Валерка что-то уже понимал, но еще не до конца.
— Наш отряд справлялся и не с такими работами!
Он еще не знал, что предстояло сделать отряду. Такого, может, еще и история человечества не знала.
Да… А поезд стоял на какой-то станции. И подавляющее большинство пассажиров еще ничего не знало и просто радовалось, что вот уже был разъезд, а теперь даже самая настоящая станция, хоть и маленькая, хоть и не та, какая кому-то нужна. Но тут-то уж теперь разберутся. Стрелки переведут, какие надо, задержат один поезд или, наоборот, внесут в ускоренный график, но уж фирменному-то поезду дадут теперь зеленую улицу. Потому что железная дорога должна дорожить своей репутацией.
— Григорий Прохорович! — раздалось из тамбура. — Григорий Прохорович! — Это кричала тетя Маша. — Начальник вокзала к вам! — У нее даже веник был в руках, хотя она его старательно прятала, чтобы не попался на глаза начальнику, который шел за ней. Человек был чем-то взбешен.
— Кто бригадир поезда? — спросил он грозно.
— Я бригадир, — немного струсил Григорий Прохорович.
— Вы откуда такие взялись?!
— Из Фомска, — доложил начальник поезда.
— Из какого Фомска?! Знать не знаю никакого Фомска!
— В Марград, — продолжал разъяснять Григорий Прохорович.
— В Марград?! Нет у нас ветки на Марград! И никакого такого Фомска тоже нету! Ведь страшно подумать, что могло произойти. Ниоткуда и вдруг взялись! А там ведь у нас товарный поезд! Ума не приложу, как вы увернулись?
— Год, число, месяц? — хрипло спросил Степан Матвеевич.
— Все то же, — ответил я.
Судя по глазам, Степан Матвеевич ничего не понял, но своего вопроса не повторил.
Начальник вокзала посмотрел на Граммовесова с удивлением и, кажется, утвердился в мысли, что и сам поезд, и его пассажиры — все, все сошли с рельсов.
— Пошли разбираться, — приказал он Григорию Прохоровичу.
— Наука… — возразил было бригадир поезда, но подчинился.
Без Степана Матвеевича мы как-то вдруг осиротели, растерялись, хотя уже и известно было, что делать.
— Нам тоже нужно выйти, — сказал Иван. — Может, есть какая-нибудь корреспонденция.
Похоже, что Иван собирался взвалить непомерную тяжесть возвращения нашего поезда к нормальной жизни на свои плечи.
А жара все не спадала. Вентилятор по-прежнему не работал. Вот ведь странность, подумал я вдруг, разве никому не приходило в голову, что надо иметь в вагоне исправный вентилятор? Да об этом, наверное, каждый по сто раз на дню думал. А вентилятор не работает. Почему? Почему он не работает?
40
41
42
— Наш отряд справлялся и не с такими работами!
Он еще не знал, что предстояло сделать отряду. Такого, может, еще и история человечества не знала.
Да… А поезд стоял на какой-то станции. И подавляющее большинство пассажиров еще ничего не знало и просто радовалось, что вот уже был разъезд, а теперь даже самая настоящая станция, хоть и маленькая, хоть и не та, какая кому-то нужна. Но тут-то уж теперь разберутся. Стрелки переведут, какие надо, задержат один поезд или, наоборот, внесут в ускоренный график, но уж фирменному-то поезду дадут теперь зеленую улицу. Потому что железная дорога должна дорожить своей репутацией.
— Григорий Прохорович! — раздалось из тамбура. — Григорий Прохорович! — Это кричала тетя Маша. — Начальник вокзала к вам! — У нее даже веник был в руках, хотя она его старательно прятала, чтобы не попался на глаза начальнику, который шел за ней. Человек был чем-то взбешен.
— Кто бригадир поезда? — спросил он грозно.
— Я бригадир, — немного струсил Григорий Прохорович.
— Вы откуда такие взялись?!
— Из Фомска, — доложил начальник поезда.
— Из какого Фомска?! Знать не знаю никакого Фомска!
— В Марград, — продолжал разъяснять Григорий Прохорович.
— В Марград?! Нет у нас ветки на Марград! И никакого такого Фомска тоже нету! Ведь страшно подумать, что могло произойти. Ниоткуда и вдруг взялись! А там ведь у нас товарный поезд! Ума не приложу, как вы увернулись?
— Год, число, месяц? — хрипло спросил Степан Матвеевич.
— Все то же, — ответил я.
Судя по глазам, Степан Матвеевич ничего не понял, но своего вопроса не повторил.
Начальник вокзала посмотрел на Граммовесова с удивлением и, кажется, утвердился в мысли, что и сам поезд, и его пассажиры — все, все сошли с рельсов.
— Пошли разбираться, — приказал он Григорию Прохоровичу.
— Наука… — возразил было бригадир поезда, но подчинился.
Без Степана Матвеевича мы как-то вдруг осиротели, растерялись, хотя уже и известно было, что делать.
— Нам тоже нужно выйти, — сказал Иван. — Может, есть какая-нибудь корреспонденция.
Похоже, что Иван собирался взвалить непомерную тяжесть возвращения нашего поезда к нормальной жизни на свои плечи.
А жара все не спадала. Вентилятор по-прежнему не работал. Вот ведь странность, подумал я вдруг, разве никому не приходило в голову, что надо иметь в вагоне исправный вентилятор? Да об этом, наверное, каждый по сто раз на дню думал. А вентилятор не работает. Почему? Почему он не работает?
40
В купе осталось четверо: я, погруженный в транс Степан Матвеевич, решившийся на что-то писатель и чуть испуганный Валерий Михайлович.
Лицо Федора вдруг вдохновенно засветилось.
— Да какой из меня писатель-фантаст! Что я знаю? Чушь это, чушь все! Рассказы мои сбываются в действительности? Черта с два! Это слишком просто… рассказами изменять действительность. Не было, не было писателя Федора! И теперь уже не будет никогда. Все! Забудьте несостоявшегося писателя Федора!
И в его лице что-то изменилось… И в фигуре, и в манере сидеть. Он вдруг фамильярно хлопнул Валерия Михайловича по плечу и предложил:
— А не заняться ли нам, милейший Валерий Михайлович, гиревым спортом?
Валерий Михайлович вдруг захрипел, схватился рукой за горло. Он задыхался и рвал на себе рубашку.
— Обыкновенное дело, — сказал Федор. — Учить их надо, учить! А впрочем… не имею права морального, так сказать.
А Валерий Михайлович уже закатывал глаза и медленно клонился на пол. Я оттолкнул Федора, приподнял отяжелевшее тело Крестобойникова, рванул ворот его рубашки вместе с пуговицами. Валерий Михайлович шумно вздохнул и дал мне пощечину. Я не понял, что произошло, как вторая затрещина обрушилась на мою скулу. Ладно!..
— Рукава, — прохрипел Валерий Михайлович.
