по-глупому, я вам уже написал. Рабочий день кончался, кругом никого, сижу я в своей будке и завариваю чай. Тут вижу, у ворот такси останавливается, вылезает из него вона этот юноша и прямиком ко мне. И так это широко-о улыбается.
«Держи, папаша, рыженькую и не говори, что это не деньги!» — и сует мне десятку.
«Что у тебя на уме?» — спрашиваю.
«Сколько в том штабеле листов? В высоту, а?» — и показывает мне в окно на стройплощадку, где у нас шифер.
«Не знаю», — я, значит, пожимаю плечами.
«Пятьдесят или меньше?»
«Больше, конечно».
«Значит, я выиграл — и десятка, папаша, твоя!» До смерти он обрадовался. Поспорил, вишь, с одним дураком, что в том штабеле не меньше как пятьдесят листов. На пять бутылок этого… коньяка. Ну, теперича тот, мол, будет рвать на себе волосы. Пусти нас, говорит, пересчитать, иначе дурень-то платить не захочет. А мне что, не крадут ведь. Десять рубликов… Кому они не нужны! Вот и вы, товарищ начальник, не задаром работаете. Сосчитали оба те листы и уехали себе. Честь по чести. Но вот кады в понедельник тот второй, усатый, с грузовиками приехал, на стройку ломился да начальника требовал, а потом кричал на меня: «Аферист! Аферист!» — тут я скумекал, что дело нечистое. Он, вишь ты, мелом что-то там начертил на штабелях, может показать. Сперва грозился меня зарезать, потом милицию вызвать. «Иди зови, — это я ему сказал. — Милиция вон в той стороне. А на объект я тебя все равно не пущу, потому как ты лицо постороннее!» Ну, а потом вы, товарищ начальник, объявились, и я вам сразу во всем признался.
— Как тот молодой человек был одет?
— В кожаном пальто с такими вроде погонами. И с виду солидный, грех плохое слово о нем сказать.
— Нет у меня кожаного пальто! — вскочил Эрик.
— Сядьте. Успокойтесь. Все выяснится. А вы, гражданин Берданбело, подпишитесь вот здесь и можете быть свободны. Когда понадобитесь, вызовем повесткой.
У дверей старик обернулся и сказал следователю с опаской:
— Тама… этот стоит.
— Не бойтесь, он вас не тронет.
Процедура повторилась во всех подробностях, только вместо старичка в кабинете возник гражданин из далекой южной республики Мендей Мендеевич Мнацоканов, в крови его бушевал природный темперамент, в душе царила трагедия. Следователю пришлось не раз призывать его к порядку — Мнацоканов ругался, пробовал затеять драку или принимался жалобно хныкать, требуя у Эрика назад свои деньги. Удивительно, однако, что до удаления буяна из кабинета дело не дошло.
В коридоре громко разговаривали на незнакомом языке, там собрались рыночные собратья Мнацоканова, чтобы выразить своим присутствием общественное мнение. Наконец Даука не выдержал, открыл дверь и потребовал тишины. И вдруг изменился в лице — встретился взглядом со смуглым мужчиной, который давеча на рынке бесстыдно пытался всучить ему марокканские мандарины по спекулятивной цене. Они узнали друг друга, наступила неловкая пауза. Харий вспомнил, как в комнатке ожидания в детской больнице толпились родители, и у всех свертки или авоськи с продуктами, и почти в каждой авоське мандарины, а у кого их не было, те будто чувствовали себя виноватыми, после получки непременно постараются мандарины купить, не разорятся ведь из-за нескольких рублей, сэкономят на чем-нибудь.
— Отдай мои деньги, сволочь!
— Предупреждаю в последний раз! Вы не имеете права никого оскорблять!
Мнацоканов на секунду затих, но, верно вспомнив о восьми сотенных, распалился вновь:
— Признавайся, какой шлюхе ты их сунул! У вас тут кругом шлюхи!
— Молчать! — Губы следователя сжались.
— Я… Да хоть мать, хоть дочь — я любую…
— Сержант! Спуститесь к дежурному и принесите бланк протокола. За мелкое хулиганство…
Мнацоканов смекнул, что дело пахнет керосином, и угодливо заверещал про большую дыню, которую он принес с собой и оставил в коридоре.
