— Единственная возможность, — мрачно сказал Иван. — Больше мы ничего не сможем сделать.
— Нет, сможем, — возразил я. — И очень даже сможем!
— Да что же мы сейчас можем? — спросил Степан Матвеевич.
— А вот что, — сказал я и разорвал договор на две части, — и еще вот что, — я разорвал половинки еще и еще.
— Что вы делаете? — изумился Степан Матвеевич. — Ведь это наше единственное спасение!
— Спасение?! Вы посмотрите, что делается в вагоне. Ведь там уже почти все друг с другом перессорились. Возможно, наш поезд и придет к конечной станции согласно этому договору, только нас в нем уже не будет. Это точно.
— Эх, Артем, — недовольно сказал Степан Матвеевич.
— Он детей ворует! — взвизгнул шарикообразный Мотя. — Детей!
Я не обратил на него внимания. Не до него сейчас было.
— Может, действительно, обойдемся сами? — словно сам у себя спросил Иван.
— «Обойдемся», — передразнил его Степан Матвеевич. — Вот уже до чего дообходились сами! Ничего не поймешь уже! А мы все сами хотим сделать…
— И только сами, — настаивал я. — Тем более что договора все равно уже нет.
— Есть, — спокойно возразил «красивенький» в мантии, — есть еще неограниченное количество копий.
— Копии не в счет, — сказал я наобум.
— В счет, в счет, — заверил меня «красивенький». — У нас все в счет.
— Подписывайте! — потребовал Мотя. — Или я сам подпишу!
— Товарищи! — скрипучим голосом сказал седой «красивенький» в мантии, — мы нужны друг другу. Это непреложный факт! Симбиоз, так сказать. Явление в масштабах всей метагалактики. Уж поверьте моему опыту. Но дело сейчас в том, что мы вам нужны больше. Пожалуйста, вот договор. — На столе снова лежал лист бумаги. «Красивенький» осторожно взял перо из рук Степана Матвеевича, обмакнул его в литую чернильницу и вежливо протянул назад.
— Не смейте этого делать! — крикнул я. — Не смейте!
В купе уже набился народ из соседних отделений, да, наверное, и из других вагонов. Уже давно слышался какой-то шум, какое-то недовольство. И вдруг все прорвалось.
— Подписывайте! — взывал чей-то отчаянный голос. — Подписывайте, и дело с концом!
— Да что нам в этом поезде вечно ехать, что ли?!
— Если никто не может ничего придумать…
— Жара невыносимая!
— Дети ведь с нами едут! Дети! Детей пожалейте!
— Вот детей и пожалейте! — крикнул я. — Подумайте и о детях! Что мы оставим своим детям? Этот договор? Ведь они вырастут, наши дети! Они не простят нам таких действий!
— Если только вырастут, — тихо сказал Иван. Он, кажется, лихорадочно думал, искал выход из этого нелепого и страшного положения.
— Почему вы говорите за всех? — толкнул меня в бок шарикообразный Мотя. — Кто вас уполномочил говорить за всех? Вас судить надо за одно только воровство детей!
Детей я не воровал. А вот выступать от имени всех мне действительно никто не поручал. Но ведь я чувствовал, чувствовал, что прав.
— Какова ваша позитивная программа? Осуждать могут все, а вот предложить что-нибудь взамен…
Тоже верно. Я знал, что этих существ надо выгнать из поезда, но только что делать потом, я не знал.
Но уже через меня лезли желающие подписать договор.
— Стойте! — заорал Иван, помогая мне сдерживать толпу. — Стойте!
— Чего стоять? Сколько мы будем еще стоять?! Когда двигаться начнем?!
Кто-то запел "Врагу не сдается наш гордый «Варяг». Движение какое-то произошло в вагоне, хотя я еще не видел, что там такое. Выкрики какие-то, вопли, возгласы. Меж моих ног проскользнул «красивенький» и что-то быстро шепнул тому, в малиновой мантии. Старый что-то проскрипел в ответ. И по их виду я вдруг понял, что что-то в поезде происходит не так, как им хотелось бы. А среди выкриков я уже начал различать боевой клич Валерки из строительного отряда и еще голоса, молодые, дружные, решительные.
— Еще маленько, — прохрипел я, сдерживая натиск желающих подписать договор. — Выдержим?
— Выдержим, — кряхтя, согласился Иван.
Да и давление пассажирских масс начало несколько ослабевать. Мои ребра и спинной хребет это чувствовали.
— Пять вагонов… — кричал Валерка, но дальше я не расслышал.
— Этим самым, — спокойно сказал «красивенький» в малиновой мантии, — вы подвергаете пассажиров великой опасности. Берите, берите на себя такую ответственность. — И он начал демонстративно, но не спеша свертывать так и не подписанный договор, словно своими действиями стращал нас. — Понятная, понятная вещь. Трудно решиться. Но мы подождем, подождем. Случаев у нас представится много. Да вы и сами еще попросите.
Валерка был уже где-то рядом. Пассажиры вдруг начали расходиться. Никто уже не толкал меня в спину, не лез через плечо. Скис и Мотя. Я был уверен, что он трус. Сам бы он не осмелился подписать документ. Но вот если бы это сделал кто-нибудь другой…
— Студенческий строительный отряд рапортует, — Валерка уже оказался в купе, — что фирменный поезд «Фомич» очищается от «красивеньких». Потерь с нашей стороны нет. Часть пассажиров помогает нам, хотя пришлось провести серьезную разъяснительную работу. — Лицо предводителя студентов горело. — В хвост поезда! — приказал он, и ватага студентов покатилась дальше. Валерка остался с нами.
Седой-"красивенький" и «красивенький»-посланник нехотя сползли с полки и засеменили к выходу.
— Вы их выбрасывали? — спросил я. — В окна?
— В одном только случае, — ответил Валерка, опускаясь на полку. — Сейчас закончим прочесывание. А вообще-то они отступают сами. Нам писатель Федор тактику объяснил. Надо, говорит, убедить людей, что мы можем обойтись без всяких этих «красивеньких». Что мы и сами все можем сделать. И для детей, и для взрослых, и для стариков. Некоторые граждане были очень недовольны. Но у нас в институте были специальные занятия по методам агитации. — И он машинально подул на свой довольно увесистый кулак.
— Не это было основным доводом? — спросил Иван.
— Да что ты, — засмеялся Валерка нервно и возбужденно. — Нет. У нас совершенно другие методы убеждения.
— Затмение нашло, — сказал Степан Матвеевич, ероша свои волосы. — Ведь все очень доказательно было. Единственный выход. И ведь так хотелось, чтобы это действительно оказалось единственным выходом.
— Ты, откуда все узнал? — спросил меня Иван.
— Что узнал?
