Страница:
— Полная звукоизоляция, тройное кольцо охраны, — компетентно успокоил его я.
Горностаева посмотрела на меня с благодарностью.
Коровин вздохнул и начал рассказывать.
На все про все мне хватило пяти минут.
Каширин вешал на стенку очередной портрет какого-то оскаленного монстра, а Зудинцев сидел за столом, внимательно изучая распечатки мобильных телефонов, когда дверь распахнулась и в нее, пропустив вперед секретного физика, зашел я. За нами плелась Горностаева. Указав физику на диван, я подошел вплотную к Каширину и сказал ему несколько слов. Он кивнул и вышел, а я повернулся к Коровину.
— Вот, Василий Палыч, наш секретный отдел. Сейчас все и решим.
Зудинцев посмотрел на меня внимательно, встал, присел к Коровину и молча пожал ему руку. Я сунул Михалычу несколько листков бумаги, исчреканных вдоль и поперек какими-то схемами, — те, что сунул мне перед этим сам секретный физик.
— Вот, полюбуйтесь, Георгий Михайлович… Спасибо Василию Палычу, а то бы так и не заметили. И кто бы отвечал?
— Да уж…— неопределенно сказал опытный Зудинцев.
— Как легко понять из этих расчетов, — продолжал я, напирая на слово.«легко», — Василий Палыч обнаружил критическую ошибку в электронных схемах наших ракет «земля-воздух». Да, Василий Палыч?
— Да, — скромно подтвердил Коровин. — Они не долетят.
— Докуда? — осторожно поинтересовался Михалыч.
— Ни докуда не долетят, — сокрушенно посетовал Василий Палыч.
— Нужно что-то срочно предпринимать, — пискнула Горностаева.
Зудинцев решительно встал и пошел к телефону. Набрав несколько цифр, он сказал в трубку металлическим голосом:
— Алло, пост номер один? Говорит Беркут. Немедленно отмените все пуски в квадрате ноль-пятнадцать!.. Не знаю. Как хотите! Это приказ. И немедленно соберите научный совет. Сейчас к вам подъедут.
Пока он разговаривал, Василий Палыч, побледнев от гордости, встал и расправил плечи.
— Спасибо вам, — с чувством сказал Зудинцев, повесив трубку, — товарищ… э-э…
— Коровин.
— …Товарищ Коровин. Вы согласитесь побеседовать с нашими научными специалистами?
— Ну разумеется…— горячо закивал физик. — Понимаете, плата наведения боеголовки в наших ракетах…
— Тс-с! Не здесь! — перебил его Михалыч.
— Да-да… Я понимаю.
Дверь открылась, и Каширин пропустил вперед двух санитаров и врача.
Здравствуйте, товарищи! — высокомерно поприветствовал их Василий Палыч и сухо пожал санитарам руки. — Поедемте, время не ждет. Георгий Михайлович, вы с нами?
— Нет-нет, — с сожалением отказался Зудинцев. — Не могу оставить пост.
Василий Палыч прищелкнул каблуками, и процессия вышла за двери.
А мы пошли в кафе. Когда мы утерли слезы и привели себя в порядок, я повернулся к Горностаевой. Ей отчего-то совсем не было смешно.
— Видишь, как просто? — спросил я у нее.
Но она не успела ответить — влетел Соболин.
— Везет тебе, Валюха, — хихикнул он. — Еще клиент подтянулся. Допивай, он тебя в отделе ждет.
Валя бросила на него такой яростный взгляд, что он примиряюще улыбнулся:
— Да ладно, сегодня же пятница! Это последний. Обещаю. На следующей неделе по психам дежурю я. Татьяна Петровна, кофейку…
Я кашлянул и, похлопав Горностаеву по руке, заявил:
— Соболин, будь друг, уступи его мне?
Соболин поглядел на меня, потом на Горностаеву и кивнул. Я поинтересовался:
— А что за клиент?
— Вот такой дед! Пчеловод!
Валя сидела за столом, подперев подбородок. Я расположился на диванчике, а «пчеловод» — дедушка, похожий на крестьянина с картины «Ходоки» — сидел посреди комнаты на краешке стула и робко излагал.
— Мы вашу «Явку с повинной» всегда читаем, Люська моя специально за ней на станцию ездит на велосипеде. А зимой — пешком.
— Люська — это жена ваша? — спросила Валя.
— Дочка. Я вдовец.
— Так что произошло у вас? — спросил я нетерпеливо.
— Да не произошло пока…— покачал головой дед. — Боюсь, что произойдет. Мы в Васкелово живем. Была дача. А как Верочка умерла, мы туда и вовсе перебрались. Люся у меня — инвалид второй группы, не работает. Пенсии у нас маленькие.
А за городом легче прожить, понимаете?
Огород посадили, кроликов завели, ну перебиваемся как-то…
Дед замолк и почесал лысину.
— Понимаю, — сказал я, начиная напрягаться. — И что же?
— Рядом с нами участок был заброшенный — на озере прямо, на отшибе. Там наши знакомые жили, старики совсем. Умерли в позапрошлом году, и стоял дом пустой…
А недавно там кто-то появился. Странные какие-то люди…
— Купили участок?
— Да нет, в садоводстве никто про них не знает. Участковому сказал — он обещал прийти, но, говорит, никак застать не может.
— И что же такого странного в этих людях?
Дед так тянул время и долго шамкал, что мне нестерпимо захотелось уже сейчас, не дожидаясь конца этой захватывающей истории, спустить его с лестницы.
Так вот ведь я и говорю. Во-первых, окна как стояли заколоченными, так и стоят. По дому опять же всегда какая-то работа есть, но никто не стучит, не пилит — тишина мертвая стоит. А по ночам ящики какие-то таскают, брезентом накрытые. И, главное… все время кто-то дежурит — вроде как охраняют. Но если кто приходит — не отзываются.
— Может, они там картошку хранят? — спросила Горностаева.
— Так ведь, может быть…— послушно кивнул он. — Да только позавчера загавкал мой Ганька в три часа ночи. Я и встал — все равно больше не засну. Смотрю в окно — к тому участку машина подъехала…
Оделся, пошел посмотреть. Спрятался за елкой — они ящики таскать стали.
— И что? — совсем уж нетерпеливо спросил я.
— Гранаты в таких ящиках возят, вот что! — неожиданно рявкнул дед. — В других, поменьше, — запалы, отдельно. А в этих — фанаты. РГД-5! Вообще-то я на Ржевском полигоне до пенсии служил.
— Угу, — сказал я, обрадовавшись тому, что пчеловод наконец-то дошел до сути. — Гранаты, значит… И что, дочка ваша тоже их видела?
— Нет, я ей не говорю. У нее сердце больное, чего волновать-то зазря?
