Страница:
Посвящение Гиршфедьда, Благонравова, Дейкун, Ивакин-ской и Смирнова происходило осенью 1925 года на квартире Смирнова в Кадашевском переулке. Фактически этим посвящением было положено начало кружку, руководителем которого несколько позднее стал А. С. Поль.
Как явствует из показаний, ритуальная сторона «рыцарских собраний» была предельно проста. Приветствуя друг друга, «рыцари» младших степеней (степени первой? — А. Н.) складывали руки на груди крест-накрест; старшие «рыцари» клали руку на пояс или на талию, напоминая тем самым об отсутствующем мече. Знаком «рыцаря» второй и более высоких степеней (всего их предположительно в ордене было семь или восемь) служила белая роза. Рассказывая собравшимся очередную легенду, он держал ее в руке, или же она лежала (стояла) перед ним на столе. Можно предполагать, что эта роза в какой-то мере была связана с символикой розенкрейцерства, хотя прямо утверждать это невозможно, поскольку члены ордена давали ей различное толкование. По словам А. С. Поля, она была «символом любви и бесконечности», а по словам его жены — «символом чистоты».
Определенную роль в ритуале собраний и в орденской практике играло Евангелие, причем особое значение отводилось Евангелию от Иоанна, а также его Откровению (Апокалипсису). Главным для ордена был культ Богоматери и Иисуса Христа — во внедогматическом осмыслении.
Исключительно почиталась членами ордена икона Владимирской Божьей Матери, раскрытая из-под поздних записей реставраторами в 1918 году. Подтверждается это тем, что знаком ордена оказывается не восьмиконечный крест исторических тамплиеров и не «злато-розовый крест» розенкрейцеров, а голубая восьмиконечная звезда. И хотя, по словам Поля, она «символизировала надзвездный мир восьми измерений», в христианской иконографии такой знак напрямую связан с образом Богоматери (например, «Неопалимая Купина») и с Христом («Спас в силах» и пр.).
Это находит подтверждение в показаниях Е. Н. Смирнова, приоткрывшего именно христианскую направленность ордена на допросе 23 ноября 1930 года.
«Цель „Ордена Света“ чисто эстетического порядка, — писал он, — нравственное самосовершенствование личности через восприятие христианских основ и воспитание в себе рыцарских христианских добродетелей. Рыцарь — понятие этическое, как лицо, совершающее нравственные поступки. Очищение христианских основ от накопившихся столетиями догматов, затушевавших лик Христа-рыцаря [Сравнительно необычное для православной иконографии изображение Христа в рыцарских доспехах на „Четырехчастной“ иконе XVI века из Благовещенского собора Московского Кремля], а иногда и прямого обмана церкви — вот устремление участников Ордена. Легенды возвышают дух и сердце слушателя и нравственно его питают. Как искусствовед, видящий в искусстве также серьезную пищу для человеческого духа, я высоко ставлю легенды, как моменты высоких образов. Сочетание этического и эстетического момента всегда облагораживает душу. Обрядовая сторона Ордена сопутствовала самосовершенствованию, хотя и имела второстепенное значение: посвящение — как обещание подражать христианским добродетелям, хотя, как христианин, я давно уже посвятил себя Христу…»
Такое «исповедание» сына священника, брошенного в тюрьму в 1924 году только за то, что он пригласил друзей семьи совершить в доме панихиду по умершему отцу, приоткрывает глубоко религиозную направленность ордена, от которой всячески пытались уйти в своих показаниях арестованные «рыцари». В те времена связь с церковью, присутствие на богослужении, признание собственного религиозного чувства и веры в Бога могли привести к самым тяжелым последствиям. Найденные при обыске Библия или Евангелие квалифицировались как «хранение антисоветской литературы и антисоветская пропаганда». Любой интерес к духовности и религии, к идеалистической философии, уже одним своим существованием ставившей под сомнение «абсолютные истины» марксистских догм, представлялся свидетельством заговора против господствующего режима.
Из приведенных примеров видно, как складывались начальные кружки, объединявшие родственников и друзей, затем единомышленников из числа знакомых, позволяя отбирать людей мыслящих, ставящих духовные интересы и моральные принципы выше житейских, а смысл своей жизни полагающих в чем-то большем, чем бытовая обеспеченность и служебное преуспевание. Характерно прорвавшееся уже на втором допросе признание Гиршфельда, которое позволяет думать, что дом на Арбате он покинул потому, что для него «эти собрания перестали быть интересными» и в нем «крепло трезвое материалистическое марксистское мировоззрение».
Видимо, то обстоятельство, что его интересы были «совершенно другого порядка», тут же заметили и соответствующим образом оценили окружающие. По словам Гиршфельда, «они говорили, что я разлагаюсь: что начинаю жиреть, приобретать буржуазные замашки, делать советскую карьеру и т. п. Меня это настолько оскорбило, что я перестал у них совершенно бывать…».
Оно и неудивительно. «Органическое отвращение ко всяким ритуалам» Гиршфельда возбуждалось, как можно предположить, именно христианским и христологическим аспектом орденского учения и символики. Ему, убежденному материалисту, вообще должно было быть не слишком уютно в среде творческой московской интеллигенции, пытавшейся отстоять свой духовный мир от посягательств партийного пролетариата. Поэтому совсем не случайно в его показаниях мы обнаруживаем отзыв о ГАХН, которая, по его словам, «была убежищем для представителей идеалистических течений самых разнообразных толков» и ареной орденской пропаганды, поскольку в Секции живого слова «Смирнов был ответственным секретарем, а Поль — одним из членов Совета». "Насколько мне помнится, — продолжал Гиршфельд, — в этой секции было несколько выступлений Солоновича, одно из них на тему о Бакунине. Были выступления Никитина о египетском искусстве и Смышляева о творчестве актера <…> Нужно сказать, что обстановка на публичных выступлениях в ГАХН носила весьма специфический характер, и зачастую приходилось просто удивляться, что в Советском Союзе могли открыто проводиться ничем не прикрытые антимарксистские и антиматериалистические взгляды. ГАХН до самого последнего времени была оплотом вырождающейся интеллигенции, не сумевшей приложить своих сил в деле социалистического строительства, и только в прошлом году благодаря кампании, поднятой
«Комсомольской правдой», старый состав ГАХН был раскассирован…"
Действительно, в 1929 году Академию разогнали, а большинство ее членов и сотрудников рано или поздно были перемолоты советской репрессивной машиной. Так прекратилась жизнь одного из последних культурных центров России.
