Страница:
Для Полины наш визит в Россию – супершаг в ее карьере, а для меня, для меня?!..
Я знаю, я чувствую, что этот мой приезд – точка бифуркации. В теории нелинейной динамики «бифуркация» означает момент в эволюции системы, когда ее устойчивое, предсказуемое развитие заканчивается и она вступает в период поиска нового направления развития. Перед системой возникают несколько альтернативных сценариев развития, или образов будущего. Так и для меня – жить по-старому я уже не хочу, а как жить по-новому, еще непонятно. Но в точке бифуркации все может пойти по-другому вследствие крошечного внешнего воздействия, и я убежден – что-то меня здесь ждет! Есть во мне сейчас что-то такое, что больше не позволяет мне, тридцативосьмилетнему, ходить в американских коротких штанишках.
...Да, я приехал сюда при Полине – как муж, при Юльке – как папа, вернее, как мама. Но я же сам этого хотел.
– Как ты думаешь, – спросила Полина, – я смогу завтра же найти приличный jym?
– Ты всегда завтра же найдешь все, что тебе нужно, – заверил я, – как мать говорю и как женщина...
Опять приходится шутить самому с собой!..
Волнуюсь. Нервничаю. Бедный Макс, бедный маленький Мук...
...Квартира, которую для нас сняли, – у Техноложки, на Верейской. Это было мое условие – до Америки, в той, другой жизни я жил на Верейской. А Железному Феликсу было все равно, где жить, он же железный... Интересно, жива ли Дора, – она так классно варила кофе, вся округа годами ходила к ней в угловое кафе, это называлось «выпить кофе у Доры».
Я попросил водителя сделать крюк и проехать по Фонтанке до Летнего сада... Принесла случайная молва милые ненужные слова, Летний сад, Фонтанка и Нева... Когда мы проезжали Аничков мост, у меня защемило сердце... На Аничковом мосту я мальчишкой в воду плевал, а подростком целовался... Невский здесь – розовый и пахнет осенним дождем, моей юностью...
– Какой ты сентиментальный, подумаешь, Аничков мост! – обидно фыркнула Полина.
Скривила губы презрительно – грязно, бумажки летают... Грязно ей, видите ли... Бумажки ей, видите ли, летают...
– Ты что же, Питер не любишь?! – попенял я Полине.
– Не люблю, – ласково согласилась она, глядя на Невский, – я не хочу жить в Питере, я хочу жить в Америке.
В Полининых словах есть незамысловатая логика. Любить означает хотеть. Когда мы говорим «я люблю рыбу», мы же не имеем в виду, что мы любуемся ее привлекательным телом и чудными душевными качествами. Мы имеем в виду, что хотим ее съесть. Когда мы что-нибудь любим, мы хотим это использовать. А если мы любим человека – нам нравится его тело и душа, и мы хотим их использовать. А чтобы ему самому было хорошо, это нам по фигу.
– Некрасиво, матушка, это же наша родина... Ты хоть и Железный Феликс без сантиментов, а все же коренная ленинградка, – сказал я.
Иногда Полина обижается за Железного Феликса, а иногда нет, в зависимости от настроения. Сейчас – надулась, молчит, думает. Знаю я ее думы – в который раз как маньяк пересчитывает свои доходы. За эти полгода, что мы проведем в Питере, Полина получит кроме своей зарплаты стопроцентный бонус – конечно, при удачном завершении сделки. Ее зарплата – сто шестьдесят тысяч долларов. Стопроцентный бонус – это еще сто шестьдесят тысяч долларов. За этот год Полина получит триста двадцать тысяч.
Могу поручиться, что именно эти расчеты она сейчас и производит в уме: наш дом, то есть ее дом, стоит двести пятьдесят тысяч. За дом нужно выплачивать двадцать пять лет, мortgage – тысяча триста в месяц – из зарплаты. Пенсионный план 401К – из зарплаты. Ее долги за учебу – было сорок тысяч, сейчас осталось двенадцать – из зарплаты. Страховка – Полина тратит двести долларов в месяц, чтобы, если она умрет, я мог выплатить за дом и Джулия не осталась на улице. Мебель в кредит, две машины в кредит.
Надулась, молчит Скупердяйка Гобсековна, Медуза Горгоновна, – размышляет, куда ей вложить свой драгоценный бонус: выплатить долги за дом и учебу или начать играть на бирже.
А-а, да, как я мог забыть самое главное! Главный пунктик Железного Феликса – отложить на старость. Полина методично копит. Часть денег ежемесячно исчезает в каких-то неведомых фондах – на Полинину старость.
...В Фонтанке в любую погоду темная вода... можно вспомнить опять, ах, зачем вспоминать, как ходили гулять по Фонтанке... Питерцы отличаются от других эмигрантов «лица необщим выраженьем»... Все люди как люди – просто скучают по родному городу или же нет, просто вспоминают родной город либо нет. И только питерский человек состоит с Питером в сложных неразрывных отношениях притяжения и отталкивания – обижается на него, болезненно доказывает что-то ему и себе, отвергает и не может оторваться, – в точности как с первой любовью, девочкой из десятого «Б», которую ты так никогда и не разлюбишь...
Подумаешь, Аничков мост!.. Подумаешь, Ленинград! Я уезжала из Ленинграда и не привыкла говорить «Петербург».
Когда я поступила в университет, я как раз и шла по этому их Аничкову мосту и была очень счастливая. Мне было семнадцать, и я так радовалась: теперь я в этом городе – своя! Я шла и широко, изо всех сил, махала сумочкой, у меня была такая красная сумочка на длинном ремне, польская, – в универмаге выкинули, я за ней два часа в очереди стояла. И во мне прямо все пело, – это все мое, и город, и эти кони на мосту, и все! И вдруг мне сзади кто-то шепчет, тихо так, как будто призрак. Я оглянулась, а это старушенция, тихая такая и темная, точно как призрак. Шепчет тихо так и строго: «Ты что делаешь, девочка?.. У нас так не принято!» И во мне тогда прямо все упало. Что я такого сделала, что у них не принято?! Сумочкой махала?! А почему старушенция сказала «у нас»? Откуда она знала, что я не у себя, а «у них»? Я и поняла – ничего я не своя, и это сразу видно, всем видно! Ну и ладно, ну и хорошо, а я всего добьюсь, буду у них своя! Фига тебе, старушенция! Так я тогда подумала.
Я не могу сделать клизму.
Мне нужен органический кофе. Я спрашивала родственников Максима, где продается органический кофе, они отвечали: «Да зачем вам какой-то органический, арабика прекрасный кофе». Они думали, я его пью, а я делаю кофейную клизму – каждый вечер, уже два года. Кофейная клизма – это самая лучшая очистка от тяжелых металлов и от шлаков. В Интернете органический кофе предлагают за тридцать долларов килограмм, это очень дорого.
