Страница:
невезением и давней травмой черепа. Травма действительно имела место, причем
в связи со службой, соответствующая запись в послужном списке выполняла роль
индульгенции. Впрочем, и для начальства он был удобен.
-- Не знаю, -- ответил Сизов и ловко завладел большим отрывным
блокнотом. -- Лучше покажи, что ты так старательно записывал?
На заложенном карандашом листе были коряво нарисованы машина, автомат и
две фигурки, пересеченные точками. Кроме того, раз двадцать написано слово
"ду-ра-ля".
-- Да это я так, -- привычно скривив губы, пояснил Фоменко. -- Чтоб шеф
не пристебался. Чего писать -- дело ясное! Если б он сказал, где искать эту
машину!
-- Через пару часов спустись в дежурку и узнаешь.
-- Думаете, найдут? Ну вы даете, Игнат Филиппович! Если опять угадаете,
с меня бутылка! Распишу план -- и все!
"Задушевные" разговоры Фоменко вел особым, с хрипотцой и надсадой,
"блатным" шепотом, приближая лицо вплотную к собеседнику.
Губарев отпер полированную дверь. За ней дубовопанельное великолепие
заканчивалось: предполагалось, что марафет в кабинетах оперсостава наведут
во вторую очередь, в неопределенно-ближайшем будущем. Тусклые панели,
растрескавшиеся потолки, унылая канцелярская мебель с инвентаризационными
бирками из белой жести, непременные сейфы и решетка на окне.
Таких одинаково безликих комнат насчитывалось в Тиходонской области
около трехсот, по стране -- тысячи. Они образовывали единую сеть,
процеживающую через себя горе и боль одних людей, коварство и жестокость
других. Истории, которые приходилось здесь выслушивать, не располагали к
мечтательности и сантиментам, поэтому обитатели их отличались резкостью,
решительностью, жесткостью и грубоватой прямолинейностью. Эти качества,
старательно ретушируемые в книгах и фильмах про сыщиков, позволяли им
успешно противостоять тем, кто затевал примитивно-кровавые "дела" в
заплеванных притонах или на тюремных нарах, тем, кто строил хитроумно
обдуманные планы в купленных на общак особняках, словом, всему не
признаваемому пока официально, но от того не менее опасному преступному миру
-- от мелкой уголовной шелупени до авторитетных воров в законе.
Сизов прошел к своему столу, сел, вытащил из календарной подставки лист
бумаги.
-- Сразу за план? -- с уважением спросил Фоменко, пристраиваясь на
подоконнике. -- Я докурю и тоже пойду...
Но идти работать ему не хотелось, и он озабоченно поинтересовался у
задумавшегося Сизова:
-- Как же вы его будете устанавливать? По пальцам? А если в картотеке
ничего нет?
"Они ничего не поняли, -- подумал Сизов. -- Губарев по неопытности,
Фоменко по глупости. Разве что Веселовский... Тоже вряд ли. Но ему-то шеф
растолкует, что к чему..."
-- Чего его устанавливать, -- вслух произнес Сизов. -- Это хозяин
машины... -- Он взялся за телефон.
Губарев перестал перекладывать в сейфе картонные папки оперативных
материалов.
-- Почему? Может, хозяин сидел за рулем? А может, машина угнана, а труп
случайный?
-- Если бы хозяин сидел за рулем, они не подняли бы сразу стрельбу,
вначале попытались бы договориться. И потом -- труп голый, уложен в
специальный мешок, к ногам привязан камень -- значит, готовились убить -- и
концы в воду!
-- А чего, правильно, -- горячо зашептал Фоменко. -- Все сходится...
Губарев пожал плечами.
-- Если так, то почему начальник поручил такую простую линию вам?
"Молодец, парень, в самую точку, -- подумал Сизов. -- Потому что
настала пора показать: Сизов выработался и ни на что больше не годен".
-- Не знаю, -- ответил он, набирая код Красногорска.
Когда Веселовский остался с Мишуевым наедине, тот жестом предложил
садиться поближе, тяжело вздохнул, ослабил узел галстука.
-- Александр Павлович, в этом розыске я целиком полагаюсь на вас.
Веселовский смешался.
-- На меня? Я, конечно... Но почему?
-- Объясню. Фоменко не хватает цепкости и настойчивости. Губарев молод,
работает в областном аппарате без году неделя. Кто остается? -- Мишуев
смотрел выжидающе, и чувствовалось, что он знает, каким будет ответ.
-- Как -- кто? А Сизов?
Мишуев опять тяжело вздохнул и развел руками.
-- Да, Сизов... Громкие дела, блестящие результаты, феноменальная
способность прогнозировать развитие событий, неумение допускать ошибки. В
управлении его прозвали "сыскной машиной", его имя так обросло легендами,
что разглядеть за ними реальность довольно трудно.
Мишуев поднялся, обошел стол и сел напротив Веселовского, создавая
непринужденную обстановку товарищеской беседы.
-- А реальность эта весьма печальна. Сизову пятьдесят три, пенсия на
носу, и все, что было, в прошлом. Он хорошо работал, он взял Великана,
ликвидировал группу Шебалина, но это уже история. Да, я стажировался у него
зеленым юнцом пятнадцать лет назад, но сейчас я -- начальник отдела,
подполковник, а он так и остался старшим оперуполномоченным, майором. А
почему? Отсутствие гибкости, неумение строить отношения с руководством,
неумное ерничество. И вот результат -- поезд ушел. Кстати, и прежних
результатов в последние годы уже нет.
-- А ровеньковская сберкасса?
Мишуев небрежно взмахнул рукой.
-- Там больше сделали ребята из райотдела. Одним словом, Сизов
выработал свой ресурс. Поэтому я и определил ему легкую линию розыска, пусть
спокойно проводит время до пенсии. Мы же должны оберегать ветеранов!
Мишуев снова встал и возвратился на свое место.
-- Самая перспективная линия работы -- у вас. Если постараетесь,
обязательно получите хороший результат. А успех поднимет на ступеньку выше
других. В связи с моим отъездом в академию ожидаются некоторые перестановки.
Я думаю рекомендовать вас начальником отдела.
Мишуев наклонился вперед и перешел на доверительный тон.
-- Так что вы, как и я, заинтересованы в скорейшем завершении этого
дела. И в том, что наши личные интересы совпадают со служебными, ничего
плохого нет, скорее наоборот. Вы со мной согласны?
Веселовский ошарашенно молчал, потом, опомнившись, кивнул.
-- Согласен. Постараюсь оправдать доверие.
Голос у него был несколько растерянным, но Мишуев не обратил на это
внимания.
-- Ну и отлично. А теперь запишите про запас секретный ход.
