Коллинз Уильям Уилки. Лунный камень

   Это мой дом. Я могу его оставить или отдать внаймы, как хочу. Я не желаю торопить мисс Вериндер. Напротив, я прошу ее взять отсюда свою гостью и свои вещи только тогда, когда это будет для нее удобно.
   Он отвесил низкий поклон и вышел из комнаты. Вот каким образом мистер Эбльуайт отомстил за то, что Рэчель не захотела выйти за его сына!
   Как только дверь за ним затворилась, тетушка Эбльуайт выказала необыкновенный прилив энергии, заставившей умолкнуть всех нас. У нее достало сил перейти через комнату.
   — Милая моя, — сказала она, взяв Рэчель за руку, — мне было бы стыдно за своего мужа, если бы я не знала, что с тобой говорил его гнев, а не он сам. Вы, вы, — продолжала тетушка Эбльуайт, обратясь в мой угол с новым припадком энергии, — это вы раздражили его. Надеюсь, я никогда больше не увижу ни вас, ни ваших трактатов!
   Она снова повернулась к Рэчель и поцеловала ее.
   — Прошу у тебя прощения, душечка, от имени моего мужа. Что я могу сделать для тебя?
   Постоянно упрямая во всем, капризная и безрассудная во всех поступках своей жизни, Рэчель неожиданно залилась слезами при этих незначительных словах и молча поцеловала тетку.
   — Если вы мне позволите ответить за мисс Вериндер, — сказал мистер Брефф, — я попрошу вас, миссис Эбльуайт, прислать сюда Пенелопу со шляпой и шалью ее барышни. Оставьте нас наедине на десять минут, — прибавил он тихим голосом, — и вы можете положиться на меня; я устрою все как следует, к обоюдному удовольствию, вашему и Рэчель.
   Доверие, какое это семейство питало к стряпчему, было просто удивительно. Не говоря более ни слова, тетушка Эбльуайт вышла из комнаты.
   — Ах, — сказал мистер Брефф. — Кровь Гернкастлей имеет свои дурные стороны, я с этим согласен. Но все-таки в хорошем происхождении есть кое-что.
   Сделав это чисто мирское замечание, он пристально взглянул в мой угол, как будто ожидая, что я уйду. Мое участие к Рэчель, несравненно более высокое, нежели его участие, приковало меня к стулу. Мистер Брефф отказался от надежды выпроводить меня, совершенно так, как это было на Монтегю-сквер. Он подвел Рэчель к стулу возле окна и заговорил там с нею.
   — Милая моя мисс Рэчель, — сказал он, — поведение мистера Эбльуайта, естественно, оскорбило и удивило вас. Если бы стоило спорить с таким человеком, мы быстро показали бы ему, что он не смеет поступать самовольно. Но не стоит. Вы были совершенно правы, когда сказали, что на него не следует обращать внимания.
   Он остановился и посмотрел в мой угол. Я сидела совершенно неподвижно, с трактатами под мышкой и с мисс Джейн-Энн Стампер на коленях.
   — Вы знаете, — повернулся он к Рэчель, — что ваша матушка, по своей доброте, всегда видела в окружающих людях одни только лучшие стороны и не замечала худших. Она назначила вашим опекуном своего зятя потому, что доверяла ему и думала, что это понравится ее сестре. Сам я никогда не любил мистера Эбльуайта и уговорил вашу мать включить в завещание пункт, по которому ее душеприказчикам в некоторых случаях предоставляется право советоваться со мною о назначении нового опекуна. Один из таких случаев представился сегодня. И я сейчас именно в таком положении. Мне приятно покончить с этими сухими печальными подробностями передачей поручения от моей жены. Не окажете ли вы миссис Брефф честь стать ее гостьей? Согласны ли вы остаться в моем доме как член моей семьи, пока мы, умные люди, будем совещаться и решим, что нам делать?
   При этих словах я встала. Мистер Брефф сделал именно то, чего я опасалась, когда он просил миссис Эбльуайт прислать шляпку и шаль Рэчель.
   Прежде чем я успела сказать слово, Рэчель приняла его предложение в самых горячих выражениях.
   — Остановитесь! — вскрикнула я. — Остановитесь! Вы должны выслушать меня, мистер Брефф. Не вы ей родня, а я. Я приглашаю ее, я умоляю душеприказчиков назначить опекуншей меня. Рэчель, милейшая Рэчель, я предлагаю вам мой скромный дом; поезжайте в Лондон со следующим поездом, душа моя, и разделите со мною мой приют!