Но чем занималась в «рыцарских кружках» эта «вырождающаяся интеллигенция»?
Об одной стороне ее деятельности — благотворительной — я уже говорил. Другая сторона жизни ордена — внутренняя — приоткрывается нам в приведенном показании Смирнова. Об этом свидетельствует и Е. А. Поль, давая понять, что «рыцари» на некоторых заседаниях выступали со своего рода «исповедью», рассказывая о своих поступках, которые затем обсуждались. Наконец шла собственно орденская работа, способствующая развитию и совершенствованию «рыцарей», — изучение легенд, оккультной, духовной и прочей литературы, распространение ее в рукописном и машинописном виде, а также новые переводы по этой тематике с европейских языков. У ордена была и пополняемая «рыцарями» библиотека. Она находилась где-то под Москвой и насчитывала несколько сотен книг. Они были отмечены в рукописных каталогах, которыми могли пользоваться члены ордена. К их услугам была богатая и тоже регулярно пополнявшаяся за счет пожертвований библиотека-читальня при Музее П. А. Кропоткина. Была сделана попытка создавать собственную переплетную мастерскую, которой особенно интересовались следователи ОГПУ.
Но в центре были все-таки легенды, первоначально сообщавшиеся «рыцарям» только устно.
Прослушав цикл из восьми — десяти легенд, «рыцарь» переходил в следующую орденскую степень. Рассказчиками (и комментаторами), как явствует из показаний, выступали обычно Аренский, Смышляев и Никитин, позднее — и А. С. Поль. Все это относится к 1924 — 1926 годам, поскольку к концу этого периода Гиршфельд уже был изгнан из ордена, а Шишко и Поль показывали, что в 1927 году всякая орденская деятельность прекратилась. Однако вряд ли этому можно верить, так как показания И. В. Покровской относятся к периоду после 1928 года, когда происходят благотворительные концерты в Студии Завадского, лекционные выступления в ГАХН и Музее П. А. Кропоткина. Поэтому отсутствие информации за последние годы можно объяснить не бездействием «рыцарей», а изменившейся политической обстановкой в стране и ужесточением политического контроля, что заставило изменить формы организации и работы ордена.
Показания арестованных содержат крайне расплывчатые сведения об орденских легендах. Выбрав на допросах позицию «потери памяти», Завадский писал: «Содержание легенд мне не по силам передать, оно туманно, путано, сложно. Я и тогда их тотчас забывал, а сейчас совершенно не помню. Общий их смысл был обращен к духовному подъему человека…» Сходным образом охарактеризовала их и Е. А. Поль, утверждая, что «легенды, рассказываемые Никитиным, по своему содержанию очень непонятны и запутанны, похожи на фантастическую сказку, почему я думаю, что он их сам сочиняет». Ее муж, неоднократно возвращавшийся в своих показаниях к легендам, напротив, полагал, что они «представляют собой очень древние материалы мистического содержания».
Первая легенда цикла (ее рассказывали при посвящении в 1-ю степень) повествовала о корпорациях жрецов Древнего Египта. Те из них, кто учил народ о переселении душ умерших в других людей или в животных, на самом деле полагали, что души переселяются на другие планеты. Другие же, кому было доступно сокровенное знание, кто прошел все ступени жреческого посвящения, верили, что на самом деле происходят не перевоплощения душ, а их восхождение и нисхождение, в зависимости от предшествующей жизни: вверх, к истинному Свету, или вниз, для новых воплощений, которые помогут разбудить в каждой душе божественные искры, тянущиеся к своему первоисточнику. И задача каждого живого существа, в особенности человека, — способствовать этому процессу.
Другая легенда рассказывала об Атлантиде — гораздо более древней, чем «платоновская», об Атлантиде, населенной атлантами, в которых человеческое начало соединилось с началом ангельским, и этот таинственный союз помогает совершенствоваться другим жителям Земли. Легенды повествовали об устройстве различных «космосов», которые мы, пожалуй, назвали бы сейчас «параллельными мирами»; о сотворении нашей Вселенной; о восстании ангелов против того демиурга, который создал наш мир, допустив в него зло, и попытался обречь человека на рабство незнания. Согласно легендам, часть атлантов спаслась во время гибели своей родины, и их потомки впоследствии жили в Древнем Египте в обширных подземных лабиринтах, передавая сокровенное знание посвященным, в том числе и египетским жрецам, — у них и заимствовали свои предания древние гностики.
Безусловный интерес вызывают легенды, в которых упоминаются Эоны — высочайшие духи, взявшие на себя миссию посредников между космосами духов и миром людей, проводники восхождения душ к Свету. Согласно учению гностиков, Христос был воплощением Зона Любви и принес на Землю учение о том, что зло не существует само по себе, как не существует сама по себе тень. Зло — это результат незнания, подобно тому как и тьма не имеет своей изначальной сущности, указывая только на отсутствие Света, при появлении которого она рассеивается и исчезает.
Учение об Зонах связывалось со средневековой легендой о Граале — чаше, в которую, согласно преданию, была собрана кровь Христа, пролившаяся из Его раны после удара копьем во время распятия. Это уже прямой путь к сюжетам европейского средневековья — эпохи крестовых походов, когда исторические тамплиеры действовали на Ближнем Востоке и в Европе, а затем и к XIX веку, когда возродился интерес к рыцарству и тайнам средневекового оккультизма.