Записывайте, записывайте, -- доброжелательно поторопил подполковник
замешкавшегося сотрудника. Он видел, что сделанное предложение выбило
Веселовского из колеи, и был рад этому: значит, заглотнул наживку, теперь
будет землю рыть...
Веселовский приготовил записную книжку.
-- Сивухин Алексей Иванович, -- неторопливо, со значением, продиктовал
Мишуев. -- Рабочий "Эмальпосуды". На днях грозил расстрелять из автомата
оркестрантов в ресторане "Рыба". По пьянке, конечно. Но что у трезвого на
уме... Может, у него есть из чего стрелять?
Веселовский записал, но на лице его отчетливо отразилось сомнение.
-- Я поручил Центральному райотделу собрать материал и оформить его по
двести шестой, второй. Проследите за этим. А потом мы с ним поработаем по
автомату "сицилийцев"...
Сомнение на лице Веселовского не исчезло. Неужели шефу не ясно, что это
заведомо дурная работа? Мало ли кто что болтает, когда напьется! Но, с
другой стороны, Мишуев ничего не делает зря... Значит, у него свои резоны.
Что ж, начальству видней!
-- Понял, -- медленно произнес он и громко, уже без колебаний повторил:
-- Все понятно, товарищ подполковник!
-- Имей в виду, что для райотдела это мелочевка, могут не захотеть
возиться, а карты им раскрывать я не хочу. Поэтому контролируй лично, если
надо -- сам подключись, но добей до конца. Проверь, как ведет по месту
жительства, да и в ресторане он наверняка не первый раз скандалит... В
общем, надо собрать все что можно! Но это запасной ход. Главное, конечно,
машина и место происшествия. Работай в контакте с Трембицким, если надо --
давай поручения Фоменко. Сумеешь отличиться -- назначу старшим группы. Ясно?
Веселовский встал и принял стойку "смирно". Раньше он никогда этого не
делал.
-- Все ясно, товарищ подполковник! Разрешите идти?
-- Идите.
Веселовский четко, как на строевом смотре, повернулся через левое плечо
и почти строевым шагом пошел к двери.
Мишуев проводил его внимательным взглядом.
Предположения Сизова подтвердились: машину ГАИ обнаружили в тот же день
брошенной в районе узловой железнодорожной станции за сто километров от
Тиходонска. А в багажнике "шестерки" находился ее владелец Сероштанов --
официант одного из красногорских ресторанов.
-- Ну дает, Игнат Филиппович! Как загадает, так и выходит! -- блатным
шепотом выразил свое восхищение Фоменко. -- В получку ставлю бутылку, как
обещано!
Сизов съездил в Красногорск, побывал в расположенном на острове некогда
модном, а ныне впавшем в запустение ресторане, где количество ежедневных
драк превосходило число блюд в меню, опросил коллег убитого, потом
переговорил с его соседями, родственниками, зашел в горотдел. Перед отъездом
купил две палки копченой колбасы -- снабжение здесь было получше.
Тиходонск встретил обычными для лета пыльными бурями и отсутствием
новостей. Тонкая пачечка протоколов, привезенная Сизовым в видавшей виды
кожаной папке, тоже не содержала ничего интересного. И хотя это обычная
ситуация для первого этапа розыска, факт оставался фактом: выполнив все что
положено, старший опер Сизов доказательственной информации не добыл, а
значит, оказался в тунике. Никого не интересует, что место в тупике
предопределено с самого начала отведенной ему линией розыска, да и
оправдываться, ссылаясь на это, глупо -- получится, что "плохому танцору
всегда что-то мешает". Но Сизов никогда не оправдывался. И никогда не
оставался в положении, в которое его ставила чужая воля.
Сидя за своим столом, Старик меланхолично жевал бутерброд с привезенной
колбасой и сквозь решетку смотрел во внутренний двор управления, где стоял
серебристый "Мерседес", изъятый у крупного деловика, возглавлявшего
подпольный пушной цех. Губарев, который лихо расправлялся с бутербродами и
одновременно нагревал кипятильником воду для чая прямо в стаканах, считал,
что старший товарищ обдумывает хитроумные планы поимки "сицилийцев".
На самом деле Старик думал, что какая-то сволочь ободрала с
арестованного "Мерседеса" никелированные фирменные цацки, а поскольку
посторонние здесь не бывают, значит, это дело рук своей, милицейской,
сволочи, точнее, твари, маскирующейся милицейским мундиром под своего.
Скорее всего кого-то из сержантов дежурной смены.
Хорошо бы подловить пакостника и набить морду и, конечно, из органов --
с треском. Но за это не уволят: мол, мелочь... А какая мелочь, если душа
гнилая?
Допив чай, Сизов написал на листке календаря несколько адресов и
фамилий, протянул Губареву.
-- Поговори с ними аккуратно. Аккуратно, понял? Вначале от меня привет
передай, это обязательно: так, мол, и так, Игнат Филиппович, Старик, про
жизнь да здоровье интересуется... А потом про автоматы поспрашивай: где,
что, у кого, разговоры там, слухи, предположения... И без всяких записей --
люди этого не любят. А листок потом мне вернешь. Понял?
Губарев кивнул, похвалив себя за недавнюю проницательность.
-- Что же ты понял? -- с некоторой брюзгливостью спросил Сизов.
-- Что надо сработать очень аккуратно, -- смиренно, как и подобает
старательному ученику, ответил Губарев, заглаживая развязную небрежность
молчаливого кивка.
Сизов хмыкнул:
-- Ну ладно, пошли.
Сбежав по широкой мраморной лестнице и отдавив тяжелую, украшенную
бронзовыми щитами с мечами дверь, они окунулись в плотный разноцветный и
шумный поток прохожих. В разгар рабочего дня по улицам города всегда
катились толпы никуда не спешащих людей, стояли очереди у кинотеатров, не
было свободных мест в кафе и ресторанах. Жители Тиходонска, служившего
воротами Северного Кавказа и Закавказья, привыкли к такой особенности
городской жизни, приезжие неизменно ей удивлялись.
Сизов и Губарев прошли по главной улице два квартала до перекрестка,
где людская воронка засосала их под землю в длинный кафельный коридор, стены
которого украшали мозаичные панно на исторические темы. Богато отделанные
подземные переходы были еще одной особенностью Тиходонска. Здесь Сизов,
постоянно контролировавший обстановку вокруг, резко направился к сидевшему
на холодном полу перед кепкой с несколькими медяками грузному человеку в
клетчатой ковбойке, рукава которой были закатаны, чтобы обнажить розовые
клешнеобразные культи.
Из щелок опухшего лица выглядывали безразличные ко всему глаза, но,
когда Сизов подошел вплотную и, расставив ноги, сунул руки в карманы, взгляд
инвалида приобрел осмысленность и колючесть.
