Страница:
– Я знаю ее, – сказал я. – Какой бы ни был у нее язык, следует признать, что она красотка или, во всяком случае, была таковой.
Рафт ухмыльнулся:
– Посмотри вокруг себя, Нат. На каждом углу ты сможешь встретить по меньшей мере четырех симпатичных девиц, а на следующем углу будут стоять еще четыре такие же симпатяги. Такой парень, как Бен, может выбрать себе любую красотку.
– Тогда почему он так возится с ней?
– Возможно, из деловых соображений. Она имеет тесные связи со многими его друзьями на востоке страны. У них своего рода партнерство, своего рода брак. И, конечно, она все еще недурна собой. Я помню, что сказал Бен после первой ночи с ней в «Шатэ Мармон»...
Рафт посмотрел на небо, как будто плывущие но нему облака могли освежить его романтические воспоминания.
– ...Джордж, сказал мне Бен, у нее превосходнейшая задница – я такой никогда не видел.
Хотя я и был под впечатлением от услышанного, я все же задал вопрос:
– Как долго ты знаком с Сигелом?
– Вечность. Еще с того времени, когда он был задиристым мальчишкой с Лауер Ист-Сайда. Он всегда был упрямым и амбициозным. Он приехал сюда, в Голливуд, потому что хотел стать влиятельным, заметным человеком. И он добился этого. Он месяцами отсутствует, но, когда я вижу его здесь, он постоянно находится в обществе таких известных людей, как Джордж Джессел, Кэри Грант, Марк Хеллинджер и других.
– Включая тебя.
– Да, я даже не знаю, настолько ли он близок и дружен с ними, как со мной. Я не знаю тех, кто не любил бы его. Он настоящий парень. – Выражение его лица стало чуть жестче. – Конечно, некоторые из его друзей покинули его после того, как о нем стали писать всякие разоблачительные истории в газетах. Бену из-за этого даже пришлось выйти из членов клуба «Хиллкрест Кантри». – Он печально покачал головой. – Отказаться от гольфа – это было настоящим ударом для Бена.
– Я видел его фотографии в газетах. Он выглядит на них настоящей кинозвездой. Рафт широко улыбнулся:
– Он несостоявшийся актер; ему хотелось сделать кинокарьеру. – Он чуть подался вперед, как бы давая понять, что делится со мной конфиденциальной информацией. – Бен всегда старался присутствовать на съемках, стоя рядом с операторами и задавая им самые разные вопросы. У него у самого были десятки кинокамер, осветительные прожекторы и всякой другой киноаппаратуры больше, наверное, чем в студиях Голливуда.
– Для чего?
– Для домашних съемок. Однажды я целый день снимал его по его просьбе. – Рафт засмеялся, видимо вспоминая об этом случае. – Он пытался по-своему сыграть одну из моих сцен. Хотел показать, где я был неточен.
– Он всерьез занимается кино?
– Это все в прошлом. Правда, кое-какой отснятый материал он показывал. Он хотел, чтобы кинопродюсеры знали, что он способен сыграть в кино. Но никто так и не заинтересовался им всерьез – из-за его биографии, надо думать. Я тоже не святой, но в списке моих судимостей все же нет дела об изнасиловании.
– Он действительно такой сумасшедший, как о нем говорят?
– Я бы сказал, что иногда он бывает несдержан. Что же касается его прозвища, которое он ненавидит – «Багси», – то история его такова: много лет назад, судья, выведенный из себя, назвал в суде его и Мейера Лански «парой клопов».
– И эта кличка «Багси» прилипла к нему, хотя никто не называет его так в лицо.
– Никто не называет его так в лицо очень и очень давно, – сказал Рафт, кивнув. – У него бывает порой несносный характер, все верно. Особенно если его обидеть или оскорбить. Он очень тщеславен и самолюбив. Он одевается у лучших портных, ходит каждую неделю в парикмахерскую Дракера в Беверли Хиллз. Он часами стоит под душем, рано ложится спать, почти не пьет. И очень заботится о своих волосах.
– А это почему?
– Когда он был мальчишкой, его волосы были красивыми – густыми и волнистыми. Но сейчас он лысеет. Я как-то на этом обжегся: решил подшутить над ним на его дне рождения в прошлом году и презентовал ему упакованный и перевязанный лентой парик. Думал, он посмеется вместе со мной. Он разозлился, как черт, смотрел на меня волком, и понадобился целый час, чтобы как-то успокоить его. Хорошо, что я знаю его слабое место.
– Какое же, Джордж?
– Я иногда называю его «малышом с голубыми глазами». Это доставляет ему такое удовольствие, что он тут же забывает о всех обидах. Не думаю, чтобы кто-нибудь еще мог так реагировать на эти слова, как он.
– Насколько я понял, этот парень довольно своеобразный. Мне бы хотелось встретиться с ним – независимо от того, как у меня сложатся дела с Вирджинией Хилл.
– Как долго ты собираешься здесь пробыть?
– Трудно сказать.
– Бен сейчас почти не бывает в городе. Почти все время он проводит в Лас-Вегасе.
– А... из-за этого казино, которое он там возводит...
– Да, но это будет не только казино, но и обширный курорт – отели, рестораны, плавательные бассейны. Словом, классное место! Он ведет строительство на полоске земли между Вегасом и аэропортом и ухлопал уже кучу денег на это.
– Собственных?
– Своих собственных и денег тех, с кем он дружит. Моих в том числе. Все дали понемногу – парни из восточной части страны, а также твои земляки из Чикаго. Бен говорит, что место будет настолько сказочным, что сам Де Миль будет выглядеть жалким биржевым игрочишкой.
– Я не знал, что Де Миль занимается игорным бизнесом.
– Ты не считаешь кинобизнес азартной игрой? Нат, ты не поймешь меня до тех пор, пока будешь считать, что та же игра в кости – это просто игра, а не бизнес.
Появился «Киллер»; он принес бокалы со свежеприготовленным чайным напитком. Рафт спросил его, вызвал ли он такси для девушки. «Киллер» утвердительно кивнул и снова ушел в дом.
Я отхлебнул из бокала.
– Почему Вирджиния не в Вегасе вместе с ним?
– Часть времени она проводит там. Но довольно часто возвращается сюда.
– Почему?
– Она ненавидит пустыню.
– Насколько я понимаю, чтобы встретиться с Сигелом, мне нужно будет отправиться в Лас-Вегас?
– Не обязательно. Он собирается приехать в город в конце недели. В пятницу вечером. На презентацию теплохода «Люкс».
– А это что такое?
