Колосов Марк. Люди и подвиги (Рассказы)

   Мы снова в Б., и жизнь течет по-прежнему.
   - Товарищ лейтенант, вас вызывает командир батареи! - передал Крюха.
   В канцелярии, где сидит Ярцев, дымно. Он упрямо пишет что-то и походит на заправского делопроизводителя. Я доложил о прибытии.
   - Волоков, вы сегодня идете в караул! - не отрываясь от бумаг, сказал он.
   Веду вооруженных солдат по городу. Вот и караульное помещение. Часовой ударяет в гильзу. Появляется начальник караула Роман Барыщев.
   Перед входом в караульное помещение строим старый и новый караул.
   Гауптвахта - холодная комната со щелью в двери и решетками на окне. Арестованных двое.
   Когда я скомандовал им вывернуть карманы, солдат с пушком на губах посмотрел на меня с удивлением, видно, не привык к этой процедуре. Другой, небритый, с веселым озорным лицом, привычно, видно, не впервой, вывернул карманы.
   - У кого есть претензии?
   - Температура низкая, кормят плохо! - сказал небритый.
   - Гауптвахта - не курорт, - объяснил я, - и солдат, который побывает на ней, должен почувствовать это, чтобы не попадать сюда больше.
   Прошли в комнату начальника караула. В ней едва помещается койка-топчан, стол и телефон.
   Я пожелал Барышеву счастливо отдохнуть, а он мне удачной службы.
   Когда на улице погасли огни, иду поверять посты. Хочется спать, но ветер отгоняет сонливое состояние.
   Утро. Заголосили петухи, послышались гудки.
   Я прохожу в комнату отдыха караула. Спят мои солдаты, отстоявшие на постах. Бодрствующие пишут письма.
   В центре города аптека: решил зайти - кончилось туалетное мыло, да и одеколон не мешало бы купить. За прилавком девушка, глаза-грустные.
   Взяв мыло и одеколон, передал ей записку.
   "Когда вы кончаете работу и можно ли вас проводить?"
   Ответила, смутившись: "Очень поздно. В десять вечера!"
   Без десяти десять я у дверей аптеки. Она вышла и сразу заспешила. Мы разговорились. Надя на два года старше меня. Отец погиб на фронте. Мать работает в совхозе далеко отсюда.
   Я коротко рассказал о себе-служу здесь недавно, очень люблю в свободное время читать.
   - И я литературу люблю! - сказала она. - Но мало читаю.
   Я назвал несколько книг. Четыре из пяти Надя знала.
   "Скромна!" - подумал я.
   Вскоре я снова уехал в лагеря, а она в отпуск, к маме.
   Уехал я с каким-то теплым чувством к ней.
   Прошло три месяца лагерной жизни в ожидании чего-то хорошего, необычного. В минуты отдыха я часто думал о Наде - где она, что делает, что думает? Написал ей письмо в совхоз, но ответа не получил-должно быть, не дошло.
   Возвращались из лагеря в тумане по пыльной проселочной дороге. По сторонам желтели перелески да бурый степной ковыль.
   Хотелось спать, но машину сильно подбрасывало и сон не шел.
   Вот и наш Б. - чистенький, беленький-с ровными улицамитишину нарушают лишь наши автомашины.
   Забежав в аптеку, узнал, что Надя из отпуска не приехала. Началось томительное ожидание.
   Любовь Герасимовна заметила мое волнение. Спросила, отчего я такой сумной? Я объяснил. Она участливо на меня глядела, а затем повела разговор о том, как дружно и хорошо жила с мужем.
   Он был стрелочником на железной дороге, она проводницей.
   Любовь Герасимовна, расчувствовавшись, достала из шкатулки свою фотокарточку, на которой была сфотографирована до замужества. О Наде она лестно отозвалась. Сказала, что давно уже ее знает. И если у меня "серьезные намерения", то и обо мне замолвит слово.
   - А твои родители? Дадут ли они свое родительское согласие?
   Может быть, сочтут, что Надя не ровня им?
