Страница:
Вася пошел по тропинке, присыпанной синеватой металлической стружкой, и ему открылись гряды, где, словно подсолнухи в огороде, на высоких армированных конструкциях и отдельных штырях покачивались новенькие автопокрышки с тиснеными на них заводскими марками.
Большинство же из того, что видел Вася, не удавалось отнести ни к какому классу деталей машин. Например, предметы, висевшие на длинных извивающихся электрических шнурах, всевозможных расцветок: округлые, пупырчатые и колючие, они напоминали не то фрукты, не то овощи. Длинные фиолетовые искры срывались с них и с сухим треском прошивали воздух.
На установленной неподалеку табличке были изображены череп и кости, пронзенные красной стрелой.
«Не прикасаться! — предупреждала надпись. — Опасно для жизни».
Вася хотел было идти прочь, но тут из-за поворота, неторопливо переставляя колеса — не колеса, ноги — не ноги, а нечто среднее между тем и другим, появился тот самый механизм, который Вася уже неоднократно видел издали. Это был легковой автомобиль, дизельный трактор, велосипед, мотоцикл и самолет одновременно. Крылья и капот у него были в заплатах, а сбоку виднелась огромная вмятина, очевидно, от какого-то столкновения. Одна фара была забрызгана грязью, другая выбита. Отовсюду торчали провода и медные трубки. Из механизма валил черный дым. Воздух сотрясался от работы паровых, нефтяных, бензиновых и электрических двигателей.
Выйдя на поле, механизм извлек откуда-то масленку и принялся по-хозяйски заботливо поливать коленчатые валы, гайки и шестерни.
Вдруг механизм заметил несколько пробившихся сквозь асфальт голубеньких васильков.
— Это что такое?! — удивился он. — Что это за странные растения?.. Расщепить их на атомы!
Васильки поникли, с трепетом ожидая своей участи.
Железное чудище двинулось на них, скрипя шарнирами манипуляторов.
— Остановись! — закричал Вася и встал между васильками и железным чудищем. — Не позволю!
Чудище оторопело уставилось на Васю всеми объективами и фотоэлементами.
— Ты кто такой? — спросило чудище и попятилось.
— Не смейте трогать васильки! — сказал Вася, наступая на него.
— Ты, наверное, потому заступаешься за цветы, что имя их похоже на твое? — проканючил механизм, опуская манипуляторы.
— Я заступился бы за них в любом случае, — сказал Вася.
Но тут железное чудище, видимо, сообразило, что перед ним всего-навсего мальчик.
— Кстати, а что ты делаешь на моем поле? — Машина перестала пятиться. Она уже забыла про васильки. Теперь ее интересовал Вася. — Ты, наверное, забрался сюда, чтобы наворовать электроогурцов и электропомидоров? А может быть, тебе нужна электробрюква или электротыква? Ну что же ты молчишь? Отвечай!
— У меня и в мыслях не было, — обиделся Вася. — Как вы можете так говорить, не зная человека?
— Знаем мы вас, — сказала машина. — В прошлое лето я задремала чуть-чуть, а у меня коробку скоростей сперли. Кинулась к телефонной трубке — и ее обрезали. Я теперь трубку на цепь приковываю.
Вася заметил на боку у странной машины висящую на колодезной цепи телефонную трубку
— Я ищу авто-мото, — сказал он. — Мне говорили, что только с его помощью я сумею выбраться отсюда.
— Я и есть авто-мото. Но мне казалось, встреча с тобой произойдет не здесь, а возле источника. Странно, почему мы там не встретились?
— Фотографическая птица велела мне возле источника трижды прочитать вслух стихотворение «Мужичок с ноготок», а я, кроме первой строчки не мог ничего вспомнить, — сказал Вася.
— Вечно эта птица что-нибудь придумает, — проворчала машина. — Вечно она усложнит. Фотоискусство, видите ли… Мы с тобой проще сделаем. Произнеси трижды вслух формулу квадрата суммы и разности двух чисел, и я повезу тебя куда угодно.
Вася Морковкин набрал полную грудь воздуха:
— Вот это другой коленкор. Ну теперь полезай в кабину. Да поживей! — Машина нетерпеливо скрипнула рессорами.
Вася залез в кабину и захлопнул дверцу.
…Помнится, легковая автомашина в переулке поздним вечером. Дверца распахнута. Внутри — свет.
Включен радиоприемник. Слышна музыка.
Свет из кабины падает на траву, отчего зелень делается изумрудно-таинственной.
Пусты улицы, спит город. Лишь вспыхивает тревожно оранжевый глаз светофора на перекрестке да синяя мигалка милицейского патруля уносится в ночную темень.
Спит город, и только автомашина в переулке с ее уютом, благородно пахнущим бензином, электричеством, синтетической обшивкой пружинящих сидений, с ее радиоэлектроникой, мягким светом на шкалах приборов, с элегантностью ее очертаний, с красными перьями на хвостовых плавниках, — какой-то странный, волнующий и вызывающий грусть мимолетный мир красивых, изящных вещей, легкой музыки, голубоглазых красавиц с рассыпанными по плечам соломенными волосами и мерцающими в мочках ушей дорогими серьгами, мир накрахмаленных мужских сорочек, черных строгих костюмов с обязательно выглядывающим кончиком носового платка из нагрудного кармана, мир здоровых белозубых улыбок, завернутых в хрустящий целлофан гладиолусов, — диковинка, в которую не верил, а оказалось, что она есть…
Авто-мото рвануло со страшной скоростью. Васю вдавило в кресло, радужные круги побежали у него перед глазами. Стрелку спидометра зашкалило.
Когда перегрузки кончились, Вася с трудом пришел в себя и увидел вспыхнувшее с запозданием световое табло:
Машина мчалась со страшным гудением, время от времени Васе закладывало уши, и он долго крутил в них пальцами.