Зато я нашла jym совсем рядом с домом и хожу туда на два часа до работы – с шести утра до восьми. Годовой абонемент в эту «Планету Фитнес» стоит пятьдесят две тысячи рублей, две тысячи долларов. Если разделить на триста шестьдесят дней, получается почти шесть долларов каждое посещение. Здесь все очень дорого, вообще непонятно, как они живут с такими ценами.
С восьми до девяти утра я лежу в ванне в клинике «Здоровье». Принимаю процедуру.
Клиника находится в том же здании, что и «Планета Фитнес», вход слева, второй этаж. В клинике все очень по-советски, ремонт плохой, оборудование старое. Но именно это меня и привлекло. В дорогом, как здесь говорят, гламурном, салоне с меня за все то же самое взяли бы в два с половиной – три раза больше. Я сравнивала стоимость каждой процедуры.
Клиника предлагает программу очищения организма. Вообще-то я скептически отношусь ко всяким таким нетривиальным методикам. Но все равно мне нужно что-то с собой делать – jym не поможет содержать организм в порядке после такой еды, как здесь.
Начинается этот курс очищения организма с компьютерной диагностики.
Диагностику проводил молодой врач, похожий на балерину, с вывернутыми носками и развернутой грудной клеткой, ему только пачки не хватало, чтобы стать маленьким лебедем. Неужели я могу поверить, что за минуту можно диагностировать состояние печени, почек, желудка? Это шарлатанство. Просто хотят выжать лишние деньги из необразованных людей.
– У вас все неплохо, вот только одно, – сказал врач, – очень высокий, просто зашкаливающий уровень психоэмоциональной усталости. У вас был стресс или, как у всех, диагноз – жизнь?
Я усмехнулась про себя на его лекцию о связи стресса с возникновением болезни, – кто же не знает, что психосоматика является причиной многих болезней. Я читала про это много раз.
– Вам обязательно нужно сделать очистку печени и почек.
Очистку почек и печени я делать не буду. Если у меня пойдет камень во время этой очистки, кто будет отвечать, балерун?
– В нашу программу входят мониторинг кишечника, скипидарные ванны, риабокс, водорослевые обертывания. Сейчас очень популярна колонотерапия.
Оказалось, колонотерапия – это когда вам важно и значительно ставят клизму за большие деньги. Спасибо! Я сама себе сделаю клизму.
Я не доверяю врачам, и вообще, я никогда не принимаю никаких процедур и никаких препаратов прежде, чем не изучу все подробно.
Я потом посидела в Интернете, сделала выписки. Мониторную очистку кишечника я не взяла, в Интернете написано, что многие гастроэнтерологи считают это вредным, поскольку вымывается флора.
Я сама составила себе курс – скипидарные ванны и обертывания. После обертываний потрясающая кожа. В Америке такая процедура стоит 20 долларов – хотя бы здесь выгода.
Скипидарные ванны – это методика Залманова. Суть методики в адаптационных резервах организма, возможности естественного самовосстановления за счет улучшения работы капилляров. Залманов, врач, который придумал скипидарные ванны, до восьмидесяти девяти лет сохранял работоспособность и умер у рабочего стола. Интересно, как это выглядело бы в моем случае – умереть в восемьдесят девять лет у рабочего стола? Я сижу в офисе (к тому времени у меня давно уже своя юридическая фирма), изучаю документы, которые принес мой младший партнер, и вдруг падаю лицом в контракт...
В Америке не применяют скипидарные ванны, так что надо воспользоваться, пока я здесь.
Вода в ванне желтая от скипидара. Ванна старая, потрескавшаяся. Я лежала в скипидаре и думала: спокойно, спокойно, волноваться не о чем. Чего мне волноваться, если в мою задачу не входит принимать решения? Решение о создании совместного предприятия на базе этого их древнего фармацевтического завода будет принимать Совет директоров процветающей американской компании, а не я. Компания знает, что делает, а я всего лишь юрист, винтик. Чего мне дергаться, нервничать? Мое дело – аналитика.
О’key, это не так уж и трудно – оценить активы предприятия, убедиться, можно ли из активов предприятия вывести одно подразделение, один цех или два. Посмотреть их помещения, понять, как использовать то, что есть, возможно ли в одном из зданий сделать офис, насколько нужно переоборудовать офисы, есть ли там, где надо, подъезды... Проследить, чтобы нам не нужно было платить чужие долги по электричеству, и так далее. Все это – куча работы, но это чисто техническая работа. Чего мне волноваться? Я один из лучших юристов в отделе, и у меня родной русский... И может быть, если я справлюсь, меня сделают Head International Counsel. [1]
Но... меня прислали в Россию не потому, что я один из лучших юристов в отделе, и даже не потому, что у меня русский язык. А потому, что я из Петербурга. Поэтому я смогу сориентироваться на месте, найти экспертов, сравнить их компетентность, в общем, сделать то, что никто другой в отделе не сможет, а я смогу!
А я смогу? Сориентироваться на месте?.. Я здесь никого не знаю, ни одного человека.
Вот и нервничаю. Но я уже не та бедная невротичная девочка-идиоточка, как пятнадцать лет назад. Я больше не паникую, не дрожу, не боюсь. Я сразу же думаю – как решить эту проблему. И если I’m gloomy, как это по-русски – у меня душевный дискомфорт? В общем, если I’m gloomy, я так же поступаю, сразу же думаю – как решить эту проблему. Америка так меня закалила, что теперь из меня можно гвозди делать.
...Скипидарная ванна оказалась дороже, чем написано в прейскуранте, – на шестьдесят рублей, больше, чем два доллара. Это с меня взяли за пользование полотенцем.
Потом ко мне пришел врач, что-то такое со мной проделывал, какие-то пассы руками. Его прикосновения не были мне неприятны, он вообще ничего, хотя абсолютно не в моем вкусе. Он расспрашивал меня, как мне ванна, не хочу ли я выпить травяной чай. В Америке контакт с врачом как бы виртуальный, вроде ты – это не ты, а готовая схема. А этот балерун смотрел на меня, будто видел меня, именно меня. Он сказал: «Лучшая тактика предупреждения многих заболеваний – это стимуляция естественных защитных сил организма». Ну, с этим я, ладно уж, согласна. Но про полотенце я ему сказала – вообще-то это безобразие, вы должны предупреждать, что это платно!
...Ну и цены здесь! Все, абсолютно все дороже, чем в Америке одежда, услуги, еда! Продукты вроде все есть, но все равно, чего-то нет, – а кофе?!!
