Страница:
Холост. Имел непродолжительный роман с сотрудницей репортерского отдела Светланой Завгородней. По некоторым сведениям, до недавних пор поддерживал дружеские, а также, возможно, и интимные отношения, с телеведущей Татьяной Ненашевой, которая в настоящее время живет и работает в Москве».
Из служебной характеристики
Я вдруг поймал себя на мысли, что стал патологически ненавидеть кино. А случилось это буквально через неделю после того, как в нашем Агентстве плотно обосновалась вся эта худокормовская кинобанда, призванная удовлетворить амбициозные планы Обнорского по увековечиванию собственного детища. То бишь нашего многострадального эпоса «Все в АЖУРе».
Отныне мне приходилось пробираться в свой кабинет исключительно боком (а то и раком), дабы, не дай Бог, не задеть кем-то натянутый провод, либо не свалить неизменно бьющий жарким лазером прямо в морду многоваттный фонарь. К тому же из кабинетов стали пропадать вещи. Нет, служители муз, конечно, не страдали повальной клептоманией. Просто для съемок очередных сцен им постоянно требовался самый разнообразный реквизит, и они без зазрения совести тянули все, что попадется под руку. У меня, например, ушла из стола (между прочим, закрытого) бутылка коньяку, которую в свое время привез Зурабик.
Когда я с превеликим трудом сумел-таки ее отыскать, бутылка опустела приблизительно на две трети. Как было сообщено, снималась крайне сложная сцена спаивания журналистами высокопоставленного государственного чиновника с целью получения от него сверхсекретной информации.
Последующие вопросы отпали сами собой после того, как я узнал, что в эпизодической роли этого самого чиновника неожиданно решил выступить сам господин Худокормов, известный своим пристрастием к благородным напиткам. Вот такая, блин, богема. Мать ее!..
Сегодня, вернувшись в контору с очередного анонимного заминирования, я снова с большим трудом проложил маршрут через наш коридор, обтекая по дороге снующих туда-сюда киношников. Судя по озабоченным лицам, у них что-то не клеилось. В конце пути меня ждал бонус в виде стоящей в коридорном проеме топ-модели Аси Барчик, играющей в сериале Прибрежную. Насчет актерских данных не знаю, но со всеми остальными у Аси полный порядок. По крайней мере то место, за которым, по слухам, спрятана человеческая душа, было у нее не менее объемным, нежели у Светки. И я еще раз убедился в этом, невзначай прижав Асю в тесном проходе, изображая эдакую неловкую попытку разминуться. В ответ она лишь смерила меня презрительным взглядом. Я, признаться, даже немного расстроился. Неужели действительно старею? По крайней мере раньше на подобный фокус с моей стороны дамы реагировали с большим задором.
Дверь в наш кабинет была приоткрыта, и из-за нее приглушенно раздавался гнусный голос моего альтер-эго Михаила Поручейкова. Изучив сценарий, он почему-то решил изобразить меня в образе распальцованного быка-недоумка в отставке, для чего навесил себе на шею толстенную цепь желтого металла, прикрепил на поясной ремень сотовый телефон и безжалостно обрил голову.
Впрочем, сценария я не читал. Возможно, в нем я действительно прописан именно таким вот идиотом. Кстати, не исключено, что это тайная месть Обнорского, который до сих пор подозревает меня в порочной связи с Лукошкиной.
Я осторожно заглянул в дверную щель.
Поручейков сидел на диване рядом с настоящей Завгородней и, нервно теребя правой рукой ее обнаженное колено, сладострастным полушепотом спрашивал:
— Скажите, Светлана, те чувства, которыми буквально дышит каждая строчка в «Деле о Красном озере», ведь вы их действительно пережили, выстрадали?
Светка томно повела плечами и что-то коротко промурлыкала. По-видимому, утвердительное, поскольку Поручейков удовлетворенно кивнул и еще крепче сжал ее коленку.
— Я так и думал… Понимаете, Светлана, как мне кажется, именно этот материал является наиболее сильной частью в нашем сценарии. Я очень хорошо представляю себе, как надо играть этот кусок, однако Ася… Она просто не справляется. Вы меня понимаете?
Завгородняя зажмурилась, давая понять, что понимает.
— Она слишком юна и неопытна… Была бы моя воля, я сделал бы так, чтобы в этом сериале вы играли сами себя. Вы настолько органичны и естественны, что в каждом кадре вам нужно было бы просто оставаться собой. — Левая рука Поручейкова между тем нашла другую Светкину коленку. — Знаете, я не очень понимаю мотивацию вашего выбора. Я имею в виду Шаховского. Скажите, что в нем могло привлечь вашу героиню?
Ведь, как мне показалось в процессе нашего с ним разговора, он, как бы это сказать, весьма недалекий человек?
«Ах ты с-сука, я тебе покажу недалекий», — с негодованием подумал я. «И ты, кстати, тоже», — это тоже мысленно я обратился к Завгородней, которая в ответ на нахальную реплику актеришки утвердительно кивнула головой. Поручейков между тем продолжал:
— Мне кажется, что такую женщину, как вы (вернее, вашу героиню), могло подкупить в человеке подобного склада лишь одно — сила. Такая, знаете ли, первобытная, необузданная. Сила грубого животного…
Сравнение с грубым животным добило меня окончательно, и я дернул дверь на себя. Поручейков вздрогнул, как ошпаренный сорвал руки со Светкиных коленок и стремительно скрестил их у себя на груди.
Выглядело это весьма комично.
— А, Виктор Михайлович, — с наигранным воодушевлением произнес мой крестник, приведя себя в надлежащий вид. — А мы тут со Светланой., э-э.. Аристарховной… обсуждаем некоторые детали сценария… Я, знаете ли, все никак не могу нащупать образ..
— И что, Михаил Георгиевич, до сих пор не нащупали? — Я недвусмысленно мотнул головой в сторону Светкиных ножек. — Так, может, стоит пощупать в другом месте? — И я перевел взгляд на другую, не менее привлекательную часть ее тела.
Завгородняя, давно привыкшая к подобного рода скабрезным шуткам, традиционно возникающим в ее присутствии, ничуть не смутилась. Однако Поручейков, напротив, покраснел до самых кончиков ушей.
Он суетливо заелозил по дивану, посмотрел на часы и взволнованно протарахтел:
— Ох, уже первый час! А ведь в двенадцать мы с Беркутовым собирались прогнать еще одну сцену… Так что, извините, вынужден буду вас покинуть. — И он стремительно прошагал к двери.
Однако перед тем как окончательно удалиться, Поручейков обернулся к Завгородней и заговорщицки произнес:
— А все-таки я был прав, Светлана Аристарховна. Всего лишь грубое, животное начало. Чистый Фрейд. — И он поспешно закрыл за собой дверь.