За окнами ничего примечательного не было. Вася пожалел, что у него нет с собой ни интересной книги, ни газеты, ни журнала.
— Радио — лучший друг в пути, — хрипло объявила машина через динамический громкоговоритель. — Прослушайте передачу, посвященную Луговой субботе.
«Это, должно быть, интересно», — подумал Вася и приготовился слушать.
— Каких там еще веников! — рассердилось автомото. — Кто это забивает тебе мозги такой патриархальщиной! Надо стремиться к эмалированным ваннам, а не к березовым веникам.
— Раньше я тоже так думал, но теперь все более и более убеждаюсь, что и веники нужны людям, — опять возразил Вася.
— Ах ты еще споришь со мной! — воскликнуло авто-мото и принялось еще сильней кидать на крутых поворотах Васю Морковкина из стороны в сторону.
«А оно с характером, это авто-мото, — подумал Вася Морковкин, — с ним только свяжись, и оно не выпустит тебя. Сунь ему в рот палец, и оно откусит всю руку».
Вася вновь поглядел в окно — белые, ослепительно яркие, словно свежий снег на солнце, плыли за окном облака. Они кучерявились, клубились, вспучивались.
Не успел Вася вспомнить, где он видел такие же облака, как из них повалил крупными хлопьями снег. Поля сделались белыми. На оконном стекле сразу вырос слой изморози толщиной в палец. Вася продышал дырку и увидел сквозь нее Дедов Морозов, которые брели через поросшую мелкими кустарниками лощину, тяжело ступая в огромных подшитых валенках и волоча по земле оледенелые полотнища знамен службы быта.
Впереди завиднелась река.
На льду, свесив хвост в прорубь, одиноко сидел Волк. Белые мухи порхали над ним. Волк время от времени отмахивался от них лапою.
«Бедный, до самой зимы досидел, — пожалел его Вася, — а рыбку так и не смог поймать». Он хотел высунуться в окно и предупредить Волка, чтобы тот был поосторожнее, потому что приближаются морозы и хвост может вмерзнуть в лед, но вспыхнула запрещающая надпись:
Вася увидел что-то знакомое, большое, круглое, яркое.
Это был самовар. Вокруг него на зеленой лужайке расположилась пожарная команда. Бойцы с веселыми красными лицами пили из цветастых фарфоровых блюдечек крепкий ароматный чай. Командир по-прежнему восседал на белом коне. И Вася заметил, что оба они — и командир, и конь — тоже пьют чай, выпячивая губы и шумно прихлебывая.
Около самовара хлопотала та самая старушка в белом платочке и черном плюшевом жакете, которой Вася помог перейти через дорогу. Старушка разливала чай, приговаривая:
— Пейте, родимые, напивайтесь досыта, соколики.
Рядом с охапкой березовых веток на раскладном стульчике сидел дед Пихто и ловко, споро так вязал веники. Не сравнимый ни с чем, плыл над лужайкой аромат березового листа.
Чуть в сторонке Вася увидел Писателя. Он в отличие от всех прочих попивал не чай, а густой, как деготь, черный кофе. Выпив чашку, Писатель брал в руки гусиное перо и, не сходя с места, создавал очередное бессмертное произведение.
По лужайке от одной группы к другой ходил Путник с кожаным чемоданом и раздавал всем подарки.
Все это спешила запечатлеть для будущих времен фотографическая птица, которая то и дело выпрыгивала из объектива фотоаппарата.
Вдруг с самоваром что-то случилось.
— Нате, господи, — развела руками старушка. — Кран засорился.
Откуда-то вынырнула фигура в оранжевой каске.
Вася узнал Ивана Митрофановича. Тот принялся чинить самоварный кран, попеременно орудуя разводным трубным ключом и автогенной горелкой. Острое белое пламя зло и весело разрезало металл.
«Как бы он опять не испортил чего», — забеспокоился Вася.
Мимо проплыла избушка с голубенькими, как незабудки, ставенками. В окне алел цветок герани. Но, приглядевшись внимательней, Вася увидел, что это не цветок, а Петушиный гребень. В другом окне торчали Заячьи уши. Петух и Заяц сидели за столом, накрытым праздничной белой скатертью.
«Так вот какая она, Луговая суббота!» — с тихой радостью подумал Вася Морковкин.
И вдруг начала удаляться и уменьшаться зеленая лужайка, и все находящиеся на ней сделались маленькими-маленькими, как в перевернутом бинокле.
Горизонт распахнулся, дремучие леса и светлые рощицы, выйдя из-за него, обступили лужайку.
Вслушиваюсь и не могу понять, что это шумит: лес ли широколиственный или светящееся летучее облако, единственное в голубизне неба, но рождается ощущение высоты, и видно теперь большую часть земли — не так, как из иллюминатора самолета, а как в детстве из верхнего окошечка элеватора.
Вижу стальные железнодорожные пути — при взгляде сверху они похожи на струны какого-то музыкального инструмента, не то лиры, не то арфы, не то гуслей; вижу переезд, будку стрелочницы. Опущен шлагбаум. По обе стороны от переезда копятся грузовики и легковые автомобили, долго стоят, пережидая, пока пройдет товарняк, груженный углем и лесом.
Вижу за линией дом деда Чудакова. Дед по-прежнему сидит во дворе. Но что это? Ворона взмахнула крыльями, снялась с городьбы и опустилась на плечо старику. Щелкая створками клюва, она принялась чтото рассказывать ему на ухо. Дед тянется рукой к тетради в зеленую линейку, но страницы ее начинают расти, делаются прозрачными и голубыми, как воздух, а линейки превращаются в телеграфные провода, с которых тут же вспархивают, став малыми птахами, быстрые витиеватые буковки, которые дед успел написать, и дружною стаей, развернувшись над крышей, улетают в синь неба.
