Страница:
Леонид Ильич сказал, что 393-й батальон морской пехоты под командованием сподвижника Куникова Василия Ботылева захватил Лесную пристань, а рота Райкунова ворвалась в клуб имени Маркова.
Полк Каданчика овладел цементным заводом "Пролетарий".
А на восточной окраине города главная полоса еще не прорвана.
Сумеют ли удержать плацдарм до подхода главных сил?
Внешне он был спокоен, ни одним жестом не выражал своего волнения.
Наконец, главная полоса обороны прорвана. Я сразу же вместе с поэтом Ильёй Сельвинским отправился в батальон Ботылева.
Ботылев оказался москвичом, учился в Рублевской средней школе.
А Райкунов, сын комиссара полка чапаевской дивизии, занимался в драматической студии, хотел быть артистом, но стал храбрым командиром. Его sf"ora решительной атакой захватила клуб.
Вскоре гитлеровцы большими силами перешли в контратаку, моряки отступили. Райкунов узнал, что в клубе остались убитые и раненые. Он сам возглавил атаку и вновь-вышиб из здания противника. И когда начали убирать тела убитых, вдруг раздался голос: "Братишки, я живой". Это был старшина 1-й статьи Пискунов.
Отражая атаку противника, он уничтожил больше десятка гитлеровцев"
16 сентября войска Малой земли соединились с главными силами 18-й армии, и вновь я увидел знакомые лица героев Малой земли. Сколько было радости!
В этот день я вернулся на НП армии и увидел свежий номер "Правды", доставляемой сюда самолетом. На первой полосе - сообщение Совинформбюро о славной победе советских войск. Обнародованы имена героев штурма и освобождения Новороссийска.
Названы командиры соединений и частей, особо отличившихся в боях. А на третьей полосе мой очерк, озаглавленный "Мысхако".
Конечно, я отдавал себе отчет в том, что "Правда" отвела ему три больших столбца, признавая важность темы.
Вот что я писал в том очерке:
"...Есть Малая земля на самом правом фланге советских войск, где-то у Баренцева моря, и только что великолепно завершила свою славную историю другая Малая земля - на самом левом фланге советско-германского фронта около Новороссийска - пространство меньше тридцати квадратных километров".
Вообразите двух крайнефланговых часовых, разделенных расстоянием в несколько тысяч километров. В то время как один еще одет в зимнюю форму, другой уже шагает в летней.Это не мешало им вести оживленную переписку. Пройдет несколько лет, и посетитель будущего музея обороны Черноморья с волнением прочитает письма малоземельцев. Он найдет в них описание трудностей ведения войны в исключительно тяжелых условиях и трогательные заверения в том, что, несмотря на все трудности, обе земли будут стоять до конца, пока не произойдет их слияние с Большой землей.
Со взятием нашими войсками Новороссийска такое слияние произошло, и теперь можно рассказать о героях Мысхако. Гитлеровцы никак не могли понять характер и природу его защитников.
"Заговоренные! - твердили о них фашисты. - Их не берут ни пули, ни снаряды, ни авиабомбы!"
Фашисты на каждого бойца Малой земли истратили по 1250 килограммов смертоносного металла. А всего на Малую землю враг израсходовал одиннадцать эшелонов металла.
Во время самых ожесточенных бомбардировок, когда все вокруг - и воздух, и земля, и горы -"содрогалось от страшного гула, серые клубы дыма застилали все видимое пространство.
Откуда взялась эта земля и как она выглядела? Если вам когдалибо приходилось ехать- по шоссе из Сочи в Новороссийск, вы, очевидно, замечали, как, по мере приближения к городу, небо, земля, море и особенно воздух утрачивают постепенно свою субтропическую прелесть, растительность становится все непригляднее и беднее.
В Кабардинке открывается вид на продолговатую гору с львиной головой, по самый крестец погруженную в море. Она тянется суровым мысом до самого Новороссийска, ограждая порт и город от капризов моря, принимая на себя всю ярость здешних штормов.
Сюда, на этот неприступный с моря мыс, высадился отряд морской пехоты во главе с Героем Советского Союза майором Цезарем Куниковым. Моряки высадились там, где немцы меньше всего этого ожидали, высадились с доставивших их катеров и двинулись добьТвать свое военное счастье. Когда они спустились в балку, начинался мутный и сырой рассвет. Моряки сняли вражеских часовых и, с трудом вытаскивая сапоги из жидкой грязи, взяли направление на домики винсовхоза и городского предместья Станички на берегу Цемесской бухты.
Рабочие винсовхоза, главным образом женщины, и жители Станички радостно встретили своих освободителей. Фашистское командование стало спешно перебрасывать к месту высадки десанта войска, стянуло артиллерию, пробуя вернуть утраченные позиции. Атаки оказались безуспешными, моряки прочно укрепились на мысу. Тогда противник перешел к другой тактике. Пользуясь тем, что в его руках были господствующие над совхозом и Станичкой высоты, он начал беспощадно обстреливать местность, намереваясь артиллерийским огнем уничтожить отважных моряков.
Герои выдержали и это испытание, открыв дорогу новой плеяде русских героев, которые продолжали высаживаться на мыс.
Вскоре тут была создана десантная группа войск. По склонам балок саперы отрыли блиндажи и создали целую систему ходов сообщения. Минеры тщательно заминировали подступы к переднему краю, сделали их непроходимыми на случай контратак противника.
Когда тут стали размещать какое-то подразделение, люди^ в недоумении разводили руками: как здесь воевать?
Кто-то сказал:
- Что же вы хотите? Это вам не Большая земля, это земля Малая. Ясно?
С той поры стали называть вновь отвоеванную землю Малой землей.
Прошла моя первая ночь на Малой земле.
Утром я увидел, как гнездятся десятки блиндажей, вырытых по склону балки, образующих собой как бы улицу. На противоположной стороже была такая же улица. Перпендикулярно балке тянулась дорога от моря к Новороссийску. За дорогой была видна гора, изрытая землянками в четыре яруса. Она напоминала многоэтажный дом. Вдали слева виден кусок моря. Время на Малой земле - определяли по часам и по артиллерийским налетам противника.
На границе нашей балки и разрушенного дома - колодец.
Здесь когда-то брали воду для поливки винограда. Колодец обстреливается немцами. Возле него лопаются мины, рвутся снаряды. Воду тут, как правило, берут ночью.