И все же, как единодушно объясняли все допрашиваемые, главным в этих легендах был не сюжет, а его мистическое — таинственное, духовное — переживание слушателями. Здесь не было никаких «установок». Старший «рыцарь», излагавший легенду, даже отвечая на конкретные вопросы, неизменно подчеркивал, что его ответ заключает в себе не истину, а только его личное мнение, и оно ни в коем случае не обязательно для присутствующих, которые сами могут как угодно трактовать услышанное. Общий же смысл обсуждавшихся легенд, по словам Гиршфельда, сводился к тому, «что Земля находится в плену у темных сил и цель каждого рыцаря — борьба с этим злом. При этом указывалось, что торжество светлого начала над темными силами в пределах человеческой жизни неосуществимо и может разрешиться только в бесконечности».
Откуда пришли эти легенды? Был ли у них автор и кто это был? Созданы ли они в наше время, в пору увлечения экзотическими религиями Востока, или действительно какие-то из них пришли из глубокой древности, хотя, может быть, и не теми путями, о которых рассказывают орденские предания? Мне представляется, что сейчас еще не время ставить эти вопросы из-за отсутствия достаточной информации; я вижу свою задачу в том, чтобы сделать попытку разобраться в фактическом материале следственного дела, отделив вымысел от правды и получив таким образом возможность по-новому взглянуть на события культурной и духовной жизни русской интеллигенции 20-х годов.
И все же, затронув содержание этих легенд, как они рисуются из следственного дела, нельзя не отметить, что некоторые сюжеты и имена поразительно соответствуют сочинениям раннехристианских гностиков, которые совсем недавно, после Второй мировой войны, были найдены археологами в Верхнем Египте, в окрестностях Мертвого моря и ряде других мест.
Одно из таких соответствий обнаруживается даже в обвинительном заключении по делу рыцарей «Ордена Света». Во время обысков у некоторых арестованных, в том числе у А. А. Со-лоновича, были изъяты машинописные экземпляры его сочинения «Бакунин и культ Иальдобаофа». Следователи, по-видимому пользовавшиеся консультациями специалистов, а вместе с тем и своим «революционным чутьем», в общем правильно определили Иальдобаофа в качестве аналога ветхозаветного «врага рода человеческого», то есть сатаны, с которым христианская Церковь еще на заре своей юности вступила в многовековую борьбу, живописуя своего противника и уделив ему едва ли не больше внимания, чем Богу.
Между тем этот древний образ, ставший известным из гностического сочинения, условно называемого «Апокриф Иоанна», открывает перед нами представления гораздо более сложные и глубокие. Будучи рожден «от мира высшего», Иальдобаоф, согласно учению гностиков, не ведал ни своего происхождения, ни существования других божественных сущностей. Почитая себя единственным демиургом, он сотворил весь низший мир, в том числе и человека, отдав ему по неведению частицу своей божественной сущности. Благодаря этому человеку открылся путь в высшие миры, куда хотел не допустить его Иальдоба-оф. Против него и восстает человек, овладевая знанием из источника, указанного Зонами.
Иальдобаоф — это воплощение бездуховности и беспредельного властолюбия, с которым, как писал Солонович, «надо беспощадно бороться, ибо по следам Иальдобаофа ползут лярвы [Так в Европе со времен средневековья назывались низшие, темные сущности невидимого для человека мира]» и «бесовская грязь пакостит души людей и их жизни…»
Солонович не фигурировал в показаниях ни одного из раскаявшихся как «рыцарь» или руководитель кружка с «рыцарской» направленностью. Никто не встречал доцента МВТУ на воскресных «сборищах» у моих родителей, и только однажды о нем упомянул Гиршфельд. Между тем — и здесь можно согласиться со следователями ОГПУ — скорее всего, именно Солонович, о котором они так настойчиво расспрашивали арестованных, оказывается фигурой, объединявшей всех этих людей и дававшей импульс орденскому движению.
В этом убедило признание Леонтьева, которое проливало свет на связь кружков с Солоновичем.
"Кружок мистико-анархического направления, именуемый «Орденом Света», — писал Леонтьев, — ставил своей задачей ознакомление с этикой мистического анархизма. В основе ее лежала христианская этика, очищенная от примесей церковного догматизма. В образе «рыцаря» мыслился человек самоотверженный, осуществляющий любовь и добро в жизни. Одним из основных положений этой этики было то, что как в жизни личной, так и общественной — в политике, цель не может оправдывать средства. Это значит, что как бы ни была высока цель, она не может осуществляться нечистыми средствами, как, например, ложь, насилие над совестью, спекуляция на народной темноте и дурных человеческих инстинктах.
Занятия кружка и заключались в том, чтобы во время встреч, которые происходили раз или два раза в месяц, разбирались те или иные вопросы этики, возникающие при чтении и рассказывании легенд и лекций А. А. Солоновичем".
Признания Леонтьева в известной мере размыкали замкнутый предшествующими показаниями круг. Остановившись на людях, так или иначе связанных с домом моих родителей, я поначалу упустил из виду факт, который привлек мое внимание, когда я еще знакомился со списком арестованных. Там были названы лица, чьих имен я никогда не слышал. Больше того, читая их показания, я видел, что и они, со своей стороны, не знали ни моих родителей, ни тех людей, которые входили в «отряды рыцарей» ордена. Не знали их и «рыцари» — ни те, кто принимал посвящение, ни те, кто посвящал и руководил кружками. Например, я с удивлением узнал, что А. И. Смоленце-ва, близкая подруга моей матери еще по Беломорканалу, познакомилась с ней даже не в камере, а уже в «пересылке» Бутырской тюрьмы. А знакомство моих родителей с ее мужем, И. Е. Рытавцевым, произошло только во второй половине 30-х годов. По-видимому, также не были они знакомы с Богомоловым, Аскаровым, а возможно, и с Андреевым — анархистами по преимуществу, у которых превалировала политическая сторона дела.