Я уже открыл рот, но Горностаева предусмотрительно меня перебила:
— Получается, кроме вас, их никто не видел?
— Не знаю…— вздохнул дед.
— Слава Богу, — сказала Валя, когда пчеловод покинул Агентство.
— Почему? — спросил я. — Славный, по-моему, дедуля, да и тема вполне перспективная…
— Скрипка, ты что, чокнулся? — стала грубить Горностаева. — Какая еще «перспективная»? Ты что, не понимаешь, что это полный бред — гранаты, запалы?.. Ты же сам говорил: осень, пора обострений!
— А еще я говорил, что нужно «отделять мух от котлет», как выражается наш президент! — обиделся я. — И, по моему мнению, здесь есть за что зацепиться нормальному инвестигейтору! Вот и Соболин тебе подтвердит…— добавил я, увидев, что в кабинет входит Соболин.
Вовка изобразил крайнюю занятость и тут же попытался выскользнуть в коридор, но я железной рукой взял его за шиворот и быстренько, в трех предложениях, посвятил в суть дела.
Соболин помотал головой и вгляделся в висящую на стене карту Ленинградской области.
— Вот что значит «с кем поведешься»…— сказал он, почесав свою волосатую башку. — Да ну, Леха, чепуха это все. Васкелово — это ж тебе не Малые Говнюшки какие-нибудь! Место густонаселенное, все на виду… Ты что, не знаешь эту старую вохру? Да они на кого хочешь стучать готовы. На самом деле, кто-то возит стройматериалы, а что ночью, так халтурят, вот и все.
— В камуфляже? — спросил издевательски я.
Соболин ласково улыбнулся.
— Слушай, я у тещи на даче тоже в камуфляже хожу, и тесть в камуфляже, и сама теща. Удобно ведь.
Горностаева улыбнулась ему в ответ и засобиралась домой, но я не сдавался:
— Думаешь, этот дедуля приперся в город только для того, чтобы настучать на соседей?
— Ну он же не в ГУВД приехал, а к нам.
Значит, прославиться хочет… Топайте домой, я сегодня остаюсь — Обнорский просил подправить сценарий по моей новелле.
Приятного уик-энда.
Он легкомысленно щелкнул пальцем по карте и сел за компьютер. Валентина сгребла со стола в сумочку пару килограммов всяких женских мелочей и пошла к выходу.
Я пожал плечами — ленивцы. Одно слово, ленивцы.
Пройти через коридор было не трудней, чем преодолеть полосу препятствий какого-нибудь элитного спецподразделения.
На полу валялись кабеля и шланги, все подоконники были усыпаны окурками, во все стороны шлялись какие-то люди и орали так, будто на свете не существовало телефонов, а им всем непременно нужно было связаться с другим городом. Так в наших помещениях снималось кино, про нас же, любимых.
Все вопросы о том, каким образом киношники создадут мой неоднозначный образ, сами собой отпали, как только меня познакомили с исполнителем этой роли.
Стас Красневич произвел на меня столь неизгладимое впечатление, что я чаще стал поглядывать в зеркало, пытаясь обнаружить в себе те неисчислимые достоинства, которые он старательно изображал на съемочной площадке. И, кстати, я был чуть ли не единственным сотрудником «Золотой пули», который при виде «своего» персонажа не пускал ядовитую слюну и не исходил бешенством.
Мы прошли сквозь полосу препятствий с наименьшими потерями: Валя чуть не сломала каблук, а я опрокинул какой-то фонарь на столик гримера — только и всего. Благополучно выскользнув из Агентства, мы сели в мою машину.
Горностаева напряженно молчала. Нужно было разрядить обстановку.
— Был у меня один приятель, — начал я бодро, — учился на киноактера. И однажды ему досталась роль глухонемого. Он поставил перед собой задачу идеально подготовиться к съемкам и решил не разговаривать неделю. Мало того, он еще и ничего не слышал — поскольку вставлял в уши специальные затычки. Он уже начал находить особую прелесть в состоянии глухонемого, как вдруг выяснилось, что его жена полюбила другого мужчину и бросает его с дочкой, престарелой тещей и собакой породы бобтейл. Но выяснилось это лишь после того, как он вновь обрел способность слышать и говорить. И как ты думаешь, что он сказал первым делом?
Горностаева посмотрела на меня грустно и спросила:
— Что ты сказал?
Я понял, что нужно принимать более эффективные меры.
— Валя, тебе нужно взяться за это дело.
Валя, отвернувшись, смотрела в окно.
— Склад оружия в Васкелово? У всех на глазах? Чушь это, Леша, прав Соболин.
— А я считаю, что, просеяв информацию, можно выйти на что-то…
— Да не тот это случай, Скрипка, не тот. Вон у моего знакомого на даче вообще полтанка стоит. Участок такой в Синявино получил. И что теперь?
— Ладно, — мирно согласился я.
— Что «ладно»?! — совершенно нелогично взвилась Горностаева. — Сами хотите, чтобы у людей глаза горели, про Соборы всякие болтаете…
— Сейчас зажжем тебе глаза, — весело заявил я. — Поехали в «Пассаж» юбку покупать!
— Гад, — коротко сказала моя любимая.
Я засмеялся и повернул на Садовую.
Я стоял у примерочной с целой охапкой юбок. Когда с шумом раздвинулись занавески, мне стало видно Горностаеву в такой позе, что я поморщился и снова их задернул. Сунув в примерочную следующую юбку, я не удержался:
— Валь, а давай завтра на природу съездим? Суббота же!
— Давай, — сдавленно отозвалась Горностаева. Чего-то там у нее, видно, не застегивалось. — Агеева в Павловск приглашала…
Она вновь показалась в щели между занавесок, теперь уже в каком-то монашеском обличье. Я помотал головой.
— С Агеевой не поеду. Вот эту, — я подал ей очередную юбку.
— Ой, эта хорошо, — донеслось из-за занавесок через пару минут кряхтения и сдержанной ругани, — только блузки у меня к ней нет… Девушка, а подберите, пожалуйста, какую-нибудь белую блузочку, попрозрачнее…
Продавщица, стоявшая рядом, кивнула и отошла. А я, наоборот, зашел.
Такая — в одной легкой юбке и прикрывающая руками полную грудь — она нравилась мне гораздо больше. Совладать с собой мне помогло деликатное покашливание продавщицы. Пришлось выйти.
— Как насчет Васкелово? — спросил я.
Горностаева высунулась из примерочной и посмотрела на меня как на идиота.
Мне ничего не оставалось, как округлить глаза и разудало заявить:
— Покупаем! Только ничего не снимай!