   Я с жаром рассказал об отце. Он-фронтовик. И, может быть, вместе с Надиным отцом на одном фронте воевал. А если Надин отец погиб, а мой раненый вернулся, то разве он будет возражать?
   Нет, он у меня такой, что, если я напишу ему о своем решении, он будет Наде отцом.
   И вот Надя приехала. Мы каждый вечер встречались. После прогулок в парке, катаний на лодке, хождений по тихим переулкам на душе было легко. Казалось, и ей было хорошо со мной. Мы понимали друг друга с полуслова. Иногда достаточно было намека, и мы постигали то, что хотели сказать и не могли выразить.
   Иногда мы долго молчали, и это молчание не было тягостным. Все в ней меня умиляло и восхищало. Особенно чистые переливы ее искренне звучавшего голоса, движения доверившейся мне девичьей души. Я понял, что не могу без нее. Наконец я решил высказать ей свое чувство.
   Это произошло осенью в безлюдном, порывисто шумевшем вершинами берез, парке.
   - Хочешь быть моим другом? - спросил я. - Верным другом на всю жизнь? Возможно, придется уехать далеко... Поедешь со мной?
   Она стояла в простеньком демисезонном пальтишке и трогательно смотрела мне в глаза сияющими, блестящими от навернувшихся слез глазами. Уже лунный свет залил по-осеннему дышавший парк, а мы все мечтали о будущем, потом обнялись и долго кружились. Под ногами шуршали опавшие листья.
   - А знаешь, Миша, - сказала она тихо, - ведь у меня приданого всего-одеяло и две подушки! - и так виновато заглянула мне в глаза. В ответ я притянул ее еще ближе к себе и поцеловал.
   Голова кружилась от счастья, словно хмельная.
   - Какое еще приданое! Все у нас будет свое, трудовое, нажитое нами вместе.
   Вскоре состоялась свадьба-не простая-комсомольская.
   Все в сборе... За столом, в центре, посадили Любовь Герасимовну. А вокруг-молодежь, мои товарищи по службе и Надины подруги.
   - Горько!
   И Любовь Герасимовна, прослезившись, сказала:
   - Родные вы мои! Будьте счастливы и верны друг другу! Живите, как жили мы с мужем. Жалели друг друга. Внимание дорого!
   * * *
   Итак, м-еня направляют служить на Камчатку.
   "Что ж, посмотрим белый свет, пока молоды".
   Оформив документы и упаковав вещи-два чемодана и походную раскладушку, - созвал друзей на прощальный вечер. У меня было такое чувство, словно я еду не на Дальний Восток, а за пятьдесят километров.
   О Камчатке рассказывали, будто зимой там по веревке ходят, а летом носят теплое пальто! Движение только на собаках!
   Каково же было мое удивление, когда, приехав в город, я увидел комфортабельный автобус. Сойдя с парохода, сели на чемоданы, думая, что приедут встречать.
   Напряженно всматриваюсь в очертания города. Улицы расположены одна над другой по склонам сопок. Вдали-два крупных вулкана. На вершинах-снег.
   - Долго ли еще будем ждать? - спросила Надя с упреком.
   Н9 к нам уже подошел лейтенант в брезентовом плаще.
   - Вы приехали по замене?
   - Да!
   - К кому?
   - К старшему лейтенанту Удальцову.
   Лейтенант, улыбнувшись, сказал, что он служит в одном полку с Удальцовым.
   - Я сейчас за ним поеду и вернусь с ним!
   Через час мы уже тряслись в кузове полуторки. Улица хоть и заасфальтирована, но то и дело встречались трещины и выбоины.
   Рядом с большими красивыми домами стояли одноэтажные домики. Город обосновался на сопках, самые верхние напоминали большие гнезда.
   Скоро мы выехали на шоссе, которое лежало меж сопок. Дорога привела к военному городку. Полк занимал здание буквой П.
   Дом шлакоблочный, добротный, с большими окнами. Неподалеку столовая. Внизу артиллерийский и автомобильный парки в круглых деревянных боксах. Штаб полка обсажен ровными деревцами. Рядом стадион и офицерский городок.
   * * *
   На следующий день я представился полковому начальству.
