Константин Фадеев. Осколки неба, или Подлинная история “Битлз”

   Но иногда он являлся заполночь, а иногда и пьяный. И тогда он был ужасен. Тогда, если Синтия позволяла себе сделать ему хоть одно самое незначительное замечание, он взрывался потоком брани и, закончив чем-нибудь вроде – «Заткнись, дура!..», не разуваясь, заваливался спать.
   После подобных выходок он не оправдывался и по утрам заявлял: «Я – музыкант. Меня не переделаешь. Я – или такой, или никакой. Выбирай…»
   Синтия уже давно выбрала первое.
   – Нельзя будет жить у тебя, – продолжал разговор Джон, – будем жить у меня.
   – Не думаю, что твоя тетя очень обрадуется… – заметила Синтия.
   С минуту они полежали молча. Вдруг Джон, мельком скользнув по ее лицу лукавыми взглядом, соскочил на пол:
   – Мы спросим это у нее. И прямо сейчас. Одевайся!
   – Что ты опять придумал, Джон? – испугалась Синтия. Ей вовсе не хотелось разборок с его тетушкой.
   – Ничего особенного, – ответил он, натягивая штаны. – Я просто соскучился по тете. Если ты не хочешь, можешь, конечно, со мной и не ходить…
   «Все ясно, – поняла Синтия его коварный замысел. – Зная мою стеснительность, он таким образом решил сейчас смыться от меня. А пойдет, конечно же, не домой, а к дружкам. И назад явится снова за полночь. И под мухой… Ну уж нет! Не тут-то было!»
   – Что ж, – сказала она, энергично вскакивая с постели и застегивая бюстгальтер, – к тете, так к тете! Ты столько мне о ней рассказывал, было бы свинством не познакомится с ней. Все, – закончила она, натянув кофточку, – я готова.
   Джон в недоумении уставился на подругу. Такой прыти он от нее не ожидал. Но делать было нечего, и они вдвоем отправились к тете Мими.
 
   На улице было прохладно. Булыжную мостовую лакировал мелкий дождик, приклеивая к камням декоративные дубовые листья. Весь путь они прошли молча. Погода полностью соответствовала настроению Джона.
   Живя у Синтии, он лишь несколько раз удосужился позвонить домой, чтобы сообщить о том, что он существует. После смерти мужа тетя стала еще более ревностно относиться к своим обязанностям воспитателя. И теперь Джон ожидал всего, что угодно: скандала, слез, брани… Или самого страшного наказания его детства – полного пренебрежения…
 
