Страница:
К сожалению, не все участники экспедиций и представители местных властей обладали достаточной прозорливостью, чтобы понять: для освобождения тибетской медицины от религиозных наслоений требуется прежде всего время. Сталкиваясь с невежеством и корыстолюбием некоторых лам-лекарей, они делали однозначный вывод о несостоятельности самой тибетской медицины и требовали ее запрета.
Не избежал этой ошибки и известный исследователь Б. В. Семичов, один из авторов очень ценного «Словаря тибето-латино-русских названий лекарственного сырья, применяемого в тибетской медицине» (Улан-Удэ, 1963). В числе многих других, тенденцию «обмирщения» тибетской медицины он расценивал не как положительный сдвиг, а как обманный маневр. К сожалению, печальные последствия такого одностороннего подхода заметны до сих пор.
Племянник П. А. Бадмаева Николай Николаевич пристально следил за результатами экспедиций. Чтобы добиться изучения тибетской медицины на научной основе, он настойчиво обращался в Наркомздрав, Наркомпрос, Наркоминдел, ЦИК, в другие инстанции. Ему везде долго отказывали, мотивируя тем, что в европейской медицинской литературе нет соответствующих научных трудов. Никто не хотел принять на себя ответственность и разрешить лабораторные и клинические испытания. Вероятно, мешал и страх: а вдруг упрекнут в пособничестве религии? И все же во многом благодаря настойчивости Н. Н. Бадмаева создан был наконец Отдел восточной медицины в Институте экспериментальной медицины.
Существенную поддержку в этом начинании оказал А. М. Горький. Из переписки А. М. Горького и А. Н. Толстого известно, что оба они прибегали к медицинской помощи Н. Н. Бадмаева.
27 декабря 1934 года у А. Н. Толстого произошел инфаркт миокарда. 15 января 1935 года он писал А. М. Горькому: «…Лечит меня Бадмаев, изумительный человек, умный и нежной души. Пью разные травы и настойки, медвежью желчь, тертых ящериц и прочие замечательные вещи. Второй день выхожу, но чувствую себя неважно…Вот что значит сердце. В ноябре написал пьесу, в три недели 12 картин, а сейчас трудно связать две фразы. Бадмаев говорит, что наладится».
Даже в 50-е годы непременным условием лечения инфаркта миокарда был длительный (около 2 месяцев) постельный режим. А. Н. Толстой уже через три недели вышел на улицу, а в конце февраля приехал в Москву для участия в работе пленума Правления Союза писателей СССР.
В ответном письме А. М. Горького А. Н. Толстому есть такие строки: «…Если здоровье позволяет, перекатитесь сюда, в Горки… захватив с собою фунтов 16 Бадмаевских трав, Черткова [Черткова О. Д. — друг семьи Горького, фельдшерица, которая следила за здоровьем писателя] знает, как надо обращаться с ними, ох! — она очень хорошо знает это!»
В 1932 году вместе с учеными Института экспериментальной медицины А. М. Горький обсуждал вопрос о новых, более перспективных формах научно-исследовательской работы в области медицины. Он же взял на себя инициативу довести результат этих бесед до руководителей партии и правительства. Речь шла о создании комплексного научно-исследовательского института для всестороннего изучения здорового и больного человека. Предложение было принято. Основой этого центра стал Институт экспериментальной медицины, получивший по декрету Совнаркома от 15 октября 1932 года новый статус и, соответственно, переименованный во Всесоюзный институт экспериментальной медицины (ВИЭМ).
Именно в этот период Наркомздрав РСФСР наконец проявил интерес к предложению Н. Н. Бадмаева поставить на научную основу изучение тибетской медицины. С февраля 1932 года началась переписка по данному поводу между Нарком-здравом и руководством института.
Большинство ведущих сотрудников института одобрили проект, предусматривавший открытие стационара и амбулатории, создание лекарственного фонда за счет экспедиций, проведение лабораторных исследований, организацию музея, работу по переводу тибетской медицинской литературы и ряд других пунктов. Правда, даже соглашаясь с проектом, некоторые возражали против руководства в этом деле Н. Н. Бадмаева, отводя ему более скромную роль.
Но нашлись люди, которые горячо его поддержали. Профессора А. Д. Сперанский и В. В. Савич написали письмо на имя директора ВИЭМ (от 14 декабря 1932 года), убеждая руководство в необходимости организовать в стенах института систематическое изучение восточной медицины, научно-практическое значение которой «в лучшем случае игнорируется, в худшем — приравнивается к знахарству». Да, писали они, теория восточной медицины тесно связана с мистической философией Востока, но разве любая медицина — и восточная, и западная — не стремится использовать больше, чем может в данный момент объяснить? К тому же нельзя объяснить то, чего не знаешь и, главное, не хочешь знать. Необходимо вывести восточную медицину из подполья, ибо существующее положение делает ее достоянием шарлатанов, приносящих немалый вред. «Причины здесь те же, которые порождают религиозные суеверства. Те создавались господствующей религией, эти — господствующей медицинской школой, поддерживаемой наукой и охраняемой законом. Но подлинная наука не нуждается в такой защите. Задача закона — охранять не науку, а здоровье трудящихся от посягательств невежества, небрежности или спекуляции. И совершенно безразлично, к недрам какой именно школы причисляет себя сознательный или бессознательный вредитель».
Поддержал идею изучения тибетской медицины в стенах Всесоюзного института экспериментальной медицины и Н. И. Бухарин — видный политический деятель, действительный член АН СССР, редактор «Известий», возглавлявший в то время научно-исследовательский сектор ВСНХ. Об этом свидетельствует его письмо директору ВИЭМ Л. Н. Федорову:
30 декабря 1932 года в ВИЭМ наконец состоялось первое совещание, на котором выступил с докладом Н. Н. Бадмаев. А вскоре в Забайкалье отправилась экспедиция для сбора и заготовки животного лекарственного сырья и целебных растений. Задание было выполнено успешно. Кроме того, удалось приобрести и ценные книги по тибетской медицине.
