— Сибилль, — сказал Карл, и при этих словах у меня захватило дыхание, — это твой кузен из Англии, Луи де Лаваль. А это, мой дорогой племянник, моя единственная дочь Сибилль Бернак.
— Так значит вы?
— Я брат вашей матери, Карл Бернак!
— Вы — мой дядя Бернак?!
Я смотрел на него, как идиот. Но почему же вы не сказали мне этого прежде? — воскликнул я.
— Я ничуть не жалею, что имел возможность спокойно понаблюдать, каким сделало английское воспитание моего племянника. Несомненно также и то, что мне труднее оказать вам более ласковый прием, чем тот, который вы получили при вашем вступлении на берег Франции. Я уверен, что Сибилль поможет мне в этом!
При этих словах он как-то неискренне улыбнулся своей дочери, продолжавшей смотреть на меня с тем же холодным, неприятным выражением лица.
Я оглянулся по сторонам и внезапно вспомнил эту обширную комнату со стенами, завешанными оружием и украшенными головами оленей. Этот вид из окна, вид на группу старых дубов, спускающегося под гору парка, вид на море, — да, я, конечно, видел их раньше! Да, я видел это именно тогда, когда семья наша еще жила в замке Гросбуа, и этот ужасный человек в платье табачного цевета, этот зловещий шпион с безжизненным лицом был именно тот, кого так часто проклинал мой бедный отец, кто выселил нас из родного гнезда, и сам поселился на нашем месте! И все же, несмотря на всю ненависть мою, я не мог забыть, что он прошлою ночью, рискуя собою, спас мне жизнь; признательность за спасение жизни и ненависть за все пережитое горе боролись во мне. Мы сели за стол, и пока я утолял голод, мой новонайденный дядя объяснял мне все, чего я не мог понять вчера. — Я почти узнал вас с первого взгляда, — сказад он, — ведь я хорошо помнил вашего отца, когда он был молодым красавцем! Вы точная копия его, хотя без лести можно сказать, что вы красивее его. Имя вашего отца было одним из известнейших от Руана до моря. Вы, я думаю, согласитесь со мною, что я с первого взгляда узнал вась и что не особенно часто можно встретить блуждающими на берегу лиц с такой старой аристократической фамилией! Я только удивился, как вы сразу не узнали местности вчера ночью. Разве вы никогда не слыхали о потайном проходе в Гросбуа?
Я смутно помнил, что будучи еще ребенком, я слышал рассказ о подземном туннеле, у которого провалилась крыша, — что сделало его в то время совершенно бесполезным.
— Совершенно верно, сказал дядя, — но когда замок попал в мои руки, то первым моим делом было вырыть новый туннель, потому что я предвидел, что в эти смутные времена он может быть очень полезен мне. Будь он починен своевременно, вашему семейству можно было-бы гораздо легче и проще бежать отсюда.
Я вспомнил все, что сохранилось в моей памяти о тех ужасных днях, когда мы, владельцы этого округа, прошли по нему, как волки, гонимые толпившейся чернью, осыпавшей нас градом ругательств, грозившей нам кулаками и бросавшей в нас камнями! Я вспомнил, что предо мной стоял именно дядя, исподтишка подготовивший катастрофу, воспользовавшийся этими тяжелыми днями, чтобы упрочить собственное благосостояние на равалинах нашего.
И когда я посмотрел на него, по его устремленным на меня глазам и догадался, что он читает все мысли, промелькнувшие в моем мозгу. — Забудем прошое, — сказал он, — то были ссоры прошлого поколения, а вы и Сибилль — представители нового!
Моя кузина и на это не проронила ни слова, она словно не замечала моего присутствия и при этих словах отца взглянула на меня так же враждебно, как и в первый раз.
— Ну, Сибилль, постарайся уверить его, что до тех пор, пока ты жива, всем семейным недоразумениям положен конец!
— Нам очень легко будет говорить об этом, отец! Не забывайте, что там в зале не ваш портрет висит, и оружие это тоже не ваше. Мы владеем землей и замком, но теперь явился наследник Лавалей, и он может сказать нам, что он не особенно доволен происшедшей переменой!
Ее темные, полные презрения глаза вызывающе смотрели на меня, ожидая ответа, но я не успел открыть рта, как отец моей кузины поторопился вмешаться в наш разговор.
— Нельзя сказать, чтобы ты очень приветливо и гостеприимно приняла своего кузена, — резко сказал он, — судьба дала нам в руки его имение, и не нам напоминать ему об этом.
— Он не нуждается в напоминаниях, — возразила она.
— Вы несправедливы ко мне, — воскликнул я, потому что очевидное презрение и нескрываемая неприязнь ко мне этой девчонки раздражали меня, — правда, я не могу забыть, что этот замок и земля наследие моих предков. Я был бы бесчувственным человеком, если бы мог забыть это, но вы ошибаетесь, думая, что это воспоминание должно наполнить горечью мою душу. Я ничего лучшего не желаю, как собственными силами устроить свою судьбу и сделать карьеру!
— А теперь самый благоприятный для этого момент, — сказал дядя, — именно теперь готовятся важные события, и если в это время вы будете при дворе императора, я ручаюсь, что вы будете в центре событий. Ведь првда, вы согласны служить ему?
— Я стремлюсь служить своей родине!
— Это возможно только служа императору, потому что без него в стране снова настанет ужасная, гибельная анархия!
— Из всего всего слышанного вы можете видеть, что теперь не легкая служба, — сказала моя кузина, — я думаю, вы гораздо спокойнее и безопаснее чувствовали-бы себя в Англии, чем здесь.
Каждое ее слово, казалось, было сказано с целью оскорбить меня, хотя я совершенно не понимал, чем я мог вызвать эти оскорбления? Никогда еще я не встречал женщиныю, в которой я возбуждал бы такую ненависть и презрение к себе. Но я видел, что ее поведение задевало также и моего дядю Бернака, потому что его глаза все время, пока между нами шел разговор, гневно сверкали.
— Ваш кузен храбрый человек, вот все, что я о нем могу сказать! — воскликнул он.
— На какие дела? — колко спросила она.
— Не все ли рано, — злобно оборвал дядя. С видом человека, боящегося, что он не сможет совладать со своим гневом и скажет больше, чем нужно, Бернак соскочил со стула и выбежал из комнаты.
Она казалась встревоженной этим его движением и тоже встала, как-будто желая последовать за ним.
— Я полагаю, вы никогда не встречались со своим дядей прежде? — сказала она после нескольких минут неловкого молчания.
— Никогда! — ответил я.
— Что же вы подумали, когда встретили отца?