   – Мим, это – Синтия, – представил он, беспокойно теребя пуговицу рубахи. – Синтия, это тетя Мими. – Он сделал глубокий нервный вдох и приготовился.
   Тетя Мими всплеснула руками и радостным криком воззвала к гостившей у нее соседке, миссис Фрос:
   – Роберта! Роберта! Скорее сюда! Посмотри, кто к нам пришел! У нас в гостях – Синтия! Да, да, та самая, о которой Джон так много нам рассказывал! Ах, был бы жив Джордж, как бы он сегодня порадовался, – и тетя украдкой смахнула слезинку.
   Синтия с благодарностью глянула на Джона. Она и не ожидала такого теплого приема. А у того просто отвисла челюсть. Ни разу, ни словом не обмолвился он тете о своей подруге…
   Толстушка Роберта Фрос скатилась со второго этажа и с распростертыми объятиями двинулся к гостье.
   Нитка лопнула, и пуговица оторвавшись от рубахи Джона упала на пол. Но ему было не до того.
   «Это заговор! – понял он. – Заговор! Заговор!! Заговор!!!»
   Еще через несколько минут они вчетвером сидели за столом гостиной, пили чай, и представительницы женского пола вели между собой оживленнейшую беседу.
   – А еще он очень легко простужается, – с озабоченной улыбкой ворковала тетя. – Стоит ему посидеть возле открытой форточки, пожалуйста: насморк на целый месяц! Я не успеваю стирать его носовые платки…
   – Мим! – смущенно попытался осадить ее Джон.
   – В чем дело, разлюбезный? – отозвалась тетя. – Ты хочешь, чтобы я рассказывала о тебе только милые сказочки? Ну уж нет. Синтия должна знать, что ее ожидает.
   – Он такой талантливый! – заметила та, с любопытством разглядывала тетю.
   – Возможно, дорогая, возможно. Если бы он всерьез занялся живописью и графикой, он, наверное, добился бы немалых успехов. В рекламе, например. Но в колледже жалуются, что он пропускает занятия, что он грубит учителям и не проявляет должного прилежания. Если дело так пойдет и дальше, из него ничего не получится. Он даже не сможет просто прокормить свою будущую семью… Может быть ты, милочка, сумеешь повлиять на него положительно?
   – Я постараюсь, – кивнула Синтия, но тетя Мими продолжала, не слушая ее: – А все этот ужасный рок-н-ролл! Он гремит на своей гитаре день и ночь! Разве от этого может быть хоть какой-то толк?
   – О, тетя! – вскричал Джон страдальчески. – Ты ничего не понимаешь! А мы, между прочим, уже записали свою первую пластинку! И те, кто ее слушал, говорят, что это – шедевр!
   – Пластинка – это кое-что, – одобрительно заметила миссис Фрос. – Мои девочки, например, очень любят пластинки. И какой у нее тираж? – Она задал этот вопрос из самых добрых побуждений…
   – Маленький, – признался Джон.
   – Ну, сколько? – не унималась та.
   – Штук так… штук, примерно…
   – Один экземпляр, – ответила за него Синтия, не скрывая сарказма.
   Джон тихонько застонал и пнул подругу под столом.
   Тетя Мими, которая в этот момент пошла на кухню за вареньем, замерла посередине гостиной со воздетым к небу пальцем и произнесла свое историческое пророчество:
   – Гитара – это хорошо, как хобби, Джон, но с ней ты на жизнь не заработаешь!
   Вернувшись с вареньем, тетя продолжила:
   – Когда ты наконец повзрослеешь? А ведь скоро тебе придется заботиться не только о себе! – она многозначительно посмотрела на Синтию.
   Раздался звонок в дверь, и Джон, обрадованный возможностью не отвечать, помчался в прихожую.
   Это был Пол.
   – Все идет как по маслу! – закричал он с порога.
   Договорить ему Джон не дал. Схватив за руку, Джон потащил его наверх, в свою комнату, пихнул в кресло, а сам рухнул рядом – на диван с розовым кружевным покрывалом.
   – Все идет как по маслу, – неуверенно повторил Пол, приглядываясь к другу. – Нашу пластинку слушал Ларри Парнс, и он пригласил нас в турне по Шотландии.
   – О, Пол! – схватившись за голову, простонал Джон с таким видом, будто его прихватил приступ зубной боли, – до Шотландии ли мне сейчас? Меня хотят женить! Это заговор!
   Пол взвился:
   – Не сдавайся, Джон! – вскричал он в порыве негодования. – Ни за что! Если ты женишься, как же мы тогда поедем?
 