Хорошо. Это рукава его рубашки хлещут меня по морде, а не сам товарищ Крестобойников. Прекрасно. Я прислонил его к стенке так, чтобы он не мог упасть.
— Прошу прощения, — юлил писатель Федор. Но было ясно, что происходящее в купе его уже мало интересует, а вот гиревой спорт — даже очень.
Валерий Михайлович вдруг застонал и поджал под полку ноги.
— Давят, — простонал он.
— Ничем не имею права помочь, — твердо заявил Федор.
— Можете! — крикнул я. — Снимите с него туфли!
— Это в один секунд!.. Милейший Валерий Михайлович, в носочках можно, в носочках…
Федор все-таки стянул с Валерия Михайловича туфли. Тому заметно полегчало.
Картинка была в нашем купе! Один в трансе, второй еле жив от бунта своих вещей. Третий думает только о гиревом спорте. А я сам? О чем я-то думаю? В том-то и дело, что не думаю. Не хочу думать…
— Так я пошел? — спросил Федор.
— Нет! Никуда вы не пойдете.
— Понятно. Произвол. Документы на право, пожалуйста.
— Сядьте, Федор. Сядьте! Возьмите себя в руки. Хорошо… Ваши рассказы больше не воплощаются в жизнь. Переживите это. Пусть ваши рассказы не воплощаются в жизнь в буквальном смысле. Пусть.
— Решено и подписано, — возвестил Федор.
— Да и не надо этого. Вы пишите просто. Для себя, для друзей.
— Друг! Артюха! — внезапно обрадовался Федор и полез было ко мне целоваться.
— Да что вы корчите из себя! — не выдержал я. — Несостоявшийся писатель! Их много, несостоявшихся! И не только писателей! Пишите, если интересно. Не для издательств и редакций, а просто. Можете посылать, пробиваться, но все-таки пишите не для них, а для себя. И выбросьте мысль о их воплощении в жизнь. У вас же хорошие рассказы, Федор. Я уверен, что они найдут дорогу к читателю. Только не воображайте, что вы страдающий за правду. Не бейте себя в грудь и не распинайтесь на кресте. Ведь вы это специально на себя напускаете. И гиревой спорт, и слезы по поводу несостоявшегося писателя.
— Слез не было, Артемий, — сказал Федор.
— Я в переносном смысле…
— Понимаю. Приятно слышать о себе правду.
— Все еще поигрываете?
— Ни ухом, ни духом, Артемий.
— Тогда вот что… Наши приключения еще не кончились. Будьте сами собой. Без всяких выкрутасов. А читатель, искренне любящий ваши рассказы, у вас есть, по крайней мере, один. Я.
— И я, — простонал Валерий Михайлович.
Федор вскочил и всенепременно пожелал поклониться до полу. Этого уже я не мог вынести. В своей игре он доходил черт знает до чего! Я легонько дал ему в солнечное сплетение. Просто, чтобы он очнулся. Но Федор повалился на скамью и безмолвно вытянулся на ней, сложив руки на груди крестом.
— Поднимайтесь! — приказал я.
Федор и ухом не повел.
— Федор, прошу вас!
Писатель вдруг сел.
— Вы! Вы, отец семейства, просите меня! Это я должен просить у вас прощения! И я прошу, прошу. Чистосердечнейше раскаиваюсь! Примите во внимание…
Он не досказал, что еще тут нужно было принять во внимание, потому что Валерий Михайлович, слегка приободрившийся, вспомнив, наверное, добрые дела Федора, вдруг наклонился вперед и погладил писателя по впалой щеке, потом по разлохмаченным волосам. Рука его чуть вздрагивала, но это была рука искреннего и преданного друга.
Они приникли друг к другу и застыли в объятиях.
Ладно, хорошо, что хоть это.
Мне нужно было сходить к Инге, но я почему-то страшился сделать этот шаг. Ведь Инга уже наверняка знала, что от нее требуется. А чем я мог ее утешить? И эти три застывшие в купе фигуры…
По коридору шел Иван.
— Это еще что такое? — спросил он, оглядывая скульптурную группу раскаяния и всепрощения.
Я только махнул рукой.
— Ладно, — сказал Иван и сел на краешек полки. — Хочешь узнать, что мы имеем?
— Валяй, — согласился я. Все равно ничего хорошего я не ждал от этого сообщения.
— Это совсем не та станция, — сказал Иван.
— Что значит, не та?
— С разъезда мы шли на станцию Ленивую, а пришли в Трескилово. С того разъезда сюда никак не попасть. И к Марграду не ближе.
— Значит, связи никакой, раз нас здесь никто не ждал?
— Сначала никакой. Они ведь не догадываются посылать нам депеши на все станции и разъезды страны и шлют теперь все на Ленивую.
— Понятно, — сказал я.
— Мы уже и отшвартовываться начали, а тут и связь вдруг появилась. Оказывается, они действительно на все станции шлют корреспонденцию. Ну, по крайней мере, в радиусе тысячи километров.
— Значит, связались? — спросил я и посмотрел на Федора.
Иван понял мой взгляд.
— Он?
— Он… Отказался от воплощения своих рассказов в жизнь.
— Да-а… Ну так вот. Нас потихонечку поведут все-таки к Марграду. Где-то неподалеку комиссия постарается перехватить поезд. Возможно, даже на вертолетах станут догонять. Они вот еще раньше спрашивали фамилии пассажиров, а теперь еще и места работы. Чем занимались пассажиры на своей основной работе. Да и хобби тоже, если что-нибудь интересное.
— А это-то зачем?
— Предположения у них какие-то, наверное, есть.
— Да ведь теперь все ясно. Дело только в технике исполнения!
— Не надо, Артем. — Иван помолчал. — Ты вот, например, где работаешь?
— В НИИ Вероятностей и Прогностики.
— Кем?
— Руководителем группы. А что?
— Ничего… Передадут, и все. О Степане Матвеевиче я им тоже сообщил, о Федоре и о других. На нас сейчас вся телеграфная сеть этого района работает.
— А если высадиться здесь? — спросил я.
— Не советуют. Судьбу не обманешь. Ту группу, что ушла-ночью, до сих пор ищут. А где их искать? В какой степи они идут сейчас? Шуму мы наделали много.
— Да здесь-то ведь не степь. Здесь вполне определенная станция. Высадиться всем, а поезд…
— …уничтожить?
— Угнать… не знаю, что еще сделать…
— Нет, пойдем тихо. Пищей и водой нас обеспечат. Да и наука, как говорит начальник поезда, должна показать свое всемогущество.
— Ну а мы-то…
— А мы? — Иван отвел глаза. — А мы будем потихонечку разоружаться.
— Значит, все равно.
— Не знаю, Артем. Ты поверь, мы все сделаем, чтобы этого не случилось.