– Новый теплоход Тони Корнеро, специально оборудованный под казино. Бен был одним из партнеров Тони, когда у него был другой пароход – «Рекс». Хочешь побывать на «Люксе»? Ты можешь отправиться вместе со мной.
– Это было бы прекрасно.
– А сейчас, если позволишь, – сказал Рафт, вставая и затягивая пояс халата, – я пойду немного посплю. У меня сегодня на вечер запланирована одна встреча.
Глава 12
Рафт ухмыльнулся:
– Посмотри вокруг себя, Нат. На каждом углу ты сможешь встретить по меньшей мере четырех симпатичных девиц, а на следующем углу будут стоять еще четыре такие же симпатяги. Такой парень, как Бен, может выбрать себе любую красотку.
– Тогда почему он так возится с ней?
– Возможно, из деловых соображений. Она имеет тесные связи со многими его друзьями на востоке страны. У них своего рода партнерство, своего рода брак. И, конечно, она все еще недурна собой. Я помню, что сказал Бен после первой ночи с ней в «Шатэ Мармон»...
Рафт посмотрел на небо, как будто плывущие но нему облака могли освежить его романтические воспоминания.
– ...Джордж, сказал мне Бен, у нее превосходнейшая задница – я такой никогда не видел.
Хотя я и был под впечатлением от услышанного, я все же задал вопрос:
– Как долго ты знаком с Сигелом?
– Вечность. Еще с того времени, когда он был задиристым мальчишкой с Лауер Ист-Сайда. Он всегда был упрямым и амбициозным. Он приехал сюда, в Голливуд, потому что хотел стать влиятельным, заметным человеком. И он добился этого. Он месяцами отсутствует, но, когда я вижу его здесь, он постоянно находится в обществе таких известных людей, как Джордж Джессел, Кэри Грант, Марк Хеллинджер и других.
– Включая тебя.
– Да, я даже не знаю, настолько ли он близок и дружен с ними, как со мной. Я не знаю тех, кто не любил бы его. Он настоящий парень. – Выражение его лица стало чуть жестче. – Конечно, некоторые из его друзей покинули его после того, как о нем стали писать всякие разоблачительные истории в газетах. Бену из-за этого даже пришлось выйти из членов клуба «Хиллкрест Кантри». – Он печально покачал головой. – Отказаться от гольфа – это было настоящим ударом для Бена.
– Я видел его фотографии в газетах. Он выглядит на них настоящей кинозвездой. Рафт широко улыбнулся:
– Он несостоявшийся актер; ему хотелось сделать кинокарьеру. – Он чуть подался вперед, как бы давая понять, что делится со мной конфиденциальной информацией. – Бен всегда старался присутствовать на съемках, стоя рядом с операторами и задавая им самые разные вопросы. У него у самого были десятки кинокамер, осветительные прожекторы и всякой другой киноаппаратуры больше, наверное, чем в студиях Голливуда.
– Для чего?
– Для домашних съемок. Однажды я целый день снимал его по его просьбе. – Рафт засмеялся, видимо вспоминая об этом случае. – Он пытался по-своему сыграть одну из моих сцен. Хотел показать, где я был неточен.
– Он всерьез занимается кино?
– Это все в прошлом. Правда, кое-какой отснятый материал он показывал. Он хотел, чтобы кинопродюсеры знали, что он способен сыграть в кино. Но никто так и не заинтересовался им всерьез – из-за его биографии, надо думать. Я тоже не святой, но в списке моих судимостей все же нет дела об изнасиловании.
– Он действительно такой сумасшедший, как о нем говорят?
– Я бы сказал, что иногда он бывает несдержан. Что же касается его прозвища, которое он ненавидит – «Багси», – то история его такова: много лет назад, судья, выведенный из себя, назвал в суде его и Мейера Лански «парой клопов».
– И эта кличка «Багси» прилипла к нему, хотя никто не называет его так в лицо.
– Никто не называет его так в лицо очень и очень давно, – сказал Рафт, кивнув. – У него бывает порой несносный характер, все верно. Особенно если его обидеть или оскорбить. Он очень тщеславен и самолюбив. Он одевается у лучших портных, ходит каждую неделю в парикмахерскую Дракера в Беверли Хиллз. Он часами стоит под душем, рано ложится спать, почти не пьет. И очень заботится о своих волосах.
– А это почему?
– Когда он был мальчишкой, его волосы были красивыми – густыми и волнистыми. Но сейчас он лысеет. Я как-то на этом обжегся: решил подшутить над ним на его дне рождения в прошлом году и презентовал ему упакованный и перевязанный лентой парик. Думал, он посмеется вместе со мной. Он разозлился, как черт, смотрел на меня волком, и понадобился целый час, чтобы как-то успокоить его. Хорошо, что я знаю его слабое место.
– Какое же, Джордж?
– Я иногда называю его «малышом с голубыми глазами». Это доставляет ему такое удовольствие, что он тут же забывает о всех обидах. Не думаю, чтобы кто-нибудь еще мог так реагировать на эти слова, как он.
– Насколько я понял, этот парень довольно своеобразный. Мне бы хотелось встретиться с ним – независимо от того, как у меня сложатся дела с Вирджинией Хилл.
– Как долго ты собираешься здесь пробыть?
– Трудно сказать.
– Бен сейчас почти не бывает в городе. Почти все время он проводит в Лас-Вегасе.
– А... из-за этого казино, которое он там возводит...
– Да, но это будет не только казино, но и обширный курорт – отели, рестораны, плавательные бассейны. Словом, классное место! Он ведет строительство на полоске земли между Вегасом и аэропортом и ухлопал уже кучу денег на это.
– Собственных?
– Своих собственных и денег тех, с кем он дружит. Моих в том числе. Все дали понемногу – парни из восточной части страны, а также твои земляки из Чикаго. Бен говорит, что место будет настолько сказочным, что сам Де Миль будет выглядеть жалким биржевым игрочишкой.
– Я не знал, что Де Миль занимается игорным бизнесом.
– Ты не считаешь кинобизнес азартной игрой? Нат, ты не поймешь меня до тех пор, пока будешь считать, что та же игра в кости – это просто игра, а не бизнес.
Появился «Киллер»; он принес бокалы со свежеприготовленным чайным напитком. Рафт спросил его, вызвал ли он такси для девушки. «Киллер» утвердительно кивнул и снова ушел в дом.
Я отхлебнул из бокала.
– Почему Вирджиния не в Вегасе вместе с ним?
– Часть времени она проводит там. Но довольно часто возвращается сюда.
– Почему?
– Она ненавидит пустыню.
– Насколько я понимаю, чтобы встретиться с Сигелом, мне нужно будет отправиться в Лас-Вегас?