   Мистер Брефф не сказал ничего. Рэчель посмотрела на меня с холодным удивлением, которое не постаралась даже скрыть.
   — Вы очень добры, Друзилла, — ответила она, — я буду навещать вас, когда мне случится приехать в Лондон. Но я приняла приглашение мистера Бреффа и думаю, что будет гораздо лучше, если я теперь останусь под надзором мистера Бреффа.
   — О, не говорите этого! — умоляла я. — Я не могу расстаться с вами, Рэчель, не могу расстаться с вами!
   Я попыталась заключить ее в свои объятия, но она отступила от меня. Моя горячность не сообщилась ей, а только отпугнула ее.
   — Это бесполезное волнение, — сказала она, — я не понимаю его.
   — И я также, — произнес мистер Брефф.
   Их черствость, их отвратительная мирская черствость, возмутила меня.
   — О Рэчель, Рэчель! — вскричала я. — Неужели вы еще не видите, что я всем сердцем стремлюсь сделать из вас христианку? Неужели внутренний голос не говорит вам, что я стараюсь сделать для вас то, что старалась сделать для вашей милой матери, покуда смерть не вырвала ее из моих рук?
   Рэчель приблизилась ко мне на шаг и очень странно посмотрела на меня.
   — Я не понимаю вашего намека на мою мать, — сказала она, — будьте так добры, мисс Клак, объяснитесь.
   Прежде чем я успела ответить, подошел мистер Брефф и предложил руку Рэчель, стараясь увести ее из комнаты.
   — Вам лучше не продолжать этого разговора, милая моя, — сказал он, — и мисс Клак лучше не объясняться.
   Будь я палкой или камнем, подобное вмешательство и тогда заставило бы меня сказать правду. Я с негодованием оттолкнула мистера Бреффа и торжественно, приличным случаю языком поведала ей воззрения христианского учения на то, каким страшным бедствием является смерть без покаяния.
   Рэчель отпрянула от меня, — пишу об этом, краснея, — с криком ужаса.
   — Уйдем отсюда! — сказала она мистеру Бреффу. — Уйдем, ради бога, прежде чем эта женщина не скажет еще чего-нибудь! О, подумайте о невинной, полезной, прекрасной жизни бедной моей матери. Вы были на похоронах, мистер Брефф, вы видели, как все ее любили; вы видели, как бедняки плакали над ее могилой, лишившись своего лучшего друга. А эта негодная женщина старается возбудить во мне сомнение, будет ли моя мать, бывшая ангелом на земле, — ангелом на небе! Перестанем говорить об этом! Пойдемте! Меня убивает мысль, что я дышу одним воздухом с нею! Для меня ужасно сознание, что мы находимся в одной комнате!
   Глухая ко всем увещаниям, она побежала к двери. В эту минуту ее горничная вошла со шляпкой и шалью. Рэчель напялила их на себя как попало.
   — Уложите мои вещи, — сказала она, — и доставьте их к мистеру Бреффу.
   Я попыталась подойти к ней, я была огорчена, но — бесполезно говорить — я не была оскорблена. Я только хотела сказать ей: «Дай бог, чтобы ваше жестокое сердце смягчилось! Я охотно прощаю вам!» Но она опустила вуаль и, вырвав у меня из рук кончик своей шали, торопливо выбежала из комнаты и захлопнула дверь у меня под носом. Я перенесла это оскорбление со свойственной мне обычной твердостью. Я вспоминаю это теперь со своим обычным терпением, привыкнув ставить себя выше всякого оскорбления.
   Мистер Брефф на прощанье сказал мне насмешливое словцо.
   — Лучше бы вам не объясняться, мисс Клак, — сказал он, поклонился и вышел.
   Вслед за ним обратилась ко мне особа в чепчике с лентами.
   — Легко догадаться, кто перессорил их всех, — сказала она. — Я только бедная служанка, но, право, мне стыдно за вас!
   Она тоже вышла и захлопнула за собою дверь.
   Я осталась в комнате одна. Поруганная и покинутая всеми, я осталась в комнате одна.
   С тех пор я никогда больше не встречалась с Рэчель Вериндер. Я прощала ее, когда она оскорбляла меня. Я молилась за нее в последующие дни. И когда я умру, то, — как ответ мой ей добром на зло, — она получит «Житие, послания и труды» мисс Джейн-Энн Стампер, оставленные ей в наследство по моему завещанию.