Только позже, анализируя имена, названные в показаниях арестованных, удалось проследить «связь» Смоленцевой и ее мужа — через студента МВТУ Маклецова — с Е. К. Бреневым, к которому тот одно время заходил. Далее нить тянулась к Солоновичу, Бему и Ляшуку, которых Смоленцева тоже не знала. Последние уже напрямую были связаны с анархистами Кропоткинского и Карелинского комитетов и с Музеем Кропоткина, то есть с Андреевым, Аносовым, Богомоловым. Г. Ильин входил в группу Н. Р. Ланга, работавшую в библиотеке-читальне музея. Если же к этому добавить, что Ильин был сыном того самого инженера Ильина, который уступил моим родителям в доме на Арбате одну из своих комнат, то круг знакомств окажется дважды замкнутым.
Иными словами, собранные осенью 1930 года в Бутырской тюрьме люди, с точки зрения органов ОГПУ, представляли собой некое «единство» — хотя и разноликое в политическом отношении, но вписывающееся в представления следствия. Однако действительный интерес вызывает не «поляризация» этих двух все же разнородных групп, а те контакты между ними, которые координировались Никитиным, Завадским, Аренским, Смышляевым. За ними же начинает вырисовываться фигура Аполлона Андреевича Карелина.
С ним были связаны и анархисты старшего поколения. Андреев, попавший в 1919 году в засаду ЧК на квартире Карелина и арестованный, затем являлся членом Секретариата «Черного Креста» и Комитета по увековечению памяти Карелина. То же самое относится и к Аносову, работавшему в Секретариате ВФАК вместе с Богомоловым. У Карелина встречались Бренев, Солонович, Преферансов, Аренский и Смышляев. Завадский же прямо указывал на него как на первоначальный источник легенд.
"Не помню, при каких условиях я познакомился с Карелиным, — писал режиссер, — кто и когда меня к нему привел, знаю только, что он мне представлялся человеком, принятым Советской властью и вполне лояльным. Он жил в 1-м Доме Советов (гостиница «Националь». — А. Н.) и сам мне рассказывал о своих хороших отношениях с А. С. Енукидзе, которому, в свою очередь, я как-то рассказал о своем знакомстве с Карелиным… В те времена, воспитанный моим учителем по театру Е. Б. Вахтанговым в большой мере идеалистически, я интересовался всевозможными философскими и мистическими проблемами. Карелин меня тогда заинтересовал своей философией — я сейчас совершенно не в силах восстановить в памяти (так это для меня далеко сейчас) подробное содержание его взглядов, но помню только, что они были очень отвлеченными и туманными, касались главным образом проблем подсознательной работы, проблем душевных и духовных сущностей и т. д.
У Карелина я встречал Смышляева, жену Солоновича, мою сестру — В. А. Завадскую, Аренского и ряд лиц, которые, промелькнув, вовсе не остались в моей памяти. Белая роза — его любимый цветок — часто стояла у него на столе. Карелин рассказывал легенды, потом слушатели задавали вопросы и беседовали… Иногда вместо Карелина у него в квартире вел с нами так,ие беседы Солонович…"
И наконец, в показаниях А. С. Поля содержится прямое утверждение, что возникновение «Ордена Света» связано с возвращением из Франции в Россию Карелина, который во время вынужденной эмиграции был посвящен в тайны ордена, достиг известных степеней и принес в Москву его легенды и структуру.
Но кто такой Карелин? Вопрос этот, как мне представляется, занимал тогда многих людей, и в первую очередь следователей ОГПУ, почему-то с особой настойчивостью расспрашивавших, кто присутствовал на похоронах Карелина, какие цветы лежали на его гробе, какая музыка исполнялась и почему пели «не наш гимн» и на каком-то другом языке… Создавалось впечатление, что, по мере того как увеличивалось пространство времени, отделявшее смерть Карелина в марте 1926 года от последующих событий, интерес к этой фигуре у следователей возрастал, причем уже чисто профессиональный, хотя о покойном вожде анархо-коммунистов ничего порочащего вроде бы сказано не было.
Поэтому ответ на вопросы о Карелине приходилось искать в других источниках. На этот раз — у анархистов.
В самом деле, несмотря на ярко выраженную антисоциальную (и даже террористическую) деятельность, на конспирацию, группировки, союзы и прочие признаки политической организации, анархисты — даже их «левое» крыло — не выработали позитивной программы развития общества. Они выступали против всего, что обеспечивает его развитие, — против государственной организации, централизованного управления и прочее. Что же касается их призывов и обещаний, то последние принадлежат скорее области религиозно-этических учений, а не социальных реформ.
Задумаемся над "идеями «безвластия», «экспроприации экспроприаторов», «уничтожения частной собственности», «свободы, равенства, братства и справедливости», несущих в себе несовместимые требования («равенство» исключает «справедливость» и наоборот). За этими идеями — чаяния ранних христиан и наивная вера крестьян и ремесленников средневековья во всеобщую «уравниловку», вековечная мечта о «царствии Божием» на земле.
Фундаментом становилась не борьба за конкретные реформы, а протест против «социальной несправедливости», «абсолютного зла», предстающего в виде «государства», «собственности» или «эксплуатации». Анархисты считали, что действительность — это не результат общественной эволюции, а лишь арена деятельности злоумышленников («властников»), которые в ущерб обездоленным и бесправным массам пользуются преступной склонностью людей к богатству.
Знакомство с биографиями рядовых анархистов показывает, что обычно это были люди легко возбудимые, готовые на подвиг во имя «идеи», однако не привыкшие задумываться над последствиями своих поступков. Они происходили чаще всего из малообеспеченных слоев городского и сельского населения: уже в юности они оказывались свидетелями или жертвами социальной несправедливости. Она ассоциировалась в их сознании не столько с конкретными личностями, сколько со всей социально-политической системой общества. Склонные к гипертрофическим обобщениям и болезненной чувствительности, к переоценке собственной личности, анархисты возлагали всю ответственность за происходящее на окружающий мир, обличая его так же страстно, как обвиняли когда-то Рим и Вавилон иудейские пророки и христианские проповедники.