– Не обязательно. Он собирается приехать в город в конце недели. В пятницу вечером. На презентацию теплохода «Люкс».
– А это что такое?
– Новый теплоход Тони Корнеро, специально оборудованный под казино. Бен был одним из партнеров Тони, когда у него был другой пароход – «Рекс». Хочешь побывать на «Люксе»? Ты можешь отправиться вместе со мной.
– Это было бы прекрасно.
– А сейчас, если позволишь, – сказал Рафт, вставая и затягивая пояс халата, – я пойду немного посплю. У меня сегодня на вечер запланирована одна встреча.
Глава 12
Беверли Хиллз не всегда было таким престижным местом, каким оно стало позже. На Голливудских холмах селились актеры, которым был закрыт доступ в высший свет и элитные клубы Лос-Анджелеса. Они строили себе сказочные особняки, выбрасывая деньги на возведение домов один причудливее другого. Одним из первых таких голливудских особняков было шестнадцатикомнатное «Соколиное гнездо» Рудольфе Валентине. Этот дом он построил за год до своей смерти.
Расположенное на склоне холма, это двухэтажное строение впечатляло своими размерами, но мне оно показалось чем-то вроде большой казармы – с белыми стенами и украшенной фестонами красной черепичной крышей. Особняк располагался в живописном месте. Словно зеленым поясом, его окружало множество деревьев, которые, однако, не закрывали вид на близлежащие холмы, Лос-Анджелес и даже остров Каталина.
Стоял июльский теплый полдень. Общий вид особняка, утопавшего в зеленом море, создавал впечатление чего-то нереального, киношного. Это была Калифорния, где реальная жизнь и кино слились воедино.
Я оставил свой «форд» на открытой бетонной площадке рядом с воротами виллы. Вокруг не было видно следов каких-либо других автомашин, хотя рядом была конюшня, переоборудованная под гараж. Я прошел через арочный проход и приблизился к двустворчатым дверям дома – огромным дубовым плитам, о которые, наверное, можно было разбить кулаки, пытаясь достучаться до хозяев. Наверное, благодаря таким дверям и изобрели звонок, и в «Гнезде Сокола» таковой имелся. Я позвонил.
Затем еще раз.
Рафт звонил сюда по телефону, чтобы предупредить о моем визите, и Вирджиния должна была знать, что я еду к ней, и быть дома. Прошло всего лишь около пятнадцати минут после телефонного звонка Рафта, но на мои звонки в дверь никто не откликался. Я позвонил снова. Звук звонка, похожий на мягкий перезвон курантов, приглушенно отзывался за массивными дверями.
Наконец они открылись, и между дверными створками появилась она – с полуулыбкой на лице, с распущенными, длинными до плеч подкрашенными в рыжий цвет волосами и смеющимися серо-зелеными глазами. Нет, ее глаза, конечно, не говорили «ха-ха-ха» или что-нибудь в этом роде, но вы, надеюсь, меня поняли.
Я еще не сказал вам, что она была голой? Так вот, она была совершенно голой. Признаюсь, я слегка опешил. Это уже была вторая голая красотка за сегодняшний день. Может быть, у них так принято в Калифорнии? Поди разбери!
– Привет, Геллер. Тысячу лет тебя не видела. Проходи.
У нее по-прежнему было ее алабамское произношение, но мне показалось, в нем стало меньше мелодичности. Голос ее несколько погрубел, но это, может быть, добавило ей чуть-чуть шарма, и она, как и раньше, произносила слова невнятно, проглатывая их. Сказать, что она была пьяной, было бы несправедливо, но и назвать ее трезвой было нельзя.
Я последовал за ней через огромный холл с высоким потолком, где вполне уместился бы мой номер в отеле «Моррисон» и еще осталось бы место для танцевального зала.
Внутреннее убранство дома было роскошным – на стенах висели старинное оружие, гобелены, чеканка. Но я мало обращал внимания на всю эту дорогую утварь. Я следовал за обнаженной женщиной, чье тело было бело-кремового цвета – такого же, как у статуэтки из слоновой кости, которая стояла на столике в холле. Покачивая бедрами, которые явно были не из слоновой кости, она провела меня в большую гостиную, где подошла к пылесосу, стоявшему у стены, и начала уборку. Эта штуковина гудела довольно громко, но она все же перекричала ее:
– Я прошу извинения, но я не слышала, как ты позвонил в дверь. Геллер!
– Все о'кей! – прокричал я в ответ.
Она продолжала пылесосить, прочищая восточный ковер с причудливым орнаментом, расстеленный у облицованного белым мрамором камина. Над камином висела картина, как я определил, принадлежавшая кисти какого-то старого голландского живописца. Кажется, это был Рембрандт. Мне было сложно разглядеть картину из-за пелены табачного дыма, которая заволокла всю комнату.
Она выключила пылесос, резко нажав ногой на выключатель, скорчив недовольную гримасу, рыча и ругаясь.
– Ненавижу этот проклятый дом, – сказала она.
– Да, – сказал я, сидя на мягком комфортабельном диване, оглядывая дорогую антикварную мебель, стены, окрашенные в нежные пастельные тона. – Это помойная яма, иначе не скажешь.
Она сделала такое лицо, как будто собиралась плюнуть на ковер. Пол в тех местах комнаты, где он не был застлан ковром, блестел как зеркало – хоть катайся на коньках. Гостиная была безукоризненно прибрана, и, казалось, все в ней было расставлено как нельзя лучше. Лишь одно вносило дисгармонию в этот идеальный порядок – голая женщина с электропылесосом.
– Я предупредила эту суку, что пристрелю ее, – сказала она, отставив пылесос и подойдя к низкому деревянному кофейному столику, стоявшему рядом с диваном, где я расположился. Она встала как раз напротив меня и зажгла сигарету, взяв ее из коробки, вырезанной из поделочного камня желто-зеленого цвета и отделанной серебром. Зажигалка, которой она пользовалась, тоже была сделана из того же желто-зеленого камня. Я мог – не поворачивая для этого головы и не кося глазами – видеть рыжеватые волосы на ее лобке, подстриженные в форме сердца. И я не стал отводить глаза в сторону.
Она наклонилась, взяла полупустую бутылку с мятным ликером – при этом ее полные груди слегка раскачивались – и наполнила бокал с растопленным льдом – это был далеко не первый ее бокал. Затем она поставила бутылку назад, на столик – рядом с лежавшим тут же револьвером тридцать восьмого калибра системы «Смит и Вессон». Она запрокинула голову назад вместе с бокалом и почти осушила его до дна. Потом снова наполнила бокал, прикончив таким образом бутылку. Затем она с интересом посмотрела на меня.