Я облегченно вздохнул и уселся в свое кресло.
— Как ты выносишь этого педика?
— Во-первых, он не педик, — огрызнулась Светка. — А во-вторых, тебе-то какое дело? Вечно ты суешь нос в мою личную жизнь. — Она поднялась с дивана, одернула юбку и, одарив меня презрительным взглядом («Вторым за последние десять минут», — не без грусти отметил я), удалилась, покачивая бедрами. Впрочем, секунду спустя она просунула голову в дверь и полным яда голосом сообщила:
— Между прочим, с самого утра тебе названивала твоя ненаглядная.
— Какая из десяти? — плоско сострил я, испытав при этом невесть откуда нахлынувшее волнение. До сих пор на этот номер в Агентство мне звонила лишь одна женщина.
Но ведь… ведь это никак не могла быть она?
— Свой порядковый номер она не сообщила, — съязвила Завгородняя. — Кстати, я вчера случайно увидела ее в новостях.
Выглядит — ужасно… Вообще-то она названивала сюда уже как минимум три раза и была ну о-о-очень взволнована.
Светка выждала паузу и, почувствовав, что я жду продолжения, сочувственно сообщила:
— Наверное, у нее очередная задержка.
— Какая задержка? — не врубился я.
— Месячных, — хохотнула Завгородняя и, довольная, испарилась.
Я же бросился к телефону и торопливо принялся набирать номер сотового Татьяны, понимая, что раз уж после того нашего разговора она заставила себя позвонить первой, значит, действительно случилось что-то очень серьезное.
Таня ответила сразу, как будто в ожидании моего звонка все это время не выпускала телефон из рук.
— Танюша, привет. Это я.
— Шах… Ну наконец-то. Как хорошо, что ты позвонил…
— Что случилось?
— Я не знаю, но мне очень страшно…
У Рустама проблемы. Серьезные. На него наехали какие-то бандиты. Требуют денег.
Постоянно звонят, угрожают… Якобы он их кинул…
— А это действительно так? Он на самом деле им должен? Сколько? За что?
— Я не знаю, сколько. Рустам говорит, что это все неправда и что его пытаются развести. Говорит, чтобы я не боялась.
Мол, пойму!, что им ничего не обломится, и отстанут. Но мне действительно страшно. Уже третий день я чувствую, что за мной следят. Оборачиваюсь — никого нет, но я… я чувствую. Ты веришь мне, Витя? — Она больше не могла сдерживаться и разрыдалась.
— Танюша, успокойся… Подожди, ну не плачь… Конечно, я тебе верю, — я пытался говорить какие-то банальности, но она торопливо перебила:
— Шах, ты… сможешь приехать? Сюда, ко мне? Я прошу тебя… Я здесь совсем одна, понимаешь? Рустама вечно нет дома, а я…
Я уже боюсь ездить на работу, а когда приезжаю — совершенно не в состоянии настроиться на эфир. Редактор уже несколько раз выговаривал мне, а я просто ничего не могу с собой поделать…
В этот момент я совершенно некстати подумал о том, что Завгородняя, похоже, не соврала, когда сказала, что вчера в студии Татьяна выглядела хреново. Видимо, в данном случае она вовсе не пыталась меня поддеть, а действительно, со свойственным исключительно женщинам чутьем, заметила в Татьяне ту неуловимую перемену, которую нам, мужикам, обнаружить просто не дано.
— Хорошо, Танюша, хорошо… Только успокойся… Конечно, я приеду. Завтра утренним поездом я буду в Москве. Ты работаешь?
— Да, у меня утренний эфир. До половины одиннадцатого.
— Отлично. Значит завтра в половине одиннадцатого я буду ждать тебя на улице у входа в телецентр. Договорились?
— Да… А ты… правда приедешь?
— А разве я тебя когда-нибудь обманывал?
— Нет… То есть да… один раз. — Она всхлипнула. — Помнишь, когда ты мне сказал, что пошел бы в «Успех» только по заданию редакции?.. Но ведь это… тогда… был ты?.. И ты же пошел туда из-за меня?
Вот блин! Даже в такой момент она не может обойтись без этих своих бабских заморочек. Вот обязательно я должен подтвердить ей свой статус бесстрашного рыцаря на белом коне, ну хоть тресни. Ох, чувствую, что и в этот раз втянет она меня в очередной блудняк!
— Ну конечно, родная, это был я. И, естественно, я это делал только и исключительно ради тебя… Все, Танюш… Мне нужно переделать миллион дел и при этом успеть на вечерний московский поезд. Прошу тебя, будь осторожна. Постарайся без надобности никуда из дома не выходить. Ладно?
— Я постараюсь… Вить!
— Да?
— Спасибо тебе. Ты… ты такой… ну, в общем, очень хороший.
— Все, Танюш. Комплименты — завтра.
И все остальное — тоже. Пока.
— Я буду ждать тебя, Шах…
Я положил трубку и потянулся за спасительной сигаретой. Наобещать что-либо любимой женщине много проще, нежели исполнить обещанное. Однако в этой ситуации у меня просто не было выбора. Зная Татьяну, я был уверен, что она нисколько не преувеличивает (а может быть, даже, напротив, преуменьшает) размер исходящей угрозы.
Я мысленно представил себе разговор с Обнорским. Бр-р, как говорится, «смерть мухам!». И хотя я действительно уже два года не был в отпуске, доказать, что он мне необходим именно сегодня и именно сейчас, практически нереально. Особенно теперь, когда Агентство с каким-то мистическим постоянством раз за разом лишается своих сотрудников.
А впрочем, наплевать. В конце концов, если начальство упрется рогом, я просто пойду на вокзал, куплю билет и уеду. И никакой растакой Обнорский не сможет мне помешать. Хотите — увольняйте. Но сегодня вечером я еду в Москву. Прости-прощай!
Скорый поезд со странным пивным названием «Афанасий Никитин» волочил меня через ночь по пути из одной столицы в другую (пока еще чуть более столичную).
Кстати, за всю свою жизнь мне довелось побывать в Москве в общей сложности лишь раз пять-шесть. Нет у меня в ней ни родных, ни друзей, ни должников, ни кредиторов — словом, на хрен я там кому нужен? Да и вообще, не радует меня златоглавая. Я больше болота люблю.
В купе на секунду посветлело — поезд прошмыгнул мимо какой-то станции.