Подобный вопрос дочери об отце поставил меня в тупик. Я понял, что он хуже, чем даже я предполагал, если стоит так низко в глазах близких и дорогих ему лиц.
— Ваше молчание вполне определенный ответ, — сказала она, когда я колебался, не зная, что сказать. — Я не знаю, при каких условиях вы встретились с ним в прошлую ночь, и что произошло между вами, потому что у нас не принято делиться своими тайнами. Я думаю, чты вы вполне раскусили его! А теперь позвольте задать вам несколько вопросов. Получили вы письмо, приглашавшее вас покинуть Англию и приехать сюда?
— Да, я письмо получил!
— Обратили-ли вы внимание на обратную сторону его?
Я вспомнил зловещие слова на печати, которые так взволновали меня. — Так это вы предостерегали меня?
— Да! Я не могла иначе сделать этого.
— Но почему вы хотели воспрепятствовать моему приезду? — Я не хотела, чтобы вы ехали сюда.
— Разве я мог повредить вам чем-либо?
Она молчала в течение нескольких минут, как человек, боящийся, что он сказал слишком много.
— Я боялась за вас!
— Вы полагаете, что здесь мне грозит опасность?
— Я в этом уверена.
— Но кто может угрожать мне здесь?
Она долго колебалась и потом с отчаянным жестом, как будто забывая всякую осторожность, снова обратилась ко мне.
— Бойтесь, бойтесь моего отца!
— Но какая цель ему вредить мне?
— Представляю угадывать это вашей проницательности.
— Но я уверяю вас, m-lle, что вы ошибаетесь, — сказал я, — этой ночью он спас мне жизнь.
— Спас вашу жизнь?! От кого?
— От двух заговорщиков, планы которых я попытался раскрыть. — Заговорщики?!
Она удивленно взглянула на меня.
— Они убили бы меня, если бы он не вмешался!
— Не в его интересах нанести вред вам теперь. Он имеет свои основания желать вашего прихода в замок Гросбуа. Но откровенность за откровенность. Случалось ли вам, во время вашей юности, иметь сердечные связи в Англии? Все, что говорила эта кузина, было в высшей степени странно, но такое заключение серьезного разговора превосходило все мои ожидания. Тем не менее я не колебался откровенностью заплатить за ее откровенность. — Я покинул в Англии самое дорогое для меня существо! Ее имя — Евгения де Шуазель, она дочь старого герцога.
Мой ответ, казалось, доставил ей полное удовлетворение, в ее черных глазах отразилось удовольствие.
— Вы очень привязаны к ней? — спросила она.
— Я живу только ею и для нее!
И вы ни на кого и ни на что не променяете ее?
— Господи! Да могу ли я даже подумать об этом?!
— Даже на замок Гросбуа?
— Даже на это!
Кузина протянула мне руку с каким-то искренним порывом. — Забудьте мою холодность, — сказала она, — я вижу, мы будем союзниками, а не врагами.
И мы крепко пожали друг другу руки, как-бы заключив союз, когда дядя снова вошел в комнату.
— Так значит вы?
— Я брат вашей матери, Карл Бернак!
— Вы — мой дядя Бернак?!
Я смотрел на него, как идиот. Но почему же вы не сказали мне этого прежде? — воскликнул я.
— Я ничуть не жалею, что имел возможность спокойно понаблюдать, каким сделало английское воспитание моего племянника. Несомненно также и то, что мне труднее оказать вам более ласковый прием, чем тот, который вы получили при вашем вступлении на берег Франции. Я уверен, что Сибилль поможет мне в этом!
При этих словах он как-то неискренне улыбнулся своей дочери, продолжавшей смотреть на меня с тем же холодным, неприятным выражением лица.
Я оглянулся по сторонам и внезапно вспомнил эту обширную комнату со стенами, завешанными оружием и украшенными головами оленей. Этот вид из окна, вид на группу старых дубов, спускающегося под гору парка, вид на море, — да, я, конечно, видел их раньше! Да, я видел это именно тогда, когда семья наша еще жила в замке Гросбуа, и этот ужасный человек в платье табачного цевета, этот зловещий шпион с безжизненным лицом был именно тот, кого так часто проклинал мой бедный отец, кто выселил нас из родного гнезда, и сам поселился на нашем месте! И все же, несмотря на всю ненависть мою, я не мог забыть, что он прошлою ночью, рискуя собою, спас мне жизнь; признательность за спасение жизни и ненависть за все пережитое горе боролись во мне. Мы сели за стол, и пока я утолял голод, мой новонайденный дядя объяснял мне все, чего я не мог понять вчера. — Я почти узнал вас с первого взгляда, — сказад он, — ведь я хорошо помнил вашего отца, когда он был молодым красавцем! Вы точная копия его, хотя без лести можно сказать, что вы красивее его. Имя вашего отца было одним из известнейших от Руана до моря. Вы, я думаю, согласитесь со мною, что я с первого взгляда узнал вась и что не особенно часто можно встретить блуждающими на берегу лиц с такой старой аристократической фамилией! Я только удивился, как вы сразу не узнали местности вчера ночью. Разве вы никогда не слыхали о потайном проходе в Гросбуа?
Я смутно помнил, что будучи еще ребенком, я слышал рассказ о подземном туннеле, у которого провалилась крыша, — что сделало его в то время совершенно бесполезным.
— Совершенно верно, сказал дядя, — но когда замок попал в мои руки, то первым моим делом было вырыть новый туннель, потому что я предвидел, что в эти смутные времена он может быть очень полезен мне. Будь он починен своевременно, вашему семейству можно было-бы гораздо легче и проще бежать отсюда.
Я вспомнил все, что сохранилось в моей памяти о тех ужасных днях, когда мы, владельцы этого округа, прошли по нему, как волки, гонимые толпившейся чернью, осыпавшей нас градом ругательств, грозившей нам кулаками и бросавшей в нас камнями! Я вспомнил, что предо мной стоял именно дядя, исподтишка подготовивший катастрофу, воспользовавшийся этими тяжелыми днями, чтобы упрочить собственное благосостояние на равалинах нашего.
И когда я посмотрел на него, по его устремленным на меня глазам и догадался, что он читает все мысли, промелькнувшие в моем мозгу. — Забудем прошое, — сказал он, — то были ссоры прошлого поколения, а вы и Сибилль — представители нового!
Моя кузина и на это не проронила ни слова, она словно не замечала моего присутствия и при этих словах отца взглянула на меня так же враждебно, как и в первый раз.
— Ну, Сибилль, постарайся уверить его, что до тех пор, пока ты жива, всем семейным недоразумениям положен конец!