– Хочешь чего-нибудь выпить? – спросила она.
– Не откажусь.
– Что?
– Ром.
– Со льдом?
– Почему бы нет?
Вирджиния подошла к встроенному в стену бару; она двигалась так, словно олицетворяла женское сексуальное начало. Как человек, она мне не нравилась, но сейчас я смотрел на нее как на женщину. Да, находясь в возрасте тридцати лет, она, конечно, была уже не первой свежести. Но ее тело было еще молодым; лицо же Вирджинии Хилл, некогда весьма привлекательное, показалось мне постаревшим по сравнению с тем, что я видел тогда, на вечеринке в 1938 году. Под глазами у нее появились небольшие мешочки, а вокруг глаз – морщинки. У рта тоже образовались заметные складки – свидетельства ее жизненных передряг.
Но ее молочно-белое тело, еще довольно упругие груди и выстриженное рыжеватого цвета сердечко на пикантном месте могли подарить еще немало сладких мгновений.
Правда, прямо передо мной на столике валялся «Смит и Вессон» – словно напоминание о своеобразных представлениях о правилах этикета у его странного хозяина.
Хозяйки.
Она передала мне через стол широкий бокал с ромом и льдом.
– Пей до дна и будь здоров, приятель, – сказала она, поднимая свой бокал с ликером. – Завтра не наступит никогда, а если и наступит, тебя уже может не быть на этом свете.
Я сделал приветственный жест своим бокалом, ничего не сказав, – ибо что можно было добавить к ее оптимистичному тосту? – и отхлебнул рома.
– Я надеюсь, ты не возражаешь, – сказала она, жестом показав на свое голое тело. – Сегодня немного жарковато, а у нас не работает кондиционер.
– Я совсем не против, – сказал я, отметив про себя, что в доме довольно прохладно; я ощущал легкий ветерок, пробивавшийся откуда-то в гостиную. – Я вот только чувствую себя так, словно надел на себя слишком много.
Она улыбнулась, держа перед глазами бокал:
– Может быть, мы что-нибудь придумаем на этот счет.
– Я думал, что ты подружка Бена Сигела.
– Верно. Он убьет меня, если узнает.
Она сказала это с таким выражением лица, что я подумал, что для нее такая перспектива была и забавна и волнующа.
– Давай я пока останусь в одежде. Для чего тебе этот револьвер?
– Револьвер? – Ее глаза последовали за моей рукой, направленной в сторону «Смита и Вессона». – А... это. Я собиралась убить эту суку.
– О какой суке ты говоришь, Джинни?
Она прищурила глаза:
– О моей домработнице, этой мексиканской девчонке. Она не может как следует убраться в доме. Я вынуждена заниматься уборкой после нее, чтобы навести порядок. Кроме того, я думаю, что она приворовывает в доме, пока меня нет. – Она обошла стол и села рядом со мной. Положила ноги на кофейный столик; ногти на пальцах ее ног были покрыты красным лаком.
– Я, возможно, не произвожу впечатления хорошей хозяйки, – произнесла она с чувством собственного достоинства, – но я неплохо могу вести домашнее хозяйство. Ведь я подняла на ноги своих сестер и братьев.
– Большая семья?
– Десять детей, а в доме ни цента. Ты когда-нибудь просыпался среди ночи, увидев какой-нибудь кошмарный сон, Геллер?
– Конечно. У меня бывают рецидивы после перенесенной во время войны малярии. Тогда мне снятся кошмары.
– А мне снится один и тот же страшный сон. Я отбываю в камере пожизненное заключение. Внешне – это тюрьма с решетками на окнах, с высокими стенами вокруг, а внутреннее убранство – точь-в-точь мой старый обветшалый дом в Алабаме. Это действительно была тюрьма. Мои родичи постоянно ссорились. Мать убегала из дома, потому что отец лупил ее. – Она сделала большой глоток из своего бокала.
Это, конечно, была иная история, нежели та, которую она рассказывала репортерам. Обычно для них у нее было припасено несколько рассказов о ее ранней жизни, и все они были своего рода прелюдией к ее последующему превращению в светскую даму, хозяйку салонов и гостиных.
– Моя бабушка, чтобы прокормиться, была вынуждена собирать хлопок на плантациях в штате Джорджия. Ей было тогда уже восемьдесят лет. Я молила Бога, чтобы он уберег меня от такой участи.
– Как мне кажется, – сказал я, глядя на ее длинные ноги, покоящиеся на кофейном столике рядом с револьвером, – хлопковые плантации тебе вряд ли угрожают.
– Хотелось бы надеяться.
– Ты не собираешься на самом деле пристрелить свою домработницу, – сказал я, стараясь, чтобы это прозвучало как утверждение, а не как вопрос.
– Возможно, и нет, – согласилась она. Она выглядела несколько протрезвевшей, несмотря на выпитую бутылку ликера. Наверное, этому способствовали воспоминания о прошлом. – Думаешь, почему я ничего не надела на себя? Просто у меня сегодня черт знает какое настроение. Кого-нибудь трахнуть или с кем-нибудь потрахаться.
– Почему бы тебе не накинуть что-нибудь на себя, – сказал я. – Ты выглядишь потрясающе, но я приехал сюда, чтобы забрать свою девушку, а не совращать ее босса.
Она посмотрела на меня, повернувшись вполоборота; ее улыбка была широкой, искренней и привлекательной – чуть похожей на улыбку Пегги.
– Ты достаточно мил, Геллер, – сказала она. – Я думаю, что Пегги следовало бы оставаться в Чикаго, выйти за тебя замуж или что-нибудь в этом роде.
– Или что-нибудь в этом роде, – согласился я.
– Однако тебе будет трудно вернуть назад такую амбициозную девушку, как она.
– Амбициозную?
– Да, у Пегги есть голова на плечах. И не только голова.
– Мисс Хилл, вы несколько своеобразно выражаете свои мысли.
Она поднялась, сказав чуть надменно:
– Прошу извинить меня за мой плохой французский, – и вышла из комнаты. Я не мог сразу определить, всерьез ли она говорит или подшучивает надо мной. Так или иначе, у нее был великолепный зад.
Наверное, я по-настоящему любил Пегги Хоган, раз предложил Вирджинии Хилл одеться, несмотря на то, что с самого начала моего визита к ней мое мужское начало отнюдь не дремало. К счастью, оно чуть притомилось к тому времени, когда она вернулась в гостиную, одетая в белую маечку и шорты, как Лана Тернер в фильме «Почтальон всегда звонит дважды». Я помнил, чем закончился этот фильм, и это помогло мне утвердиться в решимости до конца оставаться в брюках и держать себя в руках.