— Да что с этими «красивенькими» нельзя связываться…
— Ниоткуда… Просто я посмотрел, что делается в вагоне. Ведь люди уже звереть начали от их помощи. На меня даже… — Я не договорил. Не хотел такое говорить про Ингу. Не сама это она. Не сама. Это любезные существа говорили ее голосом.
Несколько минут все упивались радостью победы. Что-то говорили, возбужденно спорили. Вернулись и студенты, прочесывавшие поезд. «Красивеньких», кажется, больше в нем не осталось. Они исчезли сами, никто ведь их не выбрасывал, кроме одного, про которого говорил Валерка. Студенты обсуждали моменты борьбы, хохотали, смеялись, выкрикивали: «Вот мы им дали!», «Да уж будут помнить!», «Со студентами МПИ хотели поспорить!» И еще все в том же духе.
Я вошел в купе Инги и сел на краешек скамьи. А Инга была совсем-совсем чужая.
— Вот и такая я могу быть, — сказала она. — Видел?
— Видел, Инга. Только это вовсе не ты, это все препротивные существа. Ведь им, «красивеньким», что нужно было? Им нужно было, чтобы мы друг другу глотки перегрызли. Сами, без всякого постороннего подстрекательства, по собственному желанию. Пришелец рассказывал, что они на некоторых планетах сделали. Чистые, стерильные планетки получаются.
— Не знаю… Я ведь на тебя и в самом деле рассердилась. С ребенком у тебя нет времени заняться. А тут такая помощь…
— Это только кажется, что помощь… А с Сашенькой я займусь. Мы с ним такие игры придумаем! Правда ведь, Саша?
Сын недоверчиво посмотрел на меня. А ведь и в самом деле! Если ему четыре года и он мой сын, то, значит, играл же ведь я с ним в эти прошедшие для него годы! Может, хоть он помнит, как я с ним играл, потому что для меня-то эти четыре года пролетели за одну короткую ночь.
— В какую игру мы с тобой, Саша, больше всего любим играть?
— В «сыщики-разбойники», — недоверчиво ответил мой сын.
— Правильно. Я тоже люблю играть в «сыщики-разбойники».
— Сейчас?
— Да где же мы с тобой сейчас будем играть? Для этого ведь нужен большой двор с секретами или лес.
— А двор у нас небольшой. Маленький. Давай играть в лесу.
Двор у нас в Марграде действительно был маленький. В таком особенно и не разыграешься. Однако он все знал… Знал!
Вот как только приедем домой, так сразу начнем играть в «сыщики-разбойники».
— И Васька будет играть?
— Какой Васька?
— А который все плачет… Его тронешь, а он сразу плакать…
— А… Это из двенадцатой квартиры?
— Ну, рядом с нами который живет.
В соседней квартире действительно жил плаксивый Васька. Только откуда Сашенька мог его знать?
— Он мне все про нашу… про твою квартиру рассказал, — улыбнулась Инга. — Не знаю только, сочинил или на самом деле так.
— И что же он рассказал?
— Где диван стоит, где стол, где угол с игрушками…
— Ну-ка, ну-ка, — поощрил я сына. — Где у нас стоит диван? — И еще несколько таких же вопросов.
Сын отвечал. И в общем-то правильно. Про угол с игрушками я, конечно, не мог знать. Но угол такой существовал теперь непременно, а если еще и нет, то уж наверняка будет существовать, и именно такой, о каком мне сейчас рассказывал сын.
Мы поболтали еще о том, о сем. Инга немного потеплела. И даже Тося начала принимать участие в разговоре, хотя уже ни разу не сказала: «Ах, как это интересно!» И о Семене ни разу не спросила. Да что о Семене! Она и ни о чем не спрашивала, словно все ей сейчас было безразлично. Она выглядела слишком уж подавленной.
Толчки и качания вагона стали настолько привычными, что затухание этих колебаний тотчас же было отмечено всеми.
— Останавливаемся! — раздалось из разных купе. — Остановка!
Поезд действительно останавливался.
— Что там? — спросила Инга.
— Не знаю, — ответил я. — Сейчас выясним.
В тамбуре кто-то лез против течения и что-то громко кричал, но только слов разобрать было невозможно. Лишь пачка бумаг в высоко поднятом кулаке говорила, что человек лезет не сам по себе, а выполняя служебный долг.
Пробивался он настойчиво, и вскоре уже можно было различить, что это радист поезда. Он был взъерошен, но радостен и возбужден.
— Вот! — крикнул он, потрясая пачкой бумаг. — Вот! Получил!
— Ответные телефонограммы, — догадался Степан Матвеевич.
— Телефонограммы! — Радист наконец добрался до нашего купе и шлепнул на столик всю пачку. — Разбирайтесь… Тут такое, что и не поймешь…
Степан Матвеевич начал читать листки, по одному передавая их нам. Здесь были заверения, что нас спасут, найдут и вызволят. Благодарность, что догадались создать дополнительный канал связи. Предложения не падать духом и держаться. Даже рацион аварийного питания. Одна телефонограмма заинтересовала и Степана Матвеевича, и всех остальных. Это было нечто вроде отчета о том, что проделано в связи с чемоданом. Оказывается, ученые немедленно связались и с бабусей, и с ее внучеком Колей в Академгородке Старотайгинска, и с Афиногеном в самом Фомске. Выясняли, проверяли, проводили эксперименты. Вроде что-то там было непонятное с этой самой нуль-упаковкой. Показывал Афиноген и объяснял, но понять его сразу было нельзя. Да к тому же кто-то начал доказывать, что такое явление невозможно в принципе. Афиноген вспылил, потому что это, быть может, была его последняя возможность доказать правоту своей жизни, и разобрал, разломал все по косточкам, сказав: «Ничего не было, ничего и не будет никогда». И тут комиссия окончательно разобралась, что и в самом деле ничего такого таинственного и загадочного нет, а есть просто игрушка, макет. Такое кто хочешь может сделать. И в общем итоге: никакого проникновения через макет Марградского универмага не было и быть не могло. И вообще вся эта ерунда с нуль-упаковкой оказалась ложной паникой. Сам Афиноген вынужден был признать это.
Вот так так… Значит, ничего не было. Ни походов Семена и Валерия Михайловича, ни всего этого шума в нашем вагоне, ни последнего исчезновения Семена Кирсанова.
— Да что же это они там! — сказал я вслух. — Ведь было, было! Не массовая же это галлюцинация? И Семена нет!
— Странно, однако, — сказал Степан Матвеевич. — Значит, не было.
— И главное, — заметил Иван, — сам Афиноген это признал! Я ведь тоже слышал разговор Артема с бабусей. Не шутила она, да и не могла она так шутить, потому что тут для шутки нужны были специальные знания. Правду она рассказывала, потому что сама видела, и объяснения передавала так, как ей, по-видимому, говорил сам Афиноген.