Я бросил запоздалый взгляд в окно и увидел, как позади растворяются очертания до боли знакомого станционного здания. Ну как же, Малая Вишера. Н-да… занятное местечко. Между прочим, именно здесь я имел удовольствие поучаствовать в одной из первых в своей жизни стрелок, которая тогда плавно перетекла в разборку. Кто на кого тогда наехал первым — мы или великолукские? Чего делили — бензин или металл? А может быть, сахар? Ни фига уже не помню, давно это было. А вот название все ж таки запомнилось. Ностальгия, мать ее ити!
Я отогнал нахлынувшие было воспоминания молодости и, повернувшись на другой бок, продолжил увлекательное чтение досье, которым по моей настоятельной просьбе меня снабдила в дорогу Агеева. Тусклая лампочка купейного ночника беспомощно пыталась помочь мне пролить свет на жизненный путь человека, умудрившегося увести у меня любимую женщину (в первый и единственный раз за всю мою беспутную жизнь)…
Как я и подозревал, разговор с Обнорским получился непростым. Андрей метал громы и молнии, матерился, стучал кулаком по столу, словом, вел себя примерно так, как обыкновенно реагирует начальник на заявление своей сотрудницы о том, что она собирается уйти в декретный отпуск.
Однако я тоже не пальцем деланный. Стоически перенося происходящее, я ничего не метал и не матерился, а просто всем своим видом демонстрировал, что мне абсолютно по фигу любые его аргументы и факи. В конце концов Обнорский это понял и, немного успокоившись, подмахнул-таки заявление, взяв с меня слово, что я буду ежедневно отзваниваться из первопрестольной, и если вдруг в Агентстве случится какой-нибудь цейтнот, обязуюсь незамедлительно явиться в расположение части.
Наскоро отписав для новостной ленты утренний материал, я убрал со стола свой нехитрый скарб и запер его в сейф, дабы за время моего отсутствия он не стал добычей киношников. Затем, сконцентрировав на лице остатки былого обаяния, я отправился к Марине Борисовне. Необходимо было напрячь ее на быстрый и желательно качественный сбор информации о Рустаме Викторовиче Мамедове, запутки которого весьма неожиданно стали и моими проблемами. Врал я вдохновенно и, как мне казалось, убедительно. Если бы я запросил у нее информацию по одному лишь Мамедову, склонный к интригам агеевский ум, несомненно заподозрил бы что-то неладное. Поэтому сначала пришлось долго и нудно жаловаться на беспредел Обнорского, который нещадно эксплуатирует своих подчиненных, загружая работой даже на период отпуска. Направление я выбрал правильное, поскольку с уходом Горностаевой объем работы у Марины Борисовны существенно возрос, в связи с чем постонать на тему рабского труда стало ее прелюбимейшим занятием. После того как в ответ на проникновенный десятиминутный монолог о том, что так жить нельзя (от этого появляются морщины), я отпустил в адрес нашей примадонны парочку витиеватых комплиментов, ее уже можно было брать голыми руками. Отложив все другие занятия, Марина Борисовна взяла в отработку мой список из семи первых пришедших мне на ум видных дагестанских деятелей, ныне проживающих в Москве (якобы для будущей публикации о возможной подпитке лидерами диаспоры чеченских сепаратистов).
Все-таки надо признать, что при желании Марина Борисовна может отработать весьма неплохо и профессионально. За то время, пока я мотался за билетом, она успела порыться в архивах и сети, и к моему возвращению меня уже ждали семь небольших, папочек с информацией по заказанным северокавказским персоналиям. Я торжественно обменял их на коробку купленных по дороге конфет «Коркунов», и мы расстались совершенно довольные друг другом. Более того, на прощание Агеева кокетливо-доверительно сообщила мне, что приличных людей в Агентстве становится все меньше, а потому нам, оставшимся, нужно теснее сплотить ряды. Я заявил, что всецело поддерживаю эту идею, и пообещал заняться нашим сплочением сразу же по возвращении из отпуска. Через пару часов я уже шел по перрону Московского вокзала, и в моей сумке на самом дне лежала заветная папочка с жизнеописанием Мамедова.
Ничего особо выдающегося о жизненном пути Мамедова почерпнуть мне не удалось. Из разрозненных заметок и сообщений нарисовался образ эдакого предприимчивого дага, который в свое время начинал как все «черные»: неоконченный столичный вуз, рынки, торговлишка, мелкий криминал, цеховики, первые кооперативы. Потом неожиданно Мамедов пошел в гору, удачно вписался в шоу-бизнес и одним из первых в стране занялся продюсированием. Кстати, последний мамедовскии проект оказался самым успешным во всей его шоу-карьере.
Оказывается, Рустам Викторович здорово приподнялся после раскрутки довольно посредственной молодежной группы «Ноги врозь». Между прочим, по уровню дебилизма текстов их последний хит поразил даже меня, человека весьма невзыскательного и далекого от мира искусства. Как там у них? «Маленькие девочки взрослых не стесняются, маленькие девочки опять совокупляются…»
Словом, похабень полная. Однако музыка задорная, молодежи нравится, бабки рекой текут. А что еще нужно человеку, чтобы встретить старость? (Это я к тому, что господину Мамедову уже далеко за пятьдесят.)
Кстати, совсем недавно «Ноги врозь» участвовали в нашумевшем звездном концерте в поддержку господина Гнуса на выборах губернатора Красноборского края (помните, этот знаменитый слоган «Я фанат „Европы-плюс“, в моем чате первым — Гнус»?). Журналисты из «МК» раскопали, что за это выступление участники концерта получили бешеные деньги от одного московского олигарха, финансирующего избирательную кампанию Гнуса. Организация концерта проходила через агентство «Медиа-промоушен», и на редкость дотошная Агеева даже подготовила отдельную справку об этой конторе, которая, будучи зарегистрированной в подмосковном городе Фрязино, раскинула щупальца своих филиалов в целой куче городов, включая и наш Питер.
В общем, Мамедов, надо полагать, весьма неплохо нагрелся на этой акции. Не удивлюсь, если за всю эту бодягу ему отстегнули тысяч двести бакинских. А как иначе? Группа на подъеме, что называется, в самом соку. Плюс ко всему такое мероприятие, как предвыборная кампания, экономии не приемлет. Впрочем, что мне до мамедовских дивидендов? Зато я по ночам сплю не в пример спокойнее.
Да, кстати, про сон: до прибытия в столицу оставалось уже меньше пяти часов, а денек, насколько я мог себе представить, предстоял тот еще! Исходя из этого я решительно закрыл папку, сунул ее под подушку, выключил ночник и отрубился практически мгновенно.