Полдыни ему пришлось съесть самому, когда его доставили в управление, где на следующее утро сердобольный судья приговорил его к десяти суткам общественно полезной работы по подметанию улиц, а вторую половину у него в камере стащили, стоило ему на минутку задремать. Потом за парашей он нашел лишь обглоданную кожуру.
Следователь и Эрик Вецберз остались в кабинете одни. Снова вопросы и ответы, но никакой ясности они не внесли. Оба раза в пятницу, когда жулик появлялся на рынке, совпадали со временем, на которое у Эрика не было алиби, — он не мог вспомнить, с кем в тот день обедал, и не имел ни одного свидетеля, кто бы мог подтвердить, что вечером после работы он ездил к мотористу пожарной команды. И как нарочно, будто для того чтобы позлить их обоих, доносились из коридора громкие возмущенные голоса южан — они бегали от одного начальника к другому с жалобой на Хария Дауку.
— Вы мне не верите, — мрачно подытожил Эрик. — Но посудите сами, где тут логика! У меня жена, которую я люблю, и дочь, в которой я души не чаю…
— Сколько ей?
— Скоро три.
— А моя уже в третьем классе.
— У меня старуха мать, она мне очень дорога… У меня работа, квартира… Более того… Я знаю, что меня решили выдвинуть кандидатом в местные Советы… Насколько я понял, у этого южанина выманили восемьсот рублей… Это немало, мой трехмесячный оклад, но… Подумайте логически… Я всего третий или четвертый раз в милиции! Впервые попал сюда мальчишкой, потом — когда паспорт получал, и вот теперь…
— Я тоже когда-то думал, что моим сильнейшим оружием будет логика, а оказалось, нелогичного в преступлениях отнюдь не меньше. У самого счет в сберкассе, личная машина, а вымогает сторублевую взятку или крадет краски на пятьдесят рублей для дачи…
— Насмотрелись заграничных фильмов… Там за деньги каждый готов душу продать!
— Правильно! Садитесь, пять! Стефенсон изобрел паровоз, чтобы загрязнить атмосферу. Все хорошее идет с востока, а плохое — с запада. Логично то, что квартира скупщика краденого закрыта обитой железом дверью с парочкой французских замков — и все-таки его обворовывают, и нелогично, что честный во всем остальном человек покупает в подворотне сорванную с кого-то шапку и не только не чувствует угрызений совести, но даже рад своей дешевой покупке. Я столько раз разочаровывался в логике, что теперь верю одним лишь фактам. А факты говорят не в вашу пользу, Гражданин Мнацоканов утверждает, что это вы его обжулили, сторож стройплощадки Берданбело показывает, что это вы подкупили его десяткой, а вы не можете противопоставить ни одного достаточно серьезного аргумента.
— Они все заодно! Они хотят выжать из меня деньги. Этот южанин мне в глаза сказал: гони деньги и гуляй себе на здоровье.
— Будете вы гулять или не будете, это от гражданина Мнацоканова не зависит. — Следователь быстрым движением выдвинул верхний ящик стола и положил перед Эриком отпечатанный типографским способом лист среднего формата. — Случаем не знакомы с этим гражданином?
Если бы Даугава внезапно вышла из берегов и начался потоп или Бастионная горка вдруг превратилась в действующий вулкан — вряд ли это поразило бы Эрика сильнее.
— Моя фотография… Это я… — шептал он. Губы вмиг пересохли. А взгляд запрыгал по крупно набранным строчкам:
«Разыскивается преступник… Рост около 182 см, манера говорить интеллигентная, глаза голубые, волосы темные, слегка курчавые…»
— И рост точно… Как раз метр восемьдесят два… — прошептал Эрик, затем с мольбой взглянул на Дауку, как если бы тот мог что-либо изменить в его пользу.
— Может, напишете объяснительную заново? Есть еще такая возможность.
— Кто вам дал мою фотографию?
— Это не фотография, а рисунок по фотороботу. На основе словесных показаний гражданина Мнацоканова, сторожа Берданбело и того водителя такси, который возил преступника и Мнацоканова по Риге. К сожалению, таксист заболел и в опознании принять участие не смог.
