— Понимаю, — сказал я, хотя сам пока ничего не понимал. — А он не пробовал с этим куда-нибудь обращаться?
   — Говорит, что пробовал. В какую-то транспортную контору. Да его назад отослали, потому что там у шоферов зарплата с тонно-километров идет, а что они заработают, если по паре спичечных коробков начнут перевозить?
   — Так, так… И что же дальше?
   — А нынче весной Колька, сын его, приехал и крупно поспорил с отцом. Сноха рассказывала. Вроде как отец бесполезную жизнь прожил. Обидел он Феню. Рассорились окончательно. Феня что-то с месяц делал, никому не показывал, а потом и задурил. Вот я к нему и приезжала. «Эти два чемодана, — говорит, — Кольке увезите, и рюкзак. Пусть посмотрит. В одном — поезд для его сына, в другом — магазин для жены и дочери, а в третьем — пасека для всего семейства». Вот и везу. Только зачем правнучке магазин? У них и так в семье мать да дочь на тряпки молятся. Обойдутся и без магазина. Игрушки, а как взаправду. Хочешь, голубчик, взглянуть?
   — Интересно. С удовольствием.
   Бабуся привстала с полки, я приподнял сиденье, и вдвоем мы, хоть и с трудом, вытащили чемодан. Бабуся открыла его прямо на полу. Сначала я ничего не увидел, тьма в чемодане, и только. Потом вроде бы перестук какой-то послышался. Но грохот нашего поезда все заглушал.
   — Ночь там сейчас, — сказала бабуся. — А может быть, и день.
   Я нагнул голову и присмотрелся. В темноте ночи на дне чемодана мчался поезд. И электровоз и вагончики — все было сделано очень тщательно, как взаправдашнее, только малюсеньких размеров. Я хотел потрогать игрушку, но, как только коснулся одного из вагончиков пальцем, что-то дернуло наш вагон, да уж что-то очень сильно. Я чуть не упал, а Семен едва не свалился с полки.
   — Стрелки! — чертыхнулся я и даже вспомнил анекдот про стрелочника.
   Поезд-игрушка стоял на месте, но у меня возникло ощущение, что он движется. А в чем тут дело, понять никак не мог. Да-а… Занятная игрушка.
   — А в рюкзаке пасека, — сказала бабуся. — Ульи стоят, избушка, лес. Речка есть, ручеек. И пчелы летают, медок собирают. Им, городским-то, пасека в диковинку. И не видели ведь никогда. А вот барахолку эту, магазин, и везти не хочу. Хватит у них и без того магазинов, да и всякого барахла. И девушку тревожить не хочется. Ишь как разметалась…
   Я взглянул на Тосю. Лицо ее сейчас было очень красиво, руки действительно разметались, а одна свесилась к полу. Бабуся взяла ее и осторожно положила на простыню. Тося даже не пошевелилась. Я выпрямился, машинально оглянулся. Парень из соседнего купе на своей верхней боковой не спал, а как только я оглянулся, сразу отвел свой взгляд. Ясно, он все это время смотрел на Тосю. Ну и тип. Надо утром поговорить: чего ему пялиться на замужнюю женщину?
   Я закрыл чемодан и защелкнул замки.
   — И как это вы, бабуся, с такой тяжестью управляетесь?
   — Ой, и не говори, голубчик. Еле запрыгнула. Поезд-то уже тронулся.
   — Да я бы и с одним чемоданом не запрыгнул.
   — А получилось. Как не запрыгнешь, когда Фенька орет: «Везите скорее игрушки Кольке! Пусть меры примет!» Не помню, как и заскочила. А тут вы с молодым человеком… Ох, дела, наши дела… Заговорила я тебя своими разговорами. Ты уж извини. Этот молодой человек в шляпе, конечно, интереснее рассказывал. На то он и пришелец… Но ведь хочется с кем-нибудь поговорить.
   Да. Я знал это. В поездах люди знакомятся очень быстро и рассказывают порой друг другу про себя такие истории, которые и самым близким не осмелились бы поведать.