В 1934 году при институте начало работать специальное Бюро по изучению восточной медицины во главе с фармакологом профессором С. В. Аничковым. Стоял вопрос и об открытии соответствующей клиники. Предполагалось развернуть исследования достаточно широко и включить в сферу научной проверки средства и методы врачебной науки не только Тибета, но и арабо-персидской медицины, что получило отражение в названии Бюро и клиники. Организационный период, однако, затягивался.
Руководителем клиники был назначен профессор С. П. Заводской, Н. Н. Бадмаеву отвели роль консультанта — для директора института Л. Н. Федорова он по-прежнему оставался нежелательным лицом, которому не следовало давать реальных прав. Результаты такого отношения проявились достаточно быстро — созданное подразделение было вскоре переименовано в Бюро восточной и народной медицины. Этот шаг не был случайным, хотя кроме Н. Н. Бадмаева никто не придал ему значения.
Н. Н. Бадмаев пытался убедить членов Бюро, что переименование знаменует собой принципиальное отступление от первоначальной идеи. Ведь тибетскую медицину нельзя приравнивать к народной и низводить ее до уровня знахарства. Не отдельные лекарственные средства надо испытывать, а изучать всю систему взглядов, весь врачебный арсенал, включающий помимо лекарственных препаратов диететику и разнообразные физические методы лечения.
Эта позиция не нашла поддержки. Члены Бюро надеялись, что переименование вреда не принесет, а, напротив, позволит расширить сферу деятельности. Но в январе 1935 года Отдел народной медицины (как видим, трансформация названия была последовательной) закрыли под предлогом реорганизации института. Договор с больницей им. В. И. Ленина, на базе которой отделение просуществовало буквально два месяца, был расторгнут, а больные выписаны или переведены в другие лечебные учреждения. На этом изучение восточной, в том числе тибетской, медицины в рамках ВИЭМ практически закончилось.
Но ее сторонники сдаваться не собирались. В апреле 1935 года в Совет труда и обороны страны поступило «Деловое предложение о развитии работы по изучению и экономическому использованию средств и методов восточной медицины», подписанное экономистом В. В. Добрыниным. Автор предложения подробно обосновывал необходимость создания в Ленинграде научного и учебного центра — Института восточной медицины и гигиены с филиалами в странах Востока и Запада. Это предложение было передано наркому здравоохранения РСФСР Г. Н. Каминскому.
Время, однако, шло, а ответа все не было. Через 8 месяцев В. В. Добрынин направил жалобу председателю Совнаркома СССР В. М. Молотову с копиями в Комиссию Советского контроля при СНК СССР, в Комиссию Партийного контроля и Комиссию содействия ученым.
Обосновывая вновь программу изучения и использования средств и методов восточной медицины, он подчеркивал, что в ее арсенале имеется немало кровоостанавливающих и рано-заживляющих средств, препараты, повышающие естественный иммунитет к инфекциям, что особенно важно в случае бактериологической войны.
Добрынин указывал, что инициативная группа ученых разработала устав Общества содействия изучению медицины, гигиены и психофизкультуры народов Востока, что при Институте востоковедения АН СССР уже действует семинар по изучению тибетского языка и тибетской медицины и что он лично заручился поддержкой полномочного представителя Тибета в СССР Хамбо Агвана Доржиева (бывшего наставника Далай-ламы).
Столь энергичное напоминание возымело действие. 26 марта 1936 года «Вечерняя красная газета», издававшаяся в Ленинграде, известила читателей о том, что Ученый медицинский Совет (УМС) Наркомздрава РСФСР по инициативе группы ленинградских профессоров созывает 1 апреля широкое совещание по поводу изучения тибетской медицины. Казалось, на этот раз победа была бесспорной. Президиум УМС принял постановление о необходимости изучения восточной медицины. Но уже через несколько дней на заседании Бюро УМС стало ясно, что трудности на этом не кончились. Директор ВИЭМ Л. Н. Федоров, понимая, что в сложившейся ситуации напрямую возражать против изучения тибетской медицины нельзя, заявил, что в СССР нет ни одного подлинного ее представителя и что доктор Н. Н. Бадмаев таковым считаться не может. Более того, он обвинил Бадмаева в расхищении тибетских лекарственных средств, собранных забайкальской экспедицией, и в том, что последний всячески уклоняется от научной проверки применяемых им методов лечения.
Принятое на заседании Бюро решение было половинчатым: для систематического методологического руководства изучением восточной медицины избрать комиссию, а предложения о создании общества, организации института и специальной клиники отклонить, ограничившись клиническими испытаниями в одном из обычных стационаров. Позиции противников тибетской медицины были достаточно сильны.
От имени инициативной группы ее председатель профессор В. П. Кашкадамов выразил энергичный протест и настаивал на праве группы работать по собственному плану при любых условиях контроля со стороны Наркомздрава. Протест был направлен наркому здравоохранения республики Г. Н. Каминскому, а копия — в Комиссию Советского контроля при СНК СССР. В нем, в частности, говорилось: «Лен. иниц. группа добивается лишь одного: возможности работать в области изучения средств и методов восточной медицины таким образом и в таких условиях, чтобы в результате этой работы можно было бы дать вполне объективный и научно обоснованный ответ на поставленный вопрос, пригодный для того, чтобы его можно было, с приложением соответствующих точных документальных данных и объяснений, опубликовать как в советских, так и в иностранных научных органах без риска быть обвиненным в неумелой или предвзятой постановке вопроса».