   Мысль о том, что в Шотландию иногда ездят и женатые люди, как-то не приходила им в головы, и решение было однозначным: никаких браков! Долой ночной беспредел крибли-крабле-бумствующих Оле Лукойев!
   У Джона моментально отлегло от сердца. В конце концов, насильно его никто не женит, Синтия не беременна, это он знал точно. Не хотелось, конечно, и обижать ее. Но он быстро согласился с одним из главных доводов Пола: «Если она тебя любит, Джон, она все поймет и будет ждать тебя сколько угодно… А если не любит, то зачем тебе все это надо?..»
   Друзья легко переключились на более интересную для них тему.
   … – Правда, мы поедем не как самостоятельная команда, а будем аккомпанировать…
   – Кому? – помрачнел Джон.
   Пол опасливо покосился на него, но делать было нечего.
   – Джонни Джентлу.
   Под Ленноном как будто взорвалась пачка динамита.
   – Что?!! – завопил он, слетев с дивана, и лихорадочно забегал по комнате. – Этому придурку?! Да я пою в сто раз лучше его! – он в грозной позе остановился перед Полом. – Ты с ума сошел!
   – Да я-то здесь при чем? – стал оправдываться тот. – Ларри искал именно аккомпаниаторов на гастроли Джентла. Он устроил конкурс, и выиграла наша запись…
   Эти слова бальзамом пролились на уязвленную душу Джона.
   – А кого Ларри еще слушал? – спросил он, садясь на диван.
   – «Дерри и Сеньоров», «Рори Сторма и Ураганов», «Касса и Казанов»… Он прослушивал их живьем, в «Голубом Ангеле»^[17].
   – И выиграли мы?! – глаза Джона округлились. Пол перечислял названия лучших ливерпульских групп!
   – Выиграли! – подтвердил Пол гордо. Но против истины идти не смог и добавил: – Я согласился на оплату в два раза ниже остальных…
   – Ах так! – Джон, которому сразу стало все ясно, снова растянулся на диване. – В таком случае, я никуда не еду.
   – Тогда ты женишься, – напомнил Пол.
   – Шантажист! – простонал Джон. – Авантюрист! Интриган проклятый! Ладно. А с остальными ты разговаривал?
   – Джордж – за.
   – И папочка с мамочкой отпускают малютку одного?
   – Он говорит, они и не заметят… А на барабанах будет стучать Томми Мур. Знаешь такого? Он работает грузчиком на заводе по производству бутылок Гарстона.
   – Да. Знаю. Стучит-то он ничего… Но он же старый, ему двадцать пять!
   – Других свободных барабанщиков в городе нет. А ты видел ударника «Ураганов»?! – в голосе Пола прозвучало восхищение. – Его зовут Ринго…
   – Не обращал внимания, – отмахнулся Джон. – А со Стюартом ты разговаривал?
   Пол замялся.
   – Знаешь, Джон… Я думаю… Может, не стоит с ним разговаривать…
   – Это еще почему? – спросил Джон с нескрываемой угрозой.
   Пол взял его за руку и произнес как мог проникновеннее:
   – Джон. Ну, Джон! Я знаю, что он твой лучший друг… Надо поберечь его. И он не бас-гитарист…
   – Да?! – вскричал Леннон, выдергивая пальцы из ладони Пола и садясь. – А кто бас-гитарист? Может, ты? А?!..
   – Нет, я – не бас-гитарист, – убежденно ответил Пол. – Но я и не играю на бас-гитаре… И Стью не играет, а только делает вид! Будь справедлив, признай, у него нет никаких способностей к музыке…
   – А к живописи? – спросил Джон неожиданно вкрадчиво.
   Пол удивился, при чем здесь живопись, но, чувствуя какой-то подвох, решил быть осторожным:
   – Если честно, по-моему, тоже… Та картина, которую он месяц назад показывал нам…
   – Которую он нес на конкурс в «Галерею»? – уточнил Джон, довольный, что разговор двинулся как раз в нужном ему русле.
   – Да-да-да, – подтвердил Пол. – Так вот, Джон. Только не говори об этом Стью, а то он обидится… Но, я думаю, это просто кошмарная мазня! Я мало что понимаю в картинах, но жюри конкурса, по-моему, просто выкинет ее на помойку…
   Джон покивал, выдерживая паузу. Потом снял очки, протер их краем рубашки и вновь одел… Внимательно посмотрел на Пола и, наконец, заговорил:
   – Ты не справедлив к себе, мальчик. У тебя прекрасное эстетическое чутье. Как в живописи, так и в музыке. Так вот, Пол, – усмехнулся он, передразнивая интонации собеседника. – Только не говори об этом Стью. Но он стал лауреатом этого конкурса и получил премию – шестьдесят пять фунтов!
   Пол присвистнул.
   – Столько ты, друг мой Бетховен, на своей музыке еще не заработал и за все время… Между прочим, на эти деньги Стью покупает настоящий бас. «Хоффнер Президент».
   Все. Последнее сообщение просто размазало Пола по стенке, сделало абсолютно бессмысленными все его претензии. Но тот и не расстраивался по этому поводу. Наоборот, вскочив, он запрыгал по комнате:
   – У нас будет настоящий бас! Самый пренастоящий бас!
   – Да! – поддержал его Джон в эйфории от того, как блестяще он провел защиту казалось бы безнадежного дела подсудимого Сатклиффа. – Бас будет!
   В этот миг дверь его комнаты отворилась, и в нее заглянула Синтия. – А свадьбы – не будет! – рявкнул Джон и помахал пальцем у нее перед носом.
 