Как явствует из показаний, ритуальная сторона «рыцарских собраний» была предельно проста. Приветствуя друг друга, «рыцари» младших степеней (степени первой? — А. Н.) складывали руки на груди крест-накрест; старшие «рыцари» клали руку на пояс или на талию, напоминая тем самым об отсутствующем мече. Знаком «рыцаря» второй и более высоких степеней (всего их предположительно в ордене было семь или восемь) служила белая роза. Рассказывая собравшимся очередную легенду, он держал ее в руке, или же она лежала (стояла) перед ним на столе. Можно предполагать, что эта роза в какой-то мере была связана с символикой розенкрейцерства, хотя прямо утверждать это невозможно, поскольку члены ордена давали ей различное толкование. По словам А. С. Поля, она была «символом любви и бесконечности», а по словам его жены — «символом чистоты».
Определенную роль в ритуале собраний и в орденской практике играло Евангелие, причем особое значение отводилось Евангелию от Иоанна, а также его Откровению (Апокалипсису). Главным для ордена был культ Богоматери и Иисуса Христа — во внедогматическом осмыслении.
Исключительно почиталась членами ордена икона Владимирской Божьей Матери, раскрытая из-под поздних записей реставраторами в 1918 году. Подтверждается это тем, что знаком ордена оказывается не восьмиконечный крест исторических тамплиеров и не «злато-розовый крест» розенкрейцеров, а голубая восьмиконечная звезда. И хотя, по словам Поля, она «символизировала надзвездный мир восьми измерений», в христианской иконографии такой знак напрямую связан с образом Богоматери (например, «Неопалимая Купина») и с Христом («Спас в силах» и пр.).
Это находит подтверждение в показаниях Е. Н. Смирнова, приоткрывшего именно христианскую направленность ордена на допросе 23 ноября 1930 года.
«Цель „Ордена Света“ чисто эстетического порядка, — писал он, — нравственное самосовершенствование личности через восприятие христианских основ и воспитание в себе рыцарских христианских добродетелей. Рыцарь — понятие этическое, как лицо, совершающее нравственные поступки. Очищение христианских основ от накопившихся столетиями догматов, затушевавших лик Христа-рыцаря [Сравнительно необычное для православной иконографии изображение Христа в рыцарских доспехах на „Четырехчастной“ иконе XVI века из Благовещенского собора Московского Кремля], а иногда и прямого обмана церкви — вот устремление участников Ордена. Легенды возвышают дух и сердце слушателя и нравственно его питают. Как искусствовед, видящий в искусстве также серьезную пищу для человеческого духа, я высоко ставлю легенды, как моменты высоких образов. Сочетание этического и эстетического момента всегда облагораживает душу. Обрядовая сторона Ордена сопутствовала самосовершенствованию, хотя и имела второстепенное значение: посвящение — как обещание подражать христианским добродетелям, хотя, как христианин, я давно уже посвятил себя Христу…»
Такое «исповедание» сына священника, брошенного в тюрьму в 1924 году только за то, что он пригласил друзей семьи совершить в доме панихиду по умершему отцу, приоткрывает глубоко религиозную направленность ордена, от которой всячески пытались уйти в своих показаниях арестованные «рыцари». В те времена связь с церковью, присутствие на богослужении, признание собственного религиозного чувства и веры в Бога могли привести к самым тяжелым последствиям. Найденные при обыске Библия или Евангелие квалифицировались как «хранение антисоветской литературы и антисоветская пропаганда». Любой интерес к духовности и религии, к идеалистической философии, уже одним своим существованием ставившей под сомнение «абсолютные истины» марксистских догм, представлялся свидетельством заговора против господствующего режима.
Из приведенных примеров видно, как складывались начальные кружки, объединявшие родственников и друзей, затем единомышленников из числа знакомых, позволяя отбирать людей мыслящих, ставящих духовные интересы и моральные принципы выше житейских, а смысл своей жизни полагающих в чем-то большем, чем бытовая обеспеченность и служебное преуспевание. Характерно прорвавшееся уже на втором допросе признание Гиршфельда, которое позволяет думать, что дом на Арбате он покинул потому, что для него «эти собрания перестали быть интересными» и в нем «крепло трезвое материалистическое марксистское мировоззрение».
Видимо, то обстоятельство, что его интересы были «совершенно другого порядка», тут же заметили и соответствующим образом оценили окружающие. По словам Гиршфельда, «они говорили, что я разлагаюсь: что начинаю жиреть, приобретать буржуазные замашки, делать советскую карьеру и т. п. Меня это настолько оскорбило, что я перестал у них совершенно бывать…».
Оно и неудивительно. «Органическое отвращение ко всяким ритуалам» Гиршфельда возбуждалось, как можно предположить, именно христианским и христологическим аспектом орденского учения и символики. Ему, убежденному материалисту, вообще должно было быть не слишком уютно в среде творческой московской интеллигенции, пытавшейся отстоять свой духовный мир от посягательств партийного пролетариата. Поэтому совсем не случайно в его показаниях мы обнаруживаем отзыв о ГАХН, которая, по его словам, «была убежищем для представителей идеалистических течений самых разнообразных толков» и ареной орденской пропаганды, поскольку в Секции живого слова «Смирнов был ответственным секретарем, а Поль — одним из членов Совета». "Насколько мне помнится, — продолжал Гиршфельд, — в этой секции было несколько выступлений Солоновича, одно из них на тему о Бакунине. Были выступления Никитина о египетском искусстве и Смышляева о творчестве актера <…> Нужно сказать, что обстановка на публичных выступлениях в ГАХН носила весьма специфический характер, и зачастую приходилось просто удивляться, что в Советском Союзе могли открыто проводиться ничем не прикрытые антимарксистские и антиматериалистические взгляды. ГАХН до самого последнего времени была оплотом вырождающейся интеллигенции, не сумевшей приложить своих сил в деле социалистического строительства, и только в прошлом году благодаря кампании, поднятой
«Комсомольской правдой», старый состав ГАХН был раскассирован…"
Действительно, в 1929 году Академию разогнали, а большинство ее членов и сотрудников рано или поздно были перемолоты советской репрессивной машиной. Так прекратилась жизнь одного из последних культурных центров России.