   Возле штаба стоял командир полка полковник Ворожейкин в суконной гимнастерке и высоких армейских сапогах. После обычных вопросов он поинтересовался, каким взводом я командовал.
   Узнав, что я огневик, усомнился, справлюсь ли со взводом управления батареи? Под конец беседы все же высказал уверенность, что смогу заменить своего предшественника, если меня эта должность устраивает.
   Откровенно говоря, новая должность меня -обрадовала. В моем взводе-три отделения: связи, радио и разведки. От того, как налажена их служба, зависит успех огневиков. Я это хорошо знаю на своем опыте.
   Войдя в казарму, увидел кирпичи, песок, трубы, балки, дощатые подмостки у стен, работающих солдат в гимнастерках, без ремней. Ремонт шел полным ходом. Я направился в свою батарею.
   В боксах-двухэтажные кровати. Дневальный отдал честь и спросил, кого мне нужно.
   - Комбата Ардамасцева!
   Комбат Ардамасцев совсем не похож на Ярцева. Высокий, статный. В добродушно-шутливом тоне рассказал про здешний холостяцкий быт, о трудностях здешней службы.
   Пока он говорил, я думал, что он-то холостяк, а мне ведь нужно позаботиться о ремонте квартиры, сложить заново печь, завезти к холодам дрова. Предстоящая камчатская зима тревожила.
   * * *
   Прошло несколько дней моего пребывания в полку, и мы выехали на учения. День побаловал нас. Солнце припекало, осенняя природа словно ожила. Желтые листья кружились возле палатки.
   Крохотные озерца переливались всеми цветами радуги. Согнутые сильными ветрами, обнажились тонкие кривые березки и лишь кедрач сохранил всю свою зеленую прелесть.
   Ардамасцев принялся чертить карту, а я пошел к солдатам. Они рыли НП. Работа шла медленно. Молодые парни, раскрасневшиеся на солнце, вспоминали свои дома, глядя на этот пейзаж. Медленнее других работал молодой солдат с озорными глазами по фамилии Котик.
   - Сейчас бы граммов сто, веселей бы кидал! - улыбнувшись, сказал он.
   - И без ста граммов веселый и озорной, - сдержанно заметил я.
   Он, видно, утомился на солнце, но виду не подавал и кидал "емлю, покрякивая и утирая рукавом пот.
   Я взял у Котика лопату и показал, как надо копать траверс в темпе. Котик, поглядывая на меня, скинул с себя гимнастерку и, получив свою лопату, принялся копать быстрее.
   - Печет солнце! - сказал он, словно извиняясь.
   Постепенно солдаты втянулись в работу: засверкали на солнце лопатки, и только пыль шла от земли, дружно выкидываемой, из окопа.
   Вдалеке послышался гул мотора.
   - Обед везут! - обрадовался Котик.
   Машина остановилось, и довольный старшина, соскочив с кузова, крикнул:
   - На обед!
   Поев солдатских щей и каши, я направился в палатку. После обеда потянуло ко сну.
   Приятно улечься в тени после обеда, но сама мысль об этом вредна в такой обстановке.
   И точно:- не успел я подумать об отдыхе, вызывает комбат.
   - Вы назначены посредником к соседям. Через пятнадцать минут быть на их наблюдательном пункте!
   Я тотчас отправился.
   В большом глубоком окопе работали походные радиостанции.
   Нас-посредников-построили. Появился командир полка, поздоровался с каждым за руку, выставил вперед ногу и, запрокинув голову, начал:
   - Значит, вы и есть посредники?! Хорошо! Так и условимся: никаких упрощений! Обстановка на карте-должна стать жизнью!
   Командир полка приказал посредникам занять свои места.
   Я очутился в батарее старшего лейтенанта Сиповского. Высокий, сутулый, с рыжевато-русой головой и упрямым подбородком, он рассказал мне нехитрую историю своей службы. Несколько лет служил на взводе и лишь сейчас выдвинут на батарею, но еще в должности не утвержден.
   С НП передали: огонь!