– Не хочешь ли еще рома? – спросила она.
– Я еще не допил свой, спасибо, – сказал я, взболтнув содержимое в своем бокале и показывая ей, что мне его вполне хватает.
У нее в бокале тоже оставалось немного ликера.
– Я еще собиралась убить своего лакея-китайца.
– О? Где он?
– Он удрал вместе с домработницей и поваром, как только я достала эту штуковину. – Она показала на револьвер и засмеялась: это было похоже на фырканье. – Жалкие курицы. Я даже не сделала ни одного выстрела. – Она обвела взглядом гостиную. – Я ненавижу это жилище.
– Почему?
– Потому что его обставили так, словно собирались открыть здесь публичный дом.
– Почему бы тебе не сделать перестановку? У тебя есть деньги, как я слышал. Этот огромный портфель, который ты всюду таскаешь с собой, набит деньгами, если верить тому, что говорят.
– Правильно говорят. Но я не какая-нибудь шлюха, Геллер. Я никогда не просила у мужчин денег для себя. Никогда. Они просто дают мне баксы, даже не спрашивая меня.
– Ну, тогда о торговле телом не может быть и речи.
– Я тоже так думаю, – сказала она без какого-либо намека на иронию. – Но я не могу сделать в доме перестановку. Хуан убьет меня.
– Кто такой Хуан?
Она пожала плечами; ее волосы блеснули рыжим огнем. От нее исходил приятный запах – смесь мятного ликера и дорогого туалетного мыла.
– Он мой агент. Он был раньше профессиональным танцором, организовывал всякие премьеры, презентации, приемы, вечеринки и тому подобное. Сейчас он стал театральным импресарио и рекламным агентом.
– Он живет здесь?
– Иногда. Сейчас его здесь нет. Он считает себя пылким, неотразимым любовником. – Она снова засмеялась. – Пылкий любовник: знаем мы, что это такое. Как звали писательницу, которая написала книгу «Итальянцы – паршивые любовники»?
– Не знаю. Я давно не читал книг.
– В общем, она права. Эти выпендрежники итальянцы корчат из себя Бог весть кого. А у самих та самая штуковина, которая у мужиков спереди находится, не больше наперстка. Я не встречала в нашем бизнесе ни одного приличного мужика, пока случай не свел меня с Бенни. И он – еврей! Ты ведь тоже еврей, Геллер?
– Наполовину. Но у меня такое подозрение, что это моя верхняя половина.
– Мы сможем это проверить. Не надо быть выдающимся детективом, чтобы сразу определить по виду – еврейская эта штуковина или нет.
– Мисс Хилл, пожалуйста, уберите свои руки от моей ширинки. Я сам скажу – мне делали обрезание, если это удовлетворит ваше любопытство.
– По правде говоря, не совсем, – сказала она, отвернувшись в сторону и вновь разглядывая потолок. – Этот гадюшник выглядит как публичный дом, не правда ли? А этот Хуан, страстный кавалер, он спит с садовником – вот что представляет собой этот так называемый любовник. Между прочим, этот дом перешел к нему от Валентине, которому судьба подставила ножку: он умер почти сразу после того, как построил этот особняк. Около года он стоял пустой – считалось, что этот дом приносит несчастья. Хуан решил дать ему вторую жизнь. Он постарался обставить и украсить интерьер в том же стиле, какой был при жизни Руди. Да-а.
– А мне здесь нравится.
– Тогда сам здесь и живи. А с меня достаточно. Я хочу найти себе местечко получше.
– А разве Бен Сигел не готовит для тебя апартаменты?
– Да, это, можно сказать, еще один сказочный замок – «Фламинго». Он так его назвал в честь птичек с розовым оперением. Они живут где-то там, на юге. Он иногда и меня называет милой маленькой фламинго. А этот домина чем-нибудь напоминает тебе фламинго?
– Нет, – сказал я.
– Я думаю, мне нужно быстрее съехать отсюда, – сказала она, чуть вздохнув. – Он готовит в одном из строящихся зданий уютное гнездышко для нас. Там будет совсем неплохо. Только я ненавижу эту поганую пустыню. У меня там начинает чесаться кожа. Я схватила сенную лихорадку. Доктора говорят, что у меня аллергия на кактусы. Моя розовая мечта – это сидеть на раскладном стульчике у порога собственного маленького коттеджа с бассейном.
– Ну а там тебе просто будет нужно больше находиться дома. Он же будет оборудован мощными кондиционерами, не так ли? Если там собираются создать шикарный курорт, как я слышал, то и квартирка у тебя будет что надо.
– Каждый раз, когда я там, я чувствую себя разбитой. Я должна принимать эти таблетки, а от них меня мутит.
«Особенно когда ты принимаешь их вместе с ликером», – подумал я.
– Я думал, что моя девушка будет здесь, вместе с тобой, – сказал я. – Но насколько я понимаю, ее здесь нет.
– Она все еще твоя девушка?
– Ты, кажется, сама об этом говорила.
– Ну, так ее здесь действительно нет. Она только один раз заночевала в этом доме. Мы были вместе в Лас-Вегасе, куда отправились на следующий же день после ее приезда сюда. Я вернулась в конце недели, а она осталась там.
Я привстал:
– Осталась там?
– Да, в этом чертовом Лас-Вегасе.
– Что она там делает?
– Живет в отеле «Ласт Фронтиер».
– На кой черт ей это?
– Геллер, не надо шуметь, ладно? Она мой секретарь.
– Тогда и тебе следовало бы быть там.
– Она мой секретарь, и она помогает Бену, потому что я его компаньон. Мы деловые партнеры, я и Бен.
– Ты его партнер по «Фламинго»?
– Да, я внесла кое-какие средства. Мне не нравится там, но вложения в это дело могут быть очень выгодными. Люди любят хорошие отели. Люди любят играть в азартные игры. Я сама иногда делаю ставки на лошадиных бегах. А ты?
– Почему Пег все еще в Лас-Вегасе?
– Она выполняет секретарскую работу для Бена.
– Для Бена, для «Багси»? Ее ноздри раздулись.
– Никогда не называй его так. Он убьет тебя за это. Я могу сама тебя убить.
– Ну, что же тебя останавливает? Вот он, револьвер, на кофейном столике. Она улыбнулась:
– Может быть, я боюсь, что ты зажмешь меня раньше, чем я успею выстрелить.
– Я не буду этого делать, Вирджиния.
– Почему?
– Потому что я подозреваю, что это тебе может понравиться.
Она не стала отрицать этого; она лишь засмеялась и откинулась на мягкую спинку дивана.