Где мне найти органический кофе, чтобы делать клизмы?.. Максим смеется, говорит – вернешься в Америку вся в шлаках и в тяжелых металлах. Говорит – давай я сам тебя назначу Head International Counsel... Ему все хиханьки, а я всего добьюсь, вот так-то.
Глава 2
День, состоящий из жутких историй, – как будто я еду на карусели и мимо меня проплывают картинки одна ужаснее другой.
Утром – жуткое одиночество. Андрей на работе. Андрей Андреич танцует на трех языках в детском саду. Мура празднует получение зачета. Мама читает Маринину, второй том. Лев с Саввой смотрят ток-шоу – телевизор сам включился, потому что Лев Евгеньич улегся на пульт. В университете без меня читают лекции.
А я одна – вместо того, чтобы быть вместе со всеми в аудитории. Так что очень хорошо, что у меня больше никогда не зазвонит телефон. И ни один человек в мире, ни один заведующий кафедрой не скажет мне:
– Экзамен переносится на завтра, на девять утра. Нет, никаких «немножко опоздаю» и никаких «быстренько приму и побегу», – примете нормально, я прослежу.
Или:
– Где зачетная ведомость?! Опять забыли на подоконнике в курилке?
Или:
– Вы не могли бы прочитать лекцию в субботу? Ах не можете? Ах вы в субботу играете Снегурочку у дочки в детском саду? Не врите, сейчас весна, к тому же ваша Мура уже студентка медицинского института. Придете и прочитаете как миленькая.
Или:
– И так далее.
Очень хорошо, что мне больше никогда никто этого не скажет. Очень хорошо, что я больше никому не нужна.
Очень хорошо, что я не преподаю, – ничто меня не отвлекает, и я моментально напишу новую книжку.
Думаю, я моментально напишу миллион новых книжек – раз уж у меня теперь так много свободного времени.
Еще хорошо, что я больше не преподаю, потому что мне скоро тридцать семь (было в прошлом году, а сейчас уже тридцать восемь). По возрасту мне уже грозила профессиональная деформация – это когда профессия накладывает на человека неизгладимый штамп. Я бы превратилась в училку, такую, с седым пучком на голове и в кофте...
Я – очень одинокая замужняя женщина, так что хотя бы буду поверять свои горести дневнику. Наверное, все же придется сесть за компьютер и начать эту новую книжку... а так хорошо было лежать в постели и думать, что я бедное милое одинокое существо.
...Бедное милое одинокое существо... У него очень много времени для творчества – оно же ушло из университета... Но сначала оно должно развлечься. Магазины, фитнес, обед с подругами, что еще?.. Что-то еще можно, я забыла что... а-а, еще можно в бассейн и к косметологу.
Ни на какой фитнес я не пойду. Когда я была там в последний раз, год назад, тренер сказала, что некоторые члены группы валяются на своих ковриках в углу зала как ленивые тюлени и думают, что их никто не видит. Ленивые тюлени на своих ковриках в углу зала – это я.
Еще более глупо было бы думать, что я пойду в бассейн.
А что, если записаться на курсы французского или завести хомяка?..
Днем – жуткая история с Ольгой.
– Мне – больше – незачем – жить, – размеренно произнесла Ольга и тут же всхлипнула, – он меня не любит.
– Любит, он тебя любит, – сказала я, – он тебя очень любит!
– Сказал мне, чтобы я ему больше не звонила. Что я его проверяю. Что над ним все друзья смеются. А я ему нечасто звонила, как всегда, каждые полчаса. Я же его не проверяю, я просто хочу знать, где он.
– Антон тебя любит, – сказала я, – он просто защищает свою мужскую независимость.
– Он и так полностью свободен, – запальчиво возразила Ольга, – вчера опоздал на двадцать минут, а я ему ни слова, только говорю «ты что, хочешь, чтобы у меня был инфаркт?».
– Он тебя любит, любит, – горячо повторила я, – я точно знаю!..
– Да? – едко сказала Ольга. – Я ему предложила устроить поэтический вечер, почитать друг другу Бродского, как раньше... а он мне знаешь что сказал?! Вечером я ухожу с друзьями. Пришли его друзья, и я говорю «поцелуй меня перед уходом и помни: если что, у меня будет инфаркт». А он так неохотно меня поцеловал, как будто стесняется... По-твоему, это что, любовь?.. Мне с ним стра-ашно тяжело.
Ольге с Антоном страшно тяжело. Антону пятнадцать лет, а Ольга хочет, чтобы он был ее маленький ребенок.
На самом деле Антон – сын Ольгиного мужа. Мать Антона доверила его нам перед тем, как уехать навсегда в Америку. А Ольгин муж, отец Антона, – тренер по теннису и все время пропадает на корте. Ольга уже много лет одна с ребенком. За эти годы Ольга с Антоном прочитали и обсудили всю всемирную литературу, прослушали все оперы в Мариинке и посетили все абонементные концерты в филармонии, в Большом зале и в Малом. А теперь ребенок почему-то больше не хочет с ней ходить в театр и обсуждать книги. Не слушает Ольгу, не слушает Бродского, не слушает Чайковского, Моцарта тоже не слушает, даже Баха, – странно, уж Баха-то он всегда любил... Хочет гулять со своими друзьями, а не с нами.
Я целый час читала Ольге главу из книги «Как любить своего подростка», она конспектировала и довольно хихикала, – оказывается, у всех такие проблемы, не только у нее...
– Ну почему, почему я должна читать тебе книжки по телефону? Я бы и сама могла тебе все это рассказать своими словами, – наконец возмутилась я, – нет пророка в своем отечестве, вот почему.
Ах нет, оказывается, не поэтому. Ольга сказала, что я больше не преподаю, поэтому наверняка что-нибудь забуду, кое-что упущу из виду и все перепутаю...
Сразу вслед за жуткой историей с Ольгой жуткая история с Аленой.
– Все, – трагическим голосом сказала Алена и вдруг заверещала: – Положи трубку, положи трубку, положи трубку!
Я испугалась и послушно положила трубку. Через минуту опять раздался звонок. Оказалось, это было не мне, а на всякий случай – Аленины дети могут взять трубку, чтобы одновременно поговорить и со мной, и с ней.
– Все, – простонала Алена, – вот и все.
Я долго спрашивала, что именно «все», – в магазинах закончилась плетеная мебель, плохо положили кафель? Но Алена только стонала как привидение.
– Мне тридцать восемь лет, – наконец призналась Алена.
– Тридцать девять, – поправила я.
Я просто уточнила, а может, у меня окончательно испортился характер. Когда человеку никто не звонит, кроме мамы, Муры, Алены и Ольги, с ним могут произойти личностные изменения – на почве одиночества и чувства социальной ненужности никому, кроме мамы, Муры, Алены и Ольги.
– У меня начался климакс, – сказала Алена, – ранний климакс. Мне всего тридцать восемь, а у меня климакс!..