   По серебристой глади океана маленький военный катерок тащил деревянный макет корабля. Орудия разом дрогнули, снаряды с визгом полетели и шлепнулись далеко за макетом. Видны были всплески, похожие на фонтаны.
   Следующий залп лег далеко влево от макета.
   Полковник Ворожейкин остановил стрельбу и подошел к Сиповскому:
   - Это ваш разведчик ошибся на 1-00?
   - Так точно, товарищ полковник!
   Когда полковник уехал, Сиповский досадовал. После этих стрельб его уже, конечно, не утвердят в новой должности. Оставят на взводе.
   Разведчик стоял, понурив голову. Ему не видать увольнения в город, где ждет его любимая девушка. А что скажут комсомольцы на собрании?
   Военная служба на Камчатке тем интересна, что разнообразна: сегодня ты патруль, смотришь город, людей, завтра-в карауле, послезавтра - в порту, на разгрузке парохода.
   Моей патрульной группе предстояло шагать до хлебозавода и обратно. Дорога шла мимо кладбища, затем мимо молодежного с-бщежития, где жили девушки - работницы хлебозавода и рыоачки из порта. К ним частенько заглядывали солдаты и гражданские пареньки. Бывали и драки.
   Нам достался "горячий объект", как выразился комендант.
   Победав я снова направился по маршруту.
   В 22.00 заходим в общежитие.
   Большая комната. Посреди стол. В воздухе дым. Молодой солдат сидит на табуретке. Рядом-рослая, красивая девушка.
   Проверяем документы у солдата. В увольнительной записке сказано, что он уволен до 22.00.
   - Товарищ солдат, идите немедленно в часть!
   Солдат одевается.
   Вы хоть сами-то останьтесь, - шутит девушка. - А то вот возьму да не отдам парня!
   И она встает, рослая, плечистая, с крепкими руками.
   Мы, тепло простившись с нею, уходим.
   Идем по темной улице, а перед глазами у меня комната общежития и эта девушка, которую мне почему-то жаль.
   * * *
   Морской порт. Огромные склады. Алеют флажки на портальных кранах. Снуют по дороге грузовики.
   У пирса грузовые суда, еще дальше на рейде маячит пассажирское судно: ждет, когда можно будет пришвартоваться. Светятся огоньки на мачтах кораблей, в окнах домов, у складов. Город отходит к сну, но в порту кипит жизнь.
   Мы разгружаем ящики с продовольствием.
   Кран поднимает сетку с ящиками. "Майна! Майна!" - доносится голос, и сетка, дернувшись, опускается к земле, здесь ее мы и подхватываем.
   На ящиках написано: "Не кантовать! Осторожно!"
   Подумаешь, не кантовать, кантуй, хлопцы, работа быстрее пойдет! восклицает Котик.
   Подзываю его и делаю ему предупреждение, ин стоит, опустив голову.
   Вторую ночь подряд не спим.
   - Разрешите перекур сделать, товарищ лейтенант? - спрашивает сержант Котельников.
   - Перекур десять минут!
   Котик, закуривая, шутит:
   - Молитва солдата: упаси меня, господи, от подъема раннего, от отбоя позднего, от рюмки с недовесом и от старшины Рамзеса.
   Солдаты смеются, Они любят Котика за его веселый нрав, но осуждают за лень.
   Сам Котик признается:
   - Лень раньше меня родилась!
   Незаметно прошло время, уже два часа ночи.
   Мне хочется спать, голова тяжелеет, ноги не идут, но я знаю, что если уйду отсюда, солдаты тоже улягутся спать.
   Превозмогая сонливость, кричу:
   - Кончай перекур!
   Понимаю, что люди устали, беру ящик и вместе с Котиком кладу в штабель.
   Один, второй, третий. Котик работает энергично. Озорно посматривая на меня, говорит с участием:
   - Вы, товарищ лейтенант, приберегите силы для жинки. Она вас ждет небось. Уж мы сами ящики разгрузим. - И добавляет:- Здесь наш демобилизованный сержант Миль работает грузчиком.
   - Ну и как-доволен?