Сидя в электричке, я разговаривал сам с собой. Эта привычка появилась у меня после истории с женщиной-вамп Ингой Дроздовской, из-за которой я чуть не приобрел раннюю седину и едва не потерял Горностаеву…
— Куда я еду? На этот простой вопрос довольно просто ответить— в Васкелово. А зачем? Вопрос некорректный, скорее, «в результате чего?» Ну и «чего»?
Очередной ссоры с Валентиной Ивановной Горностаевой. На почве?.. На почве отсутствия взаимопонимания и уважения друг к другу.
— Сам-то понял, чего сказал?
— Да не очень…
— Билет есть? — Этот вопрос донесся откуда-то извне, и я не сразу на него среагировал.
Показав контролеру билет, я вновь погрузился в себя, избрав другую форму внутреннего общения, — больно уж странно смотрела на меня сидящая напротив девушка с корзиной. Из корзины время от времени показывалась пушистая голова огромного кота. Кот посматривал на меня странным немигающим взглядом, и я мысленно стал обращаться к нему.
«В сущности, дело было так, дорогой котик! Мы приехали ко мне с твердым, как мне казалось, намерением незамедлительно заняться любовью. Зря зеваете, уважаемый, этим мы еще недавно занимались с очень большим удовольствием, но…
Что-то изменилось в последнее время, не зря я волновался. В самый ответственный момент Горностаевой приперло поговорить со мной о чем-то важном. Понимаешь, наши дамы частенько норовят завести беседу в самое неподходящее время…
Короче говоря, мне пришлось встать, принести «попить», отреагировать на «что-то покурить захотелось» и покивать на «прости, я что-то не в форме».
Не обязательно так нагло потягиваться, лохматое ты чудище, когда разговор идет о самом сокровенном…
Сперва она разрыдалась. Потом снова завела волынку про несостоявшуюся журналистскую карьеру и издевательства начальства. Затем изящно перешла на мою «толстокожесть» и отсутствие элементарной чуткости. Ну а дальше мы поругались.
Да, конечно, не следовало мне снова приводить в пример это злосчастное Васкелово, но ведь она первая заговорила об отсутствии настоящего дела!
И не надо жмуриться, глупый ты кот, — тут ведь дело принципа! Как говорит наш любимый Обнорский: «Расследований нет там, где нет расследователей!» А это значит, что нельзя отбрасывать информацию, какой бы глупой она ни показалась сначала. На это Горностаева сказала, что раз так, я должен был отправиться в Министерство обороны с безумным физиком Коровиным. А я позволил себе несколько грубое сравнение жопы с пальцем, заявив, что она их путает. Видимо, то, что мы лежали в постели, придало этой фразе некоторую двусмысленность — и Горностаеву понесло. Следуя извечной женской логике, она припомнила мне все: Ингу, жену профессора Бессонова, гримершу съемочной группы Лялечку и в довершение всего приплела туда же Завгороднюю, к которой я, видит Бог… Конечно, нахальное ты животное, я был не прав, напомнив про Гарри Два Ствола, но это же была чистая самооборона!
«Катись в свое Васкелово!» — сказала она и снова зарыдала. Вот я и качусь…
А на хрена? Сам не знаю».
Кот смотрел на меня с издевкой, было видно, что он со мной не очень-то солидарен.
«Станция Васкелово!» — сказал репродуктор.
Я встал и застегнул куртку.
— Умный у вас кот, — дружелюбно сказал я девушке с корзиной.
— Это кошка, — возразила она.
— А, ну тогда все ясно, — озадачил я ее окончательно и вышел из вагона.
Сверившись с адресом деда, записанным на бумажке, я заглянул во двор.
— Эй! Хозяева дома?
Залаяла собака. Из сарая, стоящего рядом с домом, вышла полная женщина, тяжело опираясь на палку.
— Вам кого?
— Вы Людмила? — догадался я.
— Да. А вы ко мне?
— Я вообще-то к Алексею Ивановичу.
Он дома?
— Нет. — Она отворила калитку и сделала приглашающий жест. — Папа в Сосново поехал, к сестре. Вечером вернется…
А у вас что-то срочное?
— Да нет, просто мимо проходил, дай, думаю, зайду.
Так заходите, чаю попьем. — Она вновь махнула свободной рукой.
— Нет, спасибо, — отказался я. У дома надрывался лохматый кобель, а может, и сука. «Собаки мне только не хватало», — подумал я, и вслух сказал: — Я пойду. А как к озеру пройти, не подскажете? Говорят, там очень красиво.
— Красиво, правда. А вот до поворота пройдете и налево — там сами увидите.
— Спасибо!
Я пошел по заросшей дорожке, совершенно не понимая, зачем я это делаю. За поворотом показалось озеро — такое красивое и печальное, что я тут же решил вернуться домой и помириться с Валей. Вот только посмотрю на этот дурацкий дом и поеду… Лучше бы я поехал сразу.
Я шел вдоль забора, тянувшегося до самого берега. Заметив кривую раздвоенную рябину, я забрался на нее и заглянул во двор.
На небольшом участке стоял заброшенный темный домик, ставни заколочены, тропинка к крыльцу притоптана, справа от дома небольшой сарайчик, дверь которого забита крест-накрест. Я посмотрел на крышу — труба не дымилась. Дом выглядел абсолютно нежилым.
Все было так, как и описывал старик.
Я спустился и пошел вдоль забора. На калитке висел новенький замок и сверкали крепкие недавно смазанные петли. В этом не было ничего странного, тем более преступного, и я еще раз подумал, что сейчас развернусь и уеду домой. Но тут, как на грех, мне на глаза попался крепкий чурбан, валявшийся под кустами. Я подкатил его к калитке и встал на него, взявшись руками за доски. Заглянув во двор, я заорал что есть мочи:
— Есть кто-нибудь?
Тишина. Я огляделся по сторонам, встал ногой на замок и перебрался через калитку.
Еще раз оглянувшись, спрыгнул. Фиг его знает, зачем.
Подойдя к дому, я громко постучал в дверь.
— Есть тут кто живой? Ау!
Снова никто не отозвался, и я несколько раз подергал дверь. Она была закрыта. Я спустился с крыльца и попытался заглянуть в наглухо забитые окна — ничего.
Я направился к сарайчику, с трудом пробираясь по заброшенным грядкам. Подойдя, я посмотрел в щелку. Из забитого окошечка под потолком в сарайчик пробивалось немного света — были видны лопаты, грабли, мешки с песком. Короче, ничего необычного.
Можно было ехать домой. Я выпрямился, и в этот момент началась гроза. Мне не повезло — молния угодила прямо в меня, да так, что из глаз посыпались искры, и я даже не успел удивиться самому факту этого природного явления в столь позднее время года. Короче говоря, я просто отключился. А может быть, и умер — какая разница…
Башка болела так, что, казалось, разорвется на части. Открыть глаза было очень трудно, на них кто-то приклеил по килограммовой гирьке. А когда я их все-таки открыл, то выяснилось, что прямо передо мной стоит человек в камуфляже, черной, надвинутой на глаза, шапочке и темных очках. Лица его не было видно из-за очков, поднятого воротника ватника и не желающего нормально работать зрения.