— Нам очень легко будет говорить об этом, отец! Не забывайте, что там в зале не ваш портрет висит, и оружие это тоже не ваше. Мы владеем землей и замком, но теперь явился наследник Лавалей, и он может сказать нам, что он не особенно доволен происшедшей переменой!
Ее темные, полные презрения глаза вызывающе смотрели на меня, ожидая ответа, но я не успел открыть рта, как отец моей кузины поторопился вмешаться в наш разговор.
— Нельзя сказать, чтобы ты очень приветливо и гостеприимно приняла своего кузена, — резко сказал он, — судьба дала нам в руки его имение, и не нам напоминать ему об этом.
— Он не нуждается в напоминаниях, — возразила она.
— Вы несправедливы ко мне, — воскликнул я, потому что очевидное презрение и нескрываемая неприязнь ко мне этой девчонки раздражали меня, — правда, я не могу забыть, что этот замок и земля наследие моих предков. Я был бы бесчувственным человеком, если бы мог забыть это, но вы ошибаетесь, думая, что это воспоминание должно наполнить горечью мою душу. Я ничего лучшего не желаю, как собственными силами устроить свою судьбу и сделать карьеру!
— А теперь самый благоприятный для этого момент, — сказал дядя, — именно теперь готовятся важные события, и если в это время вы будете при дворе императора, я ручаюсь, что вы будете в центре событий. Ведь првда, вы согласны служить ему?
— Я стремлюсь служить своей родине!
— Это возможно только служа императору, потому что без него в стране снова настанет ужасная, гибельная анархия!
— Из всего всего слышанного вы можете видеть, что теперь не легкая служба, — сказала моя кузина, — я думаю, вы гораздо спокойнее и безопаснее чувствовали-бы себя в Англии, чем здесь.
Каждое ее слово, казалось, было сказано с целью оскорбить меня, хотя я совершенно не понимал, чем я мог вызвать эти оскорбления? Никогда еще я не встречал женщиныю, в которой я возбуждал бы такую ненависть и презрение к себе. Но я видел, что ее поведение задевало также и моего дядю Бернака, потому что его глаза все время, пока между нами шел разговор, гневно сверкали.
— Ваш кузен храбрый человек, вот все, что я о нем могу сказать! — воскликнул он.
— На какие дела? — колко спросила она.
— Не все ли рано, — злобно оборвал дядя. С видом человека, боящегося, что он не сможет совладать со своим гневом и скажет больше, чем нужно, Бернак соскочил со стула и выбежал из комнаты.
Она казалась встревоженной этим его движением и тоже встала, как-будто желая последовать за ним.
— Я полагаю, вы никогда не встречались со своим дядей прежде? — сказала она после нескольких минут неловкого молчания.
— Никогда! — ответил я.
— Что же вы подумали, когда встретили отца?
Подобный вопрос дочери об отце поставил меня в тупик. Я понял, что он хуже, чем даже я предполагал, если стоит так низко в глазах близких и дорогих ему лиц.
— Ваше молчание вполне определенный ответ, — сказала она, когда я колебался, не зная, что сказать. — Я не знаю, при каких условиях вы встретились с ним в прошлую ночь, и что произошло между вами, потому что у нас не принято делиться своими тайнами. Я думаю, чты вы вполне раскусили его! А теперь позвольте задать вам несколько вопросов. Получили вы письмо, приглашавшее вас покинуть Англию и приехать сюда?
— Да, я письмо получил!
— Обратили-ли вы внимание на обратную сторону его?
Я вспомнил зловещие слова на печати, которые так взволновали меня. — Так это вы предостерегали меня?
— Да! Я не могла иначе сделать этого.
— Но почему вы хотели воспрепятствовать моему приезду? — Я не хотела, чтобы вы ехали сюда.
— Разве я мог повредить вам чем-либо?
Она молчала в течение нескольких минут, как человек, боящийся, что он сказал слишком много.
— Я боялась за вас!
— Вы полагаете, что здесь мне грозит опасность?
— Я в этом уверена.
— Но кто может угрожать мне здесь?
Она долго колебалась и потом с отчаянным жестом, как будто забывая всякую осторожность, снова обратилась ко мне.
— Бойтесь, бойтесь моего отца!
— Но какая цель ему вредить мне?
— Представляю угадывать это вашей проницательности.
— Но я уверяю вас, m-lle, что вы ошибаетесь, — сказал я, — этой ночью он спас мне жизнь.
— Спас вашу жизнь?! От кого?
— От двух заговорщиков, планы которых я попытался раскрыть. — Заговорщики?!
Она удивленно взглянула на меня.
— Они убили бы меня, если бы он не вмешался!
— Не в его интересах нанести вред вам теперь. Он имеет свои основания желать вашего прихода в замок Гросбуа. Но откровенность за откровенность. Случалось ли вам, во время вашей юности, иметь сердечные связи в Англии? Все, что говорила эта кузина, было в высшей степени странно, но такое заключение серьезного разговора превосходило все мои ожидания. Тем не менее я не колебался откровенностью заплатить за ее откровенность. — Я покинул в Англии самое дорогое для меня существо! Ее имя — Евгения де Шуазель, она дочь старого герцога.
Мой ответ, казалось, доставил ей полное удовлетворение, в ее черных глазах отразилось удовольствие.
— Вы очень привязаны к ней? — спросила она.
— Я живу только ею и для нее!
И вы ни на кого и ни на что не променяете ее?
— Господи! Да могу ли я даже подумать об этом?!
— Даже на замок Гросбуа?
— Даже на это!
Кузина протянула мне руку с каким-то искренним порывом. — Забудьте мою холодность, — сказала она, — я вижу, мы будем союзниками, а не врагами.
И мы крепко пожали друг другу руки, как-бы заключив союз, когда дядя снова вошел в комнату.
8. КУЗИНА СИБИЛЛЬ
На резком лице старика отразилось полное удовлетворение и отчасти удивление, при виде этого знака нашего внезапного примирения. Его прежний гнев улегся, но несмотря на ласковый тон его голоса, я видел, что кузина смотрела на него с недоверием.
— Мне необходимо заняться рассмотрением важных бумаг, — сказал он, — я буду занят часа на полтора. Вполне понятно, что Луи захочет осмотреть места, с которыми в его памяти связано так много воспоминаний, и я уверен, Сибилль, что ты будешь лучшим проводником для него, если, конечно, тебя не затруднит это!