Командир дивизии полковник Бушев выходит из блиндажа, отправляется с адъютантом на наблюдательный пункт. Начальник штаба Гладков спускается в глубину балки и приступает к работе.
Приходят из частей и подразделений. Время от времени тишину нарушают артиллерийские налеты. Воздух сотрясается от орудийной пальбы.
Пришел высокий красивый офицер с черными волнистыми кудрями. Теперь он кавалер двух орденов, начальник штаба полка - это майор Селецкий.
Я иду с ним в полк. Это уже совсем близко от противника.
В блиндаже командира полка все приспособлено для работы, но очень душно. Мы выходим на полянку. Отсюда видны Цемесская бухта, похожая на широкую реку, цементные заводы, где проходит линия фронта Большой земди.
Полуденное солнце нещадно палит. От него негде укрыться.
Нет тени, фруктовые деревья выбиты снарядами. Зной и дым от разрывов мин и артиллерийских снарядов, бесчисленные воронки да стены, остатки домов - вот все, что тут видит глаз.
На Малой земле нет мирных жителей. Они эвакуированы. Неизвестно, каким чудом в одном подразделении сохранилась коза, в другом - собака, в третьем - курица.
Защитники Малой земли хорошо помнят дни напряженных бомбежек. Немцы пытались одним ударом покончить с ними. Не вышло!
- Никогда не забуду я эти дни, - говорит медицинская сестра Аня Сокол. - Такой вокруг стоял гром. Всю нашу Малую землю трясло как в лихорадке. Все небо было в самолетах. Страшно было, что в небе их так много, а наша земля так мала. Первое время никакой надежды не было, что бомбы минуют наш медсанбат...
А у нас раненые и больные. Были с очень тяжелыми ранениями, требующие срочной операции. Мы старались работать и не думать о том, что нас ожидает. Слышим только, как надрывается какая-то наша пушка. И такой у нее резкий голос, что хоть уши закрывай. Раздается страшный треск от взрыва бомб. Дрожит вся земля. Потом опять тишина. И снова громыхает эта пушка. Наконец мы так привыкли к ней, что после каждой бомбежки напрягали слух, чтобы услышать ее голос.
На Малой земле каждая складка местности имеет свое название. Будущий историк с уважением остановится перед тропинкой с придорожным камнем, на котором кортиком или штыком выгравировано: "Улица рядового Хитрика" или "Проспект имени майора Соллогуба". В будущем музее обороны Черноморья посетители увидят экспонаты героических защитников Мысхако и Станички, сделанные из остатков подбитых фашистских самолетов: алюминиевые портсигары, мундштуки из толстого небьющегося стекла, шелковые платочки, гребешки, шахматы и шашки. Их выделывают тут саперы и артиллеристы, девушки-связистки и солдаты медицинской службы,
Во время самых ожесточенных бомбардировок, когда все вокруг - и воздух, и земля, и горы - содрогается от страшного гула, когда кажется, что закипает невиданный по своим размерам котел и серые клубы дыма застелят все видимое пространство, - в это время люди Малой земли не сидят сложа руки. Спокойствие их духа, между прочим, выражается и в этих маленьких вещицах, запечатлевших гордое презрение к смерти.
Случай, о котором я хочу рассказать, произошел тут совсем недавно. Их было девять. Девять молодых людей в возрасте от девятнадцати до двадцати двух лет: Рязанов, Паразьян, Шелестов, Шароваров, Жуков, Попович, Зверев, Егоров, Лившиц. Их подразделение выдвинулось на высоту в двадцати метрах от противника.
Двадцать метров колючей проволоки, проложенной на каменистой почве, проросшей редким кустарником, отделяли их от немецкого дзота.
Они получили приказ - захватить высоту, откуда просматривалась дорога в город. В распоряжении девяти была одна ночь, чтобы окопаться, - короткая южная прохладная ночь. Ветер, доносивший запах морской волны, освежал их лица. Девять молодых людей успели вырыть себе маленькие индивидуальные окопы.
Перед восходом солнца послышался ружейно-пулеметный треск. Старший сержант Рязанов первый ощутил легкий толчок в грудь. От удара в орден пуля сделала скос и, пройдя через грудную клетку, вышла наружу около подмышки. Вторая вошла в плечо и застряла/в правой ключице.
Рязанов, приподняв голову, увидел фашистов, группами во весь рост стоявших за колючей проволокой против каждого окопа.
В то время как одни метали гранаты и стреляли длинными очередями из автоматов, другие - резали проволочные заграждения, третьи - вслед за ними быстро продвигались в наше расположение.
Рязанов понимал, в какое трудное положение попали его люди, вынужденные обороняться в одиночку, каждый в своем окопе, отделенном от других довольно большим расстоянием. Он представил себе в этот миг каждого своего бойца. Ему и в голову не приходило, что кто-либо из них может дрогнуть, побежать или предать Родину, Его волновало другое? как, будучи разъединенными, не слыша общей команды, станут они сообща решать успех боя?
Занятый насевшими на него врагами, Рязанов уже не успевал следить за тем, что делается в соседних окопах. Он сразил трех из четырех, но этот, четвертый, был от него уже в пяти метрах и стрелял в упор из пистолета. Видно, это был самый смелый из той группы, что бежала на Рязанова. Он много раз бывал в бою, но никогда еще не видел такого торжествующего выражения на лице врага.
Неожиданно фашист сделал странное движение и, запрокинув голову с остановившейся улыбкой, рухнул на колючую проволоку.
Рязанов, полуобернувшись, увидел, что это было дело рук Паразьяна, который, отбиваясь, выручил товарища. Затем он увидел, как падали, цепляясь за колючую проволоку, будто кланялись, прежде чем упасть, другие гитлеровцы.
Это продолжалось всего несколько минут. Превозмогая боль и слабость от потери крови, Рязанов продолжал стрелять и с тайной гордостью следил за тем, как отбивались "раненые пулеметчики, как санитарный инструктор Лившиц, переползая из окопа в окоп, придерживая раненую ногу, перевязывал товарищей, как отступили фашисты и как они потом при помощи веревок стали волочить к себе своих убитых.
Я был на наблюдательном пункте, когда раненый связист Зверев, под огнем противника восстановив связь, донес о том, что происходит на высоте. Я видел этих раненых бойцов на батальонном пункте медицинской помощи. Они не пожелали эвакуироваться на Большую землю.