   Из уважения и доверия к Стюарту директор художественного колледжа позволил ребятам взять в поездку принадлежащую этому учебному заведению аппаратуру.
   Сидя на колонках в актовом зале колледжа они ожидали автофургон. Тот самый, в котором, собранной пройдохой Ларри Парнсом труппе, предстояло в течении пятнадцати дней колесить по северо-восточному побережью Шотландии – Экоссу.
   Ларри поставил обязательное условие: музыканты должны быть в одинаковых костюмах. Но ничего одинакового, кроме школьной формы у них не нашлось.
   Взвинченное настроение находило выход в том, как они восхищались купленной Стюартом гитарой. Она была черной с белой пластиковой передней панелью, и это прекрасно сочеталось с их черными брючками и белыми рубашками.
   Не меньшее уважение вызывала и ударная установка Томми Мура. Но это была «чужая» установка… А бас был «свой»! Он переходил из рук в руки, и они по очереди вставали с ним в эффектные позы.
   Среди прочей болтовни всплыл и вопрос о названии.
   – Слушайте, – предложил Стюарт, – может быть, хватит уже нам называться так по-идиотски? Ведь никого из «Куорри Бенк Скул» среди нас уже давно нет.
   – Это точно! – подхватил Джон. – Название надо новое. Только какое?
   – Давайте, назовемся «Ливерпульские звезды», – предложил Пол мечтательно, но Сатклифф сморщился, словно откусил лимон, а остальные засмеялись и заулюлюкали.
   – Да-а, мальчик, – протянул Джон. – С таким названием не рок-н-ролл играть, а опереточные арии петь. В доме для престарелых.
   – Придумайте лучше, – обиделся Пол и стал с безразличным видом терзать бас-гитару Стью.
   – «Большой Джон и Морские Волки» – изрек Леннон, не страдающий избытком скромности.
   – Не «большой», а «длинный», – заметил великовозрастный Томми Мур, ревниво относящийся к статусу самого взрослого из них.
   – Но почему «Морские Волки»? – оторопел Стюарт.
   – Красиво, – объяснил Джон. – И вы все оденете тельняшки.
   – Но сейчас у нас нет тельняшек, – мстительно заметил Пол, не выдержав. – Белые рубашки и «Морские волки» как-то, между прочим, не сочетаются…
   Тут, внезапно выйдя из медитативного оцепенения, подал голос Джордж:
   – Тогда – «Лунные собаки».
   – О, нет! – возвел глаза к небу Джон. – Этот бойскаут сведет меня в могилу…
   – А что? – заступился Стюарт. – Как минимум, оригинально. Только лучше уж не «лунные», а «серебряные». – И он объявил, подражая интонациям эстрадного конферансье. – Итак, леди и джентельмены, сейчас для вас будут выть знаменитые ливерпульские «Серебряные…»
   – «…козявки», – все так же отрешенно закончил за него Джордж.
   Стью осекся.
   – Козявки? – переспросил он. – Почему козявки? Если ты это о себе, то, возможно, ты и прав…
   – Классно, Стью! – с горящими от возбуждения глазами перебил его Джон. – «Жуки»! И к черту «серебрянные». «Жуки», и все тут! «Beetles». Хотя нет, лучше через «Эй», от слова «бит»! Да! – он огляделся с видом человека, внимающего глас свыше. – Открою вам. Как-то привиделся мне человек, который вышел из объятого пламенем пирога и сказал: «Отныне имя вам – „Beаtles“, и писаться это будет через „Эй“»!..
   Все довольно заржали. Странный юмор Джона всегда имел успех в этой странной компании.
 
