Колосов Марк. Люди и подвиги (Рассказы)

   - За сотню уже уложил. И капельки ложатся хорошо! Пятую отбил! вытирая пот с лица и шеи, добавляет он. - Кажется на этом кончится!
   Но спустя некоторое время Лазарев отбивает шестую, седьмую и восьмую контратаки противника. И наконец мы видим критический момент этого поединка. "Тигры" подошли вплотную к домику, в котором закрепились вместе, чтобы не терять связь с Лазаревым, все его три "сына" - три ротных командира. "Тигры" разнесли стены домика и топчутся возле дымящихся развалин. Горсточка бойцов и офицеров, находящихся в подвале, продолжает вести огонь из всех щелей. Комсорг батальона лейтенант Воронин и старшина Ларин с единственным оставшимся у них противотанковым ружьем вылезли во двор и покалечили два танка. Немецкая пехота, обойдя подвал, продвинулась к другим домам. У Лазарева остается взвод пехоты. С этими людьми он собирается идти на выручку к своим "сынам". Его удерживает заместитель командира полка. Командир взвода берется выполнить отважную задачу.
   Но Лазарев не доверяет никому. Он сам, , сам должен спасти отважных комсомольцев! Он задыхается, встает, садится и опять встает. Но приказание старшего начальника - закон. Лазарев остается на командном пункте. Его резерв уходит на окраину села. Сознание, что он отдал все, чтобы спасти "сынов", и сам остался без прикрытия, немного успокаивает его.
   - "Критик"! "Критик"! Я "Организм"! Я "Организм"!
   слышишь? Прием! Товарищ капитан, они требуют огонь на себя! невозмутимо передает радист.
   - Я им покажу огонь на себя! Головы им оторву! - ворчит Лазарев.
   Радист вдруг вскакивает:
   - Товарищ капитан, тикают, тикают немцы!
   Девятый вал немецкого наступления на батальон Лазарева сломлен.
   Поздно ночью в подвал к Лазареву приходят его командиры рот, его три "сына", Они садятся перед ним на узкую скамейку, выпрямив крутые плечи и положив на колени могучие руки.
   Лазарев жадно рассматривает их клонящиеся от усталости лица. Он ни о чем. не спрашивает их. Молча и любовно достает он из баульчика три яблока, завернутые в чистую салфетку, и подает им.
   - После, после доложите обо всем, - отмахивается Лазарев, - а сейчас возьмите это... - отрывисто говорит он.
   Офицеры берут яблоки и не спеша подносят к запекшимся губам.
   Лазарев опять заглядывает в глаза комсомольцам, по взгляд его уже по-настоящему суров и строг. Офицеры, отлично зная этот взгляд, который проникает в самую душу с намерением узнать, чиста ли их совесть, продолжают неподвижно сидеть, не сводя глаз с комбата. Лазарев отводит взгляд в сторону, озирается вокруг и, убедившись, что никто не прислушивается к их разгозо"
   РУ" задает им один-единственный вопрос:
   - Сколько вы отдали домиков?
   - Три домика! - потупив взгляд, отвечают все трое.
   - Три домика? - бледнеет Лазарев. - Пятно на каждом, а на мне - три! Как же я теперь "хозяину" в глаза смотреть буду?!
   "Хозяин" - это на условном языке командир полка. При мысли, что ему придется докладывать "хозяину" и тот, быть может, ничего не скажет, только укоризненно посмотрит и вздохнет, Лазареву делается не по себе.
   Он напряженно молчит, видимо колеблется, что-то прикидывает в уме, то опускает глаза, то снова поднимает их, и наконец совсем тихо звучит в подвале его приглушенно-хриплый голос:
   - Вернуть! Все до единого!.. без трех копеек не рубль!
   1945
   ЗАПИСКИ ЛЕЙТЕНАНТА
   [В основу этого повествования положены подлинные записки сына моего Григория Колосова (авг.)]
   Штаб округа. В приемной отдела кадров высокий подполковник участливо любезен.
   - Усаживайтесь! Какое училище окончили?
   - Тяжелых минометов!
   - Поедете в Б. командиром взвода ПТА. Других мест нет!