   — Ты спи, голубчик, спи. Пусть моя скучная старушечья история поможет тебе заснуть.
   — Да нет. История очень интересная. Что-то в ней есть.
   — Лезь, лезь на полку, голубчик. А я подремлю сидя. Часа два уже осталось.
   Я оглядел коридор. Теперь уже наверняка все спали, кроме, нас. Даже тот парень из соседнего купе, что засматривался на Тосю.
   — Подремлю, пожалуй, — сказал я и как есть, не раздеваясь, улегся на полке.
   Покачивало. Раньше меня в поездах всегда здорово убаюкивало.

5

   Неясный полусумрак вагона начал рассеиваться, всхрапывания и сонное сопение отдалились куда-то за горизонт, в бесконечность. А сам горизонт оказался вдруг резко очерченным. Вокруг, насколько хватал глаз, желтая стерня. Лишь здесь, возле озера, зеленели низкорослые кусты, да противоположный край темнел камышами. Метрах в ста от берега стоял вагончик и палатка на десять человек. Там варили ужин. Я только что приехал на тракторе ДТ-54, и теперь надо было искупаться. Я задержался на поле, дискуя стерню, хотелось добить этот участок, чтобы завтра начать новый. Я сбросил с себя промасленную рубаху и брюки, постоял немного и зашел в воду. Теплая, она была приятна и ласкова. Я заплыл на середину этого искусственного озера, образованного запрудой в овраге, полежал немного на спине, потом доплыл до противоположного берега и двинулся вдоль камышей. Здесь уже все было исследовано за полтора месяца работы. И все же я нашел просвет, с метр шириной, извилистый, может, потому и не замеченный никем. Плыть здесь можно было только брассом, тихонечко, да я и не торопился, не хотелось вылезать из воды. Таинственный ход в камышах закончился маленьким пятачком песка, метра два на три, а дальше шли заросли кустов. Этот пятачок нельзя было заметить и с берега. Я покрутил головой по сторонам: никого. Вылез, стряхнул воду, потянулся… на плечи мне легли чьи-то руки, нагретые солнцем, и горячее тело прижалось к спине. Я вздрогнул и чуть было не заорал: «Кто это?!» — но лишь замер. Потом руки опустились, меня резко повернули… Та самая студентка из последнего купе. Беззвучно смеется, и солнечные зайчики прыгают в ее глазах. «Что же ты так долго не приплывал?» — «Только что пригнал трактор… А ты…» — «Тс-с… Наговоримся еще… Ага?» — «Да». Ее лицо уткнулось мне в грудь, и я потрогал черные распущенные по спине волосы. Они были сухими.
   — Эй, голубчик! — закричали с того берега. Но мне не хотелось уплывать отсюда.
   — Голубчик, ишь заснул как крепко. Вставай. Старотайгинск.
   Это был сон. Но какой сон!
   — А как ты сладко спал, голубчик… Зря я тебя разбудила.
   — Нет, нет, бабуся. В самый раз. Все равно бы эти через пять минут приперлись.
   — Кто же?
   — А-а… Фу! Во сне это. Хорошо, бабуся, что разбудили.
   — Ну и ладно. Ты, поди, умываться будешь?
   — Потом. Провожу вас, пробегусь по вокзалу. Не был здесь ни разу.
   — Ну и хорошо. Пробегись. Разомнешься немного.
   — Еще один безбилетный пассажир, — сказала проводница, выходя из последнего купе. — Вот чудит молодежь!
   — Серьезная женщина, — заметил я, когда она прошла.
   — Работа ответственная, будешь серьезным, — сказала бабуся.
   За окнами в мутном еще рассвете мелькали огни, поезд вздрагивал на стрелках и замедлял ход.