В оставшихся телеграммах значились всякие вопросы, советы, пожелания и прочее. Связь, кажется, стала надежной, и ее исчезновения теперь не нужно было бояться.
А поезд-то все стоял. Стоял себе и стоял, как будто у него здесь, посреди этой голой степи, была большая остановка.
— Теперь ответ, — попросил радист. Работы у него намечалось много, и работа все интересная, важная, нужная, без которой этому поезду и не обойтись. Радист чувствовал всю ответственность своего положения и не мог, естественно, не гордиться. Да и гордость-то, впрочем, у него была настоящая, мужественная. Настало и для него время свершения подвига!
Я выглянул в коридор и увидел, что народу-то в нем как не бывало, ушел народ, вышел то есть, из вагона. В жару, в сухую выжженную степь. Или уж до того засиделись, что хоть и в таком месте, а все же походить, размять косточки.
Иван высунулся из окна вагона и замер. Случилось что-то там, за стенами нашего родного поезда. Иван даже присвистнул.
— Что там? — не утерпел я.
— Станция…
Да ведь только что там ничего не было. И вдруг… крашенные коричневой краской служебные помещения, сквер с фонтаном, буфет, возле которого уже выстроилась очередь, торговки с горячей картошкой, луком, яйцами, ягодой, с бутылками молока.
— Узнайте название станции, — определил самую важную в настоящее время задачу Степан Матвеевич.
А в вагон уже возвращались пассажиры с кульками, пакетами и бутылками, довольные и радостные. Конечно, вот станция или какой-то разъезд, пищу продают, прогуляться можно. И вообще это уже здорово похоже на настоящую жизнь пассажира в поезде. Теперь доедем, обязательно доедем!
— Мы сейчас узнаем, — сказал Валерка, и они с Михаилом ринулись к выходу. Да и Федор с Валерием Михайловичем тоже вдруг засобирались. Не скрою, хотелось спрыгнуть на перрон и мне. Я сначала направился в купе к Инге.
— Предлагаю выйти, — сказал я. — Все уже вышли. Да и купить, наверное, что-нибудь надо.
— Куда же я с Валюшенькой? — возразила Инга. — Я тут останусь, а вы с Сашенькой погуляйте.
Тося осталась с Ингой. Не знаю, почему она не пошла с нами, не хотелось оставлять женщину с ребенком, что ли?
Главное здание вокзала, впрочем, маленькое, одноэтажное и невзрачное, стояло недалеко от нашего вагона. И когда мы подошли к нему, я прочел: «Разъезд 738-ого километра». Да… Это говорило не очень много. Ладно, Иван и студенты все выяснят. А пока что я с удовольствием шагал по твердой земле. Потом мы купили два кулька горячей картошки с луком, пару бутылок молока, мороженое, правда все растаявшее и больше похожее на кефир, но все же сладкое и слегка холодное. Нагруженные продовольственными припасами, мы вернулись в вагон, сложили кульки и бутылки на столик и стали ждать отправления.
— Ну вот видишь, — сказал я Инге, — станция. Хоть и разъезд, а все равно нормальная станция. Теперь уж доедем.
— Хоть бы скорей! — пожелала Инга. — Девочке очень трудно переносить такую жару.
— А что Зинаида Павловна говорит по этому поводу? — спросил я. Здесь у нас вся надежда была на Зинаиду Павловну.
— Да она как ушла в другой вагон, так и не возвращалась еще. Я уж и беспокоюсь за нее…
— Ну, Зинаида Павловна не пропадет. Не такой она человек.
— Конечно… Но что-то уж очень долго ее нет.
— А ты, Тося, что не выйдешь прогуляться? — спросил я.
— Я не хочу, Артем. Я сейчас ничего не хочу.
— Не надо уж так переживать, — попытался я приободрить ее. — Все образуется. Все будет в лучшем виде, вот сама увидишь.
— И в лучшем виде не хочу. И куда еду теперь, сама не знаю.
— Поедем в Марград, — сказал я, — а там уж разберемся. Не оставаться же тебе на какой-нибудь промежуточной станции, чтобы потом со всякими пересадками возвращаться в Усть-Манск?
— Да я и в Усть-Манск не хочу. К кому я там приеду? Кто меня ждет в Усть-Манске?
— Семен… — начал я, даже не зная, что скажу дальше.
— И Семена мне не надо… В Фомск вернусь… Или в другой город уеду… Я, Инга и Артем, может, всю свою жизнь начну с самого начала.
— Тут подумать надо, — возразил я.
— И нечего думать! — отрезала Инга. — Самое время начать все с самого начала.
— Да зачем же с самого уж что ни на есть начала? — удивился я. — Не было, что ли, позади ничего? Не может такого быть.
— Не было, — твердо сказала Тося.
Ну, советовать что-нибудь женщинам я всегда остерегался, а особенно в таких случаях, как с Тосей. Мало ли что сейчас крутилось у нее в голове? И единственное, что я ей мог искренне посоветовать, это решать все спокойно.
К вагону подошел писатель Федор. Вид у него был такой, словно он фланировал по бульвару в попытках убить время. Постояв немного напротив тамбура, он взглянул вверх, то есть на нас, увидел меня и замахал рукой:
— Выходи, Артемий!
— А если тронется? — спросил я.
— Куда он тронется? Ведь ни паровоза, ни электровоза нет.
— Как нет?!
— А вот так. Нет тягловой силы, и все. И неизвестно, куда девалась. Торговки говорят, что поезд-то наш без всякого паровоза и пришел. Подошел, остановился и теперь будет стоять неизвестно сколько.
— Что за ерунда? — вырвалось у меня.
— Папа, пойдем погуляем, — заторопил меня сын.
Вообще-то он был прав. Раз паровоза нет, то состав никуда не тронется. И мы вышли.
— А где оказался наш «Фомич»? — спросил я у Федора.
— Где-то в казахских степях…
— Ничего себе! — воскликнул я. — Да еще без паровоза!
Если остановка надолго, то не позвать ли все-таки Ингу погулять. В вагон заходить я не стал, а просто подошел к окну купе.
— Инга, — позвал я.
Сначала показалась голова Тоси, а потом Зинаиды Павловны.
— Ингу позовите, — попросил я.
Зинаида Павловна ничего не ответила и исчезла.
— Чего тебе? — спросила Инга.
— Понимаешь, поезд будет стоять, наверное, долго. Может, погуляешь с девочкой?
Инга на мгновение задумалась, потом сказала:
— Нет… Тут… А ты можешь взять Валюшеньку? Там есть где-нибудь тень?
— Есть, есть. Я возьму. Сейчас.