– Пег – хороший секретарь. Мне она нужна для выполнения самых разных поручений, для просмотра корреспонденции например, – я ведь закончила всего лишь восемь классов, и мне нужна помощь в составлении документации и т. д. И еще – она укладывала мне волосы на прошлой неделе. – Она тряхнула копной своих рыжих волос. – Пег сделала это совсем не плохо, не правда ли?
– Что она делает в Вегасе? Укладывает Бену волосы?
– Этот отель «Фламинго» – грандиозный проект. Это очень смелое, перспективное предприятие.
Расположенное на склоне холма, это двухэтажное строение впечатляло своими размерами, но мне оно показалось чем-то вроде большой казармы – с белыми стенами и украшенной фестонами красной черепичной крышей. Особняк располагался в живописном месте. Словно зеленым поясом, его окружало множество деревьев, которые, однако, не закрывали вид на близлежащие холмы, Лос-Анджелес и даже остров Каталина.
Стоял июльский теплый полдень. Общий вид особняка, утопавшего в зеленом море, создавал впечатление чего-то нереального, киношного. Это была Калифорния, где реальная жизнь и кино слились воедино.
Я оставил свой «форд» на открытой бетонной площадке рядом с воротами виллы. Вокруг не было видно следов каких-либо других автомашин, хотя рядом была конюшня, переоборудованная под гараж. Я прошел через арочный проход и приблизился к двустворчатым дверям дома – огромным дубовым плитам, о которые, наверное, можно было разбить кулаки, пытаясь достучаться до хозяев. Наверное, благодаря таким дверям и изобрели звонок, и в «Гнезде Сокола» таковой имелся. Я позвонил.
Затем еще раз.
Рафт звонил сюда по телефону, чтобы предупредить о моем визите, и Вирджиния должна была знать, что я еду к ней, и быть дома. Прошло всего лишь около пятнадцати минут после телефонного звонка Рафта, но на мои звонки в дверь никто не откликался. Я позвонил снова. Звук звонка, похожий на мягкий перезвон курантов, приглушенно отзывался за массивными дверями.
Наконец они открылись, и между дверными створками появилась она – с полуулыбкой на лице, с распущенными, длинными до плеч подкрашенными в рыжий цвет волосами и смеющимися серо-зелеными глазами. Нет, ее глаза, конечно, не говорили «ха-ха-ха» или что-нибудь в этом роде, но вы, надеюсь, меня поняли.
Я еще не сказал вам, что она была голой? Так вот, она была совершенно голой. Признаюсь, я слегка опешил. Это уже была вторая голая красотка за сегодняшний день. Может быть, у них так принято в Калифорнии? Поди разбери!
– Привет, Геллер. Тысячу лет тебя не видела. Проходи.
У нее по-прежнему было ее алабамское произношение, но мне показалось, в нем стало меньше мелодичности. Голос ее несколько погрубел, но это, может быть, добавило ей чуть-чуть шарма, и она, как и раньше, произносила слова невнятно, проглатывая их. Сказать, что она была пьяной, было бы несправедливо, но и назвать ее трезвой было нельзя.
Я последовал за ней через огромный холл с высоким потолком, где вполне уместился бы мой номер в отеле «Моррисон» и еще осталось бы место для танцевального зала.
Внутреннее убранство дома было роскошным – на стенах висели старинное оружие, гобелены, чеканка. Но я мало обращал внимания на всю эту дорогую утварь. Я следовал за обнаженной женщиной, чье тело было бело-кремового цвета – такого же, как у статуэтки из слоновой кости, которая стояла на столике в холле. Покачивая бедрами, которые явно были не из слоновой кости, она провела меня в большую гостиную, где подошла к пылесосу, стоявшему у стены, и начала уборку. Эта штуковина гудела довольно громко, но она все же перекричала ее:
– Я прошу извинения, но я не слышала, как ты позвонил в дверь. Геллер!
– Все о'кей! – прокричал я в ответ.
Она продолжала пылесосить, прочищая восточный ковер с причудливым орнаментом, расстеленный у облицованного белым мрамором камина. Над камином висела картина, как я определил, принадлежавшая кисти какого-то старого голландского живописца. Кажется, это был Рембрандт. Мне было сложно разглядеть картину из-за пелены табачного дыма, которая заволокла всю комнату.
Она выключила пылесос, резко нажав ногой на выключатель, скорчив недовольную гримасу, рыча и ругаясь.
– Ненавижу этот проклятый дом, – сказала она.
– Да, – сказал я, сидя на мягком комфортабельном диване, оглядывая дорогую антикварную мебель, стены, окрашенные в нежные пастельные тона. – Это помойная яма, иначе не скажешь.
Она сделала такое лицо, как будто собиралась плюнуть на ковер. Пол в тех местах комнаты, где он не был застлан ковром, блестел как зеркало – хоть катайся на коньках. Гостиная была безукоризненно прибрана, и, казалось, все в ней было расставлено как нельзя лучше. Лишь одно вносило дисгармонию в этот идеальный порядок – голая женщина с электропылесосом.
– Я предупредила эту суку, что пристрелю ее, – сказала она, отставив пылесос и подойдя к низкому деревянному кофейному столику, стоявшему рядом с диваном, где я расположился. Она встала как раз напротив меня и зажгла сигарету, взяв ее из коробки, вырезанной из поделочного камня желто-зеленого цвета и отделанной серебром. Зажигалка, которой она пользовалась, тоже была сделана из того же желто-зеленого камня. Я мог – не поворачивая для этого головы и не кося глазами – видеть рыжеватые волосы на ее лобке, подстриженные в форме сердца. И я не стал отводить глаза в сторону.
Она наклонилась, взяла полупустую бутылку с мятным ликером – при этом ее полные груди слегка раскачивались – и наполнила бокал с растопленным льдом – это был далеко не первый ее бокал. Затем она поставила бутылку назад, на столик – рядом с лежавшим тут же револьвером тридцать восьмого калибра системы «Смит и Вессон». Она запрокинула голову назад вместе с бокалом и почти осушила его до дна. Потом снова наполнила бокал, прикончив таким образом бутылку. Затем она с интересом посмотрела на меня.
– Хочешь чего-нибудь выпить? – спросила она.
– Не откажусь.
– Что?
– Ром.
– Со льдом?
– Почему бы нет?
Вирджиния подошла к встроенному в стену бару; она двигалась так, словно олицетворяла женское сексуальное начало. Как человек, она мне не нравилась, но сейчас я смотрел на нее как на женщину. Да, находясь в возрасте тридцати лет, она, конечно, была уже не первой свежести. Но ее тело было еще молодым; лицо же Вирджинии Хилл, некогда весьма привлекательное, показалось мне постаревшим по сравнению с тем, что я видел тогда, на вечеринке в 1938 году. Под глазами у нее появились небольшие мешочки, а вокруг глаз – морщинки. У рта тоже образовались заметные складки – свидетельства ее жизненных передряг.