   "Противотанковая артиллерия!.. А я мечтал попасть в артполк.
   Но если нет мест, то и просить нечего".
   День пробыл в городе. Осмотрел его набережную с детской железной дорогой, краеведческий музей, памятники революционных событий, крепость. А на другой день утром приехал в Б.
   В гостинице чисто - свежее белье, цветы, зеркала. А внизу чайная с "шишкинскими" медвежатами и обилием мух.
   Штаб дивизии - на тихой пыльной улице, обсаженной деревьями.
   Начальник штаба дивизии - полковник с нездоровым полным лицом.
   - Я тоже был вот таким двадцатилетним лейтенантом. Приехал на Дальний Восток, жил в бараках, трудновато было. Женаты?
   - Нет, холостяк!
   - У нас есть общежитие для холостяков. Условия хорошие.
   А впрочем, можете жить и на частной квартире. Ну, что ж, желаю успеха!
   - Спасибо, товарищ полковник!
   Иду мимо одноэтажных домов, в окнах свет-вот оранжевый абажур, а вот голубой, вот чья-то женская голова.
   Вспомнил, что в городе есть междугородный переговорный пункт. Хорошо бы сейчас позвонить в Москву. Что сейчас делает отец?
   В моем воображении всплывает набережная Москвы-реки, вечерние прогулки с отцом, душевные разговоры, мечты.
   Но надо искать жилье!
   "Сдается комната".
   Дверь, на которой я прочитал это объявление, открыла старушка.
   - Пожалуйста, входите!
   - У вас сдается комната?
   - Да! Но без питания и обслуживания.
   - Это ничего! Главное-близко от службы..
   Кажется, старушка хорошая, в квартире чисто, полы вымыты, - все это мне по душе.
   - Всегда пускаю военных, аккуратно платят. Но те были семейные. А с вами не знаю как и быть. Условия такие-девушек домой не водить, стекла спьяну не бить и вести себя вежливо! - лукаво улыбнулась она.
   - Договорились!
   Когда начал устраиваться на ночлег, у меня оказалась только одна простыня, и я подумал - не мешало бы купить еще! Улегся на жесткую кровать и тут же уснул.
   Ночью приснился сон: офицер высокий, широкий в плечах привел меня к солдатам. Я беседую с ними, один курносый, в веснушках спросил:
   "Товарищ лейтенант, а армия долго будет?"
   Я ответил: "Пока будут капиталисты!"
   Проснулся, в комнате светло, на часах - семь. Сделав зарядку, пошел в часть.
   Возле двухъярусных коек за длинным узким столом сидит
   старший лейтенант в гимнастерке. Овальное лицо, с резкими морщинами, маленькие бесцветные глаза колко вонзаются в меня.
   Старший лейтенант, приподнявшись, спросил:
   - Давно училище окончили?
   - В этом году.
   - Что ж, будем знакомы - комбат Ярцев!
   - Лейтенант Волохов!
   Ярцев улыбнулся сдавленной неестественной улыбкой, и лицо его тут же приняло строго озабоченное выражение.
   - Первый взвод, ко мне! В две шеренги становись! Представляю нового командира взвода! - скомандовал он,
   Я смотрел на молодых солдат и думал: давно ли я вот так же стоял в строю? Кратко рассказал о себе.
   С комбатом установились строго официальные отношения. Он обо мне, наверно, думал: "Молодой, грамотный, но опыта нет. Надо быть с ним официальное, строже, чтобы не зазнавался!"
   Я же думал о нем: "Командир батареи! В моем воображении представлялся образованный, веселый, чуткий, остроумный товарищ. Оказывается, он окончил всего семь классов. До войны был слесарем в совхоз,е. На войну шел рядовым. Стал офицером. За это уважаю его. Но почему он не учится? Жена. Двое детей! Отчего сух и,недоверчив?"
   Утром Ярцев меня предупредил:
   - К вам прибудет солдат второго года службы Омельянов.
   Перевожу его к вам из второго взвода.
   Солдат явился.
   - Садитесь, Омельянов! Расскажите о себе.
   - Да что рассказывать, товарищ лейтенант?