В инициативную группу входили, кроме Н. Н. Бадмаева, профессора Л. Л. Васильев (руководитель отдела общей физиологии нервной системы Института мозга), К. И. Поварнин (психоневролог), А. К. Борсук (зав. кафедрой психологии Института физической культуры им. П. Ф. Лесгафта), М. В. Елкин (зав. кафедрой акушерства и гинекологии 2-го Ленинградского медицинского института), М. Д. Тушинский (руководитель диагностической клиники 1-го Ленинградского медицинского института), Я. И. Периханянц (зав. кафедрой физиотерапии и бальнеологии того же института), А. Ф. Гаммерман, А. Б. Вериго (зав. лабораторией Радиевого института); востоковеды академики Ф. И. Щербатской, В. М. Алексеев, А. Н. Самойлович, профессор А. И. Востриков. Правда, к этому времени ушли из жизни профессора В. В. Савич и Н. Д. Бушмакин, переехали в Москву А. Д. Сперанский и И. А. Обергард, который вскоре был арестован. Скончался А. М. Горький, проявлявший большой интерес к тибетской медицине. Возглавлял группу профессор В. П. Кашкадамов, физиолог и гигиенист, которому довелось «сражаться» с эпидемиями чумы не только в России, но и в Маньчжурии, а также в Индии. С первых дней советской власти он активно участвовал в организации здравоохранения в Петрограде.
Список членов инициативной группы явился знаменательным для признания тибетской медицины. Ведь в постановлении УМС Наркомздрава РСФСР подчеркивалось, что между современной научной и восточной медициной существует такая же разница, как между химией и алхимией, астрономией и астрологией, и что изучение «Тибетской медицины» (это понятие заключалось в кавычки) может принести пользу лишь в том случае, если будет проводиться людьми, вооруженными современными научными методами. Члены инициативной группы были именно такими специалистами.
Открытие нового лечебного учреждения во главе с Н. Н. Бад-маевым намечалось на июнь 1937 года. Шли ремонтные работы, комплектовался штат. Но над коллективом клиники уже сгущались тучи. 8 апреля был арестован профессор А. И. Востриков, который читал для врачей лекции по тибетскому языку. Это был молодой, но уже достаточно известный в научных кругах специалист. Его работа «Тибетская историческая литература», по мнению академика Ф. И. Щербатского, «послужила к славе и гордости Советской науки». Труд этот, однако, увидел свет лишь в 60-е годы.
Арест Вострикова был сигналом опасности, но подготовка клиники к открытию не прекращалась. Начались занятия на курсах хейротерапии (восточного массажа), а через несколько месяцев выпускники курсов были зачислены в клинику. По приглашению Н. Н. Бадмаева в Ленинград прибыли врачи Данзанов, Жапов, Гомбаев, Догбаев и переводчик Санданов. Больница готовилась принять первых пациентов.
Шла весна 1938 года. 20 марта арестовали сотрудницу научно-литературного кабинета клиники Н. П. Вострикову. 10 апреля была создана комиссия, и с 16 ч 30 мин в клинике в срочном порядке началась инвентаризация. А 20 апреля арестовали руководителя и организатора клиники Н. Н. Бадмаева. У него остались три сына — Михаил, Кирилл, Андрей. К их чести, они не отреклись от отца, как это нередко бывало в те трудные годы, а пытались доказать его невиновность, направив письмо об этом Л. П. Берии. Ответа они не получили.
Приговором Военной Коллегии Верховного Суда СССР от 26 февраля 1939 года Н. Н. Бадмаева осудили на 10 лет ссылки в лагеря строгого режима без права переписки. Его обширный медицинский архив, книги и переписка были изъяты во время обыска. Судьба их в настоящее время неизвестна. Н. Н. Бадмаев не вернулся из заключения. По настойчивым ходатайствам сыновей он был посмертно реабилитирован в 1956 году.
Приглашенные им восточные специалисты и многие активные сторонники изучения тибетской медицины также были арестованы. Их судьба неизвестна.
Арестованную в 1937 году Е. Ф. Бадмаеву реабилитировали в 1957 году. Ей удалось сохранить фамильные рецепты, которые находятся сейчас у внуков П. А. Бадмаева.
Со смертью Н. Н. Бадмаева попытки поставить изучение тибетской медицины на научную основу заглохли на долгие годы.
Только теперь, через 60 лет после тех трагических событий, можно сказать, что изучение врачебной науки Тибета как целостной системы воззрений на здоровье и болезнь с вытекающими отсюда принципами профилактики, диагностики, лечения и профессиональной этики еще только начинается.
ЛАБОРАТОРИЯ ОККУЛЬТИЗМА
Не избежал этой ошибки и известный исследователь Б. В. Семичов, один из авторов очень ценного «Словаря тибето-латино-русских названий лекарственного сырья, применяемого в тибетской медицине» (Улан-Удэ, 1963). В числе многих других, тенденцию «обмирщения» тибетской медицины он расценивал не как положительный сдвиг, а как обманный маневр. К сожалению, печальные последствия такого одностороннего подхода заметны до сих пор.
Племянник П. А. Бадмаева Николай Николаевич пристально следил за результатами экспедиций. Чтобы добиться изучения тибетской медицины на научной основе, он настойчиво обращался в Наркомздрав, Наркомпрос, Наркоминдел, ЦИК, в другие инстанции. Ему везде долго отказывали, мотивируя тем, что в европейской медицинской литературе нет соответствующих научных трудов. Никто не хотел принять на себя ответственность и разрешить лабораторные и клинические испытания. Вероятно, мешал и страх: а вдруг упрекнут в пособничестве религии? И все же во многом благодаря настойчивости Н. Н. Бадмаева создан был наконец Отдел восточной медицины в Институте экспериментальной медицины.
Существенную поддержку в этом начинании оказал А. М. Горький. Из переписки А. М. Горького и А. Н. Толстого известно, что оба они прибегали к медицинской помощи Н. Н. Бадмаева.
27 декабря 1934 года у А. Н. Толстого произошел инфаркт миокарда. 15 января 1935 года он писал А. М. Горькому: «…Лечит меня Бадмаев, изумительный человек, умный и нежной души. Пью разные травы и настойки, медвежью желчь, тертых ящериц и прочие замечательные вещи. Второй день выхожу, но чувствую себя неважно…Вот что значит сердце. В ноябре написал пьесу, в три недели 12 картин, а сейчас трудно связать две фразы. Бадмаев говорит, что наладится».