Я ему не поверил. Не тому, конечно, что люди не все сделают и наука тоже, а тому, что можно будет избежать этого действия. Почему мы с Ингой должны быть исключением?
Поезд слегка дернулся.
Я выглянул в окно. Над нами действительно висело несколько вертолетов. Наука, наверное, еще не добралась до этих мест, потому что десант из академиков не сбрасывался.
Поезд снова дернулся и начал медленно набирать ход.
Лицо Федора вдруг вдохновенно засветилось.
— Да какой из меня писатель-фантаст! Что я знаю? Чушь это, чушь все! Рассказы мои сбываются в действительности? Черта с два! Это слишком просто… рассказами изменять действительность. Не было, не было писателя Федора! И теперь уже не будет никогда. Все! Забудьте несостоявшегося писателя Федора!
И в его лице что-то изменилось… И в фигуре, и в манере сидеть. Он вдруг фамильярно хлопнул Валерия Михайловича по плечу и предложил:
— А не заняться ли нам, милейший Валерий Михайлович, гиревым спортом?
Валерий Михайлович вдруг захрипел, схватился рукой за горло. Он задыхался и рвал на себе рубашку.
— Обыкновенное дело, — сказал Федор. — Учить их надо, учить! А впрочем… не имею права морального, так сказать.
А Валерий Михайлович уже закатывал глаза и медленно клонился на пол. Я оттолкнул Федора, приподнял отяжелевшее тело Крестобойникова, рванул ворот его рубашки вместе с пуговицами. Валерий Михайлович шумно вздохнул и дал мне пощечину. Я не понял, что произошло, как вторая затрещина обрушилась на мою скулу. Ладно!..
— Рукава, — прохрипел Валерий Михайлович.
Хорошо. Это рукава его рубашки хлещут меня по морде, а не сам товарищ Крестобойников. Прекрасно. Я прислонил его к стенке так, чтобы он не мог упасть.
— Прошу прощения, — юлил писатель Федор. Но было ясно, что происходящее в купе его уже мало интересует, а вот гиревой спорт — даже очень.
Валерий Михайлович вдруг застонал и поджал под полку ноги.
— Давят, — простонал он.
— Ничем не имею права помочь, — твердо заявил Федор.
— Можете! — крикнул я. — Снимите с него туфли!
— Это в один секунд!.. Милейший Валерий Михайлович, в носочках можно, в носочках…
Федор все-таки стянул с Валерия Михайловича туфли. Тому заметно полегчало.
Картинка была в нашем купе! Один в трансе, второй еле жив от бунта своих вещей. Третий думает только о гиревом спорте. А я сам? О чем я-то думаю? В том-то и дело, что не думаю. Не хочу думать…
— Так я пошел? — спросил Федор.
— Нет! Никуда вы не пойдете.
— Понятно. Произвол. Документы на право, пожалуйста.
— Сядьте, Федор. Сядьте! Возьмите себя в руки. Хорошо… Ваши рассказы больше не воплощаются в жизнь. Переживите это. Пусть ваши рассказы не воплощаются в жизнь в буквальном смысле. Пусть.
— Решено и подписано, — возвестил Федор.
— Да и не надо этого. Вы пишите просто. Для себя, для друзей.
— Друг! Артюха! — внезапно обрадовался Федор и полез было ко мне целоваться.
— Да что вы корчите из себя! — не выдержал я. — Несостоявшийся писатель! Их много, несостоявшихся! И не только писателей! Пишите, если интересно. Не для издательств и редакций, а просто. Можете посылать, пробиваться, но все-таки пишите не для них, а для себя. И выбросьте мысль о их воплощении в жизнь. У вас же хорошие рассказы, Федор. Я уверен, что они найдут дорогу к читателю. Только не воображайте, что вы страдающий за правду. Не бейте себя в грудь и не распинайтесь на кресте. Ведь вы это специально на себя напускаете. И гиревой спорт, и слезы по поводу несостоявшегося писателя.
— Слез не было, Артемий, — сказал Федор.
— Я в переносном смысле…
— Понимаю. Приятно слышать о себе правду.
— Все еще поигрываете?
— Ни ухом, ни духом, Артемий.
— Тогда вот что… Наши приключения еще не кончились. Будьте сами собой. Без всяких выкрутасов. А читатель, искренне любящий ваши рассказы, у вас есть, по крайней мере, один. Я.
— И я, — простонал Валерий Михайлович.
Федор вскочил и всенепременно пожелал поклониться до полу. Этого уже я не мог вынести. В своей игре он доходил черт знает до чего! Я легонько дал ему в солнечное сплетение. Просто, чтобы он очнулся. Но Федор повалился на скамью и безмолвно вытянулся на ней, сложив руки на груди крестом.
— Поднимайтесь! — приказал я.
Федор и ухом не повел.
— Федор, прошу вас!
Писатель вдруг сел.
— Вы! Вы, отец семейства, просите меня! Это я должен просить у вас прощения! И я прошу, прошу. Чистосердечнейше раскаиваюсь! Примите во внимание…
Он не досказал, что еще тут нужно было принять во внимание, потому что Валерий Михайлович, слегка приободрившийся, вспомнив, наверное, добрые дела Федора, вдруг наклонился вперед и погладил писателя по впалой щеке, потом по разлохмаченным волосам. Рука его чуть вздрагивала, но это была рука искреннего и преданного друга.
Они приникли друг к другу и застыли в объятиях.
Ладно, хорошо, что хоть это.
Мне нужно было сходить к Инге, но я почему-то страшился сделать этот шаг. Ведь Инга уже наверняка знала, что от нее требуется. А чем я мог ее утешить? И эти три застывшие в купе фигуры…
По коридору шел Иван.
— Это еще что такое? — спросил он, оглядывая скульптурную группу раскаяния и всепрощения.
Я только махнул рукой.
— Ладно, — сказал Иван и сел на краешек полки. — Хочешь узнать, что мы имеем?
— Валяй, — согласился я. Все равно ничего хорошего я не ждал от этого сообщения.
— Это совсем не та станция, — сказал Иван.
— Что значит, не та?
— С разъезда мы шли на станцию Ленивую, а пришли в Трескилово. С того разъезда сюда никак не попасть. И к Марграду не ближе.
— Значит, связи никакой, раз нас здесь никто не ждал?
— Сначала никакой. Они ведь не догадываются посылать нам депеши на все станции и разъезды страны и шлют теперь все на Ленивую.
— Понятно, — сказал я.
— Мы уже и отшвартовываться начали, а тут и связь вдруг появилась. Оказывается, они действительно на все станции шлют корреспонденцию. Ну, по крайней мере, в радиусе тысячи километров.
— Значит, связались? — спросил я и посмотрел на Федора.
Иван понял мой взгляд.
— Он?
— Он… Отказался от воплощения своих рассказов в жизнь.