Вижу свою улицу. Она еще не выбита машинами, еще на ней не глина, а трава-мурава, да черный паслен у оград, да калачики.
Вижу наш дом. Раннее-раннее утро. У ворот стоит пегая РТМовская лошадь, запряженная в ходок, на котором лежат две обернутые мешковиной литовки.
Вижу отца и рядом с ним мальчика, в котором узнаю себя. Мать выносит нам из дому сумку, где круглая теплая буханка хлеба, две бутылки молока, заткнутые газетными пробками, несколько яичек и соль в спичечном коробке. Мы садимся в ходок, и отец берется за вожжи. Весело бренча, телега катится по улице.
Дальше я кидаю взор, туда, за деревню. Там во всю свою ширь раскинулось лето с разнотравьями и разноцветьями. Вижу зацветающие хлеба и бегущую между ними дорогу. В хлебах стоят сухие, потрескавшиеся телеграфные столбы, а у их подножия — все васильки да колокольчики.
Тишина в степи. Лишь долго бренчание телеги по сухой, накатанной до слепящего блеска дороге слышится да пофыркивает лошадь, которой золотистая пыльца вытянувшихся злаков щекочет ноздри.
Зной. Сушь.
Без умолку стрекочут кузнечики. Когда стоишь среди поля, каждого слышишь в отдельности, а когда едешь, стрекотание сливается в один длинный звук, натянутый, как нить, над землей. В ложбине где-нибудь оборвется эта нить, но чуть выедешь, опять начинается — звонче прежнего. Кажется: звенят тысячи крохотных молотов, выковывая что-то ослепительно яркое и изумительно тонкое, что, когда поднимется, станет либо семицветной дугой радуги, либо алой полевой зарей.
Перебирая лапками лепестки, возится в цветке пчела, позабыв обо всем на свете. И как по шесту горошек, струится по солнечному лучу трель жаворонка.
И все расширяется поле зрения, новые и новые горизонты, словно от брошенного камня круги по воде, бегут и бегут передо мной.
Справа от меня — апрель в желтых березовых сережках, с легким, как выдох, лесным островком посреди начинающей пылить пахоты. Уже распустилась верба, уже распечатаны ходы в муравейниках. Пухнет, пузырится и чавкает, как тесто в квашне, болотистая низменность.
По левую руку — солнечный июль. Белым и фиолетовым цветет картофель. Золотоглавый, обдает меня теплым дыханием верховод огородного мира — подсолнух.
Расширяясь, убегают круги, холмы, озера, села и города.
Дальше и дальше. Мелькают реки, поля. Проносятся времена и пространства, сливаясь, как стрекотание кузнечиков, в одну бесконечно протяженную линию.
Но стоит замедлить или остановить взгляд, и видишь: две сороки летят навстречу ветру; белый конь выбежал из лесопосадки и долго, удивленно смотрит вслед пробежавшему поезду; мальчик на станции, продав клубнику, надел на голову чашку и отправился домой.
Время не делается видимым. Оно — как ветер, которого мы не видим, но по тому, как клонятся трава и деревья, как бежит рябь по воде, судим: вот он, здесь.
Вижу развитие цветка, движение воды во время приливов и отливов, перемещение ледников; вижу, как в замедленном кино, каждый отдельный взмах пчелиного крылышка, полет ракеты и говорю: вот оно, Время…
Слежу за передним гребнем волны, а он уже там, где шлепают по воде хвостами три кита, на которых покоится Земля. Наивная эта картинка, развертываясь во времени, обретает не физический смысл — китов нету как таковых — духовный, — есть Разум, Добро, Любовь, и на них стоит Земля. Или так, наверное, это может звучать, если прибегнуть к языку публицистики: Природа, Человек, Техника…
Бегут и бегут круги. И там, где их центр, — зеленая лужайка, окаймленная лесом, крупным планом — курносое веснушчатое лицо подростка и кажущийся неподвижным крохотный черный жук, букашка авто-мото.
Впереди возникли знакомые три сосны. Они стояли прямо на дороге.
— Осторожней! — крикнул Вася.
Машина на полном ходу включила тормоз и встала как вкопанная. Дым повалил из тормозных колодок, запахло антифризом, что-то ослепительно вспыхнуло.
«Ах, зачем я не пристегнул ремень!» — успел подумать Вася, вылетая из кресла.
Сделав в воздухе несколько сальто-мортале, он очутился на железной крыше гаража рядом с Володькой Макаровым.
— Ошибочка вышла, — озабоченно пробормотал проходивший мимо Ефим Борисович Грач. — Неверно рассчитали момент времени. Придется повторить опыт.
И он энергично махнул рукой.
Что-то невидимое, как пушинку, подняло Васю Морковкина и перенесло к трем соснам, где бережно опустило на землю и потрепало по макушке.
Глава XI
ФАНТАСТИКА В ТВОРЧЕСТВЕ
Читатель, познакомившийся с содержанием настоящего сборника, вероятно, заинтересуется творчеством сибирских писателейфантастов, более подробно, быть может, — выразит желание отправиться в путешествие по их книгам. В этом случае своеобразным путеводителем будет для него предлагаемая ниже библиография.
В ней отражены произведения, вышедшие отдельными изданиями или опубликованные в периодике. Не являясь библиографией исчерпывающей, она, думается, все-таки дает достаточно полное представление о фантастике писателей-сибиряков как в хронологическом отношении, так и в смысле «микрогеографии» фантастической литературы, здесь представлены почти все крупные произведения (романы, повести) и рассказы; отмечена критическая литература.
Ахназаров Э., Ребров Ю. По ступенькам лестницы чудес. Повесть. — В кн.: «У моря студеного». Сб. Кн. 8. Магадан, Кн. изд-во, 1963.
Борин Б. Земное притяжение. Рассказ. — В кн.: «На суше и на море». Сб. М, «Мысль», 1965.