Она ничего не возразила на это, я же в свою очередь был очень рад предложению дяди, тем более, что оно давало мне возможность поближе познакомиться с моей оригинальной кузиной которая так много сказала мне и, казалось, знала еще больше. Но что могло значить это предостережение против ее же отца, и почему она так стремилась узнать о моих сердецчных делах? Эти вопросы особенно занимали меня. Мы пошли по тисовой аллее, обошли весь парк и затем кругом всего замка, осматривая серые башенки и старинные с дубовыми рамами окна, старый выступ зубчатой стены с ее бойницами и новые пристройки с прелестной верандой, над которой группы цветущей жимолости образовали купол. И когда Сибилль показывала мне свои владения, я понял, как дороги эти места были для нее. Кузина шла с виноватым видом, словно оправдывалась, что хозяйкой здесь оказывается она, а не я.
— Как хорошо здесь, и как в то же время тяжело мне! Мы подобны кукушке, которая устраивает свое гнездо в чужом, выгоняя оттуда их обитателей. Одна мысль, что отец пригласил вас в ваш собственный дом приводила меня в очаяние.
— Да, мы долго жили здесь, задумчиво ответил я, -Кто знает?! Может быть, и это все к лучшему: отныне мы должны сами себе пробивать дорогу! — Вы говорили, что идете на службу к императору?
— Да!
— Вы знаете, что его лагерь находится неподалеку отсюда. — Да, я слышал об этом.
— Но ваша фамилия значится в списках изгнанников из Франции? — Я никогда не пытался вредить императору, а теперь я хочу идти просить его принять меня на службу.
— Многие зовут его узурпатором и желают ему всякого зла; но я уверяю вас, что все, сказанное или сделанное им, полно величия и благородства! Но я думаю, что вы уже сделались вполне англичанином в душе, Луи! Сюда вы явились с карманами полными английских денег и с сердцем, склонным к отмщению и к измене! Не так ли, Луи?
— В Англии я нашел самое теплое гостеприимство, но в душе я всегда был французом.
— Но ваш отец сражался против нас при Квибероне?!
— Предоставьте прошлому поколению отвечать за свои раздоры; по этому вопросу я держусь одного мнения с вашим отцом.
— Судите об отце не по его словам, а по его делам, — сказала она, в знак предостережения подымая палец кверху, — и кроме того, если вы не хотите иметь на совести мою гибель, умоляю вас, не говорите ему о том, что я предостерегала вас от приезда сюда!
— Вашу гибель?! — воскликнул я.
— О, да! Он не остановится даже перед этми. Ведь он же убил и мою мать! Я не хочу сказать, что он действительно пролил ее кровь, но его жестокость и грубость разбили ее сердце. Теперь вы, я думаю, понимаете, почему я говорю так о нем!
И когда она говорила, я видел, что она коснулась самого больного места ее жизни. Горькая затаенная злоба, разраставшаяся в ее душе, теперь достигла своего апогея. Яркая краска румянца заливала ее смуглые щеки, и глаза Сибилль блестели такой ненавистью, что я понял нечеловеческую силу ее души!
— Я говорю с вами вполне искренно, хотя знаю вас всего несколько часов, Луи, — сказала она.
— С кем же вы могли говорить свободнее, чес с вашим близким родственником по крови и по духу?!
— Все жто верно, но я никогда не думала, что мы будем с вами в таких отношениях. Я с тоской и грустью ожидала вашего приезда! И эти чувства с новой силой возрастали во мне, когда отец ввел вас в комнату. — Да, это не укрылось от меня, — сказал я, — мне сразу стало понятно, что мой приезд не был вам желателен, и сознаюсь, испугался этого. — Да, очень нежелателен, но не столько для меня, сколько для вас или, вернее, для нас обоих, — сказала она. — Для вас, потому что намерения моего отца не очень-то дружелюбны по отношению к вам. А для меня… — Почему для вас? — удивленный, переспросил я, видя, что она остановилась в затруднении.
— Вы сказали мне, что любите другую; я со своей стороны скажу, что моя рука отдана другому вместе с моим сердцем.
— Мое счастье зависит от любимой женщины, — сказал я, — но все же почему это обстоятельство делает мой приезд нежелательным? — Ну, знаете, кузен, насыщенный парами воздух Англии затуманил ясность вашего соображения, — сказала она; — если уж на то пошло, буду откровенна с вами до конца и сообщу тот проект, который должен быть так же ненавистен как мне, так и вам! Знайте же, что если бы мой отец мог поженить нас, то он укрепил бы все свои права на землю за наследниками Гросбуа! И тогда ни Бурбоны, ни Бонапарты не были бы властны поколебать его положение.
Я вспомнил его заботливость о моем туалете сегодня утром, беспокойство о том, произведу ли я благоприятное впечатление, его неудовольствие, когда он видел, что Сибилль холодна ко мне, и, наконец, довольную улыбку, озарившую его лицо при виде нашего примирения. — Вы правы! — воскликнул я.
— Права? Конечно, права. Но будем осторожны, он следит за нами. Мы шли по краю пересохшего рва, и когда я посмотрел по указанному направлению, в одном из окон я увидел его маленькое, желтое лица, обращенное в нашу сторону. Заметив, что я смотрю на него, Бернак приветливо замахал рукою.
— Теперь вы знаете, что руководило им, когда он спас вашу жизнь, как вы мне сказали, — проговорила она. В его интересах женить вас на своей дочери, и потому он оставил вас в живых. Но, если отец поймет, что это невозможно, о тогда мой бедный Луи, берегитесь, тогда ему, опасающемуся возвращения де Лавалей, не останется ничего иного, как уничтожить последнего их представителя!
Эти слова и желтое лицо, караулившее нас из окошка, показали мню всю громадность грозившей мне опасности. Во Франции никто не мог принять во мне участия! Если бы я вовсе исчез с лица земли, никто даже и не осведомился бы обо мне; следовательно, я был вполне в его власти. Все, что я видел сегодня ночью своими глазами, говорило мне о его жестокой беспощадности, и с этим-то зверем я должен был бороться! — Но ведь он же знает, что важе сердце принадлежит другому, — сказал я.
— Да, он знает это, и это мне тяжелее всего. Я боюсь за вас, за себя, но больше всего за Люсьена. Отец не позволит никому стать поперек своей дороги!
Люсьен! Это имя промелькнуло передо мною, как вспышка огня в темную ночь. Я много раз слышал о страстности и силе женской любви, но разве можно было предположить, что эта гордая, сильная духом девушка любила то несчастное существо, которое я видел этой ночью трепетавшим от страха и унижавшимся перед своим палачом? Я вспомнил также, где я впервые видел имя Сибилль. Оно было написано на первом листе книги: «Люсьену от Сибилль» гласила надпись. Я вспомнил также и то, что мой дядя говорил ему что-то о предмете его страсти.