— Я видел, как такие рисунки делают… В кино… — непонятно почему взялся объяснять Эрик. — Подбирают разные части лица…
— Этот очень удачный.
— Я впервые попал в такое положение: наверно, мне трудно будет доказать свою невиновность, но…
— Вы не должны доказывать свою невиновность, я должен доказать вашу вину. Полагаю, что сумею это сделать. Даю вам последний шанс изменить показания. К тем, кто признает свою вину, суд относится мягче.
— Мне оставаться здесь? Или меня тут же арестуют? — встав, спросил Эрик с чувством собственного достоинства. С растерянностью он уже справился. — Надеюсь, вы быстро найдете настоящего виновника.
Харий Даука колебался. Предъявить Вецберзу конкретное обвинение или нет? Будь в биографии парня хоть одно темное пятно, он ни минуты бы не сомневался.
Нет, никуда он не денется, решил наконец следователь. Найду, когда понадобится…
— Можете быть свободны, — сказал Даука.
— Надеюсь, меня отвезут назад. Ведь без шапки и пальто я не могу ехать автобусом.
— Странный вы человек. Другой на вашем месте бросился бы отсюда сломя голову, а вы еще требуете карету. Ах да, — иронически добавил Харий, — на вас абсолютно нет вины, я совсем запамятовал… — Он набрал номер. — Мне дежурного…
Эрик молчал мрачно и решительно.
— В следующий раз так не поступайте, — сказал следователь, ожидая, пока дежурный возьмет трубку. Он чувствовал невероятную усталость. Это все из-за Айги. Врачи не обнадеживали: никаких изменений, а это значит, нет изменений к лучшему. — Мне, может, легче доставить вас в надежное место, чем раздобыть транспорт, чтобы отвезти обратно на завод.
— Меня это не интересует. Я к вам в гости не напрашивался.
— Лучше бы помолчали. — И в трубку: — Мне тут одного на «Варавиксне» подбросить. Ничего, он подождет, пока кто-нибудь поедет в ту сторону…
Эрик оставил кабинет, не сказав ни «до свидания», ни «прощайте».
Эти листки с фотографией где-то вывешены, с ужасом подумал он, входя на территорию завода.
По цехам уже ходили слухи, распускал их Витольд.
— Моя вытрезвиловка этому чистоплюю боком выйдет! Со мной по-хорошему — и я ничего, а кто на меня — берегись! У меня везде свои люди.
Разгадка была на редкость простой: у рынка, недалеко от вытрезвителя, находилась информационная витрина, где вывешивались фотографии объявленных к розыску преступников. Вечером Витольд случайно взглянул на нее и увидел своего врага, а утром позвонил в милицию и назвал фамилию и место работы разыскиваемого.
Глава четвертая
Вначале похоронная процессия двигалась медленно, но вот распорядитель взглянул на часы и незаметно прибавил шагу, чтобы уложиться в срок. Он хотя и работал по графику, составленному, правда, с учетом десятиминутного отдыха между процессиями, но наметанным глазом видел, что тут без речей не обойдется и на всякий случай не мешает минуту-другую сэкономить.
Первой, отделившись от остальных провожающих, за гробом Камбернауса шла его мать, и Зайга подумала, что ей, должно быть, уже за восемьдесят, так как Райво родился поздно — ей тогда было сорок пять.
С черным шелковым шарфом на голове, в черном пальто и черных туфлях на небольшом каблуке, она, пошатываясь и моментами чуть не падая, держалась позади гроба. Когда-то это была стройная женщина, а теперь сгорбленная исхудавшая старуха. Прежде чем гроб закрыли крышкой, она торопливо поправила подушку в головах сына, и всем бросилось в глаза, как сильно у нее дрожат руки. Как при болезни Паркинсона. Однако Зайга не спешила с выводами, она отлично помнила, что эта особа всегда прикидывалась хилой и легкоранимой, но стоило кому-нибудь задеть интересы небесного создания, как на ваших глазах она превращалась в разъяренную тигрицу. На памяти Зайги она никогда не поступалась своими интересами. Разве что из-за Райво. Может быть. Может быть, только ради него.