— Что вам тут надо? Кто вы? — почти вежливо спросил он. Звуки его голоса бухали по моим барабанным перепонкам, как фанфары военного оркестра.
— А… Я…— Мой мозг потихоньку идентифицировал этого мужика с «молнией» и искрами из глаз. Жаль, что это была не гроза. — Я из риэлтерской фирмы «Фазенда»…
Кажется, этот участок продается… Мне соседи сказали…
— Документы есть?
Я попытался пошевелиться, но у меня ничего не получилось — эта очкастая сволочь успела меня связать. «А то ты не проверил!» — подумал я и на всякий случай замямлил:
— У меня нет… Я дома оставил. У меня тут дача недалеко, на Широкой улице…
А вы кто — хозяин?
— Риэлтеры через забор не лезут…— мудро заметил очкарик и, словно прочитав в моих глазах упрек насчет проверки документов, полез в мой карман. — Сейчас разберемся…
В его руках появились мой мобильный телефон и портмоне. Открыв его, он достал удостоверение и присвистнул:
— Риэлтер, значит… Из Агентства журналистских расследований? — Он смачно сплюнул на пол. — Твою же душу мать…
Я прикрыл глаза, пока он смотрел на меня, играя желваками.
— Что дальше? — обратился он то ли ко мне, то ли к себе.
— Был у меня знакомый, — сказал я невинно, — промышлял по молодости скромным разбоем. Ходил вечерами на плохо освещенную платформу станции «Пискаревка» и вырывал из рук зазевавшихся дачниц хозяйственные сумки. Все было хорошо, и он даже ни разу не попался, но однажды в такой вот выхваченной сумке он нашел запечатанную папку с грифом «Совершенно секретно». «Что дальше?!» — спросил он таким же тоном, как и вы, любезный…— Мужик посмотрел на меня с изумлением. — Кстати, в КГБ, куда он отнес свою страшную находку, рассчитывая на серьезное поощрение, его сильно побили, а потом сказал и, что это — все шифры Северного флота. Долго он искал впоследствии ту злосчастную «дачницу», но это уже совсем другая история… Вам солнце глаза слепит, что вы в очках?
Мужик мотнул головой и, сорвав с себя шапку, быстро затолкал ее мне в рот. Потом вылетел из комнаты, крепко заперев дверь и прихватив мой мобильник. Я решил осмотреться. В доме было темно, сквозь заколоченные ставни пробивались узкие полоски света. Остатки обоев, полуразваленная печка, под которой сиротливо краснел спиралью доисторический рефлектор, да сломанный стул — вот и вся обстановка, не считая пружинной солдатской койки, к которой я был привязан. Причем привязан так себе — руки стянуты нешироким ремнем и прикручены к хлипкой спинке, ноги связаны моим же шарфом, один конец которого примотан к сетке.
Послышались какие-то звуки, будто кто-то звенит ключами или бряцает кандалами.
А потом под полом что-то бухнуло, и оттуда донесся загробный голос:
— Иваныч? Заводи свой драндулет и срочно сюда!.. Случилось! Спалились мы, вот что случилось!.. Как же, блядь, он выключается?..
Я был очень горд, что мой старенький «Сименс» работает даже в подполе, а в том, что незнакомец воспользовался именно им, я не сомневался — последняя его фраза могла относиться только к моему непокорному телефону.
Однако пора было прощаться с этим гостеприимным домом, и я стал принимать меры. Обернувшись, я увидел металлические шарики на спинке кровати. На одном из штырьков шарика не было — торчал только штырек с резьбой.
Я выгнулся, насколько возможно, стараясь зацепить кляп за этот штырек. После нескольких неудачных попыток шапка наконец зацепилась, и я смог отдышаться, а также прошептать несколько приличествующих случаю слов. После пяти-шести рывков мне удалось отодрать шарф, связывающий мои ноги, от сетки. Теперь нужно было дотянуться до рефлектора.
Сам себе напоминая Бонивура, я сполз с кровати, сильно рискуя вывихнуть плечо, но другого выхода у меня не было. Мужик пока что глухо бряцал в подвале чем-то металлическим, но я прекрасно понимал, что он вот-вот вернется.
Наконец мне удалось задеть рефлектор носком ботинка и немного подвинуть его к себе. Шарфик был уже и так безнадежно испорчен, поэтому, прислоняя его к раскаленной спирали, я думал только о джинсах. Шарф меня не подвел и быстро стал тлеть — через несколько мгновений я освободил ноги.
С грацией беременной каракатицы (которую я, кстати, никогда не видел, но почему-то ярко себе представлял) я взгромоздился обратно на кровать. В прихожей что-то грохнуло. Отчаянно спеша, я совершил какой-то невероятный кульбит, кувырнувшись вперед и пропустив ноги между связанных рук. Труднее всего проходила задница, но дверь уже открывалась, и я прибавил темп. Пытаясь отдышаться, я стал грызть ремень, связывающий руки, но дверь уже открылась, и мужик удивленно протянул:
— Прям Давид Копперфильд какой-то!
Ну сейчас мы тебя покрепче прикрутим…
Он вытянул руки вперед, видимо, опасаясь, что я двину его свободной ногой, но я неожиданно обнаружил, что, благодаря моим усилиям, спинка кровати совершенно расшаталась, и в моих связанных руках, откуда ни возьмись, появился выскочивший из нее прут.
Нужно ли говорить, что я вложил в этот удар всю силу, на которую был способен.
Он пришелся прямо по очкам, которые разлетелись на кусочки с таким хрустом, что я даже немного пожалел нос, на котором они сидели.
Мужик рухнул на пол, обливаясь кровью, а я помчался к дверям, разыскивая по дороге что-нибудь, обо что можно было бы разрезать ремень.
Выскочив в предбанник, я тут же наткнулся на топор, который после недолгой борьбы согласился укрепиться между моими дрожащими коленями лезвием кверху.
Через пару минут руки оказались на свободе. И первое, что они сделали, это торопливо забили крест-накрест свою несостоявшуюся темницу с пленником внутри.
Вогнав по самую шляпку последний здоровенный гвоздь, больше напоминающий сваю, я вспомнил, что вместе с мужиком замуровал и мобильник. Я был сильно разочарован своими умственными способностями, но сил на его извлечение у меня уже не было.
Я бросился к входной двери и попытался ее распахнуть, но тут меня ждало еще одно разочарование. Она была заперта, причем с моей стороны не было замка — просто замочная скважина и никакого ключа…
Пришлось вернуться за топором.