Раненых поместили в одной из землянок. Испытание их мужества не кончилось. Здесь не редки случаи, когда уже приготовленные к отправ.ке на Большую землю раненые снова подвергаются ранению. Кочующая немецкая пушка пристреляла медсанбат и узкую дорогу к морю, по которой носят раненых. На них охотятся воздушные пираты, разбрасывают на дороге чемоданы с мелкими осколочными бомбами, называемыми здесь "хлопушками", "Хлопушка" не взрывается, упав на землю. Она, как подколодная змея, л.вжит и ждет, пока наступит на нее нога человека.
Я видел Малую землю, она была школой мужества советских воинов. Любовь к Родине, воля к победе, ненависть к врагу, презрение к смерти - вот какими были герои-малоземельцы, вот что помогало им выстоять".
1943-1976
В БОЮ И ТРУДЕ
Ежегодно в сентябре в Новороссийск по зову сердца из всех республик наших приезжают ветераны минувшей войны и жены их, и сыновья, и дочери, и близкие родственники тех, кого уж нет, но имена их светятся на обелисках братских могил.
Хозяева города-героя, гостеприимно приняв и одарив каждого щедростью душевной, знакомят ветеранов с Наказом городского Совета, выпущенным в виде памятки, ставшей таким же важным документом для новороссийца, как трудовая книжка и студенческий билет,
"Гражданин Новороссийска, помни, ты живешь на священной земле. Здесь в годы гражданской войны проходил легендарный "Железный поток", не щадя своей жизни, шли в бой герои священной войны против фашизма. Когда ты проходишь по площади Героев, ступаешь на Малую землю, на каждом памятном месте: поклонись солдату, товарищ!"
Есть в Новороссийске еще одно памятное место - домик на Шоссейной улице, где в двадцать шестом году жил Николай Островский, автор бессмертной книги "Как закалялась сталь".
Приморский город, где Павка Корчагин решал вопрос, как сделать свою жизнь полезной, несмотря на разрушенное здоровье, - это Новороссийск. А берег моря в приморском парке, где он принял твердое решение не покидать строй действующих бойцов, - это и есть то место, где в годы войны так же стойко держались малоземельны, следуя его примеру.
Мне довелось как военному корреспонденту быть на Малой земле летом 1943 года, видеть Леонида Ильича Брежнева там, где ему в его должности быть не полагалось. Нельзя в ходе боевой операции рисковать жизнью тех, дто несет главную ответственность за ход боевых действий. Но еще Лев Толстой, как мы знаем, утверждал, что одно из главных слагаемых военного успеха - дух войск. И Леонид Ильич, постоянно появляясь в самой горячей точке боевых действий армии, доказал это. Недаром воины-малоземельцы называли его душой легендарного десанта.
Вспоминается августовский день на "причале" (ставлю это слово в кавычки, потому что только условно можно так назвать крохотную полоску берега, к которому вплотную не могли причалить ни баржа, ни сейнер, ни катер). Противник буквально поливал этот кусочек .суши прицельным навесным огнем тяжелых минометов.
Мины лопались и рвались одна за другой, разбрасывая вокруг с саднящим воем брызги осколков. А Леонид Ильич спокойно разговаривал с "портовиками", выслушивал их просьбы, думая о том, как им помочь, что надо для них сделать. Запомнилось не только его бесстрашие, которое как бы отходило на второй план в сравнении с заботой о деле, о людях, какую он проявлял в этом разговоре. Всем своим поведением Леонид Ильич выражал тогда, в той малоподходящей для беседы обстановке, спокойную, доброжелательную готовность выслушать и помочь.
...Вдали виднелся небольшой катер. Мы по камням в воде добрались до него. Едва катер отчалил, как от разрывов мин и снарядов стали вздыматься каскады вспененной воды. Леонид Ильич все тем же ровным, тихим голосом проникновенно заговорил со мной о Малой земле, называя ее ласково "наша маленькая земля", и в тоне его голоса чувствовались гордость ею, слитность с нею, сочувствие ее горестям и радостям, восхищение мужеством десантников и то, что не высказать словами, - таящаяся в глубине души великая любовь к ним.
На протяжении всей своей сознательной жизни Леонид Ильич Брежнев в любом месте, в любом звании, в любой должности творил и продолжает творить добро, потому что это и есть главная черта его многогранного духовного облика.
Как и когда зародилась в нем эта потребность служения человечеству? Она не возникла сама собой в Генеральном секретаре нашей партии, чей ум и нравственные силы в наши дни заслужили благодарное признание на всем земном шаре.
"Вспоминать о трудном пути к победе в минувшей войне - это значит вспоминать и о том, как создавалась основа сегодняшних достижений нашей Родины и братских стран социализма, их успехов в борьбе за лучшее будущее всего человечества.
Обращение к истории Великой Отечественной войны будет учить все новые и новые поколения советских людей быть достойными своих отцов, упорно шагать дорогой коммунистического созидания, которую наш народ отстоял тогда поистине безмерной ценой".
Я позволил себе привести эти слова Леонида Ильича Брежнева из недавнего его письма участникам сборника фронтовых воспоминаний "На левом фланге". Слова эти приобретают особое значение как яркий штрих к портрету товарища Брежнева и как блестяще сформулированная мысль для всех, кто прошел трудными дорогами войны.
В первые два года минувшей войны я находился там, где товарищ Брежнев вел огромную партийную работу в войсках. Где он постоянно был занят и озабочен тем, что, повторяю, Лев Толстой а "Войне и мире" признавал главным условием победы, - духом войск. Не скажу, что часто встречался с ним или общался по работе, как это довелось многим его сослуживцам, но и те встречи, какие запечатлелись в памяти, оказались весьма емкими для понимания глазного в Леониде Ильиче как в политическом деятеле, фронтовике и человеке, потому что эти встречи происходили не в дни затишья, а в самые напряженные моменты боя или хода боевой операции.
Уже тогда, осмысливая образ начпоарма, я приходил к выводу, что это и есть тот образ политработника ленинского склада, каким он только и должен быть в новых обстоятельствах сороковых годов советской эпохи.
Мне довелось лично близко знать Фурманова в 1922 году, когда он был парторгом, а я комсоргом литературного отделения Московского университета. Нас объединяло единство цели, хотя мы были люди разного возраста и у нас не было общности воспоминаний, присущих каждому поколению, наполняющих единство цели живыми жизненными подробностями. Фурманова я запомнил навсегда.
