Коновалов Григорий Иванович. Как женились Чекмаревы

   - Да почему ему на завод? - Гоникин пожал плечами.
   - Хочется мужику погреться у печки, - сказал Игнат.
   - У кочегарки-то разво холодно? - Гоиикип засмеялся.
   - Иди ты, знаешь куда?.. - Игнат начинал рычать. - Ты, Павел, если сам не разбираешься в технике, то расспросил бы мастеров. Они скажут тебе: качественный техник Рябинин, - закончил Игнат.
   Рябинин легко встал, выпрямился.
   - Разрешите мне пойти на работу? - обратился он к Афанасию.
   - Идите. Сегодня я буду у вас на электростанции. - Афанасий прислушивался к удаляющимся солдатским шагам Рябинина.
   - Варвара, неси свою безградусную вишневку, - скомандовал Игнат. - Пигь не будешь, Варя? Она у меня святая: не пьет, пе курит! - Игнат похлопал жепу по плочу.
   Афанасий улыбался, радуясь концу отцовской смурости: зацепился за жизнь.
   - Судьба Николая - горький упрек нам с вами, отчасти конечно, - говорил Игнат. - Как ветошку мазутную протащил по своей биографии. Ну да, честный! Всех нас проверит война, помяните мои слова, ребята... Ты, Павел, не гневайся на меня.
   "А батя - характер! Насгыра, властный. Ить, под бокс постригся, щеголяет борцовским затылком, внушительными выпуклостями за ушами. А вид всех давишь.
   Безустальный. Отстоял на заводе вахту, потом соснет малость, в дружину пойдет", - думал Афанасий, как бы сторонними глазами глядя на отца.
   Из-за молодых прозрачно-зеленых листьев винограда выглянула Катя Михеева. Остановилась у порога, поправляя платье на высокой груди, по-детски моргая карими глазами, сиявшими жарко и весело.
   Игнат вскочил, шире распахнул дверь.
   - Милости просим чайком побаловаться, - с воскресшей прытью он усадил Катю за стол, веселея по-утреннему, и с сыном и Гоникипым заговорил раскованно, как молодой парень со своей ровней, очутившийся на девишнике.
   - Я люблю Катюшку, и все должны любить ее.
   Со смышленостью прозорливицы Варя соединила взглядом чекмареаских мужиков и Гоиикииа с этой налитой здоровым румянцем девкой.
   "Чему же я дивлюсь на молодых... тут старика-то впору на цепь сажать... Ох, этот Игнат Чекмарь, все отдаст за бабью красу. И меня он, сатана огромадный, сманил за два вечера", - думала Варя, и запоздалая оторопелость нашла на нее.
   Афанасий, застегнув ворот гимнастерки, кажется, одним ухом слушал доклад Михеевой о дежурстве в райкоме, глядя на шевелившиеся листья винограда, обвившего террасу. Лицо его было задумчиво-отрешенным.
   - Спасибочко за чай, тетя Варя, а вам, дядя Игнат, за слова добрые, ласково, нараспев сказала Катя.
   Прерывистый звук мотора посыпался в уши - уж не самозавелся ли гоникинский мотоцикл, вонявший бензином у калитки под вишней?
   Но моторный рык был чужой, злой и торжествующий, и когда надсадный гул хлынул на веранду, стекла задребезжали тонко, как ужаленные. Все вышли в сад.
   Будто чья-то невидимая рука скользяще метнула из-за лысой горы в озерно-голубое небо самолет с .черными крестами на плоскостях.
   У водозаборной колонки, оставив ведра, женщины подняли к небу лица. По песчаному берегу, у косого набега волны голые ребятишки, затенив глаза ладонями, глядели на самолет. У Кати Михеевой сузились зрачки, будто ловчились прянуть на выселенную дичь.
   - Далеко залетел, стервец, - тихо сказал Игнат сыну.
   - А так ли уж далеко? Вся Волга от верховья до низу в зоне досягаемости неприятельской авиации. - Афанасий оглянулся на мачеху - держась за стояк веранды, она всо еще глядела по-над Волгой, где, уменьшаясь, мельтешил утетавший неприятельский разведчик.
   Гоникин выкатил мотоцикл за калитку.
   - Садись, Катерина. Поехали на ветку.
   - Вот еще! Не сяду.