То же в кн.: «Сквозь завесу времени». Сб. Магадан, Кн. изд-во, 1971.
«Неизвестный герой». Рассказ. — В кн.: «Сквозь завесу времени». Сб. Магадан, Кн. изд-во, 1971.
«Оранжевая планета». Повесть. — В кн.: «На севере дальнем».
Сб. 2. Магадан, Кн. изд-во, 1969.
То же в кн.: «Сквозь завесу времени». Сб. Магадан, Кн. изд-во, 1971.
«Чужая память». Рассказ. — В кн.: «Сквозь завесу времени».
Сб. Магадан, Кн. изд-во, 1971.
Вавилов В. Космическая пастораль. Рассказ. — В газ.: «Молодой ленинец». Томск, 1966, 20 октября.
Васильев Ю. Цветок лотоса. Рассказ. — В кн.: «Сквозь завесу времени». Сб. Магадан, Кн. изд-во, 1971.
Большинство же из того, что видел Вася, не удавалось отнести ни к какому классу деталей машин. Например, предметы, висевшие на длинных извивающихся электрических шнурах, всевозможных расцветок: округлые, пупырчатые и колючие, они напоминали не то фрукты, не то овощи. Длинные фиолетовые искры срывались с них и с сухим треском прошивали воздух.
На установленной неподалеку табличке были изображены череп и кости, пронзенные красной стрелой.
«Не прикасаться! — предупреждала надпись. — Опасно для жизни».
Вася хотел было идти прочь, но тут из-за поворота, неторопливо переставляя колеса — не колеса, ноги — не ноги, а нечто среднее между тем и другим, появился тот самый механизм, который Вася уже неоднократно видел издали. Это был легковой автомобиль, дизельный трактор, велосипед, мотоцикл и самолет одновременно. Крылья и капот у него были в заплатах, а сбоку виднелась огромная вмятина, очевидно, от какого-то столкновения. Одна фара была забрызгана грязью, другая выбита. Отовсюду торчали провода и медные трубки. Из механизма валил черный дым. Воздух сотрясался от работы паровых, нефтяных, бензиновых и электрических двигателей.
Выйдя на поле, механизм извлек откуда-то масленку и принялся по-хозяйски заботливо поливать коленчатые валы, гайки и шестерни.
Вдруг механизм заметил несколько пробившихся сквозь асфальт голубеньких васильков.
— Это что такое?! — удивился он. — Что это за странные растения?.. Расщепить их на атомы!
Васильки поникли, с трепетом ожидая своей участи.
Железное чудище двинулось на них, скрипя шарнирами манипуляторов.
— Остановись! — закричал Вася и встал между васильками и железным чудищем. — Не позволю!
Чудище оторопело уставилось на Васю всеми объективами и фотоэлементами.
— Ты кто такой? — спросило чудище и попятилось.
— Не смейте трогать васильки! — сказал Вася, наступая на него.
— Ты, наверное, потому заступаешься за цветы, что имя их похоже на твое? — проканючил механизм, опуская манипуляторы.
— Я заступился бы за них в любом случае, — сказал Вася.
Но тут железное чудище, видимо, сообразило, что перед ним всего-навсего мальчик.
— Кстати, а что ты делаешь на моем поле? — Машина перестала пятиться. Она уже забыла про васильки. Теперь ее интересовал Вася. — Ты, наверное, забрался сюда, чтобы наворовать электроогурцов и электропомидоров? А может быть, тебе нужна электробрюква или электротыква? Ну что же ты молчишь? Отвечай!
— У меня и в мыслях не было, — обиделся Вася. — Как вы можете так говорить, не зная человека?
— Знаем мы вас, — сказала машина. — В прошлое лето я задремала чуть-чуть, а у меня коробку скоростей сперли. Кинулась к телефонной трубке — и ее обрезали. Я теперь трубку на цепь приковываю.
Вася заметил на боку у странной машины висящую на колодезной цепи телефонную трубку
— Я ищу авто-мото, — сказал он. — Мне говорили, что только с его помощью я сумею выбраться отсюда.
— Я и есть авто-мото. Но мне казалось, встреча с тобой произойдет не здесь, а возле источника. Странно, почему мы там не встретились?
— Фотографическая птица велела мне возле источника трижды прочитать вслух стихотворение «Мужичок с ноготок», а я, кроме первой строчки не мог ничего вспомнить, — сказал Вася.
— Вечно эта птица что-нибудь придумает, — проворчала машина. — Вечно она усложнит. Фотоискусство, видите ли… Мы с тобой проще сделаем. Произнеси трижды вслух формулу квадрата суммы и разности двух чисел, и я повезу тебя куда угодно.
Вася Морковкин набрал полную грудь воздуха:
— (А+б)2=А2+2аб+б2, —трижды — да, да, прямо вот так, в рамочке (уж и не знаю, как это удалось ему, наверное, в силу упоминавшихся уже незаурядных физико-математических способностей), — произнес Вася Морковкин.
— Вот это другой коленкор. Ну теперь полезай в кабину. Да поживей! — Машина нетерпеливо скрипнула рессорами.
Вася залез в кабину и захлопнул дверцу.
…Помнится, легковая автомашина в переулке поздним вечером. Дверца распахнута. Внутри — свет.
Включен радиоприемник. Слышна музыка.
Свет из кабины падает на траву, отчего зелень делается изумрудно-таинственной.
Пусты улицы, спит город. Лишь вспыхивает тревожно оранжевый глаз светофора на перекрестке да синяя мигалка милицейского патруля уносится в ночную темень.