— Люсьен горячая голова и быстро увлекается, — сказала она. — За последнее врея он много занимался чем-то с отцом; они по целым часам не выходили из комнаты, и Люсьен никогда не рассказывал, о чем они переговоривались между собою. Я босюь, что это не доведет его добра: Люсьен скорее скромный ученый, чем светский человек, но в последнее время он слишком увлекается политикой!
Я не знал, молчать ли мне или показать весь ужас положения, в которое попал ее возлюбленный. Пока я колебался, Сибилль с инстинктом любящей женщины угадала, что происходило во мне.
— Вы знаете о нем что-нибудь? — почти крикнула она. — я знаю, что он отправился в Париж. Но ради Бога, скажите, что вы знаете о нем? — Его зовут Лесаж?
— Да, да, Люсьен Лесаж!
— Я… я… видел его, — запинаясь, проговорил я.
— Вы видели его! А ведь не прошло еще 12 часов, как вы здесь. Где вы видели его? Что случилось с ним?
В припадке тревоги Сибилль схватила меня за руку. Было бы жестоко сказать ей все, но молчать было бы еще хуже. Я в смущении стал смотреть по сторонам и, к счастью, увидел на изумрудной лужайке дядю, приближавшегося к нам. Рядом с ним, гремя саблей и позвякивая шпорами, шел красивый молодой гусар, тот самый, на которого было возложено попечение об арестованном в прошлую ночь. Сибилль, не колеблясь ни минуты, с неподвижным лицом, на котором выделялись пылавшие, как уголья, глаза, бросилась к ним навстречу.
— Отец, что ты сделал с Люсьеном? — простонала она.
Я видел, как передернулось его бесстрастное лицо под этим полным ненависти и презрения взглядом дочери.
— Мы поговорим об этом впоследствии, — в замешетельстве сказал он. — Я хочу знать сейчас же и здесь, — крикнула она. Что ты сделал с Люсьеном?
— Милостивые государи, — сказал Бернак, обращаясь к гусару и ко мне, — я очень сожалею, что заставил вас присутствовать при семейной сценке. Но вы, вероятно, согласитесь, лейтенант что оно так и должно быть, если принять во внимание, что человек, арестованный вами сегодня ночью, был ее самым близким другом. Даже эти родственные соображение не помешали мне выполнить мой долг по отношению к императору. Мне, конечно, было только труднее исполнить его!
— Очень сочувствую вашему горю, — сказал гусар.
Теперь Сибилль уже обратилась прямо к нему.
— Правильно ли я поняла? Вы арестовали Лесажа?
— Да, к несчастью, долг принудил меня сделать это.
— Я прошу сказать мне только правду. Куда вы поместили его? — Он в лагере императора.
— За что вы арестовали Лесажа?
— Ах, m-lle, право же не мое дело мешаться в политику! Мой долг — владеть саблей, сидеть на лошади и повиноваться приказаниям. Оба эти джентльмена могут подтвердить, что я получил от полковника Лассаля приказание арестовать Лесажа.
— Но что он сделал, и за что вы его подверги аресту?
— Довольно, мое дитя, об одном и том же, — строго сказал дядя, — если ты продолжаешь настаивать на этом, то я скажу тебе раз навсегда, что Люсьен Лесаж взят, как один из покушавшихся на жизнь императора, и что я считал своей обязанностью предупредить преднамеренное убийство. — Предатель! — крикнула девушка, — ты сам послал его на это страшное дело, сам ободрял, сам не давал вернуться назад, когда он пытался сделать это! Низкий, подлый человек! Господи, что я сделала, за какие грехи моих предков я обречена называть моим отцом этого ужасного человека? Дядя пожал плечами, как будто желая сказать, что бесполезно убеждать обезумевшую девушку. Гусар и я хотели уйти, чтобы не быть свидетелями этой тяжелой сцены, но Сибилль поспешно остановила нас, прося быть свидетелями ее обвинений. Никогда я не видел такой всепожирающей страсти, которая светилась в ее сухих, широко раскрытых глазах.
— Вы многих завлекали и обманывали, но никогда не могли обмануть меня! О, я хорошо знаю вас, Бернак! Вы можете убить меня, как это сделали с моей матерью, но вы никогда не заставите меня быть вашей сообщницей! Вы назвались республиканцем, чтобы завладеть этими землями и замком, не принадлежавшими вам! А теперь вы стали другом Бонапарта, изменив вашим старым сообщникам, которые верили в вас! Вы послали Люсьена на смерть! Но я знаю ваши планы, и Луи тоже знает их, и смею вас уверить, что он отнесется к ним так же, как и я. А я лучше сойду в могилу, чем буду женою кого-нибудь другого, а не Люсьена.
— Ты не сказала бы этого, зная каким жалким и низким трусом высказал себя Люсьен. Ты сейчас вне себя от гнева, но когда придешь в себя, сама будешь стыдиться, что публично призналась в своей слабости. А теперь, лейтенант, перейдем к делу. Чем могу служить?
— Я, собственно говоря, к вам, m-r де Лавалль, сказал мне гусар, презрительно поворачиваясь к дяде спиной. Император послал меня за вами с приказанием немедленно явиться в лагерь в Булони.
Мое сердце захолонуло от радостной вести, — я мог бежать от дяди! — Не желаю ничего лучшего! — воскликнул я.
— Лошадь для вас и эскорт ожидают нас у ворот.
— Я готов следовать за вами!
— К чему такая поспешность, ведь вы, конечно, позавтракаете с нами? — сказал дядя.
— Приказания ипператора требуют большей аккуратности в исполнении, — твердо сказал молодой человек. — Я и так потерял много времени. Мы должны быть в дороге через пять минут.
При этих словах дядя взял меня мод руку и тихонько пошел к воротам, в которые только что прошла Сибилль.
— Я бы хотел переговорить с тобой об одном деле прежде, чем ты покинешь нас. Так как в моем распоряжении слишко мало времени, то начну с главного. Ты видел Сибилль, и хотя она несколько сурово обошлась с тобою сегодня утром, я могу тебя уверить, что она очень добрая девушка. По ее словам, она говорила тебе о моем плане. Я не знаю, чо может быть лучше, как повенчать вас, чтобы раз навсегда покончить вопрос о том, кому принадлежит это имение.
— К сожалению, для осуществления этого плана имеются препятствия, — сказал я.
— Какие же именно?
— Прежде всего тот факт, что моя кузина любит другого и дала ему слово.
— О, это нас не касается, — со злобной улыбкой сказал он, — могу поручиться, что Люсьен Лесаж никогда не предъявит своих прав на Сибилль! — Боюсь, что и я смотрю на брак с точки зрения англичан! По-моему, нельзя жениться без любви, по расчету. Да во всяком случае о вашем предложении не может быть и речи, потому что я сам люблю другую молодую девушку, оставшуюся в Англии.