Даже в 50-е годы непременным условием лечения инфаркта миокарда был длительный (около 2 месяцев) постельный режим. А. Н. Толстой уже через три недели вышел на улицу, а в конце февраля приехал в Москву для участия в работе пленума Правления Союза писателей СССР.
В ответном письме А. М. Горького А. Н. Толстому есть такие строки: «…Если здоровье позволяет, перекатитесь сюда, в Горки… захватив с собою фунтов 16 Бадмаевских трав, Черткова [Черткова О. Д. — друг семьи Горького, фельдшерица, которая следила за здоровьем писателя] знает, как надо обращаться с ними, ох! — она очень хорошо знает это!»
В 1932 году вместе с учеными Института экспериментальной медицины А. М. Горький обсуждал вопрос о новых, более перспективных формах научно-исследовательской работы в области медицины. Он же взял на себя инициативу довести результат этих бесед до руководителей партии и правительства. Речь шла о создании комплексного научно-исследовательского института для всестороннего изучения здорового и больного человека. Предложение было принято. Основой этого центра стал Институт экспериментальной медицины, получивший по декрету Совнаркома от 15 октября 1932 года новый статус и, соответственно, переименованный во Всесоюзный институт экспериментальной медицины (ВИЭМ).
Именно в этот период Наркомздрав РСФСР наконец проявил интерес к предложению Н. Н. Бадмаева поставить на научную основу изучение тибетской медицины. С февраля 1932 года началась переписка по данному поводу между Нарком-здравом и руководством института.
Большинство ведущих сотрудников института одобрили проект, предусматривавший открытие стационара и амбулатории, создание лекарственного фонда за счет экспедиций, проведение лабораторных исследований, организацию музея, работу по переводу тибетской медицинской литературы и ряд других пунктов. Правда, даже соглашаясь с проектом, некоторые возражали против руководства в этом деле Н. Н. Бадмаева, отводя ему более скромную роль.
Но нашлись люди, которые горячо его поддержали. Профессора А. Д. Сперанский и В. В. Савич написали письмо на имя директора ВИЭМ (от 14 декабря 1932 года), убеждая руководство в необходимости организовать в стенах института систематическое изучение восточной медицины, научно-практическое значение которой «в лучшем случае игнорируется, в худшем — приравнивается к знахарству». Да, писали они, теория восточной медицины тесно связана с мистической философией Востока, но разве любая медицина — и восточная, и западная — не стремится использовать больше, чем может в данный момент объяснить? К тому же нельзя объяснить то, чего не знаешь и, главное, не хочешь знать. Необходимо вывести восточную медицину из подполья, ибо существующее положение делает ее достоянием шарлатанов, приносящих немалый вред. «Причины здесь те же, которые порождают религиозные суеверства. Те создавались господствующей религией, эти — господствующей медицинской школой, поддерживаемой наукой и охраняемой законом. Но подлинная наука не нуждается в такой защите. Задача закона — охранять не науку, а здоровье трудящихся от посягательств невежества, небрежности или спекуляции. И совершенно безразлично, к недрам какой именно школы причисляет себя сознательный или бессознательный вредитель».
Поддержал идею изучения тибетской медицины в стенах Всесоюзного института экспериментальной медицины и Н. И. Бухарин — видный политический деятель, действительный член АН СССР, редактор «Известий», возглавлявший в то время научно-исследовательский сектор ВСНХ. Об этом свидетельствует его письмо директору ВИЭМ Л. Н. Федорову:
"Дорогой тов. Федоров!
Я, по сути дела, присоединяюсь к записке Сперанского и Савича. По-моему, одна из благороднейших задач ученых СССР состоит в том, чтобы добиться синтеза между ценным наследием запада и востока, синтеза, которого не допускает империалистическая ориентация буржуазии, или во всяком случае мешает его созданию. Поэтому я бы думал, что в рамках вашего учреждения хорошо было бы отвести место и для работ Н. Н. Бадмаева, с соответствующей экспериментальной базой и обеспечением издания соответствующих трудов. Нам вовсе не след исходить из предрассудков культуры Средиземного моря или даже «белой расы». Да и наверняка можно a priori сказать, что мы могли бы получить немало ценного, если бы пошарили поглубже в сокровищах научной мысли востока.
Привет! Ваш Н. Бухарин".
30 декабря 1932 года в ВИЭМ наконец состоялось первое совещание, на котором выступил с докладом Н. Н. Бадмаев. А вскоре в Забайкалье отправилась экспедиция для сбора и заготовки животного лекарственного сырья и целебных растений. Задание было выполнено успешно. Кроме того, удалось приобрести и ценные книги по тибетской медицине.
В 1934 году при институте начало работать специальное Бюро по изучению восточной медицины во главе с фармакологом профессором С. В. Аничковым. Стоял вопрос и об открытии соответствующей клиники. Предполагалось развернуть исследования достаточно широко и включить в сферу научной проверки средства и методы врачебной науки не только Тибета, но и арабо-персидской медицины, что получило отражение в названии Бюро и клиники. Организационный период, однако, затягивался.
Руководителем клиники был назначен профессор С. П. Заводской, Н. Н. Бадмаеву отвели роль консультанта — для директора института Л. Н. Федорова он по-прежнему оставался нежелательным лицом, которому не следовало давать реальных прав. Результаты такого отношения проявились достаточно быстро — созданное подразделение было вскоре переименовано в Бюро восточной и народной медицины. Этот шаг не был случайным, хотя кроме Н. Н. Бадмаева никто не придал ему значения.
Н. Н. Бадмаев пытался убедить членов Бюро, что переименование знаменует собой принципиальное отступление от первоначальной идеи. Ведь тибетскую медицину нельзя приравнивать к народной и низводить ее до уровня знахарства. Не отдельные лекарственные средства надо испытывать, а изучать всю систему взглядов, весь врачебный арсенал, включающий помимо лекарственных препаратов диететику и разнообразные физические методы лечения.