   Магические слова «турне» и «гастроли» заставляли работать фантазию Пола в самом романтическом направлении. На деле, однако, все оказалось вовсе не так мило, как рисовалось его разгоряченному воображению.
   Выяснилось, что выступать им предстоит на самых захудалых площадках региона. Слякоть не позволяла играть на открытых сценах, зато в наскоро прибранных амбарах или, в лучшем случае, в грязных кабаках – вполне.
   Певец Джонни Джентл сам вел автофургон по ухабам загородного шоссе, кляня при этом все и вся: музыку, музыкантов, Британию, королеву, Ларри Парнса, погоду и себя самого за то, что ввязался в это сомнительное предприятие.
   Если бы он знал поименно всех жителей Шотландии, он не премянул бы разъяснить, каким странным способом каждый из них появился на белый свет…
   Первое приключение случилось в первый же вечер.
   Прибыв в Стонхейвен, пустынный городишко населением в несколько тысяч человек, и выяснив, что завтра им предстоит играть в ресторане «Вереск и Хмель», гастролеры расположились на отдых в двух комнатах дешевой двухэтажной гостиницы. «Старшие» – Парнс, Джентл и Том устроились в одной комнате, остальные – в другой.
   Джордж мучил гитару, а Джон, Стью и Пол валялись на кроватях, рассуждая о прелестях вольной жизни бродячих музыкантов, когда из-за тоненькой стенки раздались пьяные песнопения. Друзья переглянулись. А чем хуже они? В конце концов, они впервые, и не без боя, вместе вырвались из-под опеки родственников. Они участники настоящего турне!
   Джон и Стью, выглядевшие постарше, сбегали на первый этаж и в малюсеньком пустом гостиничном баре купили бутылку виски (конечно же шотландского) и несколько бутылок пива.
 
   Не прошло и получаса, как Джон заявил, что без женщины он сегодня ложиться спать не намерен.
   – Брось, Джон, – попытался урезонить его Пол, – нас же тут четверо…
   – Значит, найдем четырех, – не унимался Джон и тут же, спохватившись, продолжил с язвительными нотками в голосе: – Ах, да, мистер Маккартни, я и забыл, что вы у нас – девственник… Но мы это немедленно исправим. А, Стью?
   – Предлагаю сегодняшнюю ночь посвятить именно этой благородной цели, – согласился Стюарт. – Пока в нашей комнате есть девственник, лично я не чувствую себя в полной безопасности…
   – Я встречаюсь с Дороти Роун, – возразил было Пол, но Джон перебил его:
   – В том-то и дело, что только «встречаешься»! Но, ничего, сегодня мы найдем для тебя такую красотку, – хлопнул он беднягу Пола по плечу, – пальчики оближешь!
   – Есть же еще Джордж, – снова попытался отвертеться тот, но вышло у него это как-то жеманно. Сердце его трепетало. Он был одновременно и смущен и заинтригован.
   – Джордж – дитя, – рассудительно произнес Стюарт, – он – не в счет…
   – К тому же у моей сумасшедшей сестренки есть не менее сумасшедшие подружки, – печально качая головой, сказал Джордж, тихонько перебирая струны.
   Все уставились на него.
   – Хочешь сказать, что у тебя уже была женщина? – потрясенно спросил Джон.
   – В душе я всегда буду девственником, – все так меланхолически ответил Джордж.
   – Та-ак, – протянул Стью, – ну уж теперь-то, Пол, ты просто обязан…
   – Подъем! – заорал Джон, и все вскочили. – Ты остаешься смотреть за вещами, – ткнул он пальцем в Джорджа. – Пожелай нам счастливой охоты.
   И хмельная троица с девственником посередине, пошатываясь, вывалилась в промозглую шотландскую ночь.
 