— Да-а… Ну так вот. Нас потихонечку поведут все-таки к Марграду. Где-то неподалеку комиссия постарается перехватить поезд. Возможно, даже на вертолетах станут догонять. Они вот еще раньше спрашивали фамилии пассажиров, а теперь еще и места работы. Чем занимались пассажиры на своей основной работе. Да и хобби тоже, если что-нибудь интересное.
— А это-то зачем?
— Предположения у них какие-то, наверное, есть.
— Да ведь теперь все ясно. Дело только в технике исполнения!
— Не надо, Артем. — Иван помолчал. — Ты вот, например, где работаешь?
— В НИИ Вероятностей и Прогностики.
— Кем?
— Руководителем группы. А что?
— Ничего… Передадут, и все. О Степане Матвеевиче я им тоже сообщил, о Федоре и о других. На нас сейчас вся телеграфная сеть этого района работает.
— А если высадиться здесь? — спросил я.
— Не советуют. Судьбу не обманешь. Ту группу, что ушла-ночью, до сих пор ищут. А где их искать? В какой степи они идут сейчас? Шуму мы наделали много.
— Да здесь-то ведь не степь. Здесь вполне определенная станция. Высадиться всем, а поезд…
— …уничтожить?
— Угнать… не знаю, что еще сделать…
— Нет, пойдем тихо. Пищей и водой нас обеспечат. Да и наука, как говорит начальник поезда, должна показать свое всемогущество.
— Ну а мы-то…
— А мы? — Иван отвел глаза. — А мы будем потихонечку разоружаться.
— Значит, все равно.
— Не знаю, Артем. Ты поверь, мы все сделаем, чтобы этого не случилось.
Я ему не поверил. Не тому, конечно, что люди не все сделают и наука тоже, а тому, что можно будет избежать этого действия. Почему мы с Ингой должны быть исключением?
Поезд слегка дернулся.
Я выглянул в окно. Над нами действительно висело несколько вертолетов. Наука, наверное, еще не добралась до этих мест, потому что десант из академиков не сбрасывался.
Поезд снова дернулся и начал медленно набирать ход.
41
Теперь нужно было сходить к Инге…
С одного взгляда мне стало ясно, что здесь все знают. Инга держала на руках дочь, сын перелистывал какую-то иллюстрированную книжку. Светка, Зинаида Павловна и Инга разговаривали, но сразу же замолчали, как только увидели меня. Седина Зинаиды Павловны производила впечатление. Но, в общем, она снова была опытным детским врачом, женщиной энергичной и готовой помогать людям. Только разве что чуть больше озабочена, чем прежде.
Светка посмотрела на меня вызывающе, словно я был в чем-то виноват и не хотел признавать своих ошибок. А Инга даже не взглянула на меня. Я сел на край полки и тронул ее за руку. Лишь тогда она подняла на меня глаза, полные тоски и страха.
— Вы только на словах все можете! — сердито сказала мне Светка.
Ох и злюка же она была!
— Видно будет… — Хотя, честно говоря, впереди я ничего не видел, по крайней мере, хорошего.
— Мальцев, — обратилась ко мне Зинаида Павловна. — Вы теперь основательнее займитесь воспитанием сына.
Ясно. Она имела в виду, чтобы я все время находился рядом со своими детьми, чтобы они все время были у меня на глазах.
— Ну что там ваш комитет? — спросила Инга устало.
— Комитет наполовину вышел из строя, — ответил я.
— А что так?
— Степан Матвеевич начал проводить эксперимент…
— Неужели это действительно так?
— Не знаю, в полной ли уж мере это так. Во всяком случае, мы начинаем куда-то приезжать. И вообще, нас сейчас сопровождают вертолеты, чтобы мы не потерялись. А скоро и комиссии из академиков прибудут на поезд. Пищей и водой мы обеспечены нормально.
— Это все потому, что Степан Матвеевич…
— Не надо, Инга. Ты не волнуйся. Не может быть такой жестокости в мире… Да и не одни мы. Помогут люди, если понадобится.
— Да-а, помогут, — резко сказала Светка. — Тут уж приходили с требованием…
— С каким требованием? — ужаснулся я.
— Да чтобы Сашеньку и Валюшеньку… ну, словом, понимаешь?
— Неужели нашлись и такие?
— Нашлись вот… Ребята наши, конечно, вытолкали посетителей в три шеи. А я бы им и вовсе шеи сломала.
— И много их было?
— Двое.
— Откуда они могли узнать?
— В поезде все известно. Тут никаких секретов нет.
В дверях появилась Тося. Ах, Тося… Я и позабыл о ней. Не вспомнил даже, когда ее не оказалось в купе. Вид у нее был вполне нормальный, спокойный. Но все же не замечалось в ней теперь той веселости и ожидания чуда, как в первый вечер, да еще и вчера. Сломалась Тося или затаила в себе свои чувства? Протест, что ли, в ней какой назревал?
— Можно идти, — сообщила она.
— Пошли, милочка, — приподнялась Зинаида Павловна.
— Мы кормить маленькую, — сообщила Инга.
— Все, что ли? — удивился я.
— Да, — ответила она.
— Мы теперь вчетвером ходить будем, — заявила Светка. — Да и ребята наши в тамбурах дежурят.
— Это хорошо, что дежурят…
— А ты оставайся здесь с Сашенькой… И никуда не выходите. Я прошу тебя, Артем.
— Конечно, конечно… Все будет в лучшем виде. Мы сейчас игру какую-нибудь затеем, — сказал я, хотя в детских играх ничего не понимал, да и в голову, как назло, ничего не приходило.
Девочку унесли в другой вагон под надежной охраной внушительного женского эскорта.
— Давай играть, — потребовал сын.
Конечно, уж раз я вызвался сам, надо было начинать игру.
— А во что мы будем играть? — спросил я, все же больше надеясь на детскую фантазию, чем на свою.
— В «сыщики-разбойники»!
— Ох, да разве здесь куда разбежишься? — Не хотелось мне сейчас такой игры. Никаких там прятушек и прочего. Что-нибудь тихое, мирное, сидячее. — В загадки давай играть, — предложил я.
— В загадки? А в какие загадки?
— Ну… в разные. Ты будешь загадывать, а я отгадывать. Хорошо?
— Давай. А ты умеешь отгадывать?
— Я буду стараться.
— Семеро застежек… Семеро одежек и все без застежек!
Я наморщил лоб. Я думал так, что любому бы стало ясно, что в моей голове мысли ходят ходуном. И уж если я не могу отгадать эту загадку, то ее и никто не отгадает.
— Человек!
— Не-е-ет! — засмеялся сын. — У человека с застежками!
— А если пуговицы оторвались?
— Мама пришьет!.. Не-е-ет! Ты отгадай!
Я сделал еще несколько предположений, но все не то у меня получалось. Минуты через три я вынужден был сдаться.
— Лук! — крикнул сын. — Лук! Кто его раздевает, тот слезы проливает!
— Лук? — удивился я. — Лук! А ведь и вправду лук! Да как же это я не сумел отгадать такую простую загадку?