Спит город, и только автомашина в переулке с ее уютом, благородно пахнущим бензином, электричеством, синтетической обшивкой пружинящих сидений, с ее радиоэлектроникой, мягким светом на шкалах приборов, с элегантностью ее очертаний, с красными перьями на хвостовых плавниках, — какой-то странный, волнующий и вызывающий грусть мимолетный мир красивых, изящных вещей, легкой музыки, голубоглазых красавиц с рассыпанными по плечам соломенными волосами и мерцающими в мочках ушей дорогими серьгами, мир накрахмаленных мужских сорочек, черных строгих костюмов с обязательно выглядывающим кончиком носового платка из нагрудного кармана, мир здоровых белозубых улыбок, завернутых в хрустящий целлофан гладиолусов, — диковинка, в которую не верил, а оказалось, что она есть…
Авто-мото рвануло со страшной скоростью. Васю вдавило в кресло, радужные круги побежали у него перед глазами. Стрелку спидометра зашкалило.
Когда перегрузки кончились, Вася с трудом пришел в себя и увидел вспыхнувшее с запозданием световое табло:
Курить воспрещается! Пристегните ремни!— Раньше надо было предупреждать, — сказал Вася. — Теперь скорость набрана и ремень пристегивать незачем.
Машина мчалась со страшным гудением, время от времени Васе закладывало уши, и он долго крутил в них пальцами.
За окнами ничего примечательного не было. Вася пожалел, что у него нет с собой ни интересной книги, ни газеты, ни журнала.
— Радио — лучший друг в пути, — хрипло объявила машина через динамический громкоговоритель. — Прослушайте передачу, посвященную Луговой субботе.
«Это, должно быть, интересно», — подумал Вася и приготовился слушать.
— Сегодня — Луговая суббота, — металлическим голосом бормотал громкоговоритель, — день плавящихся от жутких перегрузок на виражах автомобильных покрышек.— А мне говорили, что Луговая суббота — день травы, цветов и березовых веников, — робко возразил Вася.
Торжество выхлопных газов.
Ликование высоких скоростей и напряжений.
Праздник гидроэлектростанций и трансформаторных будок.
Вслушайся в могучее тяжелое гудение проводов — это струится по ним холодная электрическая кровь эпохи.
Сегодня — Луговая суббота, день солидарности электробритв и электровозов, день братства пылесосов и холодильников.
Сегодня — Луговая суббота, день всемогущего железобетона, стекла, алюминия, день бульдозеров и экскаваторов.
Это мой день.
Для чего существуют суша, вода, воздух?
Суша — чтобы по ней прокладывались автострады и железнодорожные линии.
Вода — чтобы по ней плыли громадные нефтеналивные танкеры.
Воздух — чтобы его пропарывали сверхскоростные реактивные лайнеры.
Все для меня, для авто-мото!
— Каких там еще веников! — рассердилось автомото. — Кто это забивает тебе мозги такой патриархальщиной! Надо стремиться к эмалированным ваннам, а не к березовым веникам.
— Раньше я тоже так думал, но теперь все более и более убеждаюсь, что и веники нужны людям, — опять возразил Вася.
— Ах ты еще споришь со мной! — воскликнуло авто-мото и принялось еще сильней кидать на крутых поворотах Васю Морковкина из стороны в сторону.
«А оно с характером, это авто-мото, — подумал Вася Морковкин, — с ним только свяжись, и оно не выпустит тебя. Сунь ему в рот палец, и оно откусит всю руку».
Вася вновь поглядел в окно — белые, ослепительно яркие, словно свежий снег на солнце, плыли за окном облака. Они кучерявились, клубились, вспучивались.
Не успел Вася вспомнить, где он видел такие же облака, как из них повалил крупными хлопьями снег. Поля сделались белыми. На оконном стекле сразу вырос слой изморози толщиной в палец. Вася продышал дырку и увидел сквозь нее Дедов Морозов, которые брели через поросшую мелкими кустарниками лощину, тяжело ступая в огромных подшитых валенках и волоча по земле оледенелые полотнища знамен службы быта.
Впереди завиднелась река.
На льду, свесив хвост в прорубь, одиноко сидел Волк. Белые мухи порхали над ним. Волк время от времени отмахивался от них лапою.
«Бедный, до самой зимы досидел, — пожалел его Вася, — а рыбку так и не смог поймать». Он хотел высунуться в окно и предупредить Волка, чтобы тот был поосторожнее, потому что приближаются морозы и хвост может вмерзнуть в лед, но вспыхнула запрещающая надпись:
Высовываться из окон транспорта до полной остановки двигателей категорически запрещено.Тут пахнуло теплом, и снег на полях начал таять.
Вася увидел что-то знакомое, большое, круглое, яркое.
Это был самовар. Вокруг него на зеленой лужайке расположилась пожарная команда. Бойцы с веселыми красными лицами пили из цветастых фарфоровых блюдечек крепкий ароматный чай. Командир по-прежнему восседал на белом коне. И Вася заметил, что оба они — и командир, и конь — тоже пьют чай, выпячивая губы и шумно прихлебывая.
Около самовара хлопотала та самая старушка в белом платочке и черном плюшевом жакете, которой Вася помог перейти через дорогу. Старушка разливала чай, приговаривая:
— Пейте, родимые, напивайтесь досыта, соколики.
Рядом с охапкой березовых веток на раскладном стульчике сидел дед Пихто и ловко, споро так вязал веники. Не сравнимый ни с чем, плыл над лужайкой аромат березового листа.
Чуть в сторонке Вася увидел Писателя. Он в отличие от всех прочих попивал не чай, а густой, как деготь, черный кофе. Выпив чашку, Писатель брал в руки гусиное перо и, не сходя с места, создавал очередное бессмертное произведение.
По лужайке от одной группы к другой ходил Путник с кожаным чемоданом и раздавал всем подарки.
Все это спешила запечатлеть для будущих времен фотографическая птица, которая то и дело выпрыгивала из объектива фотоаппарата.
Вдруг с самоваром что-то случилось.
— Нате, господи, — развела руками старушка. — Кран засорился.