Эта позиция не нашла поддержки. Члены Бюро надеялись, что переименование вреда не принесет, а, напротив, позволит расширить сферу деятельности. Но в январе 1935 года Отдел народной медицины (как видим, трансформация названия была последовательной) закрыли под предлогом реорганизации института. Договор с больницей им. В. И. Ленина, на базе которой отделение просуществовало буквально два месяца, был расторгнут, а больные выписаны или переведены в другие лечебные учреждения. На этом изучение восточной, в том числе тибетской, медицины в рамках ВИЭМ практически закончилось.
Но ее сторонники сдаваться не собирались. В апреле 1935 года в Совет труда и обороны страны поступило «Деловое предложение о развитии работы по изучению и экономическому использованию средств и методов восточной медицины», подписанное экономистом В. В. Добрыниным. Автор предложения подробно обосновывал необходимость создания в Ленинграде научного и учебного центра — Института восточной медицины и гигиены с филиалами в странах Востока и Запада. Это предложение было передано наркому здравоохранения РСФСР Г. Н. Каминскому.
Время, однако, шло, а ответа все не было. Через 8 месяцев В. В. Добрынин направил жалобу председателю Совнаркома СССР В. М. Молотову с копиями в Комиссию Советского контроля при СНК СССР, в Комиссию Партийного контроля и Комиссию содействия ученым.
Обосновывая вновь программу изучения и использования средств и методов восточной медицины, он подчеркивал, что в ее арсенале имеется немало кровоостанавливающих и рано-заживляющих средств, препараты, повышающие естественный иммунитет к инфекциям, что особенно важно в случае бактериологической войны.
Добрынин указывал, что инициативная группа ученых разработала устав Общества содействия изучению медицины, гигиены и психофизкультуры народов Востока, что при Институте востоковедения АН СССР уже действует семинар по изучению тибетского языка и тибетской медицины и что он лично заручился поддержкой полномочного представителя Тибета в СССР Хамбо Агвана Доржиева (бывшего наставника Далай-ламы).
Столь энергичное напоминание возымело действие. 26 марта 1936 года «Вечерняя красная газета», издававшаяся в Ленинграде, известила читателей о том, что Ученый медицинский Совет (УМС) Наркомздрава РСФСР по инициативе группы ленинградских профессоров созывает 1 апреля широкое совещание по поводу изучения тибетской медицины. Казалось, на этот раз победа была бесспорной. Президиум УМС принял постановление о необходимости изучения восточной медицины. Но уже через несколько дней на заседании Бюро УМС стало ясно, что трудности на этом не кончились. Директор ВИЭМ Л. Н. Федоров, понимая, что в сложившейся ситуации напрямую возражать против изучения тибетской медицины нельзя, заявил, что в СССР нет ни одного подлинного ее представителя и что доктор Н. Н. Бадмаев таковым считаться не может. Более того, он обвинил Бадмаева в расхищении тибетских лекарственных средств, собранных забайкальской экспедицией, и в том, что последний всячески уклоняется от научной проверки применяемых им методов лечения.
Принятое на заседании Бюро решение было половинчатым: для систематического методологического руководства изучением восточной медицины избрать комиссию, а предложения о создании общества, организации института и специальной клиники отклонить, ограничившись клиническими испытаниями в одном из обычных стационаров. Позиции противников тибетской медицины были достаточно сильны.
От имени инициативной группы ее председатель профессор В. П. Кашкадамов выразил энергичный протест и настаивал на праве группы работать по собственному плану при любых условиях контроля со стороны Наркомздрава. Протест был направлен наркому здравоохранения республики Г. Н. Каминскому, а копия — в Комиссию Советского контроля при СНК СССР. В нем, в частности, говорилось: «Лен. иниц. группа добивается лишь одного: возможности работать в области изучения средств и методов восточной медицины таким образом и в таких условиях, чтобы в результате этой работы можно было бы дать вполне объективный и научно обоснованный ответ на поставленный вопрос, пригодный для того, чтобы его можно было, с приложением соответствующих точных документальных данных и объяснений, опубликовать как в советских, так и в иностранных научных органах без риска быть обвиненным в неумелой или предвзятой постановке вопроса».
В инициативную группу входили, кроме Н. Н. Бадмаева, профессора Л. Л. Васильев (руководитель отдела общей физиологии нервной системы Института мозга), К. И. Поварнин (психоневролог), А. К. Борсук (зав. кафедрой психологии Института физической культуры им. П. Ф. Лесгафта), М. В. Елкин (зав. кафедрой акушерства и гинекологии 2-го Ленинградского медицинского института), М. Д. Тушинский (руководитель диагностической клиники 1-го Ленинградского медицинского института), Я. И. Периханянц (зав. кафедрой физиотерапии и бальнеологии того же института), А. Ф. Гаммерман, А. Б. Вериго (зав. лабораторией Радиевого института); востоковеды академики Ф. И. Щербатской, В. М. Алексеев, А. Н. Самойлович, профессор А. И. Востриков. Правда, к этому времени ушли из жизни профессора В. В. Савич и Н. Д. Бушмакин, переехали в Москву А. Д. Сперанский и И. А. Обергард, который вскоре был арестован. Скончался А. М. Горький, проявлявший большой интерес к тибетской медицине. Возглавлял группу профессор В. П. Кашкадамов, физиолог и гигиенист, которому довелось «сражаться» с эпидемиями чумы не только в России, но и в Маньчжурии, а также в Индии. С первых дней советской власти он активно участвовал в организации здравоохранения в Петрограде.
Список членов инициативной группы явился знаменательным для признания тибетской медицины. Ведь в постановлении УМС Наркомздрава РСФСР подчеркивалось, что между современной научной и восточной медициной существует такая же разница, как между химией и алхимией, астрономией и астрологией, и что изучение «Тибетской медицины» (это понятие заключалось в кавычки) может принести пользу лишь в том случае, если будет проводиться людьми, вооруженными современными научными методами. Члены инициативной группы были именно такими специалистами.