После того как на Спасской башне, согласно телевизионной заставке, должны были отзвониться часы, я начал немного волноваться. Ну хорошо, предположим, в полдвенадцатого закончился эфир. Ну, как минимум, десять минут нужно на то, чтобы смыть с лица телемазню, еще десять, чтобы намазать мазню повседневную. Переодеться, туда-сюда — еще двадцать. Однако стрелка уже давно перевалила за четверть первого, а Татьяны все не было. Выждав еще минут пять, я решительно направился в холл и, отыскав в замысловатой распечатке местных телефонов студию новостей, позвонил. На другом конце провода некая барышня ответила мне, что Татьяна Николаевна сегодня на работе отсутствовала.
Мол, с утра на студию позвонил ее муж и сообщил, что у нее внезапно резко поднялась температура.
Признаться, такой поворот событий меня несколько насторожил. Хотя бы потому, что о своей болезни Татьяна почему-то сообщила не самостоятельно, а через Рустама.
Да и вчера она мне ничего не говорила о своих проблемах со здоровьем. Попытка связаться по сотовому так же оказалась неудачной — металлический голос поведал, что абонент находится в отключке. Однако было ли данное обстоятельство вызвано болезнью абонента или же какими-то иными причинами, мне, естественно, не сообщили.
Не оставалось ничего другого, как поехать к Татьяне домой. Это был не лучший вариант, поскольку мне абсолютно не катило объясняться с господином Мамедовым и его кунаками, у которых моя личность, равно как и цель визита, несомненно вызовут неподдельный интерес. Впрочем, я надеялся, что Рустам Викторович, имеющий некоторое отношение к миру искусства, все-таки проявит зачатки некоей интеллигентности, которая не позволит ему дать команду спустить меня с лестницы в первую же минуту. Ну а дальше — время покажет. Сейчас мне надо было просто убедиться, что с Татьяной все в порядке, хотя гнусное шестое или седьмое чувство подсказывало, что это, похоже, не совсем так.
Немного поблуждав в районе Измайловского парка, я отыскал заветный домишко, который, надо признать, сильно поразил мое воображение обилием стекла и вычурной псевдоготикой. Словом, типичное новорусское пристанище с двухъярусными кельями.
Попасть в дом можно было только минуя центральный холл, дорогу в который преграждало некое подобие контрольно-пропускного пункта с внушительным металлоискателем. Вместо более соответствующего окружающей роскоши консьержа в позолоченной ливрее меня окликнул высунувшийся из окошечка стеклянной будки толстомордый мент-охранник. На его несколько хамоватый вопрос «куда?», я подчеркнуто вежливо назвал номер квартиры, после чего мент втянул башку обратно в окошко и защелкал какими-то тумблерами. Через некоторое время он высунулся и пробурчал:
— Никого нету. — И сделал было попытку скрыться в своей будочке.
— Эй, командир, погоди! — Я непроизвольно дернулся в его сторону, однако зафиксированная на стопоре вертушка пресекла мое поступательное движение вглубь. — Как это никого нет? Мне ж на сегодня было назначено. Я журналист, вот, пожалуйста, — я продемонстрировал ему свои потрепанные редакционные «корочки», — у меня интервью с Рустамом Викторовичем. Задание редакции.
Мент скосил глаза на мой аусвайс и после некоторой паузы, возможно потребовавшейся ему для сличения вклеенного фотообраза с оригиналом, пробурчал:
— Рустам Викторович уехал. Часа полтора назад.
— А жена? Жена его должна быть дома.
— Я ж тебе русским языком говорю — никого нет. Жена его еще вчера вечером уехала и с тех пор не появлялась.
— Куда уехала? С кем? — Вопрос вообще-то был идиотский.
С этим не преминул согласиться и охранник, который довольно гоготнул и, снова высунувшись, спросил:
— Ты, мужик, совсем плохой, что ли?
Откуда я знаю? Мне, знаешь ли, чужие бабы не докладываются, с кем и где ночи проводят. Да и мужья ихние, кстати, тоже.
Проглотив плоскую, как кокарда, ментовскую шутку, я попросил его передать господину Мамедову мою визитку, на которой начертал нижайшую просьбу незамедлительно позвонить мне по очень важному делу. Мент ухмыльнулся, однако визитку все ж таки забрал. Определенные сомнения в том, что он вручит ее по назначению, равно как и в том, что Мамедов тотчас же кинется перезванивать мне на трубу, конечно, были. Но с другой стороны — ну не сидеть же действительно тут целый день на лавочке в ожидании хозяев, которые сегодня, может быть, и не появятся. В конце концов, надо еще определиться с ночлегом. В свое время, наведываясь в Москву, я, помнится, пару раз останавливался в «Метрополе». Однако по нынешним меркам, боюсь, мне по карману только что-нибудь типа Дома колхозника или эконом-класса в зале ожидания для транзитных пассажиров на Ленинградском.
Н-да, остается лишь гордиться своей непорочной репутацией, в том смысле, что бедность это вроде как не порок. Хотя, проблема ночлега — это ничто по сравнению с фактом внезапного исчезновения Татьяны.
Что-то мне не нравятся эти штуки. Ой, не нравятся! Я снова набрал заветные семь цифр, и тот же голос в очередной раз подтвердил, что абонент (то бишь Татьяна Николаевна Ненашева) в настоящее время ни мне, ни кому бы то ни было недоступна.
Я уже почти добрел до станции метро, когда бог весть откуда взявшаяся БМВ, взвизгнув тормозами и обдав меня порцией грязной воды, остановилась как вкопанная, едва не наступив мне на пятки. Я сиганул в сторону и, смачно выругавшись, решительно направился на разборки, благо настроение сопутствовало обстановке. Признаться, очен-но хотелось с кем-нибудь сцепиться. Передняя дверца «бомбы» медленно открылась, и из нее неторопливо показался на свет божий… Стас Дробашенко. Он же — Стас Колтушский. Он же — Дробь.
Он же — Виннету…
Лет десять назад имя Стаса Дробашенко с придыханием произносили в определенных, весьма специфических, кругах, в которых тогда довелось повращаться и мне.
Стас был бригадиром одной из наиболее безбашенных команд, которая приводила в священный трепет жителей Всеволожского и Красногвардейского районов. Уроженец маленького поселка Колтуши (что в получасе езды от города — отсюда и прозвище Колтушский), Стас в совершенстве овладел всеми нюансами мелкого и среднего рэкета, получив, в соответствии со своей фамилией и привычкой шмалить по окнам кооперативных ларьков из охотничьего ружья, устрашающую кликуху Дробь. Что касается меня, то я сошелся с ним в период недолгой учебы в Институте физкультуры имени товарища Лесгафта (хоть убей, не вспомню, что это за еврей и чем он был знаменит). Дробашенко тогда занимался стрельбой из лука и, говорят, мог бы весьма преуспеть в этом деле, достигнув, как минимум, звания мастера спорта международной квалификации (отсюда еще одно его прозвище — Виннету).