   Я взял рюкзак за лямку, рванул, толку пока никакого не вышло. С верхней полки соседнего купе соскочил парень, молча ухватил рюкзак. С помощью бабуси он нацепил на меня эту самую пасеку. Стоять еще было можно, но как сделать шаг, я не представлял. Рискнуть, что ли? Я рискнул, но, чтобы не упасть, обеими руками ухватился за стойки по бокам коридора. А как же бабуся с ним? Я сделал еще шаг. Теперь нужно было сделать два без всякой опоры для рук. Это мне удалось только с помощью волевого усилия. Ну а теперь снова есть за что уцепиться. Сзади пыхтел парень с чемоданом, ему приходилось не легче, да еще и руки заняты. Поезд притормаживал, а когда толчком остановился, я по инерции понесся вперед, чуть не раздавив трех пассажиров с полотенцами в руках. Парень загремел чемоданом, зацепился за что-то. Меня здорово тряхнуло, да и весь поезд тоже.
   Вот и тамбур. Теперь бы только шагнуть на платформу.
   — Пропустите, — прохрипел я проводнице.
   Вид у меня, наверное, был страшен, потому что тетя Маша резко отскочила в сторону. И я вывалился на перрон.
   — Бабуся у вас в вагоне есть? — спросил меня черноволосый гигант.
   — Во… Вот рюкзак. — Я и снять-то его не мог. — Помогите.
   Гигант мигом высвободил мои плечи из лямок. Я тяжело дышал. Надо было помочь парню. Но гигант сообразил сам. А тут уж и бабуся осторожно выходила из вагона.
   — Бабуся, родненькая!
   — Коленька! Голубчик!
   Пока они целовались, я отдышался. Тот парень тоже.
   — Вот спасибо за помощь, голубчики. Теперь уж я доберусь. Внучек вот меня встретил. Извини, голубчик, за ночной разговор.
   — Да что вы! Спасибо вам за него, а вы — извините. А второй чемодан? Может, заберете?
   — Да ну его к лешему!
   — Что за чемодан? — загремел внучек Коля.
   — Да отцов подарок. Магазин, вишь, состроил, чтобы внучка играла.
   — Это он Анюте простить не может. И правильно. Пусть этот чемодан едет в Марград.
   Он взвалил на плечо рюкзак, осел немного, но выстоял, подкинул его еще чуть-чуть, чтобы удобнее лежал, присел, не сгибая спины, за чемоданом, взял его за ручку, хрипло ухнул, приподнял и пошел ровно, не пошатываясь, хотя и медленно. Бабуся поспешила за ним, оглянулась и еще раз сказала на прощание:
   — Спасибо, голубчики.
   Бабуся с внуком скрылись в тоннеле. Поезд стоял, кажется, у четвертой платформы.
   — Может, в буфет заглянем? — предложил парень. — Ресторан еще когда откроется.
   — А что? Идея! — согласился я. — А где тут буфет?
   — Найдем, не маленькие. Ты в Марград? — спросил он, когда мы уже шагали ко входу тоннеля.
   — Ага. А ты?
   — Я дальше, в Москву. А вообще-то я коренной фомич Иван. — И он на ходу протянул мне руку.
   — Артем, — сказал я, пожимая его ладонь.
   — Интересная бабуся, — сказал Иван. — Не спалось что-то сегодня. Я слышал, что она рассказывала. Извини, так получилось.
   — За что же тут извиняться? Слышал да и слышал… История, конечно, интересная. И что-то в ней есть, а вот что, не могу сообразить.
   — Ну, это самовнушение после рассказа товарища Обыкновеннова. Непробоистый, видно, мужик, раз с диссертацией у него туго.
   Мы вышли из тоннеля в зал. Слева размещался буфет. Блестящий автомат для приготовления кофе периодически исторгал из себя клубы пара. Человек десять стояло в очереди. Я взглянул на часы. Фу, пропасть! Часы стояли.
   — Послушай, Иван, сколько времени на твоих?
   Иван взглянул на руку, потряс ею, поднес к уху.
   — Стоят, — изумленно произнес он. — Невероятно!
   — И у меня стоят. Скажите, пожалуйста, — обратился я к гражданину, последнему в очереди, — сколько сейчас времени?