Открытие нового лечебного учреждения во главе с Н. Н. Бад-маевым намечалось на июнь 1937 года. Шли ремонтные работы, комплектовался штат. Но над коллективом клиники уже сгущались тучи. 8 апреля был арестован профессор А. И. Востриков, который читал для врачей лекции по тибетскому языку. Это был молодой, но уже достаточно известный в научных кругах специалист. Его работа «Тибетская историческая литература», по мнению академика Ф. И. Щербатского, «послужила к славе и гордости Советской науки». Труд этот, однако, увидел свет лишь в 60-е годы.
Арест Вострикова был сигналом опасности, но подготовка клиники к открытию не прекращалась. Начались занятия на курсах хейротерапии (восточного массажа), а через несколько месяцев выпускники курсов были зачислены в клинику. По приглашению Н. Н. Бадмаева в Ленинград прибыли врачи Данзанов, Жапов, Гомбаев, Догбаев и переводчик Санданов. Больница готовилась принять первых пациентов.
Шла весна 1938 года. 20 марта арестовали сотрудницу научно-литературного кабинета клиники Н. П. Вострикову. 10 апреля была создана комиссия, и с 16 ч 30 мин в клинике в срочном порядке началась инвентаризация. А 20 апреля арестовали руководителя и организатора клиники Н. Н. Бадмаева. У него остались три сына — Михаил, Кирилл, Андрей. К их чести, они не отреклись от отца, как это нередко бывало в те трудные годы, а пытались доказать его невиновность, направив письмо об этом Л. П. Берии. Ответа они не получили.
Приговором Военной Коллегии Верховного Суда СССР от 26 февраля 1939 года Н. Н. Бадмаева осудили на 10 лет ссылки в лагеря строгого режима без права переписки. Его обширный медицинский архив, книги и переписка были изъяты во время обыска. Судьба их в настоящее время неизвестна. Н. Н. Бадмаев не вернулся из заключения. По настойчивым ходатайствам сыновей он был посмертно реабилитирован в 1956 году.
Приглашенные им восточные специалисты и многие активные сторонники изучения тибетской медицины также были арестованы. Их судьба неизвестна.
Арестованную в 1937 году Е. Ф. Бадмаеву реабилитировали в 1957 году. Ей удалось сохранить фамильные рецепты, которые находятся сейчас у внуков П. А. Бадмаева.
Со смертью Н. Н. Бадмаева попытки поставить изучение тибетской медицины на научную основу заглохли на долгие годы.
Только теперь, через 60 лет после тех трагических событий, можно сказать, что изучение врачебной науки Тибета как целостной системы воззрений на здоровье и болезнь с вытекающими отсюда принципами профилактики, диагностики, лечения и профессиональной этики еще только начинается.
ЛАБОРАТОРИЯ ОККУЛЬТИЗМА
Второй миф из числа тех, о которых пойдет у нас сегодня разговор, имеет совершенно иную природу и повествует о знаниях — древних, сокровенных и, как правило, утраченных. И, следовательно, как и было обещано, нам предстоит ненадолго вернуться к тайнам.
Многие задавались и поныне задаются безответным вопросом: как могло случиться, что в ходе русской революции ко власти пришли большевики — горстка, на фоне прочих сил едва различимая? Что это: историческая неизбежность или случайность? Чудо или судьба? Но самое интересное, что вопрос этот, судя по всему, не давал покоя и самим победителям. Власть, упавшая в руки воистину едва ли не чудом, остро в чуде же и нуждалась, дабы ее удержать. Все первые годы она висела буквально на волоске, и требовались невероятные изворотливость, жестокость и напряжение сил, чтобы волосок этот не оборвался. Как показывает история, хватило всего — изобретательных политиков и мосинских трехлинеек, обманутых и уверовавших в идею. Искателей чуда хватило тоже. Впрочем, особого недостатка в этих последних человечество не ощущало никогда: нельзя сказать, чтобы психологический этот тип являлся особо распространенным, но зато всегда отличался завидной неистребимостью.
«Новая власть, — пишет в своем эссе Олег Шишкин, — чем-то напоминала средневековых феодалов, которые, с одной стороны, преследовали в своих владениях всяческую ересь и отправляли колдунов и ведьм на костер, а с другой — втайне пытались решить проблему получения философского камня, эликсира жизни, превращения обычных металлов в золото». Все так. Но будем справедливыми: феодал феодалу рознь. Одни из поколения в поколение рачительно обустраивали свои владения, расширяли их всеми дозволенными временем способами, укрепляли свою власть и пополняли казну то грабежами, то налогами (правда, грань между этими понятиями можно провести не всегда). Другие же расточали скопленное предками в тщетной надежде разом решить все проблемы, приобщившись к тайнам алхимии или магии. Судьба последних, чаще всего, оказывалась весьма печальной (правда, их наследникам приходилось еще хуже).
Феномен этот в высшей степени интересен. Он проистекает от пылкого нетерпения сердца, и в этом смысле все искатели философского камня и достигаемой революционным путем социальной справедливости суть души родственные — им подавай великое благо немедленно, сейчас и здесь. Даже то обстоятельство, что на «Великое делание» или подготовку вооруженного восстания могут уйти десятилетия, истратиться вся жизнь, в расчет не принимается: может ведь и завтра повезти. Или — послезавтра. .. или — когда-нибудь… но непременно. Временами обе эти ипостаси — ревнителя тайных знаний и борца за всеобщее счастье — соединяются в одном человеке. Именно так и произошло с главным героем повествования о большевистских искателях Шамбалы — начальником Спецотдела при ОГПУ Глебом Ивановичем Бокием.
Но здесь я вынужден позволить себе некоторое отступление.