Ярким представителем той же замечательной когорты большевиков, красных комиссаров стал для народных масс в армейских шинелях бригадный комиссар Брежнев.
Духовный облик Леонида Ильича формировался в комсомоле двадцатых годов. Он получил свой комсомольский билет при жизни Ленина, когда Владимир Ильич был тяжело болен и каждый получавший этот билет был движим тогда одним желанием: "Надо помочь Ленину!" Служение ленинским идеям снискало Л. И. Брежневу признательность всех честных тружеников земного шара.
Чтобы заслужить такое признание, надо быть не только верным учению Ленина, но и всем своим душевным обликом быть ленинцем, творить жизнь по-ленински, любить людей по-ленински, хорошо знать духовные источники формирования советского характера.
Бригадный комиссар Брежнев не случайно, думается, в конце 1941 года в беседе с корреспондентами "Комсомольской правды"
на Южном фронте сказал: "Постарайтесь выразительней раскрыть духовные источники фронтовых корчагинцев".
Эти слова недавно опубликованы. Не ошибусь, если скажу, что они имеют прямое отношение и к литераторам, пишущим о минувшей войне. Еще тогда, в сорок первом, Леонид Ильич советовал корреспондентам не ограничиваться показом лишь батальных эпизодов, а выразительней раскрыть духовные источники тех, кто совершал подвиги.
Мне эти слова Леонида Ильича особенно дороги. В свое время так поступал, создавая "Как закалялась сталь", Николай Островский, вместе с которым мне довелось готовить к печати первую публикацию романа. Дороги как еще один яркий штрих к портрету Генерального секретаря нашей партии.
С давних пор народная молва о людях судит не только по уму и таланту. Умных и талантливых она делит на уважаемых и любимых. Немногие одарены ею тем и другим.
Вспоминаю одну из встреч ветеранов 18-й армии в Центральном Доме Советской Армии. Страна праздновала 25-летие Победы. Леонида Ильича не ждали. И вдруг он появился в вестибюле.
Все хлынули туда, обступили его, спрашивали: "Помните меня?"
Он отвечал: "Ну как жеЬ/ И называл фамилию сослуживца. Женщин-фронтовичек ласково, по имени. И сам задавал вопросы,
"А где лектор Щербак?" Пожилой человек в очках неторопливо (здоровье пошаливало) подошел. Расцеловались. А Леонид Ильич опять спрашивает, справляется. И снова др/жеские объятия...
Вышли на воздух. Сфотографировались. Перешли в банкетный зал. Взял слово Сергей Борзенко и в кратком выступлении выразил общее чувство участников встречи, чистосердечно сказав:
- Леонид Ильич, мы вас любим!
А Леонид Ильи" так начал свое выступление:
- Я хочу начать с того, что обычно мне приходится выступать с официальными докладами по поручению Политбюро. Приходится пользоваться соответствующими материалами, учитывая обстановку. Сегодня здесь я выступаю от себя, без подготовки, по настроению. Сказал членам Политбюро, что иду на встречу с однополчанами, а с такой встречи рано не возвращаются.
Запомнились его воспоминания. Так делятся ими наедине друзья, как говорится, изливая душу. Рассказал о девушке- комсорге батальона морской пехоты Марии Педенко.
- Было так, - вспоминал Леонид Ильич, - докладывает мне зам. по комсомолу: надо утвердить вместо погибших новых политработников. Утвердили. Едем в машине. Вдруг на дороге две девушки в морской форме. Одна из них оказалась утвержденным комсоргбм морской пехоты. Я говорю: не трудно ей будет в морской пехоте? Мне отвечают: да она уже давно у них1
Леонид Ильич добавил, что эта девушка вскоре была ранена и находилась в резерве политотдела. Потом снова ушла на фронт.
После войны обратилась с просьбой помочь поступить в Киевский университет.
- Я был тогда секретарем Запорожского обкома. Помог.
В Киеве она умерла. Помогал матери.
Вспомнил, как работал на Урале в областном земельном .управлении, как учился в институте. В годы его юности убили в Лозанне нашего полпреда Воровского. Один студент стихи написал. Леонид Ильич запомнил стихотворение и прочитал нам с большим волнением.
С сыновней нежностью говорил о матери. И то, что с ней делился в зрелом возрасте самым сокровенным, ассоциировалось с образами матери в произведениях Горького и Николая Островского.
И опять о девушке из морской пехоты, о женщинах на фронте.
Та комсомолка осталась в памяти как воплощение мужества фронтовичек...
Вот еще строки из уже упоминавшегося письма Л. И. Брежнева.
"Очень хорошо, когда непосредственные участники этого поистине переломного периода жизни не только нашей страны, но и всего человечества берутся за перо, чтобы восстановить картину минувшего. Один человек, быть может, ярче помнит что-то одно - конкретный бой, операцию, самоотверженный поступок на фронте или в тылу. Но в коллективной памяти ветеранов запечатлен, можно сказать, сам ход истории во всей его полноте. Вот почему я считаю, что эта память - огромное нравственное, политическое, патриотическое достояние нашей страны, нашей партии... Еще раз сердечно благодарю за возможность как бы заново вернуться к далеким дням, когда ковалась великая Победа".
Как четко сформулирована мысль, занимавшая Леонида Ильича на той встрече!
Уже тогда, помнится, он говорил: пока свежи в памяти события, надо их запечатлеть в слове, на экране.
А заключил свое выступление так:
- То, что здесь обо мне говорили как о партийном руководителе, начальнике политотдела, - отношу к партийному руководству. Выполнял задания командования в духе указаний ЦК партии.
Но не скрою, что в какой-то мере мне приятно слышать вашу оценку моих качеств. Горжусь такой оценкой!
Вторая встреча в ЦДСА была краткой. Леонид Ильич приехал прямо с заседания Политбюро, чтобы провести час-полтора с однополчанами.
Мы увидели его озабоченным, сосредоточенным. Мысленно он еще был там, на заседании, где шло обсуждение важных народнохозяйственных проблем.
...В мае семьдесят пятого страна праздновала тридцатилетие Победы. Совет ветеранов 18-й армии решил провести встречу особенно празднично. Пригласили известных артистов, певцов, композиторов. Но Леонид Ильич приехать не смог. Прислал письмо. Не ждали его и в нынешнем, семьдесят шестом, а он позвонил руководителям совета ветеранов 18-й армии А, Н. Копенкину и С. С. Пахомову, сказал, что будет с нами с начала и до конца.