Он с ненавистью посмотрел на меня.
— Подумай вперед, что ты делаешь, Луи, — сказал он каким-то свистящим шепотом, похожим на угрожающее шипение змеи, — ты становишься мне поперек дороги. До сих пор еще никому не проходило безнаказанно.
Он схватил меня за руку и с жестом сатаны, показывавшего Христу царства и княжества, сказал:
— Смотри на этот парк, леса, поля. Смотри на этот старый замок, где твои предки жили в течение восьми веков! Одно слово, и все это снова будет твое!
В моей памяти пронеслась маленькая, бледная головка Евгении, выглядывавшая из окошка ее милого маленького домика в Ашфорде, тонувшего в грациозной зелени.
— Нет, это невозможно! — воскликнул я.
Бернак понял, что я не шутил, его лицо потемнело от гнева и слова убеждения он быстро сменил на угрозы.
— Если бы я знал это, я вчера ночью позволил бы Туссаку сделать с вами все, что он хотел; я не пошевелил бы пальцем, чтобы спасти вас. — Очень рад, что вы сообщили мне это, потому что этим признанием выс сложили с меня необходимость быть вам обязанным. И я спокойнее теперь могу идти своей дорогой, не имея ничего общего с вами.
— Я не сомневаюсь, что вы не желаете иметь со мною ничего общего, — крикнул он. — Придет врея, и вы еще больше будете желать этого. Прекрасно, сэр, идите своей дорогой, но и я пойду своею, и мы еще увидим, кто скорее достигнет цели!
Группа спешившихся гусаров ожидала нас у ворот. В несколько минут я собрал мои скудные пожитки быстро пошел по коридору. Мое сердце сжалось при вопроминании о Сибилль. Как могу я оставлять ее здесь одну с этим ужасным человеком! Разве она не предупредила меня, что ее жизни здесь постоянно грозит опасность. Я раздумьи остановился; послышались чьи-то легкие шаги, — это она сама бежала ко мне.
— Счстливый путь, Луи, — сказала она, задыхающимся голосом, протягивая руки.
— Я думал о вас, — сказал я, — мы объяснились с вашим отцом, и между нами произошел полный разрыв!
— Слава Богу! — воскликнула она. — В этом ваше спасение! Но опасайесь его: он везде будет преследовать вас!
— Пусть делает со мной, что хочет, но как вы останетесь в его власти? — Не бойтесь за меня! Он имеет больше оснований опасаться меня, чем я его. Но, однако, вас зовут, Луи! Добрый путь! Господь с вами!
— Мне необходимо заняться рассмотрением важных бумаг, — сказал он, — я буду занят часа на полтора. Вполне понятно, что Луи захочет осмотреть места, с которыми в его памяти связано так много воспоминаний, и я уверен, Сибилль, что ты будешь лучшим проводником для него, если, конечно, тебя не затруднит это!
Она ничего не возразила на это, я же в свою очередь был очень рад предложению дяди, тем более, что оно давало мне возможность поближе познакомиться с моей оригинальной кузиной которая так много сказала мне и, казалось, знала еще больше. Но что могло значить это предостережение против ее же отца, и почему она так стремилась узнать о моих сердецчных делах? Эти вопросы особенно занимали меня. Мы пошли по тисовой аллее, обошли весь парк и затем кругом всего замка, осматривая серые башенки и старинные с дубовыми рамами окна, старый выступ зубчатой стены с ее бойницами и новые пристройки с прелестной верандой, над которой группы цветущей жимолости образовали купол. И когда Сибилль показывала мне свои владения, я понял, как дороги эти места были для нее. Кузина шла с виноватым видом, словно оправдывалась, что хозяйкой здесь оказывается она, а не я.
— Как хорошо здесь, и как в то же время тяжело мне! Мы подобны кукушке, которая устраивает свое гнездо в чужом, выгоняя оттуда их обитателей. Одна мысль, что отец пригласил вас в ваш собственный дом приводила меня в очаяние.
— Да, мы долго жили здесь, задумчиво ответил я, -Кто знает?! Может быть, и это все к лучшему: отныне мы должны сами себе пробивать дорогу! — Вы говорили, что идете на службу к императору?
— Да!
— Вы знаете, что его лагерь находится неподалеку отсюда. — Да, я слышал об этом.
— Но ваша фамилия значится в списках изгнанников из Франции? — Я никогда не пытался вредить императору, а теперь я хочу идти просить его принять меня на службу.
— Многие зовут его узурпатором и желают ему всякого зла; но я уверяю вас, что все, сказанное или сделанное им, полно величия и благородства! Но я думаю, что вы уже сделались вполне англичанином в душе, Луи! Сюда вы явились с карманами полными английских денег и с сердцем, склонным к отмщению и к измене! Не так ли, Луи?
— В Англии я нашел самое теплое гостеприимство, но в душе я всегда был французом.
— Но ваш отец сражался против нас при Квибероне?!
— Предоставьте прошлому поколению отвечать за свои раздоры; по этому вопросу я держусь одного мнения с вашим отцом.
— Судите об отце не по его словам, а по его делам, — сказала она, в знак предостережения подымая палец кверху, — и кроме того, если вы не хотите иметь на совести мою гибель, умоляю вас, не говорите ему о том, что я предостерегала вас от приезда сюда!
— Вашу гибель?! — воскликнул я.
— О, да! Он не остановится даже перед этми. Ведь он же убил и мою мать! Я не хочу сказать, что он действительно пролил ее кровь, но его жестокость и грубость разбили ее сердце. Теперь вы, я думаю, понимаете, почему я говорю так о нем!
И когда она говорила, я видел, что она коснулась самого больного места ее жизни. Горькая затаенная злоба, разраставшаяся в ее душе, теперь достигла своего апогея. Яркая краска румянца заливала ее смуглые щеки, и глаза Сибилль блестели такой ненавистью, что я понял нечеловеческую силу ее души!
— Я говорю с вами вполне искренно, хотя знаю вас всего несколько часов, Луи, — сказала она.
— С кем же вы могли говорить свободнее, чес с вашим близким родственником по крови и по духу?!
— Все жто верно, но я никогда не думала, что мы будем с вами в таких отношениях. Я с тоской и грустью ожидала вашего приезда! И эти чувства с новой силой возрастали во мне, когда отец ввел вас в комнату. — Да, это не укрылось от меня, — сказал я, — мне сразу стало понятно, что мой приезд не был вам желателен, и сознаюсь, испугался этого. — Да, очень нежелателен, но не столько для меня, сколько для вас или, вернее, для нас обоих, — сказала она. — Для вас, потому что намерения моего отца не очень-то дружелюбны по отношению к вам. А для меня… — Почему для вас? — удивленный, переспросил я, видя, что она остановилась в затруднении.