Но чем занималась в «рыцарских кружках» эта «вырождающаяся интеллигенция»?
Об одной стороне ее деятельности — благотворительной — я уже говорил. Другая сторона жизни ордена — внутренняя — приоткрывается нам в приведенном показании Смирнова. Об этом свидетельствует и Е. А. Поль, давая понять, что «рыцари» на некоторых заседаниях выступали со своего рода «исповедью», рассказывая о своих поступках, которые затем обсуждались. Наконец шла собственно орденская работа, способствующая развитию и совершенствованию «рыцарей», — изучение легенд, оккультной, духовной и прочей литературы, распространение ее в рукописном и машинописном виде, а также новые переводы по этой тематике с европейских языков. У ордена была и пополняемая «рыцарями» библиотека. Она находилась где-то под Москвой и насчитывала несколько сотен книг. Они были отмечены в рукописных каталогах, которыми могли пользоваться члены ордена. К их услугам была богатая и тоже регулярно пополнявшаяся за счет пожертвований библиотека-читальня при Музее П. А. Кропоткина. Была сделана попытка создавать собственную переплетную мастерскую, которой особенно интересовались следователи ОГПУ.
Но в центре были все-таки легенды, первоначально сообщавшиеся «рыцарям» только устно.
Прослушав цикл из восьми — десяти легенд, «рыцарь» переходил в следующую орденскую степень. Рассказчиками (и комментаторами), как явствует из показаний, выступали обычно Аренский, Смышляев и Никитин, позднее — и А. С. Поль. Все это относится к 1924 — 1926 годам, поскольку к концу этого периода Гиршфельд уже был изгнан из ордена, а Шишко и Поль показывали, что в 1927 году всякая орденская деятельность прекратилась. Однако вряд ли этому можно верить, так как показания И. В. Покровской относятся к периоду после 1928 года, когда происходят благотворительные концерты в Студии Завадского, лекционные выступления в ГАХН и Музее П. А. Кропоткина. Поэтому отсутствие информации за последние годы можно объяснить не бездействием «рыцарей», а изменившейся политической обстановкой в стране и ужесточением политического контроля, что заставило изменить формы организации и работы ордена.
Показания арестованных содержат крайне расплывчатые сведения об орденских легендах. Выбрав на допросах позицию «потери памяти», Завадский писал: «Содержание легенд мне не по силам передать, оно туманно, путано, сложно. Я и тогда их тотчас забывал, а сейчас совершенно не помню. Общий их смысл был обращен к духовному подъему человека…» Сходным образом охарактеризовала их и Е. А. Поль, утверждая, что «легенды, рассказываемые Никитиным, по своему содержанию очень непонятны и запутанны, похожи на фантастическую сказку, почему я думаю, что он их сам сочиняет». Ее муж, неоднократно возвращавшийся в своих показаниях к легендам, напротив, полагал, что они «представляют собой очень древние материалы мистического содержания».
Первая легенда цикла (ее рассказывали при посвящении в 1-ю степень) повествовала о корпорациях жрецов Древнего Египта. Те из них, кто учил народ о переселении душ умерших в других людей или в животных, на самом деле полагали, что души переселяются на другие планеты. Другие же, кому было доступно сокровенное знание, кто прошел все ступени жреческого посвящения, верили, что на самом деле происходят не перевоплощения душ, а их восхождение и нисхождение, в зависимости от предшествующей жизни: вверх, к истинному Свету, или вниз, для новых воплощений, которые помогут разбудить в каждой душе божественные искры, тянущиеся к своему первоисточнику. И задача каждого живого существа, в особенности человека, — способствовать этому процессу.
Другая легенда рассказывала об Атлантиде — гораздо более древней, чем «платоновская», об Атлантиде, населенной атлантами, в которых человеческое начало соединилось с началом ангельским, и этот таинственный союз помогает совершенствоваться другим жителям Земли. Легенды повествовали об устройстве различных «космосов», которые мы, пожалуй, назвали бы сейчас «параллельными мирами»; о сотворении нашей Вселенной; о восстании ангелов против того демиурга, который создал наш мир, допустив в него зло, и попытался обречь человека на рабство незнания. Согласно легендам, часть атлантов спаслась во время гибели своей родины, и их потомки впоследствии жили в Древнем Египте в обширных подземных лабиринтах, передавая сокровенное знание посвященным, в том числе и египетским жрецам, — у них и заимствовали свои предания древние гностики.
Безусловный интерес вызывают легенды, в которых упоминаются Эоны — высочайшие духи, взявшие на себя миссию посредников между космосами духов и миром людей, проводники восхождения душ к Свету. Согласно учению гностиков, Христос был воплощением Зона Любви и принес на Землю учение о том, что зло не существует само по себе, как не существует сама по себе тень. Зло — это результат незнания, подобно тому как и тьма не имеет своей изначальной сущности, указывая только на отсутствие Света, при появлении которого она рассеивается и исчезает.
Учение об Зонах связывалось со средневековой легендой о Граале — чаше, в которую, согласно преданию, была собрана кровь Христа, пролившаяся из Его раны после удара копьем во время распятия. Это уже прямой путь к сюжетам европейского средневековья — эпохи крестовых походов, когда исторические тамплиеры действовали на Ближнем Востоке и в Европе, а затем и к XIX веку, когда возродился интерес к рыцарству и тайнам средневекового оккультизма.
И все же, как единодушно объясняли все допрашиваемые, главным в этих легендах был не сюжет, а его мистическое — таинственное, духовное — переживание слушателями. Здесь не было никаких «установок». Старший «рыцарь», излагавший легенду, даже отвечая на конкретные вопросы, неизменно подчеркивал, что его ответ заключает в себе не истину, а только его личное мнение, и оно ни в коем случае не обязательно для присутствующих, которые сами могут как угодно трактовать услышанное. Общий же смысл обсуждавшихся легенд, по словам Гиршфельда, сводился к тому, «что Земля находится в плену у темных сил и цель каждого рыцаря — борьба с этим злом. При этом указывалось, что торжество светлого начала над темными силами в пределах человеческой жизни неосуществимо и может разрешиться только в бесконечности».