   - До армии кем работали?
   - Слесарем.
   - Семья есть?
   - Была. Сейчас нет. Я рано пить начал. Жена держать меня в узде не могла. Ушла от меня с сынишкой.
   Лицо Омельянова вытянулось, сизые глаза потускнели.
   У него в карточке взысканий и поощрений немало взысканий.
   Из заряжающего переведен в подносчики снарядов.
   - Меня, товарищ лейтенант, надо в узде держать. Поставьте за мной наблюдающего. Пусть он только мне напоминает, что я вам дал слово не пить. Не прикоснусь!
   - А за что вам, Омельянов, нагрудный знак "Отличный стрелок" выдали?
   - За стрельбу на инспекторской, когда я был заряжающим.
   - Ну, вот что, Омельянов: дело не в узде. На то у человека есть воля. И не наблюдающий вас спасет. Поговорю с комсомольцами. Думаю, найдется хороший товарищ, который вам вовремя будет напоминать, что вы - солдат, а у солдата, кроме силы воли, есть еще и воинская честь.
   Мне показалось, что потускневшие глаза Омельянова посветлели, лицо оживилось.
   - Товарищ лейтенант, завтра врскресенье. Дайте мне увольнительную.
   - Ну что ж, Омельянов, я верю, что вы вернетесь вовремя и в трезвом виде. Запишитесь у дежурного и учтите, что доверие теряют один раз. С вами пойдет рядовой "рюха.
   В воскресенье меня вызвал комбат.
   - Волохов, "то вам дал право отпускать Омельянова? Вы знаете, что он может налиться и подвести всю батарею?
   - Я беру его на себя. Ручаюсь за Омельянова! - отвечал я.
   С тревогой возвращался домой. Моя хозяйка, Любовь Герасимовна, вздыхает:
   - Что это и в воскресенье тебя вызывают? Садись со мной чай пить.
   - Вы, Любовь Герасимовна, со мной как мать родная!
   - Да кабы свои дети были, а то вот сколько квартирантов - все люди разные. Ты еще молоденький. Тебе двадцать, а я жизнь прожила!..
   Я сел за стол. Пью чай, слушаю неторопливую, баюкающую речь и вдруг ловлю себя, что то и дело теряю нить ее рассказа.
   "А что, если Омельянов подведет? Напьется?" Вижу кривую усмешку комбата. Гневно сузившиеся глаза. Выговор в приказе.
   А может быть, и гауптвахта..
   Вечером пришел в казарму. Мгновенно отыскиваю взглядом койку Омельянова. Солдат спит ровным, безмятежным сном. Ну, значит, сошло! Но что это? Начало исправления или счастливый случаи? Дух захватывает при мысли, что мой разговор с ним зря не пропал. А кто они, другие солдаты моего взвода?
   Ночь. В комнате тихо. Вдруг сквозь сон слышу стук в окно.
   - Товарищ лейтенант, тревога!
   На сборы пять минут и в часть "рысью".
   Наша батарея стоит в строю.
   Спешу к машинам, проверяю заправку, крепление орудий.
   Слышу тонкий голосок Ярцева:
   - Лейтенант Волохов, ко мне!
   Подхожу.
   - Быстрее выводите взвод!
   За автомашинами подскакивают на камнях орудия.
   Приехали на "исходный рубеж". Ночь светлая, звездная.
   Ярцев приказал выставить боевое охранение. Остальным отдых до 5.00.
   Когда солдаты уснули, Ярцев, тяжело вздохнув и улыбнувшись своей сдавленно хмурой улыбкой, озабоченно проговорил:
   - Ну, взводные, вам теперь что! Все у вас есть. А вот мне в сорок третьем на Курской дуге пришлось наводить орудие по стволу, - прицел осколком разбило. Два танка подбил без прицела! Так вы уж... не подводите!
   После побудки и завтрака он скомандовал:
   - К бою!
   Борцов рывком выхватил стопор, соединяющий станины орудия.
   Крюха и Омельянов стремительно развели их. Жумагазин установил прицел. Показались выкрашенные в зеленый цвет макеты танков, сделанные из фанерных щитов, поставленных на полозья.