— Только смотри, чтобы Сашенька куда не убежал.
— У нас никуда не убежит! — заявил Федор, но энтузиазма этим у моей жены не вызвал.
— Ничего, ничего, — сказал я. — Все будет нормально. Федор, подержи Сашу. Я мигом. — Сын не возражал и даже, как мне показалось, с интересом и желанием позволил писателю взять себя за руку.
— Погуляй, папа, с дочкой, — сказала мне Зинаида Павловна и передала белоснежный сверток. — Мальцев! Господи! Как вы ее держите?
— Сейчас, сейчас…
— Да ведь это просто. Возьмите ее естественно. Самым простым образом.
— Вот, — сказал я, демонстрируя свое отцовское искусство.
— Ну теперь похоже… Идите, идите.
Мое внимание было занято дочерью, но я все же заметил, что Зинаида Павловна чем-то встревожена. И даже не просто встревожена, а поражена, испугана. На нее это было мало похоже. Но по тому, как меня выпроваживали из купе, можно было понять, что я им все-таки мешаю. Ладно… Какое-то у них свое дело. Я торжественно, впрочем, на почти совершенно не гнущихся ногах проследовал к выходу из вагона.
Получалось у меня! Ей-богу, получалось! Пот хоть и выступил на лбу, но это скорее от духоты и жары.
С величайшими предосторожностями спустился я по ступенькам вагона. Федор с Сашей уже ждали меня. Пассажиры накупили что кому было нужно, да и не очень-то много можно было здесь накупить, и теперь прогуливались вдоль вагонов осиротевшего без электровоза поезда. Мы направились к маленькому фонтанчику. Там и деревья были повыше, и тень погуще. Сын мой крепко держался за широкую ладонь Федора, а дочь преспокойно спала на моих чуть вздрагивающих руках.
Задание у меня сейчас было самое что ни на есть важное, и поэтому я сосредоточенно молчал. Меня хватало лишь на то, чтобы иногда поглядывать на сына, не сбежал ли куда. Нет, не собирался он сбегать. Федор преспокойно уселся на край фонтанчика, что, может быть, и не разрешалось, но его пока никто не гнал, и начал рассказывать Саше сказку. Я прислушался. Нет, не свои фантазии выкладывал он мальчишке, а самую обыкновенную сказку об Иване-дурачке и Змее Горыныче. Это можно, подумал я. Только бы Федору не пришли в голову его невероятные и сложные фантазии. Но Федор, кажется, и сам понимал это. Нет, теперь только по приказу Степана Матвеевича он бросится писать роман о фирменном поезде «Фомич», если уж ничего другого не останется для нашего спасения.
А дела-то, пожалуй, пошли на улучшение. Разъезд вот. После такого большого перегона на него от счастья нельзя было насмотреться.
Время шло, и пассажиры, по-моему, начали закупки продуктов по второму разу. Торговки, обрадованные неожиданной удачей, наверное, бегали за пополнением своих корзин. Во всяком случае, я заметил несколько женщин преклонного возраста, тащивших тяжелые корзины. Ах это они к вагону-ресторану! Ну что ж… Тоже правильно. Ведь запасы самого ресторана подходили к концу.
Федор уже перешел к другой сказке, о Кащее Бессмертном. Контакт у него с моим сыном был полный, но я не ревновал. Сейчас все, что угодно, лишь бы дети были спокойны, не нервничали, не плакали, не болели.
Из вокзальчика вышла группа людей. Степан Матвеевич, Иван, Валерий Михайлович, Валерка, Михаил, ну и, конечно, администрация: начальник поезда и кто-то из местных в форменной фуражке, но без железнодорожного кителя, а в обыкновенной штатской одежде.
— Ну что там? — начали задавать им вопросы.
Группа остановилась. Все это происходило в двух шагах от нас, так что и вопросы и ответы были слышны хорошо.
— Да что узнали-то?
— Сейчас, товарищи, — сказал Степан Матвеевич. — Сейчас все узнаете.
— Давайте рассказывайте!
— Да что все-таки с поездом?
— Товарищи! — начал Степан Матвеевич. Вокруг уже собралась довольно значительная толпа пассажиров. — Товарищи! Фирменный поезд «Фомич» заблудился, так сказать, в железнодорожной сети страны. Поезд оказался в Казахстане. Дорога эта ведет на Ленивую, только фирменные поезда здесь обычно не останавливаются. До ближайшей станции двадцать километров. Связаться с Марградом не удалось. Но будем пробиваться. С соседней станции сообщили, что паровоз нам выслать не могут. И вообще… считают, что это какие-то шутники с ними разговаривают. А со следующей станции через небольшой крюк есть ветка на Марград. Так что, в общем, положение наше значительно улучшилось. Но не окончательно. Надо или гонцов посылать на соседнюю станцию, или… Тут, говорят, небольшой уклон до самой станции, всего двадцать километров… Попробовать надо… — Степан Матвеевич выжидающе замолчал.
— Да что пробовать-то?
— Поезд толкать! — вырвался Валерка. — Студенческий отряд в количестве сорока человек согласен толкать поезд! — И когда только он успел узнать об этом согласии?
— С ума посходили! За свои деньги и еще поезд толкать! Да видно ли где такое!
— Можно, конечно, сидеть и ждать, — сказал Степан Матвеевич. — Только ведь жара, дети и прочее…
— А поезд толкать в такую жару — это можно?
— Товарищи! Ведь никто вас и не заставляет. Тут дело добровольное. Ветка-то, на которой мы стоим, раз в сутки, не более, посещается составами. Да и те проходят на полном ходу. Так что начнем, пожалуй.
— Начнем! — раздался студенческий клич.
Я вошел в тамбур с дочерью на руках. Федор подсадил Сашеньку, который одно мгновение тоже собирался толкать поезд, предполагая наверняка, что другой такой возможности в его жизни не возникнет, но только я решительно воспротивился этому. Возраст есть возраст, да и о технике безопасности при подобных работах мой сын пока не имел ни малейшего представления.
37
— Нет, сможем, — возразил я. — И очень даже сможем!
— Да что же мы сейчас можем? — спросил Степан Матвеевич.
— А вот что, — сказал я и разорвал договор на две части, — и еще вот что, — я разорвал половинки еще и еще.
— Что вы делаете? — изумился Степан Матвеевич. — Ведь это наше единственное спасение!
— Спасение?! Вы посмотрите, что делается в вагоне. Ведь там уже почти все друг с другом перессорились. Возможно, наш поезд и придет к конечной станции согласно этому договору, только нас в нем уже не будет. Это точно.
— Эх, Артем, — недовольно сказал Степан Матвеевич.
— Он детей ворует! — взвизгнул шарикообразный Мотя. — Детей!
Я не обратил на него внимания. Не до него сейчас было.