Климакс!.. Бедная Алена, как это неприятно!
Алену все утро бросает в жар, так что она прямо горит.
– А у тебя нет температуры? – спросила я. – Ну, может, это просто грипп или ветрянка?
– Нет, климакс, климакс, – прорыдала Алена, – пот стекает с меня градом, я вся мокрая и красная!.. У меня ранний климакс!.. А как же Никита?!
– Ну... Никита ничего не узнает, если ты ему не скажешь. Только мы с тобой будем знать, ты и я... а он нет, не будет, – ласково сказала я.
– А как же быть с детьми?
– Ну... им мы тоже не скажем. Какая им разница, есть ли у тебя климакс? – удивилась я.
– Я совсем не этих детей имею в виду.
Аленины дети в этом году поступают в институт. Они мальчики.
– Я имею в виду, что я еще могла бы родить, – задумчиво сказала Алена, – а теперь как мне жить? Ужас, да?
Ужас, конечно, но все довольно быстро разрешилось.
Оказалось, это не климакс, а батареи. Оказалось, что под Алениной кроватью Никита сложил самые дорогие в мире батареи для дачи – две штуки. И зачем-то включил их в сеть перед уходом на работу. Проверить, наверное, хотел. Мужчины иногда совершают необъяснимые поступки, – зачем проверять, как работают самые дорогие в мире батареи? Даже я знаю, что они работают хорошо... Алена посмотрела на термометр в спальне – сорок два градуса.
За это время – пока не нашлись батареи под кроватью – мы успели записать Алену к лучшему эндокринологу, к лучшему гинекологу и в лучшую консультацию по искусственному деторождению.
Ближе к вечеру – жуткая история с Андрюшечкой. Воспитательница пожаловалась – он плохо себя ведет, ужасно и невыносимо, хуже всех. Все дети маршировали по кругу под «айн, цвай, драй», а Андрюша упрямо маршировал в направлении, противоположном общему движению.
– Все люди как люди, а он? Все люди строем нах рехт, а он нах линкс, все люди строем нах линкс, а он нах рехт, – ябедничала воспитательница.
– Простите нас, мы больше не будем, – пообещала я, – просто... понимаете, он весь в отца. Андрюша, обещай воспитательнице, что мы больше не будем нах рехт, когда все нах линкс.
– Мы будем, – твердо сказал Андрюшечка и выпятил подбородок, в точности как Андрей, – мой папа говорит «я строем не хожу». Оба мы с моим папой такие люди, которые строем не ходют.
Хорошо, что нас не выгонят из частного детского сада за пятьсот долларов, нах рехт и нах линкс за отдельную плату. Но в школе, как Андрюшечка с его папой будут учиться в школе?!.. В школе все-таки требуется дисциплина, послушание, нах рехт и все такое. Неужели придется отдавать ребенка в частную школу, где два человека в классе и можно совсем без дисциплины?.. Вот пусть и сидят за партой вдвоем со своим папой и вместе не слушаются учительницу... Ну ладно, это еще будет не скоро, может быть, школа изменится или они успеют перевоспитаться.
Вечером жуткая история со мной.
– Завтра суббота. Мама забирает Андрей Андреича на весь день. Хочет читать ему «Илиаду». Говорит, стыдно, что ребенок до сих пор не знает Гомера. А мы что будем делать? Куда мы пойдем?
– Куда хочешь, – рассеянно откликнулся Андрей, – куда хочешь, туда и...
Да? Отлично! Я очень много куда хочу!
– А я еду на рыбалку, – сказал Андрей.
Раньше у него всегда было одинаковое выражение лица – чудная улыбка, нежная, чуть застенчивая. А теперь у него бывает разное выражение лица – печальная усмешка, тоскливая полуулыбка, угрюмый взгляд, немой укор. На этот раз был немой укор.
– Когда?
– Завтра. В субботу.
Как завтра, как в субботу?!.. А я, как же я?..
– Семга, – значительно сказал Андрей.
Ну... ну, тогда конечно, раз семга.
Почему в субботу, почему, почему?!.. А я, а мне что делать? И в голове у меня заметалось: «Ольга или Алена, Ольга или Алена?»
20 сентября, суббота
Зачем быть замужем, если суббота по-прежнему начинается с размышления – Ольга или Алена?
Я хотела не отдавать Андрея Андреича маме, но мама пришла под предлогом накормить его оладьями и, как только я отвернулась, мгновенно исчезла с ним вместе. Унесла тайным коршуном. Будет читать ему «Илиаду» или Маринину, второй том... А я?
А я буду совсем одна.
Спела Андрею жалобным голосом детскую песенку:
– Я всю неделю жду воскресенья, у папы и мамы будет выходной, с утра и до вечера будет веселье... А потом знаешь что?
– Что?
– Папа уходит, у него дела, мама от дел оторваться не может, и я остаюсь на целый день одна... Неужели, в самом деле, не хватило им недели, им недели не хватило, чтоб хоть день побыть со мной?.. – с выражением, как меня учили на уроках пения в детском саду, выводила я.
– Малыш, что это ты распелся? – сказал Андрей. И все.
Ему что, не хватило недели? Чтобы хоть день побыть со мной?
Сказала Андрею, что у нас сегодня будет родственный обед. У всех людей бывает обед с родственниками. Пусть попробует отвертеться.
– А когда ты приедешь? – спросила я. – Хотя бы к концу родственного обеда успеешь?
– Приеду.
– Отлично. Когда? К торту успеешь?
– Скоро. Дня через два.
Ах вот оно что.
– Давай хотя бы один раз не будем ссориться, – собирая удочки, сказал Андрей, довольно агрессивно.
– Обед, понимаешь? Родственники, понимаешь? – кротко втолковывала я. – Обед с родственниками – это святое.
Андрей долго упирался, говорил, что у него а) нет времени обедать и б) нет родственников.
Но я ему объяснила, что у него как раз есть родственники – мои друзья Алена с Никитой.
Ольга не может прийти – Антон согласился пойти с ней в Мариинку на первый акт балета «Драгоценности». А Алена с Никитой могут прийти.
Алена спрашивала меня, выбрала ли я проект. Алена с Никитой строят домик в Испании, и мы тоже строим домик в Испании. Алена сказала, что это хорошее вложение капитала, Никита сказал, что все хлопоты он берет на себя, Андрей сказал: «Ладно, стройте что хотите. Я не знаю, зачем нам домик в Испании, но теперь, наверное, уже неудобно отказаться?..»
– Опять?! – жутким шепотом произнес Андрей и отступил к двери. – Опять?! Опять обсуждать с Никитой проект дома в Испании?! Бассейн?! Клумбу?! Место для гриля?