Из служебной характеристики
Я вдруг поймал себя на мысли, что стал патологически ненавидеть кино. А случилось это буквально через неделю после того, как в нашем Агентстве плотно обосновалась вся эта худокормовская кинобанда, призванная удовлетворить амбициозные планы Обнорского по увековечиванию собственного детища. То бишь нашего многострадального эпоса «Все в АЖУРе».
Отныне мне приходилось пробираться в свой кабинет исключительно боком (а то и раком), дабы, не дай Бог, не задеть кем-то натянутый провод, либо не свалить неизменно бьющий жарким лазером прямо в морду многоваттный фонарь. К тому же из кабинетов стали пропадать вещи. Нет, служители муз, конечно, не страдали повальной клептоманией. Просто для съемок очередных сцен им постоянно требовался самый разнообразный реквизит, и они без зазрения совести тянули все, что попадется под руку. У меня, например, ушла из стола (между прочим, закрытого) бутылка коньяку, которую в свое время привез Зурабик.
Когда я с превеликим трудом сумел-таки ее отыскать, бутылка опустела приблизительно на две трети. Как было сообщено, снималась крайне сложная сцена спаивания журналистами высокопоставленного государственного чиновника с целью получения от него сверхсекретной информации.
Последующие вопросы отпали сами собой после того, как я узнал, что в эпизодической роли этого самого чиновника неожиданно решил выступить сам господин Худокормов, известный своим пристрастием к благородным напиткам. Вот такая, блин, богема. Мать ее!..
***
Сегодня, вернувшись в контору с очередного анонимного заминирования, я снова с большим трудом проложил маршрут через наш коридор, обтекая по дороге снующих туда-сюда киношников. Судя по озабоченным лицам, у них что-то не клеилось. В конце пути меня ждал бонус в виде стоящей в коридорном проеме топ-модели Аси Барчик, играющей в сериале Прибрежную. Насчет актерских данных не знаю, но со всеми остальными у Аси полный порядок. По крайней мере то место, за которым, по слухам, спрятана человеческая душа, было у нее не менее объемным, нежели у Светки. И я еще раз убедился в этом, невзначай прижав Асю в тесном проходе, изображая эдакую неловкую попытку разминуться. В ответ она лишь смерила меня презрительным взглядом. Я, признаться, даже немного расстроился. Неужели действительно старею? По крайней мере раньше на подобный фокус с моей стороны дамы реагировали с большим задором.
Дверь в наш кабинет была приоткрыта, и из-за нее приглушенно раздавался гнусный голос моего альтер-эго Михаила Поручейкова. Изучив сценарий, он почему-то решил изобразить меня в образе распальцованного быка-недоумка в отставке, для чего навесил себе на шею толстенную цепь желтого металла, прикрепил на поясной ремень сотовый телефон и безжалостно обрил голову.
Впрочем, сценария я не читал. Возможно, в нем я действительно прописан именно таким вот идиотом. Кстати, не исключено, что это тайная месть Обнорского, который до сих пор подозревает меня в порочной связи с Лукошкиной.
Я осторожно заглянул в дверную щель.
Поручейков сидел на диване рядом с настоящей Завгородней и, нервно теребя правой рукой ее обнаженное колено, сладострастным полушепотом спрашивал:
— Скажите, Светлана, те чувства, которыми буквально дышит каждая строчка в «Деле о Красном озере», ведь вы их действительно пережили, выстрадали?
Светка томно повела плечами и что-то коротко промурлыкала. По-видимому, утвердительное, поскольку Поручейков удовлетворенно кивнул и еще крепче сжал ее коленку.
— Я так и думал… Понимаете, Светлана, как мне кажется, именно этот материал является наиболее сильной частью в нашем сценарии. Я очень хорошо представляю себе, как надо играть этот кусок, однако Ася… Она просто не справляется. Вы меня понимаете?
Завгородняя зажмурилась, давая понять, что понимает.
— Она слишком юна и неопытна… Была бы моя воля, я сделал бы так, чтобы в этом сериале вы играли сами себя. Вы настолько органичны и естественны, что в каждом кадре вам нужно было бы просто оставаться собой. — Левая рука Поручейкова между тем нашла другую Светкину коленку. — Знаете, я не очень понимаю мотивацию вашего выбора. Я имею в виду Шаховского. Скажите, что в нем могло привлечь вашу героиню?
Ведь, как мне показалось в процессе нашего с ним разговора, он, как бы это сказать, весьма недалекий человек?
«Ах ты с-сука, я тебе покажу недалекий», — с негодованием подумал я. «И ты, кстати, тоже», — это тоже мысленно я обратился к Завгородней, которая в ответ на нахальную реплику актеришки утвердительно кивнула головой. Поручейков между тем продолжал:
— Мне кажется, что такую женщину, как вы (вернее, вашу героиню), могло подкупить в человеке подобного склада лишь одно — сила. Такая, знаете ли, первобытная, необузданная. Сила грубого животного…
Сравнение с грубым животным добило меня окончательно, и я дернул дверь на себя. Поручейков вздрогнул, как ошпаренный сорвал руки со Светкиных коленок и стремительно скрестил их у себя на груди.
Выглядело это весьма комично.
— А, Виктор Михайлович, — с наигранным воодушевлением произнес мой крестник, приведя себя в надлежащий вид. — А мы тут со Светланой., э-э.. Аристарховной… обсуждаем некоторые детали сценария… Я, знаете ли, все никак не могу нащупать образ..
— И что, Михаил Георгиевич, до сих пор не нащупали? — Я недвусмысленно мотнул головой в сторону Светкиных ножек. — Так, может, стоит пощупать в другом месте? — И я перевел взгляд на другую, не менее привлекательную часть ее тела.
Завгородняя, давно привыкшая к подобного рода скабрезным шуткам, традиционно возникающим в ее присутствии, ничуть не смутилась. Однако Поручейков, напротив, покраснел до самых кончиков ушей.
Он суетливо заелозил по дивану, посмотрел на часы и взволнованно протарахтел:
— Ох, уже первый час! А ведь в двенадцать мы с Беркутовым собирались прогнать еще одну сцену… Так что, извините, вынужден буду вас покинуть. — И он стремительно прошагал к двери.
Однако перед тем как окончательно удалиться, Поручейков обернулся к Завгородней и заговорщицки произнес:
— А все-таки я был прав, Светлана Аристарховна. Всего лишь грубое, животное начало. Чистый Фрейд. — И он поспешно закрыл за собой дверь.
Я облегченно вздохнул и уселся в свое кресло.