Откуда-то вынырнула фигура в оранжевой каске.
Вася узнал Ивана Митрофановича. Тот принялся чинить самоварный кран, попеременно орудуя разводным трубным ключом и автогенной горелкой. Острое белое пламя зло и весело разрезало металл.
«Как бы он опять не испортил чего», — забеспокоился Вася.
Мимо проплыла избушка с голубенькими, как незабудки, ставенками. В окне алел цветок герани. Но, приглядевшись внимательней, Вася увидел, что это не цветок, а Петушиный гребень. В другом окне торчали Заячьи уши. Петух и Заяц сидели за столом, накрытым праздничной белой скатертью.
«Так вот какая она, Луговая суббота!» — с тихой радостью подумал Вася Морковкин.
И вдруг начала удаляться и уменьшаться зеленая лужайка, и все находящиеся на ней сделались маленькими-маленькими, как в перевернутом бинокле.
Горизонт распахнулся, дремучие леса и светлые рощицы, выйдя из-за него, обступили лужайку.
Вслушиваюсь и не могу понять, что это шумит: лес ли широколиственный или светящееся летучее облако, единственное в голубизне неба, но рождается ощущение высоты, и видно теперь большую часть земли — не так, как из иллюминатора самолета, а как в детстве из верхнего окошечка элеватора.
Вижу стальные железнодорожные пути — при взгляде сверху они похожи на струны какого-то музыкального инструмента, не то лиры, не то арфы, не то гуслей; вижу переезд, будку стрелочницы. Опущен шлагбаум. По обе стороны от переезда копятся грузовики и легковые автомобили, долго стоят, пережидая, пока пройдет товарняк, груженный углем и лесом.
Вижу за линией дом деда Чудакова. Дед по-прежнему сидит во дворе. Но что это? Ворона взмахнула крыльями, снялась с городьбы и опустилась на плечо старику. Щелкая створками клюва, она принялась чтото рассказывать ему на ухо. Дед тянется рукой к тетради в зеленую линейку, но страницы ее начинают расти, делаются прозрачными и голубыми, как воздух, а линейки превращаются в телеграфные провода, с которых тут же вспархивают, став малыми птахами, быстрые витиеватые буковки, которые дед успел написать, и дружною стаей, развернувшись над крышей, улетают в синь неба.
Вижу свою улицу. Она еще не выбита машинами, еще на ней не глина, а трава-мурава, да черный паслен у оград, да калачики.
Вижу наш дом. Раннее-раннее утро. У ворот стоит пегая РТМовская лошадь, запряженная в ходок, на котором лежат две обернутые мешковиной литовки.
Вижу отца и рядом с ним мальчика, в котором узнаю себя. Мать выносит нам из дому сумку, где круглая теплая буханка хлеба, две бутылки молока, заткнутые газетными пробками, несколько яичек и соль в спичечном коробке. Мы садимся в ходок, и отец берется за вожжи. Весело бренча, телега катится по улице.
Дальше я кидаю взор, туда, за деревню. Там во всю свою ширь раскинулось лето с разнотравьями и разноцветьями. Вижу зацветающие хлеба и бегущую между ними дорогу. В хлебах стоят сухие, потрескавшиеся телеграфные столбы, а у их подножия — все васильки да колокольчики.
Тишина в степи. Лишь долго бренчание телеги по сухой, накатанной до слепящего блеска дороге слышится да пофыркивает лошадь, которой золотистая пыльца вытянувшихся злаков щекочет ноздри.
Зной. Сушь.
Без умолку стрекочут кузнечики. Когда стоишь среди поля, каждого слышишь в отдельности, а когда едешь, стрекотание сливается в один длинный звук, натянутый, как нить, над землей. В ложбине где-нибудь оборвется эта нить, но чуть выедешь, опять начинается — звонче прежнего. Кажется: звенят тысячи крохотных молотов, выковывая что-то ослепительно яркое и изумительно тонкое, что, когда поднимется, станет либо семицветной дугой радуги, либо алой полевой зарей.
Перебирая лапками лепестки, возится в цветке пчела, позабыв обо всем на свете. И как по шесту горошек, струится по солнечному лучу трель жаворонка.
И все расширяется поле зрения, новые и новые горизонты, словно от брошенного камня круги по воде, бегут и бегут передо мной.
Справа от меня — апрель в желтых березовых сережках, с легким, как выдох, лесным островком посреди начинающей пылить пахоты. Уже распустилась верба, уже распечатаны ходы в муравейниках. Пухнет, пузырится и чавкает, как тесто в квашне, болотистая низменность.
По левую руку — солнечный июль. Белым и фиолетовым цветет картофель. Золотоглавый, обдает меня теплым дыханием верховод огородного мира — подсолнух.
Расширяясь, убегают круги, холмы, озера, села и города.
Дальше и дальше. Мелькают реки, поля. Проносятся времена и пространства, сливаясь, как стрекотание кузнечиков, в одну бесконечно протяженную линию.
Но стоит замедлить или остановить взгляд, и видишь: две сороки летят навстречу ветру; белый конь выбежал из лесопосадки и долго, удивленно смотрит вслед пробежавшему поезду; мальчик на станции, продав клубнику, надел на голову чашку и отправился домой.
Время не делается видимым. Оно — как ветер, которого мы не видим, но по тому, как клонятся трава и деревья, как бежит рябь по воде, судим: вот он, здесь.
Вижу развитие цветка, движение воды во время приливов и отливов, перемещение ледников; вижу, как в замедленном кино, каждый отдельный взмах пчелиного крылышка, полет ракеты и говорю: вот оно, Время…
Слежу за передним гребнем волны, а он уже там, где шлепают по воде хвостами три кита, на которых покоится Земля. Наивная эта картинка, развертываясь во времени, обретает не физический смысл — китов нету как таковых — духовный, — есть Разум, Добро, Любовь, и на них стоит Земля. Или так, наверное, это может звучать, если прибегнуть к языку публицистики: Природа, Человек, Техника…
Бегут и бегут круги. И там, где их центр, — зеленая лужайка, окаймленная лесом, крупным планом — курносое веснушчатое лицо подростка и кажущийся неподвижным крохотный черный жук, букашка авто-мото.