   - Подури у меня, комсомолка строптивая.
   Катя, метнув по сторонам взглядом, села позади Гоникипа, крепко обхватила его тонкую талию.
   "Эта не выпустит Пашку ялтвьем. - Нежданные мимолетные думы эти с осклизом резанули по сердцу Афанасия. - Да мне-то какое дело до них? Не брат, не сват, не просто родня".
   - Эх, нам бы только опрокинуть его, а там союзники накинутся. А пока немец шустрит, они колбасой будут отстреливаться. Закуска, правда, ничего, соленая, - говорил отец.
   Афанасий оперся рукой на мосластое, чуть повыше левого, правое плечо отца.
   - При ней, - кивнул на Варю, - не хотел тебе говорить, а ты должен знать: немцы наступают крупно. В излучине Дона немца набилось густо, невпроворот. Плюнуть, говорят, некуда... Да, насчет Николая Рябинина есть у меня задумка: командиром истребительного батальона назначить. А твое мнение?
   - Коли есть кого истреблять, Николай в самый раз.
   Видно, долго придется нам и работать, и служить в ополчении.
   - Нелегко, батя, но иначе нельзя.
   - Да не о легкой жизни хворает моя душа... Да что толковать-то?!
   Афанасий сказал, что ему нужно перебраться на новое местожительство поближе к райкому.
   "Может, Варвару не примаешь?" - чуть было не спросил отец.
   Афанасий взял чемодан с бельем и книгами, простился с мачехой, потом за воротами обнял отпа, сильно пожал руку. Игнат махал ему кепкой, пока Афанасий поднимался по крутому взвозу, осиротело загорюпился.
   - Шел бы отдыхать, - услыхал голос Вари. - После ночной смены качает тебя, как во хмелю.
   - Отдохнуть надо. - Игнат, встряхнувшись, весело обжал плечи жены.
   Она крутанулась, норовя вырваться.
   - Да ты, Гнаша, сдурел?
   - А ну их! Жизнь лучше нашего знает.
   Игнат закрыл ставни, чтобы в доме загустел тот особенный сумрак, в котором отраднее слышится теплое дыхание жены у самого твоего уха.
   7
   С юношеских лет Павел Гоникин был уверен, что он подталкивал, волок людей к счастью - они но своей духовной подслеповатости не вдруг замечали, где оно, и он открывал им глаза, четко осознавая свое почти пророческое призвание. Идею принуждения к радостп внушил ему отец, сильный, властный, отчаянно смелый. За счастье людей часто приходится бороться против их же самих, потому что не все хотят проворно жить и быть счастливыми, говорил отец.
   Новое люди встречают недоверчиво, идет ли речь о переустройстве общества или личных отношений. Нуждаясь в новаторах и далеко смотрящих вперед вожаках, поначалу мстят им за беспокойство и лишь потом, прозрев с некоторым опозданием, признают их правоту. Но тут опять все повторяется: большинству хочется обжить завоеванное, а новатора тянет вперед и выше.
   Павел всем своим существом чувствовал, что в его отношениях с Катей Михеевой наступил тот момент, когда ласковое принуждение пойдет на радость обоим. Одно препятствие мешало: был женат, развелся, но Кате пока не говорил об этом.
   "Я ей объясню: Федора оказалась не по мне, но я ее не виню. Она нашла себе мужа, Корнея Сиротина".
   За поселком Гоникин остановил мотоцикл и, удерживая ногой равновесие, повернулся щекой к Кате, подкрутил распушенные ветром усы.
   - За скобу держись. Не дыши на затылок... Живой я человек. Могу и влюбиться.
   - Так я и поверила!
   - Судьба моя такая поганая - не верят. Можешь вздремнуть на моей спине. Потому что я начисто лишен способности чувствовать.
   Мотоцикл рванулся, кренясь на повороте. Катя подсунула свои пальцы под армейский пояс Гоникипа, слегка касаясь щекой нагревшейся габардиновой гимнастерки на его присутуленной спине. Глядела на аккуратно подрубленный светлый волос на выпукло-круглой розово-загорелой шее.
   Подскочив на выбоине, прильнула к его спине грудью, замирая.
   В кустах чернотала у родника Гоникин остановился:
   стянутые горячим ветром и жаром изнутри губы ознобил холодной с сольцой водою, отступил под ветлу, закурил.