Я знаю, я чувствую, что этот мой приезд – точка бифуркации. В теории нелинейной динамики «бифуркация» означает момент в эволюции системы, когда ее устойчивое, предсказуемое развитие заканчивается и она вступает в период поиска нового направления развития. Перед системой возникают несколько альтернативных сценариев развития, или образов будущего. Так и для меня – жить по-старому я уже не хочу, а как жить по-новому, еще непонятно. Но в точке бифуркации все может пойти по-другому вследствие крошечного внешнего воздействия, и я убежден – что-то меня здесь ждет! Есть во мне сейчас что-то такое, что больше не позволяет мне, тридцативосьмилетнему, ходить в американских коротких штанишках.
...Да, я приехал сюда при Полине – как муж, при Юльке – как папа, вернее, как мама. Но я же сам этого хотел.
– Как ты думаешь, – спросила Полина, – я смогу завтра же найти приличный jym?
– Ты всегда завтра же найдешь все, что тебе нужно, – заверил я, – как мать говорю и как женщина...
Опять приходится шутить самому с собой!..
Волнуюсь. Нервничаю. Бедный Макс, бедный маленький Мук...
...Квартира, которую для нас сняли, – у Техноложки, на Верейской. Это было мое условие – до Америки, в той, другой жизни я жил на Верейской. А Железному Феликсу было все равно, где жить, он же железный... Интересно, жива ли Дора, – она так классно варила кофе, вся округа годами ходила к ней в угловое кафе, это называлось «выпить кофе у Доры».
Я попросил водителя сделать крюк и проехать по Фонтанке до Летнего сада... Принесла случайная молва милые ненужные слова, Летний сад, Фонтанка и Нева... Когда мы проезжали Аничков мост, у меня защемило сердце... На Аничковом мосту я мальчишкой в воду плевал, а подростком целовался... Невский здесь – розовый и пахнет осенним дождем, моей юностью...
– Какой ты сентиментальный, подумаешь, Аничков мост! – обидно фыркнула Полина.
Скривила губы презрительно – грязно, бумажки летают... Грязно ей, видите ли... Бумажки ей, видите ли, летают...
– Ты что же, Питер не любишь?! – попенял я Полине.
– Не люблю, – ласково согласилась она, глядя на Невский, – я не хочу жить в Питере, я хочу жить в Америке.
В Полининых словах есть незамысловатая логика. Любить означает хотеть. Когда мы говорим «я люблю рыбу», мы же не имеем в виду, что мы любуемся ее привлекательным телом и чудными душевными качествами. Мы имеем в виду, что хотим ее съесть. Когда мы что-нибудь любим, мы хотим это использовать. А если мы любим человека – нам нравится его тело и душа, и мы хотим их использовать. А чтобы ему самому было хорошо, это нам по фигу.
– Некрасиво, матушка, это же наша родина... Ты хоть и Железный Феликс без сантиментов, а все же коренная ленинградка, – сказал я.
Иногда Полина обижается за Железного Феликса, а иногда нет, в зависимости от настроения. Сейчас – надулась, молчит, думает. Знаю я ее думы – в который раз как маньяк пересчитывает свои доходы. За эти полгода, что мы проведем в Питере, Полина получит кроме своей зарплаты стопроцентный бонус – конечно, при удачном завершении сделки. Ее зарплата – сто шестьдесят тысяч долларов. Стопроцентный бонус – это еще сто шестьдесят тысяч долларов. За этот год Полина получит триста двадцать тысяч.
Могу поручиться, что именно эти расчеты она сейчас и производит в уме: наш дом, то есть ее дом, стоит двести пятьдесят тысяч. За дом нужно выплачивать двадцать пять лет, мortgage – тысяча триста в месяц – из зарплаты. Пенсионный план 401К – из зарплаты. Ее долги за учебу – было сорок тысяч, сейчас осталось двенадцать – из зарплаты. Страховка – Полина тратит двести долларов в месяц, чтобы, если она умрет, я мог выплатить за дом и Джулия не осталась на улице. Мебель в кредит, две машины в кредит.
Надулась, молчит Скупердяйка Гобсековна, Медуза Горгоновна, – размышляет, куда ей вложить свой драгоценный бонус: выплатить долги за дом и учебу или начать играть на бирже.
А-а, да, как я мог забыть самое главное! Главный пунктик Железного Феликса – отложить на старость. Полина методично копит. Часть денег ежемесячно исчезает в каких-то неведомых фондах – на Полинину старость.
...В Фонтанке в любую погоду темная вода... можно вспомнить опять, ах, зачем вспоминать, как ходили гулять по Фонтанке... Питерцы отличаются от других эмигрантов «лица необщим выраженьем»... Все люди как люди – просто скучают по родному городу или же нет, просто вспоминают родной город либо нет. И только питерский человек состоит с Питером в сложных неразрывных отношениях притяжения и отталкивания – обижается на него, болезненно доказывает что-то ему и себе, отвергает и не может оторваться, – в точности как с первой любовью, девочкой из десятого «Б», которую ты так никогда и не разлюбишь...
Полина
Я не могу сделать клизму. Ах, Питер, ах, самое лучшее место на свете, – а я не могу сделать клизму.Подумаешь, Аничков мост!.. Подумаешь, Ленинград! Я уезжала из Ленинграда и не привыкла говорить «Петербург».
Когда я поступила в университет, я как раз и шла по этому их Аничкову мосту и была очень счастливая. Мне было семнадцать, и я так радовалась: теперь я в этом городе – своя! Я шла и широко, изо всех сил, махала сумочкой, у меня была такая красная сумочка на длинном ремне, польская, – в универмаге выкинули, я за ней два часа в очереди стояла. И во мне прямо все пело, – это все мое, и город, и эти кони на мосту, и все! И вдруг мне сзади кто-то шепчет, тихо так, как будто призрак. Я оглянулась, а это старушенция, тихая такая и темная, точно как призрак. Шепчет тихо так и строго: «Ты что делаешь, девочка?.. У нас так не принято!» И во мне тогда прямо все упало. Что я такого сделала, что у них не принято?! Сумочкой махала?! А почему старушенция сказала «у нас»? Откуда она знала, что я не у себя, а «у них»? Я и поняла – ничего я не своя, и это сразу видно, всем видно! Ну и ладно, ну и хорошо, а я всего добьюсь, буду у них своя! Фига тебе, старушенция! Так я тогда подумала.
Я не могу сделать клизму.
Мне нужен органический кофе. Я спрашивала родственников Максима, где продается органический кофе, они отвечали: «Да зачем вам какой-то органический, арабика прекрасный кофе». Они думали, я его пью, а я делаю кофейную клизму – каждый вечер, уже два года. Кофейная клизма – это самая лучшая очистка от тяжелых металлов и от шлаков. В Интернете органический кофе предлагают за тридцать долларов килограмм, это очень дорого.