   - Доволен, он и получает прилично! Здесь платят хорошо, а общежитие-бесплатно. Правда, тут спирт везде продают, можно без последних штанов остаться и домой не уехать!
   - Миль, тот не пьет, но в карты здорово режется, чуть не всех здесь обыграл! - говорит Котельников.
   Я направился к дежурному. Вернулся - Котика нет!
   - А где же Котик? - спрашиваю сержанта.
   - Пошел к Милю, наверно.
   - А разрешение он у вас спрашивал?
   - Нет!
   - Разыщите его! - приказал я и другим тоном добавил: - Что же вы, хлопцы, с Котиком думаете делать? Вы работаете, а он шатается!
   Прошел час, пока появился Котельников и захмелевший Котик.
   - Где был?
   - У Миля, товарищ лейтенайт! - заплетающимся языком начал Котик.
   - Перекур десять минут. С вами. Котик, будут товарищи говорить! объявил я и пошел к пирсу,
   Часы показывали четыре утра. Светлело. Уже были видны сияуэты судов, словно спящих далеко на рейде.
   С моря подул свежий ветер.
   "Что же мне делать с Котиком?"
   Я знал, что заветной мечтой его было стать шофером, но на курсы шоферов посылали только лучших солдат.
   "Заинтересовать человека!" - мелькнула в голове мысль.
   Десять минут прошло. Иду к солдатам.
   - Рядовой Котик! - позвал я. - На курсы шоферов хотите?
   Кйтик посмотрел на меня с недоверием:
   - Да вы меня не пошлете, я знаю!
   - А если пошлю?
   - Да не пошлете!
   Пошлю, если грехи свои не молитвой замолишь, а делами!
   Вот тогда и пошлю.
   Глаза Котика сверкнули.
   - Ну, так как служить-то будем дальше? Это я говорю для перспективы твоей. А вообще-то служить надо при всех случаях хорошо. Ведь не мне служишь и не комбату.
   - Я понимаю! - потупившись проговорил Котик.
   Ладно, посмотрим. А за сегодняшний поступок два наряда вне очереди!
   - Слушаюсь, товарищ лейтенант! - и Котик бойким шагом пошел к товарищам.
   Заревели утренние гудки. Идут на работу люди. А мы поедем отдыхать.
   "Скорее спать!" - единственное желание. Машины катят нас по просыпающемуся городу. Поднимается солнце.
   Приятно прийти домой усталым, с ощущением полезности своего труда.
   Дома тепло. Надя готовит завтрак. Но есть не хочется. Скорее спать!
   Засыпая, вижу огромный, ползущий вверх портальный кран, в ушах звенят гудки пароходов.
   Вспоминаются слова Котика: "Вам хорошо, товарищ лейтенант, вы придете домой, с жинкой согреетесь, а нам на жесткую койку!
   Эх, когда меня Маруся прижмет?!"
   * * *
   Зима на Камчатке наступает в два дня. Дороги засыпает снегом.
   Расчищать дорогу надо всю зиму, пока снег. Больше снега, больше кидать. В результате дорога напоминает узкий тоннель без крыши.
   Папаха Ворожейкина показалась и тут.
   - Ну как, хлопцы, не надоела вам еще лопата русская, образца 1898 года? - спросил он Котика.
   - Солдату не привыкать к лопате, товарищ полковник!
   - А я вас обрадовать хочу: к нам поступили новые снегоочистители. Завтра один будет на дороге проходить испытание. А нука, покажи лопату! полковник взял ее у Котика. - Да она штыковая! Разве ею можно снег чистить? Товарищ лейтенант! - обратился полковник Ворожейкин ко мне. Замените лопаты штыковые на совковые!
   - Не хватает их, товарищ полковник!
   - А на складе были?
   - Нет там!
   - Зампохоза ко мне!
   Явился зампохоз.
   - Как, товарищ интендант, есть у вас на складе совковые лопаты?
   - Только НЗ, товарищ полковник!
   - Выдайте!
   Дует норд-ост. Мокрые снежинки колют щеки, забиваются в уши, щекочут ноздри. Кругом темно. Мы выехали на зимние учения и заняли высотку. Я получил задачу от командира батареи:
   проложить двухпроводную связь между огневой позицией и наблюдательным пунктом.