— Может, действительно, обойдемся сами? — словно сам у себя спросил Иван.
— «Обойдемся», — передразнил его Степан Матвеевич. — Вот уже до чего дообходились сами! Ничего не поймешь уже! А мы все сами хотим сделать…
— И только сами, — настаивал я. — Тем более что договора все равно уже нет.
— Есть, — спокойно возразил «красивенький» в мантии, — есть еще неограниченное количество копий.
— Копии не в счет, — сказал я наобум.
— В счет, в счет, — заверил меня «красивенький». — У нас все в счет.
— Подписывайте! — потребовал Мотя. — Или я сам подпишу!
— Товарищи! — скрипучим голосом сказал седой «красивенький» в мантии, — мы нужны друг другу. Это непреложный факт! Симбиоз, так сказать. Явление в масштабах всей метагалактики. Уж поверьте моему опыту. Но дело сейчас в том, что мы вам нужны больше. Пожалуйста, вот договор. — На столе снова лежал лист бумаги. «Красивенький» осторожно взял перо из рук Степана Матвеевича, обмакнул его в литую чернильницу и вежливо протянул назад.
— Не смейте этого делать! — крикнул я. — Не смейте!
В купе уже набился народ из соседних отделений, да, наверное, и из других вагонов. Уже давно слышался какой-то шум, какое-то недовольство. И вдруг все прорвалось.
— Подписывайте! — взывал чей-то отчаянный голос. — Подписывайте, и дело с концом!
— Да что нам в этом поезде вечно ехать, что ли?!
— Если никто не может ничего придумать…
— Жара невыносимая!
— Дети ведь с нами едут! Дети! Детей пожалейте!
— Вот детей и пожалейте! — крикнул я. — Подумайте и о детях! Что мы оставим своим детям? Этот договор? Ведь они вырастут, наши дети! Они не простят нам таких действий!
— Если только вырастут, — тихо сказал Иван. Он, кажется, лихорадочно думал, искал выход из этого нелепого и страшного положения.
— Почему вы говорите за всех? — толкнул меня в бок шарикообразный Мотя. — Кто вас уполномочил говорить за всех? Вас судить надо за одно только воровство детей!
Детей я не воровал. А вот выступать от имени всех мне действительно никто не поручал. Но ведь я чувствовал, чувствовал, что прав.
— Какова ваша позитивная программа? Осуждать могут все, а вот предложить что-нибудь взамен…
Тоже верно. Я знал, что этих существ надо выгнать из поезда, но только что делать потом, я не знал.
Но уже через меня лезли желающие подписать договор.
— Стойте! — заорал Иван, помогая мне сдерживать толпу. — Стойте!
— Чего стоять? Сколько мы будем еще стоять?! Когда двигаться начнем?!
Кто-то запел "Врагу не сдается наш гордый «Варяг». Движение какое-то произошло в вагоне, хотя я еще не видел, что там такое. Выкрики какие-то, вопли, возгласы. Меж моих ног проскользнул «красивенький» и что-то быстро шепнул тому, в малиновой мантии. Старый что-то проскрипел в ответ. И по их виду я вдруг понял, что что-то в поезде происходит не так, как им хотелось бы. А среди выкриков я уже начал различать боевой клич Валерки из строительного отряда и еще голоса, молодые, дружные, решительные.
— Еще маленько, — прохрипел я, сдерживая натиск желающих подписать договор. — Выдержим?
— Выдержим, — кряхтя, согласился Иван.
Да и давление пассажирских масс начало несколько ослабевать. Мои ребра и спинной хребет это чувствовали.
— Пять вагонов… — кричал Валерка, но дальше я не расслышал.
— Этим самым, — спокойно сказал «красивенький» в малиновой мантии, — вы подвергаете пассажиров великой опасности. Берите, берите на себя такую ответственность. — И он начал демонстративно, но не спеша свертывать так и не подписанный договор, словно своими действиями стращал нас. — Понятная, понятная вещь. Трудно решиться. Но мы подождем, подождем. Случаев у нас представится много. Да вы и сами еще попросите.
Валерка был уже где-то рядом. Пассажиры вдруг начали расходиться. Никто уже не толкал меня в спину, не лез через плечо. Скис и Мотя. Я был уверен, что он трус. Сам бы он не осмелился подписать документ. Но вот если бы это сделал кто-нибудь другой…
— Студенческий строительный отряд рапортует, — Валерка уже оказался в купе, — что фирменный поезд «Фомич» очищается от «красивеньких». Потерь с нашей стороны нет. Часть пассажиров помогает нам, хотя пришлось провести серьезную разъяснительную работу. — Лицо предводителя студентов горело. — В хвост поезда! — приказал он, и ватага студентов покатилась дальше. Валерка остался с нами.
Седой-"красивенький" и «красивенький»-посланник нехотя сползли с полки и засеменили к выходу.
— Вы их выбрасывали? — спросил я. — В окна?
— В одном только случае, — ответил Валерка, опускаясь на полку. — Сейчас закончим прочесывание. А вообще-то они отступают сами. Нам писатель Федор тактику объяснил. Надо, говорит, убедить людей, что мы можем обойтись без всяких этих «красивеньких». Что мы и сами все можем сделать. И для детей, и для взрослых, и для стариков. Некоторые граждане были очень недовольны. Но у нас в институте были специальные занятия по методам агитации. — И он машинально подул на свой довольно увесистый кулак.
— Не это было основным доводом? — спросил Иван.
— Да что ты, — засмеялся Валерка нервно и возбужденно. — Нет. У нас совершенно другие методы убеждения.
— Затмение нашло, — сказал Степан Матвеевич, ероша свои волосы. — Ведь все очень доказательно было. Единственный выход. И ведь так хотелось, чтобы это действительно оказалось единственным выходом.
— Ты, откуда все узнал? — спросил меня Иван.
— Что узнал?
— Да что с этими «красивенькими» нельзя связываться…
— Ниоткуда… Просто я посмотрел, что делается в вагоне. Ведь люди уже звереть начали от их помощи. На меня даже… — Я не договорил. Не хотел такое говорить про Ингу. Не сама это она. Не сама. Это любезные существа говорили ее голосом.
Несколько минут все упивались радостью победы. Что-то говорили, возбужденно спорили. Вернулись и студенты, прочесывавшие поезд. «Красивеньких», кажется, больше в нем не осталось. Они исчезли сами, никто ведь их не выбрасывал, кроме одного, про которого говорил Валерка. Студенты обсуждали моменты борьбы, хохотали, смеялись, выкрикивали: «Вот мы им дали!», «Да уж будут помнить!», «Со студентами МПИ хотели поспорить!» И еще все в том же духе.