— Вы сказали мне, что любите другую; я со своей стороны скажу, что моя рука отдана другому вместе с моим сердцем.
— Мое счастье зависит от любимой женщины, — сказал я, — но все же почему это обстоятельство делает мой приезд нежелательным? — Ну, знаете, кузен, насыщенный парами воздух Англии затуманил ясность вашего соображения, — сказала она; — если уж на то пошло, буду откровенна с вами до конца и сообщу тот проект, который должен быть так же ненавистен как мне, так и вам! Знайте же, что если бы мой отец мог поженить нас, то он укрепил бы все свои права на землю за наследниками Гросбуа! И тогда ни Бурбоны, ни Бонапарты не были бы властны поколебать его положение.
Я вспомнил его заботливость о моем туалете сегодня утром, беспокойство о том, произведу ли я благоприятное впечатление, его неудовольствие, когда он видел, что Сибилль холодна ко мне, и, наконец, довольную улыбку, озарившую его лицо при виде нашего примирения. — Вы правы! — воскликнул я.
— Права? Конечно, права. Но будем осторожны, он следит за нами. Мы шли по краю пересохшего рва, и когда я посмотрел по указанному направлению, в одном из окон я увидел его маленькое, желтое лица, обращенное в нашу сторону. Заметив, что я смотрю на него, Бернак приветливо замахал рукою.
— Теперь вы знаете, что руководило им, когда он спас вашу жизнь, как вы мне сказали, — проговорила она. В его интересах женить вас на своей дочери, и потому он оставил вас в живых. Но, если отец поймет, что это невозможно, о тогда мой бедный Луи, берегитесь, тогда ему, опасающемуся возвращения де Лавалей, не останется ничего иного, как уничтожить последнего их представителя!
Эти слова и желтое лицо, караулившее нас из окошка, показали мню всю громадность грозившей мне опасности. Во Франции никто не мог принять во мне участия! Если бы я вовсе исчез с лица земли, никто даже и не осведомился бы обо мне; следовательно, я был вполне в его власти. Все, что я видел сегодня ночью своими глазами, говорило мне о его жестокой беспощадности, и с этим-то зверем я должен был бороться! — Но ведь он же знает, что важе сердце принадлежит другому, — сказал я.
— Да, он знает это, и это мне тяжелее всего. Я боюсь за вас, за себя, но больше всего за Люсьена. Отец не позволит никому стать поперек своей дороги!
Люсьен! Это имя промелькнуло передо мною, как вспышка огня в темную ночь. Я много раз слышал о страстности и силе женской любви, но разве можно было предположить, что эта гордая, сильная духом девушка любила то несчастное существо, которое я видел этой ночью трепетавшим от страха и унижавшимся перед своим палачом? Я вспомнил также, где я впервые видел имя Сибилль. Оно было написано на первом листе книги: «Люсьену от Сибилль» гласила надпись. Я вспомнил также и то, что мой дядя говорил ему что-то о предмете его страсти.
— Люсьен горячая голова и быстро увлекается, — сказала она. — За последнее врея он много занимался чем-то с отцом; они по целым часам не выходили из комнаты, и Люсьен никогда не рассказывал, о чем они переговоривались между собою. Я босюь, что это не доведет его добра: Люсьен скорее скромный ученый, чем светский человек, но в последнее время он слишком увлекается политикой!
Я не знал, молчать ли мне или показать весь ужас положения, в которое попал ее возлюбленный. Пока я колебался, Сибилль с инстинктом любящей женщины угадала, что происходило во мне.
— Вы знаете о нем что-нибудь? — почти крикнула она. — я знаю, что он отправился в Париж. Но ради Бога, скажите, что вы знаете о нем? — Его зовут Лесаж?
— Да, да, Люсьен Лесаж!
— Я… я… видел его, — запинаясь, проговорил я.
— Вы видели его! А ведь не прошло еще 12 часов, как вы здесь. Где вы видели его? Что случилось с ним?
В припадке тревоги Сибилль схватила меня за руку. Было бы жестоко сказать ей все, но молчать было бы еще хуже. Я в смущении стал смотреть по сторонам и, к счастью, увидел на изумрудной лужайке дядю, приближавшегося к нам. Рядом с ним, гремя саблей и позвякивая шпорами, шел красивый молодой гусар, тот самый, на которого было возложено попечение об арестованном в прошлую ночь. Сибилль, не колеблясь ни минуты, с неподвижным лицом, на котором выделялись пылавшие, как уголья, глаза, бросилась к ним навстречу.
— Отец, что ты сделал с Люсьеном? — простонала она.
Я видел, как передернулось его бесстрастное лицо под этим полным ненависти и презрения взглядом дочери.
— Мы поговорим об этом впоследствии, — в замешетельстве сказал он. — Я хочу знать сейчас же и здесь, — крикнула она. Что ты сделал с Люсьеном?
— Милостивые государи, — сказал Бернак, обращаясь к гусару и ко мне, — я очень сожалею, что заставил вас присутствовать при семейной сценке. Но вы, вероятно, согласитесь, лейтенант что оно так и должно быть, если принять во внимание, что человек, арестованный вами сегодня ночью, был ее самым близким другом. Даже эти родственные соображение не помешали мне выполнить мой долг по отношению к императору. Мне, конечно, было только труднее исполнить его!
— Очень сочувствую вашему горю, — сказал гусар.
Теперь Сибилль уже обратилась прямо к нему.
— Правильно ли я поняла? Вы арестовали Лесажа?
— Да, к несчастью, долг принудил меня сделать это.
— Я прошу сказать мне только правду. Куда вы поместили его? — Он в лагере императора.
— За что вы арестовали Лесажа?
— Ах, m-lle, право же не мое дело мешаться в политику! Мой долг — владеть саблей, сидеть на лошади и повиноваться приказаниям. Оба эти джентльмена могут подтвердить, что я получил от полковника Лассаля приказание арестовать Лесажа.
— Но что он сделал, и за что вы его подверги аресту?