Второй рассказ, написанный Мэтью Бреффом, стряпчим с Грейс-Инн-сквер

Глава 1

   Мой прекрасный друг, мисс Клак, положила перо; я принимаюсь за него тотчас после нее по двум причинам.
   Во-первых, потому, что могу пролить необходимый свет на некоторые пункты, до сих пор остававшиеся во мраке. Мисс Вериндер имела свои тайные причины разойтись с женихом, и я был тому виною. Мистер Годфри Эбльуайт имел свои причины отказаться от всяких прав на руку своей очаровательной кузины, и я открыл их.
   Во-вторых, уж не знаю, к счастью или к несчастью, но в тот период, о котором я теперь пишу, я сам оказался замешанным в тайну индийского алмаза. Я имел честь увидеть у себя в конторе иностранца с необыкновенно изящными манерами, который, бесспорно, был не кем иным, как главарем трех индусов. Прибавьте к этому, что на следующий день я свиделся со знаменитым путешественником, мистером Мертуэтом и имел с ним разговор о Лунном камне, оказавший важное влияние на последующие события. Вот краткий перечень моих прав на то положение, которое я занимаю на этих страницах.
   Подлинная причина разрыва помолвки хронологически всему этому предшествовала и должна, следовательно, занять первое место и в настоящем рассказе. Озирая всю цепь событий с одного конца до другого, я нахожу необходимым начать свой рассказ со сцены, — как ни странно это вам покажется, — у постели моего превосходного клиента и друга, покойного сэра Джона Вериндера.
   Сэр Джон имел свою долю — может быть, слишком большую долю — самых безвредных и симпатичных слабостей, свойственных человечеству. Среди этих слабостей упомяну об одной, относящейся к настоящему делу: о непреодолимом нежелании, — пока он находился в добром здоровье, — написать завещание.
   Леди Вериндер употребила все свое влияние, чтоб побудить его выполнить свой долг; пустил и я в ход свое влияние. Он согласился со справедливостью нашего взгляда, но дальше этого не пошел, пока с ним не приключилась болезнь, которая впоследствии свела его в могилу. Тогда наконец за мною послали, чтобы выслушать решение моего клиента относительно завещания. Оно оказалось самым простым, какое я когда-либо выслушивал за всю свою юридическую карьеру.
   Сэр Джон дремал, когда я вошел в комнату. Он проснулся, увидя меня.
   — Как вы поживаете, мистер Брефф? — спросил он. — Я буду очень краток, а потом опять засну.
   С большим интересом наблюдал он, как я вынимал перья, чернила и бумагу.
   — Вы готовы? — спросил он.
   Я поклонился, обмакнул перо и ждал указаний.
   — Я оставляю все своей жене, — сказал сэр Джон. — Вот и все.
   Он повернулся на своей подушке и приготовился опять заснуть. Я вынужден был потревожить его.
   — Так ли я понимаю? — спросил я. — Вы оставляете все свое имущество, которым владеете по сей день, в полную собственность леди Вериндер?
   — Да, — ответил сэр Джон, — только я выразился гораздо короче. Почему вы не можете написать покороче и дать мне опять заснуть? Все — моей жене.
   Вот мое завещание.
   Его имущество находилось в полном его распоряжении и было двух родов: земельное (я нарочно не употребляю юридических выражений) и денежное. В большинстве случаев подобного рода я счел бы своим долгом просить моего клиента обдумать свое завещание. Но в данном случае я знал, что леди Вериндер не только достойна безусловного доверия (все добрые жены этого достойны), но и оправдает это доверие надлежащим образом (на что, насколько я знаю прекрасный пол, способна одна из тысячи). В десять минут завещание сэра Джона было написано и засвидетельствовано, а сам сэр Джон повернулся и продолжал прерванный сон.
   Леди Вериндер вполне оправдала доверие, оказанное ей мужем. В первые же дни вдовства она послала за мною и сделала свое завещание. Ее понимание своего положения было настолько здраво и умно, что не было никакой надобности ей что-либо советовать. Ответственность моя началась и кончилась переложением ее указаний в юридическую форму. Не прошло и двух недель, как сэр Джон сошел в могилу, а будущность его дочери была обеспечена с любовью и умом.
   Завещание пролежало в моей конторе, в несгораемом шкафу, гораздо менее того времени, нежели мне хотелось бы. Уже летом тысяча восемьсот сорок восьмого года пришлось мне взглянуть на него опять, при весьма грустных обстоятельствах.