Я вошел в купе Инги и сел на краешек скамьи. А Инга была совсем-совсем чужая.
— Вот и такая я могу быть, — сказала она. — Видел?
— Видел, Инга. Только это вовсе не ты, это все препротивные существа. Ведь им, «красивеньким», что нужно было? Им нужно было, чтобы мы друг другу глотки перегрызли. Сами, без всякого постороннего подстрекательства, по собственному желанию. Пришелец рассказывал, что они на некоторых планетах сделали. Чистые, стерильные планетки получаются.
— Не знаю… Я ведь на тебя и в самом деле рассердилась. С ребенком у тебя нет времени заняться. А тут такая помощь…
— Это только кажется, что помощь… А с Сашенькой я займусь. Мы с ним такие игры придумаем! Правда ведь, Саша?
Сын недоверчиво посмотрел на меня. А ведь и в самом деле! Если ему четыре года и он мой сын, то, значит, играл же ведь я с ним в эти прошедшие для него годы! Может, хоть он помнит, как я с ним играл, потому что для меня-то эти четыре года пролетели за одну короткую ночь.
— В какую игру мы с тобой, Саша, больше всего любим играть?
— В «сыщики-разбойники», — недоверчиво ответил мой сын.
— Правильно. Я тоже люблю играть в «сыщики-разбойники».
— Сейчас?
— Да где же мы с тобой сейчас будем играть? Для этого ведь нужен большой двор с секретами или лес.
— А двор у нас небольшой. Маленький. Давай играть в лесу.
Двор у нас в Марграде действительно был маленький. В таком особенно и не разыграешься. Однако он все знал… Знал!
Вот как только приедем домой, так сразу начнем играть в «сыщики-разбойники».
— И Васька будет играть?
— Какой Васька?
— А который все плачет… Его тронешь, а он сразу плакать…
— А… Это из двенадцатой квартиры?
— Ну, рядом с нами который живет.
В соседней квартире действительно жил плаксивый Васька. Только откуда Сашенька мог его знать?
— Он мне все про нашу… про твою квартиру рассказал, — улыбнулась Инга. — Не знаю только, сочинил или на самом деле так.
— И что же он рассказал?
— Где диван стоит, где стол, где угол с игрушками…
— Ну-ка, ну-ка, — поощрил я сына. — Где у нас стоит диван? — И еще несколько таких же вопросов.
Сын отвечал. И в общем-то правильно. Про угол с игрушками я, конечно, не мог знать. Но угол такой существовал теперь непременно, а если еще и нет, то уж наверняка будет существовать, и именно такой, о каком мне сейчас рассказывал сын.
Мы поболтали еще о том, о сем. Инга немного потеплела. И даже Тося начала принимать участие в разговоре, хотя уже ни разу не сказала: «Ах, как это интересно!» И о Семене ни разу не спросила. Да что о Семене! Она и ни о чем не спрашивала, словно все ей сейчас было безразлично. Она выглядела слишком уж подавленной.
Толчки и качания вагона стали настолько привычными, что затухание этих колебаний тотчас же было отмечено всеми.
— Останавливаемся! — раздалось из разных купе. — Остановка!
Поезд действительно останавливался.
— Что там? — спросила Инга.
— Не знаю, — ответил я. — Сейчас выясним.
В тамбуре кто-то лез против течения и что-то громко кричал, но только слов разобрать было невозможно. Лишь пачка бумаг в высоко поднятом кулаке говорила, что человек лезет не сам по себе, а выполняя служебный долг.
Пробивался он настойчиво, и вскоре уже можно было различить, что это радист поезда. Он был взъерошен, но радостен и возбужден.
— Вот! — крикнул он, потрясая пачкой бумаг. — Вот! Получил!
— Ответные телефонограммы, — догадался Степан Матвеевич.
— Телефонограммы! — Радист наконец добрался до нашего купе и шлепнул на столик всю пачку. — Разбирайтесь… Тут такое, что и не поймешь…
Степан Матвеевич начал читать листки, по одному передавая их нам. Здесь были заверения, что нас спасут, найдут и вызволят. Благодарность, что догадались создать дополнительный канал связи. Предложения не падать духом и держаться. Даже рацион аварийного питания. Одна телефонограмма заинтересовала и Степана Матвеевича, и всех остальных. Это было нечто вроде отчета о том, что проделано в связи с чемоданом. Оказывается, ученые немедленно связались и с бабусей, и с ее внучеком Колей в Академгородке Старотайгинска, и с Афиногеном в самом Фомске. Выясняли, проверяли, проводили эксперименты. Вроде что-то там было непонятное с этой самой нуль-упаковкой. Показывал Афиноген и объяснял, но понять его сразу было нельзя. Да к тому же кто-то начал доказывать, что такое явление невозможно в принципе. Афиноген вспылил, потому что это, быть может, была его последняя возможность доказать правоту своей жизни, и разобрал, разломал все по косточкам, сказав: «Ничего не было, ничего и не будет никогда». И тут комиссия окончательно разобралась, что и в самом деле ничего такого таинственного и загадочного нет, а есть просто игрушка, макет. Такое кто хочешь может сделать. И в общем итоге: никакого проникновения через макет Марградского универмага не было и быть не могло. И вообще вся эта ерунда с нуль-упаковкой оказалась ложной паникой. Сам Афиноген вынужден был признать это.
Вот так так… Значит, ничего не было. Ни походов Семена и Валерия Михайловича, ни всего этого шума в нашем вагоне, ни последнего исчезновения Семена Кирсанова.
— Да что же это они там! — сказал я вслух. — Ведь было, было! Не массовая же это галлюцинация? И Семена нет!
— Странно, однако, — сказал Степан Матвеевич. — Значит, не было.
— И главное, — заметил Иван, — сам Афиноген это признал! Я ведь тоже слышал разговор Артема с бабусей. Не шутила она, да и не могла она так шутить, потому что тут для шутки нужны были специальные знания. Правду она рассказывала, потому что сама видела, и объяснения передавала так, как ей, по-видимому, говорил сам Афиноген.
В оставшихся телеграммах значились всякие вопросы, советы, пожелания и прочее. Связь, кажется, стала надежной, и ее исчезновения теперь не нужно было бояться.
А поезд-то все стоял. Стоял себе и стоял, как будто у него здесь, посреди этой голой степи, была большая остановка.
— Теперь ответ, — попросил радист. Работы у него намечалось много, и работа все интересная, важная, нужная, без которой этому поезду и не обойтись. Радист чувствовал всю ответственность своего положения и не мог, естественно, не гордиться. Да и гордость-то, впрочем, у него была настоящая, мужественная. Настало и для него время свершения подвига!
Я выглянул в коридор и увидел, что народу-то в нем как не бывало, ушел народ, вышел то есть, из вагона. В жару, в сухую выжженную степь. Или уж до того засиделись, что хоть и в таком месте, а все же походить, размять косточки.