Горностаева посмотрела на меня с благодарностью.
Коровин вздохнул и начал рассказывать.
***
На все про все мне хватило пяти минут.
Каширин вешал на стенку очередной портрет какого-то оскаленного монстра, а Зудинцев сидел за столом, внимательно изучая распечатки мобильных телефонов, когда дверь распахнулась и в нее, пропустив вперед секретного физика, зашел я. За нами плелась Горностаева. Указав физику на диван, я подошел вплотную к Каширину и сказал ему несколько слов. Он кивнул и вышел, а я повернулся к Коровину.
— Вот, Василий Палыч, наш секретный отдел. Сейчас все и решим.
Зудинцев посмотрел на меня внимательно, встал, присел к Коровину и молча пожал ему руку. Я сунул Михалычу несколько листков бумаги, исчреканных вдоль и поперек какими-то схемами, — те, что сунул мне перед этим сам секретный физик.
— Вот, полюбуйтесь, Георгий Михайлович… Спасибо Василию Палычу, а то бы так и не заметили. И кто бы отвечал?
— Да уж…— неопределенно сказал опытный Зудинцев.
— Как легко понять из этих расчетов, — продолжал я, напирая на слово.«легко», — Василий Палыч обнаружил критическую ошибку в электронных схемах наших ракет «земля-воздух». Да, Василий Палыч?
— Да, — скромно подтвердил Коровин. — Они не долетят.
— Докуда? — осторожно поинтересовался Михалыч.
— Ни докуда не долетят, — сокрушенно посетовал Василий Палыч.
— Нужно что-то срочно предпринимать, — пискнула Горностаева.
Зудинцев решительно встал и пошел к телефону. Набрав несколько цифр, он сказал в трубку металлическим голосом:
— Алло, пост номер один? Говорит Беркут. Немедленно отмените все пуски в квадрате ноль-пятнадцать!.. Не знаю. Как хотите! Это приказ. И немедленно соберите научный совет. Сейчас к вам подъедут.
Пока он разговаривал, Василий Палыч, побледнев от гордости, встал и расправил плечи.
— Спасибо вам, — с чувством сказал Зудинцев, повесив трубку, — товарищ… э-э…
— Коровин.
— …Товарищ Коровин. Вы согласитесь побеседовать с нашими научными специалистами?
— Ну разумеется…— горячо закивал физик. — Понимаете, плата наведения боеголовки в наших ракетах…
— Тс-с! Не здесь! — перебил его Михалыч.
— Да-да… Я понимаю.
Дверь открылась, и Каширин пропустил вперед двух санитаров и врача.
Здравствуйте, товарищи! — высокомерно поприветствовал их Василий Палыч и сухо пожал санитарам руки. — Поедемте, время не ждет. Георгий Михайлович, вы с нами?
— Нет-нет, — с сожалением отказался Зудинцев. — Не могу оставить пост.
Василий Палыч прищелкнул каблуками, и процессия вышла за двери.
А мы пошли в кафе. Когда мы утерли слезы и привели себя в порядок, я повернулся к Горностаевой. Ей отчего-то совсем не было смешно.
— Видишь, как просто? — спросил я у нее.
Но она не успела ответить — влетел Соболин.
— Везет тебе, Валюха, — хихикнул он. — Еще клиент подтянулся. Допивай, он тебя в отделе ждет.
Валя бросила на него такой яростный взгляд, что он примиряюще улыбнулся:
— Да ладно, сегодня же пятница! Это последний. Обещаю. На следующей неделе по психам дежурю я. Татьяна Петровна, кофейку…
Я кашлянул и, похлопав Горностаеву по руке, заявил:
— Соболин, будь друг, уступи его мне?
Соболин поглядел на меня, потом на Горностаеву и кивнул. Я поинтересовался:
— А что за клиент?
— Вот такой дед! Пчеловод!
***
Валя сидела за столом, подперев подбородок. Я расположился на диванчике, а «пчеловод» — дедушка, похожий на крестьянина с картины «Ходоки» — сидел посреди комнаты на краешке стула и робко излагал.
— Мы вашу «Явку с повинной» всегда читаем, Люська моя специально за ней на станцию ездит на велосипеде. А зимой — пешком.
— Люська — это жена ваша? — спросила Валя.
— Дочка. Я вдовец.
— Так что произошло у вас? — спросил я нетерпеливо.
— Да не произошло пока…— покачал головой дед. — Боюсь, что произойдет. Мы в Васкелово живем. Была дача. А как Верочка умерла, мы туда и вовсе перебрались. Люся у меня — инвалид второй группы, не работает. Пенсии у нас маленькие.
А за городом легче прожить, понимаете?
Огород посадили, кроликов завели, ну перебиваемся как-то…
Дед замолк и почесал лысину.
— Понимаю, — сказал я, начиная напрягаться. — И что же?
— Рядом с нами участок был заброшенный — на озере прямо, на отшибе. Там наши знакомые жили, старики совсем. Умерли в позапрошлом году, и стоял дом пустой…
А недавно там кто-то появился. Странные какие-то люди…
— Купили участок?
— Да нет, в садоводстве никто про них не знает. Участковому сказал — он обещал прийти, но, говорит, никак застать не может.
— И что же такого странного в этих людях?
Дед так тянул время и долго шамкал, что мне нестерпимо захотелось уже сейчас, не дожидаясь конца этой захватывающей истории, спустить его с лестницы.
Так вот ведь я и говорю. Во-первых, окна как стояли заколоченными, так и стоят. По дому опять же всегда какая-то работа есть, но никто не стучит, не пилит — тишина мертвая стоит. А по ночам ящики какие-то таскают, брезентом накрытые. И, главное… все время кто-то дежурит — вроде как охраняют. Но если кто приходит — не отзываются.
— Может, они там картошку хранят? — спросила Горностаева.
— Так ведь, может быть…— послушно кивнул он. — Да только позавчера загавкал мой Ганька в три часа ночи. Я и встал — все равно больше не засну. Смотрю в окно — к тому участку машина подъехала…
Оделся, пошел посмотреть. Спрятался за елкой — они ящики таскать стали.
— И что? — совсем уж нетерпеливо спросил я.
— Гранаты в таких ящиках возят, вот что! — неожиданно рявкнул дед. — В других, поменьше, — запалы, отдельно. А в этих — фанаты. РГД-5! Вообще-то я на Ржевском полигоне до пенсии служил.
— Угу, — сказал я, обрадовавшись тому, что пчеловод наконец-то дошел до сути. — Гранаты, значит… И что, дочка ваша тоже их видела?
— Нет, я ей не говорю. У нее сердце больное, чего волновать-то зазря?
Я уже открыл рот, но Горностаева предусмотрительно меня перебила:
— Получается, кроме вас, их никто не видел?