   Катя с колена пригоршнями черпала из родника воду, цедила сквозь плотные зубы. Плутающий в низине ветерок дохнул из-за кустов запахами осоки и мокрого камня, откинул красную косынку, поигрывая темными завитками волос на шее Кати. Она выпрямилась, по пояс зашла в тень ветлы.
   - Катя, я хочу, чтобы ты выслушала меня внимательно и серьезно. К сожалению, в молодости я ошибся, неудачно женился.
   - Наслышана я немного, Павел Павлович.
   - Разошлись по-хорошему, насколько это возможно в такой беде. Есть сын - у Федоры он. Сейчас уш трудно искать виноватого. Всю вину беру на себя.
   - Ты, верно, еще любить ее.
   - Было что-то - не то привязанность, не то шалость, не то чувство порядочности удерживали меня. Вот весь я перед тобой со всеми моими грехами. Воля твоя! Прогонишь меня? Посмеешься надо мной? Посочувствуешь? Все принимаю. Думаю о тебе и не могу не думать.
   Гопикин отбросил папироску, несмело обнял ее.
   Катя вырвалась, прижалась к дереву, закрыла лицо ладонями. На шее дрожала жилка, как у пойманной сайги.
   Павел назвал себя самоуверенным наглецом и попросил прощения.
   - Не надо так, - сказала Катя, подходя к нему. - Ты же умный человек.
   - Человека любят не за ум, а за доброту. Ум расчетлив, а сердце отважно. Вот сейчас умишко мой подсчитывает обиды, выгораживает самолюбие: мол, презирает она.
   И я подчиняюсь ему, поступаю мелкотравчато: хочется взять тебя за руки, никому не отдавать, а я тешу свое самолюбие - мол, пусть Катя заносится, пожалеет потом.
   - Это от души?
   - Я всегда от души...
   - Ну, и я сознаюсь... такое накатывает иногда... хочется убежать... Пусть бы меня обманули... Похлопочите перед Чекмаревым: на фронт отпустил бы... неловко мне тут.
   - Я сам прошусь на фронт - не отпускают. Афопя-то отпустил бы с радостью, да там, наверху, сказали: сиди не рыпайся.
   - Трудно ладить с Чекмаревым?
   - Природой мы с ним заданы в разных направлениях.
   Полная несовместимость.
   - И мне так кажется, Павел Павлович. Похлопочите, а?
   - Если вместе пойдем, похлопочу. И я хочу, чтобы меня ранили и я бы умер на твоих глазах... Может, пожалела бы...
   - Ты совсем мальчишка, ей-богу.
   Эта поездка и разговор у родника сблизили Катю с ПРВЛОМ, и ей было непривычно радостно и тревожно. И казалось, что люди, и особенно Афанасий Чекмарев, заметят происходящие в ее душе изменения.
   Остановились недалеко от кочегарки электростанции у товарного вагона обесколесенный, он был яамертво посажен на землю. Жили в нем женщины строители железнодорожной ветки от рокадной дороги к Волге.
   Чекмарев - внакидку пиджак - сидел в тени вагона, на шпале, между двумя работницами. Как арбуз среди дынь. Будто всю жизнь сидел вот так, скрестив руки на груди под пиджаком.
   - Павел Павлович, стыд-то какой: выехали раньше Чекмарева, а он уж тут. - Катя слезла с мотоцикла, торопливо одергивая подол юбки. - Что скажем, а?
   - А ничего. Афанасию не повезло испить воды из родничка... Одно неловко - Федора тут, вон та, калмыковатая.
   Федора - яркая, скуластая, с редкими оспинками молодайка - пристально вглядывалась в лицо Кати.
   Поля Новикова молча кивнула головой, указав озорными глазами в подтеках на свободную шпалу: иол, садитесь.
   - Что гак глядите, али узнаете? - прихмурившись, спросила Катя Федору.
   - Надо родню получше разглядеть. Павел-то, чай, моим мужиком числился.
   - Вашим, не моим водь!
   Федора обошла взглядом Катю, как ненастоящее что-то.
   - Пашка, а я ведь обсмеялась: девка назади мотоцикла - вроде на заборе собачка.
   - Она секретарь райкома комсомола, а не девка.