   В то время, о котором я говорю, доктора вынесли бедной леди Вериндер свой приговор, который в буквальном смысле можно назвать смертным приговором. Мне первому сообщила она о своем положении и пожелала пересмотреть свое завещание вместе со мною.
   Невозможно было лучше обеспечить положение своей дочери. Но с течением времени ее намерения наградить некоторых менее близких родственников несколько изменились, и стало необходимо прибавить три или четыре пункта к документу. Сделав это тотчас, во избежание непредвиденных случайностей, я получил разрешение леди Вериндер перенести эти последние инструкции во второе завещание.
   Засвидетельствование второго завещания было описано мисс Клак, которая подписалась на нем в качестве свидетельницы. Относительно денежных интересов Рэчель Вериндер второе завещание было слово в слово дубликатом первого. Единственное изменение коснулось назначения нового опекуна. После смерти леди Вериндер я отдал завещание моему поверенному, чтобы он зарегистрировал его, как это у нас принято.
   Спустя три недели, насколько помню, пришли первые сведения о том, что происходит нечто необыкновенное. Мне случилось зайти в контору моего поверенного и друга, и я заметил, что он принял меня с большим, чем всегда, интересом.
   — У меня есть для вас новость, — сказал он. — Как вы думаете, что услышал я сегодня утром в Докторс-Коммонс? <Докторс-Коммонс — присутственное место, куда отдают на хранение духовные завещания и где всякий, кто захочет, может за небольшую плату ознакомиться с любым из них.> Завещание леди Вериндер уже спрашивали и рассматривали!
   Это, действительно, была любопытная новость. В завещании не имелось решительно ничего, возбуждающего спор, и я не мог придумать, кому интересно его рассматривать.
   — А вы узнали, кто спрашивал завещание? — спросил я.
   — Да, клерк сказал это мне без малейшей нерешительности. Завещание рассматривал мистер Смолли, из фирмы Скипп и Смолли. Оно еще не было внесено в список. Стало быть, ничего не оставалось делать, — пришлось показать ему оригинальный документ. Он посмотрел его очень старательно и переписал к себе в записную книжку. Имеете вы какое-нибудь понятие о том, что ему было нужно?
   Я покачал головой.
   — Нет, но узнаю, — ответил я, — и сегодня же! — И тотчас вернулся в свою контору.
   Если бы этот непонятный интерес к завещанию моей покойной клиентки проявила другая фирма, мне, быть может, стоило бы труда сделать необходимые открытия. Но на Скиппа и Смолли я имел влияние, так что тут мне сравнительно легко было действовать. Мой собственный клерк (чрезвычайно способный и превосходный человек) был братом мистера Смолли, и по милости этой косвенной связи Скипп и Смолли уже несколько лет подбирали падавшие с моего стола крохи — то есть те дела, которые попадали в мою контору и которые я по разным причинам не хотел вести лично. Мое профессиональное покровительство было в этом отношении довольно важно для фирмы. Я намеревался, если будет нужно, напомнить им об этом покровительстве в настоящем случае.
   Как только я вернулся в контору, я рассказал моему клерку о том, что случилось, и послал его к Скиппу и Смолли со следующим поручением: «Мистер Брефф приказал кланяться и сообщить вам, что он желал бы знать, почему господа Скипп и Смолли нашли необходимым рассматривать завещание леди Вериндер».
   Это заставило мистера Смолли тотчас же прийти в мою контору. Он признался, что действовал по инструкциям, полученным от клиента. А потом прибавил, что он не может сказать более, потому что нарушает данное им слово молчать.
   Мы порядком поспорили насчет этого. Конечно, был прав он, а не я.
   Сказать по правде, я был рассержен, у меня пробудилось подозрение, и я настойчиво стремился узнать больше. Кроме того, я отказался считать это тайной, вверенной мне, и требовал полной свободы действий для себя. Более того, я захотел извлечь неоспоримые выгоды из своего положения.
   — Выбирайте, сэр, — сказал я мистеру Смолли, — между риском лишиться дел или вашего клиента, или моих.
   Согласен, что это совершенно не извинительно, — деспотический нажим и ничего более. Подобно всем другим деспотам, я настоял на своем. Мистер Смолли сделал выбор без малейшей нерешительности. Он покорно улыбнулся и назвал имя своего клиента:
   — Мистер Годфри Эбльуайт.
   Этого было довольно, мне не нужно было знать больше.