-- Подайте, Христа ради, начальничек, -- привычно забубнил он и
пошевелил клешнями.
Губарев пытался вспомнить статью, карающую за попрошайничество в
общественных местах, и прикидывал, как сподручней выносить нарушителя, но
Сизов, покопавшись в карманах, бросил в кепку несколько монет и, круто
развернувшись, двинулся к выходу из перехода.
-- Спаси вас Бог от ножа, пули, лихого человека, -- облегченно
заголосил инвалид.
Лейтенант догнал Сизова уже на лестнице.
-- Он вас знает, что ли?
Сизов мотнул головой.
-- Чувствует. Нахлебался...
Возле универмага сыщики расстались. Губарев направился к трамвайной
остановке, а Сизов сел в троллейбус и через десять минут шел через небольшой
сквер, неофициально называемый "клиникой", потому что вплотную примыкал к
медицинскому институту.
Когда-то сквер был совсем другим -- сплошь заросший бурьяном, лопухами,
кустарником, вьющимся между деревьями диким виноградом, с замусоренными до
непроходимости аллеями и старательно разбитыми фонарями. Под высокий
кирпичный забор, огораживающий мединститут, были стащены скамейки со всей
"клиники". Вечерами в непроглядной темноте, под тоскливый вой собак из
вивария и бодрые ритмы джаза с танцплощадки соседнего парка имени Первого
мая, именуемого всеми попросту "Майский", на этих скамейках шла насыщенная
жизнь, ради которой их и тянули, сопя и чертыхаясь, в самое глухое и
труднодоступное место.
Тогда не было баров и дискотек, плавучего буфета "Скиф" и видеосалонов,
шальные деньги водились у немногих и тратились с опаской в специальных
местах, нравы еще не успели испортиться и старая сотенная бумажка размером с
носовой платок не могла служить универсальным ключом, открывающим любые
двери. Развлечения были попроще и крутились вокруг "зверинца" -- круглого
бетонного пятачка, окруженного высокой решеткой, на которой, заплатив
смехотворную по нынешним меркам сумму -- трешку "старыми", можно было
отплясывать шикарное танго и "развратный" фокстрот, а если франтоватые,
держащие марку лабухи снизойдут к просьбам наиболее отчаянных голов и
выдадут на свой страх и риск что-нибудь "ихнее", можно было подергаться под
запрещенные ритмы, остро ощущая изумленные взгляды плотно обступившей
решетку публики.
А на тех скамейках под глухим забором за густыми кустами выпивали перед
танцами для смелости вермута или портвейна, реже -- водки, туда же ходили
добавлять, когда хмель начинал проходить. Туда же вели разгоряченную танцами
и объятиями партнершу, с которой удалось столковаться, и на "разборы" тоже
выходили туда. Здесь же при неверном свете свечного огарка дулись в "очко" и
"буру", здесь же ширялись редкие тогда морфинисты -- слово "наркоман" в
лексиконе тех лет отсутствовало.
"Зверинец" в Майском и "клиника" считались в районе очагами
преступности, хотя ножевые ранения случались не чаще двух-трех раз в год, а
о жестоких беспричинных убийствах и слыхом не слыхивали. Потому почти каждый
вечер трещали в "клинике" мотоциклы, шарили по кустам лучи тяжелых
аккумуляторных фонарей, заливались условными трелями милицейские свистки.
Сизов -- молодой, с упругими мышцами и несбиваемым дыханием -- начинал
службу именно здесь, и ностальгический характер охвативших его воспоминаний
объяснялся тоской по безвозвратно ушедшим временам, когда ничего нигде не
болело, впереди была вся жизнь с находками, взлетами и победами...
Пятидесятилетний Сизов, жизнь которого была почти прожита, а находок,
взлетов и побед оказалось в ней гораздо меньше, чем ожидалось, усилием воли
оборвал ленту воспоминаний.
"Клинику" давно расчистили, заасфальтировали аллеи, осветили
оригинальными, "под старину", фонарями. Не стало глухого забора -- прямо в
сквер выходил фасад нового административного корпуса института, украшенный
металлическими фигурами выдающихся лекарей всех эпох и народов. Пытающийся
переключиться на приятные ощущения, Сизов некстати вспомнил, что, когда
административный корпус строился, в подвале было совершено убийство. Правда,
раскрыть его удалось за два дня.
Кафедра судебной медицины располагалась в старом, но крепком здании из
красного кирпича с высокими узкими окнами. Дорогу заступил молодой
длинноволосый парень в мятом белом халате.
-- Куда следуем? -- фамильярно спросил он, давая понять, что без его
разрешения попасть внутрь совершенно невозможно.
-- Мне нужен кто-нибудь из экспертов, -- пробормотал погруженный в свои
мысли Сизов.
-- Ну, я эксперт, -- довольно нахально заявил парень, и нахальство его
было очевидным для всякого осведомленного человека, но, конечно, не для
озабоченного невеселыми делами просителя, за которого он и принял Сизова.
Старик вскинул голову.
-- А похож на сторожа или санитара. Иди, вари свое мыло, а то заставлю
давать заключение по криминальному трупу.
Парень не очень-то смутился.
-- Сегодня Федор Степанович дежурит, проходите прямо к нему, -- как ни
в чем не бывало произнес он и лениво посторонился. Не удалось произвести
впечатление и не надо. Другим разом... Самоуважение у санитаров морга
высокое, чему причиной соответствующие заработки. Побрить покойника, к
примеру, тридцать рублей. Обмыть, переодеть, золотые мосты снять --
полтинничек или еще поболе... Это только легальные доходы. А что скрыто
делается за тяжелыми стальными дверями -- кто ж углядит... Лидка-санитарка,
правда, схлопотала выговорешник за отрезанную на шиньон косу, да коса
мелочь...
Сизов спустился в цокольный этаж, где находилось бюро
судебно-медицинской экспертизы, прошел по прохладному коридору, ведущему к
серым стальным дверям с маленькими круглыми оконцами, круглосуточно
светящимися тусклым и каким-то зловещим светом, без стука вошел в маленький,
узкий, как пенал, кабинетик.
Федор Бакаев был одним из ведущих экспертов и по неофициальному
распределению обязанностей выполнял функции заместителя заведующего бюро,
хотя штатным расписанием такая должность не предусматривалась. Небольшого
роста, с мелкими чертами лица, аккуратной бородкой, он мог бы играть в
фильмах роль интеллигентного участкового врача из сельской глубинки. Много
лет Бакаев работал над диссертацией, но что-то не получалось, и его уже
избегали спрашивать о времени возможной защиты.
Сыщик и эксперт поздоровались.
-- Ты насчет трупа в багажнике? Как там его... Сероштанов?
-- Точно. Как догадался?
-- Больше у нас ничего подходящего для тебя нет.