— Как ты выносишь этого педика?
— Во-первых, он не педик, — огрызнулась Светка. — А во-вторых, тебе-то какое дело? Вечно ты суешь нос в мою личную жизнь. — Она поднялась с дивана, одернула юбку и, одарив меня презрительным взглядом («Вторым за последние десять минут», — не без грусти отметил я), удалилась, покачивая бедрами. Впрочем, секунду спустя она просунула голову в дверь и полным яда голосом сообщила:
— Между прочим, с самого утра тебе названивала твоя ненаглядная.
— Какая из десяти? — плоско сострил я, испытав при этом невесть откуда нахлынувшее волнение. До сих пор на этот номер в Агентство мне звонила лишь одна женщина.
Но ведь… ведь это никак не могла быть она?
— Свой порядковый номер она не сообщила, — съязвила Завгородняя. — Кстати, я вчера случайно увидела ее в новостях.
Выглядит — ужасно… Вообще-то она названивала сюда уже как минимум три раза и была ну о-о-очень взволнована.
Светка выждала паузу и, почувствовав, что я жду продолжения, сочувственно сообщила:
— Наверное, у нее очередная задержка.
— Какая задержка? — не врубился я.
— Месячных, — хохотнула Завгородняя и, довольная, испарилась.
Я же бросился к телефону и торопливо принялся набирать номер сотового Татьяны, понимая, что раз уж после того нашего разговора она заставила себя позвонить первой, значит, действительно случилось что-то очень серьезное.
***
Таня ответила сразу, как будто в ожидании моего звонка все это время не выпускала телефон из рук.
— Танюша, привет. Это я.
— Шах… Ну наконец-то. Как хорошо, что ты позвонил…
— Что случилось?
— Я не знаю, но мне очень страшно…
У Рустама проблемы. Серьезные. На него наехали какие-то бандиты. Требуют денег.
Постоянно звонят, угрожают… Якобы он их кинул…
— А это действительно так? Он на самом деле им должен? Сколько? За что?
— Я не знаю, сколько. Рустам говорит, что это все неправда и что его пытаются развести. Говорит, чтобы я не боялась.
Мол, пойму!, что им ничего не обломится, и отстанут. Но мне действительно страшно. Уже третий день я чувствую, что за мной следят. Оборачиваюсь — никого нет, но я… я чувствую. Ты веришь мне, Витя? — Она больше не могла сдерживаться и разрыдалась.
— Танюша, успокойся… Подожди, ну не плачь… Конечно, я тебе верю, — я пытался говорить какие-то банальности, но она торопливо перебила:
— Шах, ты… сможешь приехать? Сюда, ко мне? Я прошу тебя… Я здесь совсем одна, понимаешь? Рустама вечно нет дома, а я…
Я уже боюсь ездить на работу, а когда приезжаю — совершенно не в состоянии настроиться на эфир. Редактор уже несколько раз выговаривал мне, а я просто ничего не могу с собой поделать…
В этот момент я совершенно некстати подумал о том, что Завгородняя, похоже, не соврала, когда сказала, что вчера в студии Татьяна выглядела хреново. Видимо, в данном случае она вовсе не пыталась меня поддеть, а действительно, со свойственным исключительно женщинам чутьем, заметила в Татьяне ту неуловимую перемену, которую нам, мужикам, обнаружить просто не дано.
— Хорошо, Танюша, хорошо… Только успокойся… Конечно, я приеду. Завтра утренним поездом я буду в Москве. Ты работаешь?
— Да, у меня утренний эфир. До половины одиннадцатого.
— Отлично. Значит завтра в половине одиннадцатого я буду ждать тебя на улице у входа в телецентр. Договорились?
— Да… А ты… правда приедешь?
— А разве я тебя когда-нибудь обманывал?
— Нет… То есть да… один раз. — Она всхлипнула. — Помнишь, когда ты мне сказал, что пошел бы в «Успех» только по заданию редакции?.. Но ведь это… тогда… был ты?.. И ты же пошел туда из-за меня?
Вот блин! Даже в такой момент она не может обойтись без этих своих бабских заморочек. Вот обязательно я должен подтвердить ей свой статус бесстрашного рыцаря на белом коне, ну хоть тресни. Ох, чувствую, что и в этот раз втянет она меня в очередной блудняк!
— Ну конечно, родная, это был я. И, естественно, я это делал только и исключительно ради тебя… Все, Танюш… Мне нужно переделать миллион дел и при этом успеть на вечерний московский поезд. Прошу тебя, будь осторожна. Постарайся без надобности никуда из дома не выходить. Ладно?
— Я постараюсь… Вить!
— Да?
— Спасибо тебе. Ты… ты такой… ну, в общем, очень хороший.
— Все, Танюш. Комплименты — завтра.
И все остальное — тоже. Пока.
— Я буду ждать тебя, Шах…
***
Я положил трубку и потянулся за спасительной сигаретой. Наобещать что-либо любимой женщине много проще, нежели исполнить обещанное. Однако в этой ситуации у меня просто не было выбора. Зная Татьяну, я был уверен, что она нисколько не преувеличивает (а может быть, даже, напротив, преуменьшает) размер исходящей угрозы.
Я мысленно представил себе разговор с Обнорским. Бр-р, как говорится, «смерть мухам!». И хотя я действительно уже два года не был в отпуске, доказать, что он мне необходим именно сегодня и именно сейчас, практически нереально. Особенно теперь, когда Агентство с каким-то мистическим постоянством раз за разом лишается своих сотрудников.
А впрочем, наплевать. В конце концов, если начальство упрется рогом, я просто пойду на вокзал, куплю билет и уеду. И никакой растакой Обнорский не сможет мне помешать. Хотите — увольняйте. Но сегодня вечером я еду в Москву. Прости-прощай!
***
Скорый поезд со странным пивным названием «Афанасий Никитин» волочил меня через ночь по пути из одной столицы в другую (пока еще чуть более столичную).
Кстати, за всю свою жизнь мне довелось побывать в Москве в общей сложности лишь раз пять-шесть. Нет у меня в ней ни родных, ни друзей, ни должников, ни кредиторов — словом, на хрен я там кому нужен? Да и вообще, не радует меня златоглавая. Я больше болота люблю.
В купе на секунду посветлело — поезд прошмыгнул мимо какой-то станции.
Я бросил запоздалый взгляд в окно и увидел, как позади растворяются очертания до боли знакомого станционного здания. Ну как же, Малая Вишера. Н-да… занятное местечко. Между прочим, именно здесь я имел удовольствие поучаствовать в одной из первых в своей жизни стрелок, которая тогда плавно перетекла в разборку. Кто на кого тогда наехал первым — мы или великолукские? Чего делили — бензин или металл? А может быть, сахар? Ни фига уже не помню, давно это было. А вот название все ж таки запомнилось. Ностальгия, мать ее ити!