   Дойдя до этого пункта в моем рассказе, я должен посвятить читателя этих строк в содержание завещания леди Вериндер.
   Говоря коротко, по этому завещанию Рэчель Вериндер не могла пользоваться ничем, кроме пожизненного дохода. Превосходный здравый смысл ее матери и моя продолжительная опытность освободили ее от всякой ответственности и предохранили от всякой опасности сделаться жертвой алчного и бессовестного человека. Ни она, ни ее муж (если бы она вышла замуж) не могли взять и шести пенсов ни из дохода от земли, ни из капитала. Они могли жить в лондонском и йоркширском доме и иметь хороший доход — вот и все.
   Когда я обдумал то, что узнал, я стал в тупик: что же мне делать? Еще и недели не прошло с того дня, когда я услышал (к моему удивлению и огорчению) о помолвке мисс Вериндер. Я искренно восхищался ею и любил ее, и мне было невыразимо грустно услышать, что она решилась выйти замуж за мистера Годфри Эбльуайта. И вот теперь этот человек, — которого я всегда считал лжецом с хорошо подвешенным языком, — оправдал мое самое худшее о нем мнение и прямо открыл, что он женится с корыстной целью. Что ж такое?
   — можете вы сказать. — Это делается каждый день. Согласен, любезный сэр.
   Но приняли бы вы это с тою же легкостью, если бы дело шло о вашей сестре?
   Первое соображение, которое должно было прийти мне в голову, состояло в следующем: не откажется ли мистер Годфри Эбльуайт от своей невесты после того, что узнал стряпчий по его поручению? Это целиком зависело от его денежных обстоятельств, о которых я ничего не знал. Если дела его были просто очень плохи, ему выгодно было жениться на мисс Рэчель ради одного только ее дохода. Если, с другой стороны, ему было необходимо срочно достать большую сумму к определенному сроку, тогда завещание леди Вериндер достигло своей цели и не допустит ее дочь попасть в руки мошенника.
   В последнем случае мне не было никакой необходимости огорчать мисс Рэчель в первые же дни ее траура по матери, немедленно обнаружив перед ней истину. Но в первом случае промолчать — значило способствовать браку, который сделает ее несчастной на всю жизнь.
   Мои сомнения кончились в той самой лондонской гостинице, где остановились миссис Эбльуайт и мисс Вериндер. Они сообщили мне, что едут в Брайтон на следующий день и что какое-то неожиданное препятствие помешало мистеру Годфри Эбльуайту сопровождать их. Я тотчас предложил занять его место. Когда я лишь думал о Рэчель Вериндер, я еще мог колебаться. Когда я увидел ее, я тотчас решил, — что бы ни вышло из этого, — сказать ей правду. Случай представился, когда мы вместе отправились на прогулку на другой день после моего приезда в Брайтон.
   — Могу я поговорить с вами, — спросил я, — о вашей помолвке?
   — Да, — ответила она равнодушно, — если у вас нет ничего интереснее для разговора.
   — Простите ли вы старому другу и слуге вашей семьи, мисс Рэчель, если я осмелюсь спросить, по любви ли выходите вы замуж?
   — Я выхожу замуж с горя, мистер Брефф, надеясь на тихую пристань, которая сможет примирить меня с жизнью.
   Сильно сказано! И под этими словами, вероятно, таится нечто, намекающее на роман. Но у меня была своя тема для разговора, и я не стал отклоняться (как мы, юристы, выражаемся) от основного русла.
   — Мистер Годфри Эбльуайт вряд ли думает так, как вы, — сказал я. — Он-то, по крайней мере, женится по любви?
   — Он так говорит, и мне кажется, что я должна ему верить. Он не женился бы на мне после того, в чем я ему призналась, если бы не любил меня.
   Задача, которую я сам себе задал, начала казаться мне гораздо труднее, чем я ожидал.
   — Для моих старых ушей, — продолжал я, — очень странно звучит…
   — Что странно звучит? — спросила она.
   — Тон, каким вы говорите о вашем будущем муже, доказывает, что вы не совсем уверены в искренности его чувства. Есть у вас какие-нибудь основания сомневаться в нем?
   Удивительная быстрота соображения помогла ей сразу подметить перемену в моем голосе или в моем обращении при этом вопросе, — перемену, показавшую ей, что я преследую какую-то свою цель в разговоре. Она остановилась, выдернула свою руку из моей руки и пристально посмотрела на меня.
   — Мистер Брефф, — сказала она, — вы хотите что-то сказать о Годфри Эбльуайте. Говорите.