   Возле входа в гостиницу, в нескольких шагах от себя, они увидели идущую им навстречу седовласую старушку.
   – Пол! – шепнул Джон, остановившись. – Это как раз для тебя!
   – Но она же мне в бабушки годится! – запротестовал тот.
   – Девственник не может знать о своих наклонностях все, – возразил Стюарт. – Кто знает, может быть ты еще не распустившийся геронтофил?
   – Это что, цветок? – подозрительно спросил Пол.
   – Нет, Пол, это дяденька, который любит бабушек, – пояснил Джон.
   – Запомни, малыш, – назидательно сказал Стюарт, – для геронтофила главное прямо в процессе не стать некрофилом.
   Они с Джоном прыснули, а Пол поежился. Старушка в этот миг как раз поравнялась с ними.
   – Мадам, – обратился к ней Джон. Пол попытался вырваться, но друзья крепко держали его за локти. – Мадам! Простите за нескромность. Но я прошу вас ответить нам. Как вы находите этого юношу?
   Пожилая женщина нацепила на нос пенсне, внимательно оглядела их всех по очереди и ответила:
   – Я нахожу его намного более симпатичным и воспитанным, нежели парочка оболтусов по бокам.
   – Это твой шанс! – восхищенно шепнул Стью Полу в ухо, но как раз в этот момент тот дернулся так, что сумел вырваться и опрометью кинулся в темноту переулка.
   Хохоча, как безумные, они бежали за ним два квартала, пока не нагнали шагов за десять от ярко освященного пятачка у входа в какое-то питейное заведение.
   – Отстаньте, идиоты! – закричал Пол, когда они снова вцепились в него.
   – Ну, Пол, перестань, мы же шутим, – пошел на мировую Джон. – За кого ты нас принимаешь?
   И тут их обогнали три женские фигуры. Девицы в клетчатых юбках жались под одним зонтом и явно направлялись в кабачок.
   – Вот! – возбужденно прошептал Стюарт. – Это то, что нам надо! – И крикнул в спины идущих впереди: – Девочки!
   Но те только ускорили шаг. Друзья заспешили вдогонку.
   – Девочки! – томно пропел Стюарт прямо в затылок той, что шла в середине.
   Фигуры остановились и медленно обернулись.
   Это были мужчины. Мужчины в юбках! Их грубые шотландские рожи имели крайне угрожающие выражения.
   – Ну?!! – рявкнул самый здоровый, дохнув на Сатклиффа мощнейшим перегаром.
   Тот потерял дар речи, а Джон, вместо того, чтобы извиниться, не удержался от продолжения игры и тихо спросил Пола:
   – Прислушайся к себе. Может ты – гомосексуалист?
   – Не знаю, – почему-то ответил Пол, как загипнотизированный глядя на толстенные волосатые пальцы, сжимающие ручку зонта…
   Но, как бы тихо они не говорили, их все-таки услышали.
   Первый удар – прямо в глаз – получил Джон. Следующий удар, в ухо, сбил с ног Пола, и он, поскользнувшись, рухнул в нашпигованную окурками грязь…
   Их били умело, не издавая лишних звуков, лишь изредка покряхтывая от усердия…
 
   Минут через пятнадцать за столиком кабака сидели шестеро – трое английских музыкантов и трое шотландских шоферов.
   – Так как вы, значит, называетесь? – спросил тот, что нанес первый удар. – «Битл»?
   – «Битлз», – поправил Пол, выжимая рубашку, которая когда-то была белой.
   – «Битлз», значит, – повторил Джек. – Смешное название. Не слыхал. И где вы будете играть?
   Джон убрал от подбитого глаза запотевшую кружку с холодным пивом.
   – В каком-то «Вереске и Хмеле». Это большой ресторан?
   – Черт побери! – радостно взревел Джек. – Да ведь мы в нем-то и сидим!
   Друзья огляделись. Более захудалой пивнушки они не видели даже в Ливерпуле.
   Они, пожалуй, впали бы в уныние, если бы не тот факт, что угощали шоферы. А Джек тем временем продолжал восторгаться:
   – Завтра, значит?! Приду обязательно! Ну… – он поднял свою кружку, и остальные присоединились к нему. – За девственность!
   И интернациональный англо-шотландский гогот, смешиваясь с клубами табачного дыма, поплыл над столиками веселого заведения.
 