   - Смотри, людей поодиночке не пускай! - напутствовал меня комбат Ардамасцев. - Сам иди с отделением связи. Когда связь проложите, займешься разведкой.
   Задача поставлена, и как неохота выходить из теплой обжитой палатки, где трещат дрова в печке и сидит комбат за картой, покуривая трубку.
   Выхожу, ветер сбивает с ног, но иду в палатку связистов.
   Они тоже используют каждую свободную минуту: кто прикорнул, кто воротничок пришивает, кто жует сухарь. Печка урчит, на ней котелок со снегом - будет кипяток, значит, и чай будет!
   Сейчас я скажу им, что надо идти прокладывать связь. Я заранее знаю, что подумает и скажет каждый из них. Мне жаль выводить их в такую пургу, но таков приказ.
   Я сажусь у печки, закуриваю цигарку из моршанской махры, дым идет под потолок. Эх, черт, до чего приятно! А за палаткой воет пурга.
   Солдаты чуют: раз я долго молчу, значит, что-то скажу неприятное.
   - Ну, вот что, хлопцы, получил приказ, проложить связь с КНП на огневую.
   - В такую погоду!.. Куда там!.. - начал, как всегда, Котик.
   На то ты и солдат? - строго оборвал его сержант Котельников. - . А связь мотать-дело привычное.
   Люди зашевелились.
   - Тянуть будем через дорогу, а потом на озеро. Идти всем вместе, никому не отставать?
   Солдаты и сами знают, что в одиночку в пургу ходить нельзя.
   Выходим по одному, строимся в колонну, друг за другом, и марш. Так, гуськом, идти лучше, правда, первому достается.
   Волей-неволей, а первым пришлось идти мне. Я отвечаю за людей, на меня они смотрят. Последним идет Котельников. Он должен смотреть за людьми, чтобы никто не отстал, я же прокладываю курс.
   Снежная буря сбивает с ног, крушит, обжигает. Требуется огромное усилие, чтобы сохранить равновесие и отражать неистовый натиск снега и ветра. Все круто смешалось: лютый холод, шквал, вой. Ни земли, ни неба-кромешный хаос. Пробиваемся на дорогу, ее узнали по буграм, самой дороги не видно. Ноги проваливаются в рыхлый снег. С трудом вытягиваем их и меряем и меряем снежное пространство.
   Котик шел вначале легко, а сейчас согнулся, приуныл. Катушки тяжело повисли на плечах. Но он, хоть и ворчит, а дело делает:
   Котик принадлежит к тем людям, которые любят поворчать и с неохотой принимаются за работу, но потом втягиваются и дело у них идет.
   Все лишнее я приказал солдатам снять с себя перед выходом, но несмотря на это они все же устали.
   Давайте сделаем перекур, товарищ лейтенант! - попросил Котик.
   Но я по опыту знаю, что в пургу делать остановки опасно, человек, выбившись из сил, замерзнет.
   - Нет, нельзя! Осталось немного!
   Беру одну катушку у Котика.
   Он садится на снег.
   - Дальше идти не могу, товарищ лейтенант. Нога болит!
   Но я знаю, что у него не нога болит, а просто он устал.
   Котельников поднимает его и берет у него катушку.
   Последний сросток-запорошенное снегом озеро.
   Сросток делает Котик. Пальцы его, красные от мокрого снега, словно увеличились вдвое. Он берет ими холодный привод и медленно соединяет концы. Они жгут, сопротивляются, но Котик не сдается. Вот он делает изоляцию. Сросток сделан. Котик улыбается усталыми глазами. Нос его и уши покраснели.
   - Славная работенка, товарищ лейтенант, пусть она меня в следующий раз не тронет, а я-то ее не трону! - смеется он.
   Я знаю, что ему сейчас не до смеха, но таков уж характер этого человека.
   Вот и пушки показались, только стволы торчат, а остальное занесено снегом. Идем в палатку. Здесь нас встречает старший офицер батареи.