Зато я нашла jym совсем рядом с домом и хожу туда на два часа до работы – с шести утра до восьми. Годовой абонемент в эту «Планету Фитнес» стоит пятьдесят две тысячи рублей, две тысячи долларов. Если разделить на триста шестьдесят дней, получается почти шесть долларов каждое посещение. Здесь все очень дорого, вообще непонятно, как они живут с такими ценами.
С восьми до девяти утра я лежу в ванне в клинике «Здоровье». Принимаю процедуру.
Клиника находится в том же здании, что и «Планета Фитнес», вход слева, второй этаж. В клинике все очень по-советски, ремонт плохой, оборудование старое. Но именно это меня и привлекло. В дорогом, как здесь говорят, гламурном, салоне с меня за все то же самое взяли бы в два с половиной – три раза больше. Я сравнивала стоимость каждой процедуры.
Клиника предлагает программу очищения организма. Вообще-то я скептически отношусь ко всяким таким нетривиальным методикам. Но все равно мне нужно что-то с собой делать – jym не поможет содержать организм в порядке после такой еды, как здесь.
Начинается этот курс очищения организма с компьютерной диагностики.
Диагностику проводил молодой врач, похожий на балерину, с вывернутыми носками и развернутой грудной клеткой, ему только пачки не хватало, чтобы стать маленьким лебедем. Неужели я могу поверить, что за минуту можно диагностировать состояние печени, почек, желудка? Это шарлатанство. Просто хотят выжать лишние деньги из необразованных людей.
– У вас все неплохо, вот только одно, – сказал врач, – очень высокий, просто зашкаливающий уровень психоэмоциональной усталости. У вас был стресс или, как у всех, диагноз – жизнь?
Я усмехнулась про себя на его лекцию о связи стресса с возникновением болезни, – кто же не знает, что психосоматика является причиной многих болезней. Я читала про это много раз.
– Вам обязательно нужно сделать очистку печени и почек.
Очистку почек и печени я делать не буду. Если у меня пойдет камень во время этой очистки, кто будет отвечать, балерун?
– В нашу программу входят мониторинг кишечника, скипидарные ванны, риабокс, водорослевые обертывания. Сейчас очень популярна колонотерапия.
Оказалось, колонотерапия – это когда вам важно и значительно ставят клизму за большие деньги. Спасибо! Я сама себе сделаю клизму.
Я не доверяю врачам, и вообще, я никогда не принимаю никаких процедур и никаких препаратов прежде, чем не изучу все подробно.
Я потом посидела в Интернете, сделала выписки. Мониторную очистку кишечника я не взяла, в Интернете написано, что многие гастроэнтерологи считают это вредным, поскольку вымывается флора.
Я сама составила себе курс – скипидарные ванны и обертывания. После обертываний потрясающая кожа. В Америке такая процедура стоит 20 долларов – хотя бы здесь выгода.
Скипидарные ванны – это методика Залманова. Суть методики в адаптационных резервах организма, возможности естественного самовосстановления за счет улучшения работы капилляров. Залманов, врач, который придумал скипидарные ванны, до восьмидесяти девяти лет сохранял работоспособность и умер у рабочего стола. Интересно, как это выглядело бы в моем случае – умереть в восемьдесят девять лет у рабочего стола? Я сижу в офисе (к тому времени у меня давно уже своя юридическая фирма), изучаю документы, которые принес мой младший партнер, и вдруг падаю лицом в контракт...
В Америке не применяют скипидарные ванны, так что надо воспользоваться, пока я здесь.
Вода в ванне желтая от скипидара. Ванна старая, потрескавшаяся. Я лежала в скипидаре и думала: спокойно, спокойно, волноваться не о чем. Чего мне волноваться, если в мою задачу не входит принимать решения? Решение о создании совместного предприятия на базе этого их древнего фармацевтического завода будет принимать Совет директоров процветающей американской компании, а не я. Компания знает, что делает, а я всего лишь юрист, винтик. Чего мне дергаться, нервничать? Мое дело – аналитика.
О’key, это не так уж и трудно – оценить активы предприятия, убедиться, можно ли из активов предприятия вывести одно подразделение, один цех или два. Посмотреть их помещения, понять, как использовать то, что есть, возможно ли в одном из зданий сделать офис, насколько нужно переоборудовать офисы, есть ли там, где надо, подъезды... Проследить, чтобы нам не нужно было платить чужие долги по электричеству, и так далее. Все это – куча работы, но это чисто техническая работа. Чего мне волноваться? Я один из лучших юристов в отделе, и у меня родной русский... И может быть, если я справлюсь, меня сделают Head International Counsel. [1]
Но... меня прислали в Россию не потому, что я один из лучших юристов в отделе, и даже не потому, что у меня русский язык. А потому, что я из Петербурга. Поэтому я смогу сориентироваться на месте, найти экспертов, сравнить их компетентность, в общем, сделать то, что никто другой в отделе не сможет, а я смогу!
А я смогу? Сориентироваться на месте?.. Я здесь никого не знаю, ни одного человека.
Вот и нервничаю. Но я уже не та бедная невротичная девочка-идиоточка, как пятнадцать лет назад. Я больше не паникую, не дрожу, не боюсь. Я сразу же думаю – как решить эту проблему. И если I’m gloomy, как это по-русски – у меня душевный дискомфорт? В общем, если I’m gloomy, я так же поступаю, сразу же думаю – как решить эту проблему. Америка так меня закалила, что теперь из меня можно гвозди делать.
...Скипидарная ванна оказалась дороже, чем написано в прейскуранте, – на шестьдесят рублей, больше, чем два доллара. Это с меня взяли за пользование полотенцем.
Потом ко мне пришел врач, что-то такое со мной проделывал, какие-то пассы руками. Его прикосновения не были мне неприятны, он вообще ничего, хотя абсолютно не в моем вкусе. Он расспрашивал меня, как мне ванна, не хочу ли я выпить травяной чай. В Америке контакт с врачом как бы виртуальный, вроде ты – это не ты, а готовая схема. А этот балерун смотрел на меня, будто видел меня, именно меня. Он сказал: «Лучшая тактика предупреждения многих заболеваний – это стимуляция естественных защитных сил организма». Ну, с этим я, ладно уж, согласна. Но про полотенце я ему сказала – вообще-то это безобразие, вы должны предупреждать, что это платно!
...Ну и цены здесь! Все, абсолютно все дороже, чем в Америке одежда, услуги, еда! Продукты вроде все есть, но все равно, чего-то нет, – а кофе?!!