-- И слава Богу. Кто его вскрывал?
-- Да я и вскрывал. Сегодня отпечатал акт, Трембицкий уже два раза
звонил...
Бакаев, покопавшись в бумагах, протянул несколько схваченных скрепкой
листов.
Сизов, привычно выхватывая главное, пробежал бледный, малоразборчивый
текст.
-- Значит, один душил веревкой, а второй ударил ножом?
Бакаев кивнул, сосредоточенно разжигая спиртовку.
-- Кофе будешь?
Сизов отказался. Он не был брезгливым или чрезмерно впечатлительным, но
то, что находилось совсем рядом, в тускло освещенном помещении морга,
оказывало на него угнетающее воздействие. С того момента, как он спустился в
цоколь, в сознании то и дело проявлялась многократно виденная картина: белый
кафельный пол, белые кафельные стены, серые каменные столы и главное -- то,
ради чего существовало все это: белые, синие, фиолетовые пустые телесные
оболочки мужчин и женщин, детей и стариков, бродяг и начальников, уравненные
отсутствием одежды, секционными швами, одинаковыми процессами тления,
унизительностью положения объектов исследования, складируемых на полках
ледника, на полу.
Трудно поверить, но некоторых людей атмосфера смерти притягивает. До
руководства бюро доходили слухи, а Сизов знал это наверняка -- по ночам к
санитарам приходили бесшабашные приятели и экзальтированные подруги,
веселились, пили водку или медицинский спирт, занимались сексом, и привычные
выпивка и секс на пороге морга воспринимались совсем по-другому, близость
трупов придавала остроту и пряность этим занятиям.
Бакаев поставил на синее пламя огнеупорную колбу, по кабинету поплыл
аромат кофе. Сизову казалось, что он смешивается с другим запахом, который
просачивается сквозь тяжелые стальные двери, пропитывает стены, мебель,
одежду, проникает в поры... Не терпелось выйти на свежий воздух.
-- Где его одежда? -- бесстрастно спросил Сизов.
-- Трембицкий забрал, -- усмехнулся эксперт. -- Он тоже знает, где надо
искать волокна наложения.
-- Подногтевое содержимое?
-- Ничего нет. -- Бакаев перелил кофе в мензурку, сделал маленький
глоток.
Сизов встал.
-- Как говорится, и на том спасибо. Хотя я надеялся за что-то
зацепиться...
-- Горячий. -- Эксперт поставил мензурку, посмотрел пристально, отвел
взгляд. -- Мне осточертели насмешки и подначки, -- неожиданно сказал он. --
Но если тебя заинтересуют антинаучные изыскания неудачливого диссертанта, то
могу подбросить любопытный факт...
Бакаев невесело усмехнулся.
-- Разумеется, он не охватывается официальными выводами экспертизы.
-- Давай, подбрасывай, -- все так же бесстрастно сказал Сизов и сел.
Эксперт протиснулся между столом и стеклянным шкафом со зловещего вида
инструментами, съежился в углу над плоским металлическим ящиком,
накрахмаленный халат обтянул спину, и Сизов впервые заметил, что эксперт
сильно сутулится.
-- Вот они... -- Бакаев вернулся на место, но сутулиться не перестал,
будто на него давило нечто, связанное с зажатыми в руке картонными листами.
Сизов не обнаружил ни малейших признаков любопытства.
Бакаев протянул картонки ему. В середине каждой был приклеен лист
фотобумаги.
-- Похожи?
Сизов не торопясь взял желтоватый картон, внимательно осмотрел
изображенный на фотобумаге вытянутый прямоугольник с кружками на концах. Так
же основательно обследовал фотоизображение на второй картонке.
-- По-моему, одинаковые.
-- Я бы так категорично не сказал, но то, что похожи, -- факт. --
Бакаев забрал картонки, бросил на стол.
-- Не тяни резину. -- Сыщику надоела маска отстраненного безразличия,
но только тот, кто знал его давно, мог обнаружить, что сообщенное экспертом
его заинтересовало.
-- Это отпечатки орудия убийства на коже потерпевшего вокруг раны. Один
отпечаток -- с трупа Сероштанова, который я исследовал позавчера. Второй --
с трупа Федосова, убитого семь лет назад в Яблоневке.
-- Да? Ну-ка дай взглянуть еще раз...
Уже не пряча эмоций, Сизов схватил со стола электрографические
отпечатки.
Вечером того же дня Мишуев проводил очередную оперативку. Обычно первым
докладывал Сизов. Сейчас устоявшийся порядок был нарушен -- начальник
предоставил слово Веселовскому.
-- У них не действовали фары, что, видимо, и привлекло внимание
патрульных. Неисправность объясняет захват автомобиля ГАИ -- без света на
ночном шоссе не разгонишься.
-- Логично, -- кивнул подполковник.
-- Под ковриком обнаружено два окурка сигарет "Мальборо", слюна
соответствует крови первой группы...
Мишу ев сделал пометку в блокноте.
-- Это очень важная улика. Только... Надо проверить, какие сигареты
курил убитый.
-- "Мальборо", -- негромко сказал Сизов. -- Кровь у него первой группы.
Мишуев резко отодвинул блокнот.
-- Продолжайте, Александр Павлович.
Веселовский глубоко вздохнул и оглядел присутствующих.
-- Пригодных для идентификации отпечатков пальцев при первичном осмотре
не обнаружили. Мы со следователем организовали повторный, привлекли
экспертов, обследовали в салоне каждый сантиметр... И на зеркальце нашли
половину оттиска большого пальца.
-- Не Сероштанова? -- встрепенулся Мишуев.
-- Нет. Проверили по нашей картотеке -- безрезультатно. Послали в
центральную.
-- Это уже кое-что. -- Мишуев снова сделал запись.
Сизов рассмеялся про себя. Повторный осмотр производил Трембицкий,
искать отпечатки -- дело следователя и эксперта. А Веселовский покрутился
вокруг них и примазался к результату. Ну-ну!
-- Плохо, что отпечаток неполный, -- продолжал Веселовский. -- Формулу
для машинного поиска вывести нельзя, надо перебирать весь архив вручную.
Можно забуксовать надолго...
-- Буксовать нам нельзя! -- встревожился Мишуев. -- Не цепляйтесь
только за отпечаток, ищи те другие пути!
-- Может, дадим объявление по телевидению? -- предложил Сизов.
-- А как это воспримут люди? -- спросил подполковник.
-- Да гак и воспримут: совершено преступление, милиция обращается к
населению за помощью. Нелепых слухов убавится. Глядишь и подскажут...
-- В обкоме не одобрят такую авантюру, упрекнут в политической
близорукости. И будут правы, -- покачал головой Мишуев.