   - Все равно в юбке.
   - Федорка, не груби... А что касается фронта, то спроси лучше товарища Чекмарова, почему не отпускают меня.
   - Неужто силой задерживают?
   - Разошлись, так чего же ты, Федорушка, колючки-то растопырила? сказала Поля Новикова. - Садись, девка.
   - Да так это я, без зла, Поля, - отмахнулась Федора и, глядя в глаза Кати, сжимая ее руку до хруста, сказала: - Садись, барышня, мы не кусачие, может, испачкаем, пахнет от нас кочегаркой, истопницы мы. Мыла нету, в щелоко кипятим бельишко, - сказала Федора, развешивая белье на веревке меж двух кленов. - А тут еще один ушлый водку выменивает у женщин на мыло. А водка по попешпим временам самим нужна.
   - Да кто он такой, этот меняла? - вкрадчиво спросил Гоникин.
   - Водка нужна, а приходится на мыло менять, - уклончиво сказала Федора, свертывая цигарку. - Это вот ты, Михеева, ухоженная, яблошная, диколопом пахнет от тебя. - И глаза Федоры стали немилосердными. - Не поймегаь нас, девка. Выпить и закусить у тебя есть, - она соединила взглядом Михееву и Гоникина, - добытчик у тебя сильный.
   - Федора, не тренись, расскажи лучше, как работаете, животе, - сказал Гоникин.
   Поля Новикова ответила за Федору:
   - Жить надо? А жить не с кем, вот и живешь с кем попало.
   - Я не пью. И вы не пейте, - растерянно сказала Катя.
   - Мужа не теряла? - выпалила Федора, расправляя коренасто и широко плечи. - А у меня трата в мужиках.
   Не стоят мужики на дворе... Вот этот бзыкнул из семьи, как телок со двора, - с презрительной слезой глянула на Гоникина. - А когда студентом был, на руках носил. И тятю с маманей хвалил. Как же, ведь кормили, поили, обстирывали. Тятя в партию его сосватал. А уж я-то ноги его мыла, только что омывки не пила. А теперь дикая и гемная для него. Правда, ушел он совестливо - заместителя подсунул, приятеля своего Корнея Сиротина... А он, Корней-то, возьми да и сгинь на фронте. Пропал - ни писем, пи известия. Знала бы, тебя припугнула бы парткомом, он, партком-то, протоколом заналыгал бы тебя, Павлик, как бычка проходливого. И я не маялась бы солдаткой.
   Эти запоздалые упреки покинутой женщины не роняли Гоникина во мнении Кати, они скорее оправдывали его, чем винили. И хоть не по себе было ей, она крепилась.
   "Просто они не пара. Он светится, а она - глина необожженная. Явно наговаривает на Павла".
   - Я сватаю Федору за Кольку Рябинипа - брезгует:
   мол, одноглазый. А что? На фронте потерял глаз, человек смирный и твердый, жалостливый, - говорила Поля Гоипкину.
   - Рябинин папику пе разводит? - спросил Гопикин.
   - Какую панику? Он, кажется, даже спирт пе разводит. Смурной молчун. Давайте и мы пощекотим стаканчики, а тогда уж я скажу, кто нас обижает.
   - Ну что т, пощекотите, Полина Петровна, - сказал молчавший все время Чекмарев.
   Поля ветром слетала в кочегарку, принесла кувшин кислушки, лук и печеную картошку с крупной баскунчакской солью.
   Из дверей кочегарки вышел Рябинин с узелком, постоял как вкопанный, потом зашагал по тропинке к лесу.
   - Позвали бы его. Иль не пара? - сказал Гоникин.
   - У него гость... - уклонилась Поля. - Не с того ли света пришел. К Рябинину и такой запросто может заявиться в паше-то время.
   - Он как? На головные боли не жалуется? - потихоньку копал Гоникин.
   - По ночам в непогоду стонет во сне... спит в боковушке при кочегарке.
   Катя настораживалась, посматривала на Чекмарева, по так и не встретилась с ним взглядом. Налил он себе кислушки, кивнул молча всем и еще голубой заовражной дали, выпил и тем же стаканом зачерпнул из ведра воду, отпил глоток и заел луком.
   - Мне не надо, - сказала Катя.