Я отогнал нахлынувшие было воспоминания молодости и, повернувшись на другой бок, продолжил увлекательное чтение досье, которым по моей настоятельной просьбе меня снабдила в дорогу Агеева. Тусклая лампочка купейного ночника беспомощно пыталась помочь мне пролить свет на жизненный путь человека, умудрившегося увести у меня любимую женщину (в первый и единственный раз за всю мою беспутную жизнь)…
***
Как я и подозревал, разговор с Обнорским получился непростым. Андрей метал громы и молнии, матерился, стучал кулаком по столу, словом, вел себя примерно так, как обыкновенно реагирует начальник на заявление своей сотрудницы о том, что она собирается уйти в декретный отпуск.
Однако я тоже не пальцем деланный. Стоически перенося происходящее, я ничего не метал и не матерился, а просто всем своим видом демонстрировал, что мне абсолютно по фигу любые его аргументы и факи. В конце концов Обнорский это понял и, немного успокоившись, подмахнул-таки заявление, взяв с меня слово, что я буду ежедневно отзваниваться из первопрестольной, и если вдруг в Агентстве случится какой-нибудь цейтнот, обязуюсь незамедлительно явиться в расположение части.
Наскоро отписав для новостной ленты утренний материал, я убрал со стола свой нехитрый скарб и запер его в сейф, дабы за время моего отсутствия он не стал добычей киношников. Затем, сконцентрировав на лице остатки былого обаяния, я отправился к Марине Борисовне. Необходимо было напрячь ее на быстрый и желательно качественный сбор информации о Рустаме Викторовиче Мамедове, запутки которого весьма неожиданно стали и моими проблемами. Врал я вдохновенно и, как мне казалось, убедительно. Если бы я запросил у нее информацию по одному лишь Мамедову, склонный к интригам агеевский ум, несомненно заподозрил бы что-то неладное. Поэтому сначала пришлось долго и нудно жаловаться на беспредел Обнорского, который нещадно эксплуатирует своих подчиненных, загружая работой даже на период отпуска. Направление я выбрал правильное, поскольку с уходом Горностаевой объем работы у Марины Борисовны существенно возрос, в связи с чем постонать на тему рабского труда стало ее прелюбимейшим занятием. После того как в ответ на проникновенный десятиминутный монолог о том, что так жить нельзя (от этого появляются морщины), я отпустил в адрес нашей примадонны парочку витиеватых комплиментов, ее уже можно было брать голыми руками. Отложив все другие занятия, Марина Борисовна взяла в отработку мой список из семи первых пришедших мне на ум видных дагестанских деятелей, ныне проживающих в Москве (якобы для будущей публикации о возможной подпитке лидерами диаспоры чеченских сепаратистов).
Все-таки надо признать, что при желании Марина Борисовна может отработать весьма неплохо и профессионально. За то время, пока я мотался за билетом, она успела порыться в архивах и сети, и к моему возвращению меня уже ждали семь небольших, папочек с информацией по заказанным северокавказским персоналиям. Я торжественно обменял их на коробку купленных по дороге конфет «Коркунов», и мы расстались совершенно довольные друг другом. Более того, на прощание Агеева кокетливо-доверительно сообщила мне, что приличных людей в Агентстве становится все меньше, а потому нам, оставшимся, нужно теснее сплотить ряды. Я заявил, что всецело поддерживаю эту идею, и пообещал заняться нашим сплочением сразу же по возвращении из отпуска. Через пару часов я уже шел по перрону Московского вокзала, и в моей сумке на самом дне лежала заветная папочка с жизнеописанием Мамедова.
***
Ничего особо выдающегося о жизненном пути Мамедова почерпнуть мне не удалось. Из разрозненных заметок и сообщений нарисовался образ эдакого предприимчивого дага, который в свое время начинал как все «черные»: неоконченный столичный вуз, рынки, торговлишка, мелкий криминал, цеховики, первые кооперативы. Потом неожиданно Мамедов пошел в гору, удачно вписался в шоу-бизнес и одним из первых в стране занялся продюсированием. Кстати, последний мамедовскии проект оказался самым успешным во всей его шоу-карьере.
Оказывается, Рустам Викторович здорово приподнялся после раскрутки довольно посредственной молодежной группы «Ноги врозь». Между прочим, по уровню дебилизма текстов их последний хит поразил даже меня, человека весьма невзыскательного и далекого от мира искусства. Как там у них? «Маленькие девочки взрослых не стесняются, маленькие девочки опять совокупляются…»
Словом, похабень полная. Однако музыка задорная, молодежи нравится, бабки рекой текут. А что еще нужно человеку, чтобы встретить старость? (Это я к тому, что господину Мамедову уже далеко за пятьдесят.)
Кстати, совсем недавно «Ноги врозь» участвовали в нашумевшем звездном концерте в поддержку господина Гнуса на выборах губернатора Красноборского края (помните, этот знаменитый слоган «Я фанат „Европы-плюс“, в моем чате первым — Гнус»?). Журналисты из «МК» раскопали, что за это выступление участники концерта получили бешеные деньги от одного московского олигарха, финансирующего избирательную кампанию Гнуса. Организация концерта проходила через агентство «Медиа-промоушен», и на редкость дотошная Агеева даже подготовила отдельную справку об этой конторе, которая, будучи зарегистрированной в подмосковном городе Фрязино, раскинула щупальца своих филиалов в целой куче городов, включая и наш Питер.
В общем, Мамедов, надо полагать, весьма неплохо нагрелся на этой акции. Не удивлюсь, если за всю эту бодягу ему отстегнули тысяч двести бакинских. А как иначе? Группа на подъеме, что называется, в самом соку. Плюс ко всему такое мероприятие, как предвыборная кампания, экономии не приемлет. Впрочем, что мне до мамедовских дивидендов? Зато я по ночам сплю не в пример спокойнее.
Да, кстати, про сон: до прибытия в столицу оставалось уже меньше пяти часов, а денек, насколько я мог себе представить, предстоял тот еще! Исходя из этого я решительно закрыл папку, сунул ее под подушку, выключил ночник и отрубился практически мгновенно.
***
После того как на Спасской башне, согласно телевизионной заставке, должны были отзвониться часы, я начал немного волноваться. Ну хорошо, предположим, в полдвенадцатого закончился эфир. Ну, как минимум, десять минут нужно на то, чтобы смыть с лица телемазню, еще десять, чтобы намазать мазню повседневную. Переодеться, туда-сюда — еще двадцать. Однако стрелка уже давно перевалила за четверть первого, а Татьяны все не было. Выждав еще минут пять, я решительно направился в холл и, отыскав в замысловатой распечатке местных телефонов студию новостей, позвонил. На другом конце провода некая барышня ответила мне, что Татьяна Николаевна сегодня на работе отсутствовала.