-- Не они же отвечают за раскрытие. И не они специалисты в розыске...
в связи со службой, соответствующая запись в послужном списке выполняла роль
индульгенции. Впрочем, и для начальства он был удобен.
-- Не знаю, -- ответил Сизов и ловко завладел большим отрывным
блокнотом. -- Лучше покажи, что ты так старательно записывал?
На заложенном карандашом листе были коряво нарисованы машина, автомат и
две фигурки, пересеченные точками. Кроме того, раз двадцать написано слово
"ду-ра-ля".
-- Да это я так, -- привычно скривив губы, пояснил Фоменко. -- Чтоб шеф
не пристебался. Чего писать -- дело ясное! Если б он сказал, где искать эту
машину!
-- Через пару часов спустись в дежурку и узнаешь.
-- Думаете, найдут? Ну вы даете, Игнат Филиппович! Если опять угадаете,
с меня бутылка! Распишу план -- и все!
"Задушевные" разговоры Фоменко вел особым, с хрипотцой и надсадой,
"блатным" шепотом, приближая лицо вплотную к собеседнику.
Губарев отпер полированную дверь. За ней дубовопанельное великолепие
заканчивалось: предполагалось, что марафет в кабинетах оперсостава наведут
во вторую очередь, в неопределенно-ближайшем будущем. Тусклые панели,
растрескавшиеся потолки, унылая канцелярская мебель с инвентаризационными
бирками из белой жести, непременные сейфы и решетка на окне.
Таких одинаково безликих комнат насчитывалось в Тиходонской области
около трехсот, по стране -- тысячи. Они образовывали единую сеть,
процеживающую через себя горе и боль одних людей, коварство и жестокость
других. Истории, которые приходилось здесь выслушивать, не располагали к
мечтательности и сантиментам, поэтому обитатели их отличались резкостью,
решительностью, жесткостью и грубоватой прямолинейностью. Эти качества,
старательно ретушируемые в книгах и фильмах про сыщиков, позволяли им
успешно противостоять тем, кто затевал примитивно-кровавые "дела" в
заплеванных притонах или на тюремных нарах, тем, кто строил хитроумно
обдуманные планы в купленных на общак особняках, словом, всему не
признаваемому пока официально, но от того не менее опасному преступному миру
-- от мелкой уголовной шелупени до авторитетных воров в законе.
Сизов прошел к своему столу, сел, вытащил из календарной подставки лист
бумаги.
-- Сразу за план? -- с уважением спросил Фоменко, пристраиваясь на
подоконнике. -- Я докурю и тоже пойду...
Но идти работать ему не хотелось, и он озабоченно поинтересовался у
задумавшегося Сизова:
-- Как же вы его будете устанавливать? По пальцам? А если в картотеке
ничего нет?
"Они ничего не поняли, -- подумал Сизов. -- Губарев по неопытности,
Фоменко по глупости. Разве что Веселовский... Тоже вряд ли. Но ему-то шеф
растолкует, что к чему..."
-- Чего его устанавливать, -- вслух произнес Сизов. -- Это хозяин
машины... -- Он взялся за телефон.
Губарев перестал перекладывать в сейфе картонные папки оперативных
материалов.
-- Почему? Может, хозяин сидел за рулем? А может, машина угнана, а труп
случайный?
-- Если бы хозяин сидел за рулем, они не подняли бы сразу стрельбу,
вначале попытались бы договориться. И потом -- труп голый, уложен в
специальный мешок, к ногам привязан камень -- значит, готовились убить -- и
концы в воду!
-- А чего, правильно, -- горячо зашептал Фоменко. -- Все сходится...
Губарев пожал плечами.
-- Если так, то почему начальник поручил такую простую линию вам?
"Молодец, парень, в самую точку, -- подумал Сизов. -- Потому что
настала пора показать: Сизов выработался и ни на что больше не годен".
-- Не знаю, -- ответил он, набирая код Красногорска.
Когда Веселовский остался с Мишуевым наедине, тот жестом предложил
садиться поближе, тяжело вздохнул, ослабил узел галстука.
-- Александр Павлович, в этом розыске я целиком полагаюсь на вас.
Веселовский смешался.
-- На меня? Я, конечно... Но почему?
-- Объясню. Фоменко не хватает цепкости и настойчивости. Губарев молод,
работает в областном аппарате без году неделя. Кто остается? -- Мишуев
смотрел выжидающе, и чувствовалось, что он знает, каким будет ответ.
-- Как -- кто? А Сизов?
Мишуев опять тяжело вздохнул и развел руками.
-- Да, Сизов... Громкие дела, блестящие результаты, феноменальная
способность прогнозировать развитие событий, неумение допускать ошибки. В
управлении его прозвали "сыскной машиной", его имя так обросло легендами,
что разглядеть за ними реальность довольно трудно.
Мишуев поднялся, обошел стол и сел напротив Веселовского, создавая
непринужденную обстановку товарищеской беседы.
-- А реальность эта весьма печальна. Сизову пятьдесят три, пенсия на
носу, и все, что было, в прошлом. Он хорошо работал, он взял Великана,
ликвидировал группу Шебалина, но это уже история. Да, я стажировался у него
зеленым юнцом пятнадцать лет назад, но сейчас я -- начальник отдела,
подполковник, а он так и остался старшим оперуполномоченным, майором. А
почему? Отсутствие гибкости, неумение строить отношения с руководством,
неумное ерничество. И вот результат -- поезд ушел. Кстати, и прежних
результатов в последние годы уже нет.
-- А ровеньковская сберкасса?
Мишуев небрежно взмахнул рукой.
-- Там больше сделали ребята из райотдела. Одним словом, Сизов
выработал свой ресурс. Поэтому я и определил ему легкую линию розыска, пусть
спокойно проводит время до пенсии. Мы же должны оберегать ветеранов!
Мишуев снова встал и возвратился на свое место.
-- Самая перспективная линия работы -- у вас. Если постараетесь,
обязательно получите хороший результат. А успех поднимет на ступеньку выше
других. В связи с моим отъездом в академию ожидаются некоторые перестановки.
Я думаю рекомендовать вас начальником отдела.
Мишуев наклонился вперед и перешел на доверительный тон.
-- Так что вы, как и я, заинтересованы в скорейшем завершении этого
дела. И в том, что наши личные интересы совпадают со служебными, ничего
плохого нет, скорее наоборот. Вы со мной согласны?
Веселовский ошарашенно молчал, потом, опомнившись, кивнул.
-- Согласен. Постараюсь оправдать доверие.
Голос у него был несколько растерянным, но Мишуев не обратил на это
внимания.
-- Ну и отлично. А теперь запишите про запас секретный ход.