Систематическое познание — дело скучное. Что толку из года в год ковыряться в сухой земле, добывая какие-то черепки, сдувая с них пыль, подгоняя друг к дружке, а в конце концов получить склеенный из сотен осколков печной горшок? Где здесь романтика? Где размах? Ино дело — разом взять да и сочинить целую эпоху. Правда, к выполнению этой весьма достойной творческой задачи можно подойти двояко. Скажем, Роберт Говард (а за ним — и многочисленные последователи), сотворяя вымышленные реальности Хайборейской эры, честно и откровенно не преследовали никакой иной цели, кроме как развлечь почтеннейшую публику. И это справедливо по отношению практически ко всей пишущей братии. Однако возможен и подход принципиально отличный. Именно по этому пути пошла памятная вам, может быть, по первому тому серии основательница Теософского общества госпожа Елена Петровна Блаватская. Эта дама знала, что делала — брошенные ею семена упали на прекрасно подготовленную почву. Не стану утомлять вас неуместным здесь детальным анализом, ограничившись выделением двух наиболее, на мой взгляд, значимых компонент.
Во-первых, свет разума, зажженный эпохой Просвещения, в полном соответствии со всеми законами оптики, резко сгустил отбрасываемые предметами тени. Тенью же веры является, как известно, суеверие, а повсеместный атеистический настрой общества на переломе XIX и XX веков сделал, вдобавок, эту тень завлекательно-манящей. И потому тайная доктрина Блават-ской быстро и уютно обжила счастливо открывшуюся в общественном сознании экологическую нишу. Ее Теософское общество было если не первым, то одним из первых в длинной череде церквей, братств и сект, которыми нынче у нас никого не удивишь.
Во-вторых, проблема происхождения. Конечно, мудро-ироничный граф Алексей Константинович Толстой мог писать в «Послании к Лонгвинову о дарвинизме»:
От кого только ни тщились досужие сочинители произвести русский народ — весь алфавит перебрали, от аланов с роксоланами (от коих, по Михаиле Васильевичу Ломоносову, произошло название «россияне») и вплоть до италийских этрусков (поелику, согласно Владимиру Щербакову, этруски — «это русские»). Священная жажда древних и благородных корней. ..Ас ними — и утерянного прародительского наследия, позабытых сокровенных знаний былых эпох.
Казалось бы, какая разница — знания утерянные в былом или еще не обретенные в грядущем? Однако в действительности она есть. Будущее потенциально, его мудрость то ли реализуется, то ли нет, и Бог весть в каком виде, а путь восхождения к нему бесконечно долог и разом перемахнуть через несколько ступенек на этой ведущей к горним высям лестнице Иакова, увы, невозможно. Прошлое же суть незримая, но вполне ощутимая реальность, если не мгновенный, то скорый прорыв к которой можно осуществить. Разница та же, что и между сколачиванием капитала и поисками давным-давно зарытого клада. Кроме того, сама вера, что искомыми знаниями предки некогда уже обладали, укрепляет на пути. И помянутое уже мною нетерпение сердца склоняет разум к этому второму пути.
Разумеется, утерянная мудрость существует и впрямь — от нее невозможно отмахнуться изящной марк-твеновской максимой: «Знания, которыми не обладали древние, были чрезвычайно обширны». Самый простой пример здесь — знаменитая дамасская сталь (или, скажем, так называемая «черная бронза»), секрет производства которых с веками оказался утрачен без следа, и восстановить его современным металлургам пока что не удалось. Но это из области ремесла. А если из области магии и чудес?
С подобной точки зрения организация экспедиции на поиски загадочной и потаенной горной страны Шамбалы, где обитают наследники мудрости сотен тысячелетий земной (а может, и неземной) истории представляется предприятием вполне оправданным и, так сказать, коммерчески осмысленным. Как оправдан, например, мельком упомянутый интерес карающих органов к гималайскому «снежному человеку» — кто знает, на что это существо способно, и не удастся ли его способности поставить на службу отечеству? И я бы, ей-ей, нимало не удивился, узнав, что в поисках чудо-оружия для РККА была организована какая-нибудь секретная экспедиция на поиски и отлов василисков, способных, как известно, обращать в камень всех, на кого падает взгляд этих странных и грозных существ. Или — по примеру славного идальго Понсе де Леона — на поиски источника вечной молодости, столь необходимой вождям победившего пролетариата, дабы успели они претворить в жизнь все роящиеся в их гениальных головах великие начинания. А может, и было что-нибудь подобное? Это вполне в духе времени и в духе Спецотдела…
Многие задавались и поныне задаются безответным вопросом: как могло случиться, что в ходе русской революции ко власти пришли большевики — горстка, на фоне прочих сил едва различимая? Что это: историческая неизбежность или случайность? Чудо или судьба? Но самое интересное, что вопрос этот, судя по всему, не давал покоя и самим победителям. Власть, упавшая в руки воистину едва ли не чудом, остро в чуде же и нуждалась, дабы ее удержать. Все первые годы она висела буквально на волоске, и требовались невероятные изворотливость, жестокость и напряжение сил, чтобы волосок этот не оборвался. Как показывает история, хватило всего — изобретательных политиков и мосинских трехлинеек, обманутых и уверовавших в идею. Искателей чуда хватило тоже. Впрочем, особого недостатка в этих последних человечество не ощущало никогда: нельзя сказать, чтобы психологический этот тип являлся особо распространенным, но зато всегда отличался завидной неистребимостью.
«Новая власть, — пишет в своем эссе Олег Шишкин, — чем-то напоминала средневековых феодалов, которые, с одной стороны, преследовали в своих владениях всяческую ересь и отправляли колдунов и ведьм на костер, а с другой — втайне пытались решить проблему получения философского камня, эликсира жизни, превращения обычных металлов в золото». Все так. Но будем справедливыми: феодал феодалу рознь. Одни из поколения в поколение рачительно обустраивали свои владения, расширяли их всеми дозволенными временем способами, укрепляли свою власть и пополняли казну то грабежами, то налогами (правда, грань между этими понятиями можно провести не всегда). Другие же расточали скопленное предками в тщетной надежде разом решить все проблемы, приобщившись к тайнам алхимии или магии. Судьба последних, чаще всего, оказывалась весьма печальной (правда, их наследникам приходилось еще хуже).