Но ее молочно-белое тело, еще довольно упругие груди и выстриженное рыжеватого цвета сердечко на пикантном месте могли подарить еще немало сладких мгновений.
Правда, прямо передо мной на столике валялся «Смит и Вессон» – словно напоминание о своеобразных представлениях о правилах этикета у его странного хозяина.
Хозяйки.
Она передала мне через стол широкий бокал с ромом и льдом.
– Пей до дна и будь здоров, приятель, – сказала она, поднимая свой бокал с ликером. – Завтра не наступит никогда, а если и наступит, тебя уже может не быть на этом свете.
Я сделал приветственный жест своим бокалом, ничего не сказав, – ибо что можно было добавить к ее оптимистичному тосту? – и отхлебнул рома.
– Я надеюсь, ты не возражаешь, – сказала она, жестом показав на свое голое тело. – Сегодня немного жарковато, а у нас не работает кондиционер.
– Я совсем не против, – сказал я, отметив про себя, что в доме довольно прохладно; я ощущал легкий ветерок, пробивавшийся откуда-то в гостиную. – Я вот только чувствую себя так, словно надел на себя слишком много.
Она улыбнулась, держа перед глазами бокал:
– Может быть, мы что-нибудь придумаем на этот счет.
– Я думал, что ты подружка Бена Сигела.
– Верно. Он убьет меня, если узнает.
Она сказала это с таким выражением лица, что я подумал, что для нее такая перспектива была и забавна и волнующа.
– Давай я пока останусь в одежде. Для чего тебе этот револьвер?
– Револьвер? – Ее глаза последовали за моей рукой, направленной в сторону «Смита и Вессона». – А... это. Я собиралась убить эту суку.
– О какой суке ты говоришь, Джинни?
Она прищурила глаза:
– О моей домработнице, этой мексиканской девчонке. Она не может как следует убраться в доме. Я вынуждена заниматься уборкой после нее, чтобы навести порядок. Кроме того, я думаю, что она приворовывает в доме, пока меня нет. – Она обошла стол и села рядом со мной. Положила ноги на кофейный столик; ногти на пальцах ее ног были покрыты красным лаком.
– Я, возможно, не произвожу впечатления хорошей хозяйки, – произнесла она с чувством собственного достоинства, – но я неплохо могу вести домашнее хозяйство. Ведь я подняла на ноги своих сестер и братьев.
– Большая семья?
– Десять детей, а в доме ни цента. Ты когда-нибудь просыпался среди ночи, увидев какой-нибудь кошмарный сон, Геллер?
– Конечно. У меня бывают рецидивы после перенесенной во время войны малярии. Тогда мне снятся кошмары.
– А мне снится один и тот же страшный сон. Я отбываю в камере пожизненное заключение. Внешне – это тюрьма с решетками на окнах, с высокими стенами вокруг, а внутреннее убранство – точь-в-точь мой старый обветшалый дом в Алабаме. Это действительно была тюрьма. Мои родичи постоянно ссорились. Мать убегала из дома, потому что отец лупил ее. – Она сделала большой глоток из своего бокала.
Это, конечно, была иная история, нежели та, которую она рассказывала репортерам. Обычно для них у нее было припасено несколько рассказов о ее ранней жизни, и все они были своего рода прелюдией к ее последующему превращению в светскую даму, хозяйку салонов и гостиных.
– Моя бабушка, чтобы прокормиться, была вынуждена собирать хлопок на плантациях в штате Джорджия. Ей было тогда уже восемьдесят лет. Я молила Бога, чтобы он уберег меня от такой участи.
– Как мне кажется, – сказал я, глядя на ее длинные ноги, покоящиеся на кофейном столике рядом с револьвером, – хлопковые плантации тебе вряд ли угрожают.
– Хотелось бы надеяться.
– Ты не собираешься на самом деле пристрелить свою домработницу, – сказал я, стараясь, чтобы это прозвучало как утверждение, а не как вопрос.
– Возможно, и нет, – согласилась она. Она выглядела несколько протрезвевшей, несмотря на выпитую бутылку ликера. Наверное, этому способствовали воспоминания о прошлом. – Думаешь, почему я ничего не надела на себя? Просто у меня сегодня черт знает какое настроение. Кого-нибудь трахнуть или с кем-нибудь потрахаться.
– Почему бы тебе не накинуть что-нибудь на себя, – сказал я. – Ты выглядишь потрясающе, но я приехал сюда, чтобы забрать свою девушку, а не совращать ее босса.
Она посмотрела на меня, повернувшись вполоборота; ее улыбка была широкой, искренней и привлекательной – чуть похожей на улыбку Пегги.
– Ты достаточно мил, Геллер, – сказала она. – Я думаю, что Пегги следовало бы оставаться в Чикаго, выйти за тебя замуж или что-нибудь в этом роде.
– Или что-нибудь в этом роде, – согласился я.
– Однако тебе будет трудно вернуть назад такую амбициозную девушку, как она.
– Амбициозную?
– Да, у Пегги есть голова на плечах. И не только голова.
– Мисс Хилл, вы несколько своеобразно выражаете свои мысли.
Она поднялась, сказав чуть надменно:
– Прошу извинить меня за мой плохой французский, – и вышла из комнаты. Я не мог сразу определить, всерьез ли она говорит или подшучивает надо мной. Так или иначе, у нее был великолепный зад.
Наверное, я по-настоящему любил Пегги Хоган, раз предложил Вирджинии Хилл одеться, несмотря на то, что с самого начала моего визита к ней мое мужское начало отнюдь не дремало. К счастью, оно чуть притомилось к тому времени, когда она вернулась в гостиную, одетая в белую маечку и шорты, как Лана Тернер в фильме «Почтальон всегда звонит дважды». Я помнил, чем закончился этот фильм, и это помогло мне утвердиться в решимости до конца оставаться в брюках и держать себя в руках.
– Не хочешь ли еще рома? – спросила она.
– Я еще не допил свой, спасибо, – сказал я, взболтнув содержимое в своем бокале и показывая ей, что мне его вполне хватает.
У нее в бокале тоже оставалось немного ликера.
– Я еще собиралась убить своего лакея-китайца.
– О? Где он?
– Он удрал вместе с домработницей и поваром, как только я достала эту штуковину. – Она показала на револьвер и засмеялась: это было похоже на фырканье. – Жалкие курицы. Я даже не сделала ни одного выстрела. – Она обвела взглядом гостиную. – Я ненавижу это жилище.