Откуда пришли эти легенды? Был ли у них автор и кто это был? Созданы ли они в наше время, в пору увлечения экзотическими религиями Востока, или действительно какие-то из них пришли из глубокой древности, хотя, может быть, и не теми путями, о которых рассказывают орденские предания? Мне представляется, что сейчас еще не время ставить эти вопросы из-за отсутствия достаточной информации; я вижу свою задачу в том, чтобы сделать попытку разобраться в фактическом материале следственного дела, отделив вымысел от правды и получив таким образом возможность по-новому взглянуть на события культурной и духовной жизни русской интеллигенции 20-х годов.
И все же, затронув содержание этих легенд, как они рисуются из следственного дела, нельзя не отметить, что некоторые сюжеты и имена поразительно соответствуют сочинениям раннехристианских гностиков, которые совсем недавно, после Второй мировой войны, были найдены археологами в Верхнем Египте, в окрестностях Мертвого моря и ряде других мест.
Одно из таких соответствий обнаруживается даже в обвинительном заключении по делу рыцарей «Ордена Света». Во время обысков у некоторых арестованных, в том числе у А. А. Со-лоновича, были изъяты машинописные экземпляры его сочинения «Бакунин и культ Иальдобаофа». Следователи, по-видимому пользовавшиеся консультациями специалистов, а вместе с тем и своим «революционным чутьем», в общем правильно определили Иальдобаофа в качестве аналога ветхозаветного «врага рода человеческого», то есть сатаны, с которым христианская Церковь еще на заре своей юности вступила в многовековую борьбу, живописуя своего противника и уделив ему едва ли не больше внимания, чем Богу.
Между тем этот древний образ, ставший известным из гностического сочинения, условно называемого «Апокриф Иоанна», открывает перед нами представления гораздо более сложные и глубокие. Будучи рожден «от мира высшего», Иальдобаоф, согласно учению гностиков, не ведал ни своего происхождения, ни существования других божественных сущностей. Почитая себя единственным демиургом, он сотворил весь низший мир, в том числе и человека, отдав ему по неведению частицу своей божественной сущности. Благодаря этому человеку открылся путь в высшие миры, куда хотел не допустить его Иальдоба-оф. Против него и восстает человек, овладевая знанием из источника, указанного Зонами.
Иальдобаоф — это воплощение бездуховности и беспредельного властолюбия, с которым, как писал Солонович, «надо беспощадно бороться, ибо по следам Иальдобаофа ползут лярвы [Так в Европе со времен средневековья назывались низшие, темные сущности невидимого для человека мира]» и «бесовская грязь пакостит души людей и их жизни…»
Солонович не фигурировал в показаниях ни одного из раскаявшихся как «рыцарь» или руководитель кружка с «рыцарской» направленностью. Никто не встречал доцента МВТУ на воскресных «сборищах» у моих родителей, и только однажды о нем упомянул Гиршфельд. Между тем — и здесь можно согласиться со следователями ОГПУ — скорее всего, именно Солонович, о котором они так настойчиво расспрашивали арестованных, оказывается фигурой, объединявшей всех этих людей и дававшей импульс орденскому движению.
В этом убедило признание Леонтьева, которое проливало свет на связь кружков с Солоновичем.
"Кружок мистико-анархического направления, именуемый «Орденом Света», — писал Леонтьев, — ставил своей задачей ознакомление с этикой мистического анархизма. В основе ее лежала христианская этика, очищенная от примесей церковного догматизма. В образе «рыцаря» мыслился человек самоотверженный, осуществляющий любовь и добро в жизни. Одним из основных положений этой этики было то, что как в жизни личной, так и общественной — в политике, цель не может оправдывать средства. Это значит, что как бы ни была высока цель, она не может осуществляться нечистыми средствами, как, например, ложь, насилие над совестью, спекуляция на народной темноте и дурных человеческих инстинктах.
Занятия кружка и заключались в том, чтобы во время встреч, которые происходили раз или два раза в месяц, разбирались те или иные вопросы этики, возникающие при чтении и рассказывании легенд и лекций А. А. Солоновичем".
Признания Леонтьева в известной мере размыкали замкнутый предшествующими показаниями круг. Остановившись на людях, так или иначе связанных с домом моих родителей, я поначалу упустил из виду факт, который привлек мое внимание, когда я еще знакомился со списком арестованных. Там были названы лица, чьих имен я никогда не слышал. Больше того, читая их показания, я видел, что и они, со своей стороны, не знали ни моих родителей, ни тех людей, которые входили в «отряды рыцарей» ордена. Не знали их и «рыцари» — ни те, кто принимал посвящение, ни те, кто посвящал и руководил кружками. Например, я с удивлением узнал, что А. И. Смоленце-ва, близкая подруга моей матери еще по Беломорканалу, познакомилась с ней даже не в камере, а уже в «пересылке» Бутырской тюрьмы. А знакомство моих родителей с ее мужем, И. Е. Рытавцевым, произошло только во второй половине 30-х годов. По-видимому, также не были они знакомы с Богомоловым, Аскаровым, а возможно, и с Андреевым — анархистами по преимуществу, у которых превалировала политическая сторона дела.
Только позже, анализируя имена, названные в показаниях арестованных, удалось проследить «связь» Смоленцевой и ее мужа — через студента МВТУ Маклецова — с Е. К. Бреневым, к которому тот одно время заходил. Далее нить тянулась к Солоновичу, Бему и Ляшуку, которых Смоленцева тоже не знала. Последние уже напрямую были связаны с анархистами Кропоткинского и Карелинского комитетов и с Музеем Кропоткина, то есть с Андреевым, Аносовым, Богомоловым. Г. Ильин входил в группу Н. Р. Ланга, работавшую в библиотеке-читальне музея. Если же к этому добавить, что Ильин был сыном того самого инженера Ильина, который уступил моим родителям в доме на Арбате одну из своих комнат, то круг знакомств окажется дважды замкнутым.