Где мне найти органический кофе, чтобы делать клизмы?.. Максим смеется, говорит – вернешься в Америку вся в шлаках и в тяжелых металлах. Говорит – давай я сам тебя назначу Head International Counsel... Ему все хиханьки, а я всего добьюсь, вот так-то.
Глава 2
Даша
19 сентября, пятницаДень, состоящий из жутких историй, – как будто я еду на карусели и мимо меня проплывают картинки одна ужаснее другой.
Утром – жуткое одиночество. Андрей на работе. Андрей Андреич танцует на трех языках в детском саду. Мура празднует получение зачета. Мама читает Маринину, второй том. Лев с Саввой смотрят ток-шоу – телевизор сам включился, потому что Лев Евгеньич улегся на пульт. В университете без меня читают лекции.
А я одна – вместо того, чтобы быть вместе со всеми в аудитории. Так что очень хорошо, что у меня больше никогда не зазвонит телефон. И ни один человек в мире, ни один заведующий кафедрой не скажет мне:
– Экзамен переносится на завтра, на девять утра. Нет, никаких «немножко опоздаю» и никаких «быстренько приму и побегу», – примете нормально, я прослежу.
Или:
– Где зачетная ведомость?! Опять забыли на подоконнике в курилке?
Или:
– Вы не могли бы прочитать лекцию в субботу? Ах не можете? Ах вы в субботу играете Снегурочку у дочки в детском саду? Не врите, сейчас весна, к тому же ваша Мура уже студентка медицинского института. Придете и прочитаете как миленькая.
Или:
– И так далее.
Очень хорошо, что мне больше никогда никто этого не скажет. Очень хорошо, что я больше никому не нужна.
Очень хорошо, что я не преподаю, – ничто меня не отвлекает, и я моментально напишу новую книжку.
Думаю, я моментально напишу миллион новых книжек – раз уж у меня теперь так много свободного времени.
Еще хорошо, что я больше не преподаю, потому что мне скоро тридцать семь (было в прошлом году, а сейчас уже тридцать восемь). По возрасту мне уже грозила профессиональная деформация – это когда профессия накладывает на человека неизгладимый штамп. Я бы превратилась в училку, такую, с седым пучком на голове и в кофте...
Я – очень одинокая замужняя женщина, так что хотя бы буду поверять свои горести дневнику. Наверное, все же придется сесть за компьютер и начать эту новую книжку... а так хорошо было лежать в постели и думать, что я бедное милое одинокое существо.
...Бедное милое одинокое существо... У него очень много времени для творчества – оно же ушло из университета... Но сначала оно должно развлечься. Магазины, фитнес, обед с подругами, что еще?.. Что-то еще можно, я забыла что... а-а, еще можно в бассейн и к косметологу.
Ни на какой фитнес я не пойду. Когда я была там в последний раз, год назад, тренер сказала, что некоторые члены группы валяются на своих ковриках в углу зала как ленивые тюлени и думают, что их никто не видит. Ленивые тюлени на своих ковриках в углу зала – это я.
Еще более глупо было бы думать, что я пойду в бассейн.
А что, если записаться на курсы французского или завести хомяка?..
Днем – жуткая история с Ольгой.
– Мне – больше – незачем – жить, – размеренно произнесла Ольга и тут же всхлипнула, – он меня не любит.
– Любит, он тебя любит, – сказала я, – он тебя очень любит!
– Сказал мне, чтобы я ему больше не звонила. Что я его проверяю. Что над ним все друзья смеются. А я ему нечасто звонила, как всегда, каждые полчаса. Я же его не проверяю, я просто хочу знать, где он.
– Антон тебя любит, – сказала я, – он просто защищает свою мужскую независимость.
– Он и так полностью свободен, – запальчиво возразила Ольга, – вчера опоздал на двадцать минут, а я ему ни слова, только говорю «ты что, хочешь, чтобы у меня был инфаркт?».
– Он тебя любит, любит, – горячо повторила я, – я точно знаю!..
– Да? – едко сказала Ольга. – Я ему предложила устроить поэтический вечер, почитать друг другу Бродского, как раньше... а он мне знаешь что сказал?! Вечером я ухожу с друзьями. Пришли его друзья, и я говорю «поцелуй меня перед уходом и помни: если что, у меня будет инфаркт». А он так неохотно меня поцеловал, как будто стесняется... По-твоему, это что, любовь?.. Мне с ним стра-ашно тяжело.
Ольге с Антоном страшно тяжело. Антону пятнадцать лет, а Ольга хочет, чтобы он был ее маленький ребенок.
На самом деле Антон – сын Ольгиного мужа. Мать Антона доверила его нам перед тем, как уехать навсегда в Америку. А Ольгин муж, отец Антона, – тренер по теннису и все время пропадает на корте. Ольга уже много лет одна с ребенком. За эти годы Ольга с Антоном прочитали и обсудили всю всемирную литературу, прослушали все оперы в Мариинке и посетили все абонементные концерты в филармонии, в Большом зале и в Малом. А теперь ребенок почему-то больше не хочет с ней ходить в театр и обсуждать книги. Не слушает Ольгу, не слушает Бродского, не слушает Чайковского, Моцарта тоже не слушает, даже Баха, – странно, уж Баха-то он всегда любил... Хочет гулять со своими друзьями, а не с нами.
Я целый час читала Ольге главу из книги «Как любить своего подростка», она конспектировала и довольно хихикала, – оказывается, у всех такие проблемы, не только у нее...
– Ну почему, почему я должна читать тебе книжки по телефону? Я бы и сама могла тебе все это рассказать своими словами, – наконец возмутилась я, – нет пророка в своем отечестве, вот почему.
Ах нет, оказывается, не поэтому. Ольга сказала, что я больше не преподаю, поэтому наверняка что-нибудь забуду, кое-что упущу из виду и все перепутаю...
Сразу вслед за жуткой историей с Ольгой жуткая история с Аленой.
– Все, – трагическим голосом сказала Алена и вдруг заверещала: – Положи трубку, положи трубку, положи трубку!
Я испугалась и послушно положила трубку. Через минуту опять раздался звонок. Оказалось, это было не мне, а на всякий случай – Аленины дети могут взять трубку, чтобы одновременно поговорить и со мной, и с ней.
– Все, – простонала Алена, – вот и все.
Я долго спрашивала, что именно «все», – в магазинах закончилась плетеная мебель, плохо положили кафель? Но Алена только стонала как привидение.
– Мне тридцать восемь лет, – наконец призналась Алена.
– Тридцать девять, – поправила я.
Я просто уточнила, а может, у меня окончательно испортился характер. Когда человеку никто не звонит, кроме мамы, Муры, Алены и Ольги, с ним могут произойти личностные изменения – на почве одиночества и чувства социальной ненужности никому, кроме мамы, Муры, Алены и Ольги.