Полк Каданчика овладел цементным заводом "Пролетарий".
А на восточной окраине города главная полоса еще не прорвана.
Сумеют ли удержать плацдарм до подхода главных сил?
Внешне он был спокоен, ни одним жестом не выражал своего волнения.
Наконец, главная полоса обороны прорвана. Я сразу же вместе с поэтом Ильёй Сельвинским отправился в батальон Ботылева.
Ботылев оказался москвичом, учился в Рублевской средней школе.
А Райкунов, сын комиссара полка чапаевской дивизии, занимался в драматической студии, хотел быть артистом, но стал храбрым командиром. Его sf"ora решительной атакой захватила клуб.
Вскоре гитлеровцы большими силами перешли в контратаку, моряки отступили. Райкунов узнал, что в клубе остались убитые и раненые. Он сам возглавил атаку и вновь-вышиб из здания противника. И когда начали убирать тела убитых, вдруг раздался голос: "Братишки, я живой". Это был старшина 1-й статьи Пискунов.
Отражая атаку противника, он уничтожил больше десятка гитлеровцев"
16 сентября войска Малой земли соединились с главными силами 18-й армии, и вновь я увидел знакомые лица героев Малой земли. Сколько было радости!
В этот день я вернулся на НП армии и увидел свежий номер "Правды", доставляемой сюда самолетом. На первой полосе - сообщение Совинформбюро о славной победе советских войск. Обнародованы имена героев штурма и освобождения Новороссийска.
Названы командиры соединений и частей, особо отличившихся в боях. А на третьей полосе мой очерк, озаглавленный "Мысхако".
Конечно, я отдавал себе отчет в том, что "Правда" отвела ему три больших столбца, признавая важность темы.
Вот что я писал в том очерке:
"...Есть Малая земля на самом правом фланге советских войск, где-то у Баренцева моря, и только что великолепно завершила свою славную историю другая Малая земля - на самом левом фланге советско-германского фронта около Новороссийска - пространство меньше тридцати квадратных километров".
Вообразите двух крайнефланговых часовых, разделенных расстоянием в несколько тысяч километров. В то время как один еще одет в зимнюю форму, другой уже шагает в летней.Это не мешало им вести оживленную переписку. Пройдет несколько лет, и посетитель будущего музея обороны Черноморья с волнением прочитает письма малоземельцев. Он найдет в них описание трудностей ведения войны в исключительно тяжелых условиях и трогательные заверения в том, что, несмотря на все трудности, обе земли будут стоять до конца, пока не произойдет их слияние с Большой землей.
Со взятием нашими войсками Новороссийска такое слияние произошло, и теперь можно рассказать о героях Мысхако. Гитлеровцы никак не могли понять характер и природу его защитников.
"Заговоренные! - твердили о них фашисты. - Их не берут ни пули, ни снаряды, ни авиабомбы!"
Фашисты на каждого бойца Малой земли истратили по 1250 килограммов смертоносного металла. А всего на Малую землю враг израсходовал одиннадцать эшелонов металла.
Во время самых ожесточенных бомбардировок, когда все вокруг - и воздух, и земля, и горы -"содрогалось от страшного гула, серые клубы дыма застилали все видимое пространство.
Откуда взялась эта земля и как она выглядела? Если вам когдалибо приходилось ехать- по шоссе из Сочи в Новороссийск, вы, очевидно, замечали, как, по мере приближения к городу, небо, земля, море и особенно воздух утрачивают постепенно свою субтропическую прелесть, растительность становится все непригляднее и беднее.
В Кабардинке открывается вид на продолговатую гору с львиной головой, по самый крестец погруженную в море. Она тянется суровым мысом до самого Новороссийска, ограждая порт и город от капризов моря, принимая на себя всю ярость здешних штормов.
Сюда, на этот неприступный с моря мыс, высадился отряд морской пехоты во главе с Героем Советского Союза майором Цезарем Куниковым. Моряки высадились там, где немцы меньше всего этого ожидали, высадились с доставивших их катеров и двинулись добьТвать свое военное счастье. Когда они спустились в балку, начинался мутный и сырой рассвет. Моряки сняли вражеских часовых и, с трудом вытаскивая сапоги из жидкой грязи, взяли направление на домики винсовхоза и городского предместья Станички на берегу Цемесской бухты.
Рабочие винсовхоза, главным образом женщины, и жители Станички радостно встретили своих освободителей. Фашистское командование стало спешно перебрасывать к месту высадки десанта войска, стянуло артиллерию, пробуя вернуть утраченные позиции. Атаки оказались безуспешными, моряки прочно укрепились на мысу. Тогда противник перешел к другой тактике. Пользуясь тем, что в его руках были господствующие над совхозом и Станичкой высоты, он начал беспощадно обстреливать местность, намереваясь артиллерийским огнем уничтожить отважных моряков.
Герои выдержали и это испытание, открыв дорогу новой плеяде русских героев, которые продолжали высаживаться на мыс.
Вскоре тут была создана десантная группа войск. По склонам балок саперы отрыли блиндажи и создали целую систему ходов сообщения. Минеры тщательно заминировали подступы к переднему краю, сделали их непроходимыми на случай контратак противника.
Когда тут стали размещать какое-то подразделение, люди^ в недоумении разводили руками: как здесь воевать?
Кто-то сказал:
- Что же вы хотите? Это вам не Большая земля, это земля Малая. Ясно?
С той поры стали называть вновь отвоеванную землю Малой землей.
Прошла моя первая ночь на Малой земле.
Утром я увидел, как гнездятся десятки блиндажей, вырытых по склону балки, образующих собой как бы улицу. На противоположной стороже была такая же улица. Перпендикулярно балке тянулась дорога от моря к Новороссийску. За дорогой была видна гора, изрытая землянками в четыре яруса. Она напоминала многоэтажный дом. Вдали слева виден кусок моря. Время на Малой земле - определяли по часам и по артиллерийским налетам противника.
На границе нашей балки и разрушенного дома - колодец.
Здесь когда-то брали воду для поливки винограда. Колодец обстреливается немцами. Возле него лопаются мины, рвутся снаряды. Воду тут, как правило, берут ночью.
Командир дивизии полковник Бушев выходит из блиндажа, отправляется с адъютантом на наблюдательный пункт. Начальник штаба Гладков спускается в глубину балки и приступает к работе.