   У гражданина, оказывается, часы тоже стояли. Ну, у одного — понятное дело, у двух — куда ни шло, но чтобы сразу у троих! Гражданин заволновался, наверное, часы его никогда не подводили, и повторил мой вопрос стоящему впереди. Через десять секунд все трясли руками и прислушивались к ходу часов. Ни у кого из всей очереди часы не шли.
   — Вам что? — кричала продавщица, но ее плохо слушали. — Вам что?! У нас только кофе и булочки! Кофе без сахара, булочки вчерашние. Выбирайте скорее. — В очереди обсуждали проблему точных часов. — Эй, Зина! — Это относилось к ее помощнице или сменщице. — Говорила я, что надо объявление повесить. Так сменную выручку не сделаешь! Граждане! Вам, гражданин, что? О господи! Да успокойтесь вы со своими часами! Раз вы в очереди стоите, значит, и часы стоят. Во всех буфетах это ввели. С сегодняшнего дня. Для экономии времени. Вам что?
   — Позвольте, как это: мы стоим — часы стоят? Это что еще за издевательство! — Полная женщина всем своим видом как бы говорила, что уж над собой-то она издеваться не позволит.
   — Товарищи, успокойтесь! — сказала сменщица или помощница Зина. — Я сейчас все объясню. С первого августа во всех буфетах на железной дороге ввели остановку времени. Это для вас же сделано. Время, время останавливается!
   — Что-то непонятно, — сказал мужчина, стоявший передо мной.
   — Ну, время останавливается, время! Сколько бы вы ни стояли в очереди, а времени на это не израсходуете ни секунды. Отстояли очередь — время снова пошло нормально.
   — А-а… Замедление времени, — догадался кто-то.
   — Правильное нововведение, — поддержали его. — Это только в буфетах?
   — Пока только в буфетах. Чтобы пассажиры успевали перекусить. Но учтите, что как только вы взяли что вам хотелось, время для вас снова начинает идти нормально. Так что у кого скоро отправление, жуйте булочки побыстрее.
   — Ну никогда ничего до конца не могут сделать! — возмутился гражданин передо мной. — Почему не замедлят время и на процесс еды?
   — А столиков хватать не будет, — парировала Зина. — А так вы быстренько.
   — А вот для них самих, интересно, как время движется? — спросил я. — Нормально, пожалуй.
   — Должно быть, так, — согласился Иван. — Только объяснить себе не могу.
   — А-а, — сказал я. — Подумаешь! Мы многого не можем объяснить, а принимаем как должное. Двойной кофе и булочку.
   Мы отошли к столику.
   Булочку я не доел, а кофе выпил с удовольствием.
   — Газет бы купить, — сказал Иван.
   Мы прошли вверх по лестнице. Иван хорошо знал этот вокзал. И пока я осматривался по сторонам, он сделал круг по всем залам и вернулся.
   — Нет еще свежих газет. Теперь только в Балюбинске. Пошли, а то опоздаем.
   И мы понеслись с ним что было силы. Я запыхался даже и остановился на минутку у буфета, пристроившись в конец очереди. Я точно знал, что теперь время для меня остановилось. Отдышавшись, я помчался дальше и догнал Ивана лишь у самого вагона. Поезду уже дали отправление. Мы успели заскочить в тамбур.

6

   Проводница бросила на меня злой взгляд и спросила:
   — Хоть молока купил?
   — Какого молока? — не понял я.
   — Какого, какого? Коровьего!
   — Не пойму я, о чем вы?
   — Сразу уж и не пойму. Раньше надо было думать.
   Проводница еще раз бросила на меня испепеляющий взгляд, но больше ничего не сказала. Поезд тронулся. Иван что-то насвистывал. Слова проводницы были непонятны и чем-то обидны.
   — Это кто у вас там в купе… — Иван не договорил, но я понял.
   — Тосей ее зовут. Кажется, молодая супружеская чета.
   — Угу, — мрачно бросил Иван и посмотрел на меня подозрительно. — Бессонница у меня.
   — Конечно, бессонница. Что же еще?
   — Ты это… брось, Артем. — И открыл дверь в коридор.