   - А я тебе не дам, если даже попросишь, - успокоила ее с ласковой твердостью Поля. - Нельзя такую красу самодельной кислушкой травить. Это нас с Федорой никакая кислота не разъест. - Поля выпила, понюхала лук.
   Мимо электростанции по железнодорожной ветке две женщины, упираясь сильными ногами в шпалы, катили вагонетку, груженную кайлами, ломами, лопатами, кувалдами. Поля помахала им платком, а они все оглядывались, белозубо улыбаясь, похохатывая, пока не скрылись в разрезе холма.
   - Завидки взяли их - с молодцами бражничаем, - сказала Поля. - Ох, пе работа тяжела. Мужиков нетути.
   - Да что вы стыд-то потеряли? - возмутилась Катя Михеева.
   - Ну, если тебе стыдно, не выходи из дому: по улицам мужики ходют, опи хоть в штанах и рубахах, а и тамто под одежой все равно голые. Так-то, девка.
   - Ты, Федора, матушка, нарисуй-ка обидчика подробнее, - сказал Гоникин вроде запросто, но с чужинкой.
   - Глаза у тебя, Павлик, смелые, а есть ли власть, мужичок? - едко отозвалась Федора.
   - Хватит, даже с избытком, - страшновато припугнул Гоникин.
   - Ну что ж, пойди вон в тот дом за тополями. - Федора толкнула плечом бывшего мужа.
   - Испугаюсь, за тебя схвачусь.
   - Ты уж лучше схватись за столб дыма - падежное.
   Разговор этот Павла с Федорой грубо и решительно
   убеждал Катю в непримиримой враждебности бывших супругов. "А ведь жили вместе, сын у них..." - думала опа непривычно раздвоенно. Опять взглянула на Афанасия:
   спокойное, сосредоточенное лицо.
   - Сходи, Павел Павлович, а я тут пока покалякую, очень уж симпатичные женщины, - сказал Афанасий. - Да и ты, Михеева, иди с ним.
   8
   Гоникин и Михеева отправились к каменному под черепицей дому за высокими зелеными веретенами пирамидальных тополей.
   В доме этом, видать, жили богато и не боялись показать достаток свой. На веревках во дворе сушилась одежда - френч, бриджи, шапка и пальто с воротником серого каракуля, белые бурки, осоюзеиные желтой кожей. Как видно, хозяин копировал в одежде ответственных работников.
   - Да, - сказал Гоникпн, толкнул локтем Михееву, подмигивая.
   На крыльцо вышел невысокий сухой старик с лохматым волкодавом. Долго смотрел на Катю и Гоникипа изпод шляпы тяжелыми черными глазами.
   - Кто и откуда? Зачем пожаловали? - пытал старик молодым голосом.
   - Мы с завода. Нам бы выпить и закусить, - запросто бойчился Гоникин.
   - Аида.
   В кухне хозяин закрыл на ключ дверь в горницу, вынул из печки сковородку с жареными карасями, поставил на стол на каменную плитку, потом принес из сеней поллитра водки.
   - Ешьте-пейте, как вас... товарищи или просто приятели, люди добрые. С завода вы, говорите? Наезжали ваши на карпа. Пруды рыбные, - говорил хозяин, выпив рюмку, стоя у раскрытых в сени дверей. - Поллитру, туда-сюда, еще можно найти, оторвать от себя, а больше-то в ветути, отклонял он просьбы Гоникина продать ему ящик водки. - Да и зачем вам ящик-то?
   - Вы нас не бойтесь, хозяин, познакомимся поближе, помогаем друг другу, время военное, - ловчил Гопикин.
   - Время нелегкое... как вас? Сыновья мои на фронте оба. А тут бахчи полить трудно. Насос собираю по деталям - у кого за водку, у кого за кусок мыла. Помогли бы насос собрать - были бы самыми дорогими гостями.
   - Ну а кто из заводских-то помогает? - с простодушным участием и готовностью помочь спросил Гоникип.
   - А я не рассказываю. И про вас смолчу. У меня все шито-крыто.
   - Ладно. Насос будет, и очень сильный! - Гоникин встал, поправляя ремень на поджаром стане. - Давай показывай свои кладовые. И горницу открой.
   - Извольте ваш документик на право обыска.
   - Шило мыло, обмены. Что за барахолка?