Приходят из частей и подразделений. Время от времени тишину нарушают артиллерийские налеты. Воздух сотрясается от орудийной пальбы.
Пришел высокий красивый офицер с черными волнистыми кудрями. Теперь он кавалер двух орденов, начальник штаба полка - это майор Селецкий.
Я иду с ним в полк. Это уже совсем близко от противника.
В блиндаже командира полка все приспособлено для работы, но очень душно. Мы выходим на полянку. Отсюда видны Цемесская бухта, похожая на широкую реку, цементные заводы, где проходит линия фронта Большой земди.
Полуденное солнце нещадно палит. От него негде укрыться.
Нет тени, фруктовые деревья выбиты снарядами. Зной и дым от разрывов мин и артиллерийских снарядов, бесчисленные воронки да стены, остатки домов - вот все, что тут видит глаз.
На Малой земле нет мирных жителей. Они эвакуированы. Неизвестно, каким чудом в одном подразделении сохранилась коза, в другом - собака, в третьем - курица.
Защитники Малой земли хорошо помнят дни напряженных бомбежек. Немцы пытались одним ударом покончить с ними. Не вышло!
- Никогда не забуду я эти дни, - говорит медицинская сестра Аня Сокол. - Такой вокруг стоял гром. Всю нашу Малую землю трясло как в лихорадке. Все небо было в самолетах. Страшно было, что в небе их так много, а наша земля так мала. Первое время никакой надежды не было, что бомбы минуют наш медсанбат...
А у нас раненые и больные. Были с очень тяжелыми ранениями, требующие срочной операции. Мы старались работать и не думать о том, что нас ожидает. Слышим только, как надрывается какая-то наша пушка. И такой у нее резкий голос, что хоть уши закрывай. Раздается страшный треск от взрыва бомб. Дрожит вся земля. Потом опять тишина. И снова громыхает эта пушка. Наконец мы так привыкли к ней, что после каждой бомбежки напрягали слух, чтобы услышать ее голос.
На Малой земле каждая складка местности имеет свое название. Будущий историк с уважением остановится перед тропинкой с придорожным камнем, на котором кортиком или штыком выгравировано: "Улица рядового Хитрика" или "Проспект имени майора Соллогуба". В будущем музее обороны Черноморья посетители увидят экспонаты героических защитников Мысхако и Станички, сделанные из остатков подбитых фашистских самолетов: алюминиевые портсигары, мундштуки из толстого небьющегося стекла, шелковые платочки, гребешки, шахматы и шашки. Их выделывают тут саперы и артиллеристы, девушки-связистки и солдаты медицинской службы,
Во время самых ожесточенных бомбардировок, когда все вокруг - и воздух, и земля, и горы - содрогается от страшного гула, когда кажется, что закипает невиданный по своим размерам котел и серые клубы дыма застелят все видимое пространство, - в это время люди Малой земли не сидят сложа руки. Спокойствие их духа, между прочим, выражается и в этих маленьких вещицах, запечатлевших гордое презрение к смерти.
Случай, о котором я хочу рассказать, произошел тут совсем недавно. Их было девять. Девять молодых людей в возрасте от девятнадцати до двадцати двух лет: Рязанов, Паразьян, Шелестов, Шароваров, Жуков, Попович, Зверев, Егоров, Лившиц. Их подразделение выдвинулось на высоту в двадцати метрах от противника.
Двадцать метров колючей проволоки, проложенной на каменистой почве, проросшей редким кустарником, отделяли их от немецкого дзота.
Они получили приказ - захватить высоту, откуда просматривалась дорога в город. В распоряжении девяти была одна ночь, чтобы окопаться, - короткая южная прохладная ночь. Ветер, доносивший запах морской волны, освежал их лица. Девять молодых людей успели вырыть себе маленькие индивидуальные окопы.
Перед восходом солнца послышался ружейно-пулеметный треск. Старший сержант Рязанов первый ощутил легкий толчок в грудь. От удара в орден пуля сделала скос и, пройдя через грудную клетку, вышла наружу около подмышки. Вторая вошла в плечо и застряла/в правой ключице.
Рязанов, приподняв голову, увидел фашистов, группами во весь рост стоявших за колючей проволокой против каждого окопа.
В то время как одни метали гранаты и стреляли длинными очередями из автоматов, другие - резали проволочные заграждения, третьи - вслед за ними быстро продвигались в наше расположение.
Рязанов понимал, в какое трудное положение попали его люди, вынужденные обороняться в одиночку, каждый в своем окопе, отделенном от других довольно большим расстоянием. Он представил себе в этот миг каждого своего бойца. Ему и в голову не приходило, что кто-либо из них может дрогнуть, побежать или предать Родину, Его волновало другое? как, будучи разъединенными, не слыша общей команды, станут они сообща решать успех боя?
Занятый насевшими на него врагами, Рязанов уже не успевал следить за тем, что делается в соседних окопах. Он сразил трех из четырех, но этот, четвертый, был от него уже в пяти метрах и стрелял в упор из пистолета. Видно, это был самый смелый из той группы, что бежала на Рязанова. Он много раз бывал в бою, но никогда еще не видел такого торжествующего выражения на лице врага.
Неожиданно фашист сделал странное движение и, запрокинув голову с остановившейся улыбкой, рухнул на колючую проволоку.
Рязанов, полуобернувшись, увидел, что это было дело рук Паразьяна, который, отбиваясь, выручил товарища. Затем он увидел, как падали, цепляясь за колючую проволоку, будто кланялись, прежде чем упасть, другие гитлеровцы.
Это продолжалось всего несколько минут. Превозмогая боль и слабость от потери крови, Рязанов продолжал стрелять и с тайной гордостью следил за тем, как отбивались "раненые пулеметчики, как санитарный инструктор Лившиц, переползая из окопа в окоп, придерживая раненую ногу, перевязывал товарищей, как отступили фашисты и как они потом при помощи веревок стали волочить к себе своих убитых.
Я был на наблюдательном пункте, когда раненый связист Зверев, под огнем противника восстановив связь, донес о том, что происходит на высоте. Я видел этих раненых бойцов на батальонном пункте медицинской помощи. Они не пожелали эвакуироваться на Большую землю.