— А не простую! Не простую!
— Ну даже и не простую… Все равно.
Сын засмеялся и захлопал в ладоши.
— Давай еще!
— Давай!
— Теперь ты загадывай.
— Хорошо. — Но в голову, хоть убей, не приходило ни одной загадки, кроме той, которую загадал сын.
— Давай! Давай! — торопил Сашенька.
— М-м… Семеро одного не ждут.
— Это не загадка! — обиделся сын.
— Ах да… Ну вот тогда эту. Два кольца…
Договорить я не успел, потому что в тамбуре раздался какой-то шум, в вагон влетел Валерка, бросился вперед по коридору, мельком взглянул на меня, остановился, крикнул:
— Исчезли! Вертолеты исчезли!
Валерка сообщил все и тотчас же помчался в купе к Ивану, которого он теперь считал за старшего. Раз исчезли вертолеты, то это могло означать только одно: наш поезд снова дернулся на какую-то другую линию железной дороги. Теперь нас снова будут искать.
— Подожди, Сашенька, — даже не взглянув на сына, сказал я и выглянул в окно. Я ничего не увидел. Солнце ослепило меня. И тут я почувствовал что-то неладное. Пустоту какую-то. Не в небе, конечно. Небо было огромное и чуть белесое от жары… Тут, рядом со мной. Я тотчас же осмотрелся. Сашеньки, Сашеньки не было рядом со мной!
— Саша! — крикнул я.
В купе уж точно никого не было. Но я все равно заглянул под полки, потом на верхние и багажные, куда уж он совершенно не смог бы влезть, и выскочил в коридорчик.
— Саша! Мальчика не видели? Мальчик Саша здесь не пробегал?
Нет! Его никто не видел!
Ну вот! Помимо моей воли! Ведь человек! Четыре года уже прожил на свете!
И все-таки я, кажется, еще не понимал всего происшедшего. А Иван уже соображал, что же делать.
В любой другой ситуации я бы непременно начал бегать по вагонам, спрашивать, искать. Да и не мог в любой другой ситуации просто так исчезнуть человек, если он и был лишь мальчиком. Но тут-то дело было в другом. Я отлично понимал, что он исчез просто. Исчез, и все. Он ведь и появился не совсем так, как обычно появляются люди. Тут все дело было в том, что кто-то очень захотел, чтобы этого мальчика не было. Кто-то очень хотел привести все к исходному виду и вернуть поезд в нормальную реальность, где нет никаких фокусов, чудес и всего прочего. Кто-то очень хотел сделать поезд нормальным. Да только разве и я этого не хотел? Но разве можно было для того, чтобы вернуться к обычной жизни, уничтожить человека? Я не понимал этого. Конечно, я отец. Мне вроде бы и положено до конца драться за своего сына. И все равно…
— Ну, Иван! — сказал я. И, наверное, слишком много злости было в моем голосе, потому что он даже отшатнулся.
— Артем, неужели ты думаешь…
— Я найду! Найду! — И я начал дубасить стену тамбура кулаком и пробил бы ее насквозь или в крайнем случае разбил в кровь кулаки, но тут в тамбур вошла Светка.
И нельзя было оттянуть миг встречи. А за ней показалась и Инга с дочерью на руках. Нервы у нее определенно были натянуты до предела, потому что, увидев меня здесь, она даже не спросила, а лишь внезапно побледнела. Только бы не упала, подумал я и попытался взять у нее из рук девочку.
— Ну что? — тихо сказала она.
— Инга! Я найду! Я все равно его найду!
Она это предчувствовала, ждала, надеялась, что это никогда не произойдет, и все же ждала, боялась и ждала, не хотела и ждала! Она крепко прижала к себе девочку, так обычно детей не держат, но только отобрать у нее дочь я сейчас не мог. В тамбур уже вошли и Тося с Зинаидой Павловной. И по нашим лицам они поняли все.
— Дай-ка ее мне, — потребовала Зинаида Павловна.
Наверное, это было первое, что необходимо было сделать.
Инга подчинилась ей беспрекословно и, держась за стенку обеими руками, словно в темноте, на ощупь прошла в вагон.
— Как же ты, Артемий? — тихо сказала Зинаида Павловна. — Ведь, наверное, отвернулся хоть на мгновение?
— Отвернулся…
— Он отвернулся! — закричала Светка. — Он, видите ли, отвернулся! Да ты отец или нет?!
— Остановись, милочка, — попросила Зинаида Павловна.
— Что же вы стоите?! — снова крикнула Светка. — Идите! Что-нибудь предпринимайте! Как столбы стали!
— Тише, — попросила Зинаида Павловна.
— Да их убить за это мало!
Меня, конечно, можно было. Я бы и сопротивляться не стал. Хоть мучения бы мои кончились. Фу!.. Нет, надо действительно что-то делать. Мы снова вошли в вагон. Инга тихо и скованно, слабо и как-то тоскливо, жестом попросила положить дочь рядом с ней к стенке. Зинаида Павловна молча выполнила просьбу.
— Уж у нас бы не исчез! — заявила Светка.
А я ее сейчас просто ненавидел. Ведь все правильно говорит, но только именно поэтому ей лучше бы помолчать.
— Замолчи, Светлана, — с нажимом потребовала Тося.
— И замолчу!
Вот с Ингой произошло примерно то, что несколько часов назад с Зинаидой Павловной. Хоть бы выдержала она.
— Пошли, — сказал Иван.
— Света, эта делегация была из какого вагона?
— Не знаю! Ищите! Еще мужчинами называются…
— Пойдешь с нами! — потребовал я.
— Да-а?!
— Я пойду, — сказала Тося. — Я их хорошо запомнила.
— Организуем охрану, — сказал появившийся Валерка.
— Не надо охраны, — сказал Иван.
— А вдруг придется…
Да что придется-то? Бить, что ли, этих двух? Пытать? Требовать, чтобы они возжелали иметь в составе пассажиров поезда мальчика четырех лет, именно из-за которого поезд никак не может добраться до своего конечного пункта? Я хоть и был взбешен, но только теперь отчетливо понял, что сделать ничего нельзя.
— Пошли, — повторил Иван.
Он пропустил вперед Тосю, которой после вчерашней истории с Семеном не сказал ни одного слова. Но следом за ней пошел сам.
С одного взгляда мне стало ясно, что здесь все знают. Инга держала на руках дочь, сын перелистывал какую-то иллюстрированную книжку. Светка, Зинаида Павловна и Инга разговаривали, но сразу же замолчали, как только увидели меня. Седина Зинаиды Павловны производила впечатление. Но, в общем, она снова была опытным детским врачом, женщиной энергичной и готовой помогать людям. Только разве что чуть больше озабочена, чем прежде.