   Я пошел за ним. Вернее, стал протискиваться за ним между стенкой и прижавшимися к другой стороне пассажирами, желавшими умыться. В самом вагоне было свободнее. Иван сбросил туфли и полез на полку, на нижней еще спали, так что и сидеть-то ему было негде. В моем купе оказались два новых пассажира: женщина и мужчина, оба лет тридцати. Я сначала принял их за супругов. Но по тому, как мужчина предлагал женщине свою нижнюю полку, понял, что они даже незнакомы. Гражданин в сером продолжал сидеть в своей неизменной позе.
   Семен спал. Тося лежала с открытыми глазами, и по ее виду было ясно, что она не прочь заговорить с новыми пассажирами и даже предложить им холодный завтрак из наверняка неисчерпаемых запасов, заготовленных ее мамой.
   — Доброе утро, — буркнул я.
   — Это Мальцев. Он марградец, — сказала Тося. — А я коренная фомичка. У нас вчера в купе ехал пришелец.
   — Да что ты, милочка! — обрадовалась женщина. — Что же он не поехал дальше?
   — У него билет был на другой поезд. А меня зовут Тосей. А Семена, — и Тося показала на верхнюю полку, — зовут Семеном.
   — Очень хорошо, — сказала женщина. — Меня зовут Зинаидой Павловной.
   — Ну что ж, и я имею честь представиться. Кандидат технических наук, заведующий лабораторией Крестобойников Валерий Михайлович. Прошу любить и жаловать.
   — А тот товарищ? — поинтересовалась Зинаида Павловна.
   — А тот товарищ, — ответила Тося, — еще с нами не разговаривал.
   «Тот» товарищ открыл глаза.
   — Год, число, месяц?
   — Первое августа тысяча девятьсот семьдесят пятого года, — сказал я и для точности добавил: — Новой эры.
   Гражданин в сером почему-то не стал спрашивать о реальности, и это меня озадачило.
   Тося делала робкие попытки вылезти из-под простыни. Я достал полотенце, мыло, крем. Иван из соседнего купе смотрел на Тосю. Я осторожно повернул его голову лицом к стене. Он даже не сопротивлялся. В обеих сторонах коридора стояла очередь. Но мимо одной я уже проходил, поэтому двинулся в другой конец вагона. Последним стоял, вернее сидел, с полотенцем в руках студент, из тех, что ночью пели романтические песни.
   — Я занял на шестерых, — предупредил он. — На семерых даже. — В голосе его чувствовалась какая-то растерянность.
   — Хорошо, — обреченно ответил я.
   Пойти, что ли, протолкнуться в тамбур? На меня глядели с верхней полки. Я знал кто. Та самая девушка, что сегодня ночью чертила указательным пальцем по багажной полке, а потом, когда я спал, явилась ко мне во сне. Я хотел встретить ее взгляд и боялся его, потому что он уже привязал меня крепко-накрепко. Только знал ли это сам? Еще сутки с небольшим, а потом прости-прощай, девушка-студентка. Так стоит ли мучиться? Выбросить все из головы, из сердца то есть. Я уже решил, что буду проходить это купе, не поднимая головы, или вообще не буду здесь ходить.
   — Скажите, пожалуйста, — обратился я к студенту, — что я за вами. Пойду в тамбур.
   — Еще и прикидывается, — сказал чей-то девичий голосок, но не она, это я знал точно. У нее не мог быть такой голос. Ну а так как я ни перед кем не прикидывался, то фраза эта меня не касалась.
   — Разрешите, — попросил я, намереваясь все же пройти в тамбур.
   И тут на полке, где лежала она, заплакал ребенок. От неожиданности я вздрогнул, остановился, оглянулся. Лучше бы мне этого не делать… Она лежала на полке, почти на самом краю, а рядом, у стенки… у стенки… там плакал ребенок, грудной, с розовым личиком и повязанный белым платочком.
   Откуда он тут взялся? Не было же его, не было, когда я первый раз проходил мимо. Да и на перроне фомского вокзала его не было. Они же студенты стройотряда! Они же что-то там строили, коровник или свинарник. Да разве женщину с ребенком возьмут на такое дело?