Раненых поместили в одной из землянок. Испытание их мужества не кончилось. Здесь не редки случаи, когда уже приготовленные к отправ.ке на Большую землю раненые снова подвергаются ранению. Кочующая немецкая пушка пристреляла медсанбат и узкую дорогу к морю, по которой носят раненых. На них охотятся воздушные пираты, разбрасывают на дороге чемоданы с мелкими осколочными бомбами, называемыми здесь "хлопушками", "Хлопушка" не взрывается, упав на землю. Она, как подколодная змея, л.вжит и ждет, пока наступит на нее нога человека.
Я видел Малую землю, она была школой мужества советских воинов. Любовь к Родине, воля к победе, ненависть к врагу, презрение к смерти - вот какими были герои-малоземельцы, вот что помогало им выстоять".
1943-1976
В БОЮ И ТРУДЕ
Ежегодно в сентябре в Новороссийск по зову сердца из всех республик наших приезжают ветераны минувшей войны и жены их, и сыновья, и дочери, и близкие родственники тех, кого уж нет, но имена их светятся на обелисках братских могил.
Хозяева города-героя, гостеприимно приняв и одарив каждого щедростью душевной, знакомят ветеранов с Наказом городского Совета, выпущенным в виде памятки, ставшей таким же важным документом для новороссийца, как трудовая книжка и студенческий билет,
"Гражданин Новороссийска, помни, ты живешь на священной земле. Здесь в годы гражданской войны проходил легендарный "Железный поток", не щадя своей жизни, шли в бой герои священной войны против фашизма. Когда ты проходишь по площади Героев, ступаешь на Малую землю, на каждом памятном месте: поклонись солдату, товарищ!"
Есть в Новороссийске еще одно памятное место - домик на Шоссейной улице, где в двадцать шестом году жил Николай Островский, автор бессмертной книги "Как закалялась сталь".
Приморский город, где Павка Корчагин решал вопрос, как сделать свою жизнь полезной, несмотря на разрушенное здоровье, - это Новороссийск. А берег моря в приморском парке, где он принял твердое решение не покидать строй действующих бойцов, - это и есть то место, где в годы войны так же стойко держались малоземельны, следуя его примеру.
Мне довелось как военному корреспонденту быть на Малой земле летом 1943 года, видеть Леонида Ильича Брежнева там, где ему в его должности быть не полагалось. Нельзя в ходе боевой операции рисковать жизнью тех, дто несет главную ответственность за ход боевых действий. Но еще Лев Толстой, как мы знаем, утверждал, что одно из главных слагаемых военного успеха - дух войск. И Леонид Ильич, постоянно появляясь в самой горячей точке боевых действий армии, доказал это. Недаром воины-малоземельцы называли его душой легендарного десанта.
Вспоминается августовский день на "причале" (ставлю это слово в кавычки, потому что только условно можно так назвать крохотную полоску берега, к которому вплотную не могли причалить ни баржа, ни сейнер, ни катер). Противник буквально поливал этот кусочек .суши прицельным навесным огнем тяжелых минометов.
Мины лопались и рвались одна за другой, разбрасывая вокруг с саднящим воем брызги осколков. А Леонид Ильич спокойно разговаривал с "портовиками", выслушивал их просьбы, думая о том, как им помочь, что надо для них сделать. Запомнилось не только его бесстрашие, которое как бы отходило на второй план в сравнении с заботой о деле, о людях, какую он проявлял в этом разговоре. Всем своим поведением Леонид Ильич выражал тогда, в той малоподходящей для беседы обстановке, спокойную, доброжелательную готовность выслушать и помочь.
...Вдали виднелся небольшой катер. Мы по камням в воде добрались до него. Едва катер отчалил, как от разрывов мин и снарядов стали вздыматься каскады вспененной воды. Леонид Ильич все тем же ровным, тихим голосом проникновенно заговорил со мной о Малой земле, называя ее ласково "наша маленькая земля", и в тоне его голоса чувствовались гордость ею, слитность с нею, сочувствие ее горестям и радостям, восхищение мужеством десантников и то, что не высказать словами, - таящаяся в глубине души великая любовь к ним.
На протяжении всей своей сознательной жизни Леонид Ильич Брежнев в любом месте, в любом звании, в любой должности творил и продолжает творить добро, потому что это и есть главная черта его многогранного духовного облика.
Как и когда зародилась в нем эта потребность служения человечеству? Она не возникла сама собой в Генеральном секретаре нашей партии, чей ум и нравственные силы в наши дни заслужили благодарное признание на всем земном шаре.
"Вспоминать о трудном пути к победе в минувшей войне - это значит вспоминать и о том, как создавалась основа сегодняшних достижений нашей Родины и братских стран социализма, их успехов в борьбе за лучшее будущее всего человечества.
Обращение к истории Великой Отечественной войны будет учить все новые и новые поколения советских людей быть достойными своих отцов, упорно шагать дорогой коммунистического созидания, которую наш народ отстоял тогда поистине безмерной ценой".
Я позволил себе привести эти слова Леонида Ильича Брежнева из недавнего его письма участникам сборника фронтовых воспоминаний "На левом фланге". Слова эти приобретают особое значение как яркий штрих к портрету товарища Брежнева и как блестяще сформулированная мысль для всех, кто прошел трудными дорогами войны.
В первые два года минувшей войны я находился там, где товарищ Брежнев вел огромную партийную работу в войсках. Где он постоянно был занят и озабочен тем, что, повторяю, Лев Толстой а "Войне и мире" признавал главным условием победы, - духом войск. Не скажу, что часто встречался с ним или общался по работе, как это довелось многим его сослуживцам, но и те встречи, какие запечатлелись в памяти, оказались весьма емкими для понимания глазного в Леониде Ильиче как в политическом деятеле, фронтовике и человеке, потому что эти встречи происходили не в дни затишья, а в самые напряженные моменты боя или хода боевой операции.
Уже тогда, осмысливая образ начпоарма, я приходил к выводу, что это и есть тот образ политработника ленинского склада, каким он только и должен быть в новых обстоятельствах сороковых годов советской эпохи.
Мне довелось лично близко знать Фурманова в 1922 году, когда он был парторгом, а я комсоргом литературного отделения Московского университета. Нас объединяло единство цели, хотя мы были люди разного возраста и у нас не было общности воспоминаний, присущих каждому поколению, наполняющих единство цели живыми жизненными подробностями. Фурманова я запомнил навсегда.
Ярким представителем той же замечательной когорты большевиков, красных комиссаров стал для народных масс в армейских шинелях бригадный комиссар Брежнев.