Иван высунулся из окна вагона и замер. Случилось что-то там, за стенами нашего родного поезда. Иван даже присвистнул.
— Что там? — не утерпел я.
— Станция…
Да ведь только что там ничего не было. И вдруг… крашенные коричневой краской служебные помещения, сквер с фонтаном, буфет, возле которого уже выстроилась очередь, торговки с горячей картошкой, луком, яйцами, ягодой, с бутылками молока.
— Узнайте название станции, — определил самую важную в настоящее время задачу Степан Матвеевич.
А в вагон уже возвращались пассажиры с кульками, пакетами и бутылками, довольные и радостные. Конечно, вот станция или какой-то разъезд, пищу продают, прогуляться можно. И вообще это уже здорово похоже на настоящую жизнь пассажира в поезде. Теперь доедем, обязательно доедем!
— Мы сейчас узнаем, — сказал Валерка, и они с Михаилом ринулись к выходу. Да и Федор с Валерием Михайловичем тоже вдруг засобирались. Не скрою, хотелось спрыгнуть на перрон и мне. Я сначала направился в купе к Инге.
— Предлагаю выйти, — сказал я. — Все уже вышли. Да и купить, наверное, что-нибудь надо.
— Куда же я с Валюшенькой? — возразила Инга. — Я тут останусь, а вы с Сашенькой погуляйте.
Тося осталась с Ингой. Не знаю, почему она не пошла с нами, не хотелось оставлять женщину с ребенком, что ли?
Главное здание вокзала, впрочем, маленькое, одноэтажное и невзрачное, стояло недалеко от нашего вагона. И когда мы подошли к нему, я прочел: «Разъезд 738-ого километра». Да… Это говорило не очень много. Ладно, Иван и студенты все выяснят. А пока что я с удовольствием шагал по твердой земле. Потом мы купили два кулька горячей картошки с луком, пару бутылок молока, мороженое, правда все растаявшее и больше похожее на кефир, но все же сладкое и слегка холодное. Нагруженные продовольственными припасами, мы вернулись в вагон, сложили кульки и бутылки на столик и стали ждать отправления.
— Ну вот видишь, — сказал я Инге, — станция. Хоть и разъезд, а все равно нормальная станция. Теперь уж доедем.
— Хоть бы скорей! — пожелала Инга. — Девочке очень трудно переносить такую жару.
— А что Зинаида Павловна говорит по этому поводу? — спросил я. Здесь у нас вся надежда была на Зинаиду Павловну.
— Да она как ушла в другой вагон, так и не возвращалась еще. Я уж и беспокоюсь за нее…
— Ну, Зинаида Павловна не пропадет. Не такой она человек.
— Конечно… Но что-то уж очень долго ее нет.
— А ты, Тося, что не выйдешь прогуляться? — спросил я.
— Я не хочу, Артем. Я сейчас ничего не хочу.
— Не надо уж так переживать, — попытался я приободрить ее. — Все образуется. Все будет в лучшем виде, вот сама увидишь.
— И в лучшем виде не хочу. И куда еду теперь, сама не знаю.
— Поедем в Марград, — сказал я, — а там уж разберемся. Не оставаться же тебе на какой-нибудь промежуточной станции, чтобы потом со всякими пересадками возвращаться в Усть-Манск?
— Да я и в Усть-Манск не хочу. К кому я там приеду? Кто меня ждет в Усть-Манске?
— Семен… — начал я, даже не зная, что скажу дальше.
— И Семена мне не надо… В Фомск вернусь… Или в другой город уеду… Я, Инга и Артем, может, всю свою жизнь начну с самого начала.
— Тут подумать надо, — возразил я.
— И нечего думать! — отрезала Инга. — Самое время начать все с самого начала.
— Да зачем же с самого уж что ни на есть начала? — удивился я. — Не было, что ли, позади ничего? Не может такого быть.
— Не было, — твердо сказала Тося.
Ну, советовать что-нибудь женщинам я всегда остерегался, а особенно в таких случаях, как с Тосей. Мало ли что сейчас крутилось у нее в голове? И единственное, что я ей мог искренне посоветовать, это решать все спокойно.
К вагону подошел писатель Федор. Вид у него был такой, словно он фланировал по бульвару в попытках убить время. Постояв немного напротив тамбура, он взглянул вверх, то есть на нас, увидел меня и замахал рукой:
— Выходи, Артемий!
— А если тронется? — спросил я.
— Куда он тронется? Ведь ни паровоза, ни электровоза нет.
— Как нет?!
— А вот так. Нет тягловой силы, и все. И неизвестно, куда девалась. Торговки говорят, что поезд-то наш без всякого паровоза и пришел. Подошел, остановился и теперь будет стоять неизвестно сколько.
— Что за ерунда? — вырвалось у меня.
— Папа, пойдем погуляем, — заторопил меня сын.
Вообще-то он был прав. Раз паровоза нет, то состав никуда не тронется. И мы вышли.
— А где оказался наш «Фомич»? — спросил я у Федора.
— Где-то в казахских степях…
— Ничего себе! — воскликнул я. — Да еще без паровоза!
Если остановка надолго, то не позвать ли все-таки Ингу погулять. В вагон заходить я не стал, а просто подошел к окну купе.
— Инга, — позвал я.
Сначала показалась голова Тоси, а потом Зинаиды Павловны.
— Ингу позовите, — попросил я.
Зинаида Павловна ничего не ответила и исчезла.
— Чего тебе? — спросила Инга.
— Понимаешь, поезд будет стоять, наверное, долго. Может, погуляешь с девочкой?
Инга на мгновение задумалась, потом сказала:
— Нет… Тут… А ты можешь взять Валюшеньку? Там есть где-нибудь тень?
— Есть, есть. Я возьму. Сейчас.
— Только смотри, чтобы Сашенька куда не убежал.
— У нас никуда не убежит! — заявил Федор, но энтузиазма этим у моей жены не вызвал.
— Ничего, ничего, — сказал я. — Все будет нормально. Федор, подержи Сашу. Я мигом. — Сын не возражал и даже, как мне показалось, с интересом и желанием позволил писателю взять себя за руку.
— Погуляй, папа, с дочкой, — сказала мне Зинаида Павловна и передала белоснежный сверток. — Мальцев! Господи! Как вы ее держите?
— Сейчас, сейчас…
— Да ведь это просто. Возьмите ее естественно. Самым простым образом.
— Вот, — сказал я, демонстрируя свое отцовское искусство.
— Ну теперь похоже… Идите, идите.