   - А, Миша, милости просим! Печечка греется, чаек к вашим услугам!
   После такого рейса палатка кажется раем. Солдаты усаживаются возле печки.
   - Ну как. Котик, погодка нравится? - подкалывают его солдаты-огневики.
   - Эх, связь, связь! В пургу тяни! То ли дело огневики! Сиди в палатке, жди, когда скажут: к пушкам! - вздыхает Котик.
   - Говорили тебе, Иван Максимович, не ходи в связь! Вот и таскай теперь катушки.
   Котик не сразу ответил:
   - Зато летом буду травку слушать, когда связь будем тянуть.
   А еще посмотрим, как вы будете свою пушечку катать.
   * * *
   Весной, когда теплый ветер принес запах полой воды, мы ждали сына.
   И он родился, новый человек, на далекой от Москвы Камчатке.
   Ночью, на машине командира полка, я отвез Надю в родильный дом. Через каждые два часа звонил-и вот на вторые суткисын!
   Назвали сына Сашей.
   * * *
   С сопок побежали ручьи, дорога стала непроходимой. Глинистая почва набухла, талая вода заливает погреба. А солнце греет все сильнее, с океана подул опьяняющий свежий ветер, и стаи куликов потянулись к побережью, где их ждали ожившие после зимней спячки прибрежные болота. Мелькнуло короткое дождливое камчатское лето. И снова сухая, солнечная осень. Незаметно прошел год моей камчатской службы.
   Я поступил в вечерний университет марксизма-ленинизма при городском Доме офицеров. Сюда приходят и приезжают офицары не ради диплома, сюда, а не в ресторан, который находится рядом, хотя его огоньки и зазывают обещанием того бездумного отдыха, который так иногда нужен человеку труда.
   В университете я вижу безусых лейтенантов и пожилых майоров. Отношения между офицерами старшими и младшими иные, чем на службе.
   Лейтенант Корневич окончил Ленинградское артиллерийское училище, там и женился. Молодая чета волей судеб перенеслась на Дальний Восток.
   У Лени Корневича те же заботы, что и у меня: служба, заботы о сыне_ учеба. Как и я, он ходит в университет. Еще в военном училище блеснул математическими способностями и любовью к технике. И взвод у него такой. Леня часто по вечерам засиживается в казарме, у солдат своего взвода, говорит с ними на разные темы. Солдаты любят его, уважают.
   Есть у Лени чувство верности слову. Раз он сказал, солдат знает, что никло его приказ не отменит. И когда он обещает краткосрочный отпуск за успехи в учебе и службе, то обещание выполняет, чего бы это ни стоило.
   Частенько заходя к нему в гости, я видел его склонившимся над учебниками по математике, физике, химии. Просматривая формулы высшей математики, я спрашивал Леню:
   - Как ты со всем управляешься?
   Леня отвечал нехотя:
   - В меру возможностей. - И тут же пожаловался:-Если бы в сутках было не двадцать четыре часа, а сорок восемь, экстерном сдал бы за физмат!
   В это время заплакал сын. Леня подошел к люльке, улыбнулся и сказал,
   - Вот она, академия бытовая! Без нее и настоящая академия наук неполно выглядит. Ну, а как наша "духовная семинария"? - спросил он. - Что нового там?
   Он пропустил одно занятие в вечернем университете и заставил меня рассказать об этом занятии.
   В самый разгар беседы Леню вызвали к комбату.
   Быстро одевшись, он поцеловал в лобик сына и вышел. За ним вышел и я, отказавшись от чая, предложенного женой Лени.
   * * *
   Сумерки ложатся на плечи окутанных снегом сопок. Курится дымкой Авачинский вулкан. Даже в сумерках он ясно вырисовывается своим богатырским сложением. Ветер несет мелкую крупу с океана. Должно быть, к пурге!
   После дежурства приятно прийти в хорошо натопленную хату.
   Сынишка лежит на спинке в люльке и ручкой .качает подвешенного попугая, улыбаясь мне радостно веселыми глазками. Часы показывают пять. Надо идти на занятия в университет.