   Спустя неделю Джеймс Маккартни получил телеграмму от сына: «Все идет отлично. У меня попросили автограф».
   – Если твой братишка привезет со своих гастролей хотя бы фунт, это будет очень кстати, – сказал отец Майклу. – Становится все труднее сводить концы с концами. Как говаривал папаша О'Хьюган, портной, в изрядном подпитии орудуя ножницами.

8

   В Ливерпульском муниципальном театре «Плейхауз» закончился спектакль. Двадцатишестилетний сын торговца мебелью Брайан Эпштейн не смотрел его. Забредя перед началом в буфет, он так и просидел тут, на высоком стуле перед стойкой, все представление.
   Только сейчас, уже порядком надравшись, он обрел общество своих старых знакомых – актера Бэдфорда и актрисы Хелен Линдсей. Не то чтобы служителям Мельпомены так уж нравилось общаться с Эпштейном, но у них, как всегда, не было денег, а у него, как всегда, они были. И, как всегда, Эпштейн завел речь о своей нелепой беспросветной судьбе.
   – Я – еврей, Брайни, – (актер был тезкой Эпштейна), – ты понимаешь, что это означает, – сказал он, с вызовом глядя на Бэдфорда.
   – Это значит, что за выпивку платишь ты, – ответил тот, с неимоверной скоростью забрасывая в пасть бутерброд за бутербродом.
   – Не угадал, – с пьяной улыбкой возразил Эпштейн. – Мой папа, мудрейший человек, говорит так: «Любой еврей намного умнее любого англичанина. Но на тысячу евреев есть один ТАКОЙ дурак, который глупее всех англичан вместе взятых». Так вот, я как раз ТАКОЙ… Я появился на свет в родильном доме на Родни-Стрит…
   – О, Боги! – простонала Хелен, пухленькая крашеная блондинка со следами бурной ночи на лице, – неужели мне придется выслушивать все это снова?!
   – Молчи, – осадил ее Бэдфорд вполголоса. – Ешь, пей и молчи.
   А Эпштейн, не обращая на их переговоры ни малейшего внимания, продолжал:
   – Мой бедный папа был так счастлив, он так ждал наследника, что не сразу заметил, что мальчиком я родился каким-то странным. Тупым и хилым. В детстве я не знал ни одного мальчишки на нашей улице, который хотя бы раз не дал мне подзатыльник…
   Когда я приходил домой в слезах, папа говорил мне: «Не плачь, Брайни. Ты вырастешь и станешь таким же умным, как я, ты станешь богатым, и вся эта ирландская шантрапа еще будет кусать локти, что они не были твоими друзьями…» Но сколько бы я ни рос, умным я не становился. Репетиторы сходили с ума от моей глупости и упрямства, и читать-то я научился только в восемь лет. Да и то лишь из какого-то вялого подражания…
   Господь услышал молитвы моего бедного папы, и мой младший брат Клайв оказался достойным его. Ему не было и семи, а он уже прекрасно справлялся в лавке. А я… А меня выгнали сначала из одной школы, потом из другой… А потом – и из колледжа. Директор так и написал: «За невнимательность и недостаточные умственные способности».
   С тех пор всю свою любовь папа перенес на Клайва. И я не осуждаю его. – На глаза Брайану навернулись слезы.
   – Как мне надоело это нытье, – наклонилась Хелен к Бэдфорду. – Меня сейчас стошнит.
   – Тогда не ешь больше, – шепнул тот ей в ответ.
   – …Когда меня выгоняли из колледжа, папа захотел прочитать мое досье. Но там не было ни строки. За год учебы ни один учитель не нашел ничего, что можно было бы обо мне сказать. Ни хорошего, ни плохого! «Как же, простите, так?» – спросил папа, но директор ответил ему: «Чтобы стать хулиганом, ваш сын слишком вял и труслив… Что же касается учебы, тут вы, надеюсь, все уже поняли сами…»
 
   Поводом для отчисления Брайана послужил столь незначительный проступок, что, соверши его кто-то другой, на него не обратили бы внимания.