Иными словами, собранные осенью 1930 года в Бутырской тюрьме люди, с точки зрения органов ОГПУ, представляли собой некое «единство» — хотя и разноликое в политическом отношении, но вписывающееся в представления следствия. Однако действительный интерес вызывает не «поляризация» этих двух все же разнородных групп, а те контакты между ними, которые координировались Никитиным, Завадским, Аренским, Смышляевым. За ними же начинает вырисовываться фигура Аполлона Андреевича Карелина.
С ним были связаны и анархисты старшего поколения. Андреев, попавший в 1919 году в засаду ЧК на квартире Карелина и арестованный, затем являлся членом Секретариата «Черного Креста» и Комитета по увековечению памяти Карелина. То же самое относится и к Аносову, работавшему в Секретариате ВФАК вместе с Богомоловым. У Карелина встречались Бренев, Солонович, Преферансов, Аренский и Смышляев. Завадский же прямо указывал на него как на первоначальный источник легенд.
"Не помню, при каких условиях я познакомился с Карелиным, — писал режиссер, — кто и когда меня к нему привел, знаю только, что он мне представлялся человеком, принятым Советской властью и вполне лояльным. Он жил в 1-м Доме Советов (гостиница «Националь». — А. Н.) и сам мне рассказывал о своих хороших отношениях с А. С. Енукидзе, которому, в свою очередь, я как-то рассказал о своем знакомстве с Карелиным… В те времена, воспитанный моим учителем по театру Е. Б. Вахтанговым в большой мере идеалистически, я интересовался всевозможными философскими и мистическими проблемами. Карелин меня тогда заинтересовал своей философией — я сейчас совершенно не в силах восстановить в памяти (так это для меня далеко сейчас) подробное содержание его взглядов, но помню только, что они были очень отвлеченными и туманными, касались главным образом проблем подсознательной работы, проблем душевных и духовных сущностей и т. д.
У Карелина я встречал Смышляева, жену Солоновича, мою сестру — В. А. Завадскую, Аренского и ряд лиц, которые, промелькнув, вовсе не остались в моей памяти. Белая роза — его любимый цветок — часто стояла у него на столе. Карелин рассказывал легенды, потом слушатели задавали вопросы и беседовали… Иногда вместо Карелина у него в квартире вел с нами так,ие беседы Солонович…"
И наконец, в показаниях А. С. Поля содержится прямое утверждение, что возникновение «Ордена Света» связано с возвращением из Франции в Россию Карелина, который во время вынужденной эмиграции был посвящен в тайны ордена, достиг известных степеней и принес в Москву его легенды и структуру.
Но кто такой Карелин? Вопрос этот, как мне представляется, занимал тогда многих людей, и в первую очередь следователей ОГПУ, почему-то с особой настойчивостью расспрашивавших, кто присутствовал на похоронах Карелина, какие цветы лежали на его гробе, какая музыка исполнялась и почему пели «не наш гимн» и на каком-то другом языке… Создавалось впечатление, что, по мере того как увеличивалось пространство времени, отделявшее смерть Карелина в марте 1926 года от последующих событий, интерес к этой фигуре у следователей возрастал, причем уже чисто профессиональный, хотя о покойном вожде анархо-коммунистов ничего порочащего вроде бы сказано не было.
Поэтому ответ на вопросы о Карелине приходилось искать в других источниках. На этот раз — у анархистов.
Рыцарь Сантей
История русского анархизма, очень разнообразного по своим лозунгам и целям, вряд ли будет написана в ближайшее время. Препятствием служит как бедность документальных материалов, так и традиционный взгляд на анархизм как на политическое учение. Я полагаю, что это — скорее одно из религиозно-мистических движений нового времени, задрапированное в политические лозунги для оправдания своего крайнего радикализма.В самом деле, несмотря на ярко выраженную антисоциальную (и даже террористическую) деятельность, на конспирацию, группировки, союзы и прочие признаки политической организации, анархисты — даже их «левое» крыло — не выработали позитивной программы развития общества. Они выступали против всего, что обеспечивает его развитие, — против государственной организации, централизованного управления и прочее. Что же касается их призывов и обещаний, то последние принадлежат скорее области религиозно-этических учений, а не социальных реформ.
Задумаемся над "идеями «безвластия», «экспроприации экспроприаторов», «уничтожения частной собственности», «свободы, равенства, братства и справедливости», несущих в себе несовместимые требования («равенство» исключает «справедливость» и наоборот). За этими идеями — чаяния ранних христиан и наивная вера крестьян и ремесленников средневековья во всеобщую «уравниловку», вековечная мечта о «царствии Божием» на земле.
Фундаментом становилась не борьба за конкретные реформы, а протест против «социальной несправедливости», «абсолютного зла», предстающего в виде «государства», «собственности» или «эксплуатации». Анархисты считали, что действительность — это не результат общественной эволюции, а лишь арена деятельности злоумышленников («властников»), которые в ущерб обездоленным и бесправным массам пользуются преступной склонностью людей к богатству.
Знакомство с биографиями рядовых анархистов показывает, что обычно это были люди легко возбудимые, готовые на подвиг во имя «идеи», однако не привыкшие задумываться над последствиями своих поступков. Они происходили чаще всего из малообеспеченных слоев городского и сельского населения: уже в юности они оказывались свидетелями или жертвами социальной несправедливости. Она ассоциировалась в их сознании не столько с конкретными личностями, сколько со всей социально-политической системой общества. Склонные к гипертрофическим обобщениям и болезненной чувствительности, к переоценке собственной личности, анархисты возлагали всю ответственность за происходящее на окружающий мир, обличая его так же страстно, как обвиняли когда-то Рим и Вавилон иудейские пророки и христианские проповедники.