   - Павел, ты сначала расплатись за водку с дядей Харитоном, потом уж приступай к воспитательной работе, - сказал из сеней Афанасий, почесывая за ухом волкодава.
   - Присядь, Афоня. Гостей провожу, займемся нашим делом, - сказал Харитон. - И ты, Полька, подожди, - велел он стоявшей за спиной Афанасия Новиковой.
   - Это что еще за спектакль? - возмутился Гоникин придушенно, кладя на стол деньги.
   - С гостей не беру, тем более с председателя райисполкома.
   - Вы знаете его? - спросила Катя.
   - Я и тебя знаю, раскрасавица. Лесник должен знать всех. Его не видят, а он из кустов, из-за дерева глядит, примечает. А вы тоже мне: мол, заводские мы. Кого замыслили обхитрить?!
   Афанасий, помахивая рукой на себя, выманил их во двор.
   - Ну? - спросил он Харитона и, перехватив его косой взгляд на Гоникипа и Катю, сказал, что можно при них дело делать.
   Лицо Харитона побледнело, строжая на глазах:
   - Товарищ Чекмарев, человек тот у меня в горнице. - Уголки губ его дернулись под усами. - Сам заявился к Поле Новиковой, прошу учесть.
   - Да, подтверждаю: сам пришел, сдал оружие. Сначала я ужаснулась, похлебку разлила, весь подол измазюкала. Но тут инженер-истопник Коля Рябинин подоспел.
   То-то натолкуются - служили вместе вроде. От лишних глаз укрыл у Харитона.
   - Самолет кружил на рассвете... Тогда и спрыгнул.
   Гоникин засвистел:
   - Ситуация!
   - Смотреть овражный лес надо. Может, где еще забились, - говорил Харитон Афанасию. - Я пойду.
   - Осторожнее, дядя Харитоп, - предостерег Афанасий, принимая от лесника ключ от горницы.
   - А то как же? Чай, леса и овраги свои мне сызмальства. И Митрич хитрый. - Лесник потрепал по холке муругого пса, пошел по отложипе к леску, поднявшему со дна оврага темно-зеленые кроны.
   - Надо бы с ним послать... Не верю старику, - услыхала Катя голос Гопикина, сильный и убежденный.
   - Ишь ты! - засмеялся Чекмарев. - А может, с пего хватит моего доверия?
   - Ну, знаешь...
   Катя Михеева вся дрожала, как молодая высляжница.
   - Мне можно с лесником? Ну, Афанасий Игнатьевич, разрешите, - говорила она перепадающим голосом.
   - Не разрешаю.
   В горнице посреди компаты сидели на стульях двое - Рябинип и Корней Сиротин, муж Федоры, бывший красноармеец. На нем был впапашку короткий немецкий китель с нагрудными карманами. Сиротин встал, и китель сполз с плеча. Пристально всмотрелся Сиротин в лицо Кати, потерянно улыбаясь, и тут же отвел глаза. Ноги подогнулись, и он сел.
   Но Гоникин вприщурку искрометно взглянул на Рябииина, потом уперся взглядом в темное межбровье Сиротина, резко приказал встать и поднять руки.
   - А зачем? Я же сам сдался Полине Новиковой и вот сержанту Рябинину. Сиротин тяжело встал, подымая руки.
   - Это еще посмотрим, какой ты ей племянничек и что за отношения у вас с бывшим сержантом Рябинпным.
   Хриповатый голос Рябинина со злыми перехватами едва расслышала Катя:
   - А это не твоя, Гоникин, печаль детей качать.
   Поля Новикова, раскинув руки, выживала из кухни набежавших женщин.
   - Позовем, когда понадобитесь.
   Распахнув фланелевую куртку на широкой груди, Федора наступала на свою напарницу - истопницу Полю.
   - Жалостливая нашлась! - выкрикнула она, и темные, в редких оспинках скулы засевались пшенинками пота. - Моего Корнея пебось там, в Германии, не так принимали бы, попадись он к ним. Повезут когда-нибудь в клетке звериной самого Хптлера, я звездану его по гляделкам. Сатана проваленный! - Федора, чувствуя на себе взгляды женщин, все больше воспламенялась собственной боевитостью. - А ну, дай мне, Полька, ружье, я доразу карачун наведу ему!
   - Ишь ты, с пылом-жаром да с тратором взялась.