— Не знаю…— вздохнул дед.
***
— Слава Богу, — сказала Валя, когда пчеловод покинул Агентство.
— Почему? — спросил я. — Славный, по-моему, дедуля, да и тема вполне перспективная…
— Скрипка, ты что, чокнулся? — стала грубить Горностаева. — Какая еще «перспективная»? Ты что, не понимаешь, что это полный бред — гранаты, запалы?.. Ты же сам говорил: осень, пора обострений!
— А еще я говорил, что нужно «отделять мух от котлет», как выражается наш президент! — обиделся я. — И, по моему мнению, здесь есть за что зацепиться нормальному инвестигейтору! Вот и Соболин тебе подтвердит…— добавил я, увидев, что в кабинет входит Соболин.
Вовка изобразил крайнюю занятость и тут же попытался выскользнуть в коридор, но я железной рукой взял его за шиворот и быстренько, в трех предложениях, посвятил в суть дела.
Соболин помотал головой и вгляделся в висящую на стене карту Ленинградской области.
— Вот что значит «с кем поведешься»…— сказал он, почесав свою волосатую башку. — Да ну, Леха, чепуха это все. Васкелово — это ж тебе не Малые Говнюшки какие-нибудь! Место густонаселенное, все на виду… Ты что, не знаешь эту старую вохру? Да они на кого хочешь стучать готовы. На самом деле, кто-то возит стройматериалы, а что ночью, так халтурят, вот и все.
— В камуфляже? — спросил издевательски я.
Соболин ласково улыбнулся.
— Слушай, я у тещи на даче тоже в камуфляже хожу, и тесть в камуфляже, и сама теща. Удобно ведь.
Горностаева улыбнулась ему в ответ и засобиралась домой, но я не сдавался:
— Думаешь, этот дедуля приперся в город только для того, чтобы настучать на соседей?
— Ну он же не в ГУВД приехал, а к нам.
Значит, прославиться хочет… Топайте домой, я сегодня остаюсь — Обнорский просил подправить сценарий по моей новелле.
Приятного уик-энда.
Он легкомысленно щелкнул пальцем по карте и сел за компьютер. Валентина сгребла со стола в сумочку пару килограммов всяких женских мелочей и пошла к выходу.
Я пожал плечами — ленивцы. Одно слово, ленивцы.
***
Пройти через коридор было не трудней, чем преодолеть полосу препятствий какого-нибудь элитного спецподразделения.
На полу валялись кабеля и шланги, все подоконники были усыпаны окурками, во все стороны шлялись какие-то люди и орали так, будто на свете не существовало телефонов, а им всем непременно нужно было связаться с другим городом. Так в наших помещениях снималось кино, про нас же, любимых.
Все вопросы о том, каким образом киношники создадут мой неоднозначный образ, сами собой отпали, как только меня познакомили с исполнителем этой роли.
Стас Красневич произвел на меня столь неизгладимое впечатление, что я чаще стал поглядывать в зеркало, пытаясь обнаружить в себе те неисчислимые достоинства, которые он старательно изображал на съемочной площадке. И, кстати, я был чуть ли не единственным сотрудником «Золотой пули», который при виде «своего» персонажа не пускал ядовитую слюну и не исходил бешенством.
Мы прошли сквозь полосу препятствий с наименьшими потерями: Валя чуть не сломала каблук, а я опрокинул какой-то фонарь на столик гримера — только и всего. Благополучно выскользнув из Агентства, мы сели в мою машину.
Горностаева напряженно молчала. Нужно было разрядить обстановку.
— Был у меня один приятель, — начал я бодро, — учился на киноактера. И однажды ему досталась роль глухонемого. Он поставил перед собой задачу идеально подготовиться к съемкам и решил не разговаривать неделю. Мало того, он еще и ничего не слышал — поскольку вставлял в уши специальные затычки. Он уже начал находить особую прелесть в состоянии глухонемого, как вдруг выяснилось, что его жена полюбила другого мужчину и бросает его с дочкой, престарелой тещей и собакой породы бобтейл. Но выяснилось это лишь после того, как он вновь обрел способность слышать и говорить. И как ты думаешь, что он сказал первым делом?
Горностаева посмотрела на меня грустно и спросила:
— Что ты сказал?
Я понял, что нужно принимать более эффективные меры.
— Валя, тебе нужно взяться за это дело.
Валя, отвернувшись, смотрела в окно.
— Склад оружия в Васкелово? У всех на глазах? Чушь это, Леша, прав Соболин.
— А я считаю, что, просеяв информацию, можно выйти на что-то…
— Да не тот это случай, Скрипка, не тот. Вон у моего знакомого на даче вообще полтанка стоит. Участок такой в Синявино получил. И что теперь?
— Ладно, — мирно согласился я.
— Что «ладно»?! — совершенно нелогично взвилась Горностаева. — Сами хотите, чтобы у людей глаза горели, про Соборы всякие болтаете…
— Сейчас зажжем тебе глаза, — весело заявил я. — Поехали в «Пассаж» юбку покупать!
— Гад, — коротко сказала моя любимая.
Я засмеялся и повернул на Садовую.
***
Я стоял у примерочной с целой охапкой юбок. Когда с шумом раздвинулись занавески, мне стало видно Горностаеву в такой позе, что я поморщился и снова их задернул. Сунув в примерочную следующую юбку, я не удержался:
— Валь, а давай завтра на природу съездим? Суббота же!
— Давай, — сдавленно отозвалась Горностаева. Чего-то там у нее, видно, не застегивалось. — Агеева в Павловск приглашала…
Она вновь показалась в щели между занавесок, теперь уже в каком-то монашеском обличье. Я помотал головой.
— С Агеевой не поеду. Вот эту, — я подал ей очередную юбку.
— Ой, эта хорошо, — донеслось из-за занавесок через пару минут кряхтения и сдержанной ругани, — только блузки у меня к ней нет… Девушка, а подберите, пожалуйста, какую-нибудь белую блузочку, попрозрачнее…
Продавщица, стоявшая рядом, кивнула и отошла. А я, наоборот, зашел.
Такая — в одной легкой юбке и прикрывающая руками полную грудь — она нравилась мне гораздо больше. Совладать с собой мне помогло деликатное покашливание продавщицы. Пришлось выйти.
— Как насчет Васкелово? — спросил я.
Горностаева высунулась из примерочной и посмотрела на меня как на идиота.
Мне ничего не оставалось, как округлить глаза и разудало заявить:
— Покупаем! Только ничего не снимай!
***
Сидя в электричке, я разговаривал сам с собой. Эта привычка появилась у меня после истории с женщиной-вамп Ингой Дроздовской, из-за которой я чуть не приобрел раннюю седину и едва не потерял Горностаеву…
— Куда я еду? На этот простой вопрос довольно просто ответить— в Васкелово. А зачем? Вопрос некорректный, скорее, «в результате чего?» Ну и «чего»?