Мое внимание было занято дочерью, но я все же заметил, что Зинаида Павловна чем-то встревожена. И даже не просто встревожена, а поражена, испугана. На нее это было мало похоже. Но по тому, как меня выпроваживали из купе, можно было понять, что я им все-таки мешаю. Ладно… Какое-то у них свое дело. Я торжественно, впрочем, на почти совершенно не гнущихся ногах проследовал к выходу из вагона.
Получалось у меня! Ей-богу, получалось! Пот хоть и выступил на лбу, но это скорее от духоты и жары.
С величайшими предосторожностями спустился я по ступенькам вагона. Федор с Сашей уже ждали меня. Пассажиры накупили что кому было нужно, да и не очень-то много можно было здесь накупить, и теперь прогуливались вдоль вагонов осиротевшего без электровоза поезда. Мы направились к маленькому фонтанчику. Там и деревья были повыше, и тень погуще. Сын мой крепко держался за широкую ладонь Федора, а дочь преспокойно спала на моих чуть вздрагивающих руках.
Задание у меня сейчас было самое что ни на есть важное, и поэтому я сосредоточенно молчал. Меня хватало лишь на то, чтобы иногда поглядывать на сына, не сбежал ли куда. Нет, не собирался он сбегать. Федор преспокойно уселся на край фонтанчика, что, может быть, и не разрешалось, но его пока никто не гнал, и начал рассказывать Саше сказку. Я прислушался. Нет, не свои фантазии выкладывал он мальчишке, а самую обыкновенную сказку об Иване-дурачке и Змее Горыныче. Это можно, подумал я. Только бы Федору не пришли в голову его невероятные и сложные фантазии. Но Федор, кажется, и сам понимал это. Нет, теперь только по приказу Степана Матвеевича он бросится писать роман о фирменном поезде «Фомич», если уж ничего другого не останется для нашего спасения.
А дела-то, пожалуй, пошли на улучшение. Разъезд вот. После такого большого перегона на него от счастья нельзя было насмотреться.
Время шло, и пассажиры, по-моему, начали закупки продуктов по второму разу. Торговки, обрадованные неожиданной удачей, наверное, бегали за пополнением своих корзин. Во всяком случае, я заметил несколько женщин преклонного возраста, тащивших тяжелые корзины. Ах это они к вагону-ресторану! Ну что ж… Тоже правильно. Ведь запасы самого ресторана подходили к концу.
Федор уже перешел к другой сказке, о Кащее Бессмертном. Контакт у него с моим сыном был полный, но я не ревновал. Сейчас все, что угодно, лишь бы дети были спокойны, не нервничали, не плакали, не болели.
Из вокзальчика вышла группа людей. Степан Матвеевич, Иван, Валерий Михайлович, Валерка, Михаил, ну и, конечно, администрация: начальник поезда и кто-то из местных в форменной фуражке, но без железнодорожного кителя, а в обыкновенной штатской одежде.
— Ну что там? — начали задавать им вопросы.
Группа остановилась. Все это происходило в двух шагах от нас, так что и вопросы и ответы были слышны хорошо.
— Да что узнали-то?
— Сейчас, товарищи, — сказал Степан Матвеевич. — Сейчас все узнаете.
— Давайте рассказывайте!
— Да что все-таки с поездом?
— Товарищи! — начал Степан Матвеевич. Вокруг уже собралась довольно значительная толпа пассажиров. — Товарищи! Фирменный поезд «Фомич» заблудился, так сказать, в железнодорожной сети страны. Поезд оказался в Казахстане. Дорога эта ведет на Ленивую, только фирменные поезда здесь обычно не останавливаются. До ближайшей станции двадцать километров. Связаться с Марградом не удалось. Но будем пробиваться. С соседней станции сообщили, что паровоз нам выслать не могут. И вообще… считают, что это какие-то шутники с ними разговаривают. А со следующей станции через небольшой крюк есть ветка на Марград. Так что, в общем, положение наше значительно улучшилось. Но не окончательно. Надо или гонцов посылать на соседнюю станцию, или… Тут, говорят, небольшой уклон до самой станции, всего двадцать километров… Попробовать надо… — Степан Матвеевич выжидающе замолчал.
— Да что пробовать-то?
— Поезд толкать! — вырвался Валерка. — Студенческий отряд в количестве сорока человек согласен толкать поезд! — И когда только он успел узнать об этом согласии?
— С ума посходили! За свои деньги и еще поезд толкать! Да видно ли где такое!
— Можно, конечно, сидеть и ждать, — сказал Степан Матвеевич. — Только ведь жара, дети и прочее…
— А поезд толкать в такую жару — это можно?
— Товарищи! Ведь никто вас и не заставляет. Тут дело добровольное. Ветка-то, на которой мы стоим, раз в сутки, не более, посещается составами. Да и те проходят на полном ходу. Так что начнем, пожалуй.
— Начнем! — раздался студенческий клич.
Я вошел в тамбур с дочерью на руках. Федор подсадил Сашеньку, который одно мгновение тоже собирался толкать поезд, предполагая наверняка, что другой такой возможности в его жизни не возникнет, но только я решительно воспротивился этому. Возраст есть возраст, да и о технике безопасности при подобных работах мой сын пока не имел ни малейшего представления.
37
В вагоне было довольно пусто, а Зинаиды Павловны в купе Инги снова не оказалось. Сама Инга и Тося были чем-то расстроены. Я вкратце рассказал, что намерены были предпринять пассажиры фирменного поезда, но это не вызвало у женщин никакого интереса.
Я направился к выходу из вагона, но Инга вдруг остановила меня.
— Подожди, Артем!
Я вернулся. Она что-то хотела сообщить, но не решалась или просто боялась.
— Давай, Инга, — поддержала ее Тося.
— Понимаешь, Артем… Помнишь, я тебе рассказывала, что у Зинаиды Павловны умерли муж и двое детей…
— Помню, — выдавил я из себя, уже почему-то предчувствуя, что скажет Инга дальше.
— Она вот все по вагонам хлопочет. Уколы кому-то делала, ну и прочее. Все-таки врач… А потом встретила… ну… понимаешь? Она встретила вдруг… совершенно непостижимо и невозможно…
Я направился к выходу из вагона, но Инга вдруг остановила меня.
— Подожди, Артем!
Я вернулся. Она что-то хотела сообщить, но не решалась или просто боялась.
— Давай, Инга, — поддержала ее Тося.
— Понимаешь, Артем… Помнишь, я тебе рассказывала, что у Зинаиды Павловны умерли муж и двое детей…
— Помню, — выдавил я из себя, уже почему-то предчувствуя, что скажет Инга дальше.
— Она вот все по вагонам хлопочет. Уколы кому-то делала, ну и прочее. Все-таки врач… А потом встретила… ну… понимаешь? Она встретила вдруг… совершенно непостижимо и невозможно…