Считайте меня сухой и бессердечной, но даже в такую минуту мне ее не жаль! А тебя, Райво Камбернаус, я ненавижу! И презираю! Еще как презираю!
Перед гробом несли два венка — один от спорткомитета, другой от товарищей по команде. Из разговоров Зайга поняла, что объявления в газете не было, это мать всех обзвонила и пригласила лично. Объявление вряд ли привело бы их на кладбище, так как Райво держался высокомерно и его не любили.
Процессия, с Зайгой в самом хвосте, петляла, уходила все глубже в низкорослый сосняк. Здесь могилки были свежее, не успели еще обрасти декоративными кустарниками. Там и сям виднелись кучи белого песка, с краю высилась гора жухлых листьев, оберточной бумаги, увядших цветов и венков.
Гроб больше не открывали и после краткой речи опустили в яму. Могильщик зачерпнул лопатой песок, обошел с нею провожающих. Первые три горсти бросила мать Камбернауса, и этот троекратный стук заставил Зайгу вздрогнуть. Потом каждый бросил в могилу свою горсточку. Комья песка глухо ударялись о крышку гроба.
Сперва ты погребла меня, злющая баба, а теперь хоронишь своего сына, никого у тебя не осталось на свете. Тебя будет преследовать рок, как и меня. Ничего у тебя не остается!
Могильщик раздал присутствующим мужчинам лопаты, и все дружно принялись засыпать могилу.
Бум… бум… бум… бум…
Зайга спохватилась, что стоит с закрытыми глазами и что-то бормочет. Проклятия, что ли? К счастью, она была позади всех и никто ничего не заметил.
Первой, отделившись от остальных провожающих, за гробом Камбернауса шла его мать, и Зайга подумала, что ей, должно быть, уже за восемьдесят, так как Райво родился поздно — ей тогда было сорок пять.
С черным шелковым шарфом на голове, в черном пальто и черных туфлях на небольшом каблуке, она, пошатываясь и моментами чуть не падая, держалась позади гроба. Когда-то это была стройная женщина, а теперь сгорбленная исхудавшая старуха. Прежде чем гроб закрыли крышкой, она торопливо поправила подушку в головах сына, и всем бросилось в глаза, как сильно у нее дрожат руки. Как при болезни Паркинсона. Однако Зайга не спешила с выводами, она отлично помнила, что эта особа всегда прикидывалась хилой и легкоранимой, но стоило кому-нибудь задеть интересы небесного создания, как на ваших глазах она превращалась в разъяренную тигрицу. На памяти Зайги она никогда не поступалась своими интересами. Разве что из-за Райво. Может быть. Может быть, только ради него.
Считайте меня сухой и бессердечной, но даже в такую минуту мне ее не жаль! А тебя, Райво Камбернаус, я ненавижу! И презираю! Еще как презираю!
Перед гробом несли два венка — один от спорткомитета, другой от товарищей по команде. Из разговоров Зайга поняла, что объявления в газете не было, это мать всех обзвонила и пригласила лично. Объявление вряд ли привело бы их на кладбище, так как Райво держался высокомерно и его не любили.
Процессия, с Зайгой в самом хвосте, петляла, уходила все глубже в низкорослый сосняк. Здесь могилки были свежее, не успели еще обрасти декоративными кустарниками. Там и сям виднелись кучи белого песка, с краю высилась гора жухлых листьев, оберточной бумаги, увядших цветов и венков.
Гроб больше не открывали и после краткой речи опустили в яму. Могильщик зачерпнул лопатой песок, обошел с нею провожающих. Первые три горсти бросила мать Камбернауса, и этот троекратный стук заставил Зайгу вздрогнуть. Потом каждый бросил в могилу свою горсточку. Комья песка глухо ударялись о крышку гроба.
Сперва ты погребла меня, злющая баба, а теперь хоронишь своего сына, никого у тебя не осталось на свете. Тебя будет преследовать рок, как и меня. Ничего у тебя не остается!
Могильщик раздал присутствующим мужчинам лопаты, и все дружно принялись засыпать могилу.
Бум… бум… бум… бум…
Зайга спохватилась, что стоит с закрытыми глазами и что-то бормочет. Проклятия, что ли? К счастью, она была позади всех и никто ничего не заметил.