Феномен этот в высшей степени интересен. Он проистекает от пылкого нетерпения сердца, и в этом смысле все искатели философского камня и достигаемой революционным путем социальной справедливости суть души родственные — им подавай великое благо немедленно, сейчас и здесь. Даже то обстоятельство, что на «Великое делание» или подготовку вооруженного восстания могут уйти десятилетия, истратиться вся жизнь, в расчет не принимается: может ведь и завтра повезти. Или — послезавтра. .. или — когда-нибудь… но непременно. Временами обе эти ипостаси — ревнителя тайных знаний и борца за всеобщее счастье — соединяются в одном человеке. Именно так и произошло с главным героем повествования о большевистских искателях Шамбалы — начальником Спецотдела при ОГПУ Глебом Ивановичем Бокием.
Но здесь я вынужден позволить себе некоторое отступление.
Систематическое познание — дело скучное. Что толку из года в год ковыряться в сухой земле, добывая какие-то черепки, сдувая с них пыль, подгоняя друг к дружке, а в конце концов получить склеенный из сотен осколков печной горшок? Где здесь романтика? Где размах? Ино дело — разом взять да и сочинить целую эпоху. Правда, к выполнению этой весьма достойной творческой задачи можно подойти двояко. Скажем, Роберт Говард (а за ним — и многочисленные последователи), сотворяя вымышленные реальности Хайборейской эры, честно и откровенно не преследовали никакой иной цели, кроме как развлечь почтеннейшую публику. И это справедливо по отношению практически ко всей пишущей братии. Однако возможен и подход принципиально отличный. Именно по этому пути пошла памятная вам, может быть, по первому тому серии основательница Теософского общества госпожа Елена Петровна Блаватская. Эта дама знала, что делала — брошенные ею семена упали на прекрасно подготовленную почву. Не стану утомлять вас неуместным здесь детальным анализом, ограничившись выделением двух наиболее, на мой взгляд, значимых компонент.
Во-первых, свет разума, зажженный эпохой Просвещения, в полном соответствии со всеми законами оптики, резко сгустил отбрасываемые предметами тени. Тенью же веры является, как известно, суеверие, а повсеместный атеистический настрой общества на переломе XIX и XX веков сделал, вдобавок, эту тень завлекательно-манящей. И потому тайная доктрина Блават-ской быстро и уютно обжила счастливо открывшуюся в общественном сознании экологическую нишу. Ее Теософское общество было если не первым, то одним из первых в длинной череде церквей, братств и сект, которыми нынче у нас никого не удивишь.
Во-вторых, проблема происхождения. Конечно, мудро-ироничный граф Алексей Константинович Толстой мог писать в «Послании к Лонгвинову о дарвинизме»:
Но ведь во всечеловеческом безродстве нашем хочется, нестерпимо хочется обрести достойных пращуров. Даже дважды — и в рассуждении рода людского вообще, и применительно к собственному роду-племени. И как тут не уверовать в доктрину, утверждающую, что веемы суть и не творение Господне, созданное из праха, и не промежуточный итог саморазвития материи, а законные потомки и наследники некоей извечной и великой вселенской расы, по сути своей принадлежащей к ангельскому чину? Согласитесь, это возвышает — по крайней мере, некоторых; как минимум, в собственных глазах. Но и это ведь еще только полдела.
Да и в прошлом нет причины
Нам искать большого ранга,
И по мне, шматина глины
Не знатней орангутанга.
От кого только ни тщились досужие сочинители произвести русский народ — весь алфавит перебрали, от аланов с роксоланами (от коих, по Михаиле Васильевичу Ломоносову, произошло название «россияне») и вплоть до италийских этрусков (поелику, согласно Владимиру Щербакову, этруски — «это русские»). Священная жажда древних и благородных корней. ..Ас ними — и утерянного прародительского наследия, позабытых сокровенных знаний былых эпох.
Казалось бы, какая разница — знания утерянные в былом или еще не обретенные в грядущем? Однако в действительности она есть. Будущее потенциально, его мудрость то ли реализуется, то ли нет, и Бог весть в каком виде, а путь восхождения к нему бесконечно долог и разом перемахнуть через несколько ступенек на этой ведущей к горним высям лестнице Иакова, увы, невозможно. Прошлое же суть незримая, но вполне ощутимая реальность, если не мгновенный, то скорый прорыв к которой можно осуществить. Разница та же, что и между сколачиванием капитала и поисками давным-давно зарытого клада. Кроме того, сама вера, что искомыми знаниями предки некогда уже обладали, укрепляет на пути. И помянутое уже мною нетерпение сердца склоняет разум к этому второму пути.
Разумеется, утерянная мудрость существует и впрямь — от нее невозможно отмахнуться изящной марк-твеновской максимой: «Знания, которыми не обладали древние, были чрезвычайно обширны». Самый простой пример здесь — знаменитая дамасская сталь (или, скажем, так называемая «черная бронза»), секрет производства которых с веками оказался утрачен без следа, и восстановить его современным металлургам пока что не удалось. Но это из области ремесла. А если из области магии и чудес?
С подобной точки зрения организация экспедиции на поиски загадочной и потаенной горной страны Шамбалы, где обитают наследники мудрости сотен тысячелетий земной (а может, и неземной) истории представляется предприятием вполне оправданным и, так сказать, коммерчески осмысленным. Как оправдан, например, мельком упомянутый интерес карающих органов к гималайскому «снежному человеку» — кто знает, на что это существо способно, и не удастся ли его способности поставить на службу отечеству? И я бы, ей-ей, нимало не удивился, узнав, что в поисках чудо-оружия для РККА была организована какая-нибудь секретная экспедиция на поиски и отлов василисков, способных, как известно, обращать в камень всех, на кого падает взгляд этих странных и грозных существ. Или — по примеру славного идальго Понсе де Леона — на поиски источника вечной молодости, столь необходимой вождям победившего пролетариата, дабы успели они претворить в жизнь все роящиеся в их гениальных головах великие начинания. А может, и было что-нибудь подобное? Это вполне в духе времени и в духе Спецотдела…