Светка посмотрела на меня вызывающе, словно я был в чем-то виноват и не хотел признавать своих ошибок. А Инга даже не взглянула на меня. Я сел на край полки и тронул ее за руку. Лишь тогда она подняла на меня глаза, полные тоски и страха.
— Вы только на словах все можете! — сердито сказала мне Светка.
Ох и злюка же она была!
— Видно будет… — Хотя, честно говоря, впереди я ничего не видел, по крайней мере, хорошего.
— Мальцев, — обратилась ко мне Зинаида Павловна. — Вы теперь основательнее займитесь воспитанием сына.
Ясно. Она имела в виду, чтобы я все время находился рядом со своими детьми, чтобы они все время были у меня на глазах.
— Ну что там ваш комитет? — спросила Инга устало.
— Комитет наполовину вышел из строя, — ответил я.
— А что так?
— Степан Матвеевич начал проводить эксперимент…
— Неужели это действительно так?
— Не знаю, в полной ли уж мере это так. Во всяком случае, мы начинаем куда-то приезжать. И вообще, нас сейчас сопровождают вертолеты, чтобы мы не потерялись. А скоро и комиссии из академиков прибудут на поезд. Пищей и водой мы обеспечены нормально.
— Это все потому, что Степан Матвеевич…
— Не надо, Инга. Ты не волнуйся. Не может быть такой жестокости в мире… Да и не одни мы. Помогут люди, если понадобится.
— Да-а, помогут, — резко сказала Светка. — Тут уж приходили с требованием…
— С каким требованием? — ужаснулся я.
— Да чтобы Сашеньку и Валюшеньку… ну, словом, понимаешь?
— Неужели нашлись и такие?
— Нашлись вот… Ребята наши, конечно, вытолкали посетителей в три шеи. А я бы им и вовсе шеи сломала.
— И много их было?
— Двое.
— Откуда они могли узнать?
— В поезде все известно. Тут никаких секретов нет.
В дверях появилась Тося. Ах, Тося… Я и позабыл о ней. Не вспомнил даже, когда ее не оказалось в купе. Вид у нее был вполне нормальный, спокойный. Но все же не замечалось в ней теперь той веселости и ожидания чуда, как в первый вечер, да еще и вчера. Сломалась Тося или затаила в себе свои чувства? Протест, что ли, в ней какой назревал?
— Можно идти, — сообщила она.
— Пошли, милочка, — приподнялась Зинаида Павловна.
— Мы кормить маленькую, — сообщила Инга.
— Все, что ли? — удивился я.
— Да, — ответила она.
— Мы теперь вчетвером ходить будем, — заявила Светка. — Да и ребята наши в тамбурах дежурят.
— Это хорошо, что дежурят…
— А ты оставайся здесь с Сашенькой… И никуда не выходите. Я прошу тебя, Артем.
— Конечно, конечно… Все будет в лучшем виде. Мы сейчас игру какую-нибудь затеем, — сказал я, хотя в детских играх ничего не понимал, да и в голову, как назло, ничего не приходило.
Девочку унесли в другой вагон под надежной охраной внушительного женского эскорта.
— Давай играть, — потребовал сын.
Конечно, уж раз я вызвался сам, надо было начинать игру.
— А во что мы будем играть? — спросил я, все же больше надеясь на детскую фантазию, чем на свою.
— В «сыщики-разбойники»!
— Ох, да разве здесь куда разбежишься? — Не хотелось мне сейчас такой игры. Никаких там прятушек и прочего. Что-нибудь тихое, мирное, сидячее. — В загадки давай играть, — предложил я.
— В загадки? А в какие загадки?
— Ну… в разные. Ты будешь загадывать, а я отгадывать. Хорошо?
— Давай. А ты умеешь отгадывать?
— Я буду стараться.
— Семеро застежек… Семеро одежек и все без застежек!
Я наморщил лоб. Я думал так, что любому бы стало ясно, что в моей голове мысли ходят ходуном. И уж если я не могу отгадать эту загадку, то ее и никто не отгадает.
— Человек!
— Не-е-ет! — засмеялся сын. — У человека с застежками!
— А если пуговицы оторвались?
— Мама пришьет!.. Не-е-ет! Ты отгадай!
Я сделал еще несколько предположений, но все не то у меня получалось. Минуты через три я вынужден был сдаться.
— Лук! — крикнул сын. — Лук! Кто его раздевает, тот слезы проливает!
— Лук? — удивился я. — Лук! А ведь и вправду лук! Да как же это я не сумел отгадать такую простую загадку?
— А не простую! Не простую!
— Ну даже и не простую… Все равно.
Сын засмеялся и захлопал в ладоши.
— Давай еще!
— Давай!
— Теперь ты загадывай.
— Хорошо. — Но в голову, хоть убей, не приходило ни одной загадки, кроме той, которую загадал сын.
— Давай! Давай! — торопил Сашенька.
— М-м… Семеро одного не ждут.
— Это не загадка! — обиделся сын.
— Ах да… Ну вот тогда эту. Два кольца…
Договорить я не успел, потому что в тамбуре раздался какой-то шум, в вагон влетел Валерка, бросился вперед по коридору, мельком взглянул на меня, остановился, крикнул:
— Исчезли! Вертолеты исчезли!
Валерка сообщил все и тотчас же помчался в купе к Ивану, которого он теперь считал за старшего. Раз исчезли вертолеты, то это могло означать только одно: наш поезд снова дернулся на какую-то другую линию железной дороги. Теперь нас снова будут искать.
— Подожди, Сашенька, — даже не взглянув на сына, сказал я и выглянул в окно. Я ничего не увидел. Солнце ослепило меня. И тут я почувствовал что-то неладное. Пустоту какую-то. Не в небе, конечно. Небо было огромное и чуть белесое от жары… Тут, рядом со мной. Я тотчас же осмотрелся. Сашеньки, Сашеньки не было рядом со мной!
— Саша! — крикнул я.
В купе уж точно никого не было. Но я все равно заглянул под полки, потом на верхние и багажные, куда уж он совершенно не смог бы влезть, и выскочил в коридорчик.
— Саша! Мальчика не видели? Мальчик Саша здесь не пробегал?
Нет! Его никто не видел!
Ну вот! Помимо моей воли! Ведь человек! Четыре года уже прожил на свете!
И все-таки я, кажется, еще не понимал всего происшедшего. А Иван уже соображал, что же делать.
В любой другой ситуации я бы непременно начал бегать по вагонам, спрашивать, искать. Да и не мог в любой другой ситуации просто так исчезнуть человек, если он и был лишь мальчиком. Но тут-то дело было в другом. Я отлично понимал, что он исчез просто. Исчез, и все. Он ведь и появился не совсем так, как обычно появляются люди. Тут все дело было в том, что кто-то очень захотел, чтобы этого мальчика не было. Кто-то очень хотел привести все к исходному виду и вернуть поезд в нормальную реальность, где нет никаких фокусов, чудес и всего прочего. Кто-то очень хотел сделать поезд нормальным. Да только разве и я этого не хотел? Но разве можно было для того, чтобы вернуться к обычной жизни, уничтожить человека? Я не понимал этого. Конечно, я отец. Мне вроде бы и положено до конца драться за своего сына. И все равно…
— Ну, Иван! — сказал я. И, наверное, слишком много злости было в моем голосе, потому что он даже отшатнулся.