Записывайте, записывайте, -- доброжелательно поторопил подполковник
замешкавшегося сотрудника. Он видел, что сделанное предложение выбило
Веселовского из колеи, и был рад этому: значит, заглотнул наживку, теперь
будет землю рыть...
Веселовский приготовил записную книжку.
-- Сивухин Алексей Иванович, -- неторопливо, со значением, продиктовал
Мишуев. -- Рабочий "Эмальпосуды". На днях грозил расстрелять из автомата
оркестрантов в ресторане "Рыба". По пьянке, конечно. Но что у трезвого на
уме... Может, у него есть из чего стрелять?
Веселовский записал, но на лице его отчетливо отразилось сомнение.
-- Я поручил Центральному райотделу собрать материал и оформить его по
двести шестой, второй. Проследите за этим. А потом мы с ним поработаем по
автомату "сицилийцев"...
Сомнение на лице Веселовского не исчезло. Неужели шефу не ясно, что это
заведомо дурная работа? Мало ли кто что болтает, когда напьется! Но, с
другой стороны, Мишуев ничего не делает зря... Значит, у него свои резоны.
Что ж, начальству видней!
-- Понял, -- медленно произнес он и громко, уже без колебаний повторил:
-- Все понятно, товарищ подполковник!
-- Имей в виду, что для райотдела это мелочевка, могут не захотеть
возиться, а карты им раскрывать я не хочу. Поэтому контролируй лично, если
надо -- сам подключись, но добей до конца. Проверь, как ведет по месту
жительства, да и в ресторане он наверняка не первый раз скандалит... В
общем, надо собрать все что можно! Но это запасной ход. Главное, конечно,
машина и место происшествия. Работай в контакте с Трембицким, если надо --
давай поручения Фоменко. Сумеешь отличиться -- назначу старшим группы. Ясно?
Веселовский встал и принял стойку "смирно". Раньше он никогда этого не
делал.
-- Все ясно, товарищ подполковник! Разрешите идти?
-- Идите.
Веселовский четко, как на строевом смотре, повернулся через левое плечо
и почти строевым шагом пошел к двери.
Мишуев проводил его внимательным взглядом.
Предположения Сизова подтвердились: машину ГАИ обнаружили в тот же день
брошенной в районе узловой железнодорожной станции за сто километров от
Тиходонска. А в багажнике "шестерки" находился ее владелец Сероштанов --
официант одного из красногорских ресторанов.
-- Ну дает, Игнат Филиппович! Как загадает, так и выходит! -- блатным
шепотом выразил свое восхищение Фоменко. -- В получку ставлю бутылку, как
обещано!
Сизов съездил в Красногорск, побывал в расположенном на острове некогда
модном, а ныне впавшем в запустение ресторане, где количество ежедневных
драк превосходило число блюд в меню, опросил коллег убитого, потом
переговорил с его соседями, родственниками, зашел в горотдел. Перед отъездом
купил две палки копченой колбасы -- снабжение здесь было получше.
Тиходонск встретил обычными для лета пыльными бурями и отсутствием
новостей. Тонкая пачечка протоколов, привезенная Сизовым в видавшей виды
кожаной папке, тоже не содержала ничего интересного. И хотя это обычная
ситуация для первого этапа розыска, факт оставался фактом: выполнив все что
положено, старший опер Сизов доказательственной информации не добыл, а
значит, оказался в тунике. Никого не интересует, что место в тупике
предопределено с самого начала отведенной ему линией розыска, да и
оправдываться, ссылаясь на это, глупо -- получится, что "плохому танцору
всегда что-то мешает". Но Сизов никогда не оправдывался. И никогда не
оставался в положении, в которое его ставила чужая воля.
Сидя за своим столом, Старик меланхолично жевал бутерброд с привезенной
колбасой и сквозь решетку смотрел во внутренний двор управления, где стоял
серебристый "Мерседес", изъятый у крупного деловика, возглавлявшего
подпольный пушной цех. Губарев, который лихо расправлялся с бутербродами и
одновременно нагревал кипятильником воду для чая прямо в стаканах, считал,
что старший товарищ обдумывает хитроумные планы поимки "сицилийцев".
На самом деле Старик думал, что какая-то сволочь ободрала с
арестованного "Мерседеса" никелированные фирменные цацки, а поскольку
посторонние здесь не бывают, значит, это дело рук своей, милицейской,
сволочи, точнее, твари, маскирующейся милицейским мундиром под своего.
Скорее всего кого-то из сержантов дежурной смены.
Хорошо бы подловить пакостника и набить морду и, конечно, из органов --
с треском. Но за это не уволят: мол, мелочь... А какая мелочь, если душа
гнилая?
Допив чай, Сизов написал на листке календаря несколько адресов и
фамилий, протянул Губареву.
-- Поговори с ними аккуратно. Аккуратно, понял? Вначале от меня привет
передай, это обязательно: так, мол, и так, Игнат Филиппович, Старик, про
жизнь да здоровье интересуется... А потом про автоматы поспрашивай: где,
что, у кого, разговоры там, слухи, предположения... И без всяких записей --
люди этого не любят. А листок потом мне вернешь. Понял?
Губарев кивнул, похвалив себя за недавнюю проницательность.
-- Что же ты понял? -- с некоторой брюзгливостью спросил Сизов.
-- Что надо сработать очень аккуратно, -- смиренно, как и подобает
старательному ученику, ответил Губарев, заглаживая развязную небрежность
молчаливого кивка.
Сизов хмыкнул:
-- Ну ладно, пошли.
Сбежав по широкой мраморной лестнице и отдавив тяжелую, украшенную
бронзовыми щитами с мечами дверь, они окунулись в плотный разноцветный и
шумный поток прохожих. В разгар рабочего дня по улицам города всегда
катились толпы никуда не спешащих людей, стояли очереди у кинотеатров, не
было свободных мест в кафе и ресторанах. Жители Тиходонска, служившего
воротами Северного Кавказа и Закавказья, привыкли к такой особенности
городской жизни, приезжие неизменно ей удивлялись.
Сизов и Губарев прошли по главной улице два квартала до перекрестка,
где людская воронка засосала их под землю в длинный кафельный коридор, стены
которого украшали мозаичные панно на исторические темы. Богато отделанные
подземные переходы были еще одной особенностью Тиходонска. Здесь Сизов,
постоянно контролировавший обстановку вокруг, резко направился к сидевшему
на холодном полу перед кепкой с несколькими медяками грузному человеку в
клетчатой ковбойке, рукава которой были закатаны, чтобы обнажить розовые
клешнеобразные культи.
Из щелок опухшего лица выглядывали безразличные ко всему глаза, но,
когда Сизов подошел вплотную и, расставив ноги, сунул руки в карманы, взгляд
инвалида приобрел осмысленность и колючесть.
-- Подайте, Христа ради, начальничек, -- привычно забубнил он и
пошевелил клешнями.