Впереди возникли знакомые три сосны. Они стояли прямо на дороге.
— Осторожней! — крикнул Вася.
Машина на полном ходу включила тормоз и встала как вкопанная. Дым повалил из тормозных колодок, запахло антифризом, что-то ослепительно вспыхнуло.
«Ах, зачем я не пристегнул ремень!» — успел подумать Вася, вылетая из кресла.
Сделав в воздухе несколько сальто-мортале, он очутился на железной крыше гаража рядом с Володькой Макаровым.
— Ошибочка вышла, — озабоченно пробормотал проходивший мимо Ефим Борисович Грач. — Неверно рассчитали момент времени. Придется повторить опыт.
И он энергично махнул рукой.
Что-то невидимое, как пушинку, подняло Васю Морковкина и перенесло к трем соснам, где бережно опустило на землю и потрепало по макушке.
Глава XI
Вася Морковкин стоял, держась рукой за шершавый смолистый ствол сосны. Дорожка вильнула еще два-три раза и неохотно выпрямилась. Проступили очертания домов. На высоком полукруглом здании в центре города бежали слова световой рекламы. С танцевальной площадки в парке культуры и отдыха «Березовая роща» долетала музыка. Это играл эстрадный ансамбль «Красные рыцари».
В открытое окно общежития трамвайно-троллейбусного парка кто-то выставил радиоприемник, и тот громко, на весь двор передавал последние известия.
По газону с черной хозяйственной сумкой в одной руке и длинной суковатой палкой в другой шел старичок в капроновой шляпе. В сумке побрякивало бутылочное стекло.
Раздавалось фырканье автомобилей, слышались звонки трамваев.
У магазина разгружали ящики.
В вагончике строителей горел свет. Строители подводили итоги трудового дня.
Вдруг тяжелая рифленая крышка над канализационным колодцем невдалеке приподнялась и со скрежетом поползла в сторону. Из образовавшегося отверстия вырвалось облачко пара, а следом, кряхтя и чертыхаясь, вылез тот самый слесарь, что как-то приходил в Васину квартиру чинить кран в умывальнике.
— Фу! — сказал слесарь, переводя дух. — Испытание тепловых сетей на повышенное давление и максимальную температуру кончилось. Можно и отдохнуть. — Он подмигнул Васе и носком сапога задвинул крышку.
Облачко пара, проплыв над газоном, растаяло.
Крупные капли росы замерцали на листьях растительности.
Вася побежал домой.
«Как хорошо, — думал Вася, — что я скоро увижу маму и папу. То-то они обрадуются!» А за домами, за городом, у темных речных заводей, едва различимая в небе, догорала Луговая суббота.
Разумеется, не весь собранный материал автор использовал в данном произведении. Некоторые приключения Васи Морковкина были освещены недостаточно полно или совсем выпали из поля зрения автора, что не могло не повлиять на стройность повествования.
Все это лежит на совести автора, который может сказать в свое оправдание лишь одно: исследование фактографического материала продолжается, и уже получены кое-какие любопытные результаты.
В частности, наводит на размышления записная книжка Васи Морковкина. Там содержится ряд законченных стихотворений и множество набросков, происхождение которых не совсем ясно.
Вася уклонился от ответа на этот вопрос, однако автор имеет все основания предполагать, что они сочинены самим Морковкиным. Так, например, тщательное изучение текста показало, что, собирая по зернышку сведения о загадочном авто-мото-вело-фото, Вася излагал их четверостишиями.
Из записной книжки Васи Морковкина
Чтобы получился квадрат, нужно правую спичку чуть-чуть переместить вправо.
В открытое окно общежития трамвайно-троллейбусного парка кто-то выставил радиоприемник, и тот громко, на весь двор передавал последние известия.
По газону с черной хозяйственной сумкой в одной руке и длинной суковатой палкой в другой шел старичок в капроновой шляпе. В сумке побрякивало бутылочное стекло.
Раздавалось фырканье автомобилей, слышались звонки трамваев.
У магазина разгружали ящики.
В вагончике строителей горел свет. Строители подводили итоги трудового дня.
Вдруг тяжелая рифленая крышка над канализационным колодцем невдалеке приподнялась и со скрежетом поползла в сторону. Из образовавшегося отверстия вырвалось облачко пара, а следом, кряхтя и чертыхаясь, вылез тот самый слесарь, что как-то приходил в Васину квартиру чинить кран в умывальнике.
— Фу! — сказал слесарь, переводя дух. — Испытание тепловых сетей на повышенное давление и максимальную температуру кончилось. Можно и отдохнуть. — Он подмигнул Васе и носком сапога задвинул крышку.
Облачко пара, проплыв над газоном, растаяло.
Крупные капли росы замерцали на листьях растительности.
Вася побежал домой.
«Как хорошо, — думал Вася, — что я скоро увижу маму и папу. То-то они обрадуются!» А за домами, за городом, у темных речных заводей, едва различимая в небе, догорала Луговая суббота.
Разумеется, не весь собранный материал автор использовал в данном произведении. Некоторые приключения Васи Морковкина были освещены недостаточно полно или совсем выпали из поля зрения автора, что не могло не повлиять на стройность повествования.
Все это лежит на совести автора, который может сказать в свое оправдание лишь одно: исследование фактографического материала продолжается, и уже получены кое-какие любопытные результаты.
В частности, наводит на размышления записная книжка Васи Морковкина. Там содержится ряд законченных стихотворений и множество набросков, происхождение которых не совсем ясно.