– Почему?
– Потому что его обставили так, словно собирались открыть здесь публичный дом.
– Почему бы тебе не сделать перестановку? У тебя есть деньги, как я слышал. Этот огромный портфель, который ты всюду таскаешь с собой, набит деньгами, если верить тому, что говорят.
– Правильно говорят. Но я не какая-нибудь шлюха, Геллер. Я никогда не просила у мужчин денег для себя. Никогда. Они просто дают мне баксы, даже не спрашивая меня.
– Ну, тогда о торговле телом не может быть и речи.
– Я тоже так думаю, – сказала она без какого-либо намека на иронию. – Но я не могу сделать в доме перестановку. Хуан убьет меня.
– Кто такой Хуан?
Она пожала плечами; ее волосы блеснули рыжим огнем. От нее исходил приятный запах – смесь мятного ликера и дорогого туалетного мыла.
– Он мой агент. Он был раньше профессиональным танцором, организовывал всякие премьеры, презентации, приемы, вечеринки и тому подобное. Сейчас он стал театральным импресарио и рекламным агентом.
– Он живет здесь?
– Иногда. Сейчас его здесь нет. Он считает себя пылким, неотразимым любовником. – Она снова засмеялась. – Пылкий любовник: знаем мы, что это такое. Как звали писательницу, которая написала книгу «Итальянцы – паршивые любовники»?
– Не знаю. Я давно не читал книг.
– В общем, она права. Эти выпендрежники итальянцы корчат из себя Бог весть кого. А у самих та самая штуковина, которая у мужиков спереди находится, не больше наперстка. Я не встречала в нашем бизнесе ни одного приличного мужика, пока случай не свел меня с Бенни. И он – еврей! Ты ведь тоже еврей, Геллер?
– Наполовину. Но у меня такое подозрение, что это моя верхняя половина.
– Мы сможем это проверить. Не надо быть выдающимся детективом, чтобы сразу определить по виду – еврейская эта штуковина или нет.
– Мисс Хилл, пожалуйста, уберите свои руки от моей ширинки. Я сам скажу – мне делали обрезание, если это удовлетворит ваше любопытство.
– По правде говоря, не совсем, – сказала она, отвернувшись в сторону и вновь разглядывая потолок. – Этот гадюшник выглядит как публичный дом, не правда ли? А этот Хуан, страстный кавалер, он спит с садовником – вот что представляет собой этот так называемый любовник. Между прочим, этот дом перешел к нему от Валентине, которому судьба подставила ножку: он умер почти сразу после того, как построил этот особняк. Около года он стоял пустой – считалось, что этот дом приносит несчастья. Хуан решил дать ему вторую жизнь. Он постарался обставить и украсить интерьер в том же стиле, какой был при жизни Руди. Да-а.
– А мне здесь нравится.
– Тогда сам здесь и живи. А с меня достаточно. Я хочу найти себе местечко получше.
– А разве Бен Сигел не готовит для тебя апартаменты?
– Да, это, можно сказать, еще один сказочный замок – «Фламинго». Он так его назвал в честь птичек с розовым оперением. Они живут где-то там, на юге. Он иногда и меня называет милой маленькой фламинго. А этот домина чем-нибудь напоминает тебе фламинго?
– Нет, – сказал я.
– Я думаю, мне нужно быстрее съехать отсюда, – сказала она, чуть вздохнув. – Он готовит в одном из строящихся зданий уютное гнездышко для нас. Там будет совсем неплохо. Только я ненавижу эту поганую пустыню. У меня там начинает чесаться кожа. Я схватила сенную лихорадку. Доктора говорят, что у меня аллергия на кактусы. Моя розовая мечта – это сидеть на раскладном стульчике у порога собственного маленького коттеджа с бассейном.
– Ну а там тебе просто будет нужно больше находиться дома. Он же будет оборудован мощными кондиционерами, не так ли? Если там собираются создать шикарный курорт, как я слышал, то и квартирка у тебя будет что надо.
– Каждый раз, когда я там, я чувствую себя разбитой. Я должна принимать эти таблетки, а от них меня мутит.
«Особенно когда ты принимаешь их вместе с ликером», – подумал я.
– Я думал, что моя девушка будет здесь, вместе с тобой, – сказал я. – Но насколько я понимаю, ее здесь нет.
– Она все еще твоя девушка?
– Ты, кажется, сама об этом говорила.
– Ну, так ее здесь действительно нет. Она только один раз заночевала в этом доме. Мы были вместе в Лас-Вегасе, куда отправились на следующий же день после ее приезда сюда. Я вернулась в конце недели, а она осталась там.
Я привстал:
– Осталась там?
– Да, в этом чертовом Лас-Вегасе.
– Что она там делает?
– Живет в отеле «Ласт Фронтиер».
– На кой черт ей это?
– Геллер, не надо шуметь, ладно? Она мой секретарь.
– Тогда и тебе следовало бы быть там.
– Она мой секретарь, и она помогает Бену, потому что я его компаньон. Мы деловые партнеры, я и Бен.
– Ты его партнер по «Фламинго»?
– Да, я внесла кое-какие средства. Мне не нравится там, но вложения в это дело могут быть очень выгодными. Люди любят хорошие отели. Люди любят играть в азартные игры. Я сама иногда делаю ставки на лошадиных бегах. А ты?
– Почему Пег все еще в Лас-Вегасе?
– Она выполняет секретарскую работу для Бена.
– Для Бена, для «Багси»? Ее ноздри раздулись.
– Никогда не называй его так. Он убьет тебя за это. Я могу сама тебя убить.
– Ну, что же тебя останавливает? Вот он, револьвер, на кофейном столике. Она улыбнулась:
– Может быть, я боюсь, что ты зажмешь меня раньше, чем я успею выстрелить.
– Я не буду этого делать, Вирджиния.
– Почему?
– Потому что я подозреваю, что это тебе может понравиться.
Она не стала отрицать этого; она лишь засмеялась и откинулась на мягкую спинку дивана.
– Пег – хороший секретарь. Мне она нужна для выполнения самых разных поручений, для просмотра корреспонденции например, – я ведь закончила всего лишь восемь классов, и мне нужна помощь в составлении документации и т. д. И еще – она укладывала мне волосы на прошлой неделе. – Она тряхнула копной своих рыжих волос. – Пег сделала это совсем не плохо, не правда ли?
– Что она делает в Вегасе? Укладывает Бену волосы?
– Этот отель «Фламинго» – грандиозный проект. Это очень смелое, перспективное предприятие.