Губарев пытался вспомнить статью, карающую за попрошайничество в
общественных местах, и прикидывал, как сподручней выносить нарушителя, но
Сизов, покопавшись в карманах, бросил в кепку несколько монет и, круто
развернувшись, двинулся к выходу из перехода.
-- Спаси вас Бог от ножа, пули, лихого человека, -- облегченно
заголосил инвалид.
Лейтенант догнал Сизова уже на лестнице.
-- Он вас знает, что ли?
Сизов мотнул головой.
-- Чувствует. Нахлебался...
Возле универмага сыщики расстались. Губарев направился к трамвайной
остановке, а Сизов сел в троллейбус и через десять минут шел через небольшой
сквер, неофициально называемый "клиникой", потому что вплотную примыкал к
медицинскому институту.
Когда-то сквер был совсем другим -- сплошь заросший бурьяном, лопухами,
кустарником, вьющимся между деревьями диким виноградом, с замусоренными до
непроходимости аллеями и старательно разбитыми фонарями. Под высокий
кирпичный забор, огораживающий мединститут, были стащены скамейки со всей
"клиники". Вечерами в непроглядной темноте, под тоскливый вой собак из
вивария и бодрые ритмы джаза с танцплощадки соседнего парка имени Первого
мая, именуемого всеми попросту "Майский", на этих скамейках шла насыщенная
жизнь, ради которой их и тянули, сопя и чертыхаясь, в самое глухое и
труднодоступное место.
Тогда не было баров и дискотек, плавучего буфета "Скиф" и видеосалонов,
шальные деньги водились у немногих и тратились с опаской в специальных
местах, нравы еще не успели испортиться и старая сотенная бумажка размером с
носовой платок не могла служить универсальным ключом, открывающим любые
двери. Развлечения были попроще и крутились вокруг "зверинца" -- круглого
бетонного пятачка, окруженного высокой решеткой, на которой, заплатив
смехотворную по нынешним меркам сумму -- трешку "старыми", можно было
отплясывать шикарное танго и "развратный" фокстрот, а если франтоватые,
держащие марку лабухи снизойдут к просьбам наиболее отчаянных голов и
выдадут на свой страх и риск что-нибудь "ихнее", можно было подергаться под
запрещенные ритмы, остро ощущая изумленные взгляды плотно обступившей
решетку публики.
А на тех скамейках под глухим забором за густыми кустами выпивали перед
танцами для смелости вермута или портвейна, реже -- водки, туда же ходили
добавлять, когда хмель начинал проходить. Туда же вели разгоряченную танцами
и объятиями партнершу, с которой удалось столковаться, и на "разборы" тоже
выходили туда. Здесь же при неверном свете свечного огарка дулись в "очко" и
"буру", здесь же ширялись редкие тогда морфинисты -- слово "наркоман" в
лексиконе тех лет отсутствовало.
"Зверинец" в Майском и "клиника" считались в районе очагами
преступности, хотя ножевые ранения случались не чаще двух-трех раз в год, а
о жестоких беспричинных убийствах и слыхом не слыхивали. Потому почти каждый
вечер трещали в "клинике" мотоциклы, шарили по кустам лучи тяжелых
аккумуляторных фонарей, заливались условными трелями милицейские свистки.
Сизов -- молодой, с упругими мышцами и несбиваемым дыханием -- начинал
службу именно здесь, и ностальгический характер охвативших его воспоминаний
объяснялся тоской по безвозвратно ушедшим временам, когда ничего нигде не
болело, впереди была вся жизнь с находками, взлетами и победами...
Пятидесятилетний Сизов, жизнь которого была почти прожита, а находок,
взлетов и побед оказалось в ней гораздо меньше, чем ожидалось, усилием воли
оборвал ленту воспоминаний.
"Клинику" давно расчистили, заасфальтировали аллеи, осветили
оригинальными, "под старину", фонарями. Не стало глухого забора -- прямо в
сквер выходил фасад нового административного корпуса института, украшенный
металлическими фигурами выдающихся лекарей всех эпох и народов. Пытающийся
переключиться на приятные ощущения, Сизов некстати вспомнил, что, когда
административный корпус строился, в подвале было совершено убийство. Правда,
раскрыть его удалось за два дня.
Кафедра судебной медицины располагалась в старом, но крепком здании из
красного кирпича с высокими узкими окнами. Дорогу заступил молодой
длинноволосый парень в мятом белом халате.
-- Куда следуем? -- фамильярно спросил он, давая понять, что без его
разрешения попасть внутрь совершенно невозможно.
-- Мне нужен кто-нибудь из экспертов, -- пробормотал погруженный в свои
мысли Сизов.
-- Ну, я эксперт, -- довольно нахально заявил парень, и нахальство его
было очевидным для всякого осведомленного человека, но, конечно, не для
озабоченного невеселыми делами просителя, за которого он и принял Сизова.
Старик вскинул голову.
-- А похож на сторожа или санитара. Иди, вари свое мыло, а то заставлю
давать заключение по криминальному трупу.
Парень не очень-то смутился.
-- Сегодня Федор Степанович дежурит, проходите прямо к нему, -- как ни
в чем не бывало произнес он и лениво посторонился. Не удалось произвести
впечатление и не надо. Другим разом... Самоуважение у санитаров морга
высокое, чему причиной соответствующие заработки. Побрить покойника, к
примеру, тридцать рублей. Обмыть, переодеть, золотые мосты снять --
полтинничек или еще поболе... Это только легальные доходы. А что скрыто
делается за тяжелыми стальными дверями -- кто ж углядит... Лидка-санитарка,
правда, схлопотала выговорешник за отрезанную на шиньон косу, да коса
мелочь...
Сизов спустился в цокольный этаж, где находилось бюро
судебно-медицинской экспертизы, прошел по прохладному коридору, ведущему к
серым стальным дверям с маленькими круглыми оконцами, круглосуточно
светящимися тусклым и каким-то зловещим светом, без стука вошел в маленький,
узкий, как пенал, кабинетик.
Федор Бакаев был одним из ведущих экспертов и по неофициальному
распределению обязанностей выполнял функции заместителя заведующего бюро,
хотя штатным расписанием такая должность не предусматривалась. Небольшого
роста, с мелкими чертами лица, аккуратной бородкой, он мог бы играть в
фильмах роль интеллигентного участкового врача из сельской глубинки. Много
лет Бакаев работал над диссертацией, но что-то не получалось, и его уже
избегали спрашивать о времени возможной защиты.
Сыщик и эксперт поздоровались.
-- Ты насчет трупа в багажнике? Как там его... Сероштанов?
-- Точно. Как догадался?
-- Больше у нас ничего подходящего для тебя нет.