— Довольно, мое дитя, об одном и том же, — строго сказал дядя, — если ты продолжаешь настаивать на этом, то я скажу тебе раз навсегда, что Люсьен Лесаж взят, как один из покушавшихся на жизнь императора, и что я считал своей обязанностью предупредить преднамеренное убийство. — Предатель! — крикнула девушка, — ты сам послал его на это страшное дело, сам ободрял, сам не давал вернуться назад, когда он пытался сделать это! Низкий, подлый человек! Господи, что я сделала, за какие грехи моих предков я обречена называть моим отцом этого ужасного человека? Дядя пожал плечами, как будто желая сказать, что бесполезно убеждать обезумевшую девушку. Гусар и я хотели уйти, чтобы не быть свидетелями этой тяжелой сцены, но Сибилль поспешно остановила нас, прося быть свидетелями ее обвинений. Никогда я не видел такой всепожирающей страсти, которая светилась в ее сухих, широко раскрытых глазах.
— Вы многих завлекали и обманывали, но никогда не могли обмануть меня! О, я хорошо знаю вас, Бернак! Вы можете убить меня, как это сделали с моей матерью, но вы никогда не заставите меня быть вашей сообщницей! Вы назвались республиканцем, чтобы завладеть этими землями и замком, не принадлежавшими вам! А теперь вы стали другом Бонапарта, изменив вашим старым сообщникам, которые верили в вас! Вы послали Люсьена на смерть! Но я знаю ваши планы, и Луи тоже знает их, и смею вас уверить, что он отнесется к ним так же, как и я. А я лучше сойду в могилу, чем буду женою кого-нибудь другого, а не Люсьена.
— Ты не сказала бы этого, зная каким жалким и низким трусом высказал себя Люсьен. Ты сейчас вне себя от гнева, но когда придешь в себя, сама будешь стыдиться, что публично призналась в своей слабости. А теперь, лейтенант, перейдем к делу. Чем могу служить?
— Я, собственно говоря, к вам, m-r де Лавалль, сказал мне гусар, презрительно поворачиваясь к дяде спиной. Император послал меня за вами с приказанием немедленно явиться в лагерь в Булони.
Мое сердце захолонуло от радостной вести, — я мог бежать от дяди! — Не желаю ничего лучшего! — воскликнул я.
— Лошадь для вас и эскорт ожидают нас у ворот.
— Я готов следовать за вами!
— К чему такая поспешность, ведь вы, конечно, позавтракаете с нами? — сказал дядя.
— Приказания ипператора требуют большей аккуратности в исполнении, — твердо сказал молодой человек. — Я и так потерял много времени. Мы должны быть в дороге через пять минут.
При этих словах дядя взял меня мод руку и тихонько пошел к воротам, в которые только что прошла Сибилль.
— Я бы хотел переговорить с тобой об одном деле прежде, чем ты покинешь нас. Так как в моем распоряжении слишко мало времени, то начну с главного. Ты видел Сибилль, и хотя она несколько сурово обошлась с тобою сегодня утром, я могу тебя уверить, что она очень добрая девушка. По ее словам, она говорила тебе о моем плане. Я не знаю, чо может быть лучше, как повенчать вас, чтобы раз навсегда покончить вопрос о том, кому принадлежит это имение.
— К сожалению, для осуществления этого плана имеются препятствия, — сказал я.
— Какие же именно?
— Прежде всего тот факт, что моя кузина любит другого и дала ему слово.
— О, это нас не касается, — со злобной улыбкой сказал он, — могу поручиться, что Люсьен Лесаж никогда не предъявит своих прав на Сибилль! — Боюсь, что и я смотрю на брак с точки зрения англичан! По-моему, нельзя жениться без любви, по расчету. Да во всяком случае о вашем предложении не может быть и речи, потому что я сам люблю другую молодую девушку, оставшуюся в Англии.
Он с ненавистью посмотрел на меня.
— Подумай вперед, что ты делаешь, Луи, — сказал он каким-то свистящим шепотом, похожим на угрожающее шипение змеи, — ты становишься мне поперек дороги. До сих пор еще никому не проходило безнаказанно.
Он схватил меня за руку и с жестом сатаны, показывавшего Христу царства и княжества, сказал:
— Смотри на этот парк, леса, поля. Смотри на этот старый замок, где твои предки жили в течение восьми веков! Одно слово, и все это снова будет твое!
В моей памяти пронеслась маленькая, бледная головка Евгении, выглядывавшая из окошка ее милого маленького домика в Ашфорде, тонувшего в грациозной зелени.
— Нет, это невозможно! — воскликнул я.
Бернак понял, что я не шутил, его лицо потемнело от гнева и слова убеждения он быстро сменил на угрозы.
— Если бы я знал это, я вчера ночью позволил бы Туссаку сделать с вами все, что он хотел; я не пошевелил бы пальцем, чтобы спасти вас. — Очень рад, что вы сообщили мне это, потому что этим признанием выс сложили с меня необходимость быть вам обязанным. И я спокойнее теперь могу идти своей дорогой, не имея ничего общего с вами.
— Я не сомневаюсь, что вы не желаете иметь со мною ничего общего, — крикнул он. — Придет врея, и вы еще больше будете желать этого. Прекрасно, сэр, идите своей дорогой, но и я пойду своею, и мы еще увидим, кто скорее достигнет цели!
Группа спешившихся гусаров ожидала нас у ворот. В несколько минут я собрал мои скудные пожитки быстро пошел по коридору. Мое сердце сжалось при вопроминании о Сибилль. Как могу я оставлять ее здесь одну с этим ужасным человеком! Разве она не предупредила меня, что ее жизни здесь постоянно грозит опасность. Я раздумьи остановился; послышались чьи-то легкие шаги, — это она сама бежала ко мне.
— Счстливый путь, Луи, — сказала она, задыхающимся голосом, протягивая руки.
— Я думал о вас, — сказал я, — мы объяснились с вашим отцом, и между нами произошел полный разрыв!
— Слава Богу! — воскликнула она. — В этом ваше спасение! Но опасайесь его: он везде будет преследовать вас!
— Пусть делает со мной, что хочет, но как вы останетесь в его власти? — Не бойтесь за меня! Он имеет больше оснований опасаться меня, чем я его. Но, однако, вас зовут, Луи! Добрый путь! Господь с вами!
9. ЛАГЕРЬ В БУЛОНИ
Дядя стоял в воротах замка, представляя собой типичного узурпатора. Под нашим собственным гербом из чеканного серебра с тремя голубыми птицами, выгравированного на камне по обеим сторонам герба, Бернак стоял не глядя, словно не замечая меня, пока я садился на поданную мне высокую серую лошадь. Но я видел, что из-под низко-нависших бровей он задумчиво следил за мною, и его челюсти совершали обычное ритмическое движение. На его увядшем лице, в его глазах я читал холодную и беспощадную ненависть. Я в свою очередь поторопился скочить на лошадь, потому что его присутствие было слишком тяжело для меня, и я очень рад был возможности повернуться к нему спиной, чтобы не видеть его.