   — Молока? — спросила другая девушка, приподнимаясь с нижней полки. — Вот только чуть-чуть.
   — Ты бы хоть поплакала, Инга, что ли… — сказала третья.
   Значит, ее зовут Инга. Но только какое это теперь имеет значение? У нее и ребенок уже есть, и муж, конечно, какой-нибудь из этих парней. Не уподобляться же Ивану, который все смотрит на Тосю.
   Но в последний раз можно и встретить ее взгляд. Она молчала, она не слышала ни подруг, ни крика своего ребенка, она смотрела мне в глаза, и от этого становилось больно. Боль источали ее глаза, безысходную, страшную, последнюю. И лицо… За такое мужчины отдают свои жизни. И я бы отдал. Она была лучше всех женщин в мире! Но у нее был муж и ребенок, который вот сейчас заходился в крике.
   — Инка, ты что? Очнись! Да что ты на него уставилась?! Проживем и так. Подумаешь… Не воспитаем мы его, что ли? Да всей группой.
   А вторая:
   — Проходите, если вам все равно и вы ничем не можете помочь.
   Мне было не все равно, но помочь я ей ничем не мог. Да я и не знал, какая ей нужна помощь. И нужна ли от меня?
   В тамбуре я оказался один. И хорошо. Ну что за глаза у этой женщины?! И почему она на меня так смотрела?
   Колеса вагона стучали громко и зловеще. За окном проносилась какая-то пригородная станция. На платформе стояли люди. Они, наверное, были чем-нибудь озабочены с утра, но ведь не страдали. Не страдали же они! Ну что за глаза… Что за боль, что за несчастье у нее? Ин, Инка, Инга!

7

   В тамбур кто-то вышел. Я не оглянулся. Вышел, значит, надо. Но на плечо легла тяжелая рука.
   — Это я — Иван. Все лежал и ждал, когда ты подойдешь и снова повернешь мне голову или хотя бы просто подойдешь. Шея затекла, сил больше нет. И сейчас еще болит.
   В тамбур вышел еще кто-то. Я оглянулся. Это был тот человек в сером костюме, который задавал мне нелепые вопросы. Взгляд его был осмыслен и пронзителен, да еще усталость какая-то чувствовалась в нем.
   — Ничего, если я постою тут с вами? — спросил он.
   — Пожалуйста. Здесь даже интереснее, чем в вагоне.
   Сейчас это был совершенно другой человек, не тот, в котором я чуть было не заподозрил идиота. На вид ему было лет сорок. Довольно приятное, умное, несколько жестковатое в своих чертах лицо. Фигура крепкая, спортивная.
   Иван через мое плечо смотрел на зеленые перелески равнины.
   — Вас, конечно, интересует, зачем я подошел. Рассказать. Просто рассказать… Мне, наверное, уже ничто не поможет. Даже смерть не принесет мне облегчения… А сначала все казалось…
   Иван упорно смотрел в окно. Он заставлял себя не идти в вагон. Я его понимал. Нельзя ему было такими глазами смотреть на Тосю.
   — Скажите, — продолжил гражданин в сером, — бывает с вами такое? Вы что-то делаете. Безразлично что. И вдруг на какое-то мгновение испытываете странное чувство: все это уже было. Вот этот самый миг уже был. И люди, и предметы, окружающие вас, были расположены так же, как в этот миг. И фраза, только что произнесенная кем-то, уже была однажды сказана и именно в этой обстановке. И какая-то оторопь берет вас. Потому что точно такого же момента быть не могло. Но вы точно знаете, что такой миг уже был. И странное ощущение таинственности и необъяснимости происшедшего не покидает вас целый день. Так, скажите, бывает с вами такое?
   Я уже начал припоминать, вспомнил и сказал ему:
   — Да. Кажется, раза два или три со мной такое было. Ощущение действительно какое-то странное, таинственное.
   — И чем вы это объясняете?
   — Да ничем. Я и не задумывался особенно над этим. Полагаю, что это относится к так называемым таинственным явлениям человеческой психики. А я по образованию инженер.