– У меня начался климакс, – сказала Алена, – ранний климакс. Мне всего тридцать восемь, а у меня климакс!..
Климакс!.. Бедная Алена, как это неприятно!
Алену все утро бросает в жар, так что она прямо горит.
– А у тебя нет температуры? – спросила я. – Ну, может, это просто грипп или ветрянка?
– Нет, климакс, климакс, – прорыдала Алена, – пот стекает с меня градом, я вся мокрая и красная!.. У меня ранний климакс!.. А как же Никита?!
– Ну... Никита ничего не узнает, если ты ему не скажешь. Только мы с тобой будем знать, ты и я... а он нет, не будет, – ласково сказала я.
– А как же быть с детьми?
– Ну... им мы тоже не скажем. Какая им разница, есть ли у тебя климакс? – удивилась я.
– Я совсем не этих детей имею в виду.
Аленины дети в этом году поступают в институт. Они мальчики.
– Я имею в виду, что я еще могла бы родить, – задумчиво сказала Алена, – а теперь как мне жить? Ужас, да?
Ужас, конечно, но все довольно быстро разрешилось.
Оказалось, это не климакс, а батареи. Оказалось, что под Алениной кроватью Никита сложил самые дорогие в мире батареи для дачи – две штуки. И зачем-то включил их в сеть перед уходом на работу. Проверить, наверное, хотел. Мужчины иногда совершают необъяснимые поступки, – зачем проверять, как работают самые дорогие в мире батареи? Даже я знаю, что они работают хорошо... Алена посмотрела на термометр в спальне – сорок два градуса.
За это время – пока не нашлись батареи под кроватью – мы успели записать Алену к лучшему эндокринологу, к лучшему гинекологу и в лучшую консультацию по искусственному деторождению.
Ближе к вечеру – жуткая история с Андрюшечкой. Воспитательница пожаловалась – он плохо себя ведет, ужасно и невыносимо, хуже всех. Все дети маршировали по кругу под «айн, цвай, драй», а Андрюша упрямо маршировал в направлении, противоположном общему движению.
– Все люди как люди, а он? Все люди строем нах рехт, а он нах линкс, все люди строем нах линкс, а он нах рехт, – ябедничала воспитательница.
– Простите нас, мы больше не будем, – пообещала я, – просто... понимаете, он весь в отца. Андрюша, обещай воспитательнице, что мы больше не будем нах рехт, когда все нах линкс.
– Мы будем, – твердо сказал Андрюшечка и выпятил подбородок, в точности как Андрей, – мой папа говорит «я строем не хожу». Оба мы с моим папой такие люди, которые строем не ходют.
Хорошо, что нас не выгонят из частного детского сада за пятьсот долларов, нах рехт и нах линкс за отдельную плату. Но в школе, как Андрюшечка с его папой будут учиться в школе?!.. В школе все-таки требуется дисциплина, послушание, нах рехт и все такое. Неужели придется отдавать ребенка в частную школу, где два человека в классе и можно совсем без дисциплины?.. Вот пусть и сидят за партой вдвоем со своим папой и вместе не слушаются учительницу... Ну ладно, это еще будет не скоро, может быть, школа изменится или они успеют перевоспитаться.
Вечером жуткая история со мной.
– Завтра суббота. Мама забирает Андрей Андреича на весь день. Хочет читать ему «Илиаду». Говорит, стыдно, что ребенок до сих пор не знает Гомера. А мы что будем делать? Куда мы пойдем?
– Куда хочешь, – рассеянно откликнулся Андрей, – куда хочешь, туда и...
Да? Отлично! Я очень много куда хочу!
– А я еду на рыбалку, – сказал Андрей.
Раньше у него всегда было одинаковое выражение лица – чудная улыбка, нежная, чуть застенчивая. А теперь у него бывает разное выражение лица – печальная усмешка, тоскливая полуулыбка, угрюмый взгляд, немой укор. На этот раз был немой укор.
– Когда?
– Завтра. В субботу.
Как завтра, как в субботу?!.. А я, как же я?..
– Семга, – значительно сказал Андрей.
Ну... ну, тогда конечно, раз семга.
Почему в субботу, почему, почему?!.. А я, а мне что делать? И в голове у меня заметалось: «Ольга или Алена, Ольга или Алена?»
20 сентября, суббота
Зачем быть замужем, если суббота по-прежнему начинается с размышления – Ольга или Алена?
Я хотела не отдавать Андрея Андреича маме, но мама пришла под предлогом накормить его оладьями и, как только я отвернулась, мгновенно исчезла с ним вместе. Унесла тайным коршуном. Будет читать ему «Илиаду» или Маринину, второй том... А я?
А я буду совсем одна.
Спела Андрею жалобным голосом детскую песенку:
– Я всю неделю жду воскресенья, у папы и мамы будет выходной, с утра и до вечера будет веселье... А потом знаешь что?
– Что?
– Папа уходит, у него дела, мама от дел оторваться не может, и я остаюсь на целый день одна... Неужели, в самом деле, не хватило им недели, им недели не хватило, чтоб хоть день побыть со мной?.. – с выражением, как меня учили на уроках пения в детском саду, выводила я.
– Малыш, что это ты распелся? – сказал Андрей. И все.
Ему что, не хватило недели? Чтобы хоть день побыть со мной?
Сказала Андрею, что у нас сегодня будет родственный обед. У всех людей бывает обед с родственниками. Пусть попробует отвертеться.
– А когда ты приедешь? – спросила я. – Хотя бы к концу родственного обеда успеешь?
– Приеду.
– Отлично. Когда? К торту успеешь?
– Скоро. Дня через два.
Ах вот оно что.
– Давай хотя бы один раз не будем ссориться, – собирая удочки, сказал Андрей, довольно агрессивно.
– Обед, понимаешь? Родственники, понимаешь? – кротко втолковывала я. – Обед с родственниками – это святое.
Андрей долго упирался, говорил, что у него а) нет времени обедать и б) нет родственников.
Но я ему объяснила, что у него как раз есть родственники – мои друзья Алена с Никитой.
Ольга не может прийти – Антон согласился пойти с ней в Мариинку на первый акт балета «Драгоценности». А Алена с Никитой могут прийти.
Алена спрашивала меня, выбрала ли я проект. Алена с Никитой строят домик в Испании, и мы тоже строим домик в Испании. Алена сказала, что это хорошее вложение капитала, Никита сказал, что все хлопоты он берет на себя, Андрей сказал: «Ладно, стройте что хотите. Я не знаю, зачем нам домик в Испании, но теперь, наверное, уже неудобно отказаться?..»
– Опять?! – жутким шепотом произнес Андрей и отступил к двери. – Опять?! Опять обсуждать с Никитой проект дома в Испании?! Бассейн?! Клумбу?! Место для гриля?