Вася уклонился от ответа на этот вопрос, однако автор имеет все основания предполагать, что они сочинены самим Морковкиным. Так, например, тщательное изучение текста показало, что, собирая по зернышку сведения о загадочном авто-мото-вело-фото, Вася излагал их четверостишиями.
Есть в записной книжке Васи Морковкина и другого плана стихи. Все они посвящаются некой Л. Т. Этих стихов автор не приводит, поскольку они сугубо личного плана и не имеют прямого отношения к предмету повествования.
Авто-мото-вело-фото
Две фарфоровых ноги,
Два копыта из магнита,
На копытах — утюги.
Авто-мото-вело-фото
Заводило свой мотор,
Отворяло все ворота,
Выезжало на простор.
Проносилось по низинам,
Останавливалось вдруг,
То мазутом, то бензином
Обдавало все вокруг.
Авто-мото-вело-фото
Убежало за болото.
За болото, за ручей,
Съело тонну кирпичей.
Оттого-то, оттого-то
В колесе сломалась ось,
И внезапно авто-мотовело-фото
Взорвалось.
…Кое-что нашли мальчишки,
Но немного, пять частей:
Две рессоры, две покрышки
И коробку скоростей.
А кабину и педали
И колеса и рули
Гуси-лебеди склевали,
Звери в норы унесли.
Из записной книжки Васи Морковкина
Мне кажется, что авто-мото-вело-фото не только металлическая конструкция на каучуковых баллонах, не только машина как таковая. Это в чем-то и Ефим Борисович Грач, и Иван Митрофанович, и во многом я сам.Вот еще несколько страничек из записной книжки Васи Морковкина.
Просто удивляюсь, почему ребята до сих пор не окрестили меня этим прозвищем…
Мне кажется, я начинаю понимать, почему так огорчен был папа, когда на технической олимпиаде, которую проводил Ефим Борисович Грач, я занял первое место. Нам предложили придумать машину, любую, кто какую сумеет. И я придумал передвижную лесопилку, такой самодвижущийся аппарат на гусеницах вроде бульдозера, только спереди у него пила с меняющимся углом наклона; по моему замыслу, этот трактор должен пилить лес на горных склонах, куда очень трудно добраться.
— Чему вас только учат! — горячился папа. — Да ведь это просто наше счастье, что есть еще труднодоступные места, где сохраняется хоть какое-то подобие леса. Нет, они собираются извести и это последнее, что осталось!..
О Волке. Ходили с папой в зоопарк, и я долго стоял возле клетки с Волком. Волк лежал на боку и дремал, иногда он открывал желтый, как уголек, глаз и глядел на меня. В эмалированной чашке с обитыми краями перед ним чернел кусок старого мяса, по которому ползали мухи…В заключение, исключительно для того, чтобы читатели могли проконтролировать себя, автор считает необходимым привести решение спичечной задачи.
Отныне я решил записывать все свои добрые и дурные поступки.
Дурные: Прежде я обижал животных. До сих пор не могу забыть, как я обидел лошадь, старого-престарого мерина.
Однажды возчик оставил мерина у гастронома, а сам отправился в отдел «Соки-воды», где возле стеклянного конуса задержался дольше обычного. Мерин, предоставленный самому себе, потянулся к витрине, на которой выставлены желтые головки сыра. «Что, поесть захотел?» — ехидно спросил я, появляясь перед мерином.
Он повернул ко мне голову. «Сейчас я тебя угощу», — сказал я и протянул ему обломок кирпича. Мерин понюхал камень, грустно вздохнул и отвернулся… Мне теперь так стыдно вспоминать об этом!
Добрые: Володька Макаров хотел бросить камень в собаку, забежавшую к нам во двор. Я перехватил его руку.
Володька полез драться. Ну, я двинул ему пару раз, и пару раз — он мне. Теперь хожу с фонарем под глазом, но хорошо на душе…
Чтобы получился квадрат, нужно правую спичку чуть-чуть переместить вправо.
ФАНТАСТИКА В ТВОРЧЕСТВЕ
ПИСАТЕЛЕЙ-СИБИРЯКОВ
Библиография (Составитель А. Осипов)
В ней отражены произведения, вышедшие отдельными изданиями или опубликованные в периодике. Не являясь библиографией исчерпывающей, она, думается, все-таки дает достаточно полное представление о фантастике писателей-сибиряков как в хронологическом отношении, так и в смысле «микрогеографии» фантастической литературы, здесь представлены почти все крупные произведения (романы, повести) и рассказы; отмечена критическая литература.
Ахназаров Э., Ребров Ю. По ступенькам лестницы чудес. Повесть. — В кн.: «У моря студеного». Сб. Кн. 8. Магадан, Кн. изд-во, 1963.
Борин Б. Земное притяжение. Рассказ. — В кн.: «На суше и на море». Сб. М, «Мысль», 1965.
То же в кн.: «Сквозь завесу времени». Сб. Магадан, Кн. изд-во, 1971.
«Неизвестный герой». Рассказ. — В кн.: «Сквозь завесу времени». Сб. Магадан, Кн. изд-во, 1971.
«Оранжевая планета». Повесть. — В кн.: «На севере дальнем».
Сб. 2. Магадан, Кн. изд-во, 1969.
То же в кн.: «Сквозь завесу времени». Сб. Магадан, Кн. изд-во, 1971.
«Чужая память». Рассказ. — В кн.: «Сквозь завесу времени».
Сб. Магадан, Кн. изд-во, 1971.
Вавилов В. Космическая пастораль. Рассказ. — В газ.: «Молодой ленинец». Томск, 1966, 20 октября.
Васильев Ю. Цветок лотоса. Рассказ. — В кн.: «Сквозь завесу времени». Сб. Магадан, Кн. изд-во, 1971.