   Жумагазин приник к прицелу.
   - Товарищ лейтенант, дальность 1100 метров!
   - По танку! Бронебойно-трассирующим, прицел 52!
   Наводчик медлит еще несколько секунд, ловя правый срез "танка" в перекрестье прицела-ведь за одну секунду танк проходит три метра.
   Но вот из ствола пушки вылетает пламя, пушка вздрагивает.
   - Лоб береги, Жумагазин! - кричит Борцов.
   В бинокль не видно попадания, но трасса прослежена.
   Поверяющий, капитан из штаба дивизии, поглядывает на секундомер, смотрит в новую стереотрубу с насадкой, да еще просветленная оптика-он-то видит, куда попали снаряды. А я волнуюсь.
   Я ведь корректирую огонь, точно не зная, накрыта ли цель. Вижу в бинокль только желтую полосу огненной трассы. А кроме того, на боевых стрельбах макет танка продолжает двигаться, даже если он пробит. Только после окончания стрельб будет объявлен результат.
   Мне остается продолжать корректировку, изменять упреждение, чтобы поражать танки с более близкого расстояния.
   Комбат и поверяющий молчат-ведь стреляю я. Хоть бы подбодрили!
   Наводчик ведет прицел за "танком", от правого среза еще полтанка-вынос-и нажимает на спуск. Орудие дрогнуло.
   Тут уж нам видно попадание.
   Осталось еще два снаряда, но поздно-танки прошли намеченный рубеж и поверяющий командует: отбой!
   Вот и второе орудие отстреляло.
   Что же сейчас? Каков итог? Минуты кажутся вечностью. Солдаты вытирают крупные капли пота. Можно курить.
   Поверяющий и представитель полигона мчатся на машине к "танкам", которые уже находятся позади нас. Идем в курилку окоп за огневой позицией.
   - Машина идет! - кричит Жумагазин.
   Поверяющий подзывает комбата:
   - Первоеорудие-посредственно! Второе-отлично!
   Ярцев недоволен. Недоволен и Жумагазин, ведь он наводчик первого орудия.
   Объявлена благодарность расчету второго орудия. Первый стоит, понурив головы.
   Приехав со стрельб, чувствую, что устал, но помню правило.
   командир уходит последним.
   Солдаты, прочистив пушки в боксах, наконец-то в теплой казарме принимаются за чистку карабинов и автоматов. Их усталые лица блаженны. Казарма им кажется раем после сильного мороза с резким ветром.
   Наводчик второго орудия Лапецкас служит уже два года, есть о чем рассказать новичкам. Особенно любит он рассказывать, как, "отстрелявшись на отлично", ездил в отпуск.
   Молодые солдаты слушают. Каждому охота съездить домой, привезти свою фотографию у развернутого знамени.
   Больше всех переживает неудачу Жумагазин.
   Я утешаю его, а сам жду нагоняя от комбата. Мысли мои, как всегда в таких случаях, приводят меня к грустному выводу, что как ни романтичен для меня образ офицера-артиллериста, мое- призвание, видимо, не здесь. И я не то чтобы завидую своему соседулейтенанту Барышеву, у которого нынче оба орудия отличились, но, отдавая должное его искусству и даже восхищаясь им, себя утешаю тем, что он служит второй год. В то же время я с горечью ловлю себя на мысли, что главная причина все-таки во мне.
   Комбат меня окликнул.
   Мы зашлл в его канцелярию.
   - Садись, закуривай!
   Я закурил. Молчу. Да и что говорить? Мне бы пообещать, что добьюсь лучшего результата. Но я не мог скрыть неуверенности, что это будет именно так, и молчал.
   - Понимаю, Михаил. - с неожиданной мягкостью в голосе заговорил Ярцев, - догадываюсь, о чем сейчас думаешь. Ну, это, может, и так, но сейчас у нас одна цель.
   На стене висела карта мира: на ней были резко обозначены военные базы империализма, окружившие нашу страну.
   Ярцев смотрел на карту. Я тоже.
   - Ты ведь в училище из тяжелых минометов стрелял, а здесь...