Очередной ссоры с Валентиной Ивановной Горностаевой. На почве?.. На почве отсутствия взаимопонимания и уважения друг к другу.
— Сам-то понял, чего сказал?
— Да не очень…
— Билет есть? — Этот вопрос донесся откуда-то извне, и я не сразу на него среагировал.
Показав контролеру билет, я вновь погрузился в себя, избрав другую форму внутреннего общения, — больно уж странно смотрела на меня сидящая напротив девушка с корзиной. Из корзины время от времени показывалась пушистая голова огромного кота. Кот посматривал на меня странным немигающим взглядом, и я мысленно стал обращаться к нему.
«В сущности, дело было так, дорогой котик! Мы приехали ко мне с твердым, как мне казалось, намерением незамедлительно заняться любовью. Зря зеваете, уважаемый, этим мы еще недавно занимались с очень большим удовольствием, но…
Что-то изменилось в последнее время, не зря я волновался. В самый ответственный момент Горностаевой приперло поговорить со мной о чем-то важном. Понимаешь, наши дамы частенько норовят завести беседу в самое неподходящее время…
Короче говоря, мне пришлось встать, принести «попить», отреагировать на «что-то покурить захотелось» и покивать на «прости, я что-то не в форме».
Не обязательно так нагло потягиваться, лохматое ты чудище, когда разговор идет о самом сокровенном…
Сперва она разрыдалась. Потом снова завела волынку про несостоявшуюся журналистскую карьеру и издевательства начальства. Затем изящно перешла на мою «толстокожесть» и отсутствие элементарной чуткости. Ну а дальше мы поругались.
Да, конечно, не следовало мне снова приводить в пример это злосчастное Васкелово, но ведь она первая заговорила об отсутствии настоящего дела!
И не надо жмуриться, глупый ты кот, — тут ведь дело принципа! Как говорит наш любимый Обнорский: «Расследований нет там, где нет расследователей!» А это значит, что нельзя отбрасывать информацию, какой бы глупой она ни показалась сначала. На это Горностаева сказала, что раз так, я должен был отправиться в Министерство обороны с безумным физиком Коровиным. А я позволил себе несколько грубое сравнение жопы с пальцем, заявив, что она их путает. Видимо, то, что мы лежали в постели, придало этой фразе некоторую двусмысленность — и Горностаеву понесло. Следуя извечной женской логике, она припомнила мне все: Ингу, жену профессора Бессонова, гримершу съемочной группы Лялечку и в довершение всего приплела туда же Завгороднюю, к которой я, видит Бог… Конечно, нахальное ты животное, я был не прав, напомнив про Гарри Два Ствола, но это же была чистая самооборона!
«Катись в свое Васкелово!» — сказала она и снова зарыдала. Вот я и качусь…
А на хрена? Сам не знаю».
Кот смотрел на меня с издевкой, было видно, что он со мной не очень-то солидарен.
«Станция Васкелово!» — сказал репродуктор.
Я встал и застегнул куртку.
— Умный у вас кот, — дружелюбно сказал я девушке с корзиной.
— Это кошка, — возразила она.
— А, ну тогда все ясно, — озадачил я ее окончательно и вышел из вагона.
***
Сверившись с адресом деда, записанным на бумажке, я заглянул во двор.
— Эй! Хозяева дома?
Залаяла собака. Из сарая, стоящего рядом с домом, вышла полная женщина, тяжело опираясь на палку.
— Вам кого?
— Вы Людмила? — догадался я.
— Да. А вы ко мне?
— Я вообще-то к Алексею Ивановичу.
Он дома?
— Нет. — Она отворила калитку и сделала приглашающий жест. — Папа в Сосново поехал, к сестре. Вечером вернется…
А у вас что-то срочное?
— Да нет, просто мимо проходил, дай, думаю, зайду.
Так заходите, чаю попьем. — Она вновь махнула свободной рукой.
— Нет, спасибо, — отказался я. У дома надрывался лохматый кобель, а может, и сука. «Собаки мне только не хватало», — подумал я, и вслух сказал: — Я пойду. А как к озеру пройти, не подскажете? Говорят, там очень красиво.
— Красиво, правда. А вот до поворота пройдете и налево — там сами увидите.
— Спасибо!
Я пошел по заросшей дорожке, совершенно не понимая, зачем я это делаю. За поворотом показалось озеро — такое красивое и печальное, что я тут же решил вернуться домой и помириться с Валей. Вот только посмотрю на этот дурацкий дом и поеду… Лучше бы я поехал сразу.
***
Я шел вдоль забора, тянувшегося до самого берега. Заметив кривую раздвоенную рябину, я забрался на нее и заглянул во двор.
На небольшом участке стоял заброшенный темный домик, ставни заколочены, тропинка к крыльцу притоптана, справа от дома небольшой сарайчик, дверь которого забита крест-накрест. Я посмотрел на крышу — труба не дымилась. Дом выглядел абсолютно нежилым.
Все было так, как и описывал старик.
Я спустился и пошел вдоль забора. На калитке висел новенький замок и сверкали крепкие недавно смазанные петли. В этом не было ничего странного, тем более преступного, и я еще раз подумал, что сейчас развернусь и уеду домой. Но тут, как на грех, мне на глаза попался крепкий чурбан, валявшийся под кустами. Я подкатил его к калитке и встал на него, взявшись руками за доски. Заглянув во двор, я заорал что есть мочи:
— Есть кто-нибудь?
Тишина. Я огляделся по сторонам, встал ногой на замок и перебрался через калитку.
Еще раз оглянувшись, спрыгнул. Фиг его знает, зачем.
Подойдя к дому, я громко постучал в дверь.
— Есть тут кто живой? Ау!
Снова никто не отозвался, и я несколько раз подергал дверь. Она была закрыта. Я спустился с крыльца и попытался заглянуть в наглухо забитые окна — ничего.
Я направился к сарайчику, с трудом пробираясь по заброшенным грядкам. Подойдя, я посмотрел в щелку. Из забитого окошечка под потолком в сарайчик пробивалось немного света — были видны лопаты, грабли, мешки с песком. Короче, ничего необычного.
Можно было ехать домой. Я выпрямился, и в этот момент началась гроза. Мне не повезло — молния угодила прямо в меня, да так, что из глаз посыпались искры, и я даже не успел удивиться самому факту этого природного явления в столь позднее время года. Короче говоря, я просто отключился. А может быть, и умер — какая разница…
***
Башка болела так, что, казалось, разорвется на части. Открыть глаза было очень трудно, на них кто-то приклеил по килограммовой гирьке. А когда я их все-таки открыл, то выяснилось, что прямо передо мной стоит человек в камуфляже, черной, надвинутой на глаза, шапочке и темных очках. Лица его не было видно из-за очков, поднятого воротника ватника и не желающего нормально работать зрения.