   Я знал ее настолько, что, не колеблясь, рассказал ей все.
   Она опять взяла меня под руку и медленно пошла со мною. Я чувствовал, как рука ее машинально все крепче и крепче сжимает мою руку, и видел, как, слушая меня, сама она становится все бледнее и бледнее. Когда я кончил, она долго хранила молчание. Слегка потупив голову, она шла возле меня, не сознавая моего присутствия, поглощенная своими мыслями. Я не пытался ее отвлекать от них. Мое знание ее натуры подсказывало мне, как в других таких же случаях, что ей надо дать время прийти в себя.
   Мы прошли около мили, прежде чем Рэчель очнулась от задумчивости. Она вдруг взглянула на меня со слабым проблеском прежней счастливой улыбки — улыбки, самой неотразимой из всех, какие я видел на женском лице.
   — Я уже многим обязана вашей доброте, — сказала она, — а теперь чувствую себя гораздо более обязанной вам, чем прежде. Если вы услышите, вернувшись в Лондон, разговоры о моем замужестве, тотчас же опровергайте их от моего имени.
   — Вы решили разойтись с вашим женихом? — спросил я.
   — Можете ли вы сомневаться в этом, — гордо возразила она, — после того, что сказали мне?
   — Милая мисс Рэчель, вы очень молоды и, может быть, встретите больше трудностей при выходе из этого положения, нежели ожидаете. Нет ли у вас кого-нибудь, — я имею в виду даму, — с кем вы могли бы посоветоваться?
   — Нет.
   Я был огорчен, я действительно был огорчен, услышав это. Так молода и так одинока, и так стойко переносила это! Желание помочь ей победило во мне сознание неловкости, которую мог бы почувствовать при подобных обстоятельствах, и я высказал ей мысли, пришедшие мне в голову под влиянием минуты. В моей жизни мне приходилось давать советы бесчисленному множеству клиентов и справляться с чрезвычайно щекотливыми обстоятельствами. Но это был первый случай, когда я должен был советовать молодой девушке, как освободиться от слова, данного жениху. Совет, поданный мною, вкратце был таков: сказать мистеру Годфри Эбльуайту — разумеется, наедине, — что ей стала достоверно известной корыстолюбивая цель его сватовства к ней, что брак их после этого стал просто невозможен, и она предлагает ему на выбор: обеспечить себя ее молчанием, согласившись на разрыв помолвки, или иначе она будет вынуждена разгласить истинную причину разрыва. В случае же, если он вздумает защищаться или опровергать факты, она должна его направить ко мне.
   Мисс Вериндер внимательно выслушала меня. Потом очень мило поблагодарила за совет и ответила, что ей невозможно последовать ему.
   — Могу я спросить, — сказал я, — какое препятствие имеется к этому?
   Она, видимо, колебалась, а потом с своей стороны задала мне вопрос:
   — Что, если бы вас попросили высказать мнение о поведении мистера Годфри Эбльуайта? — сказала она.
   — Да?
   — Как бы вы назвали его?
   — Я назвал бы его поведением низкого обманщика.
   — Мистер Брефф, я верила этому человеку. Я обещала быть женою этого человека. Как могу я сказать ему, что он низок, что он обманул меня, как могу я обесславить его в глазах света после этого? Я уронила себя в собственном своем мнении, думая о нем, как о будущем муже. Сказать ему сейчас то, что вы советуете, значит сознаться перед ним в собственном унижении. Я не могу этого сделать! Стыд не будет иметь никакого значения для него. Но этот стыд будет нестерпим для меня .
   Тут обнаружилась одна из замечательных особенностей ее характера.
   Крайнее отвращение ко всему низменному, уверенность в том, что она всем обязана самой себе, могут поставить ее в фальшивое положение и скомпрометировать во мнении всех друзей. До этого я немного сомневался, приличен ли данный мною совет, но после ее слов я уверился, что это самый лучший совет в ее положении, и без всяких колебаний стал опять уговаривать ее последовать ему. Она только покачала головой и опять повторила свои доводы.
   — Но, дорогая мисс Рэчель, — возразил я, — невозможно объявить ему о разрыве, не приводя для этого никаких резонов!
   — Я скажу, что передумала обо всем и нашла, что для нас обоих лучше расстаться.
   — И ничего, кроме этого?
   — Ничего.
   — Подумали вы, что он может сказать со своей стороны?
   — Он может сказать, что ему угодно.