   Глаза Ярцева лукаво сверкнули.
   - Иди выспись! Всякую хандру как рук"й снимет!
   "Что с комбатом?" - недоумевал я. Мне ведь казалось, что он "сухарь", а он вот какой!
   Сегодня день моего рождения. Завтра рабочий день, вставать рано, значит, отпраздновать не придется.
   С такими мыслями пришел домой, где меня приятно поразил накрытый белой скатертью стол, за которым сидел командир второго взвода Роман Барышев.
   - По случаю дня рождения разрешите преподнести сей подарок! торжественно-шутливо произнес он, вручая мне толстенный том сочинений Боборыкина. - Сожалею, не успел прочесть. Это мне тоже подарено. Дед подарил. Книга ценная! Так она у меня и лежала, и вот, рад вручить!
   - Спасибо за откровенность!
   - Рад стараться! Ну что, перейдем к делу!
   И Роман раскупорил бутылку вина.
   - Любовь Герасимовна, выпейте с нами рюмочку! - пригласил я свою хозяйку.
   - Да что вы, сынки!
   - Маленькую!
   - За твое здоровье!
   - Пока тут посидите, поговорите, а я пойду к себе-ласково сказала Любовь Герасимовна. - Накурили! Форточку откройте Много не пейте, а то еще передеретесь и стеклам не сдобровать.
   Барышев окончил училище по первому разряду. Его манера держаться кое-кому кажется заносчивой. Ярцев встретил его, как и меня, сначала недружелюбно, настороженно. Потом некоторое время отношения были официальные. Вдруг приглашает в гости, заводит разговор о том, что пора бы остепениться. Демонстрировал благополучие семейного счастья. "Вот какая у тебя, дескать, перспектива!" Но Роме эта перспектива не по душе.
   - Что ты по вечерам делаешь? - спросил меня Барышев.
   - Макаренко читаю.
   Барышев с удивлением на меня посмотрел.
   - Вот уж ни к чему это!
   Я начап горячо доказывать, сколь это нам необходимо.
   - Пусть этим занимаются политработники. А мы-специалисты! - оборвал он, - Я и без педагогики справляюсь, и, как ты мог убедиться, неплохо!
   - Как же ты этого добился?
   - Точно объяснить не могу. Чутье, что ли... на таких, кто к военному делу страсть имеет.
   - Но ведь в армию идут не по страсти, а по призыву.
   - То-то и оно! - вздохнул Барышев.
   - Что ж, по-твоему, надо создавать "рыцарские дружины"?
   На одной страсти к военному делу далеко не уедешь.
   - Слыхал!
   - Ну и что?
   - Послужишь, так и узнаешь. Я ведь не на собрании говорю.
   И ты - не замполит. Давай перейдем к более существенным вопросам сегодняшнего вечера...
   И Барышев, играючи, прищурив глаз, заглянул в бутылку, горестно вздохнул и вылил остатки вина в пустые бокалы.
   - А как же с отстающими? - продолжал я. - Ведь двигаться вперед можно только всей массой.
   - В том-то и беда! - живо отозвался Барышев. - Я бы еще лучших показателей добился, если бы... не от одного Омельянова избавился. Но раз ты педагог, то у меня совесть чиста! Ведь его от меня комбат к тебе перевел. Он-то еще способный, водка его губит. А есть и такой-Склепиков-того сколько не учи, толку не будет!
   - Ты в этом уверен? А о том подумал, что он еще, может быть, весь в гражданке? Его оторвали от привычного дела, от родных и близких. Ты разве не знаешь, какими героями оказывались на войне именно такие люди? Дай ему освоиться, привыкнуть, поверь в него!..
   - Ну, ладно, хватит! - с досадой проговорил Барышев. - Я думал, ты что-нибудь припас для дня рождения. Давай это дело поправим. Еще не поздно в ресторан на станции!
   - Нет, не пойду, Роман! Спать охота!
   - Ну и спи! А мне тоже одному неохота! Да и не с каждым пойдешь. Иной меры не знает, песни орет, а то еще слюни распустит. Противно. Прощай!