— Что вам тут надо? Кто вы? — почти вежливо спросил он. Звуки его голоса бухали по моим барабанным перепонкам, как фанфары военного оркестра.
— А… Я…— Мой мозг потихоньку идентифицировал этого мужика с «молнией» и искрами из глаз. Жаль, что это была не гроза. — Я из риэлтерской фирмы «Фазенда»…
Кажется, этот участок продается… Мне соседи сказали…
— Документы есть?
Я попытался пошевелиться, но у меня ничего не получилось — эта очкастая сволочь успела меня связать. «А то ты не проверил!» — подумал я и на всякий случай замямлил:
— У меня нет… Я дома оставил. У меня тут дача недалеко, на Широкой улице…
А вы кто — хозяин?
— Риэлтеры через забор не лезут…— мудро заметил очкарик и, словно прочитав в моих глазах упрек насчет проверки документов, полез в мой карман. — Сейчас разберемся…
В его руках появились мой мобильный телефон и портмоне. Открыв его, он достал удостоверение и присвистнул:
— Риэлтер, значит… Из Агентства журналистских расследований? — Он смачно сплюнул на пол. — Твою же душу мать…
Я прикрыл глаза, пока он смотрел на меня, играя желваками.
— Что дальше? — обратился он то ли ко мне, то ли к себе.
— Был у меня знакомый, — сказал я невинно, — промышлял по молодости скромным разбоем. Ходил вечерами на плохо освещенную платформу станции «Пискаревка» и вырывал из рук зазевавшихся дачниц хозяйственные сумки. Все было хорошо, и он даже ни разу не попался, но однажды в такой вот выхваченной сумке он нашел запечатанную папку с грифом «Совершенно секретно». «Что дальше?!» — спросил он таким же тоном, как и вы, любезный…— Мужик посмотрел на меня с изумлением. — Кстати, в КГБ, куда он отнес свою страшную находку, рассчитывая на серьезное поощрение, его сильно побили, а потом сказал и, что это — все шифры Северного флота. Долго он искал впоследствии ту злосчастную «дачницу», но это уже совсем другая история… Вам солнце глаза слепит, что вы в очках?
Мужик мотнул головой и, сорвав с себя шапку, быстро затолкал ее мне в рот. Потом вылетел из комнаты, крепко заперев дверь и прихватив мой мобильник. Я решил осмотреться. В доме было темно, сквозь заколоченные ставни пробивались узкие полоски света. Остатки обоев, полуразваленная печка, под которой сиротливо краснел спиралью доисторический рефлектор, да сломанный стул — вот и вся обстановка, не считая пружинной солдатской койки, к которой я был привязан. Причем привязан так себе — руки стянуты нешироким ремнем и прикручены к хлипкой спинке, ноги связаны моим же шарфом, один конец которого примотан к сетке.
Послышались какие-то звуки, будто кто-то звенит ключами или бряцает кандалами.
А потом под полом что-то бухнуло, и оттуда донесся загробный голос:
— Иваныч? Заводи свой драндулет и срочно сюда!.. Случилось! Спалились мы, вот что случилось!.. Как же, блядь, он выключается?..
Я был очень горд, что мой старенький «Сименс» работает даже в подполе, а в том, что незнакомец воспользовался именно им, я не сомневался — последняя его фраза могла относиться только к моему непокорному телефону.
Однако пора было прощаться с этим гостеприимным домом, и я стал принимать меры. Обернувшись, я увидел металлические шарики на спинке кровати. На одном из штырьков шарика не было — торчал только штырек с резьбой.
Я выгнулся, насколько возможно, стараясь зацепить кляп за этот штырек. После нескольких неудачных попыток шапка наконец зацепилась, и я смог отдышаться, а также прошептать несколько приличествующих случаю слов. После пяти-шести рывков мне удалось отодрать шарф, связывающий мои ноги, от сетки. Теперь нужно было дотянуться до рефлектора.
Сам себе напоминая Бонивура, я сполз с кровати, сильно рискуя вывихнуть плечо, но другого выхода у меня не было. Мужик пока что глухо бряцал в подвале чем-то металлическим, но я прекрасно понимал, что он вот-вот вернется.
Наконец мне удалось задеть рефлектор носком ботинка и немного подвинуть его к себе. Шарфик был уже и так безнадежно испорчен, поэтому, прислоняя его к раскаленной спирали, я думал только о джинсах. Шарф меня не подвел и быстро стал тлеть — через несколько мгновений я освободил ноги.
С грацией беременной каракатицы (которую я, кстати, никогда не видел, но почему-то ярко себе представлял) я взгромоздился обратно на кровать. В прихожей что-то грохнуло. Отчаянно спеша, я совершил какой-то невероятный кульбит, кувырнувшись вперед и пропустив ноги между связанных рук. Труднее всего проходила задница, но дверь уже открывалась, и я прибавил темп. Пытаясь отдышаться, я стал грызть ремень, связывающий руки, но дверь уже открылась, и мужик удивленно протянул:
— Прям Давид Копперфильд какой-то!
Ну сейчас мы тебя покрепче прикрутим…
Он вытянул руки вперед, видимо, опасаясь, что я двину его свободной ногой, но я неожиданно обнаружил, что, благодаря моим усилиям, спинка кровати совершенно расшаталась, и в моих связанных руках, откуда ни возьмись, появился выскочивший из нее прут.
Нужно ли говорить, что я вложил в этот удар всю силу, на которую был способен.
Он пришелся прямо по очкам, которые разлетелись на кусочки с таким хрустом, что я даже немного пожалел нос, на котором они сидели.
Мужик рухнул на пол, обливаясь кровью, а я помчался к дверям, разыскивая по дороге что-нибудь, обо что можно было бы разрезать ремень.
Выскочив в предбанник, я тут же наткнулся на топор, который после недолгой борьбы согласился укрепиться между моими дрожащими коленями лезвием кверху.
Через пару минут руки оказались на свободе. И первое, что они сделали, это торопливо забили крест-накрест свою несостоявшуюся темницу с пленником внутри.
Вогнав по самую шляпку последний здоровенный гвоздь, больше напоминающий сваю, я вспомнил, что вместе с мужиком замуровал и мобильник. Я был сильно разочарован своими умственными способностями, но сил на его извлечение у меня уже не было.
Я бросился к входной двери и попытался ее распахнуть, но тут меня ждало еще одно разочарование. Она была заперта, причем с моей стороны не было замка — просто замочная скважина и никакого ключа…
Пришлось вернуться за топором.