   — Значит, бывает? — Он, казалось, был очень доволен моим ответом.
   — Наследственная память, — неожиданно сказал Иван. Меня обрадовал его ответ. Не смысл ответа, а просто что он слышал все предыдущее, значит, еще способен на разумные поступки.
   — Это очень оригинально! Каким же образом наследственная память может воспроизвести обстановку современной лаборатории или квартиры?
   — Да, наследственная память здесь, видимо, ни при чем, — сказал я.
   — А вы, конечно, знаете? — спросил Иван.
   Я в душе немного посмеивался. Есть еще таланты-одиночки, с помощью четырех правил арифметики пытающиеся разработать единую теорию поля.
   — Я знаю, — ответил гражданин в сером. — В этом моя трагедия. Двенадцатое октября тысяча девятьсот шестьдесят шестого года я прожил дважды. Этот день для меня многое значит. В первый раз я сделал глупую ошибку и осознал ее лишь к ночи, а во второй раз уже не сделал ее. Но тут чисто семейное… Я запомнил этот день навсегда. А для других он существовал только однажды, как и обычно. Понимаете? Я прожил один день дважды! Не одно мгновение, а целый день! Как он прошел во второй раз, помнят все. А в первый раз я прожил его один. Ни для кого больше первого дня не было.
   — Полагаю, что это невозможно, — сказал Иван. Разговор начал заинтересовывать его всерьез. — В теории темпорального поля такие парадоксы не предусмотрены.
   — Ничего другого я и не надеялся услышать от вас. Да я и сам это прекрасно знаю. Я потратил пятьдесят лет на то, чтобы досконально изучить теорию темпорального поля в таком виде, в каком она известна вам, и в таком виде, в каком она известна там, в других реальностях.
   — Год, число, месяц! — невольно вырвалось у меня.
   — Дойду и до этого.
   — Пятьдесят лет, сказали вы? — спросил Иван. Все! Он уже был полностью заинтересован разговором.
   — Да, около этого.
   — Где же вы их набрали, эти пятьдесят лет?
   — Вам что-нибудь говорит дата: двенадцатое октября тысяча девятьсот шестьдесят шестого года?
   — Да, — ответил Иван. — Я тогда был на практике в Усть-Манском НИИ Времени. В этот день был осуществлен первый запуск в прошлое на одни сутки. Были, правда, и до этого, но на секунду, не более. И только с измерительной аппаратурой.
   — Совпадение! — сказал я.
   — Нисколько. Это только начало.
   — Так, значит, это случалось с вами и позже?
   — Да. Последний раз уже в вагоне. Я прожил заново одиннадцать месяцев. Ровно столько, на какой срок в прошлое был произведен запуск в Марграде.
   — Постойте, постойте, — остановил его Иван. — Это невозможно. Я сейчас вам объясню. Когда производится запуск, это неизбежно влечет какие-то изменения в прошлом, а значит, и в настоящем. Поэтому запуски и не производились, пока не была разработана аппаратура так называемого «абсолютного времени». Реальность, в которой произведено изменение, в самый момент изменения отпочковывается от нашей и, возможно, существует самостоятельно. Некоторое время, пока изменения не разрослись, она должна быть очень похожа на нашу. Но нашу реальность эти путешествия никоим образом не задевают. И в принципе сын может обратиться в прошлое и не допустить брака отца с матерью. От этого он в нашей реальности не перестанет существовать. Происходит нечто вроде роста дерева. Ствол — это наша реальность, каждое путешествие в прошлое дает ответвление, параллельный побег. В один и тот же момент прошлого можно осуществить два и три путешествия, соответственно возникнут две или три реальности. Но они никогда не пересекутся. Собственно, реальностями они называются условно. После того как машина вернулась в настоящее, мы ничего не можем сказать о ней, той реальности. Невозможно вторично попасть в эту параллельную реальность. Путешествуя в прошлое, мы каждый раз попадаем в какую-то точку ствола своего времени, даем начало новому побегу и возвращаемся в настоящее. Поэтому нашу реальность эти путешествия не задевают.