— Артем, неужели ты думаешь…
— Я найду! Найду! — И я начал дубасить стену тамбура кулаком и пробил бы ее насквозь или в крайнем случае разбил в кровь кулаки, но тут в тамбур вошла Светка.
И нельзя было оттянуть миг встречи. А за ней показалась и Инга с дочерью на руках. Нервы у нее определенно были натянуты до предела, потому что, увидев меня здесь, она даже не спросила, а лишь внезапно побледнела. Только бы не упала, подумал я и попытался взять у нее из рук девочку.
— Ну что? — тихо сказала она.
— Инга! Я найду! Я все равно его найду!
Она это предчувствовала, ждала, надеялась, что это никогда не произойдет, и все же ждала, боялась и ждала, не хотела и ждала! Она крепко прижала к себе девочку, так обычно детей не держат, но только отобрать у нее дочь я сейчас не мог. В тамбур уже вошли и Тося с Зинаидой Павловной. И по нашим лицам они поняли все.
— Дай-ка ее мне, — потребовала Зинаида Павловна.
Наверное, это было первое, что необходимо было сделать.
Инга подчинилась ей беспрекословно и, держась за стенку обеими руками, словно в темноте, на ощупь прошла в вагон.
— Как же ты, Артемий? — тихо сказала Зинаида Павловна. — Ведь, наверное, отвернулся хоть на мгновение?
— Отвернулся…
— Он отвернулся! — закричала Светка. — Он, видите ли, отвернулся! Да ты отец или нет?!
— Остановись, милочка, — попросила Зинаида Павловна.
— Что же вы стоите?! — снова крикнула Светка. — Идите! Что-нибудь предпринимайте! Как столбы стали!
— Тише, — попросила Зинаида Павловна.
— Да их убить за это мало!
Меня, конечно, можно было. Я бы и сопротивляться не стал. Хоть мучения бы мои кончились. Фу!.. Нет, надо действительно что-то делать. Мы снова вошли в вагон. Инга тихо и скованно, слабо и как-то тоскливо, жестом попросила положить дочь рядом с ней к стенке. Зинаида Павловна молча выполнила просьбу.
— Уж у нас бы не исчез! — заявила Светка.
А я ее сейчас просто ненавидел. Ведь все правильно говорит, но только именно поэтому ей лучше бы помолчать.
— Замолчи, Светлана, — с нажимом потребовала Тося.
— И замолчу!
Вот с Ингой произошло примерно то, что несколько часов назад с Зинаидой Павловной. Хоть бы выдержала она.
— Пошли, — сказал Иван.
— Света, эта делегация была из какого вагона?
— Не знаю! Ищите! Еще мужчинами называются…
— Пойдешь с нами! — потребовал я.
— Да-а?!
— Я пойду, — сказала Тося. — Я их хорошо запомнила.
— Организуем охрану, — сказал появившийся Валерка.
— Не надо охраны, — сказал Иван.
— А вдруг придется…
Да что придется-то? Бить, что ли, этих двух? Пытать? Требовать, чтобы они возжелали иметь в составе пассажиров поезда мальчика четырех лет, именно из-за которого поезд никак не может добраться до своего конечного пункта? Я хоть и был взбешен, но только теперь отчетливо понял, что сделать ничего нельзя.
— Пошли, — повторил Иван.
Он пропустил вперед Тосю, которой после вчерашней истории с Семеном не сказал ни одного слова. Но следом за ней пошел сам.
42
Вот ведь мы пошли делать то, чего по логике делать не следует. Куда еще заведет наш поезд эта экспедиция? Да только как следовать логике? И вообще! Куда иногда заводит нас голая логика? Но куда приводит и отсутствие логики? Ведь нельзя поступать ни так, ни эдак! А как? Раньше я был уверен, что поступать надо только правильно. Все было ясно и просто. Правильно, и точка. Тут и рассуждать было нечего. Потом возник вопрос: а как это, правильно? Сначала был и ответ. Честно. По-человечески. Правдиво. И снова правильно! Я и поступал так, искренне удивляясь потом, когда эффект моих действий был совершенно противоположен тому, что я предполагал. Окончательного ответа тут, наверное, дать нельзя. И получается большое поле непредсказуемых поступков. Правда, есть люди, для которых подобных вопросов не существует. Но я-то к ним не принадлежал.
Вагон качало. Иногда Иван и Тося сталкивались плечами, но ни тот, ни другой не отдергивались, словно и не замечали этого.
Предприятие наше было бессмысленным с самого начала. Нашли мы этих товарищей, поговорили. Но, во-первых, невозможно было доказать их виновность. И даже если бы они сто раз вслух повторили, что хотят вернуть мальчика его родителям, от этого пользы не было бы никакой. Ведь то, что происходило в их душах, все равно оставалось неизвестным. Во-вторых, они и не возражали против возвращения мальчика. Они даже ужаснулись происшедшему. И другие пассажиры поохали и посожалели. А помочь не мог никто.
Я молчал. Я сейчас не мог говорить и играл лишь роль живого укора. Говорили Иван и Тося. Здесь делать было нечего. Но и возвращаться в свой вагон тоже было незачем.
А исчезновение моего сына незамедлительно возымело эффект. Поезд входил в какой-то город. Не знаю уж, что это был за город, но только город был большой. Стандартные пятиэтажные здания тянулись по обеим сторонам железнодорожного полотна, потом пошли какие-то депо, ремонтные мастерские. Поезд замедлял свой ход.
Идти к Инге я не мог. Я остановился в первом же тамбуре. Я чувствовал, что и Иван и Тося стоят за моей спиной. Поезд шел уже совсем медленно. И снова станционные киоски и буфеты поползли за окном. Толпы народу с чемоданами и рюкзаками. Носильщики и продавщицы мороженого. Зелень деревьев, пыль асфальта. Но только меня сейчас это мало интересовало.
Проводница вагона вежливо попросила нас отойти, чтобы позволить ей открыть дверь тамбура. Да и сзади уже волновались нетерпеливые пассажиры. Ведь все для них, кажется, начинало идти нормально.
Я отодвинулся, но не совсем, потому что что-то медленно проползало сейчас за окном. Это «что-то» было настолько поразительным и невозможным, что я мгновенно вцепился в него взглядом, хотя и не мог сразу сообразить, что это. А вернее, кто это…
Проводница начала говорить уже не столь вежливо. Да и мешал я ей! Мешал! Но только то, что я увидел за окном, было настолько радостно и невозможно, что я уже ничего не слышал. Я сам, торопясь, открыл дверь вагона и бросился на перрон. В десяти шагах от меня стоял Семен и держал за руку моего сына…
— Сашка! — крикнул я и схватил сына на руки. — Сашка!