Духовный облик Леонида Ильича формировался в комсомоле двадцатых годов. Он получил свой комсомольский билет при жизни Ленина, когда Владимир Ильич был тяжело болен и каждый получавший этот билет был движим тогда одним желанием: "Надо помочь Ленину!" Служение ленинским идеям снискало Л. И. Брежневу признательность всех честных тружеников земного шара.
Чтобы заслужить такое признание, надо быть не только верным учению Ленина, но и всем своим душевным обликом быть ленинцем, творить жизнь по-ленински, любить людей по-ленински, хорошо знать духовные источники формирования советского характера.
Бригадный комиссар Брежнев не случайно, думается, в конце 1941 года в беседе с корреспондентами "Комсомольской правды"
на Южном фронте сказал: "Постарайтесь выразительней раскрыть духовные источники фронтовых корчагинцев".
Эти слова недавно опубликованы. Не ошибусь, если скажу, что они имеют прямое отношение и к литераторам, пишущим о минувшей войне. Еще тогда, в сорок первом, Леонид Ильич советовал корреспондентам не ограничиваться показом лишь батальных эпизодов, а выразительней раскрыть духовные источники тех, кто совершал подвиги.
Мне эти слова Леонида Ильича особенно дороги. В свое время так поступал, создавая "Как закалялась сталь", Николай Островский, вместе с которым мне довелось готовить к печати первую публикацию романа. Дороги как еще один яркий штрих к портрету Генерального секретаря нашей партии.
С давних пор народная молва о людях судит не только по уму и таланту. Умных и талантливых она делит на уважаемых и любимых. Немногие одарены ею тем и другим.
Вспоминаю одну из встреч ветеранов 18-й армии в Центральном Доме Советской Армии. Страна праздновала 25-летие Победы. Леонида Ильича не ждали. И вдруг он появился в вестибюле.
Все хлынули туда, обступили его, спрашивали: "Помните меня?"
Он отвечал: "Ну как жеЬ/ И называл фамилию сослуживца. Женщин-фронтовичек ласково, по имени. И сам задавал вопросы,
"А где лектор Щербак?" Пожилой человек в очках неторопливо (здоровье пошаливало) подошел. Расцеловались. А Леонид Ильич опять спрашивает, справляется. И снова др/жеские объятия...
Вышли на воздух. Сфотографировались. Перешли в банкетный зал. Взял слово Сергей Борзенко и в кратком выступлении выразил общее чувство участников встречи, чистосердечно сказав:
- Леонид Ильич, мы вас любим!
А Леонид Ильи" так начал свое выступление:
- Я хочу начать с того, что обычно мне приходится выступать с официальными докладами по поручению Политбюро. Приходится пользоваться соответствующими материалами, учитывая обстановку. Сегодня здесь я выступаю от себя, без подготовки, по настроению. Сказал членам Политбюро, что иду на встречу с однополчанами, а с такой встречи рано не возвращаются.
Запомнились его воспоминания. Так делятся ими наедине друзья, как говорится, изливая душу. Рассказал о девушке- комсорге батальона морской пехоты Марии Педенко.
- Было так, - вспоминал Леонид Ильич, - докладывает мне зам. по комсомолу: надо утвердить вместо погибших новых политработников. Утвердили. Едем в машине. Вдруг на дороге две девушки в морской форме. Одна из них оказалась утвержденным комсоргбм морской пехоты. Я говорю: не трудно ей будет в морской пехоте? Мне отвечают: да она уже давно у них1
Леонид Ильич добавил, что эта девушка вскоре была ранена и находилась в резерве политотдела. Потом снова ушла на фронт.
После войны обратилась с просьбой помочь поступить в Киевский университет.
- Я был тогда секретарем Запорожского обкома. Помог.
В Киеве она умерла. Помогал матери.
Вспомнил, как работал на Урале в областном земельном .управлении, как учился в институте. В годы его юности убили в Лозанне нашего полпреда Воровского. Один студент стихи написал. Леонид Ильич запомнил стихотворение и прочитал нам с большим волнением.
С сыновней нежностью говорил о матери. И то, что с ней делился в зрелом возрасте самым сокровенным, ассоциировалось с образами матери в произведениях Горького и Николая Островского.
И опять о девушке из морской пехоты, о женщинах на фронте.
Та комсомолка осталась в памяти как воплощение мужества фронтовичек...
Вот еще строки из уже упоминавшегося письма Л. И. Брежнева.
"Очень хорошо, когда непосредственные участники этого поистине переломного периода жизни не только нашей страны, но и всего человечества берутся за перо, чтобы восстановить картину минувшего. Один человек, быть может, ярче помнит что-то одно - конкретный бой, операцию, самоотверженный поступок на фронте или в тылу. Но в коллективной памяти ветеранов запечатлен, можно сказать, сам ход истории во всей его полноте. Вот почему я считаю, что эта память - огромное нравственное, политическое, патриотическое достояние нашей страны, нашей партии... Еще раз сердечно благодарю за возможность как бы заново вернуться к далеким дням, когда ковалась великая Победа".
Как четко сформулирована мысль, занимавшая Леонида Ильича на той встрече!
Уже тогда, помнится, он говорил: пока свежи в памяти события, надо их запечатлеть в слове, на экране.
А заключил свое выступление так:
- То, что здесь обо мне говорили как о партийном руководителе, начальнике политотдела, - отношу к партийному руководству. Выполнял задания командования в духе указаний ЦК партии.
Но не скрою, что в какой-то мере мне приятно слышать вашу оценку моих качеств. Горжусь такой оценкой!
Вторая встреча в ЦДСА была краткой. Леонид Ильич приехал прямо с заседания Политбюро, чтобы провести час-полтора с однополчанами.
Мы увидели его озабоченным, сосредоточенным. Мысленно он еще был там, на заседании, где шло обсуждение важных народнохозяйственных проблем.
...В мае семьдесят пятого страна праздновала тридцатилетие Победы. Совет ветеранов 18-й армии решил провести встречу особенно празднично. Пригласили известных артистов, певцов, композиторов. Но Леонид Ильич приехать не смог. Прислал письмо. Не ждали его и в нынешнем, семьдесят шестом, а он позвонил руководителям совета ветеранов 18-й армии А, Н. Копенкину и С. С. Пахомову, сказал, что будет с нами с начала и до конца.