   И Рома Барышев, крепко обняв меня по-мужски, слегка раскачал за плечи, потом сжал мою руку и, приняв подтянутый вид, ушел.
   В теплый летний день Ярцев объявил:
   - Волохов, завтра выезжаем в лагерь Н.
   Утром погрузил в машину раскладушку, чемодан с бельем, и в путь.
   Н. встретил жарой, пылью и комарами. Грузовик с трудом преодолевал слой песка. В лагере развернули палатки, установили турник, брусья и коня.
   Батарея получила приказ выехать в район горы Каланчевая для оборудования огневых позиций. Моему взводу предстояло вырыть окопы для двух орудий. Солнце уже высоко поднялось, когда ко мне подошел офицер-наблюдатель-старший лейтенант Шариков.
   - Посмотри, как у тебя люди работают! Не торопятся!
   Я подошел к брустверу окопа и сказал Крюхе:
   - Дайте-ка мне лопату!
   Он отдал.
   - Смотрите, как надо рыть траверс!
   И я начал энергично, как приходилось в училище, кидать землю.
   Глядя на меня, солдаты начали работать дружнее.
   Когда я возвратил лопату Крюхе и направился в палатку, офицер-наблюдатель поравнялся со мной и приглушенно заговорил:
   - Вот я тебе скажу, лейтенант! Не нравится мне твое отношение к солдатам. Хочешь у них дешевый авторитет заслужить. Все равно у них хорошим не будешь. Они всегда чем-нибудь недовольны. Солдат отслужил свое и уехал домой. А тебе служить двадцать пять лет! И на тебя будут аттестацию писать! Вот об этом и думай!
   "Ну, нет! - мысленно возражал я. - Мне эта "философия" не по душе. Требовательность должна быть сердечной. Солдат и офицер - прежде всего советские люди".
   Ранним утром по лагерю прошла весть: к нам приехал командующий войсками округа.
   Офицеров построили перед большой картой, укрепленной на длинных тонких столбах, врытых в землю. Возле нее с указкой стоял полковник в очках, с академическим значком.
   Командующий округом, сухощавый, небольшого роста, с длинными усами, похож на старого шахтера в генеральском мундире.
   Развернув грудь и поглаживая вислые усы, он оглядел строй и, поздоровавшись, кивнул полковнику с указкой.
   Тот начал излагать оперативный замысел предстоящих учений, время от времени поворачиваясь то к нам, то к карте, слегка касаясь ее кончиком указки.
   Оперативный замысел состоял в том, чтобы устроить наступающим огневой мешок.
   Командующий сделал знак полковнику - вы свободны! - и попросил пить.
   Все засуетились, но воды не оказалось. Командующий, видно, страдал бронхитом, часто отхаркивался. Принесли воду в термосе, теплую. В жаркий день пить такую воду-удовольствие небольшое.
   Отпив несколько глотков, командующий снова разгладил усы и развернул грудь, глаза его сверкнули. Люди, стоявшие в строго, ждали, что же он скажет.
   - Ваша дивизия, - сказал он, - заняла первое место в округе по боевой подготовке. Вот почему вы будете представлять округ на атомных учениях. Вспоминаю, как в трудную зиму 1941 года вызвали меня в Ставку: "Даем вам новые пушки. Только поступили на вооружение! Ну как, довольны?" спрашивают. "Разрешите, - говорю, - опробовать, как эти пушки стреляют!" "Что ж, опробуйте!" Опробовал. Оказывается, хорошо бьют. Вот я ими ударил по неприятелю и, как говорят, оправдал доверие. А теперь доверие оказывают вам. Опробовать, как действует атомное оружие.
   Постоять за Родину, если империалисты вздумают применить его.
   После новой паузы командующий продолжал:
   - Очень важно вовремя поощрить людей. И вы, товарищ генерал-майор, обратился он к командиру нашей дивизии, - примите меры к поощрению лучших. Отличники-наша гордость!
   Слушая этого человека с лицом старого русского мастерового, я думал, как просто и скромно говорит он о таком, далеко не простом, ратном деле.
   А сколько таких дел совершил он и такие, как он!