   Пусть власти разбираются. Наше дело закончилось... Милая моя, не надо торопиться, наше горе не за горами, - говорила Поля, отстраняя Федору. Лицо ее старело на глазах.
   - Охота немца поглядеть...
   - Да какой же он немец? Говор у него усть-чердымский, - сказала Поля, стражем стоя у дверей горницы.
   - Я-то думала, немец! - слышался голос Федоры среди женщин. Оказывается, пока что пленных-то германцев видят наши генералы...
   Поля погрозила ей пальцем, тесня ее из дверей. Но Федора пригнулась, как перепел во ржи, проскочила под ее рукой, налетела грудью на Катю. Глаза се тревожно заблестели, немо задрожали в судороге губы, когда встретилась взглядом со своим Корнеем.
   - Нету его вины... Не губите!
   Сорвала с себя куртку, стала просить Гоникпна передать Корнею, чтобы переоделся.
   - Ему не нравится наша одежда, - Гоиикин засмеялся, отстраняя руку Федоры. - Полюбилась фашистская шкура, так пусть в ней и подыхает.
   - Поля, на куртку, дай ему.
   - Ты, Федора, чистая дура, ну, мундир заменить, а совесть как перелицуешь? - сказала Поля, однако фланелевую куртку взяла и кинула Сиротину.
   - Смирный он... нету его вины... Павел, товарищ Гоникин... Господи! Помоги мне, господи! - Федора согнулась, головой пробила дорогу среди женщин, во дворе упала на сланцевый галак, забилась, задыптливо рыдая.
   - Федора, не бейся как припадогапая! Не надо, - уговаривала ее Поля.
   Бывший красноармеец, муж Федоры Корней Сиротин курил, стеклянно глядя сквозь дым на усы Гоникина: его он боялся, тогда как сидевший у порога Афанасий Чекмарев чем-то даже нравился ему, может быть, спокойным, обыденно-озабоченным лицом, большими, на коленях лежащими руками. И глядя на эти руки, Сиротин спокойно рассказывал:
   - Нас было мало, а немцев - полный лес. Куда же деваться? - Он взглянул на Гоникина, и пальцы его забегали по пуговицам фланельки. - Не один я попался в плен...
   - У вас нет пленных, есть предатели Родины. И ты подтвердил это - надел форму вражеской армии и прыгнул с парашютом в тылу РОДЕНЫ, - сказал Гоникпн.
   - Грозили перебить всех до одного.
   Гопикин наотмашку ударил Сиротина по лицу.
   - Ты, сволочь, не равняй себя со мной! Ты и его воя сравнишь, гад! кивнул на Чекмарева.
   Афанасий подпер подбородок рукой, широко глядел на Катерину, побелевшую, с горящими глазами.
   Вытирая кровь с лица, Сиротин сказал:
   - Я не хотел обижать, а так, к слову. Мы с тобой, Павел, из одного родника воду пили - на одной бабе женились. - Сиротип повернулся к Чекмареву. - Выоора не было. Прикинул: спрыгну на свою землю, а там видать будет. Я сам явился в кочегарку. Рябитш подтвердит.
   - Непадежная опора твой Рябипин, - сказал Гонпкин.
   - Погубил ты себя, - сказала Катя, не владея своими дрожащими губами. Уж лучше бы геройски умереть.
   Сиротин усмехнулся.
   - Двадцать пять влепят. Если НКВД. А в армии расстреляют.
   Чекмарев глядел в его глаза, пока он не потупился.
   - А ты осведомлен.
   - Знал, чем рисковал... Плен не лучше тюрьмы.., даже хуже смерти немецкий плен...
   - Рассказывай, предатель Родины, с каким заданном послан? - велел Гоникин.
   Чекмарев предостерегающе поднял руку:
   - Расскажет в другом месте.
   Сиротин попросил Чекмарева поговорить с ним с глазу на глаз.
   - Хотя бы минут пять, а?
   - Хорошо, - не сразу сказал Афанасий.
   Рябипин и Михеева Катя вышли. Гоникин подвигался на табуретке, сунув правую руку в карман. И когда Афанасий указал ему глазами на дверь, он резко встал, опрокинув табуретку.
   - Да, - сказал он. - Да, дела! - И вышел, хлопнув дверью.