-- И слава Богу. Кто его вскрывал?
-- Да я и вскрывал. Сегодня отпечатал акт, Трембицкий уже два раза
звонил...
Бакаев, покопавшись в бумагах, протянул несколько схваченных скрепкой
листов.
Сизов, привычно выхватывая главное, пробежал бледный, малоразборчивый
текст.
-- Значит, один душил веревкой, а второй ударил ножом?
Бакаев кивнул, сосредоточенно разжигая спиртовку.
-- Кофе будешь?
Сизов отказался. Он не был брезгливым или чрезмерно впечатлительным, но
то, что находилось совсем рядом, в тускло освещенном помещении морга,
оказывало на него угнетающее воздействие. С того момента, как он спустился в
цоколь, в сознании то и дело проявлялась многократно виденная картина: белый
кафельный пол, белые кафельные стены, серые каменные столы и главное -- то,
ради чего существовало все это: белые, синие, фиолетовые пустые телесные
оболочки мужчин и женщин, детей и стариков, бродяг и начальников, уравненные
отсутствием одежды, секционными швами, одинаковыми процессами тления,
унизительностью положения объектов исследования, складируемых на полках
ледника, на полу.
Трудно поверить, но некоторых людей атмосфера смерти притягивает. До
руководства бюро доходили слухи, а Сизов знал это наверняка -- по ночам к
санитарам приходили бесшабашные приятели и экзальтированные подруги,
веселились, пили водку или медицинский спирт, занимались сексом, и привычные
выпивка и секс на пороге морга воспринимались совсем по-другому, близость
трупов придавала остроту и пряность этим занятиям.
Бакаев поставил на синее пламя огнеупорную колбу, по кабинету поплыл
аромат кофе. Сизову казалось, что он смешивается с другим запахом, который
просачивается сквозь тяжелые стальные двери, пропитывает стены, мебель,
одежду, проникает в поры... Не терпелось выйти на свежий воздух.
-- Где его одежда? -- бесстрастно спросил Сизов.
-- Трембицкий забрал, -- усмехнулся эксперт. -- Он тоже знает, где надо
искать волокна наложения.
-- Подногтевое содержимое?
-- Ничего нет. -- Бакаев перелил кофе в мензурку, сделал маленький
глоток.
Сизов встал.
-- Как говорится, и на том спасибо. Хотя я надеялся за что-то
зацепиться...
-- Горячий. -- Эксперт поставил мензурку, посмотрел пристально, отвел
взгляд. -- Мне осточертели насмешки и подначки, -- неожиданно сказал он. --
Но если тебя заинтересуют антинаучные изыскания неудачливого диссертанта, то
могу подбросить любопытный факт...
Бакаев невесело усмехнулся.
-- Разумеется, он не охватывается официальными выводами экспертизы.
-- Давай, подбрасывай, -- все так же бесстрастно сказал Сизов и сел.
Эксперт протиснулся между столом и стеклянным шкафом со зловещего вида
инструментами, съежился в углу над плоским металлическим ящиком,
накрахмаленный халат обтянул спину, и Сизов впервые заметил, что эксперт
сильно сутулится.
-- Вот они... -- Бакаев вернулся на место, но сутулиться не перестал,
будто на него давило нечто, связанное с зажатыми в руке картонными листами.
Сизов не обнаружил ни малейших признаков любопытства.
Бакаев протянул картонки ему. В середине каждой был приклеен лист
фотобумаги.
-- Похожи?
Сизов не торопясь взял желтоватый картон, внимательно осмотрел
изображенный на фотобумаге вытянутый прямоугольник с кружками на концах. Так
же основательно обследовал фотоизображение на второй картонке.
-- По-моему, одинаковые.
-- Я бы так категорично не сказал, но то, что похожи, -- факт. --
Бакаев забрал картонки, бросил на стол.
-- Не тяни резину. -- Сыщику надоела маска отстраненного безразличия,
но только тот, кто знал его давно, мог обнаружить, что сообщенное экспертом
его заинтересовало.
-- Это отпечатки орудия убийства на коже потерпевшего вокруг раны. Один
отпечаток -- с трупа Сероштанова, который я исследовал позавчера. Второй --
с трупа Федосова, убитого семь лет назад в Яблоневке.
-- Да? Ну-ка дай взглянуть еще раз...
Уже не пряча эмоций, Сизов схватил со стола электрографические
отпечатки.
Вечером того же дня Мишуев проводил очередную оперативку. Обычно первым
докладывал Сизов. Сейчас устоявшийся порядок был нарушен -- начальник
предоставил слово Веселовскому.
-- У них не действовали фары, что, видимо, и привлекло внимание
патрульных. Неисправность объясняет захват автомобиля ГАИ -- без света на
ночном шоссе не разгонишься.
-- Логично, -- кивнул подполковник.
-- Под ковриком обнаружено два окурка сигарет "Мальборо", слюна
соответствует крови первой группы...
Мишу ев сделал пометку в блокноте.
-- Это очень важная улика. Только... Надо проверить, какие сигареты
курил убитый.
-- "Мальборо", -- негромко сказал Сизов. -- Кровь у него первой группы.
Мишуев резко отодвинул блокнот.
-- Продолжайте, Александр Павлович.
Веселовский глубоко вздохнул и оглядел присутствующих.
-- Пригодных для идентификации отпечатков пальцев при первичном осмотре
не обнаружили. Мы со следователем организовали повторный, привлекли
экспертов, обследовали в салоне каждый сантиметр... И на зеркальце нашли
половину оттиска большого пальца.
-- Не Сероштанова? -- встрепенулся Мишуев.
-- Нет. Проверили по нашей картотеке -- безрезультатно. Послали в
центральную.
-- Это уже кое-что. -- Мишуев снова сделал запись.
Сизов рассмеялся про себя. Повторный осмотр производил Трембицкий,
искать отпечатки -- дело следователя и эксперта. А Веселовский покрутился
вокруг них и примазался к результату. Ну-ну!
-- Плохо, что отпечаток неполный, -- продолжал Веселовский. -- Формулу
для машинного поиска вывести нельзя, надо перебирать весь архив вручную.
Можно забуксовать надолго...
-- Буксовать нам нельзя! -- встревожился Мишуев. -- Не цепляйтесь
только за отпечаток, ищи те другие пути!
-- Может, дадим объявление по телевидению? -- предложил Сизов.
-- А как это воспримут люди? -- спросил подполковник.
-- Да гак и воспримут: совершено преступление, милиция обращается к
населению за помощью. Нелепых слухов убавится. Глядишь и подскажут...
-- В обкоме не одобрят такую авантюру, упрекнут в политической
близорукости. И будут правы, -- покачал головой Мишуев.
-- Не они же отвечают за раскрытие. И не они специалисты в розыске...