   Интересно, как воспринимает его заботу о людях старший лейтенант Шариков? Неужели не устыдился своей "философии"?
   Н. преобразился. Прокладывают новые дороги, бульдозеры роют укрытия. Протягивают подземный кабель, И вот мы стоим одетые в противоатомные костюмы, увешанные снаряжением.
   Командир дивизиона поставил задачу на марш.
   Колонна тронулась.
   Машины набирают скорость. Миновали деревню. Ребятишки машут руками, бегут за нами. А вот и спуск. Надо умело тормозить.
   Свернули на проселочную дорогу, уже видны подготовленные заранее наши огневые позиции. А дальше - гора с вышкой. Оттуда будут проверять нашу боевую готовность.
   Вот мы развернулись, закатили пушки в окопы, автомашины пошли в укрытия.
   Орудия, под маскировочной сеткой, расчехленные, готовы к стрельбе.
   Нас часто проверяют. Пришел и замполит дивизиона майор Костров. Онхочет побеседовать с солдатами перед сигналом "Атом". Снова напоминает им об опасности атомного излучения, как вовремя укрыться, как предохранить себя от радиации. Все это они учили. И все же малейшая небрежность может привести к тяжелым последствиям. Можно заболеть лучевой болезнью. И, чего греха таить, коль скоро такие учения проводятся впервые, есть еще опасность неизвестности!
   - Что ни говорите, а страх перед неизвестностью испытываем все мы. Его надо преодолеть. Тогда нам и атом не будет страшен.
   Так ведь? - улыбается замполит.
   Солдаты, затаив дыхание, слушают.
   Простившись с нами, замполит уходит, надо полагать, в другие подразделения, чтобы и там подбодрить людей. А мы нетерпеливо ждем сигнала.
   Не знаю, что испытывали мои солдаты, но у меня сердце учащенно билось, и я, чтобы не выдать своего волнения, придумывал себе всякие несложные занятия. Впрочем, как я-мог убедиться, то же самое делали мои подчиненные. Только Жумагазин, словно окаменев, пристально смотрел в одну точку, весь как бы превратившись в слух, шея у него стала еще короче, голова несколько подалась вперед.
   Внезапно и тревожно заревела сирена. Мы кинулись в убежище-длинный глубокий окоп, укрепленный по бокам кольями с оттяжками. Мы лежим на дне его, уткнувшись в землю, закрыв лицо руками, минут пять, но нам они кажутся вечностью.
   Потом тряхнуло землю с такой силой, будто раскололась с адским гулом исполинская гора, треснула и провалилась в пропасть.
   - Отбой!
   - Жив? - спросил я Жумагазина, протиравшего засыпанные землей глаза.
   - Жив, товарищ лейтенант! - улыбнулся он.
   - К бою! - слышится команда, и мы снова на огневых позициях. Плоские с длинными стволами танки ползут на наши окопы.
   Лапецкас и Жумагазин приникли к прицелам, докладывают дальность.
   - По танку, бронебойным, - слышится команда, - - огонь!
   А вот и наши пушки заговорили!.. Холостыми. Но звон в ушах стоит все равно. Танки стали огибать нас.
   - А почему они нас обходят? - спросил меня Жумагазин.
   Замполит дивизиона майор Костров снова очутился рядом с нами.
   - Это же не стрельбы дивизиона, а всеармейские учения! - тихим ровным голосом объяснил он. - Противник не так глуп, чтобы лезть на рожон. Он маневрирует. А мы-.. Из приказа узнаете, какой опасности мы подвергались, если бы летчик, сбросивший атомную бомбу, отклонился от цели. Но он точно попал в заданный квадрат.
   Когда, кончились учения, каждый вспоминал то первое гнетущее чувство страха, которое всячески старался подавить в себе, но теперь уже не надо было скрывать это чувство, оно уже сменилось чувством гордости и самоуважения, готовности бесстрашно переносить тяготы атомной войны, умело отражать вражеское нападение.
   Я видел, как поблескивали глаза солдат, как расплывались лица у кого сдержанной, у кого широкой улыбкой, когда нам зачитывали приказ, в котором объявлялась благодарность всем участникам этого знаменательного события.