— А загадку? — тотчас же спросил он.
— Будет, будет загадка! Миллион загадок! Жив! Здоров!
— Жив он, жив, — сказал Семен.
— Спасибо, Семен!
— Ладно… — махнул рукой Семен.
И тут он увидел свою жену. А жена приближалась к нему с Иваном. Они, правда, шли не в обнимку, они даже за руки не держались. Но шли-то они все-таки рядом. Далеко от своего вагона. Вот ведь никого больше здесь из нашего вагона не было, а Тося шла рядом с Иваном.
— Понятно, — сказал Семен.
— Семен! Спасибо тебе! Да как же это?
Семен только отмахнулся и пошел к своему вагону. Тося и Иван остановились возле меня. Тося взъерошила волосы мальчишке. И спокойна она была сейчас, словно и не встретила своего мужа, словно они и вообще-то не были даже знакомы.
— Ингу надо поскорее обрадовать, — сказала Тося.
— Да, да, — ответил я.
Сына я крепко держал на руках. Так и шли мы вдоль вагонов: Иван с левой стороны, а Тося — с правой. Я и бежать-то боялся, чтобы не растрясти свое вновь приобретенное счастье.
Около окна нашего вагона я приподнял сына. Зинаида Павловна и Светка его увидели и начали что-то радостно говорить, обращаясь к невидимому мне собеседнику, к Инге, конечно. Но сама Инга в окно не выглянула.
Я вошел в вагон с победным, ну, может, только чуточку глуповатым от счастья видом. Вагон уже знал о происшествии. Даже тетя Маша сказала:
— Явился безбилетный гражданин!
Семен сидел в нашем купе и смотрел в окно. Но сначала я должен был пройти к Инге.
— Вот, — сказал я. — Вот он, беглец…
Я ожидал радости, уж конечно, слез, но не такого спокойного отношения, чуть ли не безразличия. Инга даже не встала. Она долго смотрела на меня, пока я не отвел свой взгляд, потому что мне стало как-то не по себе. Потом сделала жест рукой, как бы приглашая сына сесть рядом с собой. Погладила его по голове и плечу. Но все движения у нее были какие-то ненастоящие.
Вагон качало. Иногда Иван и Тося сталкивались плечами, но ни тот, ни другой не отдергивались, словно и не замечали этого.
Предприятие наше было бессмысленным с самого начала. Нашли мы этих товарищей, поговорили. Но, во-первых, невозможно было доказать их виновность. И даже если бы они сто раз вслух повторили, что хотят вернуть мальчика его родителям, от этого пользы не было бы никакой. Ведь то, что происходило в их душах, все равно оставалось неизвестным. Во-вторых, они и не возражали против возвращения мальчика. Они даже ужаснулись происшедшему. И другие пассажиры поохали и посожалели. А помочь не мог никто.
Я молчал. Я сейчас не мог говорить и играл лишь роль живого укора. Говорили Иван и Тося. Здесь делать было нечего. Но и возвращаться в свой вагон тоже было незачем.
А исчезновение моего сына незамедлительно возымело эффект. Поезд входил в какой-то город. Не знаю уж, что это был за город, но только город был большой. Стандартные пятиэтажные здания тянулись по обеим сторонам железнодорожного полотна, потом пошли какие-то депо, ремонтные мастерские. Поезд замедлял свой ход.
Идти к Инге я не мог. Я остановился в первом же тамбуре. Я чувствовал, что и Иван и Тося стоят за моей спиной. Поезд шел уже совсем медленно. И снова станционные киоски и буфеты поползли за окном. Толпы народу с чемоданами и рюкзаками. Носильщики и продавщицы мороженого. Зелень деревьев, пыль асфальта. Но только меня сейчас это мало интересовало.
Проводница вагона вежливо попросила нас отойти, чтобы позволить ей открыть дверь тамбура. Да и сзади уже волновались нетерпеливые пассажиры. Ведь все для них, кажется, начинало идти нормально.
Я отодвинулся, но не совсем, потому что что-то медленно проползало сейчас за окном. Это «что-то» было настолько поразительным и невозможным, что я мгновенно вцепился в него взглядом, хотя и не мог сразу сообразить, что это. А вернее, кто это…
Проводница начала говорить уже не столь вежливо. Да и мешал я ей! Мешал! Но только то, что я увидел за окном, было настолько радостно и невозможно, что я уже ничего не слышал. Я сам, торопясь, открыл дверь вагона и бросился на перрон. В десяти шагах от меня стоял Семен и держал за руку моего сына…
— Сашка! — крикнул я и схватил сына на руки. — Сашка!
— А загадку? — тотчас же спросил он.
— Будет, будет загадка! Миллион загадок! Жив! Здоров!
— Жив он, жив, — сказал Семен.
— Спасибо, Семен!
— Ладно… — махнул рукой Семен.
И тут он увидел свою жену. А жена приближалась к нему с Иваном. Они, правда, шли не в обнимку, они даже за руки не держались. Но шли-то они все-таки рядом. Далеко от своего вагона. Вот ведь никого больше здесь из нашего вагона не было, а Тося шла рядом с Иваном.
— Понятно, — сказал Семен.
— Семен! Спасибо тебе! Да как же это?
Семен только отмахнулся и пошел к своему вагону. Тося и Иван остановились возле меня. Тося взъерошила волосы мальчишке. И спокойна она была сейчас, словно и не встретила своего мужа, словно они и вообще-то не были даже знакомы.
— Ингу надо поскорее обрадовать, — сказала Тося.
— Да, да, — ответил я.
Сына я крепко держал на руках. Так и шли мы вдоль вагонов: Иван с левой стороны, а Тося — с правой. Я и бежать-то боялся, чтобы не растрясти свое вновь приобретенное счастье.
Около окна нашего вагона я приподнял сына. Зинаида Павловна и Светка его увидели и начали что-то радостно говорить, обращаясь к невидимому мне собеседнику, к Инге, конечно. Но сама Инга в окно не выглянула.
Я вошел в вагон с победным, ну, может, только чуточку глуповатым от счастья видом. Вагон уже знал о происшествии. Даже тетя Маша сказала:
— Явился безбилетный гражданин!
Семен сидел в нашем купе и смотрел в окно. Но сначала я должен был пройти к Инге.
— Вот, — сказал я. — Вот он, беглец…
Я ожидал радости, уж конечно, слез, но не такого спокойного отношения, чуть ли не безразличия. Инга даже не встала. Она долго смотрела на меня, пока я не отвел свой взгляд, потому что мне стало как-то не по себе. Потом сделала жест рукой, как бы приглашая сына сесть рядом с собой. Погладила его по голове и плечу. Но все движения у нее были какие-то ненастоящие.