Мол, с утра на студию позвонил ее муж и сообщил, что у нее внезапно резко поднялась температура.
Признаться, такой поворот событий меня несколько насторожил. Хотя бы потому, что о своей болезни Татьяна почему-то сообщила не самостоятельно, а через Рустама.
Да и вчера она мне ничего не говорила о своих проблемах со здоровьем. Попытка связаться по сотовому так же оказалась неудачной — металлический голос поведал, что абонент находится в отключке. Однако было ли данное обстоятельство вызвано болезнью абонента или же какими-то иными причинами, мне, естественно, не сообщили.
Не оставалось ничего другого, как поехать к Татьяне домой. Это был не лучший вариант, поскольку мне абсолютно не катило объясняться с господином Мамедовым и его кунаками, у которых моя личность, равно как и цель визита, несомненно вызовут неподдельный интерес. Впрочем, я надеялся, что Рустам Викторович, имеющий некоторое отношение к миру искусства, все-таки проявит зачатки некоей интеллигентности, которая не позволит ему дать команду спустить меня с лестницы в первую же минуту. Ну а дальше — время покажет. Сейчас мне надо было просто убедиться, что с Татьяной все в порядке, хотя гнусное шестое или седьмое чувство подсказывало, что это, похоже, не совсем так.
***
Немного поблуждав в районе Измайловского парка, я отыскал заветный домишко, который, надо признать, сильно поразил мое воображение обилием стекла и вычурной псевдоготикой. Словом, типичное новорусское пристанище с двухъярусными кельями.
Попасть в дом можно было только минуя центральный холл, дорогу в который преграждало некое подобие контрольно-пропускного пункта с внушительным металлоискателем. Вместо более соответствующего окружающей роскоши консьержа в позолоченной ливрее меня окликнул высунувшийся из окошечка стеклянной будки толстомордый мент-охранник. На его несколько хамоватый вопрос «куда?», я подчеркнуто вежливо назвал номер квартиры, после чего мент втянул башку обратно в окошко и защелкал какими-то тумблерами. Через некоторое время он высунулся и пробурчал:
— Никого нету. — И сделал было попытку скрыться в своей будочке.
— Эй, командир, погоди! — Я непроизвольно дернулся в его сторону, однако зафиксированная на стопоре вертушка пресекла мое поступательное движение вглубь. — Как это никого нет? Мне ж на сегодня было назначено. Я журналист, вот, пожалуйста, — я продемонстрировал ему свои потрепанные редакционные «корочки», — у меня интервью с Рустамом Викторовичем. Задание редакции.
Мент скосил глаза на мой аусвайс и после некоторой паузы, возможно потребовавшейся ему для сличения вклеенного фотообраза с оригиналом, пробурчал:
— Рустам Викторович уехал. Часа полтора назад.
— А жена? Жена его должна быть дома.
— Я ж тебе русским языком говорю — никого нет. Жена его еще вчера вечером уехала и с тех пор не появлялась.
— Куда уехала? С кем? — Вопрос вообще-то был идиотский.
С этим не преминул согласиться и охранник, который довольно гоготнул и, снова высунувшись, спросил:
— Ты, мужик, совсем плохой, что ли?
Откуда я знаю? Мне, знаешь ли, чужие бабы не докладываются, с кем и где ночи проводят. Да и мужья ихние, кстати, тоже.
Проглотив плоскую, как кокарда, ментовскую шутку, я попросил его передать господину Мамедову мою визитку, на которой начертал нижайшую просьбу незамедлительно позвонить мне по очень важному делу. Мент ухмыльнулся, однако визитку все ж таки забрал. Определенные сомнения в том, что он вручит ее по назначению, равно как и в том, что Мамедов тотчас же кинется перезванивать мне на трубу, конечно, были. Но с другой стороны — ну не сидеть же действительно тут целый день на лавочке в ожидании хозяев, которые сегодня, может быть, и не появятся. В конце концов, надо еще определиться с ночлегом. В свое время, наведываясь в Москву, я, помнится, пару раз останавливался в «Метрополе». Однако по нынешним меркам, боюсь, мне по карману только что-нибудь типа Дома колхозника или эконом-класса в зале ожидания для транзитных пассажиров на Ленинградском.
Н-да, остается лишь гордиться своей непорочной репутацией, в том смысле, что бедность это вроде как не порок. Хотя, проблема ночлега — это ничто по сравнению с фактом внезапного исчезновения Татьяны.
Что-то мне не нравятся эти штуки. Ой, не нравятся! Я снова набрал заветные семь цифр, и тот же голос в очередной раз подтвердил, что абонент (то бишь Татьяна Николаевна Ненашева) в настоящее время ни мне, ни кому бы то ни было недоступна.
***
Я уже почти добрел до станции метро, когда бог весть откуда взявшаяся БМВ, взвизгнув тормозами и обдав меня порцией грязной воды, остановилась как вкопанная, едва не наступив мне на пятки. Я сиганул в сторону и, смачно выругавшись, решительно направился на разборки, благо настроение сопутствовало обстановке. Признаться, очен-но хотелось с кем-нибудь сцепиться. Передняя дверца «бомбы» медленно открылась, и из нее неторопливо показался на свет божий… Стас Дробашенко. Он же — Стас Колтушский. Он же — Дробь.
Он же — Виннету…
Лет десять назад имя Стаса Дробашенко с придыханием произносили в определенных, весьма специфических, кругах, в которых тогда довелось повращаться и мне.
Стас был бригадиром одной из наиболее безбашенных команд, которая приводила в священный трепет жителей Всеволожского и Красногвардейского районов. Уроженец маленького поселка Колтуши (что в получасе езды от города — отсюда и прозвище Колтушский), Стас в совершенстве овладел всеми нюансами мелкого и среднего рэкета, получив, в соответствии со своей фамилией и привычкой шмалить по окнам кооперативных ларьков из охотничьего ружья, устрашающую кликуху Дробь. Что касается меня, то я сошелся с ним в период недолгой учебы в Институте физкультуры имени товарища Лесгафта (хоть убей, не вспомню, что это за еврей и чем он был знаменит). Дробашенко тогда занимался стрельбой из лука и, говорят, мог бы весьма преуспеть в этом деле, достигнув, как минимум, звания мастера спорта международной квалификации (отсюда еще одно его прозвище — Виннету).